Стажер погиб мгновенно. Взрыв котлового заряда, смяв его в бесформенную массу, швырнул вместе с породой вниз по склону. Старшему и второму взрывнику повезло меньше. Вздыбленная лавина мерзлой дресвы и плитняка накрыла их недалеко от бровки разведочной канавы. Иссеченные осколками камня горняки, как рыбы на берегу, еще разевали в немом крике рты, когда контуженый геолог попытался откопать бедолаг. Но что он, то и дело, теряя сознание, мог сделать для умирающих в страшной агонии мужиков. Обессиленные руки едва слушались. Голова, словно у тряпичной куклы, моталась из стороны в сторону. А в ушах гремел набат, отдаваясь невыносимой болью в затылке. Пытаясь столкнуть с груди дяди Леши пудовую глыбу, Клим в очередной раз провалился в беспамятство. Сползая обмякшим телом, уткнулся лицом в торчащую из-под камней неестественно белую руку взрывника и, хрипло выдохнув, замер. Гнетущая тишина повисла над окружающими глубокую воронку изуродованными деревьями. Ни шороха ветра, ни суеты синиц-гаечек в поредевших кронах. А вокруг тайга полнилась жизнью. И над всем безбрежным хаосом гольцов и сопок, в наливающихся синевою небесах играло лучами солнце.
В последний день апреля, будто спохватившись, что засидится в девках, весна из Приамурья в одночасье перемахнула Становой хребет. И полетела над студеным краем невидимой глазу смертного златокудрой красавицей. В природе разом изменились запахи и звуки, а серая даль горизонта, раздвигая границы, заголубела. Утром, живые еще горняки, поднимаясь в сопку по наторенной в глубоком снегу тропинке, не столько переводили дыхание, сколько не могли надышаться ароматами предвестницы лета, за какой-то час сменившими сухой морозный дух зимы. Немногословные, давно не бритые таежные скитальцы, размякшие от ласки первого по-настоящему весеннего дня, прежде чем начать бить шпур, сняв шапки, долго прислушивались. Чудилось: то где-то очень далеко, то совсем рядом, сквозь разноголосые песни ветров, пробивается хрустальный звон то ли женского смеха, то ли верховодки ручья из соседнего распадка.
О чем думали в эти минуты мужики? Возможно, они и перемолвились бы сидя у костра с кружкой горячего, обжигающего губы чая. Но незадолго до перекура грохот преждевременного взрыва, как рык смертельно раненного зверя, прокатится над сопками и, многократно повторяясь слабеющим эхом, канет в вечность, а вместе с ним и жизнь трех бродяг. А ведь в этот день, приметами обещающий тайге урожайный год, заканчивался очередной заезд горняков на разведочный участок.
Обычно перед возвращением в грязный от угольной пыли и шлака поселок, закоревшие от таежного быта и тяжелой работы горняки, с утра топили баню. И до поздней вечерней зорьки, пока различался прямоугольник банного окошка, сгоняли сто потов на широком полке. Но накануне по рации пришло распоряжение - срочно пройти на фланге участка еще одну выработку. К авралу в горном отряде отнеслись по-разному. Клим раздраженно сопел, не подрывая вслух авторитет далекого начальства. Геолог понимал, от дополнительной канавы на границе рудной аномалии ничего нового не ждут. Просто экспедиции в очередной раз не хватило физобъемов до плана. Дядя Леша, недавно получивший корочки мастера-взрывника, тоже молчал. Он и так всегда безоговорочно брался за любую работу, какую только не подбрасывала беспокойная полевая жизнь. А тем более сейчас, когда должен был оправдывать доверие все того же начальства. Савельевич, его напарник, вечно чем-то недовольный (о таких в народе говорят, что у них черно во рту), хоть и сдерживался от матерных слов, но на все лады повторял:
– Зараза! Такую баню и псу под хвост. Чтоб им пусто было!
А в уме прикидывал, какой приварок получит к отпускным за «горячие кубы». Он, как тот голодный пес: на кость рычал, но руку хозяина не кусал. Один лишь стажер Васька Кречетов откровенно вел себя, неподдельно радуясь возможности еще разок бабахнуть.
Романтик, под впечатлением произошедшего с ним в канун восьмого марта события, мощные взрывы, гремевшие при проходке канав, представлял салютами. Ночи не проходило, чтобы сон, граничащий с явью, не заканчивался сладостными мучениями. Уже почти месяц, как душой и телом он стремился в верховье Учура. Реки с диким таежным нравом и такой притягательно красивой, что невозможно насмотреться. Но не река, а женщина, рыжеволосая Рая, старший геолог самой дальней в экспедиции полевой партии, манила его в отроги Становика. Ее появление в жизни начинающего матереть Василия случилось, подобно падению на ровном месте.
Вечером седьмого марта нежданно-негаданно объявился Мишка Кулимов, закадычный дружок, оставшийся сверхсрочно служить на флоте. Розовощекий, в ладно сидевшей черной шинели с белым шарфом, фуражке с «крабом» и погонами мичмана он переступил порог, когда Василий, стоя перед зеркалом в прихожей, оценивающе осматривал себя в новом полушубке. Радость встречи выплеснулась, как шипучая брага, ударила в голову, распахнула взволнованные души. Друзья сошлись в объятиях, будто борцы-вольники. Тискали друг друга так, что кости трещали. Звучно хлопали по плечам и орали:
– Мишка!
- Васька!
– От тебя морем пахнет!
- А от тебя тайгой!
– Девятый вал видел?!
– Видел! А ты, поди, на медведя с кулаками ходишь?
– Ходил! Да больно сердитый топтыгин попался, насилу ноги унес.
Тормоша и перебивая один другого, они торопились рассказать и услышать все и сразу, пока само собой не накатило желание отметить встречу в ресторане, единственном в поселке месте, где с безразличием смотрели, кто и как бражничает.
– Ну что, моряк, гульнем в таверне?! – Василий порывисто тиснул друга за локоть.
– А то! У меня как раз с собой настоящий пиратский ром, – Михаил жестом фокусника извлек из кармана шинели плоский сосуд с грозным флибустьером на яркой этикетке.
– О…! А у меня администраторша знакомая. Отдельный столик нам обеспечит, – как бы хвастаясь, пообещал Василий и, перехватив бутылку, с интересом посмотрел на одноглазую рожу с огромной серьгой в ухе. – Здо…ро…во, по…си…дим, по…ка…лякаем, – мечтательно растягивая слова, Михаил полу обнял друга и вдруг играючи ткнул того в бок.
– Мишка! Черт полосатый. Чуть пузырь не уронил! – воскликнул Василий и, сграбастав мичмана в охапку, по-медвежьи косолапя, вывалился с ним за дверь. А на улице круглолицая царица ночи украшала серебром округу и легкий морозец, подсушив оттаявшую за день грязь, казалось, превращал сухой воздух в молодое вино. Соприкасаясь плечами и продолжая весело гуторить, друзья спустились с крыльца и неспешным шагом захрустели весенней куржевиной, устилающей искрящимся ковром с детства знакомую улочку. Неширокая, больше похожая на переулок, одним концом она выходила на каменистый берег перекатистой речки, кипящей всю зиму наледями, другим — к мосту на автомагистрали. Здесь, откуда когда-то начинал расти поселок вдоль уходящей, вглубь Якутии, дороги, чернело мореной лиственницей приземистое здание ресторана. К нему, похожими в лунном свете на бесноватых призраков, спускались с верхних улиц горланящие компании и, как тени скользили молчаливые одиночки. В преддверии восьмого марта в питейном заведении назревала нешуточная попойка. А разухабистая песня, рвущаяся из динамика над входом, вызывала предчувствие, что и на этот раз не обойдется без мордобоя.
Дурная слава, подобно репейнику, цеплялась к ресторану. Все началось с начальника лагпункта «Дальстроя», некто Ленского. Что ни вечер, куролесил он в обществе певцов и музыкантов бывшей светской богемы, отбывающих сроки — кто за дело, а кто и за излишне болтливый язык. Испытав на собственной шкуре далеко не праздное бытие, те, лебезили перед «лагерным кумом», исполняли все его прихоти, лишь бы, не шнуровать с тачкой на строительстве дороги. Долго еще после расстрела, вслед за наркомом, того изверга, место отвратительных оргий называли «Ресторацией Ленского». Шли годы, закончилась Великая Отечественная и потянулся на Крайний Север по вербовке рискованный народ. И если в прошлом беспредельничал один самодур, то теперь перехлестывали через край все, у кого в кармане водился «длинный рубль». Но к тому времени, как подросли Василий с Михаилом, страсти поубавились, хотя…. Чего стоила одна только вывеска с названием ресторана «Тайга» и медведями на заднем плане, выглядывающими из ядовито-зеленых зарослей. Юмор неизвестного художника (явно из бывших сидельцев) красноречиво намекал о вседозволенности в этих стенах, где действительно еще нередко забубенные головушки вели себя по понятию: «Закон — тайга, а медведь в ней хозяин».
Принятое спонтанно решение праздновать встречу в ресторане, подобно случайной ветке, отклоняющей траекторию полета жакана, непредсказуемо изменит жизнь Василия. А ведь прежде ничто не нарушало размеренной череды дней и ночей, и совсем другое будущее готовилось встретить парня.
Вот уже полгода Василий женихался с дочкой семейной пары учителей, живущих на соседней улице. Хотя особо пламенных чувств к юной девушке не испытывал. Но, как часто бывает, родители обоих, оценивая на свой взгляд возможно зятя и невестку, настойчиво подталкивали молодых друг к другу. Открытая по натуре Ольга происходящее воспринимала всерьез, проникаясь с каждой встречей все больше доверием к парню. У Василия же свидания не вызывали трепетного желания чего то большего, чем весело болтая гулять в морозной тишине под завораживающим светом огромной луны. Да, один раз он неумело попытался поцеловать ее в плотно сжатые губы, но натолкнулся на гневный взгляд, отпрянул и новых попыток не предпринимал. А Ольга ждала. Замирая сердцем, она иногда неосознанно прижималась к парню, отчего на того вновь накатывало волной желание прикоснуться к ее губам. Но как сырой валежник разгорается с трудом, так и для Василия, чтобы, наконец, заполыхать, требовалось время, или… жар сумасбродной женщины. Так или иначе, искра, зароненная Ольгой, с приближением весны постепенно разрасталась в неуверенное еще пламя. Василий теперь все чаще ловил себя на мысли, что хочет финала игры в жениха и невесту. И, будто испытывая, судьба предложила на выбор: или тепло домашнего костра, или испепеляющее пламя таежного пожара.
За три дня, как ему улетать на стажировку, родители укатили праздновать восьмое марта к друзьям в далекий райцентр. Неделю до этого они то и дело заводили разговоры, дескать, теперь, когда у него такая серьезная работа и не надо вкалывать круглые сутки за гроши на буровой, пора и за ум браться. Пришло, мол, время жениться, а им старикам внучат нянчить. При этом об Ольге, словом не обмолвились. Но в углу рамки с большой семейной фотографией мать втихомолку пристроила снимок сероглазой выпускницы медучилища. В надежде, что Василий, вернувшись с занятий, увидит ее, как сядет за стол. Так оно и произойдет. Но еще прежде неведомая сила даст сыну знать о материнском желании. Вот только поймет ли он?...
Василий, первым сдав теорию взрывных работ, не остался с сотоварищами традиционно перед отъездом в поле пропустить на посошок, а подался в кино. Благо день стоял погожий, с легким морозцем и почти без ветра. Старуха зима, обессилев от лучей пригревающего солнца, злобилась только по ночам, а днем уже роняла со стрех мутные слезы. Серые сугробы ее старой шубы щетинились по гребню ледяными кристалликами, все сплошь черными от угольной пыли. А вытаявшие из-под грязного снега цветные обертки и фантики, словно лохмотья, трепал порывистый ветерок. Дополняли и без того неприглядный вид улиц нечищеные тротуары, размятой снежной кашей напоминающие болотистую марь. Чем ближе Василий подходил к клубу, тем меньше ему хотелось идти в кино. Раздумывая, не повернуть ли домой, он, замедляя шаг, все же дошел до крыльца. Постоял на ступеньках, всматриваясь в спешащую к началу сеанса толпу. И, не встретив знакомого, с кем бы за компанию посмеяться над старой комедией, зашагал туда, где гнулась коромыслом его улочка. Дома, сидя за поздним обедом, вновь почувствовал, как его охватывает необычное возбуждение. Еще утром оно приходило к нему ощущением вибрирующих в душе струн, вызывая одновременно и радость и тревогу. Осознать причину душевной сумятицы тогда не позволило время. А днем за сутолокой и заботами беспокойство притихло, притаилось искрой под слоем пепла. И только сейчас, когда привлеченный уловкой матери, он вынул из угла рамки фото Ольги, струны опять дали о себе знать. Казалось, русоволосая застенчиво улыбающаяся девушка, погладив его по щеке, скользнула неосязаемой ладонью в раскрытый ворот рубашки и, перебирая пальцами, тронула серебряные нити.
Медленно потягивая остывающий чай, Василий нет-нет да поглядывал на прислоненную к сахарнице фотографию Ольги, как будто ждал подсказки. Впервые он пытался разобраться в противоречии чувств. Подстроенная отцом с матерью возможность провести праздничный вечер наедине с Ольгой подталкивала к безрассудству. Желание сейчас же увести ее из родительского дома и, не думая о последствиях, раствориться в ней, горячо подкатывало под сердце. И тут же отступало от памятного взгляда гневных глаз, коим она наградила его за одну только попытку поцеловать. А струны вновь звучали волнующим аккордом и зарок не трогать девчонку, словно след от ноги на мокром песке, смывало новой
волной желания. На что голос разума насмешливо советовал: «Парень, головой думай, головой, а не….». Так и не найдя ответа, весь в раздрае, Василий засобирался на улицу освежить задурманенную голову. Вот тут-то и распахнулась настежь дверь, и в клубах морозного пара предстал перед ним Мишка Кулимов. Седая пелена, как только за его спиной закрылась дверь, заволновалась, спадая к ногам легкой дымкой, и растаяла без следа. А вместе с ней и все душевные муки Василия испарились, как слезы в глазах ребенка от радостной улыбки. Мишка был не просто закадычным дружком. Однолетки, они и родились в один день. И титьки сосали, не разбирая, чьей мамки они.
Их матери подруги по женскому лагерю, как когда-то вцепились друг в дружку на берегу Алдана, страшась обезумевших мужиков, так и шли по жизни рядом.
В пятьдесят четвертом баржу с молоденькими «зечками» пригнали по большой воде к Суон-Титу, где, кроме завербованных геологов, сотня сосланных на поселение амнистированных «зеков» добывали в штольнях горный хрусталь. Построили баб и мужиков на берегу реки друг против друга и объявили: «Мужья слева, жены справа. Выбирай, кому с кем жить!» Что тут началось! Люди, годами лишенные близости с противоположным полом, точно с цепи сорвались. Суматошно, с криками, матами и визгом все кинулись навстречу случайному счастью, увязая в рыхлом галечнике, перепрыгивая через вросшие в берег валуны. Заметались в необузданной страсти мужики между женщинами, отчаянно зовущими широко распахнутыми глазами. То одну, словно лошадь, ощупывая, покрутят, то вторую. Бросят, начинают лапать третью. Передумав, бросаются к первой, а ту уже другой ненасытный к себе тянет. Замелькали кулаки, ругань, плач и смех повисли в воздухе. Но двух подруг растащить никому тогда не удалось. Так и достались они, словно двойняшки, такой же паре неразделимых друзей. Через годы скитаний по геологическим партиям, приискам и рудникам прошли неразлучно две семьи, пока не поселились в поселке у автотрассы. На далекую родину возвращаться не захотели. Стала она для них мачехой, неприветливой и завистливой. А здесь, на Алданском нагорье каждый голец в лицо знаком и воздух чище, и народ свой брат каторжанин. Вот только детей бог дал по одному сыну, а так старались…
Мальчишки росли на радость здоровыми, и на беду крепкими на кулаки. Но, слава богу, как и отцы, не задиристыми, хотя спуску никому не давали. За что не раз сиживали в КПЗ в то время, как зачинщикам драк медики вправляли выбитые челюсти. На предупреждения участкового привлечь за чрезмерное самоуправство в голос отвечали: «Не мы драчку затеяли. Били, и бить будем так всегда, чтоб другим неповадно было». С годами взрослеющие парни все чаще пересекались с приезжим сбродом. То на танцах, то у пивного ларька с мутным пивом на разлив они на выпады приблатненной шушеры отвечали так, что в поселке потасовку обсуждали чуть ли не наравне с хоккейными баталиями сборной страны. И если бы не призыв на действительную, сидеть бы друзьям за хулиганство. Многим эта статья жизнь направила по невозвратной дороге в зоны. А так Михаил угодил во флотский экипаж в Приморье, а Василий в учебный полк в солнечном Забайкалье. Три года минуло с той поры. Рассудительность, дарованная силой и отзывчивым сердцем, пришла на смену горячности, а бойцовский характер, как стержень, остался.
Ресторан встретил друзей обычными для злачных мест: спертым воздухом, оглушающей музыкой и полутемным фойе. В первую минуту табачный дым, приправленный приторным ароматом не в меру вылитых духов, заткнул удушливым кляпом дыхание. А по барабанным перепонкам ударила какофония блатного шансона. Выкрашенные в белое стены фойе в сумрачном свете единственной исправной лампочки казались грязно-серыми, а ряды вешалок гардеробной походили на вешала пушной фактории. Среди преобладающих шуб из разномастного собачьего меха проглядывали женские пальто с пышными воротниками из серебристого песца, огненно-красной лисицы и даже из благородного соболя. На широком барьере навалом лежала одежа поскромнее: крытая «чертовой кожей» меховая спецовка и ватные бушлаты не обжившихся северными прибамбасами новоселов. Тут же спиной к вороху тряпья трое мужчин в унтах и грубых свитерах под горло, не обращая внимания на постанывания и воркотню, несущиеся из глубины гардеробной, дымили «Примой». Напротив них четвертый, держа начатую бутылку «Плиски», явно с умыслом травил «без купюр» сальные анекдоты. Разгоряченная спиртным, компания громко хохотала, ощупывая глазами
грудастых с широкими бедрами «щук». А те с деланным безразличием, закидывая плавно головы, пускали в потолок струи табачного дыма от тонких длинных папирос. Курили дамы, молча изредка бросая цепкие взгляды на подгулявших «карасей» из старательской артели. Шла извечная охота за тугой мошной и податливым телом.
Михаил, приостанавливаясь, потянулся к крючкам шинели, но Василий, подхватив его под локоть, решительно увлек в гремевший пьяным куражом зал.
– Пошли, пошли прямо. Видишь вон ту в мини юбке, это и есть хозяйка, – заторопил он друга, одновременно скаля зубы в приветливой улыбке и махая над головой растопыренной пятерней. Жгучая брюнетка с накрахмаленной наколкой в пышных волосах, в малиновой блузке и подведенными тушью, как у лани, глазами уже плыла навстречу по проходу между столиками. В короткой шее и крутых плечах, плавно переходящих в полные руки, в мощном торсе без намека на талию и в полу прикрытых юбкой бедрах чувствовалась грация и сила львицы. А во взгляде непроницаемых карих глаз сквозила властность повелителя.
– Привет, мальчики! Давненько Василек не заглядывал. Все, поди, по тайге шастаешь, капканчиками балуешься. Неужто, меня вспомнил? – проворковала администраторша, и кокетливо прикасаясь пухлыми пальчиками к локону у виска, пытливо уставилась на Михаила.
– Здравствуйте, Светлана Николаевна! Ну как же я мог забыть Вас! Вот тут обещанный баргузин. Редкий зверек, но видно специально для Вас на мой путик забежал, – смущаясь от вынужденной игры в блатное знакомство, Василий полез за пазуху. Но Светлана, по-кошачьи мягко, придержала его руку и, продолжая откровенно пялиться на Михаила, распевно протянула:
– Что-то мне твое лицо, морячок, знакомо. Не заходил ли твой корабль в мою гавань?
От такой двусмысленности Мишка зарделся алым маком, а над верхней губой бисером высыпали капельки влаги. Львица, торжествующе блеснув белозубой улыбкой, снисходительно потрепала мичмана по щеке.
– Морячок, не дрейфь. Надеюсь, сегодня мы найдем общий язык, – и резко меняя тон и выражение лица, деловито продолжила: – Ну, пойдемте, я посажу вас за свой столик.
Зал ресторана, в прошлом святилище гурманов из лагерной охраны, освещала оставшаяся с того времени громадная люстра. Но даже ее света хватало высветить в накуренном помещении только его центральную часть. А пространство у стен, и особенно в углах еле угадывалось сквозь завесу табачного дыма. От былой роскоши «Ресторации Ленского», кроме помпезного осветительного прибора, ничего больше не сохранилось. Дубовые столы и стулья, свободно расставленные когда-то в относительно небольшом зале, уступили место целому табуну легковесных поделок из алюминия и пластика. А пол, натираемый в бытность лагпункта мастикой до блеска, утратил свой праздничный вид и теперь лежал под ногами выщербленными темными плахами.
На парней, идущих следом за главной официанткой, никто не обратил внимания. Мало ли кого занесло в ресторан. Каждого занимало свое. И только когда Светлана, усадив Василия и Михаила, понесла их верхнюю одежду за ширму в служебку, сидевшая, напротив, за соседним столиком молодая особа прямо таки вперила в них свой взгляд. Ее спутники – мужчина в толстых очках и женщина в белом свитере с огненно-рыжими, как факел, волосами, были так увлечены спором, что не замечали ни появления новых соседей, ни отстраненности от общей дискуссии своей подруги. Голоса, вплетаясь в общий гам, дробились на отдельные звуки ритмично ухающим над головой динамиком. Понять, о чем спор, было невозможно. Да и не хотелось Василию вслушиваться. Осматриваясь по сторонам, он столкнулся с откровенно изучающим взглядом соседки. Сам в свою очередь оглядел ее и, найдя симпатичной, решил при удобном случае пригласить на танец. Но тут одним лишь энергичным движением головой рыжеволосая переключила его внимание на себя. Сравнивая взметнувшиеся локоны с пламенем костра на белом снегу Василий, борясь с искушением коснуться их рукой, мысленно окликнул незнакомку. И та оглянулась. На мгновение ее зеленые глаза распахнулись бездонным омутом и он, теряя связь с окружающим миром, утонул в мерцающей глубине. Вернул парня на свет божий голос хозяйки зала:
– Василек, я угощаю. Соболек что надо! Еще пара шкурок и у меня будет шапка княжны.
Горячо дыша в ухо парню, она в тоже время как шпагу воткнула взгляд из-за плеча Василия в рыжую посетительницу. А Рая, пораженная вспышкой чувственности, полыхнувшей в глазах нежданного соседа, не замечала жала ревности, не обласканной жизнью женщины. Второй раз за четыре года на нее таким страстным взглядом смотрел мужчина. Впервые это случилось
когда она, молодой геолог, летела в колымскую «тьмутаракань». Седовласый пилот, помогая подняться в вертолет, подал на удивление твердую и горячую руку и также обжигающе глянул в глаза. От того полевого сезона с мимолетным счастьем осталась память, рыженькая дочка. А командир экипажа винтокрылой машины перелетел беззаботным мотыльком в низовье Колымы-реки опылять уже другой цветок. И вот сейчас, страшась и не в силах отвести глаза, она чувствовала, прошедшее может вернуться, как вчерашние дни. Когда она металась и выла по ночам одинокой волчицей. Страдала сердцем за дочь, оставленную у родителей в далеком Иркутске. Уходила с головой в работу, поднимаясь в чинах и рангах. Ожесточаясь, почти с ненавистью отвергала любые попытки ухаживания. И со злорадством чувствовала умирающую в себе женщину. Стараясь навсегда оторваться от прошлого, сменила золотую Колыму на огненную Камчатку. А в последний год, подхваченная порывом вечного странника, оказалась на юге Якутии. Холодная разумом, уверенная в поступках, матерая в профессии здесь среди таких же битых жизнью бродяг она пришлась ко двору властной начальнице, главному геологу экспедиции. И когда, казалось, запредельной нагрузки работа отняла у памяти горький привкус, одна лишь рюмка коньяка и взгляд, нет, не из прошлого, а из параллельной действительности воспламенил душу, как искра пересушенный зноем кедровый стланик. Возможно, Рае удалось бы усилием воли укротить плоть, но провидение уже решило ее судьбу по-своему. За час до конца рабочего дня начальник партии умница и деликатнейший Владимир Власович торжественно объявил:
– Женщины нашей партии сегодня ужинают в ресторане. Отказ считается грубым нарушением трудовой дисциплины. Подруга, она же гражданская жена Власовича, влюбчивая Машенька, радостно взвизгнув, тут же впилась клещом, уговаривая Раю тряхнуть кудряшками:
– Ну что ты, ей богу, себя в монашки записала. Посмотри кругом, какие мужики шмелями вокруг гудят. Давай перед полем ударим им по мозгам!
И она, совсем не думая о мохнатых соискателях минутной утехи, согласилась, решив, что в такой вечер можно позволить себе не заниматься стряпней. «Предчувствовать, а еще лучше знать заранее, где упадешь. Там бы соломку постелила» – созвучная поговорке мысль пришла на ум, когда Владимир тронул за локоть, приглашая к танцу. Рая, медленно приходя в себя, встала и, отрешенно глядя на дергающуюся в модной трясучке пьяную публику, положила ему на плечи руки. В ту же минуту троица крепышей старателей, до этого расслаблявшихся в фойе, подошла к столику, заступая дорогу. Первый, самый обросший детина, грубо потянул ее к себе. Тот, который в блатной усмешке щерил фиксы, дурашливо приплясывая твист, исподтишка лягнул Власовича по голени и, как бы случайно смахнул рукой очки. Атрибут интеллигента, сверкнув линзами, тут же бесследно исчез под ногами танцующих. А третий,
пытаясь облапить Машу, отчаянно выворачивающуюся из крепких рук, самодурствуя, ржал благим матом. Геолог, тараща блеклые от постоянного ношения очков глаза, кривил от боли губы и, припав на ушибленную ногу, подслеповато озирался по сторонам. Обычная кабацкая вольность могла закончиться для Раи и ее друзей чем угодно, но в любом случае испорченным вечером. Если бы….
Мгновенно вспыхнув от обиды за рыжую незнакомку, Василий с медвежьей прытью подскочил к лохматому верзиле и молниеносно отвесил тяжелый удар в переносицу. Следом такую же оплеуху получил фиксатый от Михаила. Старатели, тяжеловесные мужики, не полетели вверх тормашками, а от хлестких нокаутирующих ударов рухнули подрубленными кряжами. Их горластый приятель, с недоумением взирая на поверженных сотоварищей, выпустил из рук Машеньку. Попятился и, зацепившись за ножки стула, под язвительный хохот зевак упал. Как часто бывает, нашлись шакалы, что тут же принялись его пинать, а заодно и фиксатого с лохматым. Народ, заходясь в восторге от дикого зрелища, отступил к столам, давая место трусливой швали куражиться над лежащими чужаками. Конец бесчинству положила резко оборвавшаяся музыка. Ее запредельной громкости звук и ритм ударных инструментов будил у выпивших людей инстинкт звериной стаи – рвать упавшего. И как только многоопытная метрдотель выдернула из розетки шнур проигрывателя, агрессия пошла на убыль. Светлане даже не пришлось с другими официантками держать оборону кухни и подсобки со складом спиртного. Минуту назад единая в порыве стая вновь превратилась в толпу. С полным безразличием к избитым старателям, переговариваясь
приподнятыми голосами, все стали рассаживаться за столы. И уже вскоре ели и пили с утроенным аппетитом. А изрядно помятых работяг золотого промысла четвертый, случайно уцелевший с горем пополам погрузив в УАЗик, увозил в ночную даль к родному прииску.
Рая, обескураженная прямо таки хулиганским наскоком своего спасителя, в растерянности не знала что делать. Пока Василий, презрительно проводив глазами шакалью свору, не повернулся к ней и, без наигранной бравады, произнес:
– Так меня учил отец: не жди, когда ударят, бей первым
Голос уверенного в своей правоте человека, или простая житейская мудрость – «Если драка неизбежна, не болтай языком», подтолкнули к парню. Не заметив, как ее рука оказалась в его широкой ладони она, чувствуя добрую силу, подалась к нему еще ближе. Что уж там говорили зеленые глаза, но Василий не удержался и исполнил свое первое желание, он коснулся рукой рыжего костра. Так они стояли, прижимаясь, друг к другу, словно пара, танцующая танго. Не замечая, как на полу-звуке заткнулся динамик, гремя опрокинутыми стульями, рассаживались за столы бражники, и Маша повела беспомощного друга одеваться в гардероб. А они все никак не могли разнять объятий. Светлана, вот уж многоопытная, тут же нашлась, что делать. Официантки по ее команде сменили сервировку столика ушедших геологов. Сама же она быстро накрыла отдельно для себя и мичмана, переставив стул Василия к столику Раи.
Мишка после короткой потасовки, отступив в сумрак у стены, с выгодной позиции наблюдал за беснующейся толпой, а когда все, успокоившись, расселись обратно за столики, смотрел уже только на застывшую в откровенной близости пару. Принимая неизбежность происходящего, он чуток грустил. В их с детства, казалось, неразлучной паре нашлось место третьему. Необычная женщина встала рядом с Васькой. Для себя же моряк не загадывал будущее. Его душой еще безраздельно владел весь в белых барашках волн простор океана….
Горняки торопились. Савельевич еще с вечера подбил стажера натаскать воды в баню и заложить в печку-каменку метровые чурбаны. А утром уходя на канаву, наказал поварихе часов в двенадцать разжечь растопку. Пока били шпур, простреливали котел и потрошили вощеную упаковку патронированного аммонита, он, то язвился на малейшую задержку:
– Шевелись, мужики! Нехрен мухами ползать, – то расплываясь в блаженстве обветренным лицом, тянул:
– Ох…. И отведем, зараза, вечерком с устатка душу.
Дядя Леша, напоследок доверив стажеру одному смонтировать котловой заряд, не обращая внимания на шубутного напарника, следил за руками Василия. И, судя по мягкой складке губ, был доволен стажером. Педантичный, он лишь один раз поддался общему желанию быстро закончить работу. А может, привыкнув к неугомонному Савельевичу, просто пропустил мимо ушей его реплику. Так или иначе, но когда стажер со всеми предосторожностями кончил заряжать шпур, оба взрывника заторопились с последними приготовлениями к взрыву.
И вот тут, отходя от устья шпура, Савельевич, в запале спешки, коротко обронил:
– Соединяй.
Для Василия оба взрывника были авторитетными учителями. Отложив в сторону взятые было в охапку вороток и кувалду, он соединил закороченные провода электродетонатора с проводами взрывной линии. А закончив минутную работу, встал с колен и, задержав взгляд на синей прогалине неба между вершинами лесин, заулыбался своим мыслям…. В это время Клим, неся на плечах горняцкий инструмент, поскользнулся на раскисшей снежной тропе. Падая, он оказался за вековой лиственницей, и это его спасло, а то лежал бы со всеми отбивной котлетой. За секунду до взрыва дядя Леша, пятясь, резко потянул катушку, спуская провода в руки Савельевича. В то же мгновение от рожденного в цепи ничтожно малого индукционного тока сработал электродетонатор. Взрыв патрона-боевика разбудил основной заряд и он, дикой силой вырывая кусок земной плоти, рванул к небесам, обрывая раньше времени человеческие жизни.
Жаль, что судьба иной раз бывает так несправедливо жестока. А может она, как и человек, ошибается…?
Что касается заключения комиссии госгортехнадзора, то ни о какой судьбе в нем речи не было. Бесстрастный вывод авторитетных практиков гласил: причиной ЧП стало грубое нарушение правил ведения взрывных работ…. Действительно, для взрывника плата жизнью за ошибку зачастую бывает неизбежной, но так хочется списать все на судьбу.