«Всех зверей язык узнал он,
Имена их, все их тайны»
Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате»
Пространство лопнуло – я вышел из всех его констант. Мир вновь открылся для меня: восстало с иным ритмом время, невиданный свет пришёл с далёких звёзд. Я, Бортинженер, был абсолютно цел, но ни Командира, ни кресла его не существовало более. Справа от себя я увидел обрывки проводов и остатки такелажа. Каким-то образом Командир исчез из корабля. Отсутствовал и орбитальный отсек. Вместо переходного люка над моей головой зияла обыкновенная дыра. Второй Пилот, находившийся за бортом, исчез также без следа.
Я не знал, какая сила вела мой корабль, по всем параметрам он должен был быть мёртв. Но ревела аварийка, мигал кое-где пульт, глухо постукивая, работали движки. Корабль уже оценил ситуацию и строил ориентацию на аварийный спуск.
Я всегда считал «Союз» самой умной и живучей машиной из созданных людьми. Но то, что делал этот корабль сейчас, уходило в красивую легенду. Мне показалось, мы упали камнем вниз, на самом деле, спускаемый аппарат вонзился в атмосферу под небольшим углом. Мозг корабля, к счастью оставшийся живым, закрутил аппарат вокруг оси и направил на баллистический спуск. Рёв стратосферной плазмы ворвался в дыру от вырванного люка. «Союз» запульсировал, заплясал, стараясь удержаться под набегающим потоком. Чувствовалось по конвульсиям и рыску, по отчаянным хлопкам движков, каких усилий это стоило ему.
Я знал, что топлива в системе управления осталось мало, что парашютный отсек сильно повреждён, и готовил себя достойно умереть. Надежда была лишь на экспериментально-надувной конус – но сработает ли он в критический момент? Пока что меня спасало два чуда: невероятная живучесть «Союза» и мой скафандр.
Дрожь корабля перешла в неистовую пляску, в рёв набегающего потока добавился скрежет испаряющейся теплозащиты. Я увидел себя в одном мгновении: как коснулся Вселенной – и вдруг вернулся вновь. Всё это было в новом мире, от старого я был беспрекословно отсечён.
Вдруг зазвучала чья-то песня – и встала рядом со мной на корабле. Голос песни был женский, он поведал: «Всё было, всё прошло. Ты же, пришедший, ещё не знаешь ничего».
Я подумал: «Что это? Ни источника, ни образа, ни слова. Возможно, песня эта, уйдя от кого-то, живёт где-то среди высоких облаков? Возможно, это и есть мой новый мир?»
И вот я спрашиваю вас, во что превратится человек, если деформируется его тело и лицо, во что превращается мир вокруг человека, когда он уходит от себя?
Пространство лопнуло, а я успел ощутить, как пришла Волна и захлестнула Мир. Как и прежде, светило солнце, люди продолжали жить и умирать, а я начал что-то вспоминать. Мир этот новый оказался слишком твёрд и всё живое, всё мыслимое прежде, было низвергнуто из него, либо стало безличным без него – так и произошло крушение старой эры. Я видел всё это ярко, близко, не испытывая ужаса от новизны.
Слишком тверды здесь оказались небеса. Парашют у «Союза» не выходил, я удивился, если бы это вдруг произошло. За чертой, в новой эре, я воистину стал всевидящим, всевластным. Мне открылись воздушные замки и дворцы – я ходил и покоился средь них. Видел я города белоснежные, их посещал. Города эти были безмолвны и чисты. Увы, я сознавал, что мир мой прежний исчез безвозвратно, навсегда.
Я ощущал, как долог был путь «Союза» над Землёй. В моём пришествии, в моём воззрении новом, я видел, как Земля падала и возносилась. Порой я плыл меж уснувших гигантов, порой подо мной низвергались провалы в никуда. Сонная тишина воцарилась на Земле и торжественное безмолвие на небесах. И эти тишина и безмолвие были сами в себе и сами про себя.
Кто-то вёл меня и оберегал. Я видел чьи-то ладони над собой. Под малым углом, задевая верхушки деревьев, врезался в лес мой аппарат. Я ждал, что же раньше не выдержит: тело моё, или металл. Ломая ветки и стволы, в рёве и треске, «Союз» погружался в лес. Боль и страх догнали меня, но скорость уже не пленяла тело – я оказался на земле.
С трудом я вылез из лежащего на боку «Союза» и снял скафандр. Мне повезло: надувной конус всё-таки раскрылся и спас спускаемый аппарат. Я не получил ни одного перелома, либо серьёзного ушиба.
Став на колени, ладонями рук своих, я осязал прохладный мох земли. Телу моему ещё было тяжело. Вокруг возносились могучие столбы. Очевидно, глубоко из-под земли выходили эти исполины и очевидно, из глуби веков явился этот лес.
И только я встал, держась за ещё тёплую обшивку корабля, как всё услышал, всё увидел. Включились движение и звук. Кто-то мелькнул за деревом, вверху заухала сова, хвойные иглы зашелестели меж собой. С удивлением я обнаружил, что понимаю, от чего беспокоилась сова, о чём идёт речь среди зелёных игл. В этом новом мире я обладал каким-то странным языком, словно эхо, пришедшее от моего родного русского.
Тогда я провёл свой первый опыт на планете. «Кто вы?» – послал я слова горам, синеющим вдали. Я увидел, как горы встрепенулись от крика, и услышал ответ издалека:
– Мы пришли! Мы пришли и здесь уже давно! – Вернулись слова тайные, на этом странном языке.
– Зелёные, благоухающие, вознесённые, – я обратился к хвойным гигантам, – встречали вы на этой планете людей, подобных мне?
– Нет, мы не видели существ, тебе подобных, – отвечали гиганты стройным гулом своих крон. И снова я распознал их хвойные слова.
Оглядевшись, я сделал странное открытие: именно от меня начиналась некая тропа. Едва я встал на неё и сделал шаг – ко мне явилась сцена. Всё было в духе богов и их искусств. Вспыхнули яркость и сверхсочность. Упал занавес и я прозрел. Вокруг меня, в океане света, было поле, а впереди возвышалось два столба. Тропа подвела меня вплотную. Столбы эти были древние, из камня, представляя людей, в свой натуральный рост. То ли окаменели они внезапно, то ли кто-то пытался людей этих воссоздать. Я замер. Это был мой экипаж, два моих друга – Второй Пилот и Командир.
Я обошёл вокруг них, я осторожно дотронулся до каждого из них. Несомненно, они были из камня, каким-то образом окаменев. Я впервые видел подобное искусство. Они были здесь, но ушли из этой точки, хотя вполне возможно, могли вернуться вновь.
Я не мог разрешить эту тайну. То ли кто остановил их по своей воле, то ли всё произошло по естеству. Выражение лиц у окаменевших было одно: они удивлённо глядели в этот мир. Позы их, однако, были отличны друг от друга. Командир пребывал в размышлении, покое, Второй Пилот куда-то рвался вдаль.
«Так вот они, ваши тайные замыслы, – подумал я. – Но почему вы здесь, что с вами здесь произошло?»
Внезапно, какая-то тень промелькнула одновременно по их лицам. Я всмотрелся… они меня видели, пытались что-то мне сказать. Но это были не они, мои друзья так не смотрели бы на меня. Это были не люди, и это искусство было не от них. Мне стало страшно. Сначала пятясь, затем развернувшись, я побежал от заколдованной поляны прочь.
Я бежал недолго. Всё менялось стремительно, как в кино. Почти мгновенно сгустились сумерки, и пришла искусительница-ночь. Я упал на тёплую землю. Меня покоил в тёплых ладонях Лес-отец. Никто не смел нарушать безмолвие его. Комарики прилетели дружной стайкой, но я попросил и они оставили меня.
Я уснул, и мне приснилось: вышел некто из иного объёма и, подойдя, встал на колени предо мной. Я хотел рассмотреть его лицо – но всё оказалось спрятано в тени. Я хотел коснуться его – но предо мной уже стояла пустота. Снова, едва я опустил руку, пришедший оказался склонённым над моей спящей головой.
Я воскликнул:
– Что это?! Ты ли заколдовал меня, или пришёл оборотить?
Неожиданно я услышал голос твёрдый и негромкий:
– Я – зверь, запомни это слово. Я – дух, и это слово не забудь. – Голос был женский, мне знакомый. Но я искал для неё желанный ключ из слов. И я коснулся её обычными словами:
– Подумалось мне, это сон. Но ты, пожалуй, плотна для сновидений.
Моей головы коснулась тёплая рука.
– Меж сном и явью тайны нет, – снова раздался тихий глас. – Будешь теперь ходить за мной из яви в сон.
– Кто ты? Я не могу ни коснуться тебя, ни распознать.
Вместо ответа в ночной тиши пришли невиданные звуки. Приближаясь, они возвеличились по тембру и подхватили женский глас. И она запела ту самую песню, которая прилетела спасать мой гибнущий «Союз». «Всё прошло, всё проходит – и мир открывается истинный, из глубин». Она оказалась самым мудрым из существ. Звуки вознеслись и упали – вот так родился и должен скончаться человек. И снова, по той же стезе, второй волной, пошли иные звуки, и снова фатально провёл их женский голос чистоты, и снова всё повторилось для иных.
Я проснулся, но ещё слышал удаляющуюся песню. Душа моя звенела в горних высях, а рассудок, отказавшись воспринимать всё буквально, окончательно угас. Я был лёгким и чистым. Солнце взошло, и я встал на ноги вместе с ним. Лучи неслись к земле – я приветствовал лучи. Птицы щебетали и пели – я всё понимал на птичьем языке. «Она придёт, она где-то здесь, царит в лесу, – говорил я себе. – Она придёт и выведет меня». Деревья столпились вокруг, предлагая услуги свои наперебой. Мимо моей головы торжественно проследовал гудящий чёрный шмель. Ворон красиво спланировал над сосной, я приветствовал его и он ответил:
– Доброе утро, человек!
– Я не могу найти людей, себе подобных! – крикнул я Ворону, – видел ты хоть кого-то с высоты?
– Иди Тропой, – отвечал мне зоркий Ворон, – она выведет тебя.
И тотчас, явилась моя Тропа и, извиваясь, куда-то повела. Это была безответная тропа. Она не говорила мне ничего, пожалуй, это была её манера размышлять. Снова, выведя к очередной сцене, Тропа исчезла для меня.
Я увидел, что нахожусь на большой поляне, где пребывает уже какой-то человек. Это был настоящий человек, не скопированный, не изображённый. Он стоял прямо, во весь рост, но был ко мне спиной.
Я окликнул его, но в ответ человек тот промолчал. Он был жив, но совершенно неподвижен и я не знал, заколдован ли, очарован ли, либо в мысли свои был погружён. Мне показалось, он во что-то всматривается перед собой. Я пригляделся: человек этот рассматривал пустоту.
Возможно, он что-то мучительно пытался разгадать? Когда я стал подходить к стоящему, он не приблизился ко мне, сохраняя дистанцию меж нами. Когда я стал обходить его, он оставался спиной ко мне, так, что лица его я не видал. Я хотел окрикнуть ещё раз его, дотронуться до него, возможно, опознать, но что-то предостерегало меня нарушить уединение его. И я, оставив в покое эти чары, пошёл от отвернувшегося человека прочь.
Снова пришла Тропа, поставила меня на место, снова вывела к сцене, предназначенной мне одному. Я увидел избушку убогую, немую. Люди давно покинули её, оставили на произвол. Давно заросла тропа, ведущая к крыльцу избушки-дома, покосились от старости окна, крыша, двери.
Я вошёл и почувствовал плоть существа живого. Это был образ – не слова. Дом одичал, он не помнил человека, забыл его язык. Люди, уходя, разбросали мебель, одежду и посуду. Зачем-то разворотили его сердце – печь.
Первое время Дом очень скучал без людей – он был ими сделан, с ними жил. Шли годы, Дом ждал, но никто из людей не приходил. А Лес наступал, завоёвывая сначала двор, потом покрыл травою крышу и крыльцо. Одиночка-зверь – вот в чём выражалась ныне его суть. Он был брошен, а время текло и текло, уводя Дом в бессмыслие, в бесцелье.
Я вышел и сел на пороге. Я был также покинут, одинок. Лес выжидающе молчал, наблюдая за мной и Домом, и чего-то ждал.
И опять появилась волшебная тропа и опять повела меня куда-то. Я вышел к безымянному ручью. Он показался мне одиноким и забытым, подобный мне и Дому.
– О, чистейший из чистых, о, журчащий из журчащих, – я преклонился, и встал на колени перед ним. – Видел ли ты людей, существ, подобных мне?
И чиста и незамутнённа была вода у лесного ручейка. Она шепнула мне просто, без затей:
– Пройди далее, и ты узнаешь всё.
Я направился вниз по руслу, вьющемуся меж наваленных стволов и валунов – выйдя к заводи тёмной, дрёмной. Взглянув в неё, я рассмотрел отражение своё. Разве не чудо была эта Родниковая Заводь, не волшебство? Ключи студёные били со дна её, стайка полупрозрачных рыб рассыпалась и растаяла в воде. Я нагнулся ниже. Я хотел рассмотреть эту невинность, эту прозрачность до конца. Вдруг мне послышались её печальные слова:
– Пришли ко мне люди, и я напоила их, возле меня они расположились на ночлег. А уходя, эти люди осквернили меня, надругались надо мной: они плевали и испражнялись в мою прозрачность, чистоту. Но это были не твари чуждые, не выродки потусторонние – а просто люди. Лес-отец пришёл в неистовство, когда узнал об этом. Тотчас был послан Леший-оборотень – заверещал, запел девичьими голосами, и заманил неразумных, и увёл. Так и будут они ходить по кругу за призрачными голосами может вечность, может более, пока одни не поймут обман и превратятся в гадов ползающих – мстительных и мерзких. Но будут и иные. Выплачут их сердца своё безумие до дна и выйдут они из Леса прозрачными, без тайн, и пойдут благоухать среди людей. Но моя чистота, кто вернёт её опять? Кто мне скажет: забудь – и я забуду навсегда.
Я стоял оглушённый и ничтожный.
– Я тоже человек и тоже пришёл в Великий Лес, – винился я.
– Нет, ты не человек, – усомнилась Родниковая Заводь, – не той тропой пришёл. Мне кажется, ты из зверей – одиноких, боязливых.
И я пошёл, удручённый журчащими словами, и знал, что заклеймён отныне и выход из моего заклятия один: презреть весь род людской.
А Тропа всё знала про меня, куда меня вести. Вскоре Лес обрывался стеной и начинался мир невозможный, ирреальный. Я увидел колючий забор с грозной надписью «Запретная зона!» По-русски были написаны эти безумные слова. Забор был очень стар, частью повален, частью зеленью буйной поглощён. Такой же старой, ненужной никому, была его грозная надпись.
Я спокойно вошёл в оскаленную дыру. Было пусто и тускло по ту сторону стены, людей я не встретил никого. Вдруг живая дымящая гора выдвинулась мне навстречу. Я сразу дал ему определение: Монстр. Нечто смердящее невыносимо кислым дымом.
– Кто ты и видел ли людей? – спросил я у смердящего Монстра.
– Я – всё позабытое, отброшенное человеком, – дыхнуло зловонными словами, – я – всё ими спрятанное от себя.
– Но где их найти людей – твоих, моих?
– О, если бы я мог! – тоскливо провыл Монстр, – поймать, пожрать ничтожных. Но они питают меня и мне без них не жить.
Мне стало жалко Монстра, знавшего столько нечистых тайн людей. Не за это ли так презираем был этот Монстр? Несколько безобразных тварей, похожих на крыс и людей одновременно, бросились прочь от меня, едва завидев. Визжа от страха, они мгновенно зарылись в какой-то разлагающейся куче.
Я поспешил далее, я всё ещё надеялся найти людей истинных, необращённых. Главное, мне было уйти от смрада. Я очень боялся этой скверны. Я боялся, что Монстр Смердящий может быть липким и коварным, преобразиться и напасть. Не переставая, я долго бежал, пока не пронзил меня свежий ветерок.
– О, брат Ветер, о свежайший из свежайших, не покажешь ли, как найти истинных людей?
Свежий Ветер мне весело пропел:
– Там, в долине, я видел их следы. Правда, странные следы. Словно, там боги играли за людей.
И он подхватил и понёс меня, а Тропа змеилась внизу, указывая верный путь. Опустив меня мягко и прокричав что-то озорное, помчался Ветер далее, как всегда, не зная ни страха, ни сомнений. Я же оказался среди развалин некогда великого града.
Это были красивые руины. Полузаросшие дома, поверженные дворцы, онемевшие проспекты. Белые храмы рассыпались в прах, куда-то унеслись из них благословенные боги.
Я сел среди камней. Мне было очень грустно. Я никак не мог понять, куда ведёт моя Тропа. Всё глубже я проникал во что-то странное, не сообразующееся с человеком. И всё же было ощущение, что где-то я эту страну уже встречал. Между тем, солнце снова опустилось, и я, предаваясь размышлениям грустным, уснул.
И послышался мне знакомый голос и опять не увидел никого.
– Был Город! – пошли певуче-звонкие слова, – и вот он пленён, лежит у ног твоих. Была История – и вот прошла и онемела. Кто-то из странников странных придёт ночью на руины, дабы погреться под луной. Тогда Град восстанет и призовёт безумие своё, а называться всё это будет пророческая мысль.
Я ответил:
– А была ли история людей? Есть только развалины, следы. Людей же нет и нет.
Но раздался волшебный хлопок – и что же? Я перешёл опять через черту. В мгновение вокруг меня восстал давно истлевший град. Воздвиглись неприступные башни-стены, расцвели белоснежные храмы. Улицы и базары города заполнились многочисленным людом.
Не успел я изумиться такому выходу вещей, как двое, замурованные в кольчуги и шлемы, невесть откуда взявшись, схватили меня, ничего не объясняя, и куда-то повели. Потрясённый, я не мог произнести ни слова, а они привели меня на площадь, переполненную людьми, и возвели на деревянный постамент. Перед собой, на возвышенном троне, я увидал человека, похожего на государя.
И едва заговорил сей вознесённый человек, как пришло первое изумление моё. В благоговейной тишине, человек на троне произнёс знаменательную речь:
– О, пришелец! Ты появился и расколдовал сей славный град. Мир наш был обращён и очерчен, но ты единственный, не побоявшийся переступить запретную черту. В смертном оцепенении были мы все эти долгие годы. Кто-то из философствующих сказал всего одно презренное слово – и не стало ни града, ни людей. Но ты пришёл и задал вопрос свой, первым из людей. И это было началом, пробуждением всего. Задул свежий ветер, зазвучали голоса, и поднялись, проснулись мертвецы. Город очнулся, вспоминая свой облик – и восстал. И вот я, Государь уснувшего царства, возлагаю к ногам твоим наши скромные дары.
Он сделал знак рукой и на постамент, возвышающийся над толпой, двое слуг внесли крытый паланкин. Далее, под нежную вязь флейты, вышла из-за завеси юная девушка, почти ребёнок. У неё были бледные, истаявшие черты лица. Явный испуг и трепет были на нём запечатлены. Русые волосы её были заплетены в обыкновенную девичью косу.
Толпа людей, однако, встретили девушку улюлюканьем и свистом, бросая в неё самые мерзкие, грязные слова. Толпа убивала, насиловала её этими откровенными словами. А она остановила на мне свои серые испуганные глазки.
– В чём её вина, Государь? – удивился крайне я.
– Её вина в словах невыразима, но для разумных несомненна. Эта девица мертва, однако живёт среди живых.
– Она мертва? – я удивился ещё более.
– Она умерла, не родившись – по закону. Но вне его продолжает жить.
– Но она, несомненно, не мертва! – воскликнул я.
– Тебе не ясно?! – изумился в свою очередь Государь – Она не должна была родиться, никто не ждал её, никто не звал её на жизнь. Отец исчез до появления её, мать умерла при родах. Закон перевёл её в ранг мёртвых. И вот четырнадцать лет она ждёт, чтобы кто-то пришёл, возвёл её к живым. Не возьмёшь ли ты её в жёны? Ты ведь восторжествовал над смертью, человек!
– О да! – выдохнули мои губы, прежде чем разум сработал у меня.
Тотчас двое в кольчугах подскочили ко мне, сорвав рубаху. Неожиданная боль обожгла моё правое плечо, яростный вопль исторгнулся из меня. Я никак не мог уразуметь, по каким законам судят в этом царстве, восставшем из земли.
Когда утих мой вопль, Государь всё разъяснил:
– Отныне на плече твоём клеймо. Ты – раб этой женщины и не уйти тебе от этого рабства никогда.
Я вгляделся в девушку, подаренную мне. Теперь я увидел то, что мог увидеть, но не захотел. Наглые, оценивающие глаза под тонкими невинными бровями. Сладко-змеиная улыбка на губах.
Между тем Государь продолжал свою игру. Снова царский жест – и слуги внесли ларец, величиной с хороший сундук, весь в золоте и затейливой резьбе. Они открыли его и стали вынимать камни-самоцветы, статуэтки из золота, посуду из фарфора тончайшего, монеты старинные, да жемчуга заморские.
– Отныне это всё твоё, – с широким жестом руки, произнёс Государь. – Отныне богатство и сила – у тебя. Ты принимаешь это, ты готов?
И я, ослеплённый личиной Града, ответил немыслимое: «Да».
Снова ко мне подскочили двое, снова, теперь уже левое плечо, обожгла немыслимая боль.
– За какие грехи ты так казнишь меня?! – кричал я возвышающемуся надо мной.
– Ты сам сказал мне «Да», – ответил Государь. – И вот ты самый богатый и сильный, а значит раб не только женщины презренной, но и более тленного – вещей. Вещи эти тоже будут тобой повелевать. Я, однако, не сделал третьего, самого главного подарка для тебя.
С этим он встал, снял свою корону с красным плащом и, подойдя, покрыл ими голову мою и тело, заклеймённое моё.
– Я отдаю тебе всё это царство. Нет более над тобой никого, кроме Всевышнего и некому, кроме Его тебе держать ответ.
За руку он возвёл меня на трон, усадил в него и тут же, сойдя вниз, растворился в толпе, став снова обыкновенным, как и все.
Я сидел в вышине. Все эти люди, всё царство, были в кончиках моих пальцев, в сжатых кулаках. Я мог содрогнуть его, топнув одной ногой. Я мог заворожить его одним лишь словом. И я провозгласил:
– Отныне идеалом этого царства будет свобода и любовь.
Только эти слова разнеслись над головами у людей, как одни изумлённо охнули, другие потемнели лицами и заурчали, третьи стали просто невидимыми для меня. Сидя на троне, я пристально всматривался в толпу. Многое мне стало неведомо; я почувствовал, что очень смутно было в людях.
Вдруг, те же двое в шлемах выволокли из толпы какого-то невзрачного человека. Они подвели его и бросили к моим ногам.
– Государь, он хотел тебя убить, – сказали они мне.
– Но откуда вы взяли это? – удивился я, увидав перед собой человека убогого, озирающегося вокруг.
– Он признался уже в этом. При нём мы нашли кинжал и пистолет.
– Это правда? – спросил я его.
– О, да! – с явной гордостью ответил убогий человек.
Я ничего не понимал. Я всё больше запутывался в этом царстве-государстве.
– Что же я должен сделать с ним? – спросил я растерянно, неведомо у кого.
– Он хотел убить тебя.
– Я возвестил о царстве свободы и любви – и я отпущу его!
Вдруг огнём хлестнуло по моей шее. Я изумлённо обернулся. Жена моя стояла рядом с кнутом в руках. Я не узнал её – так повзрослела она за этот час. И взглядом и статью стала грозная царица!
– Охрана, хватайте моего раба!
Охрана, набросившись, низвергла меня с трона и скрутила. Второй раз девушка хлестнула бичом передо мной.
– Вот меч – убей его, – приказала она мне.
Меня подвели к царице, и она вложила тяжёлый меч в мои руки, а провинившийся стоял с покорно поникшей головой и я твёрдо ответил «Нет».
Тогда в третий раз, она хлестнула меня по рукам и прокричала: «Убей его!» и снова я прокричал «Нет!». И вдруг, этот простой невзрачный человечек, возрос мгновенно, обратившись в чудовище с клыками, и дыхнув зловонием, издав утробный рык, пошёл прямо на меня.
Я резко повернулся. Я хотел выйти из игры, но рёв толпы остановил и развернул меня назад. А горилло-подобный великан уже присел для своего прыжка. Я сжал обеими руками меч. Моим спасением было опередить его прыжок. Сделав выпад вперёд, я что есть силы, ударил по черепу и развалил его.
Тело упало – и что же? Из разрубленной головы чудища выскочил всё тот же убогий человек. Трусливо озираясь, он пустился от меня наутёк и нырнул в спасительную толпу. Толпа взорвалась поистине раблезианским смехом, а я в изумлении оцепенел. И она, жена моя, смеялась вместе со всеми надо мной. Никогда я ещё не видал человека, извергающего такого душевного здорового смеха.
– Много комедий видал, ходя меж звёзд, – сказал я отрешённо, – но вы превзошли и звёзды и богов.
– Ты думал, только от нашего союза смерть могла произойти? – смеясь, говорила мне царица, – но ты ошибся, видно. Смерть придумали вы, люди. Мне же про это слово ваши духи донесли. Страшно подумать, как далеко ушёл ты от Земли!
Когда окончательно угас пароксизм смеха, моя жена-царица холёно-спокойным голосом произнесла:
– Вы, люди – искатели чудес. Без них ваша жизнь теряет всякий смысл. И вот, разве с тобой не приключилось самое удивительное из чудес?
Вдруг меня поразила мысль:
– О, грозная царица, ты родилась не от истинного слова, твоё царство – слово-переворот.
И только я это произнёс, как сцена лопнула и всё рассыпалась вокруг. Город снова погрузился в руины, в забытье. Можно было подумать, что это просто сон, но вот он, меч, в моей руке. Можно было сказать про злые чары, но меч этот был совершенно чист, будто и не касался никого. Чистым, не заклеймённым оказалось и моё тело. Умиротворённой, прозрачной была моя душа.
Я был опять один. Ко мне приходили, уходили, однако, никто не шёл со мной бок обок. И я воскликнул тогда:
– О незримая, страстная, я не ведаю ни про тебя, ни про себя. Я не знаю, что делать мне и как играть. Я пришёл от людей и кроме, как человеком, не знаю, кем мне быть!
Да, я давно желал её. Сейчас, расступятся деревья, она ко мне придёт. Я знал, каков будет каждый жест её, какие чудные послышатся слова. О, я хотел, чтобы это была колдунья. Чёрные волосы, горящие глаза, а тело скрытое и свободно летающее над землёй. Я уже видел, как цветы склоняли свои прелестные головки перед ней, как деревья расступались, а облака приостанавливали бег. Я уже видел, как звери сбегались на её всевластный зов.
И только руки мои протянулись к ней, как прошли сквозь неё, и только я усомнился в ней, как всё прошло, и я опять стоял один. Я готов был в отчаянии сесть и зарыдать. И тогда вне желания моего, вне страсти, ко мне пришла Волна. Она вернулась, она искала меня и вот нашла.
Это музыка пришла. Она не подкрадывалась, не льстила, не пленяла дерзко. Как робкое дитя, она подошла и пальцами тронула меня.
– Всё будет, – она прошептала, и я поверил ей. – Посмотри, всё открыто для тебя, – говорили её шагающие ввысь звуки. – Цель видна, как никогда. – Это был Её голос: царский, владычествующий в этом мире.
Я стал сам-голос, сам-волна. Я шёл через страны и моря. Я пролетал над миром, не касаясь ничего. А музыка говорила мне:
– Ты видишь, цель близка. Ты не узнал меня? Я – Тёмная. Та, которую ты только что видал.
И она взяла за руку и повела, ослепшего, меня.
– Твоя история не завершена, – пропела мне она, – много ещё чудес таится на Тропе. – И вновь вывела меня к свету, и я увидал ещё одного человека пред собой.
Мы встретились совершенно случайно – именно потому и смог улыбнуться человеку человек. Я откровенно разглядывал это существо. Какой чистый взгляд, какой открытый лоб был у него. Он мне протягивал улыбку, он отдавал на суд свои пытливые глаза. Он шагнул моим желаниям навстречу.
Это был древний человек. Первый же шаг разгадал его могучее тело, лицо, лишённое искусства и лукавств. Всё его существо было полно энергии, её избытка. Мы стояли друг против друга, мы хотели верить друг другу, мы хотели друг с другом говорить. И каждый из нас считал, что перед ним стоит нечеловек. Тогда мы пустили вперёд себя слова. Я начал так:
– Я – вызывающий. Я отрицаю жизнь Земли. Всё на ней каменеет: и мысли и время и тела.
Человек напротив меня в свою очередь сказал:
– Ты появился на Тропе и что же: я вижу маску, ты спрятался за ней. Но ведь и я явился в маске. Моя личина – Дикий Человек.
Я сделал шаг ему навстречу. Руки и ноги мной повелевали, а мысли затаились под лицом.
– Я от Земли, – продолжал открываться Дикий Человек, – я – плоть от плоти её, тьма от тьмы.
– Земля не властна надо мной, – я сделал выпад вновь, – прочь от неё – в свободный звёздный мир! И когда странствую меж звёзд, соотношу себя с богами. А когда возвращаюсь к Земле, вижу страну полулюдей, полутеней. И каждый раз прихожу ни в то место, ни за чем.
– Рукой Божественной выписан лик земной, – сделал свой шаг навстречу Дикий Человек. – Но что я вижу? Следы на неприкосновенном лике. Я опасаюсь безумия – оно оставляет вечный след. Люди, вот где таится безумие Земли. Люди – это искуснейшие игроки. «Разум? – я спрашивал их не однажды, – но что вы скрываете под этим словом? Разве не истинное безумие ваше любимое занятие Война? Вот ваши умные генералы с генералиссимусом во главе, вот их гениальные планы битв. А вот сражение и поле брани для него. И миллионы рабов, безропотно явившихся на убой на это поле. Вот ваши учёные мужи, вскормившие Войну. Вот индустрия, тоже дело их ума – жрущая Землю, её плоть. Где красота, где естество, знаете ли вы, неразумные, про это? Ваши художники давно уже творят мёртвых монстров, или пигмеев-уродцев, истинно веря, что это красота».
– Я – звездоплаватель, – отвечал я Дикому Человеку, – образ, ходящий между звёзд. И возле каждой звезды ищу людей, себе подобных. Но звёзды безлюдны и пусты. Люди – это единственный цветок Вселенной!
– Люди?! – воскликнул Дикий Человек. – Они заблудились на Земле. Я встречал этих пропащих и глупцов. Я видел их в танцах, бесцельных, в никуда. Я спрашивал их: «Кто вы, куда идёте, поклоняетесь кому?» Как правило, они отвечали так: «Мы – люди Города и нет у нас ни рек, ни гор и ни морей – как нет и их богов. Нет у нас предков и нет истории своей. Наши древние красивые боги ушли от нас – мы прокляли их – и кто ушёл в небеса, а кто где-то скрылся под землёй. А теперь у нас Бог единый, на всех, на всё, либо нет его совсем. Уходя, наши проклятые боги, забрали с собой всё: магию, красоту, любовь. А мы остались с уродами наедине».
– Там, в межзвездье, я видел тех богов, – поведал я собеседнику моему. – Одни сотрясали гигантские миры, другие блистали в чуждых небесах. Они говорили нам: «Зачем явились к нам, оболганным богам? Мы – без людей, а люди что без нас?» А я ходил среди светил и трогал их рукой. И думал: «Для кого неистовствуют эти боги, для чего создаётся гармония, где здесь место для любви?» И вот, вернувшись к Земле, я не нашёл страны моей. Я увидел зверолюдей, говорящих на звероязыке. Уж не боги ли эти вновь обрушились на Землю?
– Но это твоя страна! – Воскликнул Дикий Человек. – Разве не узнаёшь? Сбежавшая от безумия своих детей.
– Нет, я один, ненужный никому. Нечто обрубленное со всех сторон.
– Россия, она ведь тоже из зверей, – открывался мне Дикий Человек. – Зверь дивный, рысий, тёмный. Ушедший в глубины, в забытьё. Но помнит про всех своих детей: гулящих, страждущих, пропащих. И плачет от их безумия и заклинает тщетно их. И позволяет им гулять. Ты к ней явился, но её забыл, не узнаёшь, а возможно, не хочешь узнавать.
И тут день сменили сумерки, луна солнце и человек, говоривший со мной, стал таять, исчезать. Может быть, кончились часы его, может быть, боги кликнули его. Преобразилась не только сцена, изменился в той сцене человек. Я так и не смог понять, кто истинно был за маской – зверь, или человек.
Образ ушёл, оставив тёмный провал, заполненный звёздным блеском, и тут же явился образ иной: соткалась из лунных лучей красна девица и пошла моей Тропой. Даже не шла, а скользила над Тропой.
– Кто ты?! – воскликнул я, не в силах отвести взгляда от колдовского лика, плывущего ко мне.
– Разве не узнаёшь меня? – я услышал давно знакомый голос. – Я – Тёмная, растворённая в ночи. Я же – невидимая, как и неведомая для людей.
Она подходила ко мне, я всматривался в её открывшееся лико. Чем ближе была она ко мне, тем более морщинок появлялось на лице её, тем более усталой была походка, тем более несовершенств я находил в теле у неё. Я боялся, когда соприкоснуться наши руки, увижу старую ведьму пред собой.
А она остановилась и вдруг произнесла колокольчато-звонким голоском:
– Ты не боишься вернуться в изначала, в то, что желал и не посмел?
– О, да! – воскликнул, не задумываясь, я.
Она исчезла и появилась обыкновенная девчонка-школьница в белом платье. Простое лицо, две косички и голос тот же, не забытый. Она что-то сказала мне, но раздался гром и я остолбенел. Она пришла ко мне и наступила ночь.
Наши слова были глупы и оказались невпопад. Лучше бы мы совсем не произносили этих слов. Страсти, хлестнувшие наши тела, были достаточно низки, убоги, мы никуда не возносились, не летали между звёзд. Стало холодно, очень холодно вокруг. Она было маленькой и щуплой, по-девчоночьи ничем не защищена. Не было ничего романтичного в моих словах и бессмертного в её безвольном теле.
И вот я пришёл и расставил все слова. А слова были не с Земли. Но она промолвила: «Я истинно царствую в Лесу». И убиты были все мои слова. И прошло сто миллионов лет – и всё вела она. «Вот жизнь вечная, вне людей, и всё со мной», – шептала мне она.
Когда мы лежали приземлённые, прибитые к земле, она сказала мне с печалью:
– Прошлое, вот над чем я не властна никогда. Знаешь, землянин, что прошлое заклеймено.
– Я знаю, это когда ты безволен и убит, – ответил я.
«Ты как зверь дикий, – говорила мне она, – чуешь непроизнесённые слова. И далее разгадаешь: никто за тебя и никого нет у тебя. Всё в прошлом родилось, а прошлого нам не достать. Кто я? Я из забытого пришла. И вдруг увидела тебя, и всё открылось: ты тоже забыл всё про себя, но прошлое можешь обыграть.
А пришла я извне, из темноты. Земля тогда была сгустком света и огня. Но я привела с собою Ночь и первая начала на этой планете ворожить.
Когда мир низвергся, я коснулась тебя, дотронулась до головы. Я посылала тебя в прошлое. Тело твоё, воспарившее, возвращалось мной Земле. Ты обернулся и увидел планету от зверей.
Так и твоих друзей коснулся кто-то из богов. Один нашёл свой долгожданный Звездоград, другой достиг самых дальних из миров».
Наступил рассвет. Тёмная продолжала мне раскрываться истинно, в словах: «Самые странные истории те, которые касаются нас, в которых главные роли прописаны для нас. Случилось, что в небе, обители богов, как царящих, так и изгнанных, явилось совсем иного рода существо: Золотой Рой. Явились творцы, искусники, заклинатели огня. Существа красивые, но не от звёзд, пошли над Землёй, по своим орбитам и это прельстило нас, богов.
А в это время на Земле произошла одна удивительная история – не было ещё подобных историй среди звёзд. Однажды в Лес, извне, ворвались два юных, бессмертных существа. Две девочки-сестрички, погодки, 4 и 5 лет.
Дети под стать богам: всё у них бесконечно и беспечно. Отец привёз их в лес, и это событие в жизни детской случилось в первый раз. И вошли они в этот таинственный, умолкший с их приходом храм и пошли завороженные среди его чудес, а отец им объяснял: «Эти деревья – дубы, эти грибы – сыроежки, а это дебри, куда пойдёшь и не вернёшься».
Отец их был не молодой, уставший от жизни человек. Незаметно они ушли километра на два от станции. Облюбовав небольшую полянку, он отпустил своих деток погулять, а сам присел у ароматного костра.
Лес в тот знаменательный день дремал, такое определение ему дал бы человек. Все эти горы, холмы и балки, все эти ручьи, большие и малые, прозрачные заводи и чистые потоки, непроходимые, из ежевики заросли, полу светлые грибные полянки – всё это безмолвное и безответное пространство – человек бы назвал умиротворение и благодать. Но Лес жил совсем иным и был существом далёким, давно ушедшим от людей.
Когда человек входил в Лес, он чувствовал настороженную тишину, не более того. Человек истинно не мог определить, что слышит он. Человек чувствовал, что это жизнь чудная, но ему чужая; на каждом шагу притаились здесь шепчущие существа. Человек мог безнаказанно нагадить – и уйти. Он был уверен: Лес молчит и всё пройдёт, всё сгинет без следа. Но Лес был существо особое, философия его, пройдя сквозь катаклизмы миллионов лет, была людям, когда-то вышедшим из него, знакома, а теперь ими начисто забыта.
Пришла толпа с рюкзаками, взбаламутила тишину, разогнала зверей, переломала деревья, намусорила на поляне и ушла. А лес стал всё терпеливо поглощать. Прорубили просеку лесорубы, побросали гнить половину срубленных стволов, вторую кое-как вывезли, изуродовав на десяток лет великолепный дёрн. Но прошёл год, другой, и могучий Лес стал эти уродства хоронить: затянул пологом плетёнки и травы. А люди, со своим убогим разумом, стали ломать ноги в спрятанных под порослью канавах, оставленных тяжёлым лесовозом. Лес ничего не забывал. Он терпеливо ждал.
И вдруг кто-то влетел в этот дремотный старый мир – и разбудил его. Это был детский, беззастенчиво громкий смех. Казалось, он должен быть гармонией, стать составным элементом этого мира, слившись с солнцем, бабочками и грозой. Но Лес проснулся именно от этой громкой беспечности, ничего не боящегося смеха.
По какой-то странной ассоциации, это напомнило ему о недавней проделке двух юных русалок-берегинь, приглашённых им на ночное таинство при полной луне. Эти проказы посмели надсмеяться над старостью и бессилием его. Действительно, Лес уже давно отступал перед людьми, тело его было изуродовано, осквернено.
А я любовалась детьми и наслаждалась их игрой. Это была такая чистота! Вдруг я почувствовала: Лес затаился и чего-то ждёт.
Я воочию убедилась, что-то переменилось в Лесу, что мне, Тёмной Богине, не понять. Я воззвала к русалкам, лешим и Огню – но они исчезли для меня. Я кликнула могучий ряд дубов – никто не откликнулся на зов. Реки, озёра, холмы, долины – всё стало в одночасье безответным. Зловещая тишина сгущалась вокруг играющих детей. Отец их тоже уснул безмятежно и я, существо призрачное, не могла ни предстать перед детьми наяву, ни пробиться в крепкий сон отца.
Я хотела воззвать к лесным богам – но позабыты, истреблены были древние языческие боги, и мне некого было умолять. С тоской я посмотрела в небеса и вдруг что-то заметила вдали. Плоть из металла, производное от огня – Золотой Рой. Он кружил вокруг планеты, он видел и слышал всё. В отчаянии я прокричала ему: «Ты – творение человеческое, с их душой, спаси же их детей! Земля обезумела от скверны. Вздыбилась суша, взбунтовался Океан, возненавидел людей Лес. Но эти дети – единственное, что осталось чистым на планете!»
Ничего не ответил Золотой Рой. Да он и не был божеством. Но я опять-таки всё увидала. Не пропали втуне воззвания мои! Золотой Рой послал свою Волну.
Вдруг что-то лопнуло вверху. Словно небеса сотряслись в своей основе. Я увидела вспышку, бледно-лунный огонь, из неё выпадал изуродованный корабль. По крутой траектории он шёл к Земле.
Только хотел полу засохший старый дуб упасть на бегающих под ним детей, как что-то сильно грохнуло вдали. Это твой «Союз» прошёл звуковой барьер. Дуб, которому отводилась роль возмездия и вся его многочисленная свита, недоумённо прислушались, застыли. По Лесу прошла Волна, пришедшая издалека, и сразу погасла ярость и боль Леса.
От этого же грома проснулся отец малюток, потянулся и, посмотрев на часы, воскликнул:
– Эй, козявки, а не пора ли нам домой? Вон и гремит, наверное, будет дождь.
Обе малышки устремились к отцу, оказавшись вне действия старого трухлого дуба. А уже через десять минут вся компания бодрым шагом последовала назад.
Лес снова впал в свою излюбленную дрёму, только ты, космонавт, не ведал, что творил. Ты был подобен божеству, меня поразило чудо, свершённое тобой. Ты плавал среди звёзд, но сам никакого бога из себя не воображал. А я, невидимая, глядя на тебя, пронзая каждую клеточку твою, поняла: будешь идти, и я пойду, будешь искать, пойду искать с тобой, будешь вдруг умирать, последую за тобой. Я всё открыла: дикое и магическое, о чём ты и не знал, исторглось из тебя. А я, то расстилалась пред тобой, то плясала, то играла. Ты вспомнил забытый свой язык, а я предлагала свои истории – так я хотела быть с тобой».
Вдруг безо всяких предисловий она взвилась вверх, перевернулась у меня над головой, и закрутилась быстро, преобразившись в белый круг, и испустила свет иной. Под светом этим деревья стали немыми и не ходящими опять, звери бросились от меня прочь, всё стало в Лесу безмолвным, безответным. В небе царила новая планета.
Я вышел за слово, не слышал больше слов. Новое светило молчало, мне было неведомо, что задумало оно. Оглянувшись, я увидел: земля и небо покоятся, всё пребывает на своих местах. Только раз я вспугнул потаённую в ночи – и вот она высветила мир.
И когда я подумал об этом, вышло из-за деревьев невиданное: диво не диво, зверь не зверь. Оно было огромно своей сутью, но вблизи его тело невозможно было рассмотреть. Когда ступало оно, то мягко, статно – но от него исходили тряс и гром.
Оно вышло ко мне, оно обернуло ко мне своё лицо. Личиной и статью передо мной был несомненный зверь. Улыбка её была звериной, для себя. Попробовала улыбнуться она – вышел плач, попробовала засмеяться – вышел стон. Хищное тело, скрытая мощь её просились в какие-то слова. Но я знал, что уже никогда не будет слов.
«Кто я и кто она?» – спросил я у себя. Пришедшая пристально смотрела на меня. Сама пришла, сама смотрела. Чудесно ворожили её рысьи зелёные глаза. «Кто я? Кто я такой?» – я всё ещё спрашивал себя, всё искал ответ.
Взглянув на меня, она повернулась и медленно пошла. Я наконец-то понял, кем был всегда, кем быть хочу отныне.
Я догнал, подражая её походке, входя в плавный ритм, найдя звериный стиль. Я воззвал к ней безмолвно: «Великая и осмеянная, божественная и убитая – но ты моя. На мне твоя печать. Я хочу стать таким же зверем. Заколдуй меня, обороти».