I.
Ангел мой стушевался от этих прикосновений; ему хотелось песню запеть, а пришлось горло драть. Он видел как я живу, ничего не ведая о сём месте, при котором молча обиды глотать надо, молча и удалять из себя.
- А что ты ждёшь? –Ангел мой спросил, - что я тебе сам дверь открою и ступеньки позолочу, по которым идти?.. Ты в Москву поезжай теперь - туфли по ноге купи, и носи себе на здоровье.
- А, хорошо, поеду, – отозвалась я. – Буду примерять теперь.
- То-то, примерять. Ты прежде свету побольше вкуси, а потом примеряй, а то вдруг как ноги-то вырастут. Я сам хлеб с водой мешал, и муку сыпал, соли добавлял для вкусу, и теперь, - видишь?.. выросли, - он показал на голые пятки.
- Сам-свет! – воскликнула я, - а где туфли твои? Были ведь давеча!.. Я сама глазами смотрела, видела - богато ноги твои обуты были.
- Ну, были… - Ангел мой говорит, а сам пятки свои считает раз-два, и опять – раз-два, - а то когда было-то!.. я и мёд с малиной пивал.
Я стала нервничать от этих слов Ангела моего.
- Да? – спрашиваю.
- Было. – тупо ответил он, то есть без продолжения, а так словно чинить ему что-то понадобилось в ответе этом, препятствие какое-либо для дальнейших расспросов.
- Ты какой-то в мелочь рассыпанный стал как на землю осел - так и сделался сам не свой.
- Я Матушку забывать стал - видно, она мне память свою присылать перестала.
- А ты поглубже загляни, в себя-то. Там найдёшь.
Он перья свои переворошил, снизу, сверху искал, всяко помогал себе поглубже заглянуть, бестелесое это сокровище жизни ища - во все места заглянул, все закоулки памяти обежал! Нету, - говорит, а сам силится понять это, почему, мол, так вышло, что Матушка перестала о нём заботу в себе держать.
Я стала думать вместе с ним об этом.
Он говорит: я, наверное, устал хлеб на себе таскать, столько его было! не счесть.
- Ты, наверное, память не ту взял. Сколько у тебя лет впереди?
- Много, я не считал.
- Ну, вот. Она там живёт сейчас.
- Ты почём знаешь?.. – Ангел мой наклонился ко мне и в глаза посмотрел вопросительно.
- А я там была уже, - говорю ему простосердечно, - и Матушку видела, как вы с ней говорить стали об этом дне, в каком ты о ней запамятовал.
- Ну, так и я сейчас туда пойду!.. – Ангел мой встрепенулся, как его потянуло под Матушкины чётки да к рукам, белизны несказанной.
- Не ходи, - говорю, - она там от тебя спряталась. Как на землю взглянула, тебя на ней увидела, так спряталась.
- Почему?..
- Экий ты, беспокойный! – сказала я ему, - не ходи, говорю, и всё. Без объяснений! Незачем покой Матушкин нарушать.
- А, может, она меня вспомнит, силу начнёт давать.
- Она тебя и так помнит, - я же сказала. Силу попроси у ней, она тебе даст.
Ангел мой глаза отвёл в сторону, - ну, уж даст… не помнит она меня!.. – вижу, слеза на ресницах-то у него звенит.
- Попроси, - говорю, - она знает, что тебе надо.
Ангел мой взъерошился и песню запел: ледяные горы к небесам ползут, мне бы ветер в поле…
- Это не та песня; ты спутал что-то, - говорю ему от себя.
Он замолчал, и говорит так просто, только громко очень, в тишине слыхать, - Матушка, взлелей меня.
Она подала ему просимое тотчас. Вышел свет, и, заприметив Ангела моего, тотчас им сделался, и стало светло на душе как днём! А ведь ночь шла, без какого либо света, беспросветная ночь шла; одному Богу молились, чтобы Он с пути не сбился, нас с тобой ища, Ангел мой, тут.
II.
Разговор становился всё более и более бессмысленным - Ангел мой кривил душой так, что узнать его невозможно было.
- Ты почто это делаешь тут сейчас! - спросила я просторечиво, - я тебе не льщу, кажется, а ты искривлялся тут весь!.. смотри-ка, покраснел, как рак варёный стоишь. Чем я тебе не угодила, что ты себя вести так со мной ведёшь?
- Как я себя веду?.. – он совсем простяком прикинулся; тут я смекать что-то начала, - обернись-ка, - говорю, а сама думаю ой, что сейчас будет.
Он оглядывается, а там сила волшебная стоит чья-то и за перья его цапает, незаметненько так по пёрышку, по два с него стягивает и в свою волю прибирает; то-то, думаю, вид у него ощипанный какой-то, неправдоподобно, чтобы Ангел мой так выглядеть мог сам по себе, не иначе как позаботился кто. Сила та отошла от него чуть в тень - думает, спряталась, да Ангел мой зорок: э, - говорит, - выйди-ка…
Сила та с ощипанными перьями в сторону отошла.
- Сюда стань, - он ей место показал на свету, - где живешь?..
- В сокровенных мыслях, - отвечает.
- А?..- Ангел мой вдруг сделался глух к силе этой; она стоит, перья его из рук не выпускает.
Я лицо руками закрыла от этих её слов. Бог мой! сколько же это сил она из Ангела моего повысосала, потребляя энергию его крыл, помогая якобы ему летать, а сама это делала - по пёрышку дёрг-дёрг, да тайно ведь! А я, без меры его любя и взгляд свой на него устремляя, понять не умела, что это за свист Ангела моего сопровождает, когда он по небу крыльями своими идёт, - а за ним это вьётся, которое в душу втирается тайно, чтобы там злаки свои рассеять, в сокровенных-то этих местах, что и для души не всегда видны бывают; то-то Ангел мой плакал, что Матушка его позабыла.
- Подойди ко мне, - силе этой говорю, - что в руках несёшь, то на стол сейчас положи здесь, - и также место ей указала, где класть это следует, она сделала так; а место то было нарочитое, в нём просфоры хранятся, которые для целостности хлеба в душе даются.
Она перья ссыпала, для другого приготовленные.
- Сядь теперь, - что стоя зря стоять, посиди немного, опомнись, - говорю, - от зла-то своего в душе… а много ты насобирала!.. – я и сама никак опомнится не могла от этакого-то открытия мне тайны великой, какая, оказывается, за этой материей жутких снов обо мне хранилась.
Ангел мой просил ослабить ту волю в моём я, а через год-другой стал хуже прежнего себя передо мной держать; я все силы, помню, перебрала думая о себе: какая я-то странная совсем стала, и на себя не похожа, а так что-то около того, в зеркало посмотрю вроде бы я, а как в память загляну – нет, чьё-то ещё мне лицо выходит.
- Как выпроводить-то тебя? – спрашиваю силу ту, - чем от себя увести?
- А чем!.. А нечем!.. – чей счёт того и сила, - говорит она, а сама на посуду косится, мол скоро ли чай подадут, с чем пить будем.
Ангел мой всё как бы глухой, считает что-то в уме, а сам за стол держится и пальцами тарабанит.
- Сейчас этот ответ придёт, - Ангел посмотрел на меня, - дай то письмо, что Матушка мне вчера передать велела, - и смотрит, смотрит прямо в глаза.
- Да вот оно лежит! бери его, - и пододвинула к нему стопочку разных бумаг. Он взял, какая сверху лежала сейчас, - Та-ак, - говорит, - вот Матушка мне пишет как раз об этом!
Я обрадовалась, - читай, говорю ему, вслух.
Он развернул это якобы письмо, от которого тотчас духом повеяло не земным, а каким-то таинственно-прекрасным - изображало то письмо волю света на небесах, а в земной его ипостаси Ангел мой тут осуществлял собой.
- Надо, пишет она, себя тут узнать - да, так она пишет это, а чтоб себя узнать, надо с Богом в лице единым быть и тогда сила Его верх возьмёт и тотчас ворота те откроются, которые в памяти твоей, Ангел мой, на запоре сейчас стоят - высшие силы как бы Дух твой видят в себе, а пройти не могут.
Он посмотрел на меня, густо покраснев.
- Я, пишет она, в памяти своей тебя обретаю как лучшее своё сознание здесь, а вот хлеб ты ешь не свой, пресный он, надо бы его солью пересыпать да так есть, а что он невкусен тебе кажется, так то дело десятое.
- Всё?.. – спросила я.
- Нет, - Ангел мой отвечал, - ещё есть. Мне, пишет она, память моя говорит о тебе много слов прекрасных, но есть недостойная воля, которая рядом у тебя идёт, а ты не видишь её, потому что она в глаза тебе въелась и мысли твои пронизывает, чтобы ты перед ней как бы в обносках её воли был, а ты веди себя стороной и чем уже ты перед ней станешь, тем более негде ей присесть будет.
III.
Ангел мой опять стал читать то письмо Матушкино, силясь ту бурю унять, что в душе его подниматься стала от её слов; как свежий ветер, что миру жизнь даёт, так она сейчас шла в нём.
- …ты оставь ту силу, которую я тебе шлю, побереги её!.. Экий ты, Ангел мой, - любовь ведь она зовётся, а так кажется, что нет её, а она везде разлита, каждый сам себе взять может и дополнить её до себя.
- Чем на посуду глядеть, пусть она лучше скажет, что ей надо здесь.
- Я тут посчитал, - Ангел мой говорит, от глухоты своей освободившись и в немом двуперстии Бога помянув, - что - раз два три - дело то проиграно.
Я замолчала было, думая о своём, да и позабыв даже на краткий миг, о чём мы молчали прежде, а тут вдруг сила эта возьми и взбеленись. Я, говорит, тут чай жду не дождусь, а ты мне бумагой своей в нос тычешь, - и как схватит Матушкино письмо из рук Ангела моего, он как закричит: отдай! не твоё это дело чужие письма читать!.. а она в хохот пошла и давай по комнате кружится с Матушкиным письмом в руке.
- Ну-ка, ну-ка, - кричит, - почитаем, что тут чужие люди пишут… славненькое письмо, тёпленькое, - и свистит по-своему, каковой свист я от Ангела своего слышала шёл, как говорила уже.
Думая об этом другой раз, я хотела понять на чём этот эпизод в моей памяти держится - ведь не было этого письма, а было только кружево листьев, из которых я вынула один, и положив сверху той стопочки бумаг, подала Ангелу моему заместо письма, чтобы он, взяв его, постоял за себя перед той силой, что волю свою в нём имела, каковая из перьев его подушки себе мастерить вздумала.
Об этом после скажу, а сейчас они как два сумасшедших вихря по комнате моей летят, один кричит: отдай! что взяла, другой: не дам! не дам! не дам!.. только так их различить можно.
Я потерялась тогда, и стала полагать себя пойманной в чью-то злую шутку, глупую, а вот зацепилась же и стала болеть ли душой, или просто не ведать, что творю. «Закружит она его!» вдруг как очнулось во мне что на этом месте, это же явное взаимодействие моего ангела с ложно составным эго, с его аббревиатурами ничего не значащего пространства мзды!.. о, путивли моих лет, подумалось - вот вы где вышли. Я распахнула дверь, открыла окна - в дом ринулся свет. Он пошёл от всех точек моего я, всюду, сразу, сюда, в одно это маленькое помещеньице, в котором я видела себя как бы уснувшей в лязгающих этих высотах - без крыл, без чьей-либо любви к себе, без думающего обо мне сознания сердца.
Ангел мой остановился вдруг. Сила та, ударившись об него, выронила листик из рук, он поднял его тотчас и бережно спрятал на груди.
Сила, чудом уцелевшая от столкновения с Ангелом моего света здесь, обиженно молчала, глядя как он сворачивает в трубку все её чертежи сознания, нанесённые с помощью безуглого (нелинейного) пространства во мне. Как эти пространства, превращённые в остановленные сознанием минуты моего я, сливаются в одну массу слов, отвердевающую прямо на глазах и занимающую всю площадь обозреваемого мира таким образом. Как эта масса делается жижей, стекающей в желобок, и исчезает куда-то бесследно. Как она, объятая пламенем греха, сознательного такого греха обесчещивания моего я здесь, становится бесполезно уловленной в состоянии сна, и кажется, что чем чище воля её жжёт, тем яростнее пламенеет она в отсветах той воли; но нет, это огонь любви учреждает здесь таковое зрелище, от которого вся красота моего я возгорается разом, а пыхнувший было огонь грешности нашей изначальной упадает к стопам Ангела моего.
- Я в любви свет даёт, а ты иди, - отправил он силу ту от себя, - иди!.. как есть ты сама от себя, так и иди.
Брызнула вонь, чувства ополовинились на миг - на два мига таких. Ястребиная щель в глазах открылась у силы той, и стала она, засучив рукава, наступать на Ангела моего, стала гнездо в Его воле обо мне вить, ветки те с полатей его ума сбрасывать, расшвыривая их как попало по разные стороны моего я везде - по каждой стороне шум ветра пошёл, поля покачнулись, от себя ветер тот отгоняя (как быстро время тут побежало!). Ангел мой стоял неколебим, весь стоял, всякая мысль в нём прямо шла и так силу ту изгоняла. От вони удушье пришло на наш край судьбы во мне, крепкое, ощутительное такое - как пустоты возгорались, так вонь та шла, до небес стояла во мне; всю пищу изглаголенную собой прочувствовала эта вонь, и никакого спасу от неё якобы не было мне тут - а должна она была до времени тут быть, а после, как ветер силу эту погнал от себя и Ангела моего по подобию себе слепил, из моих уст его выдохнув, так вонь та слетела с души. Оо! как легки небеса стали! от её отсутствия, о как память моя воздвиглась! тотчас и песня моя явилась, от дум неразделённых свободная, освобождённая, отстраняя их от меня - не лелея их, нет, как бы под воздействием неких сил утомляя моё воображение, делая его неоправданно лишённым в самом себе самых прекрасных слов, чаемых мной самой для воскрешения этой любви во мне, никогда никуда не уходившей от меня, а просто таившейся в тишине зеркал моего я в ожидании подлинного состава слов для себя, делающих меня явно поющей, а не тайно созерцающей твои крылья, о, Ангел мой, за спиной блистающие. Как шум из полос воды бежит, так слова те текли, отстраняясь от меня, делаясь средоточием слов больших, не умаляющих моё значение в тебе, а только возвеличивающих его сейчас - не потребляющих энергию звука, а отдающих её словом звучащим для нас обоих здесь в несказанных этих высотах, в нетленных этих прибежищах, откуда воля к нам с тобой идёт. От тебя ко мне движется она и от меня обратно, через тебя поднимаясь к источнику наивернейшему, необходимому, чтобы пить, утоляя неутоляемую эту жажду света в себе, чтобы искать её взора на себе и сознавать как ты мал по величине своей для неё, из чьих уст слова те как реки лились, как всепобеждающие эти реки звучащей воли света во мне.