Грешник Автандил, «в богохульстве и пороках постоянный скиталец», приближался к порогу старости. Всё труднее становилось ему потемневшими редкими зубами отдирать от кости сочное мясо молодого барашка. Лишь бокал Кинзмараули по-прежнему легко опрокидывал в рот бездельник, и количество выпитого за день рубинового напитка не поддавалось счету. Шестьдесят лет было теперь Автандилу. Но не угнетала тоска его душу по стремительно убывающей силе, гнал он прочь старческую кручину, предпочитая радоваться каждому дню жизни – льющим свое благоухание янтарным гроздьям винограда, мерному колыханию, зеленеющего невдалеке моря и звонкому смеху девушек.
О последних, собственно, и пойдет речь. На окраине городка, за небольшой церквушкой, утопая в ароматных рыжих соснах, стояло двухэтажное кирпичное здание. В его стенах располагалось училище цветоводов-декораторов, в котором познавали сию прекрасную науку исключительно представительницы слабого пола. Своего общежития учебное заведение не имело, и девушек расселяли в домах горожан.
Каждый год – а именно столько длилось обучение – хронический холостяк Автандил сдавал комнату двум-трем юным девам. В другой, совершенно крохотной, жил сам. Зная пыл и страстность абхазских мужчин, как это можно, спросите вы? Как уже говорилось, шестьдесят лет было Автандилу, и страсти его ослабли. Но порой он чувствовал себя словно двадцатилетним, и брови его решительно хмурились. Выпивал стареющий ловелас очередной бокал вина, садился в плетеное кресло-качалку, мечтательно прикрывал потускневшие, некогда пронзительно-голубые глаза и дремал под льстивый шум прибоя, погружаясь в сладостные воспоминания. Горячие серые камни грели его ноги, невдалеке, качая тысячи медуз на теплых отмелях, меланхолично шуршали незначительные волны.
Тридцать лет, ежегодно, сменяя друг дружку, квартирантки жили у Автандила, и ни одна – слышите, ни одна! – из них не миновала постели любвеобильного хозяина, ибо самой удивительной чертой Автандила было его непомерное женолюбие. Гением прелюбодейства слыл он среди горожан; с женщинами холостяк научился управляться – их природа, на его взгляд, была ясна и предельно предсказуема.
Лестью, вином, обманом, притворством абхазский Дон Жуан завлекал девушек под свои альковные своды. Однако беспроигрышным решением был его отказ брать с жиличек деньги за проживание, которые тут же, за день-два, проедались полуголодными студентками. В общем, схема соблазнения была довольно проста, и вскоре девушки оказывались в безвыходном положении.
– Слюший, зайди мой комнат, – Автандил ждал момента, когда какая-либо из девушек оставалась одна (остальные уезжали на выходные домой) и кивал головой на дверь. – Мнэ ничего от тэбэ нэ надо! – горячо, а главное искренне, убеждал очередную жертву искуситель. – Ты только нэмножко раздэнся, а я двэ сэкунды сматрэть буду, – он возносил руки, касаясь низкого потолка быстрыми пальцами. – И всё! Хлэбам клянус, трогат нэ буду!
Испуганная квартирантка пятилась в угол комнаты. Хозяин, отрезая путь к побегу, садился у входной двери на единственный в доме стул, лицемерно-обиженно сопел и целенаправленно менял тему:
– Какой дэнги!? Нэ гавари мнэ болшэ о дэнги, живи так… – Автандил поднимал влажные глаза на ошарашенную от такого напора девушку и шептал: – Только платье сными… Я тэбэ как сэстру прашу.
Студентка обреченно стягивала платье, и полудикая энергия хозяина находила свое русло: без всяких романтических выкрутасов, с неустанно-агрессивной нежностью Автандил набрасывался на жиличку, в очередной раз приступая к выполнению главного жизненного долга.
У девушки, скорее всего, не было другого выхода – бежать в ночь, по незнакомому абхазскому городку? Впрочем, некоторые набирались отваги. Автандил в доме был хоть один… Сказать, что в городе он был единственным, кто применял радикальные меры обольщения, являлось бы неправдой, но с такой регулярностью и непомерным количеством жертв Автандил был неоспоримым лидером.
– Накажет тебя Бог, грешник! – укоризненно качал головой отец Михаил, настоятель местного прихода.
– За балшой любов Господь нэ наказывает, – ерничал прелюбодей и едва ли не насильник.
Действительно, так уж случилось (как впрочем, и в большинстве случаев), что Всевышний отложил наказание для сластолюбца в необозримое будущее.
Однако шли годы. Как и прежде, по вечерам садится стареющий ловелас в потрепанное кресло, следит медленным взглядом за пробегающими мимо жиличками. Далеко вверху, затуманенный млечной дымкой, мерцает сиреневый свет первых звезд. Жизнь Автандила скукожилась и застыла, но любое возвращение в прошлое дарит ему лишь приятные воспоминания, ибо старость – это возвращение глупостей без удовольствий.
– Э, слюший, красавица! Зайди мой комнат на минутку, я тэбэ, как сэстру прашу…
Обходят квартирантки дедушку Автандила, смеются. Знают от предыдущих студенток, что нервно вздернет старик косматую бровь, посмотрит на обнаженное девичье тело и скажет:
– Маладэс, красавица! – вздохнет громко и печально. – Дэнги за жилье платыт нэ надо.