Маленькая росточком и худенькая, она казалась ещё меньше от того, что старалась держаться в тени, не выпячивая своё "я" и личные проблемы. Называли её Настенька. Очень редко, за глаза, Настенька-горбатенькая. Одни рассказывали, что будучи ещё девчушкой, играла она с сёстрами под телегой со сломанной осью, которой и была придавлена. Другие говорили иное. Якобы, нескольких лет от роду, она с матерью и старшими девочками пошла под яр заготавливать глину. Дело было после дождя, глина отсырела и яр обвалился. Все, увидев посыпавшуюся сверху глину, отпрянули в сторону, а она не успела. Так и стала горбатенькой. Как бы то ни было, но следствие, ставшее фактом, прикрепилось к имени на всю жизнь.
Порой фамилии и отчества, а уж имена и подавно (их много одинаковых!) для станичников менее значимы, нежели прозвища или связанные с людьми происшествия. Назови паспортные данные с подробным домашним адресом и результат может быть хуже, чем упоминание случая, бывшего какое-то время на слуху.
- Так бы сразу и сказал, - обрадуется собеседник установлению личности, о которой шла речь, - а то ходишь вокруг да около! Кто же не знает Володю-одноглазого, он ещё на свадьбах на гармошке играет.
Или:
- Это ж та Татьяна, что четырежды замуж выходила? Как же, как же, помню её! Одно время сам за ней ухлёстывал, да, слава Богу, вовремя одумался.
Жила Настенька в турлучной хате на высоком, каменном фундаменте с двумя, разделёнными коридорчиком комнатами, тёмной кладовкой и большим сырым подвалом, доставшимися в наследство от свекрови, вместе с мужем Степаном и дочкой Любой. Её мягкий, сдержанный характер уравновешивал крутой, порывистый норов мужа, способного сгоряча и оплеуху отвесить разозлившему его упрямцу или непонятливому спорщику. Степан тоже был инвалидом детства и, хотя в краткосрочном тяжёлом труде не уступал сельским силачам, надолго его запала не хватало. Больные нервы и дрожащая кисть руки работоспособность ограничивали. По молодости он трудился в колхозной бригаде, позже Степану определили крошечную пенсию, на которую они и перебивались втроём, вместе с женой и малолетней дочкой.
Самой большой радостью в семье была Любаша. Физические недостатки родителей никак не отразились на её внешности. Худенькая, но длинноногая и стройная, она от природы была одарена утончёнными, поразительными по гармонии и красоте чертами лица. С ранних лет девочка походила на мадонну, Божью матерь кисти итальянских мастеров эпохи Возрождения. Чистый, гладкий лоб, правильный овал лица с матовым цветом кожи, карие глаза, подчёркнутые тёмными ресницами, тонкий прямой носик с лёгкой горбинкой, восхитительного изгиба ярко-розовые губы, крохотная ямочка на подбородке делали её неотразимо-привлекательной. И при всём том, - редчайшее сочетание, - унаследованный от Настеньки чудесный, покладистый и добрый характер. Даже при большом желании трудно было отрицать, что Люба - воплощение самой скромности.
- Послал Господь Степану с Настенькой дитё чисто ангела, - искренне радовались удаче уже далеко не юной пары станичники.
Во дворе Донсковых никогда не водилось собаки, впрочем, как и иной живности, кроме кошки и десятка кур, а на калитке долгие годы не то что надёжный запор, даже щеколда не была предусмотрена. Рядом стояли новые, добротные дома их более зажиточных соседей, но этот, ни чем не примечательный внешне дом, для уличной детворы был самым родным и посещаемым.
Настеньку приглашали почти на все крупные события - будь то свадьба, ручная прессовка глиняного самана или закладка фундамента под строящийся дом. Туда, где помимо прочего, требовались ещё и поварихи. Бывала она обычно на вторых ролях, но не обижалась, исполняла всё старательно. За труды, к концу мероприятия, наделяли поварих кусочками послаще. Настенька баловала ими детишек. Свою Любашу и соседских. Кто ж не знает, что пироги да румяные шишки со свадьбы счастье приносят и здоровье дают!
Назавтра у тёти Насти свой домашний, пахучий, наваристый борщ. А ещё блины - тоненькие, дырчатые с тушёной капустой и сливовым вареньем.
- Садитесь, ребятки, поближе, на всех хватит! Ваши мамы не умеют так готовить, кушайте сколько хотите.
И хотя дети понимали - в прибаутках мамы их подружки сквозила доля шутки и меню в каждом доме примерно одинаковое, у тёти Насти, видимо от её врождённого гостеприимства, привычные блюда и в самом деле казались гораздо вкуснее. А может потому, что подавались с пылу-с жару, да ещё в непринуждённой дружеской компании. Дядя Стёпа посапывал, но на частых гостей не сердился и ребятню никогда не обижал.
У Настеньки со Степаном был роскошный сад, вместе с огородом доставшийся им от скуповатых, трудолюбивых родителей. Изобилие крыжовника, малины, красной и чёрной смородины, вишен, слив, груш и всякой другой вкуснятины было таково, что съесть весь урожай не представлялось возможным даже лихой ораве девчонок и мальчишек, которая ежегодно, по мере созревания фруктов, с разрешения нынешних хозяев повадилась перелазить с дерева на дерево и лакомиться выбранными на собственный вкус плодами. Клубники и малины у каждого во дворе было в избытке, а вот сорта косточковых поражали воображение. Если это были груши, то ароматнейшие, небывало сладкие и вкусные. А уж коль сливы, так сливы! Кожица их лопалась от избытка сладчайшего нектара, который тёк по рукам и подбородку, заливал голенастые коленки, не минуя заодно ситцевые сарафанчики и платьица.
В сезон заготовок Настенька, как и большинство хозяек варила варенье. Но она, в целях, экономии делала его без сахара, зато бесконечно долго, с большим количеством пенок и до состояния густого повидла. Варилось оно во дворе под тутовым деревом; заходили соседки, о чём-то неторопливо толковали. Настроение было мирным и благодушным. Жизнь струилась размеренно, сладко, словно аромат цветов из палисадника или нежнейшие, восхитительно дразнящие обоняние и кружившие голову запахи от медного таза с сочными ягодами над огнём.
На Пасху и поминальную родительскую Настеньку со Степаном угощали кренделями, пасхами и всякой праздничной сдобой. Хозяйственная Настенька сушила из них в русской печке сухарики, которые хранила в полотняных мешочках в кладовой и они тоже были достоянием не только её дочери, но и всей уличной детворы. Один из мешочков приносился из кладовки, торжественно водружался на обеденный стол, раскрывался во все стороны пошире и каждый ребёнок выбирал "глядевший на него" румяный, сытный и пахучий сухарик. Запивал его водой и принимался за следующий. Настроение всей компании было праздничное, в комнате вкусно пахло ванилью и домашней выпечкой.
- А моя мамка ещё лучше печёт, - уминая за обе щёки, не забывал повыпендриваться хвастливый Петька.
- Может и печёт, - отвечала рассудительная Таня, - да только где они, эти ваши крендели? А вот тётя Настя не жадная!
Вечерами, уставшие за день женщины, собирались "на лавочку" - отдохнуть от дневных дел да посудачить. Настенька тоже любила с ними посидеть. Но, как правило, молчала и слушала, приголубив под боком Любу. Тогда взрослые и других детей не прогоняли. Часами можно было притаиться и вникать в устную книгу станичной жизни, светские и политические новости, интерпретированные взглядами сельчанок и всякого рода их, по-казачьи, острые насмешки и воспоминания.
Дети взрослели. Настенька не менялась, оставалась всегда миролюбивой, ласковой и безотказной на просьбы соседей и станичников. Она умела хранить чужие секреты, женщины ей доверяли, делились семейными и иного рода тайнами. Безоговорочно верила и дочь. И только один единственный раз тихая, незлобивая Настенька не могла скрыть своего возмущения. Когда узнала "по секрету", что одноклассник её Любочки, приезжий хулиган Вовка, систематически поджидает за углом доченьку с подружкой, набрасывается на них и бьёт по головам тяжёлым портфелем с книжками. А потом догоняет убегающих девочек и лупит их изо всех сил по плечам, спинам, куда попадёт, до тех пор пока они от него не спрячутся в чужом дворе или же не попадётся навстречу взрослый человек. И что чёрные синяки по бокам, рукам и на спине девочки - следствие этих побоев.
- Зверь! Истинный зверь! И что плохого они тебе сделали? - как заведённая повторяла Настенька одно и то же, обращаясь то ли сама к себе, то ли к совести отсутствовавшего Вовки.
А бил он просто так, ни за что, испытывая садистское наслаждение от сознания своей силы и безнаказанности. Бил потому, что был крупным пацаном, второгодником, которого недолюбливали и побаивались. В детстве мать, случайно уронив на него кастрюлю с кипящей кашей, обварила своего сына и половина его лица навсегда осталась красной, обезображенной кривыми, грубыми рубцами, за что многие старшеклассники ехидно и насмешливо поддразнивали. Впрочем, дразнили больше за хамство и противный, неподатливый характер, но упор при этом делали на его внешнем уродстве. Девочки стеснялись смотреть ему в глаза, а некоторые почти суеверно, с брезгливостью отворачивались. Не Люба с подружкой. Потому что жили они с Вовкой на соседних улицах и давно к нему привыкли. Но по пути ему было именно с ними. И он твёрдо знал: одна из них ни за что не станет жаловаться, а у другой родители инвалиды и заступиться за неё некому.
Всю ночь Настенька не спала. С вечера она допоздна сидела за столом пригорюнившись. На фоне окна, её маленькая сухая фигурка с горбиком и подпёртым кулачком личиком, казалась птичьей. Беспомощной и беззащитной от жесткого напора холодного и властного мира. Идти к родителям Вовки за справедливостью едва ли имело смысл. Их соседи жаловались, что те жадные, подловатые, нечистые на руку. Сын, скорее всего, пошёл натурой в них. Писать заявление в милицию или сельсовет вроде как совестно: это же дети! В школу она без того стеснялась лишний раз показываться с её, как ей казалось, неприглядной внешностью и статусом пожилой родительницы. К тому же Настенька просто боялась там расплакаться и поставить в неловкое положение свою любимицу дочь. Но утром всё же успокаивала Любашу:
- Ты, доченька, не бойся. Сегодня папа встретит тебя.
Степан имел на всё свои собственные взгляды. Они были незыблемы. И не всегда совпадали со стандартным общественным мнением. Он помнил как казаки учили уму-разуму непослушных казачат. В пору его детства их секли дома или на площади, в зависимости от возраста и степени провинности. И точно знал: физическое воздействие в воспитании помогало.
В тот памятный день Вовка по привычке выскочил из класса первым и заторопился по улице, чтобы спрятаться в переулке за углом под глухим деревянным забором. Он удобно расположился для нападения, держа на изготовке тяжёлый портфель и только ждал появления девочек, с сатанинским наслаждением предугадывая какой из них сегодня достанется самый сокрушительный удар.
Тем временем Степан неслышно подкрался с противоположной стороны и нанёс ему одну единственную, но такую мощную затрещину, что Вовка выронил портфель и кубарем скатился в глубокую, грязную проточную канаву. Потрясение было впечатляющим. Всю оставшуюся школьную жизнь мучитель обходил обеих девочек дальней стороной. Жаловаться было бесполезно: что возьмёшь с больного человека, инвалида, защищавшего свою единственную, любимую и так подло избиваемую дочь?