6
Ольга стояла у окна и смотрела на распускающийся клен. Его ветки касались стекол, и она вспомнила свою далекую весну , сорванную нечаянно ветку… Неужели это было так давно? Сесть бы сейчас на ту же скамейку, потянуть за ту же веточку. Только не так сильно, чтобы не обломать…
- Ой, вы ещё здесь, Ольга Петровна? – В кабинет зашла товаровед Света. – А я боялась, что не застану вас.
Света как нельзя лучше оправдывала своё имя – стройная, светлая, с лучистым взглядом голубых глаз. И Ольга подумала, что такой же была и сама, когда 23 года назад приехала в этот город на такую же должность. Конечно же, Света пришла с какой-то просьбой: стоит, мнется, не знает, как начать. Ольга улыбнулась:
- Ну, говори…
И Света высказала свою немудрёную просьбу, касавшуюся модных импортных туфелек, которые поступили на базу, но их так мало…
- Ты же, Света, и так красивая.
- Ну, Ольга Петровна…
Через минуту осчастливленная Света выпорхнула за дверь. Как мало надо человеку для счастья… Но если надо так мало, то это, видно, и не счастье. Подобным то кримпленовым, то хрустальным, то ковровым счастьем она пробавляется всю жизнь, а что в итоге?
Обозначившийся вдруг итог был таким грустным и обидным, что Ольга попробовала найти в нём и что-то хорошее. Например, работа. 23 года труда разве ничего не значат? Но этот довод не показался ей достаточным: все работают, и гордиться тут нечем, тем более, что пороха в работе она не изобрела. Можно было бы поставить себе в актив дочь, но какой уж тут актив… Анна с возрастом становилась всё более скрытной, Ольга её не понимала. Наконец, Михаил тоже жил какой-то своей жизнью.
Она села за бумаги, ради которых и задержалась, но работать не смогла и тупо смотрела на распускавшийся за окном клен.
Потом сложила бумаги и вышла из конторы. Багровое солнце клонилось к горизонту. Увидела синий «Запорожец» и вгляделась в водителя. Нет, не Михаил. Он сказал, что сегодня у него собрание, и придет поздно. Анна тоже заявится не раньше одиннадцати.
На центральной площади было людно. После рабочего дня здесь всегда скапливалось много гуляющих, никто никуда не торопился, и только малыши гонялись за многочисленными пузатыми голубями. Люди двигались в разные стороны, и это напомнило Ольге броуновское движение из школьного учебника. Только вместо молекул – люди. Почему бы нет? Так же, как молекулы, и мы тычемся из стороны в сторону, подталкиваемые обстоятельствами и другими людьми. Думающие молекулы. И недумающие тоже. Она улыбнулась этим мыслям и потрепала волосы налетевшего на неё «молекулёнка» - малыша лет трёх.
- Не упади!
Малыш смотрел круглыми глазами на незнакомую тётю, после чего поспешил к своей молодой маме, которая пыталась совместить на лице как строгость к ребенку, так и призыв к снисходительности окружающих. Мама и Ольга обменялись понимающими улыбками, и Ольга вздохнула: так и не родила она Михаилу сына, а Аннушке братика…
Площадь кончилась, дальше по пути был гастроном, и она ещё не решила, зайдет в него или нет. Её мысли напоминали слоёный пирог.
Не надо заходить, что ей там делать?
В холодильнике маячила початая бутылка вина, но трогать её, конечно, нельзя.
Анна, скорее всего, придет поздно, надо серьезно с нею поговорить: эти долгие гуляния к добру не приведут…
В гастроном всё-таки надо зайти, купить печенье к чаю, оно, кажется, кончилось.
Михаил ушел в работу, и ему нет дела ни до неё, ни до дочери. Подвижник! Купили машину, а что толку? Не допросишься выехать в лес, как люди. Вот и завтра суббота, а он, конечно, работает, ему больше всех надо. Или не работает? Тогда надо зайти в магазин и что-нибудь взять.
В гастрономе было полно народу. В отделе, где продавали напитки и вино в колбах на разлив, толпились в основном мужчины. Им хорошо: можно подойти и выпить стаканчик, что они и делали.
Ольга прошла в винный отдел и взяла бутылку водки и «Варну»: может, у Михаила всё-таки будут выходные, и они выедут куда-нибудь с палаткой.
Выйдя из магазина, вспомнила, что не взяла печенья, но возвращаться не стала.
***
Ничто не делает нас такими зависимыми, как свободное время.
Сколько бы ни вспоминала Ольга своих родителей, не могла припомнить их праздными. Если отец когда лежал – значит, он спал или болел. В остальное время работал: в колхозе, на своем огороде, во дворе. Всегда что-то делал. То же самое и мать. Одна только корова требовала столько забот,что порой и молока её не хотелось. А ещё поросенок, куры, приусадебный участок, гектар колхозного поля, за обработку которого давали несколько соток огорода. Не сидела без работы и она. А уроков труда что-то в школе и не помнит: хватало этого труда дома.
С праздностью Ольга впервые столкнулась в институте и поначалу не могла понять, как это ничего не делать. Имея средние способности, она нажимала на учебу, неизменно участвовала в художественной самодеятельности, помогала Нине Павловне по дому. А когда приходила в общежитие, удивлялась: девчонки могли по полдня валяться в постели, занимаясь пустой болтовней.
А теперь такой была Анна. Ни в квартире лишний раз не подметет, ни обед не сготовит. Отчасти они с Михаилом сами виноваты, ограждали Аннушку даже от посильного домашнего труда, хотя какая такая особая работа, когда живешь в этом муравейнике с электричеством, газом, холодной и горячей водой?
Водку поставила в холодильник. А как быть с «Варной»?..
Каждый раз, когда она оставалась наедине с вином, в ней неизменно происходила душевная борьба: нужно было самой себе доказать, что выпить стакан вина – никакого в этом проступка нет. Бывает же, что захочется вдруг пирожков, или яблок, или чего-нибудь сладкого…
Она пила глоток, другой, и вино приводило её в тот уголок души, куда трезвой старалась не заходить.
На пятом году семейной жизни, после покупки того злополучного серванта, она наконец решилась родить ещё одного ребенка. Целый год не позволяла себе ни капли спиртного, даже запретила Михаилу курить в квартире. Но их надеждам осуществиться было не суждено. Не помогло и лечение. Сказали, что причина – сделанный ранее аборт.
Вино безжалостно высвечивало прошлое, и приходило острое понимание того, что в жизни за всё приходится платить. Но как быть, если платить нечем? Даже своей жизнью невозможно заплатить, потому что со смертью закончатся её беды, но не дочерины. Может, человек и умирает не столько от старости, сколько от ошибок, груз которых больше не в силах нести? И тогда он падает, становится землёй и травой, а его ошибки ещё долго бродят по свету…
На улице наступали сумерки. Они шли изнутри земли и сначала заполняли скверы, подворотни, квартиры, подбираясь к улицам и площадям. В домах вспыхивали окна; это люди выгоняли темень на улицу, и с каждым зажженным окном на улице становилось темнее. Но Ольге свет был не нужен. Это чужую жизнь можно видеть лишь при свете, своя же – виднее в темноте.
Бутылка была уже наполовину пустой, и Ольга решила, что хватит. Надо готовить ужин, да и Михаил не должен ничего заметить. Ещё глоточек и всё. Она плеснула немного в чашку и засунула бутылку в картонный ящик с грязным бельём: туда, кроме неё, никто не лазит.
***
Собрание продолжалось уже более двух часов, и все устали. В первом квартале СМУ не выполнило план, дела на пусковых объектах шли неважно, и зам. начальника главка Королько – крупный лысеющий мужчина лет сорока пяти – приехал «разобраться с обстановкой на месте». Михаил и начальник СМУ Никита Максимович возили его целый день по объектам, смотрели, разговаривали, и Королько показался Михаилу толковым, грамотным инженером.
В СМУ туго внедрялся бригадный подряд. Его пробовали несколько раз – не получалось. Две бригады, правда, числились в отчетах на подряде, но это было больше данью требованиям свыше, чем реальностью. Королько владел обстановкой по всей республике и за обедом в ресторане сказал:
- Вообще такая белиберда с подрядом везде. Вроде он есть, а копнешь глубже – миф. А дело, конечно, нужное.
- Понятно, что нужное, - вздохнул Никита Максимович, - но…
Никита Максимович работал начальником СМУ третий год, а раньше был в главке, и Королько находился в его подчинении. Теперь они были на «ты». Никита Максимович – по старой привычке, а Королько – с высоты вышестоящего руководителя. Они долго перебирали общих знакомых по главку, многие из которых находились теперь кто где, потом завязался разговор о делах СМУ.
- Вы бы меньше нас дёргали, - сказал Никита Максимович. – А то главк одно, райком другое, обком третье.
- Никита Максимович, - удивился Королько, - ты как будто не знаешь, как это делается. Разве это мы дергаем?
- Да знаю я. Но всё же не забывайте, что нам надо работать. Отстаивайте своё мнение, черт возьми. Девушка, принесите, пожалуйста, ещё водички,- оглянулся он на проходившую мимо официантку. Та никак не отреагировала на его просьбу: то ли не услышала, то ли молча приняла к сведению. – Не понял я, принесёт или нет, - посмотрел он на Михаила и Королько.
- Время покажет, - засмеялся Михаил.
В ресторане почти никого не было, и стояла полнейшая тишина. Королько, оглядываясь, закурил, Михаил тоже. Официантка, оказывается, слышала про воду, принесла бутылку, открыла и сказала:
- Курить у нас нельзя.
- Мы в рукав, как в детстве, - произнес с деланной виноватостью Королько, всем своим видом призывая девушку к снисхождению. Он был симпатичным, лысина даже придавала ему сходство с одним популярным артистом, и девушка, разорившись на улыбку, разрешила:
- Разве что в рукав…
И вот сейчас этот понравившийся Михаилу Королько стоял на трибуне и нёс ахинею. Оказывается, в том, что СМУ не выполняет план, виноват только коллектив и никто другой. Главк всё делает для того, чтобы его подразделения работали планово и ритмично, но некоторые привыкли жить по старинке и не хотят перестраиваться, как этого требуют возросшие задачи. Во-первых, распыляются средства по многочисленным объектам, во-вторых, слабо используется такой мощный рычаг повышения производительности труда, как социалистическое соревнование, в-третьих – хромает трудовая дисциплина, в четвертых – плохая организация труда, в-пятых…
Он говорил и говорил, и было непонятно, куда же делся тот приятный и понимающий человек, которого Михаил видел целый день. Разве он не знает, что завтра его, Михаила, вызовут в главк и скажут, что надо немедленно приступить к другому объекту. Тоже, наверное, нужному и важному, но ведь ему от этого не легче. Налаженный ритм работы сломался и надо налаживать новый. Конечно, он может упереться рогом, но тогда главным инженером будет другой, а он вытащит свой рог и пойдет куда-нибудь прорабом. Если вытащит. От первого вытаскивания остался угрожающий рубец на сердце, и второго «рога» оно может не осилить. Ну, не осилит – и ладно. Свято место пусто не бывает, за его десятилетнюю бытность главным инженером Никита Максимович уже третий начальник.
А Королько говорил, что в то время, когда по всей стране широко и последовательно внедряется прогрессивная форма труда в строительстве, и не только в строительстве, а во всем народном хозяйстве, СМУ топчется на месте, не использует своих внутренних резервов и в результате – отставание в первом квартале.
В зале было сравнительно тихо, но рабочие, мастера, прорабы открыто поглядывали на часы, ожидая, когда закончится говорильня.
Бригадный подряд... Вчера Михаил отвез на завод десять кубометров досок, а оттуда привез двести погонных метров труб и теперь сможет наконец сдать объект. Но это совершенно незаконная операция! Можно заслужить премию за ввод объекта, а можно получить тюремный срок. Эти десять кубов досок он может списать сейчас на любой объект, а на что он выменяет трубы, если каждая доска будет у бригады на учете?
Заставлять вводить подряд все мастера, а отвечать на подобные вопросы не хочет никто.
- Во всех этих проблемах, - говорил далее Королько, - недорабатывают также партийная, профсоюзная и другие общественные организации, которые слабо решают такую насущную задачу, как воспитание нового человека.
Тьху! Существующий человек для нашей жизни, выходит, не годится. Нужен новый. Почему у нас всё рассчитано на ангелов или каких-то новых людей, которых непонятно откуда завозить? Новый человек… Даже если мы его воспитаем – захочет ли он с нами жить? Да и как воспитать? Если бы его можно было воспитывать хотя бы лет двести, а то ж он, собака, в семьдесят лет умирает, если не сопьётся раньше, а с его потомством надо начинать всё с нуля.
Новый человек… Ну вот он, Михаил, - новый он человек или старый? А если старый, то в чем должен быть новым? Михаил не считал себя лучше своего отца, и не чувствовал, что Анна будет лучше родителей. И ох как не хотелось бы ему жить с человеком, который будет считать себя лучше своих предков. Нет, ребята, говорить мы любим, но не надо заговариваться. Если уж система хозяйствования не соответствует реально существующему человеку, то давайте менять систему. Кажется, ещё со времён Прокруста ясно, что рациональнее приспособить ложе под человека, чем наоборот. Человек с укороченными ногами или отрубленной головой – это, конечно, другой человек, только вряд ли – новый.
- Надо чтобы каждый относился к своей работе добросовестно, и тогда все проблемы будут решены… - продолжал Королько.
Вот ведь как просто!
Не хватает товаров и они никуда не годятся? Так вы же сами виноваты, работайте лучше!
- Таким образом, товарищи, всё зависит от коллектива СМУ – от того, насколько энергично будут работать руководство, партийная организация, среднее звено руководителей. У вас ещё недостаточно активен народный контроль, надо смелее вскрывать внутренние резервы, они у вас огромные. И в первую очередь, как я уже сказал, – это бригадный подряд. Опыт у вас есть, а результаты говорят сами за себя: в двух ваших бригадах, работающих на подряде, выработка на человека выше на целых двадцать пять процентов. Вот где, товарищи, ваши неиспользованные возможности…
Ну, балаболка! Будто он не знает, что на эти две бригады работает всё СМУ.
В зале было душно. Королько закончил, достал аккуратно сложенный платочек и промокнул высокий лоб.
- Если, товарищи, есть вопросы – пожалуйста, я постараюсь ответить.
Вопросов не было.
***
Королько уезжал ночью, и Никита Максимович, наверное, проводил бы его сам, но Михаил чувствовал, что придется провожать и ему. Он понадобится хотя бы для того, чтобы высокому гостю было с кем поднять рюмку, поскольку Никита Максимович свой лимит выбрал. У Михаила он тоже кончался, придется и здесь искать внутренние резервы...
Ужинали в СМУсовской столовой. Вернее не в столовой (она была уже закрыта), а в небольшой банкетной комнате, которая и была предназначена для подобных случаев. На уставленном закусками столе возвышались коньяк, водка, сухое вино; светились холодным блеском фужеры и рюмки, они были хрустальными – зеленый змий требовал к себе уважения.
Официантка Люба, стрельнув глазами на незнакомого представительного гостя, поправила и без того хорошо лежавшие салфетки, с милой улыбкой пожелала приятного аппетита и вышла.
На стене тихонько бормотал динамик, Михаил хотел его выключить, но передумал: пусть заполняет паузы.
- Да-а, товарищи, - протянул Королько, окинув взглядом стол. – Не ставим ли мы перед собой невыполнимые задачи?
Но хозяева заявили, что таким пораженческим настроениям за столом не место, и вопрос не в том, пить или не пить, а в том, что пить. Гость высказался за водку.
Никита Максимович наполнил только две рюмки, и Королько сказал, что в таком случае к хозяину будет применен коэффициент трудового участия ноль пять. А то и меньше. Чтоб не перекладывал работу на плечи товарищей:
- С такими разве внедришь бригадный подряд?
- В моё время, - сказал Никита Максимович, - мы и без бригадного подряда работали не хуже. – Он налил себе минералки.
Королько чуть заметно улыбнулся и бросил короткий взгляд на Михаила, с которым они были примерно ровесники. Мол, если человек начинает хвалить прежние времена, значит, этот человек что? Правильно, стареет.
- Не в этом дело, - сказал Никита Максимович, понявший его улыбку. – Совесть у людей была.
Старик явно бросал перчатку. Дуэлей нет, а выражение осталось. Может, потому и дуэлей нет, что с прилавков исчезли приличные перчатки? А те, которые продают, их бросай, не бросай – никто не поднимет…
Гость с удовольствием ел и делал вид, что перчатки не замечает. То ли решил не подбирать такое барахло, то ли сначала подкрепиться перед боем. И пить, и есть он умел. Во всей его массивной лощеной фигуре чувствовалась уверенность в своих силах, а в пронзительном взгляде больших карих глаз поблескивал азарт игрока. Но он умел сдерживать свой азарт и, давая партнеру понять, что имеет на руках крупные козыри, не торопился их выкладывать. Козырей, может, и нет, но пусть соперник думает, что они есть. Жизнь – это игра, и выигрывает тот, кто хорошо знает правила.
- Куда же она делась? – спросил Королько, промокая салфеткой рот.
«Ага, значит, всё-таки поднял перчатку», - подумал Михаил.
- Кто? – не понял Никита Максимович и оглянулся на дверь, думая, что речь идет о Любе.
- Совесть.
- А-а. – Он пожал плечами. – Наверное… нерентабельно её иметь, потому и нет. Жизнь убыстряется, мы все включены в один гигантский конвейер под названием «давай-давай», и тут, хочешь не хочешь, ритм задает тот, кто выполняет операцию быстрее. А быстрее делает тот, кто делает плохо. Я стою следующий, и если буду делать хорошо, то задержу конвейер. – Никита Максимович проговорил это устало, с неохотой, грустно.
Гость отхлебнул водички и аккуратно поставил фужер на место. Похоже, он был доволен ответом оппонента, но это было довольство учителя, которому нравились успехи ученика, но до знаний учителя ученику ещё очень далеко.
- Выходит, совесть есть, но ею просто неудобно пользоваться.
- Выходит так. Но это всё равно, что её нет.
- Стоп! – Учитель сделал ладонью предохранительный жест, остерегая ученика от ошибок. – Не всё равно, существенная разница! Совесть, оказывается, есть, но всё дело в том, чтобы дать возможность ею пользоваться, так?
Никита Максимович не ответил, ему не нравился менторский тон собеседника.
- Так, - сам себе ответил учитель. – И вот здесь начинается самое интересное… - Он откинулся на спинку стула и обвел взглядом «аудиторию», в которой Михаил не дотягивал, по-видимому, и до ученика.
Всё-таки гость малость окосел. Если Михаил отпивал по глотку, то Королько на полпути не останавливался: водочная бутылка была пустой, в коньячной оставалась половина. Никита Максимович и Михаил молчали, ожидая «самого интересного». Но Королько не торопился. Он весело посматривал на хозяев, ожидая в них проблеска интеллекта, а не дождавшись, объявил:
- Старика Маркса забыли.
- В каком смысле? – спросил Михаил.
- Неясно, да? А ты сачок, - показал он на недопитую рюмку. – Выпей, тогда будем говорить.
- Ну, давай, - сказал Михаил, и они выпили.
- Во! Говорить можно только на равных. Или вообще не говорить, понял? – И стал закусывать, начисто забыв про Маркса.
Никита Максимович поерзал на стуле, потом встал и вышел. Или в туалет, или напомнить Любе про чай, или стало невмоготу слушать пьяную болтовню гостя.
- Он старик, - Королько махнул рукой на дверь, зачеркивая старика. – Судьбу страны решаем мы, понимаешь? – И, понизив голос, добавил: - Маркса забыли.
- В каком смысле? - снова спросил Михаил.
- Как? – удивился Королько непонятливости собеседника. – Прибавочная стоимость. – И развел руками: мол, что ж тут непонятного?
- Что прибавочная стоимость?
- Ты даёшь, - разочаровался Королько. – Политэкономию не исчал?
- Изучал.
- Плохо исчал. – заключил Королько. – Дощ капиталистиский и дощ социалистиский – тот же самый дощ. Я понятно излагаю?
- Дождь - конечно. А экономики у нас разные...
- Ту-ту-ту-ту… - брезгливо сморщился Королько и замахал руками: мол, прекрати эту дешевую политграмоту! И разлил по рюмкам оставшийся коньяк.
- Может, хватит?
- Пей! Я хочу говорить… Слушай, ты меня извини. Я понимаю: собрание… ты подумал, что Королько дурак. А Королько, может, и не дурак. Выпьем! Щас не собрание, согласен? – Он выпил и поставил рюмку вверх дном.
- О чем мы говорили?
- О дожде.
- Да. Говорить про экономические законы социализма - это всё равно, что сказать, будто есть дождь капиталистический, а есть - социалистический. Чушь собачья! Экономика - это экономика. Без прибыли, без прибавочной стоимости никакое экономическое развитие не-воз-мож-но. Маркс! Прибавочная стоимость - это что? Сделать товар дешевле и лучше. Потому что есть стоимость, а есть цена, и зависимость между ними железная. Я повторяю: же-лез-ная. А мы эту зависимость поломали. Этот хлеб, – он взял кусочек хлеба, - стоит тридцать копеек буханка, а мы продаём ее за пятнадцать. А эта люстра, - ткнул в потолок , - стоит десять рублей, а мы продаем за сто. Мы выбросили из тела экономики естественные вены и артерии и вставили полиэтиленовые трубки с миллионом кнопок- регуляторов. А как эти кнопки нажимать – этого никто не знает и знать не может. Кто как хочет, так и нажимает. Ты заинтересован строить дешевле и лучше, чтоб перегнать соседнее СМУ? Не заинтересован. И мне плевать на соседний главк. И ты, и я заинтересованы в выполнении плана. А что такое план? Это задание, как в тюрьме. Раз мы сами не заинтересованы делать товар дешевле и лучше, значит надо заставить нас работать хоть как-нибудь. Как–нибудь мы и работаем.
Королько взял коньячную бутылку, увидел, что она пустая, и поставил на место.
- Может, сухонького? – предложил он.
- Нет, возьмешь её с собой. В поезде утром проснешься – голова будет болеть, вот и пригодится.
-План… - Королько , видно, всё ещё был в плену своих мыслей. – План не может отражать реальных возможностей предприятия. Он всегда будет или больше его возможностей, или меньше. И то, и другое плохо. Я тебе стараюсь спустить как можно больший план, ты стараешься выбить как можно меньший; министерство старается дать мне побольше, я стараюсь взять поменьше – так и хитрим друг перед другом. А старик… А где старик? Слушай, абсурд! Приходит ко мне один старик, пенсионер, старый пердун, и говорит, что он из народного контроля. Это я ещё прорабом работал. Вот, говорит, у тебя то валяется, у тебя другое не так, ручного труда много, производительность слабая. Это что, нормально? Я! Я должен быть заинтересован в повышении производительности, а иначе меня и сто контролеров не заставят. Да их уже сто и есть. Вот кто от тебя требует бригадный подряд? Я - раз, райком – два, райисполком – три, парторганизация- четыре, профком- пять, передовые рабочие – шесть, контролеры – семь, газетчики – восемь, и так далее. Абсурд! Слушай, давай по сухарю. А где старик? Куда он делся?
- За чаем, наверное, пошел.
- Ну, давай по сухарю. К чаю.
- С удовольствием бы, мотор барахлит. А ты выпей, если хочешь.
- Мотор? Понимаю. Ну, а я... – Он налил в фужер и отпил несколько глотков. – Ты, Миша, извини. Ничего, что я говорю Миша? Ну вот, не обижайся. Я старика знаю давно, он хороший мужик. Раньше немного этим делом… - он кивнул на фужер, - ну и вот – СМУ. Жизнь! Я пью редко, но вот сегодня…ты, Миша, извини. – От вина у него снова стал заплетаться язык. – Мы боремся со следствием, а со следствием бороться бесполезно, понимаешь? Это любой врач скажет. А старик – умница. Но совесть – следствие. Надо конвейер рекон… реконстри-ро-вать! Старый пердун с ликбезом учит инженера повышать производительность – абсурд! Ты, Миша, скажи, куда делся старик?
И правда, куда он делся?
- Сейчас я посмотрю.
- Ага, ты посмотри. Он – хороший старик…
Никита Максимович и Люба сидели на кухне и пили чай. Люба что-то весело рассказывала, старик слушал.
- Высокий гость очень обеспокоен вашим исчезновением. Уже раз пять спрашивал.
- Небось готов?
Михаил улыбнулся.
- Машина уже здесь, - сказал Никита Максимович, посмотрев на часы. – Минут через двадцать можно ехать. Лучше даже через полчаса. Чтоб не возиться с ним на вокзале. Сильно пьян?
- Да нет, держится. Чаю попьет… ничего, здоровый мужик.
- Чай или кофе? - спросила Люба.
- Чай,- сказал Никита Максимович. – И сделай, Любаша, покрепче. Ну, пошли, а то гость один.
Королько, видно, не выдержал одиночества и отправился на поиски сам. Он стоял, пошатываясь, в дверях и, наверное, только теперь понял, что малость перебрал: ноги подсказали.
- Ты, Максимыч, извини, - сказал он, обнимая его, как родного. - Конвейер, да? Переделаем! Под совесть подгоним! Я им докажу. Маркс!- Он поднял вверх палец. – Не надо слушать Королько, надо слушать Маркса. Но… Королько… тоже не дурак. Ты, Миша, считаешь, Королько дурак?
- Да бог с тобой. В этой комнате дураков не бывает.
- Правильно. Умным людям надо иногда поговорить. Вот так поговорить – повел он рукой вокруг.- Максимыч, а поезд… не того?
- Нет, успеем. Садись, чай будем пить.
- Чай – это хорошо. Вы, ребята, извините, я немного…
Вошла Люба с подносом и стала расставлять чай.
- О-о! - поднялся Королько, пытаясь поцеловать Любе руку.- Прекрасная… - он никак не находил нужного слова. – Простите , вас зовут…
- Люба.
- Люба? Нет… Любовь! Вы с нами сейчас присядете… - И он потянулся к бутылке с вином.
- Спасибо, я не пью, - поблагодарила Люба. Но Королько такой ответ не устраивал, и Никите Максимовичу пришлось выручать молодую женщину:
- Да не пьёт она. Спасибо, Люба.
Чай несколько улучшил состояние гостя, но дикция всё-таки выдавала.
- Знаешь, тебе надо это дело чем-то осадить.
- Хорошо бы, - согласился Королько. Сам чувствую, что не то. Накачали, черти.
- Сейчас что-нибудь придумаем. – Никита Максимович вышел и через минуту вернулся со стаканом.
- Люба приготовила. Выпей – будешь как огурчик.
Королько послушно выпил, и стали одеваться.
Или помогло Любино лечение, или свежий воздух, но на вокзале Королько был практически в норме. Они стояли на перроне, курили и снова говорили о финансировании, пусковых объектах, своих повседневных заботах.
- А бригадный подряд всё-таки надо внедрять быстрее, - сказал Королько. – Веление времени.
Вечер был тихий и теплый. Даже вокзальный свет не мог затмить крупных, чистых звезд. Динамики объявили о прибытии поезда.
- Рад был познакомиться, – сказал Королько, протягивая Михаилу широкую ладонь и виновато улыбаясь. – Я там молол всякую чепуху, Маркса в свидетели призывал – забудь…
- Бывает, - сказал Михаил, с удовольствием освобождаясь от влажного рукопожатия.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)