М Е Д В Е Д Ь
Неуклюж, как медведь.
Будешь, как медведь зимой, лапу сосать.
Здоров, как медведь.
Медвежья услуга.
Медвежья сила.
В лесу закон – тайга, а прокурор – медведь.
Пошёл с шилом на медведя.
Медведь в лесу, так и шкура в лесу.
Силён медведь, да не умён – сам прёт на рожон.
Медведь корове не брат.
С медведем дружись, а за топор держись.
Медведь грозился, да в яму свалился.
Хорошо медведя в окошко дразнить.
И по заячьему следу до медведя доходят.
Кого медведь драл, тот и пня боится.
Сколько медведя ни корми – всё равно не уходит.
- Живого медведя видели? – в голосе её прозвучало что-то ребячье.
- Несколько раз носом к носу сталкивался. И от неожиданности оба пугались. Я давал стрекача в одну сторону, дядя Миша – в другую.
- Хорошо как звучит: «Дядя Миша». А медведица? Её как зовут?
- Медведицу? Тётей Машей, - быстро, почти автоматически ответил Гуров.
- А медвежат?
- Э-э… Это – Мишатки.
Тана засмеялась, и смех её подогрел Гурова, он развёл руками в стороны, чертыхнулся, едва удержав тяжёлую сумку на весу.
- Медведица сама обычно здоровая бывает, килограммов на двести, паровоз настоящий, а Мишаток рожает вот таких вот, - он свёл руки вместе. – Маленькие, обслюнявленные, ну совсем как щенки. Собачьи или волчьи. Дышать на них даже боязно. Вот какая таёжная загадка.
- Медвежье мясо вкусное? Я никогда не пробовала.
- И я никогда не пробовал, - Гуров поморщился и замедлил шаг.
- Как это так? Таёжник, а мяса медвежьего ни разу в жизни не ел?
- Было дело, - нехотя проговорил Гуров. – Давно было. Завалили как-то мужики в тайге медведицу, привезли на лошадях в зимовье, освежили – в общем, всё честь по чести. Ну, положили её на лавку, лапами вверх, сами печёнку жарят, спирт пить собираются. А я тогда молодой был, и хотя медведей встречал, вблизи не раз видел, а освежёванных – никогда. Всё больше попадались в натуральном виде. Особо в малиннике, когда ягода поспевает. Вошёл я, значит, в зимовье, гляжу – женщина ободранная на лавке, без кожи, лежит… И ноги женские, и руки, а главное – груди. Ну, точь-в-точь женские. Закричал я благим матом, пулей вылетел из зимовья. Мужики переполошились, подхватили ружья – и следом. Думали, зверь какой напал. Оказалось – ложная тревога. За переполох мне потом по шее накостыляли…
В. Поволяев «Долгий заход солнца»
…Многие приходившие к келье старца видели около него громадного медведя, которого монах из рук кормил. Медведь жил в лесу и приходил к отцу Серафиму без боязни.
Б.Алмазов «Любимый народом»
(Житие Преподобного Серафима Саровского-Чудотворца)
Колючая низовка крутила снеговую порошу, мешала оленям унюхать запах медведя. Когда тот появился перед ними, бежать было поздно. К тому же сам Буйнорогий красавец был серьёзным оленем с рыцарскими позывами в горячей крови. Он ощерил навстречу медведю жала рогов, ожидая, пока уйдёт оленуха. Дав возможность ей широкими махами пуститься в бега, Буйнорогий принял первый бой.
Медведь несмотря на кажущуюся неповоротливость, ловко, стремительно нападал. Олень дыбился, отбивался передними копытами, откидывал назад и в сторону, иногда сам нападал, бодался, ежеминутно увёртывая высокую шею от сильных, когтистых лап зверя. Тот, понимая, что ему не справиться с маралом на открытой поляне, стал теснить его в чащу зарослей молодых елей, берёз, лиственниц.
Ветер раскачивал деревья, мял кусты. Среди воя и грустного стона трущихся между собой, причудливо сросшихся стволов и сухого треска подмороженных сучьев, карканья воронья, ожидающего свой кусок от пиршества свирепого шатуна, Буйнорогий вёл свой смертельный бой.
Длинные, сильные ноги, взбрыкиваясь до уровня груди, точными ударами тыкались в лохматую морду разъярённого зверя. Мгновенно отваливали назад. Медведь, уклоняясь от ударов копыт оленя, упрямо лез на него, бешено ревя.
Звонкий морозный воздух оглашался ужасным рыком и хрустом синеющего под солнцем снежного наста. Когда Буйнорогий понял, что оленуха оторвалась на безопасное расстояние, он уже был затиснут в колючий кустарник, и его крепкая корона на голове, выдержавшая десятки ударов соперников, теперь путалась в ветвях. Сковывала маневренность. Шатун хищно оскалился и, загребая лапами снежную позёмку, напористее пошёл на оленя, который был обречён.
И всё же Буйнорогий уловил этот шаг между жизнью и смертью – он сделал ложный выпад: угнул голову, якобы собираясь боднуть медведя, но в ту же секунду, вздыбившись ударил его в ревущую морду копытами. Совсем ослепший от ярости, шатун поднялся на задние лапы, пошёл на зажатого в чащу оленя, готовый подмять того под себя. Буйнорогий же понимал, что это конец, неожиданно быстро оперся на четыре ноги и боднул зверя в открытое брюхо. В тот же миг почувствовал, как рвут его холку занозистые когти, почуял едко-приторный запах собственной и медвежьей крови. Шатун навалился на него, гнул к земле, ломая гибкий хребет. Буйнорогий напряг мышцы, поднял медведя на рога, а затем откинул к корявому комлю сосны-уродицы. Снег задымил, вспыхнул кровавой зарёй…
Обезумевший от боли и крови марал мчался по горячему снегу, роняя жгучие капли в белое крошево, смерчем взвихряющегося под его копытами. Он быстро слабел… А ветер поднимал запах крови, донося его до голодных волков.
Виктор Веретенников «Песня оленьего урочища»