Не знаю, как у людей в общем, но моё школьное детство было лишено той романтики, которую принято приписывать этому возрастному промежутку. Не было у меня настоящих друзей, первой школьной любви и прочих, типичных подростковых радостей. Зато было много унижений и трудностей (здесь я сознательно избежал использования порядком затёртого слова "боль"), особенно после седьмого класса, когда моя мама, прознав, что в параллельной группе преподает математику её старая учительница, тут же решила меня туда перевести. Я никогда не испытывал пиетета к точным наукам в детстве и от этого решения своих родителей любить синусы и косинусы сильнее не стал. Не буду мучить ни себя, ни вас долгими и мрачными воспоминаниями, скажу просто, что целых четыре года мне было очень тяжело. Каждое утро начиналось с невыносимой тахикардии, вызванной отчасти проблемой с артериальным давлением и, в большей степени, от жуткого страха перед очередным бесконечным и мучительным днем в этой каменной клетке из гранита науки.
Надо сказать, что и дома мне не было легче, - за это отдельное "спасибо" истероидного типа отцу, орущему по самому мелочному поводу. Понятия не имею, как я не просто не покончил с собой тогда, но и даже не думал об этом, но, в конце концов я смог дотянуть до окончания одиннадцатилетки. На выпускной я, еле-еле отсидев официальную часть, пулей полетел домой, осознавая радость того, что больше никогда, никогда в жизни не увижу тех тварей, с которыми мне приходилось делить целых полпарты долгие годы...
Поступив в институт и переехав на другой конец города, тень ненавистной школы меня не оставила в покое. Около полугода мне на сотик названивали старые "друзья" и продолжали издеваться заочно. Пришлось сменить номер мобильного, но тут пришла другая беда: моя бабушка заболела слабоумием и за ней нужен был присмотр. Посему мы с мамой раз в несколько дней (в остальные дни это делал её брат - мой дядя) ходили на старую квартиру, убирались и готовили еду больной родственнице. До сих пор помню, как первые пару лет мне было физически плохо идти мимо своей школы, хотя умом я осознавал, что больше ничем ей не обязан. Потом, к счастью, это чувство начало постепенно угасать, трансформировавшись сначала в презрение, а потом и вовсе сгладившись до равнодушия.
А потом бабушка ушла в мир иной, наконец-то избавившись от мучений психиатрической болезни и появляться в её квартире стало попросту не нужно.
Однако сегодня, зайдя туда по делам, я на обратном пути решил пройтись через школьный двор, мимоходом посмотрев, как там поживает моя старая школа. Я слышал еще в тот далёкий год выпуска, что её собирались закрывать и, совсем недавно, встретив на работе свою учительницу истории узнал, что школу таки закрыли. Мне стало интересно, что же там теперь есть и, поэтому, мой обратный путь лежал через её главный вход.
Оказалось, что школа и впрямь обезлюдела: через неприкрытые шторами окна были видны распахнутые двери пустых классов без парт и стульев, а некоторые оконные рамы с внутренней стороны были по-хамски оставлены открытыми. Часть построек, которые служили когда-то давно теплицами, были снесены, а весь инвентарь - грабли, лопаты, тяпки - вывезен. Впрочем, само главное здание не пустовало окончательно - в паре мест горели лампочки, а, значит, школа продолжала жить, пускай даже и находясь в своеобразной "коме".
Меня охватило странное чувство, которое я не сразу смог описать и лишь вернувшись домой, я наконец-о понял, что это было. Нет, не прощение к этому месту - пускай такие вещи прощают дураки. И не ностальгию, так как мне просто не о чем ностальгировать, - разве что о нескольких ударах зимними ботинками в грудную клетку. Даже сострадание не проникло в тот момент в мою душу, но и равнодушия не было.
Я почувствовал досаду.
Досаду от того, что мой заклятый враг не умер, - он просто убежал, словно почувствовал мою возрастающую силу и опыт. Как поединщик, который обещался прийти на дуэль и не пришел, не оставив даже секунданта, так же самоустранилась и моя школа. Она должна была расплатиться за те ужасы, которыми меня в ней награждали и она расплатилась, но данное наказание я считаю слишком уж мягким! Если бы её снесли под ноль, тогда я был бы доволен, ведь в таком случае она больше никогда не сможет повторить с кем-нибудь еще мою историю. Но сейчас, мрачно возвышаясь среди богато усыпанного тополями района старых пятиэтажок-"хрущёвок" она, как бомба замедленного действия имеет все шансы снова покалечить кому-нибудь душу. Слышал я, что в ней хотят сделать не то музыкалку, не то спортшколу...
У меня, конечно, нет ненависти к этому зданию, как к архитектурному сооружению. Мне нет никакого смысла ненавидеть бетонные плиты, арматурные перегородки и силикатные кирпичи. Я пылаю гневом к СИМВОЛУ, к очень плохому символу. А плохие символы нужно уничтожать, а не укрывать брезентовым одеялом.