В нашем лесу кто-то появился, что-то завелось.
В нашем лесу, который сразу за околицей. Где все тропинки исхожены, все ложбинки знакомы, где каждый пригорок – родной. В нашем лесу, который можно пройти с закрытыми глазами, попутно указывая: «Там муравейник, там сосна поваленная.» Где дети играют, как в саду.
И вдруг что-то. И по всему выходило, что размера оно огромного, клыкастое, когтистое и к тому же лохматое.
Оно царапало осины своими острыми когтями, терлось о березы своими мохнатыми боками, трещало сучьями и ветками в посадках сосняка, рычало в зарослях малины, наследило своими огромными лапами у ручья и сопело и посвистывало в старой заброшенной медвежьей берлоге.
В общем, жизни от него никакой не стало. И не то чтобы страшно. Неприятно. Подсматривает, гад. На корточки в лесу не присесть, с милым не уединиться.
Пойдешь в лес, ягоды собираешь и чувствуешь, оно где-то здесь, где-то рядом, чудище это. Притаилось, и от мысли от этой душа в пятки. Дрожишь вся, а ягоды собираешь. Прислушиваешься, краешком глаза по сторонам водишь, а собираешь.
А день другой пройдет и опять в лес тянет. Ягод пособирать.
И уже было привыкать к нему стали. Ну, рычит и рычит. Кто нынче не рычит? Если всех, кто рычит, бояться, то и жить не стоит. Я так считаю. Но пусть покажется. А не хочет, значит, его изничтожить нужно. На корню извести. Так всем сходом порешили. Хотя каждый в душе чувствовал, не правильно это.
Но, с другой стороны. Хорек заведется и то. А тут что-то большое лохматое, клыкастое и еще и рычит. Тут и до беды не далеко.
Долго не решались. Друг друга разговорами накручивали, не давая пламени возмущения загаснуть. А вдруг оно в деревню заявится. Застанет нас врасплох. Глумиться станет, над скотиной и вообще. Вон старожилы рассказывали…
Нужно, нужно изничтожить… Да-а-а… А то что ж это такое…
Но по всему выходило, что без хорошего охотника - промысловика тут не обойтись. Охотник у нас был. Не ахти какой, не промысловик, конечно, но ружье у него имелось. Стас, по кличке Соколиный Глаз.
Стас к делу подошел серьёзно, степенно и со всей ответственностью.
- Загонять будем его тремя группами. Отсюда, отсюда и отсюда. Выстроитесь в линию. Дистанция… десять метров. Возьмете колотушки, ведра пустые, тазики, свистки и будете загонять…
-Кхе, кхе, кхе, - донеслось из затянутого густым табачным дымом угла.- Я тут вот о чем подумал...
Слово попросил Фрол, по кличке Паровоз.
- У нас в лесу живности три зайца, две белки и ежик. Ежели мы устроим такое сафари. Последние дятлы из леса улетят...
Первой ему возразила жена:
- Вот тебе все неймется… Вот вечно тебе такому - рассякому нужно супротив всех…
Ее дружно поддержали остальные женщины, припомнив ему все прегрешения вольные и невольные за последних лет десять, в том числе и отношения, хоть и нерегулярные, но довольно близкие с деревенской вдовой, по кличке Настя - Подари Мне Счастье.
Единодушным решением Фрол с позором был изгнан с собрания. Женщины хотели изгнать и Настю заодно. Но вступился кто-то из мужчин.
- Раз молчала, пусть остается.
Женщины скрепя сердце согласились.
Участь Фрола разделил и Федос по кличке Красный Нос, который осмелился заметить:
- А ежили, того. А ежили, оно внесено в Красную книгу, тогда как же?
Выдвинулись на заре и к тому моменту, как роса спала, все закончили. Все три шеренги со звоном, грохотом и свистом сошлись в одном месте, у речки, где на дереве в камуфляжной форме с оптическим прицелом и прибором ночного видения сидел охотник Стас по кличке Соколиный Глаз. Все стояли, опустив колотухи, ведра и тазы, и смотрели, как бобер на бревне переправляет через речку на тот берег семейство зайцев, двух белок и енота. Последней эмигрировала из нашего леса стайка соек.
А они-то уж чего, им ведь везде хорошо.
- Да, а Фрол-то был прав…,- начала было деревенская вдова Настя по кличке Подари Мне Счастье, но вовремя замолчала.
На следующий день я, подоив корову, и, никому ни слова не сказав, взяла туесок и с утра направилась в лес. Ягодный сезон-то на исходе. Каждый день дорог.
Туда же парами и поодиночке стекались и другие женщины деревни. Ягод набрала. Полный туесок. И по лесу походила, и в посадках сосняка побывала, и в зарослях малины, и у ручья, где ягод отродясь не было, и дважды прошла мимо старой заброшенной медвежьей берлоги. Тишина. Никто ветками и сучьями не трещит, не рычит и не сопит. Нет его рядом. Женщина чужой взгляд чувствует. Ее не обманешь.
Домой шли, весело болтали наперебой, как сороки. Как сороки, чего уж там. Про то, что пшеница в этом году уродила. Что ячмень неплохой будет. И вообще, грех жаловаться.
- А дети все чувствуют,- вдруг промолвила Надя, по кличке Деревенское Радио.
- Что чувствуют?
- Если что-то не так. Если у нас у взрослых какие-то проблемы. Вон моих не слышно, не видно последних два дня.
- А верно. И мои, все время ругались и дрались. А то, как подменили.
- Показалось…
В ту ночь я долго не могла уснуть. Ночь стояла жаркая и душная. Муж повернулся на бок и спал здоровым, крепким сном. О чем-то своем шептались дети в соседней комнате. А мне не спалось. Я встала и босыми ногами прошлепала по голому полу к окну. Приоткрыла форточку, чтобы впустить немного ночной прохлады. И вдруг где-то совсем рядом тихо, но отчетливо услышала знакомое сопение и посвистывание… Я прислушалась. Точно, ошибки быть не могло. Оно. Ой. Ой. Ой.
Я взяла фонарик и на цыпочках, чтобы никого не разбудить, двинулась на звук. Я, конечно, не из робкого десятка. Но немного было не по себе.
По тропинке к сараю. Где-то здесь. Меня начала пронимать знакомая дрожь. Осторожно отворила дверь. Корова открыла один глаз и провела меня взглядом, теленок зашевелился во сне. Я замерла на мгновение, снова прислушалась. Звуки доносились откуда-то сверху. Я собрала всю свою волю в кулак и медленно, освещая себе дорогу фонариком, полезла по лестнице наверх.
И там, у меня на сеновале, на детской подушке, заботливо укрытое детским одеялом, сопя и посвистывая спало ОНО. Огромное, клыкастое, когтистое и к тому же лохматое.