Ёка объявила, что обожает готовить.
Вечером на семейном совете решили дать гостье возможность показать себя.
Естественно, Ёка сказала, что будет готовить рыбу – традиционный японский пищевой продукт.
Наутро, провожая нас на рынок, Светочка сказала: бери побольше, хорошими кусками, самую дорогую, лишь бы не ударить лицом в грязь..
Я повёл Ёку на наш центральный рынок.
При входе в огромный павильон нас встретила подвешенная на высоте чуть выше человеческого роста свиная голова. Чистая, выскобленная до полной готовности, она осматривала подслеповатыми прищуренными глазами каждого входящего. Выражение её морды было грустным и мудрым, как будто эта свинья знала что-то такое, чего не знал никто из входящих…
Голова близоруко оглядела и Ёку. Возможно, голова хотела бы что-то сказать чужестранке, приехавшей в чудну’ю Россию, но удержалась в последний момент, понимая, что знаний русского у моей Ёки ещё не доставало для общения накоротке с висящими головами.
- Юра-сан, что это? – Ёка остановила меня за рукав. – Это лицо?
Я хотел было сказать, что увы - да, лицо. И что каждый человек, доживший до моего возраста, встречает за свою жизнь немало подобных лиц. Но вовремя вспомнил, что тема нашего круглосуточного урока для Ёки была не философия, а русский язык.
- Нет, Ёка, это голова.
- Просто голова?
- Рыло.
- Ры-ыло?
- Рыло. Можно «морда».
Ёка достала из пакета словарь и принялась лихорадочно его листать. Потом закрыла его.
- Юра-сан, я хочу тебя фотографировать для журнала.
Ёко подрабатывала в молодежном журнале.
- Для журнала? С удовольствием. Вот я, уже улыбаюсь. Сы-ы-ыр!..
- Нет, стань сюда, рядом.
- Рядом с кем?
- Рядом с рыло.
Вообще-то я предпочел бы сфотографироваться рядом с каким-нибудь более достойным предметом. Например, с кинозвездой. Можно с политиком. Но появиться в Японии на странице их молодежного журнала в компании со свиньёй…
- Нет, Ёка, у нас в городе не принято фотографироваться с животными.
- Почему?
- Общество защиты животных не позволяет, выпустило такой закон.
Ёка уважает и побаивается всяких законов вообще, а российских в особенности. Их там, в Японии, сильно нажухали по поводу наших законов. Японцам представляется, что наши законы составлены специально, чтобы точнее отражать русскую душу. Такие же загадочные и непредсказуемые в своей непоследовательности.
- А что закон говорит, Юра-сан?
- Закон говорит, что со свиньями нельзя фотографироваться, особенно с отдельно висящими головами.
- А почему?
- Это их нервирует.
Пока Ёка переваривала столь строгий закон, мы уже подошли к рядам с рыбой.
Не знаю, как в вашем городе, а в нашем толщина продавщицы зависит от товара, каким она торгует. Например, продавщицы свинины – самые полные женщины среди всех, стоящих за прилавками. А вот продавщицы зелени не обладают сколько-нибудь запоминающимися формами.
Продавщицы рыбы по толщине несколько уступали продавщицам свинины. Диетологи, отталкиваясь от этих показателей, истолковали бы этот факт в пользу рыбы.
Покупателей не было совсем, только мы. Ёка остановилась в задумчивости. Я оглядывал витрину, разыскивая самую представительскую рыбу, чтобы «не ударить лицом в грязь», в данном случае, в чешую. На витринах лежали безобразные прямоугольные глыбы льда, из которых торчали хвосты и головы, скрученные каким-то невообразимым образом в последнем предсмертном извиве. Там, где ловили эту рыбу, явно не было поблизости представителей общества защиты животных.
Если на том свете у меня будет выбор, куда в следующий раз поместить свою душу – в рыбу или бабочку, я выберу бабочку. Уж лучше пусть меня мигом склюёт пролетающая мимо скучающая птица, чем будет долго и грубо вдавливать в ледяной кирпич бессердечный рыбацкий сейнер.
Торговки напряглись, гадая, к кому же мы подойдем. Почему-то именно в рыбном ряду нашего рынка проявлять красноречие, зазывая покупателей, неписаная торговая этика строго запрещала. Чтобы не возбуждать ревность соседок, все усиленно делали вид, что им до нас с Ёкой нет никакого дела.
Все мы знаем, что женщины обладают особым умением не замечать человека, делающего попытки с ними заговорить. Цвет таких женщин собрался как раз в рыбном ряду. Особенно игнорировала нас самая худая продавщица, так примерно, до ста килограммов. Она даже не смотрела в нашу сторону, а глядела вдаль, как бы искала в невидимом далеком море рыбацкую шхуну своего возлюбленного, спешащего под тугим парусом к её прилавку с полным неводом свежемороженого минтая.
- Юра-сан, я хочу это. – Ёка показала на неказистую рыбку. Из детства я помнил, что бабушка называла такую рыбку хамсой и кормила ею своих кошек и собак.
- Что ты, Ёка, у нас её кошкам покупают.
Но Ёка вдруг проявила непривычную настойчивость.
- Юра–сан, ну пожалуйста. Я так давно не была дома, в Японии, а это самая японская рыба…
- Сколько нам надо покупать?
Ёка наморщила лоб и принялась изучать что-то на потолке рынка. Я смотрел на неё как на шамана. Надо спросить у Ёки, как в Японии зовут шаманов.
- А сколько нас будет человек?
- Я, ты и Света-сан, трое.
Ёка еще немного поизучала потолок.
- Тогда триста.
- Взвесьте нам, пожалуйста, триста штук, - попросил я.
Тут, наконец, продавщица, сделала вид, что чисто случайно нас услышала.
- Скока-скока? – изумилась она.
- Триста штук хамсы.
- Но это мойва, молодой человек.
- Тогда мойвы.
- Нет, Юра-сан, грамм. Триста грамм.
- Извините, триста граммов мойвы, - перевёл я, стесняясь такой мелкой покупки. Потом неуклюже попытался поправить дело. - А может, лучше, полкило?
- Ну, уж нет, триста так триста, повар лучше знает. – Продавщица, скрывая улыбку, отбила ржавым топором от глыбы небольшой комочек, а от комочка ловко стала отламывать по одной рыбке, бросая их на весы. – Вот, ровно 15 штук.
Я с сомнением посмотрел на полученную дозу.
- И что, этим могут наесться три человека?
- Доверьтесь женщине, - посоветовала продавщица и опять ушла взглядом за горизонт.
Дома на Ёку повязали фартук, и правильно сделали.
Прежде всего, Ёка бухнула в сковородку целую бутылку подсолнечного масла, весь наш со Светочкой месячный запас. К ужасу Светочки, это масло по японскому рецепту надо было разогреть до каления, чтобы от него было как можно больше брызг на её любимые салфеточки, кафельные стены и зеркальные кастрюлечки. Светочка бросилась спасать свою чистенькую кухню от японского нашествия, кое-как пряча кастрюльки и другую утварь. Ёка же, не обращая внимания на хлопочущую хозяйку, деловито окунала в тесто каждую рыбёшку и бросала в кипящее масло.
Чад стоял такой, что пришла соседка и попросила нас открыть окно, так как на лестничной площадке нечем дышать, а у неё телефон берёт только возле мусоропровода. Ей срочно, сын сдаёт экзамены… Мы показали, что окно у нас и так открыто, а сами мы со Светочкой сейчас прорубаем окно в Азию, то есть, учимся готовить японскую пищу.
После этого произошел краткий, но не очень, обмен мнениями о рыбе мойве, ценах на масло, о том, как разнообразна природа-мать, придумавшая, чтоб у европейцев и азиатов руки росли из разных мест. Немного коснулись особенностей деликатного азиатского и агрессивного европейского гостеприимства. Наконец соседка ушла, унося своё личное представление о странной стране Японии.
Потом меня призвали для утилизации использованного масла. Оказывается, такую уйму ещё хорошего, на мой взгляд, продукта надо было сразу выбросить!
Я предложил отдать масло Лёшику с первого этажа. Звезда нашего подъезда Лёшик регулярно возбуждает общественность тем, что демонстрирует, в каком антиэкологическом мире мы живем, чем дышим, что едим, и какой закуской приходится обходиться Лёшику. Даже алкоголь в повышенных дозах, употребляемый Лёшиком внутрь для чистки его личной внутренней окружающей среды, не помогает удержать в Лёшиковом организме той порции из несъедобных современных продуктов, что удавалось добыть у своих жён его собутыльникам из соседнего дома. И чтобы спасти свой дорогой организм, Лёшику приходится частенько извергать эту загрязнённую химией закуску из себя, воздействуя уже на окружающую среду нашего подъезда.
И может быть, моё масло могло бы помочь наладить экологию в желудке бедного Лёшика. Но женщины после моего предложения посмотрели на меня как на жестокого убийцу-отравителя. После небольшой международной дискуссии Лёшика решили оставить в живых.
Также Ёка не разрешила вылить масло в канализацию.
- Экология, - сказала.
Оказывается, и у них, в Японии, экология не даёт людям жить. Но только не даёт как-то иначе. По японским правилам, мне надо было делать из газеты бумажные комки, пропитывать их маслом и выбрасывать в мусорное ведро, превращая жидкие отходы в твёрдые.
- Ёка, а что у вас делают с теми, кто не выполняет экологию? – спросил я после сто тридцать третьего комочка.
Ёка долго подбирала подходящее слово из своей памяти, наконец, подобрала.
- Презрение.
«О, это сильно, - подумал я. – Когда Лёшик с первого этажа опять нарыгает на лестнице, надо будет не забыть мысленно окутать его волной презрения».
Мы поужинали. Конечно, для подстраховки Светочка поставила на стол и немного сырников, но к ним не притронулась даже Ёка.
Произошло удивительное! Такое в нашей семье бывало редко. На тарелках не осталось ни крошки, а мы все почему-то ощутили себя плотно сытыми. Точный расчет в Ёкиной голове сработал!
Пару дней мы советовались со Светочкой, а потом предложили Ёке устроить уже расширенный ужин, для нас и наших друзей. Пригласили семью Юрика, о котором я уже неоднократно писал.
Опять мы на рынке. И в тех же рыбных рядах. Как принято, снова нас упорно не замечают. «Наша» продавщица смотрит вдаль, только теперь в другую сторону. Возможно, её моряк сменил место ловли и забросил невод уже на другом конце земли, и в эту сторону его лучше видно. Где он там, среди волн и бурь? Вспоминает ли её прекрасные ужины? Хватило ли ему в последний их вечер триста граммов мойвы?..
- Сколько у нас будет гостей? – задает Ёка опять этот сакраментальный вопрос.
- Пятеро.
Ёка поднимает глаза к потолку и шевелит губами. Теперь я смотрю на это не как на шаманство, а как на некоторое священнодействие с будущим блестящим результатом.
- А сколько мы покупали в прошлый раз? – вдруг спрашивает Ёка. Очевидно, в уравнении, которое она решала на потолке рынка в этот раз, не хватило одного неизвестного.
Я открыл рот, но пока раздумывал, какую дозу уважения вложить в ответ нашей шаманше, вдруг ожила продавщица. Не поворачивая головы и не меняя безразличного выражения лица, она сказала:
- Триста.
Сотни людей прошли мимо неё за эти дни, не один центнер мойвы распродала она, но нас почему-то запомнила.
Я до сих пор не знаю, как зовут эту женщину, но вот уже много лет, проходя мимо её прилавка, я всегда здороваюсь с ней, а она кивает мне, слегка улыбаясь, видимо, зачислив меня в тот же экипаж, что и её воображаемый друг-рыбак.
Ёко с честью справилась с ужином, и опять повторилось чудо: все – и гости, и хозяева встали из-за стола сытыми, а тарелки опустошились, хоть не мой их. Правда, Светочка всё равно их помыла, щедро загрязняя окружающую среду своими моющими средствами…
Что-то есть непривычное для нас и даже непонятное в этой странной японской привычке – готовить для насыщения, а не для долгих посиделок за столом.
Светочка сделала после этих вечеров далеко идущие выводы, из-за чего я в свои годы до сих пор кажусь себе стройным. Правда, только себе. Только кажусь. Пробовал даже влезть в свои свадебные брюки, но весы сказали правду...
А Ёка до сих пор худенькая и гибкая где-то там, в своей загадочной Японии.