Эта драма происходила на моих глазах. И началось всё тоже с меня.
Перестройка была в своём зените; многое сдвигалось со своего многолетнего незыблемого фундамента и, не имея пока другого применения, выливалось в огромный бессознательный протестный музыкальный и словесный шквал: в школьных стенгазетах - неизвестные до того юному уму слова «неформальный подход», «самоокупаемость», «новое мышление». Это был новый мир, пока только идеальный, не имеющий прикладного значения ни для души, ни для материи. Но на уроках домоводства, прострачивая на швейной машинке брюки-«бананы», мы, девчонки две пары напролёт слушали «Сталкер», а мальчишки, встраивая в двери английские замки, заслушивались песнями «Кино» - «Мы ждём перемен», «Группа крови», «Когда твоя девушка больна»… Наша школа, особо музыкальная всегда, удивила всех окрестных подростков появлением своего музыкального фестиваля – «Бекар», на котором могли блеснуть талантами все, независимо от возраста, музыкального (или отсутствия оного) образования, пола и цвета кожи. Фестиваль проводился второй раз, в ноябре, а это уже считалось традицией. С моей лёгкой руки на него попала и моя лучшая подруга – Гера Буштак.
В белом актовом зале с нарисованной мною на задах жар-птице й со значком бекара в клюве, было жарко: ноябрь не торопился переходить в зиму, а отопление уже грело во всю силу; говор двух сотен человек не оглушал и не сбивал с толку, но слушать его было невозможно от неохватной разности тембров, непонятности тем для разговоров. Эта полифония мне была в праздник, на Геру же она наводила робость: она была одиночкой во всём, а это качество в столь юной женщине, не преодолённое вовремя, грозит осложнить ей жизнь навсегда. По неведомому стечению обстоятельств нам достались места в первом ряду, почти в его центре. Я села в кресло уверенно: мне всегда нравились музыкальные вечеринки, а когда в программке, красиво оформленной вручную, заявлены новые, незнакомые имена из других школ, - зрелище обещает быть вдвойне интересным. Номера шли один за другим; девочка-конферансье была немногословна, последние её слова к тому же тонули в одобрительном гуле зрителей, нетерпеливо приветствующих своих любимчиков: рок-группу из нашей школы, где ударником был мой одноклассник, преподшу музыки с неизменной мандолиной наперевес, поющую запредельно волшебным голосом Мальвину из десятого «б»… Рокеры явно косили под «Статус кво», даже исполняли не заводной рок-н-ролльчик из их репертуара, а – убойный прошлогодний хит «Ты теперь в армии». Я просто плакала от этой песни, вспоминая дискотеки в трудовом лагере, где я провела в этом году незабываемый сезон… Училку мы все за глаза называли «Мандолина Петровна»: гренадёрского роста, всегда ярко накрашенная, в неизменно короткой юбочке и с буйной бараньей шевелюрой, она, несомненно, заставляла если и не любить, то уважать свой предмет, впридачу со своим инструментом. Мальвиной окрестили старшеклассницу, которая считалась примой в местной музыкальной школе и виртуозно исполняла григорианские хоралы под аккомпанемент «Энигмы» на языке, как говорится, подлинника.
Гера заметно оживилась; я тайком наблюдала за ней вполглаза. Вот и славно. Мне хотелось немного развеять всегда чересчур серьёзную мою подружку и настроить на оптимистичный лад. Я понимала, что она хочет поступить в медицинский, и вся её энергия уходит на упорные занятия по профильным предметам: химии и биологии, а анатомию и физиологию она изучает самостоятельно по учебникам соседки-студентки медучилища. После короткого антракта мы снова вернулись в зал, но тут неожиданно погас свет. Парни засвистели, девчонки завизжали, но всех перекрыл бас любезной Мандолины: она предупредила, что свет дадут не сразу, но концерт от этого не прервётся, и следующий музыкант выступит, с позволения уважаемой публики, в темноте. Полной темноты не вышло: кое-кто из поклонников рока чиркнул зажигалками; получилось камерно и таинственно. Вдруг кто-то неожиданно заиграл на флейте, я непроизвольно вздрогнула. Мы попытались разглядеть флейтиста, но было тщетно.
-Дебюсси, «Песни Билитис», - послышался рядом шёпот Мандолины Петровны.
Я, далёкая от музыки, не могла спокойно слушать эти звуки – настолько они были трогательны в своей бессловесной мольбе и таинственны из-за невозможности разглядеть того, кто извлекал это волшебное звучание из небольшой серебряной трубочки. В зале воцарилась первозданная тишина. Наконец, звуки стихли, но не сразу, а – будто удалились постепенно за кулисы, отлетели за стены зала, школы, планеты – так показалось нам. Минуту-две слушатели молчали, провожая неземной этот звон, но тут дали всё-таки свет, и оглушительные овации обрушились на нас с Герой, потрясённых и просветлённых. Конферансье объявила имя выступающего, и на сцену вышел мальчик лет шестнадцати – высокий, статный брюнет с модной тогда военной стрижкой «ёжик», оглядел неторопливо весь зал, поблагодарил всех улыбкой и с достоинством удалился. Я взглянула на Геру: во взгляде её было нечто, отчего по моим плечам пробежал холод. Она досидела до финальных аккордов, сдержанно попрощалась со мной и ушла. Мне стало не по себе.
Гера изменилась. Замкнулась настолько, что наша дружба скоро перешла в приятельство, не более того. Я узнала, что флейтист, он же – чемпион города по баскетболу, Лёша Бархатов, поселился в одном дворе с Герой: его отец – военный получил назначение в наш город. К счастью, Лёша стал учиться в другой школе, иначе Гера, я подозреваю, никогда не стала бы тем замечательным врачом-гинекологом, которого я встретила спустя несколько лет. Мы списались в «Одноклассниках» и решили немедленно встретиться в родном городке: старая дружба вспыхнула с новой силой, но меня это, почему-то, не удивило. А очень обрадовало. Мы сидели на скамейке в парке и нагло пили пиво на глазах у немногочисленных прохожих. Гера была не замужем, а я успела сходить в ту сторону дважды, но всё-таки вернулась… Определиться мешали любимые грабли: я не научилась биться за своего мужчину насмерть, как полагалось образцовой жене… Гера была так хороша в пальто благородного карего цвета, вокруг шеи волновался голубой прозрачный шарфик; в энергичной хохотушке я не узнавала свою вечно сдержанную Геру. Разговор зашёл о школьных годах.
-Гер, - не выдержала, наконец, я, - помнишь Лёшу Бархатова?
Она в миг изменилась, но тут же взяла себя в руки. – Конечно помню. Флейтист, чемпион города по чему-то там, красавец… Какие ещё его титулы я упустила?
-Если не хочешь, - не говори. – Попросила я, - просто тот вечер никак не идёт у меня из памяти. Расскажи, если можешь. Я ведь так тогда за тебя переживала.
Она неожиданно улыбнулась:
-Ладно. Дело старое, можно и выговориться. Под эту тему да по такому поводу и не такие тайны выдавались, - она рассмеялась, - наливай!
Я торопливо разлила остатки, и Гера, помедлив немного, заговорила вновь:
-Ты не представляешь, как я была в него влюблена! Он ведь жил в соседнем подъезде… После того памятного концерта он стал часто попадаться мне на глаза: то из магазина идёт, а я из школы возвращаюсь, то он из секции – усталый, с большой такой спортивной сумкой через плечо, а я – из подъезда выхожу… И стала замечать, что всё пристальнее и длительнее смотрим друг другу в глаза; то я невольно провожу его взглядом, а он обернётся, то он засмотрится на меня, а я отвернуться не могу. Книги мои запылились, все мысли только о нём; биологию свою любезную забросила. Подходить – не подходит, и при встрече смотрит так, что у меня в горле огненный обжигающий цветок распускается, и плакать хочется. Всё-таки выдержала я непростое своё чувство: поступила в институт, он, по слухам, - тоже; только на каникулах и виделись. И снова – взгляды молчаливые, и духота от них такая… знаешь, - когда легче сбежать, куда глаза глядят или сделать с собой что-нибудь невозможное. Такой юношеский максимализм во всей своей разрушительной силе. Как мне было тяжело все эти годы! На других парней не смотрела, учёба и мысли о нём – вот и вся моя юность проклятая… И прекрасная. Иногда хотелось подойти, обнять и увлечь так, чтоб родителей забыл, себя не помнил. Но я ведь – другая, понимаешь, не нормальная, выдержанная, как римский воин, всё герб какой-то несу на вытянутых руках и уронить его боюсь. Закончила я свою учёбу, устроилась в нашу больничку. Его не вижу, успокоилась почти. Прихожу как-то на приём, первая пациентка заходит: низенькая, ноги – толстые, бутылками, груди – каждая с арбуз, с лица – никакая, хотя и накрашена, черты – будто осенним дождём размыты. Смотрю на карту: «Бархатова». Ноги мои подломились, речь отнялась – села на кушетку, таращусь на неё. Почему красивые мужики всегда женятся на пустом месте – ни рыба, ни мясо?.. Медсестра догадалась её на кресло усадить – беременной та оказалась. Представь моё состояние. Не помню, как приём отвела; после закрылась в кабинете и проревелась от души. Так и жила эта коровка у его родителей, пока он в губернском городе второе высшее получал. Каждый день её видела, пузо всё росло, а у меня будто душа дотлевала, сердце таяло… Потом пошли пелёнки, коляски – двойней его одарила осенняя его супруга. Раз шла с работы, они вдвоём навстречу с приплодом; взглянула на него, и, видно, понял он, как в песне, «что сердце мне разбил». Увёз он её вскоре; не слышала я о нём больше. И тут, - Гера перевела дух и неожиданно рассмеялась, мягко, будто беззлобно сплетничая об общих знакомых, - представляешь, отыскал меня через тех же «Одноклассников», фамилия-то моя девичья – при мне все эти годы. Прорвало его – исповедался мне, как батюшке, не знала уж, куда своё профиль спрятать. Оказывается, бросил он вскоре свою коровушку, после неё ещё нескольких жён поменял, ни с одной не ужился, четверых девиц нажил, сейчас один, как ветер вольный… Работа хорошая у него, а в остальном – «ни рыба, ни мясо». Зачем мне мужчинка «с приданым»? – Гера вдруг всхлипнула, и я испугалась, - нет-нет, всё в порядке, - она промокнула слёзы голубым шарфиком и заговорила снова, - дальше ты можешь продолжить сама, всё банально, замуж меня зовёт, кается в несуществующих грехах… А в чём он передо мною виноват? Что выбрал не ту? В восемнадцать лет сложно выбрать «ту». Что не заговорил со мной тогда? А, может, и не стоило со мной заговаривать, может, просто – смотреть в глаза и ощущать в горле аленький цветочек обжигающий? Так это уже – мои проблемы.
Я, признаться, мало что поняла из последних её слов, но мне стало так жаль её, себя, наше общее детство, непростую, тревожную нашу юность, что я закрыла ладонями лицо и разрыдалась во весь голос, чувствуя, как уходит то горькое ощущение многолетней своей вины перед этой необычной, конечно же, но замечательной и чистой девушкой, что была и, надеюсь, всё-таки останется моей лучшей подругой.