Женщина лежала на охапке соломы и улыбалась. Боль еще не прошла, но наступила какая-то тихая радость, которая преодолевала и боль, и тревогу, и холод. Почти все. Кроме голода. Голод был воистину ужасный. Весь день и полночи она мучилась в родах, а когда наконец появился на свет сын и она обратилась к мужу, оказалось что тот, конечно, в волнении не догадался купить хоть немного еды в соседнем селении. В их же поклаже нашлась всего только половина иссохшей лепешки, которую женщина уже съела.
Полог, закрывавший вход в хижину, зашуршал, и на пороге появился черный от копоти пастух. В руке он нес корчажку, от которой исходил острый запах бараньего супа.
- Вот, - смущенно сказал вошедший, - я тут подумал, мало ли чего надо, - поставил корчажку у изголовья и тихо вышел.
Никогда еще никто не ел такого вкусного супа! Мужчина пальцами отрывал куски мяса от кости и вкладывал в рот жены, после чего жадно слизывал жирные капли, стекавшие по ладоням к запястью.
И снова зашуршал полог, и снова на пороге появился пастух. Такой же грязный, но другой. Из холщового мешка он достал круг козьего сыра и протянул супругам.
- Вы того, вы не бойтесь, платы не спросим. Что мы, не понимаем, что ли? - и скрылся в темноте.
Что это был за сыр! Острый, пахучий, словно бы вобравший в себя все прелести и невзгоды кочевой жизни.
И в третий раз зашуршал полог, и появился отрок, сгибавшийся под тяжестью здоровенного бурдюка.
- Тут молоко, - буркнул он, - дядя сказал, оно целебное. Малышу, там, матери, - и только пятки засверкали.
Видно, молоко и вправду было целебным, потому что муж с женой, выпив всего лишь по нескольку глотков, вдруг почувствовали неизъяснимый покой, и погрузились в глубокий сон. Младенец, согреваемый дыханьем волов и осла, тоже мирно спал.
И звезда сияла над хижиной.