История циркача без ретуши

УДК 821.161.1 – 312.6
ББК 84(2Рос) 7 – 4
        В 165

Вальтер Михаил. История циркача без ретуши / А.И. Вальтер.  Тула:  Изд-во ТулГУ, 2012. 632 с.

ISBN 978-5-7679-2312-0
 

К читателю

Уважаемый читатель, я принадлежу к поколению людей, которым вы-пала удача жить в двух столетиях. Это дало возможность встречаться с людьми, успевшими застать и царское время, и советскую власть, а кому очень повезло, то и пожить в современной России, поэтому, считаю, имею право давать оценку, сравнивать и размышлять о тех или иных прошедших событиях.

Советская и современная литература воссоздавала и продолжает вос-создавать реальную картину героического и многострадального прошлого нашей великой страны. Но как бы не был талантлив писатель, как бы скрупулезно он не работал над материалом в архивах, без свидетельства участников тех событий история российской действительности все равно останется куцей и однобокой. В то же время мемуары очевидцев часто бывают переполнены цифрами, фактами, возможно, много значащими для самого мемуариста, но мало интересными с точки зрения читателя. В настоящей книге сделана еще одна попытка совместить фактический материал с мемуарным. Насколько это удалось, судить Вам.

Чем дальше неумолимое время отделяет нас от прошлого, тем настой-чивее желание поведать современнику о бесстрашии и мужестве русского народа, о его безграничном терпении и мудрости, особенно сейчас, когда за рубежом да и у нас в стране, что особенно горько, появилось слишком много охотников переписать историю под себя, под свои сиюминутные политиче-ские, а чаще просто меркантильные цели.

Это побудило меня «взяться за перо» и рассказать историю моего деда. В основе книги лежат его дневники (которые по чистой случайности не были изъяты при аресте), письма с фронта, из мест заключения, все остальное – это результат моих наблюдений, размышлений и художественная реконструкция некоторых событий.
Есть мудрая и верная мысль: в годину суровых испытаний история смотрит людям в глаза, как бы проверяя их готовность отстаивать и защищать свое  Отечество. Именно так смотрела история в глаза нашим предкам.

Все замечания и вопросы прошу присылать по адресу:
VALTER. ALEK @ rambler.ru
Александр  Вальтер
 
Жизнь и размышления русского богатыря двадцатого века

В 2006 году профессор Тульского государственного университета Александр Вальтер поместил в третьем томе Книги памяти жертв политических репрессий в Тульской области 1917 - 1987 гг. документальный очерк под заглавием «Тульский богатырь родом из Варшавы». В очерке он излагал судьбу деда; Михаила Александровича Вальтера, в прошлом веке директора Тульского цирка, человека, посвятившего себя цирковому искусству и добившегося значительных успехов на этом поприще. В юности он был участником русско-германской войны 1914; 1918 гг., вступил в Красную гвардию, в большевистскую партию, воевал против Корнилова и Каледина. И в германскую, и в гражданскую был тяжело ранен, но богатырский организм выдержал все травмы. В 1921 году Михаила направили уездным военным комиссаром в Тульскую губернию, работал в Ефремове и Белеве. Демобилизовавшись в 1928 году, был назначен председателем Совета физкультуры при Губисполкоме, а  через год ; директором Тульского цирка.

Типичная биография человека, годы юности и зрелости проведшего в советскую эпоху, человека, верно служившего делу построения социализма и коммунизма, в неизбежность которых свято верил.

Но в 1937 году его исключили из партии и арестовали, обвинив в троц-кизме и участии в контрреволюции. Особое совещание НКВД СССР осудило Михаила Александровича на десять лет пребывания в лагере. Он был отправлен на Колыму, там чудом уцелел при обвале в каменоломне, где получил третье в жизни тяжелое ранение; травму головы.

Возвратившись на свободу в 1945 году, Михаил Александрович продолжил цирковую деятельность. А четыре года спустя опять арест, уже без всякого обвинения, как и для большинства бывших узников чудовищного тридцать седьмого, ссылка в Красноярский край. И лишь после смерти Сталина был оправдан, восстановлен в партии, получил пенсию союзного значения, продолжал участвовать в общественной ЖИЗНИ как заслуженный ветеран. Умер в Туле в 1961 году.

Такую историю рассказал о своем деде профессор Александр Вальтер в Книге памяти жертв политических репрессий.

Последующие пять лет Александр Игоревич трудился, восстанавливая записки и воспоминания деда. Хотелось не только изложить эпизоды, которыми была так богата жизнь русского богатыря, но и осмыслить их в свете исторических событий.
И вот перед нами книга, ценность которой невозможно оспорить. Воспоминания и размышления, содержащиеся в книге, принадлежат человеку незаурядному. Богатый духовно, воспитанный в семье с унаследованными вековыми традициями европейской интеллигенции, Михаил Александрович Вальтер осветил своим интеллектом целую эпоху российской жизни, одну из самых сложных и противоречивых в истории человечества. Эта эпоха охватила события всемирно-исторического значения, центром которых оказалась огромная страна с тысячелетней историей. Воспоминания мыслящего человека об участии в этих событиях представляют уникальную ценность.
В главе «Путь в революцию» рассказывается, как Михаил в составе боевой дружины в декабре 1905 года выворачивает камни на Пресне, опрокидывает трамваи и отнимает оружие у военных. Первую революцию царизму удалось подавить, но горючее для нового пожара не исчезло. Закончилась одна война, ненавистная народу, ; японская, а девять лет спустя правители начали вторую, еще более обширную. В главе «Моя первая война» Михаил Вальтер поражает нас своими воспоминаниями о том, как вынужден убивать противников, лично ему не враждебных, таких же парней, как он, но немецких.

Ужасающие подробности рукопашного боя, штыковой атаки воспроизведены так ярко, что не уступают сценам из «Тихого Дона», где юный Григорий Мелехов вынужден впервые убивать человека.

Следующая часть воспоминаний также озаглавлена непритязательно «Фронтовые будни». Но содержание обилует деталями, показывающими, что такое война. Как расходится это с ура-патриотическими панегириками военных летописцев и трубадуров!

Седьмая глава названа «Вторая война, она же гражданская». Великое множество книг о ней написано, в учебниках истории с той и другой стороны объясняются причины. Безыскусственный рассказ очевидца И участника размышления о том, как и почему возникла братоубийственная бойня, воссоздают объективную картину.
Михаилу приходилось встречаться с лидерами революции  Троцким, Сталиным, видными советскими военачальниками. В главе «Почти без войны, но и без мира» описываются перипетии вокруг Брестского договора, противостояние Ленина и Троцкого с его лозунгом «Ни мира, ни войны». На середине книги завязываются узлы повествования, приведшие к квинтэссенции личной судьбы рассказчика, к тому, что произошло через двадцать лет. Глава «Арест, следствие, суд» рисует невероятный с точки зрения здравого смысла процесс фабрикации «врагов народа», истребления людей по классовым и политическим мотивам.

Вот как рассказывает об этом Михаил Вальтер.

«Мое дело вел следователь Маркелов... Он назвал известного мне по службе в Московском военном округе Хазина и какого-то Зарайского из Главного управления кадров РККА. Будто бы именно они завербовали меня в военную террористическую организацию, которой руководил маршал Тухачевский... Маркелов спросил, знаю ли я вышеперечисленных людей. Я ответил, что комбриг Хазин был моим непосредственным начальником, когда я исполнял обязанности командира 56-го запасного пехотного полка в Белеве... Что касается Зарайского, то я такого человека не знаю... Прошло недели две. Меня никуда не вызывали... Наконец, как-то под вечер опять привели к следователю... В кабинет ввели отощавшего арестованного с землистым цветом лица... Я с трудом узнал в нем бывшего начальника второго отдела Областного военного комиссариата В. Санина (в примечании сказано: фамилия изменена. С. Щ.). Тусклым голосом, гладя в пол, Санин рассказал о «вербовке» мною его в контрреволюционную  организацию ... «Санин нагло клевещет!» - ответил я».

Так фальсифицировали «дела врагов народа» ставленники Ежова. Михаилу Вальтеру еще повезло: он попал не в первую категорию антисоветских элементов, которая подлежала физическому уничтожению, а во вторую. Особое совещание НКВД определило ему десять лет заключения, и его отправили в Дальневосточный концлагерь.

На протяжении шестисот двадцати страниц Александр Вальтер нигде не заявляет о том, как он лично понимает и оценивает то, что произошло с его дедом. И лишь в последней главе дает знать о себе, пытаясь на семи страничках осмыслить всё, что говорится ранее. Читать это любопытно, но, на мой взгляд, это все-таки не заключительная глава повествования, а как бы попытка философско-исторического объяснения всего изложенного на шестисот двадцати страницах о жизни Михаила Вальтера.

Не буду вдаваться в спор с автором, к какому жанру отнести книгу. По моему мнению, это все-таки мемуары. Но дело не в жанре. Повторяю, несо-мненно, что всё рассказанное исходит от человека высокого интеллекта, а са-мое главное, тут ничего не выдумано, тут обнаженная правда жизни, правда эпохи. Поэтому книга прочно вольется в поток воспоминаний, посвященных периоду революции в России, ее участия в Первой мировой войне, трагедии войны гражданской и тому, что произошло в эпоху сталинизма.

Невольно радуешься, что Александр Вальтер преодолел свои сомнения в том, нужна ли книга, нужно ли обнародовать воспоминания деда. То, что произошло с Михаилом Александровичем Вальтером в финале его жизни, настолько значительно, что каждое новое свидетельство сейчас; на вес золота.

Я не удержался и, упоминая о роли Александра Вальтера, назвал его автором. Хотя в самом начале определил его роль именно так, как и он сам. Автором книги, безусловно, является Михаил Вальтер, его внук, взявший на себя труд донести до современников взгляд Михаила Вальтера, это смог сделать по-другому: с начала и до конца перемежить воспоминания, дополняя историческими фактами и философскими размышлениями (своими собственными, как он сделал в заключительной главе).
Уверен, что Александр Игоревич поступил правильно. Спасибо ему за всё!

Сергей Щеглов, председатель Тульского
областного отделения Российского
историко-просветительского, правозащитного
общества «Мемориал»

Июнь 2012 г., Тула

 
 



Святая кровь героев всех противоборствующих сторон, так щедро пролитая в нашу вечную и много-страдальную землю, есть лучший залог крепости и могущества возрождающейся страны.
Ю. Пилсудский

Глава 1. Начало пути

Люди любят вспоминать исторические события, в которых они участвовали. В воспоминаниях самое ценное — правда. Голая, жестокая, но только правда. Ее можно скрывать долго, но нельзя скрывать бесконечно. Некоторые думают: полезная ложь лучше бесполезной правды. Опасное заблуждение!

Я не очень-то доверяю людям, которые говорят и пишут красиво, но в то же время я противник плоских фраз, тусклых истин. Что такое факты истории? Всего лишь перечень совершившихся событий. Они сухи, хуже — они мертвы, как мертва еловая ветка с праздничной елки в марте. Но вот ветка попадает в полосу солнечного света и начинает переливаться, как радуга. Так сверкают и сухие факты истории в литературных произведениях. Пусть я не писатель, но сохранив правду времени в воспоминаниях, я заставляю сиять их всей своей сутью.

Мое рождение в 1886 году как рождение первенца в благополучной семье служащего одного из лучших магазинов Варшавы, было обставлено в соответствии с традициями столично-местечкового мещанства. Подарки, горячие поздравления, пожелания от сослуживцев отца и более сдержанные  поздравления от родственников и знакомых матери.

Все объяснялось достаточно просто – родители матери, мелкие шляхтичи, Развадовские, не имевшие постоянного дохода, обремененные долгами и тремя дочерьми, вынуждены были принять предложение бойкого молодого человека франтоватого вида. Молодой человек получал 24 рубля каждую неделю, что составляло почти половину месячного жалования такого милого сердцу родителей невесты небогатого армейского подпоручика, и имел крепкий тыл в виде своего папаши, моего деда, имевшего свой дом и небольшую торговлю скобяными изделиями.
Когда-то, приехав в Варшаву из Австро-Венгерской империи, а Варшава уже тогда в конце позапрошлого столетия была шумным и многолюдным городом, дед был неплохим часовым мастером, но  быстро понял, что хотя мастер это хорошо и престижно и все соседи по кварталу его уважают и при встрече первыми приподнимают шляпу, но на лишнюю кружку пива с порцией сосисок при трех родившихся детях и постоянно недовольной жене, лучше зарабатывать так популярной среди родственников жены профессией торговца. Постепенно торговля расширялась, и к моменту женитьбы старшего сына Александра, моего отца, он имел крепкий кирпичный двухэтажный дом с магазином на первом этаже на улице Святого Креста, одной из центральных улиц Варшавы, приличную сумму в банке и подагру от постоянного употребления пива и слишком жирной свинины.

Недалеко от дома, всего в двух кварталах, проходила одна из самых красивых улиц города Маршалковская, протянувшаяся на несколько верст, застроенная многоэтажными домами. Вечером Маршалковская превращалась в оживленное место гуляний. При блеске многочисленных огней, освещающих роскошные витрины магазинов, многочисленных кафешантанов, тянулась беспрерывная лента фланирующей публики, а посреди улицы мчались бесконечной чередой экипажи, конки, омнибусы.
По вечерам здесь любила проводить время и молодая супружеская пара – моей отец с матерью. Мама, урожденная Развадовская Софья Константиновна, была завзятой театралкой, вместе с сестрами старалась побывать на каждой театральной премьере. А варшавские театры были одни из лучших в российской империи.

Несмотря на скромный достаток в семье, Софья получила неплохое образование, свободно говорила на польском, русском и французском, была воспитана на лучших образцах художественной литературы, она всеми силами старалась привить детям любовь к чтению и преуспела в этом. Я рано начал читать … Книгами, с которых началось мое образование, были русские книги. Спустя многие годы, когда я находился в ссылке, оторванный от семьи, друзей, книги помогли мне пережить трудное и страшное время и, вспоминая мать, я вспоминал ее с глубокой благодарностью.

Однако семейная идиллия продолжалась не слишком долго ; дела у отца пошатнулись, его перевели в филиал магазина в предместье Варшавы ; Прагу. Доходы семьи упали. В 1889 году родился еще один ребенок – Лиза, и то благополучие, которое существовало в семье, начало исчезать. Отец стал нервным, раздражительным, атмосфера в доме накалялась. Откуда-то появились многочисленные тетушки и кузины матери, которые постоянно настраивали ее против отца и давали понять, что отец загубил ее жизнь. Неудачи отца повлияли на дела  бравого «австрияка» ; деда, и тот отказал ему в помощи. Не выдержав столько ударов судьбы, отец в 1890 году разводится с матерью, и спустя некоторое время с семьей двоюродного брата матери, Брониславом Мозырским, переведенным служить в метрополию, мы переезжаем в Москву.

С тех пор я об отце практически ничего не знал. Совершено случайно, уже гастролируя с цирками по необъятной Российской империи, в 1913 году,  приехав в Варшаву, от знакомых матери я узнал, что у отца уже другая семья.
Через два года мать вторично вышла замуж за служащего крупной шведской торговой компании Александра Сергеевича Бродского, которого по иронии судьбы, так же, как и ее первого мужа, звали Александр. От этого брака родились еще двое детей – Сергей в 1892 году и Николай в 1899 г. Поэтому мы все  четверо были по отчеству Александровичи.

Впоследствии хорошие, близкие отношения сохранились с сестрой Лизой  и братом Николаем, которые жили в Москве. Оба брата окончили Московский государственный университет: Сергей – юридический факультет, а Николай – филологический. Сергей всю жизнь проработал в Москве адвокатом, а судьба Николая сложилась по-иному. Став видным советским дипломатом, писателем (псевдоним Н. Равич), он принял активное участие в революционном движении. Участвовал в гражданской войне, защищая Советскую власть, затем работал в Средней Азии, Турции, Иране, Афганистане. Встречался и работал с известнейшими людьми того бурного времени: Ф. Дзержинским, Н. Бухариным, В. Куйбышевым. В его книге «Портреты современников»  он рассказывает о своих впечатлениях от общения с выдающимися государственными деятелями, известными писателями и учеными, с которыми он был связан не только творческими, но и дружескими связями.

Эти портреты – живые и выразительные зарисовки людей, какими он их знал и видел. Таковы встречи с Наркомом А.В. Луначарским, академиком, лауреатом Нобелевской премии Л.Д. Ландау, писателями А.Н. Толстым, К.И. Чуковским, кинорежиссером В.И. Пудовкиным и  многими другими. Последний снял по сценарию Н. Равича известный  исторический фильм «Суворов» (1941 г.), где в главной роли блестяще выступил популярный артист кино и Московского драматического театра Н.П. Черкасов.

 
Николай Александрович Равич (1961 г.)

Свое знакомство с А.Н. Толстым Николай описывал так: «В 1935 году в Гагре мы с Алексеем Николаевичем отправились пить чай с розовым вареньем  к Курбану – была тогда такая персидская чайная. Толстой начал рассказывать и изображать в лицах сцену из будущей своей трилогии о Петре I. И вдруг все исчезло – Гагра, шум прибоя, беседка, в которой мы сидели. Появилась низкая палата в Кремле, бояре в шубах, потные лица, всклокоченные бороды, спор о том, чей род древнее… Алексей Толстой все это видел с такой колдующей остротой, что, когда он описал высокую шапку, упавшую в споре на пол, мне захотелось её поднять».

Николай много рассказывал о своих встречах со знаменитым физиком Л.Д. Ландау. Они познакомились на Рижском взморье в 1955 году. Человек этот был худ, высок, несколько сутул, с всклоченными волосами и удивительными, как бы горящими глазами. Одет он был в безрукавку с открытым воротом, белые летние брюки и сандалии на босу ногу. Мне говорил брат: «Нельзя было быть знакомым с этим человеком и не любить его».

Что же привлекало людей в этом человеке? Необыкновенная простота, человечность и естественность. Он говорил то, что думал и чувствовал. Иногда, вероятно, и ошибался. Но Ландау всегда оставался самим собой. Никакие звания, ученые степени и награды не могли его изменить. Как будто на него не влиял и возраст. Он не был похож ни на кого другого и всегда оставался самим собой.

Это знакомство продолжалось вплоть до ухода Ландау из жизни в 1968 г. Были шесть долгих лет тяжелой болезни после трагической автоаварии, в течение которых тяжело больной человек, прикованный к постели, живо интересовался важнейшими проблемами физики, читал научные журналы, общался со многими людьми. Как вспоминал Николай, это был самый человеколюбивый, самый живой человек, которого он встречал в жизни.

Рассказывая о Николае, я хочу подчеркнуть, какой это был замечательный, высокообразованный и интересный человек. Его исторические романы «Суворов», «Две столицы», «Повесть о великом поморе» и многие другие получили широкую известность и переиздавались много раз. Он был не только писателем, но и хорошим публицистом. Значительное место в его творчестве занимали очерки о зарубежных странах. Еще в двадцатые и тридцатые годы в журналах «Красная новь», «30 дней», «Огонек» появились путевые заметки об Афганистане, Турции, Персии и других странах.

После Второй мировой войны наибольшее внимание Николая привлекали страны Европы. Он неоднократно бывал в Чехословакии, Германии, Польше, Австрии. Его очерки печатались в журналах «Дружба народов», «Звезда», «Москва» и других.
Забежав в этом отступлении на несколько десятилетий вперед и оттуда оценивая прошедшие годы, мы и представить не могли, какие события и судьбы нам уготованы в этом бурном и жестоком времени: две революции, три войны, взлеты, падения, крушения идеалов. Какой писатель-фантаст мог придумать такой сюжет ?
Обосновавшись в Москве на Чистых прудах, мы зажили размеренной, достаточно обеспеченной жизнью. После рождения младшего брата Николая в 1899 году мы переехали в большую пятикомнатную квартиру на втором этаже дома, занимавшего целый квартал и выходившего другим фасадом на Петровку и Неглинную. Во время известных событий 1917- 1918 гг. в этом доме  располагалась типография, где печатали революционную литературу, в том числе «Известия Военно-революционного комитета». Поэтому с началом революционных и военных действий в Москве в 1917 году наша семья невольно оказалась в центре политических и военных событий, когда сначала юнкера и офицеры, а потом рабочие и революционные солдаты устанавливали власть в Москве. И всем нужны были газеты, журналы и книги. Именно тогда я понял силу печатного слова.

Мы были достаточно хорошо обеспечены, поэтому мать, сама получившая достаточно хорошее образование в Варшаве, настояла, чтобы я, помимо занятий в гимназии, занимался дома вместе с другими детьми еще дополнительно английским   и французским языками. Немецкий был исключен сразу, наверное, как недостойное напоминание о неудачнике отце.

Наша жизнь протекала достаточно спокойно и благополучно, денег в доме хватало, помимо постоянной няньки для младших детей Марфуши, была также приходящая прислуга. Марфуша в нашем доме постепенно стала, как член семьи. Дети подрастали, и она все больше и больше занималась хозяйством вместе с матерью, но так как это занятие для матери всегда было какой-то обязанностью, то с течением времени все домашние дела практически перешли к Марфуше. Все дети ее очень любили. Няня всегда нас защищала, правы мы были или виноваты, она всегда была на нашей стороне, и даже когда нас наказывали, а наказывала нас только мать, она всегда старалась то куском пирога, то просто лаской смягчить наказание.

Марфа Ильинична Рябова, так она писалась по паспорту, была простая деревенская девушка, приехавшая в Москву из Рязанской губернии, к работавшим в Москве сестрам в прислуге уже несколько  месяцев. Позже, когда я ушел из дома и стал гастролировать с различными цирками по всей России, когда попадал в Москву  и приходил к матери, я находил там то давно ушедшее чувство  детства и юности. В немалой степени этому способствовали сестра Лиза и Марфуша, которая прожила в семье до самой смерти матери в 1935 году.

Сестре я всегда был благодарен за ту поддержку, которую она мне оказывала. Хотя Лиза была моложе меня на два года, она всегда умела прийти вовремя на помощь, была гораздо практичнее, чем я. Эту помощь и поддержку я ощущал в течение всей своей жизни, даже в те жестокие времена, когда после заключения и последующей ссылки, не имея права находиться в Москве, я всегда знал, что сестра  приютит, накормит, поможет увидеться с семьей, хотя это было небезопасно и для нее самой, и для ее мужа Владимира, и детей. Чего не могу сказать о брате Николае.
Так уж сложилось, как это часто бывает в многодетных семьях, один из детей становится самым дорогим и самым любимым, которому прощается то, что не прощается другим детям. Такая роль досталась Сергею, а с нею и то повышенное чувство исключительности, порою переходящее в эгоизм. Этому немало способствовали воспитание матери и чувство обожания, которое испытывал к Сергею его отец  Александр Сергеевич.

Отношение отчима к нам, старшим детям, стало позже одной из причин моего ухода из дома, чтобы начать самостоятельную жизнь.

Я не могу сказать, что он относился к нам плохо, скорее это было просто невнимание к неродным детям. Закончив с отличием  Московский университет, он несколько лет стажировался за границей в Германии и Швеции. Занимая достаточно высокое положение в шведской торговой фирме, он получал высокое жалование, что позволяло матери практически каждый год один-два месяца проводить за границей. Будучи достаточно образованным человеком, Александр Сергеевич придерживался либеральных взглядов с позиции того времени – начала двадцатого века.

Критиковал самодержавие, ратовал за укрепление земства, любил высказать все это в кругу своих друзей, таких же достаточно обеспеченных, немного барственных московских интеллигентов.

С восторгом приняв февральскую революцию, он достаточно спокойно отнесся к октябрьской, как говорил позже, ничего в ней не поняв. Имея большой опыт во внешнеторговой деятельности, он был принят на работу в один из создававшихся в то время народных комиссариатов (министерств), занимавшихся строительством и закупкой оборудования для вновь строящихся машиностроительных предприятий по выпуску первых советских автомобилей. Имея большой опыт работы с иностранными компаниями, он получил хороший оклад и возможность пользоваться пайком в спецраспределителе, что по тем временам было немаловажно. Судьба отнеслась к нему почти благосклонно, практически не потревожив и ничего не изменив в его жизни в эти бурные, вихреподобные военные и революционные годы. Скончался он в 1929 году на руках матери после недолгой болезни.

В своем повествовании я немного забежал вперед, чтобы кратко обрисовать, что собой представляла моя семья, какие мои корни, но в дальнейшем буду говорить только о том, что видел сам, в чем участвовал, чем горжусь, а о чем не хочется вспоминать.

Надеюсь, что это будет правдивый рассказ человека, бывшего циркового артиста, участвовавшего в двух войнах, в двух революциях, «рецидивиста», получившего два срока заключения и… реабилитированного как невиновного.
Я представляю, как будет трудно показать на примере судьбы одного человека и горечь поражения, и радость достижения поставленной цели, и решимость преодолевать новые преграды…

 

Глава 2. Московская юность

Москве поезд подъехал, когда совсем стемнело. Разглядеть древний город, о красоте которого мы столько слышали, не удалось. Пламенело в вечернем закате только небо над ним. Толстая дама в купе растроганно перекрестилась: «дал Бог – приехали. Голубушка Москва! В который раз приезжаю сюда из-за границы, и каждый раз плачу».

Торопливо попрощались с попутчиками по вагону, обменявшись адресами, визитками. Узнав, что мы устраиваемся на новом месте, пригласили бывать у них. Каждый стремился быстрее заняться своими делами, многих встречали родственники, знакомые, толпившиеся на перроне вокзала. В вагон ворвались носильщики. Двое или трое подхватили наши вещи и потащили к выходу. Мы поспешили за ними.
Через десять минут мы уже ехали на извозчике по улицам Москвы. С нами были только несколько чемоданов, которые сопровождала горничная матери на другой пролетке. Остальной багаж должен был прийти позже. Все вокруг было необычно и удивительно контрастно. Впечатления сменялись, как картинки в синематографе.

Огромные дома, блеск электричества, грохот конки, беспрерывное движение экипажей и только недавно появившихся автомобилей по тесным улицам, людских толп по нешироким тротуарам, улица Ильинка с великолепными особняками. И вдруг ; огромная, кажущаяся пустынной от своей огромности Красная площадь. Бегущие по ней экипажи казались игрушками. А впереди – Кремль.

Пролетка вкатилась в сводчатые ворота, и часы над ними мелодично проиграли известный мотив. Вот и старые знакомцы по открыткам: терема, церкви, дворец, Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Уже и Кремль позади. Проехали мимо монументального храма Христа Спасителя. Он не был освещен. Трудно понять, хороша ли будет при свете дня эта огромная глыба.

После приезда в Москву семья несколько недель жила в гостинице «Эрмитаж», известной каждому москвичу на Трубной площади своим знаменитым рестораном. С этой гостиницей у меня связаны и другие воспоминания, когда в январе 1918 году я располагался в ней со своим отрядом перед отправкой  на Восточный фронт.
Через некоторое время мы переехали в съемную квартиру.  Я и Николай продолжили свое обучение в гимназии. Лиза занималась дома с приходящим учителем по общим предметам, а с матерью ; языками. Мама считала, что девочке достаточно домашнего воспитания, но главное ; удачное замужество и умение вести себя в обществе.

Мать, владея блестяще французским и польским языками, достаточно свободно говорила на немецком, а за несколько проведенных в Москве лет научилась хорошо и русскому языку, но писать любила на французском.  Уже будучи в действующей  армии вольноопределяющимся, я получил от неё несколько писем, где почти половину письма составляли предложения на французском языке и была видна работа цензуры ; замазанные предложения. Но здесь все зависело от образованности цензора ; если ему давалось разобраться в почерке и знание французского позволяло уловить смысл письма, то все проходило удачно, в противном случае в письме преобладал зеленый цвет – цвет цензора. Что касается меня, то я никогда не мог похвастаться способностью к языкам. Я достаточно свободно изъяснялся на польском и хуже на немецком, с трудом читал письма матери с вкраплениями на французском.

Позже, выступая на арене цирка и в чемпионатах французской борьбы, где было очень много иностранцев, я несколько усовершенствовал свои познания в языках, тем более, что вся цирковая терминология была на французском. Мать, впоследствии наблюдая за моими «успехами», не раз говорила, что у меня плохая наследственность, намекая на то, что отец также не обладал большими способностями к учению. Зато сестра и младшие братья не имели трудностей в изучении языков, как-то им все удавалось достаточно легко, особенно Николаю, который впоследствии, уже работая в Иране, Турции, Афганистане, свободно говорил на фарси и тюркском.

В 4-й Московской гимназии, куда меня определили после переезда, я  учился не особенно прилежно и последние два года имел постоянные переэкзаменовки при переходе из класса в класс, что вызывало у отчима, как я теперь понимаю, вполне объяснимые нарекания в мой адрес. Кроме того, в связи с переездом и обустройством на новом месте, был потерян целый год, поэтому я был самый старший в классе и выглядел, как недоросль. Этому способствовало и то, что бог не обидел меня силой и комплекцией, а мои интересы отличались от интересов моих товарищей по классу. Я все больше задумывался о том, чтобы начать самостоятельную жизнь, отличную от той размерной и, как мне казалось, скучной, которой жила наша семья. К этому времени я узнал, что такое цирк, спорт, атлетическая борьба.

Я выделялся среди товарищей крепким телосложением, кроме того, последние два года усиленно занимался дома силовыми упражнениями, гирями, штангой, гимнастикой, а что касается борьбы, то даже мои товарищи из старших классов не отваживались вступать со мной в единоборство. Физическая сила и готовность всегда прийти на помощь слабому придавали мне определенный авторитет. Хочу отметить, что это были не драки, не бокс, а именно борьба, как тогда было принято, на поясах с классическими захватами верхней части туловища без подножек. Как раз в эти годы в цирке начались регулярные выступления сначала иностранных, а затем русских борцов, и мы, гимназисты, подражая им, устраивали свои чемпионаты по борьбе. Тогда же было модно мериться силой, поднимая тяжести. Я легко проделывал различные упражнения с пудовой гирей, поднимал 20 ;30 раз одной рукой двухпудовую.

Всё это настолько увлекало меня, что не оставалось времени для нормальной учебы. Я часто пропускал занятия, чтобы посмотреть выступления борцов, атлетов, работающих с тяжестями, артистов, выполняющих силовые номера, и многое другое. Меня манил этот загадочный мир красоты силы, спортивного азарта и побед. Только через несколько лет, поработав профессионально на арене, я понял, что это лишь парадная сторона жизни цирка и спортивных чемпионатов, а «кухня» спортивных побед и яркой и праздничной цирковой жизни имеет совсем другие ароматы.
Как-то в 1901 году мы всей семьей несколько недель провели в Петербурге, где я впервые увидел белые ночи. Вообще этот город оставил у меня неизгладимые впечатления. Как бы он не ни назывался ; Петербург, Петроград или Ленинград, его ни с чем не сравнимая индивидуальность вызывала во мне чувство гордости за свою Родину. Я множество раз приезжал в этот город, и каждый раз восхищался великолепием его дворцов, набережных, площадей, проспектов, улиц. Считая себя коренным москвичом, ревниво отношусь к сравнению достоинств Москвы и Северной столицы, и все-таки, как не обидно, должен признать красоту этого города.
Как-то гуляя по городу, я увидел афишу, в которой в ближайшее воскресение публика приглашалась на соревнования по французской борьбе. К этому времени я уже знал имена известных борцов и атлетов, сам занимался атлетической гимнастикой, поэтому решил обязательно посетить соревнования. По-моему, это было первое спортивное мероприятие, на котором я был.

На окраине города в царстве столичных молочниц ; на Малой Охте, рядом с церковью св. Марии Магдалины находились увеселительный сад и театр «Светлана». Просуществовали они недолго ; всего два года, несмотря на внушительные затраты антрепренера Алексеева. Местный настоятель церкви через епархию добился закрытия увеселительных заведений по соседству с кладбищем, где под звуки музыки и гул толпы совершались панихиды и предавались земле тела умерших.
Я был маленьким гимназистом, и так как Министерством народного просвещения руководил добрый дяденька Делянов, совершенно чуждый политики в гимназиях, то я свободно резвился на улице, играл в «бабки», подружился с фабричными детьми, родители меня тоже не очень ограничивали в свободе действия, поэтому я жил, как цветок в поле.

Борьба уже вошла во вкусы «садовой» публики, и многие зрители хорошо знали известных борцов: сильного поляка Пытлязинского, известного своими скандалами Мора, страшного турка Ибрагима Кара-Ахмета, с успехом боровшихся в цирке Чинизелли. Русских имен было мало. Но у простого зрителя, увлекавшегося до драки французской борьбой, на этом зрелище кумиром был мясник Трусов. Подъем национального чувства при виде русского богатыря, ломавшего заграничных борцов, был очень сильный. Мастеровые, приказчики, ученики, гимназисты отказывались от обеда, копили и воровали деньги ; лишь бы попасть на борьбу. Вот какую картину всеобщего увлечения и истинного русского воодушевления при победе Трусова я припоминаю сейчас.

Вся Малая и Большая Охта ; словно во время мобилизации! Заборы, столбы, ларьки, пристани заклеены громадными афишами, извещающими почтенную публику о борьбе Трусова с Казуляком в саду «Светлана». Во всех мастерских, трактирах и чайных идут оживленные споры и заключаются пари. Целые группы фабричных и мастеровых, пропивших деньги с утра, отправляются в сад окружным путем, чтобы перелезть за рощей и пустырем, где заканчивался сад, через забор. У меня в кармане было 30 ; 40 копеек, поэтому при желании я мог бы купить билет, но возникшая возможность попасть на представление бесплатно настолько увлекла меня, что я поддался порыву и вместе с толпой устремился в конец сада. Я ничем особенно не отличался от людей вокруг меня. Одевали меня достаточно просто – полотняные брюки, косоворотка и гимназические фуражка и ремень, которыми я очень гордился. Фуражку с кокардой гимназии пришлось спрятать под рубашку, чтобы ничем не отличаться от других. С одной из таких групп безбилетников я проделал достаточно большой путь. Мы обошли вокруг всей Охты, чтобы подойти к саду с задней стороны. Нам встретились ещё  два любителя спорта, собирающихся проникнуть внутрь сада. Один из них судя по одежде был мастеровой, а второй – подросток моего возраста. Они стояли у забора и смотрели в щели, нет ли кого поблизости из администрации. «…Лезь не робей!» ; быстро проговорил мастеровой и несколько пар ловких ног живо перемахнули через забор. Я, однако, задел за гвоздь ремнем, он расстегнулся, и фуражка полетела в канаву. Очутившись в саду, оглянулись. Вокруг никого. Смущенный, я быстро подобрал фуражку. Мои спутники, видя мою неловкость, весело рассмеялись, и это как-то разрядило напряженную обстановку.

Далеко за аллеей гремела музыка. Минут через десять мы были уже на главной площадке  и смешались с пестрой толпой. Борьбу пришлось ждать, она была последним номером программы. Но вот на сцену вышли и борцы. К их выходу весь забор вокруг площадки был облеплен бесплатными зрителями, среди которых нашлось место и мне, и никакая сила не могла согнать нас. Мне было все хорошо видно, но сидеть на заборе было очень неудобно, и я все время ерзал, опасаясь свалиться. Между тем публика на заборе все более эмоционально переживала события на ковре. Восклицания лились рекой: «…Го-го-го! Лупи его! Под микитку! Мыль, мыль шею-то его! Браво-о! Трусов! Не сдавай! Загрябь его!...» Весь забор жужжал, махал руками и ногами словно горящий муравейник. Один подмастерье – драненький, пьяненький, грязный, как будто не мылся целый месяц, с трясущимися руками и жиденькой бородой в пылу восторга сорвался с забора и шмякнулся в сад к ногам испугавшихся зрителей. Его тут же вывели. Но он и сам прямо бежал к выходу и через пять минут снова был на заборе.

Когда Трусов, поднявши Казуляка к себе на грудь, завертел мельницей и вдруг резко бросил противника на спину, я не знаю, что сделалось в саду. Тут никто не интересовался, прижат или не дожат лопатками лежащий внизу борец. Весь сад заревел, как зверинец. В воздухе мелькали зонтики, шляпы, шапки, трости. Мастеровые от восторга тузили друг друга. Вдруг часть забора не выдержала, затрещала и повалилась вместе с людьми в сад. Все «заборные посетители» очутились в толпе приличной публики и, расчищая себе путь кулаками, бросились к  сцене, ревя «Трусов! Браво-о! Ура-а!». Вернувшись вечером домой, я с восторгом рассказывал о всех перипетиях своего приключения. Отчим, усмехаясь, расспрашивал подробности, а мать, узнав, что я падал, лазил по заборам, вместо ужина отправила меня мыться. Так мне запомнилось первое посещение  соревнований по борьбе.

Вернувшись в Москву перед самыми занятиями, я поделился с товарищами-гимназистами тем, что увидел на соревнованиях. По отношению к своим товарищам я всегда старался быть справедливым, никогда не пользовался превосходством физической силы, но и не давал спуску зазнайкам из богатых дворянских и купеческих домов, которые относились к нам ; из менее обеспеченных семей ; с пренебрежением. В дальнейшем во время всех испытаний, которые мне пришлось пройти, физическая закалка, спокойствие, способность сконцентрироваться в нужный момент позволили преодолеть все невзгоды, выжить и остаться уважающим себя человеком.

К этому времени я понял, что надо как-то определяться в жизни, заниматься тем, что тебя интересует. Весной 1904 года перед экзаменами, предчувствуя, что опять будет переэкзаменовка при переходе в следующий класс гимназии, я твердо решил поговорить с отчимом и мамой о своем решении уйти из гимназии и начать работать самостоятельно. Как-то вечером после ужина состоялся трудный разговор с домашними, где я и объявил о своем решении. Какое-то время все хранили молчание, хотя, как мне казалось, внутренне были готовы к такому повороту дела. Мать осторожно спросила: «И что же ты собираешься делать?» Я ответил, что собираюсь работать и одновременно буду готовиться для выступления в любительских чемпионатах по борьбе. Отчим, Александр Сергеевич, с сарказмом спросил, что я умею делать и кем собираюсь работать.  Вопрос был для меня, действительно, не простой.

Мне было семнадцать лет, и я заканчивал шестой класс гимназии. Можно было, конечно, попытаться поработать репетитором для гимназистов младших классов, что некоторые мои товарищи из небогатых семей и делали, но, учитывая, что сам я не очень прилежно занимался латынью, греческим, точными науками, это было проблематично. Да и получали  они 12 ; 15 рублей в месяц, а этого явно не хватало для самостоятельной жизни. Можно было также наняться в какое-либо учреждение мелким служащим с жалование 20 ; 25 рублей, но находиться на одном месте за столом в течение 8 часов и выполнять рутинную работу с бумагами казалось мне невозможным, потому что тогда вообще не оставалось времени для занятий спортом. В общем, я не знал, что сказать и что делать.

Отчим смотрел на меня достаточно строго, но я в его глазах видел усмешку и злился, хорошо сознавая, что в общем-то он прав. Мать, видя мое затруднительное положение, и, как я понимал, они с отчимом ранее уже говорили о моем будущем, предложила поступать в военное училище.

В то время можно было поступить в юнкерское училище либо из кадетского корпуса, либо имея шесть классов классической гимназии. Предложение матери меня не очень удивило, так как ей всегда хотелось, чтобы кто-то из сыновей был военным, тем более, что в то время в юнкерских училищах большое внимание уделялось физической подготовке будущих офицеров.

Однако я был против такого предложения, меня не прельщала предстоящая военная муштра в течение двух лет, кроме того, офицеры по своему военному статусу не имели права участвовать в борцовских чемпионатах, развлекательных мероприятиях. Определенную роль сыграло также и мое либеральное воспитание, полученное в семье. Особенного почтения к императорской фамилии у нас никогда не было. Друзья и знакомые, бывавшие у нас дома, а это в основном были выходцы из старых семей московских интеллигентов ; врачи, преподаватели гимназий, университета, инженеры (коллеги отчима) ; придерживались либеральных и атеистических убеждений, разделяя в какой-то степени в то время модные социал-демократические идеи. Правда, кроме словесных и достаточно бурных сражений в гостиной, они не могли, да и не хотели ничего делать. А вот на нас ; молодежь ; это накладывало достаточно глубокий отпечаток. Наконец, я собрался с духом и сказал, что, может быть, буду цирковым артистом.

«Ого! Цирк? Это звучит торжественно. – Холеное лицо отчима, тщательно выбритое, но с каштановой бородкой, оживилось. – Однако хочу предупредить. Цирк – трудное поприще. Чтобы стать известным артистом, нужно обладать здоровым, умным, мужественным эгоизмом. Он у тебя есть? Сомневаюсь. Ведь надо суметь пробиться сквозь массу посредственностей, растолкать их локтями, в буквальном смысле уложить на пол, стать на них, сделаться на голову выше их и только тогда – блистать. Нет, не сумеешь ты это сделать. Это не для тебя. А тогда зачем идти в цирк? Чтобы, в свою очередь, стать для кого-то подпоркой? Не надо. Не иди на арену!» ; с гримасой отчим замотал головой.

Я не отвечал. Спорить не хотелось. Именно с этим насмешливым и чересчур уж «взрослым» человеком, которому, как мне казалось, в конце концов, безразличны мои мечты. Однако, как показало ближайшее будущее, я очень ошибался, и именно этот насмешливый человек спас меня от серьезных неприятностей.

В такой «обструкционистской» атмосфере мне приходилось выбирать свой дальнейший путь в жизни. Здесь неожиданно на помощь пришла сестра Лиза, девушка, которая и на улицу одна не выходила, а только в сопровождении матери или кого-либо из знакомых, неожиданно проявила свой характер, предложив родителям смириться с моим решением и предоставить мне возможность самостоятельно выбрать, чем я в дальнейшем буду заниматься. Она так энергично отстаивала свою точку зрения, что даже поколебала уверенность отчима. Но мать была решительно против того, чтобы я так рано начал самостоятельную жизнь, тем более выбрав себе профессию артиста цирка. Она была за то, что мне надо получить хоть какое-то законченное образование. После долгих споров и по настоянию отчима было решено, что я могу продолжить образование в Московском коммерческом училище, которое давало возможность получить неплохое место в крупной российской или иностранной компании.

Отчим поехал к директору гимназии и ходатайствовал о том, чтобы мне разрешили сдать экзамены за шестой класс, и директор, который относился ко мне с симпатией, видя мои спортивные успехи, пошел навстречу. Экзамены я сдал с трудом, но, в конце концов, выпускной лист за шестой класс я получил. Начинался новый этап в моей пока еще короткой биографии.

На новом месте я достаточно быстро освоился, а мои новые товарищи отнеслись ко мне хорошо, помогая в учебе по специальным дисциплинам, которые мне были совершенно не знакомы. Я, в свою очередь, постарался заинтересовать их спортом, приглашал на матчи по французской борьбе, много рассказывал о знаменитых атлетах. Тогда я уже достаточно серьезно изучал специальную литературу по борьбе, боксу, а своими знаниями охотно делился с товарищами. Многих это, действительно, увлекло и впоследствии мы не раз вместе посещали спортивные мероприятия, болели за того или иного борца или боксера. Надо отметить, что атмосфера, царившая в училище, в значительной мере отличалась от той, что была в гимназии. Здесь не было постоянного контроля за поведением учащихся, не было классных наставников, было более свободное посещение занятий. Много времени давалось на самостоятельную подготовку. Это скорее напоминало атмосферу университета. Среди тех, кто учился, многие были из семей промышленников, купцов. Здесь я узнал, что некоторые мои товарищи также начинали с гимназии, а затем по настоянию родителей, чтобы быстрее войти в семейное дело, продолжали свое обучение в коммерческом училище.

В училище не было резкого деления на богатых и бедных, не чувствовалось национальной розни и угнетающей муштры, дышалось легче и свободнее. Среди преподавателей было немало опытных, с прогрессивными для того времени взглядами. Они не заставляли зубрить, а стремились заинтересовать учащихся предметом и передать им знания. Влияние таких преподавателей на учащихся было огромным.

Любимым преподавателем у нас считался К.С. Гордиевский. Блестящий знаток истории, особенно русской, он вдохновенно рассказывал о прошлом народов, населявших Россию, и, зачастую отвлекаясь от темы, импровизировал и рисовал картины далекого будущего человечества. Именно он привил нам любовь к Родине, к народу и заставил в меру нашего разумения осмыслить все, что происходило вокруг. По совету Гордиевского многие из нас прочли «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса и ещё кое-что из социал-демократической литературы. Гордиевский, безусловно, помог формированию наших характеров и взглядов.

Физическую подготовку в училище вел преподаватель гимнастики Ю.М.Яковлев. Это был разносторонний спортсмен, занимающийся гимнастикой, лыжными гонками и велоспортом. Будучи членом Замоскворецкого спортивного общества он часто выступал на соревнованиях любителей и достаточно неплохо, занимая призовые места.  Некоторые мои товарищи также увлеклись гимнастикой, бегом на коньках и велоспортом. Вступили в спортивное общество, где под руководством своих более опытных товарищей показывали хорошие результаты.
Весной 1906 года в нашем коммерческом училище состоялся гимнастический вечер. В программу вечера были включены различные гимнастические упражнения, проделанные безукоризненно под мелодию, исполнявшуюся учителем музыки Гуркевичем на пианино. Этот вечер показал, насколько хорошо поставлена физическая подготовка в училище. Лучше всего были исполнены упражнения с деревянными булавами, прыжки в высоту и групповые прыжки через коня. Вечер закончился провозглашением многолетия Государю Императору. В виде особой благодарности за внимание и добросовестную работу по подготовке спортивного вечера учениками были поднесены директору коммерческого училища и преподавателю Яковлеву памятные серебряные жетоны.

Мне очень нравилась география, которую нам преподавал Южин, дальний родственник знаменитого актера. Он не был сухарем, бездумно водившим указкой по географической карте. В его рассказах мы, словно, видели Земной шар, узнавали разные страны, путешествовали по морям и океанам. И этот преподаватель часто выходил за рамки урока. Не всегда прямо, чаще иносказательно, он показывал ученикам изнанку жизни народов, их беды и горести, их стремление к свободе и лучшей доле.

Бывало, закончится урок географии, ребята отдыхают, а мы с моим другом Колей Степановым бродим по коридорам, и до меня доносится взволнованный шепот моего друга: «Здорово, правда?… Объехать бы всю Землю, посмотреть, как люди живут в Америке, Африке, а если съездить в далекую Австралию?…»

Как раз в это время много говорилось об Англо-бурской войне в Южной Африке и многие из нас мечтали, как бы они участвовали в борьбе свободных переселенцев против колониальных войск Британской империи.

Слова «свобода», «братство», «равенство», наверное, были одни из наиболее часто упоминающихся слов перед революцией 1905 года. Но как надо жить и что для этого надо делать, мы пока не знали, многое не понимали, и это понимание пришло к нам очень скоро.


Глава 3. Путь в революцию

Здесь,  в училище, я впервые познакомился с запрещенной литературой социал-демократического содержания. Такую литературу тайком приносили некоторые учащиеся, которые были близки к студенческим и рабочим марксистским кружкам. Знакомство с революционными идеями определило в дальнейшем мой путь и во время Великой октябрьской революции, и во время Гражданской войны.

Среди московской либеральной интеллигенции модно было обсуждать, как тогда казалось на рубеже веков, передовые идеи народовольцев. Конечно, их призывы о допустимости всех средств, в том числе террористических актов, при достижении своих целей отвергались, но обсуждение самих идей об улучшении жизни народа, свержении самодержавия приятно щекотало нервы, позволяя с замиранием сердца думать о своей прогрессивности. Такие жаркие споры неоднократно проходили и у нас дома. Конечно, приятно поговорить с умными людьми о животрепещущем после хорошего ужина, за чашкой кофе с коньяком, но в том и заключалась вся прелесть, а по большому счету беда большинства русских интеллигентов ; нерешительность, нежелание принять решение и, в  конце концов, определиться, на чьей ты стороне. Это хорошо было видно и по первой революции 1905 года, и в дальнейшем по семнадцатому году и во время гражданской войны.

Социал-демократических кружков в Москве было достаточно много, часть из них распадалась из-за арестов полицией, часть самораспускалась, так как их руководители были неопытны и мало что сами знали. Однако были организации, которые работали достаточно долго. Вот на собрание такого кружка я и попал впервые. Социал-демократический кружок М. Бруснева, сложившийся в Петербурге, имел группу и в Москве. Она ставила целью распространять революционные и социалистические идеи среди учащейся молодежи и фабричных рабочих. В нашей организации было примерно человек 10 рабочих и 5-7 студентов и учащихся. Нам говорили о марксизме, о том, что придет время, когда рабочие возьмут власть в свои руки и сами будут всем управлять. Мне запомнился вопрос одного из слушателей, наверное выходца из деревни, насчет крестьян. Я узнал, что крестьяне ещё долго не пойдут с рабочими, но, в конце концов, все-таки примкнут к рабочим и образуют тесный союз, а что касается интеллигенции, то ничего более или менее понятно никто так и не ответил. Поэтому у меня создалось впечатление, что мало кто из тех революционеров знал её место в новом обществе.

Рассказывали нам о стачках рабочих в других городах, обсуждалось, для чего эти стачки, как они подавлялись правительством, которое давило бастующих, высылая их в Сибирь и другие места. Однако марксистские кружки того времени делали только первые шаги сближения с рабочим движением. Социализм и рабочее движение пока ещё существовали раздельно.

Большинство вопросов, обсуждавшихся во время собраний, касалось положения рабочих в стране. В газетах, несмотря на цензуру, все чаще появлялись статьи о том, что рабочие добились удовлетворения их требований повысить заработную плату, сбавить цены на «харчевые продукты» в фабричной лавке, уменьшить штрафы, уволить приказчика, не увольнять участников забастовки. Большинство требований этих выступлений носило экономический характер, так как руководство этими стачками не осуществлялось социал-демократами. Но к началу 1905 года положение стало меняться, все больше звучали требования политического характера о предоставлении свободы печати, ограничении прав самодержавия, создании выборных органов власти. Это говорило о том, что постепенно к руководству революционным движением приходят подготовленные, в подавляющем большинстве из интеллигенции, люди, разделяющие взгляды социал-демократии.

Идея перемен буквально витала в воздухе и многие, догадываясь о происходивших событиях, улыбались, смеялись и говорили, что вы, мол, мечтатели, что вы только поговорите о свержении самодержавия, что самодержавие имеет огромную силу, опирается на миллионы штыков. Действительно, как будто бы это была мечта, но эта маленькая кучка интеллигентов-революционеров не обращала внимания на то, что ей говорили. Она верила в идею и сеяла те семена, которые, как мы увидели в дальнейшем, падали в хорошую почву и давали хорошие результаты.

Я посещал эти занятия не очень регулярно, так как не хватало теоретической подготовки, кроме того, мало знал о положении рабочих, но идея равенства, братства, борьбы за справедливость мне была очень близка. Кроме того, много времени я уделял подготовке к спортивным соревнованиям, занимаясь атлетикой и гимнастикой, не пропускал ни одного чемпионата по борьбе.

Много позже, в заключении и на бесчисленных пересылках, когда лежа на нарах, мучаясь от бессонницы и бессилья изменить случившееся с тобой, прокручивал в голове свою прошлую жизнь. Тогда мне часто вспоминались разные эпизоды, но чаще всего приходили на память зарисовки и анекдоты сатирических журналов того времени. По-моему, это был своего рода предохранительный клапан, который срабатывал, чтобы человек не сошел с ума от пережитого.

В одном из журналов была зарисовка, где четверо хулиганов-громил со зверскими рожами и с дубинками в руках несут трехцветный царский флаг, а под ним подпись:

Вот четыре патриота.
Встретить их кому охота?
Повстречалась им курсистка,
Будет ей сейчас расчистка.

Черносотенцы начинают избивать беззащитную девушку. Но вот четверо студентов с красными флагами вступаются за девушку:

Смысл хотя и неприятен,
Но для каждого понятен…

Студенты колотят «патриотов» древками флагов и те удирают без оглядки.
Вспомнишь что-нибудь такое, веселое и незаметно отвлечешься от своих бед, а там, если повезет, и забудешься в тревожном сне.

Кстати, такие юмористические истории в картинках в российских журналах появились еще в конце девятнадцатого века. Это были не только забавные, но и любовные истории, на военную тематику, особенно в начальный период войны с Японией и лишь много позже, лет через двадцать, они получили свое широкое распространение в Америке и стали называться комиксы.

В начале 1905 года в социал-демократическом кружке, членом которого я был, мне поручили заниматься физической подготовкой с членами боевых дружин нашего района. Предполагались как общая физическая подготовка, так и обучение некоторым видам единоборств. Занятия проводились на окраине Москвы в одном  из больших складов купца Башкова, который арендовал через подставных лиц член Московского рабочего комитета А.М. Шишков. Он был одним из тех активистов рабочего движения, о которых В.И. Ленин (Ульянов) писал: «… среди рабочих выделяются настоящие герои, которые несмотря на тяжелую, каторжную обстановку своей жизни, находят в себе столько характера и силы воли, чтобы учиться и учиться и вырабатывать из себя сознательных социал-демократов, «рабочую интеллигенцию» .

Боевые дружины были организованы по решению Московского рабочего комитета в связи с обострением политической обстановки в стране и назревавшими революционными событиями. Московский рабочий комитет состоял из представителей рабочих кружков. Все вопросы решались простым большинством голосов, интеллигенты приглашались с совещательным голосом и защищали свои предложения. На интеллигентах лежала литературная работа, доставка заграничной литературы,  реже они использовались в качестве пропагандистов. Каждый листок перед печатью обсуждался на заседании рабочего комитета. Таким образом, впоследствии выработался тип организации интеллигентского и рабочего комитетов, один из членов последнего был также и членом интеллигентского комитета и являлся, таким образом, посредником между этими организациями. Такой характер организации революционного движения был оформлен уставом Московского рабочего комитета.

Последствием такой организации работы явились недоразумения, перешедшие в серьезный конфликт между «нижней» и «верхней» палатами. Интеллигенты стремились к широкой массовой пропаганде и агитации, но необходимость придерживаться устава заставляла их обращаться к рабочему комитету для распространения литературы. Члены рабочего комитета были более склонны к кружковой работе, требовали контроля и права редакции каждого выходящего издания, отказываясь в противном случае распространять литературу на своих фабриках и заводах. Одной из причин такого положения являлось то, что многим руководителям рабочих кружков да и некоторым членам Московского рабочего комитета не хватало теоретической подготовки, чтобы  правильно осознать создавшуюся предреволюционную ситуацию.

 Я не берусь оценивать эффективность работы Московского рабочего комитета в то время, так как об этом написаны горы литературы и историками, и экономистами, которые профессионально отметили и достоинства, и недостатки его деятельности. Мне только хотелось показать, насколько трудно было определиться молодому человеку, воспитанному на идеалах равенства, братства, необходимости прийти на помощь бедному в этом быстро меняющемся мире.

Кроме занятий физической подготовки, мне все чаще давали поручения по распространению нелегальной литературы в учебных заведениях. Для этого я использовал свои старые знакомства с товарищами по гимназии, в коммерческом училище, помогал активистам из студентов.

История событий первой русской революции 1905-1907 гг. в Москве достаточно хорошо описана как её участниками, занимавшими ответственные посты в Московском революционном комитете, так и рядовыми исполнителями. Добавить здесь что-то достаточно трудно. Хотелось бы отметить только некоторые детали, которые более полно характеризовали бы те бурные события.

К этому времени Россия уже фактически проиграла войну с Японией ; 200 тыс. убитых, 100 тыс. томятся в плену, погублен флот, взяты Порт-Артур, Ляоян, Мукден и Телин. В обществе среди гражданского населения преобладают подавленность и возмущение, среди военных – стыд и растерянность. Несчастная и ненужная война, объявленная некомпетентным правительством с одобрения Николая II против желания народа, переполнила чашу терпения.

На этом фоне происходит небывалый подъем революционного движения, в которое все больше и больше вовлекаются солдаты и унтер-офицеры, а также либеральная интеллигенция. С притоком новых сил все больше раскручивается маховик неотвратимости революционных событий. Этому способствуют и активизация работы уже прошедших необходимое обучение и имевших опыт революционной работы профессиональных революционеров, и становившаяся все более массовой издательская деятельность социал-демократии: листки, прокламации, нелегальные брошюры и многое другое. В этой литературе, рассчитанной, прежде всего, на народные массы, просто и доступно излагались цели, задачи и пути их достижения. 

События, происшедшие в январе 1905 года в Петербурге, всколыхнули всю Россию. В ответ на них вспыхнули забастовки в разных концах страны: Москве, Риге, Варшаве, Баку, Киеве, Харькове, Екатеринославле, Вильно, Одессе, Самаре и многих других городах. Всеобщие стачки приводили к тому, что в некоторых городах останавливалось течение повседневной жизни: не выходили газеты, отсутствовало электричество, не работали конки, движение поездов приостановлено, не работали заводы и фабрики, закрылись магазины. Такая же картина наблюдалась и в Москве. Основными лозунгами того времени были: «Да здравствует всеобщая стачка!», «Да здравствует всенародное Учредительное собрание!», «Долой самодержавие!»

Боевые дружины, созданные Московским комитетом, спешно вооружаются револьверами и винтовками со складов московского гарнизона, охрану которого несли солдаты, выписавшиеся из госпиталей после ранений, полученных на русско-японском фронте и сочувствовавшие революционному движению. В это же время организуются солдатские комитеты, работу в которых проводят члены Московского революционного комитета. Среди солдат работа проводилась с учетом того, что подавляющее большинство солдат и унтер-офицеров были выходцами из крестьян, поэтому они хорошо знали обстановку в деревне, которая усугублялась и продолжающейся мобилизацией, и огромными налогами на землю (крестьянская земля облагалась податью, в 8 раз большей, чем помещичья) и многим другим.  Лозунги для агитации среди солдат были: «Долой самодержавие!», «Долой войну!», «Да здравствует народное правление!», «Земля крестьянам!».

На всех митингах и собраниях революции 1905 года основной идеей было то, что народ должен взять управление в свои руки. Народ должен свободно избирать своих представителей от всех классов русского общества, без всяких ограничений. Народные представители, большинство которых должно быть от рабочих и крестьян, составят Временное правительство или Учредительное собрание и объявят народную волю. Прежде всего, будет объявлено прекращение войны с Японией и будут удовлетворены все требования угнетенных классов. Власть самодержавного царя будет уничтожена навсегда и взамен её установлено народное правление в виде демократической республики на основе всеобщего, равного, прямого и тайного  избирательного права при единой законодательной палате.

Недаром эта революция называлась первой предвестницей двух последующих, которые позволили достигнуть поставленных целей все усиливавшейся и набиравшей революционный опыт российской социал-демократией. Перманентный революционный процесс, то усиливающийся, то идущий на спад, продолжался по всей стране вплоть до 1907 года. Результаты этого процесса хорошо известны – проиграла революция, на тот момент силы были неравны. Царское правительство где кнутом, где пряником сумело восстановить управление, правда, ценой гибели десятков тысяч людей с обеих сторон.

Мое участие в этих событиях было достаточно скромным. Сначала, когда на московских улицах стали строить баррикады, мне пришлось с товарищами из боевых дружин работать день и ночь ; вот где пригодилась моя физическая сила. Переворачивались вагоны, конки, снимались чугунные ворота, укладывались мешки с песком, строились ячейки для стрельбы. Самое удивительное, что все зрелищные мероприятия, в том числе и цирк, работали в обычном режиме. Функционировали кафе, трактиры, рестораны, где собиралась многочисленная публика, у всех было какое-то праздничное настроение, много было гуляющих. В толпе можно было видеть и мастеровых в спецовках, и барышень под руку с франтоватым молодым человеком, кухарок с кошелками, солдат, раненых офицеров из многочисленных московских госпиталей, почтенных отцов семейств из служащих. Кого я действительно не видел, так это городовых и жандармов, которые в это время, наверное, брали первые уроки конспиративной работы.

Отличительная примета того времени на улице ; это группа рабочих, один - два солдата, несколько молодых людей в форменных фуражках гимназистов, студентов, учащихся различных училищ, и на весь этот отряд две - три винтовки, у некоторых наган, у каждого на рукаве красная повязка. Из этих групп в каждом районе города формировались отряды бойцов. Составлялись списки отрядов, назначались старшие и командиры, причем это были люди, основными преимуществами которых были громкий голос и знание революционной лексики.

Одним из членов такой группы был и я. Особым знаком активного участника революционного действия было наличие оружия. Как я уже отмечал, оружие доставали с армейских складов, из оружейных магазинов, некоторые солдаты из Московского гарнизона приходили с оружием небольшими группами, многие были вооружены охотничьими ружьями. В самом начале событий нашей боевой дружине, с которой я занимался физической подготовкой, удалось разоружить охрану одного из воинских поездов, стоявших на товарной станции из-за забастовки железнодорожников. Сам процесс экспроприации оружия прошел очень быстро и без всякого сопротивления со стороны солдат. Эшелон уже несколько дней стоял на путях между станциями, не было паровоза, солдаты не получали ни приказов, ни продовольствия. Начальник охраны – служака-фельдфебель ; под страхом нагана не отпускал солдат, которые все порывались сбегать в город добыть хлеба и узнать, что происходит. Когда мы подошли к теплушке, где обитала охрана, нас остановил часовой и приказал не подходить к эшелону, так как там находится воинское имущество. Впоследствии мы узнали, что это было тыловое обеспечение одной пехотной дивизии: полевые кухни, оборудование для лазарета, штабная мебель и прочее. Пока мы выясняли отношения с часовым, нас окружили высыпавшие из вагона солдаты, которые забросали вопросами, о том что происходит в городе, кто и с кем воюет. Иногда вдалеке слышалась стрельба.

Командир нашей дружины рабочий Люберецкого завода Пресняков стал рассказывать, что началось народное восстание, к которому примкнули и многие воинские части, что теперь будет полная свобода, война заканчивается, в деревне будут раздавать земли помещиков. Всего несколько слов, но как они были приняты. Все тут же закричали «Ура!» и стали качать Преснякова. Солдаты бросились обнимать нас и целовать, мы тоже радовались вместе с ними. На шум из вагона вылез фельдфебель, который, достав наган, приказал примкнуть штыки и разогнать смутьянов. Солдаты стали объяснять, мол, война заканчивается и надо возвращаться домой, чтобы не опоздать к дележу помещичьей земли. Однако унтер оказался не робкого десятка, он выстрелил над нашими головами и, когда все, оторопев, стали пятиться назад, а некоторые из солдат полезли обратно в вагон то ли за винтовками, то ли от греха подальше, приказал схватить нас. Подходя к нашей группе, он мимоходом дал затрещины двум солдатам, оказавшимся под рукой.

Это беспричинное рукоприкладство возмутило меня до такой степени, что, забыв про опасность и преодолев небольшое расстояние между нами, я схватил его за ремень и по всем правилам борьбы на поясах провел эффектный прием. Мгновение и, мелькнув сапогами над нашими головами, унтер лежал на лопатках, если бы здесь был спортивный судья, то он незамедлительно объявил бы полное «туше». Все были настолько потрясены, что несколько секунд оторопело смотрели то на меня, то на унтера, который лежал без движения на спине и только хлопал глазами. Кто-то из солдат стал помогать ему подняться, наши закричали опять «Ура!» и хотели качать меня, я с трудом увернулся от них, и, подобрав револьвер, подошел к фельдфебелю, который тихо стонал, поддерживая поврежденную руку. Имея большой опыт получения спортивных травм на борцовском ковре, я ощупал сустав и понял, что у него выбито плечо, на которое он упал после моего броска через бедро. Пострадавший смотрел на меня со страхом в глазах, подумав, наверное, что я продолжу экзекуцию. Я, как мог, успокоил его, заставил снять шинель и гимнастерку, осмотрел вывих и, специально не предупредив, резко дернул за руку. Тот вскрикнул и чуть не потерял сознание. Однако сустав встал на место, и боль практически прошла.

Такие травмы часто имели место во время тренировок, особенно у начинающих борцов, не успевших сгруппироваться во время броска соперником. Наш командир предложил солдатам присоединиться к группе и идти в город, чтобы принять участие в митингах и показать народу, что солдаты вместе с ним. Однако присоединились к нам только 3-4 человека, да и то, как оказалось впоследствии, это были выходцы из ближних к Москве губерний, которые надеялись таким образом быстрее добраться домой.

Когда мы уходили, фельдфебель просил меня отдать револьвер, и я было согласился, мне даже было жаль этого человека, но что-то мне не понравилось в его глазах: страх, злоба ; это точно и еще что-то. Я подумал и не стал рисковать. Его солдатский наган я забрал с собой. Через несколько дней в штабе, располагавшемся в Хамовниках, проходил смотр нашей дружины, и я похвастался перед товарищами, как мне удалось добыть оружие, которого, кстати, в отряде очень не хватало, и наш командир Пресняков заставил обменять теперь уже мой наган на старый бельгийский браунинг. Как не жалко мне было расставаться с таким боевым револьвером, но он убедил меня, что для авторитета командира у него должно быть хорошее оружие, а мне, мол, и такой сойдет.
Надо сказать, что в эти бурные событиями дни я не всегда приходил домой ночевать, и мои родные очень беспокоились и за моих младших братьев, и за меня, особенно мать и сестра Лиза. По ночам, а иногда и днем в городе стреляли, улицы были заполнены толпами народа, которые то организовывались в демонстрации, то неожиданно собрались на митинг. Но если на младших братьев большое влияние оказывал их отец, который просто не пускал их на улицу, то в отношении меня такой запрет не действовал, и я был относительно свободным человеком. Правда, я старался не злоупотреблять доверием моих близких и каждый день приходил домой, чтобы показать, что я жив и здоров.

Я приносил домой все новости, которые узнавал в течение дня и которые бурно обсуждались как родными, так и знакомыми, которые приходили к нам. Кто-то осуждал меня за столь явное участие в революционных событиях, кто-то одобрял, но равнодушных не было. Один близкий друг семьи ; врач, имевший хорошую частную практику, и вполне обеспеченный человек – яростно защищал меня от всех нападок со стороны осуждающих и рассказывал, что во времена своей молодости в университете тоже принимал участие в работе кружков народовольцев, вел пропагандистскую работу, за что его чуть было не исключили из университета.

Однажды вечером уставший и голодный после патрулирования улиц от бандитов и мародеров, которые под видом бойцов революционных отрядов грабили магазины и прохожих, я пришел домой, имея только два желания: поесть и лечь спать. Младшие дети еще не спали. Все собрались слушать новости о том, что происходит в городе, уже прошел слух, что правительство стягивает в город войска, настроение было  тревожное, и все понимали, что дело близится к развязке. Придя домой и раздеваясь в прихожей, неожиданно из кармана у меня выпал мой старый браунинг. Все оторопели, потому что никто не думал, что я могу иметь оружие. Я стал успокаивать мать, которая чуть не упала в обморок, братья смотрели с восхищением и завистью, и как видно было по их лицам, тоже мечтали заиметь что-либо подобное. Я попытался быстро убрать оружие в карман брюк, так как не был уверен, что утром смогу найти браунинг на месте, глядя на хитрющие рожицы братьев. Однако отчим попросил меня показать пистолет, долго вертел его в руках, потом, положив его в карман, попросил пройти меня в кабинет.

Кабинет отчима был святая святых для всех членов семьи. Туда не разрешалось заходить без приглашения никому, кроме матери, а если кого из детей и приглашали, то только для отчета о каких-либо проступках, после чего следовало внушение и объявлялось наказание. Хотя это касалось в первую очередь младших детей, тем не менее, заходя в кабинет, я тоже испытывал какое-то неудобство, как будто был в чем-то виноват. Я уважал этого человека и всегда считался с его мнением. Разместившись в кресле за письменным столом, он попросил меня сесть и, немного помолчав, сказал, что вполне мне доверяет и не требует какого-либо отчета о моих действиях, так как я уже взрослый человек, но есть вещи, о которых я не должен забывать – это безопасность и спокойствие всей нашей семьи. Оружие в доме ; это источник опасности для всех, если, не дай бог, в доме будет обыск и его найдут. Попросил меня рассказать, где я его взял и при каких обстоятельствах он ко мне попал. Я честно рассказал, что произошло на самом деле и как вместо нагана у меня оказался старый браунинг. Улыбнувшись услышанному, он заметил, что моя революционность нисколько не пострадает и без наличия оружия, а для всех будет спокойнее, если пистолет останется у него, а если его найдут дома, то он скажет, что браунинг приобрел много лет назад для самообороны семьи, когда летом мы живем на даче. В этот день я очень устал, хотелось здорово есть и побыстрее лечь спать, да мне и самому уже порядком надоело болтаться все дни напролет на улице, слушая вначале зажигательные, а потом все более привычные речи митингующих. В душе я понимал, что он прав, поэтому, поспорив для видимости о праве революции на защиту, я согласился.

Мы мирно побеседовали еще несколько минут о том, что я совсем забросил учебу и свои занятия спортом, затем он отпустил меня и, поужинав, я лег спать. С этого времени я почти не участвовал в демонстрациях и митингах, пытаясь заполнить пробелы в учебе и вновь приступив к активным тренировкам. Товарищи по кружку меня не искали, и создалось впечатление, как будто бы во мне больше и не нуждались. Со временем я понял, что революционные идеи, которые будоражили мое воображение в те дни, не имели достаточной почвы, чтобы воплотиться в реальные дела. У меня не было насущной потребности в их реализации, я вырос в благополучной и обеспеченной семье, у меня была цель добиться признания в спорте, а главное, не было соответствующей идеологической подготовки. Не желая самому себе признаваться, скорее это было приключение, которое, тем не менее, в дальнейшем во многом определило мой выбор и место в октябрьской революции. Но для этого понадобились опыт самостоятельной жизни, участие в Первой мировой войне и последующие за ней события.

Мой отход от активного участия в событиях первой революции сберег меня от репрессий, которые начались сразу же, как только восстание было подавлено, царское правительство полностью восстановило свой контроль над страной. Большая часть руководства Московского революционного комитета ушла в подполье, часть эмигрировала за границу, многие были арестованы и получили большие сроки. Многие рядовые члены революционных действий также были арестованы, а затем высланы в другие города под надзор полиции. Несколько сотен людей погибли во время уличных боев с войсками, наводившими порядок в городе. Причем жестокость некоторых военных команд при подавлении восстания была поразительна.

Мне известен случай, как рота солдат Семеновского полка под командованием подполковника наводила порядок на железнодорожной станции Перово. Это было уже глубокой осенью 1905 года. Когда солдаты прибыли несколькими вагонами с пулеметами и тремя орудиями, размещенными на открытых платформах, на станцию, там были следы погрома. Грузовой поезд, застрявший на станции из-за отсутствия паровоза, был разграблен, а груз, зерно, мука частично были разбросаны по путям, а частично грузились окрестным населением на санки и подводы. Возможно, если бы народ при виде солдат разбежался, то, может быть, все закончилось и вполне благополучно, во всяком случае без жертв, но при виде солдат, некоторые стали кричать: «Долой самодержавие!», «Да здравствует свобода!».

Солдаты по команде офицера стали стрелять без разбора. Люди падали, раненные ползли, оставляя кровавые следы. Кто бросил все и успел убежать, те уцелели, а те, кто остался с лошадьми, пожалев награбленное, были перебиты. Выгрузившись, солдаты под командой поручика пошли по улице, которая шла от станции к селу, и всех, кого встречали, били прикладами и ногами, если замечали какой-либо мешок или котомку, стреляли, а если был ранен, докалывали штыком. Раненных, кому удалось уцелеть, не перевязывали, и многие умерли от потери крови. Среди них было несколько женщин. Вернувшись на станцию, офицер приказал доставить к нему все железнодорожное начальство, в том числе начальника ремонтного депо и мастеров. При обыске у кого-то нашли револьвер, всех задержали и заперли в станционном пакгаузе, который охраняли часовые. Это были в основном пожилые уважаемые люди, у каждого были семья и дети.

Так закончился день и прошла ночь. Арестованных не кормили, даже воды не давали. Утром привезли городового, у которого один из арестованных якобы ранее отобрал шашку и наган. Посовещавшись, один из офицеров приказал вывести арестованных на насыпь и расстрелять, командовал расстрелом фельдфебель. Раненных он добил из револьвера. Трупы так и остались не убранными до отъезда солдат. В результате такой карательной экспедиции убитых было около 50 человек. И, как тогда говорили в Москве, таких экзекуций было достаточно много. Большинство пострадавших, конечно, не имели никакого отношения к погромам и сопротивлению на баррикадах. В основном это были зеваки, и, как говорится, просто они оказались не в том месте и не в то время. Правда, следует сказать, что подавляющее большинство таких случаев неоправданной жестокости имело место не в самом городе, а в окрестностях или на окраинах, где в основном проживала беднота.

По прошествии некоторого времени, примерно через 2-3 месяца, следственная комиссия, работавшая в Москве по документам, которые попали к ней в результате разгрома районных революционных штабов, добралась и до рядовых участников событий. К этому времени начались допросы обыски и аресты членов социал-демократических кружков, участников стачек и многих других.

Где-то весной 1906 года в апреле или мае утром, когда я был на занятиях в училище, а младшие братья в гимназии, к нам на квартиру пришли с обыском жандармский ротмистр и несколько полицейских. В это время дома находились мать с Лизой и старой нянькой. Напугав женщин топотом сапог, бряцанием шашек и своей бесцеремонностью, они перевернули вверх дном всю квартиру, особенно просматривая внимательно книги и журналы. У отчима была прекрасная библиотека, несколько сот томов, которую он собирал в течение ряда лет, поэтому процедура обыска затянулась на несколько часов. К слову сказать, офицер попался из читающей публики, удобно разместившись в кресле кабинета, он показывал, какую книгу следует подать с полки, полицейский услужливо доставал, а ротмистр со знанием дела внимательно просматривал, причем это касалось и истории Карамзина, и поэм Боккаччо, и приключений Дюма. Никакой запрещенной литературы дома не было. Я никогда не приносил домой ни брошюры, ни прокламации, а братья, если что и приносили с улицы, то это были листовки, изготовленные на оберточной бумаге, которые нянька использовала для растопки печей.

В ходе обыска полицейские вели себя достаточно пристойно, а офицер даже пытался кокетничать с Лизой, но она была так напугана посторонними людьми, которые не только обыскивали шкафы, буфеты, но и залезли в комод с дамским бельем. При обыске кабинета в ящике письменного стола был найден и старый браунинг, который я принес когда-то. К этому времени собралась вся семья, братья пришли из гимназии, а отчим приехал со службы обедать. Полицейский услужливо подал пистолет ротмистру, тот повертел его, вынул обойму, попробовал передернуть затвор, несколько раз щелкнул курком. Внимательно осмотрел патроны, потом спросил, чей он и когда из него стреляли. Отчим объяснил, что этот пистолет он купил по случаю более десяти лет назад для самообороны, когда семья жила летом на даче. Офицер, осмотрев еще раз пистолет и увидев, что его не чистили несколько лет, сказал, что за оружием надо следить, иначе оно может отказать в нужный момент. Потом, посмотрев на младших детей, на отчима, который был по своей природе худощав, носил очки и выглядел, как преподаватель ботаники в гимназии, посоветовал выбросить это так называемое оружие или сдать в полицию. Как я был благодарен в этот момент своему начальнику отряда, что он отобрал у меня солдатский наган и вручил мне металлолом в виде допотопного браунинга. Если бы дома нашли наган, то результат для меня был бы совсем иной, в лучшем случае суд и высылка в другой город под надзор полиции, в худшем ; реальный срок в тюрьме.

В течение всего обыска офицер только несколько раз посмотрел на меня, не задав ни одного вопроса. Перед уходом ротмистр извинился за причиненное беспокойство, поцеловал руку матери и сестре, а затем пригласил меня проследовать в участок для уточнения каких-то обстоятельств.

Это приглашение было, как гром среди ясного неба и для меня, и для всех остальных домочадцев. Никакие уговоры со стороны матери и отчима не изменили решения офицера. Мне пришлось одеться и проследовать с конвоирами, но не  в участок, а в Губернское жандармское управление. По прибытии туда меня зарегистрировали, т.е. сняли все антропологические данные и заполнили анкету с биографическими сведениями. После чего отвели в камеру небольшой внутренней тюрьмы управления. Я, конечно, волновался, не зная, что мне могут предъявить в качестве обвинения, потому что чувствовал за собой только одну вину; это разоружение фельдфебеля на железнодорожных путях. Но внутренне готовился к худшему, предполагая, что следствию известно, что я участвовал и в подготовке боевых дружин, и в патрулировании улиц города, где меня могли увидеть, а потом опознать множество людей. Никого бы не интересовало, участвовал я в уличных боях или нет, стрелял я в солдат или нет. Раз был в боевой дружине бунтовщиков, значит боевик со всеми вытекающими отсюда последствиями. В камере, где я находился, было около 30 человек и почти все проходили по одним и тем же статьям, т.е. участие в боях против правительственных войск, агитация против самодержавия, участие в незаконных митингах и манифестациях, хотя по последнему обвинению можно было бы привлечь половину Москвы.

Кроме политических, в камере также находилось несколько уголовников, которых задержали при ограблении магазинов и вооруженных разбоях. Сначала они вели себя достаточно нагло и пытались взять верх над всеми остальными, заставляя особенно новеньких обслуживать себя, подвергая других заключенных издевательствам. Но их быстро поставили на место, устроив ночью «темную». Били жестоко, накинув одеяло на голову. Утром двоих отправили в лазарет, а через пару дней остальных уголовников перевели в городскую тюрьму. 

Оказавшись в тюрьме, я достаточно быстро нашел общий язык со своими товарищами по несчастью. Этому способствовало и то, что сразу, как только меня попытались заставить пройти унизительную процедуру «прописки» в камере, а я отказался, на меня набросились три-четыре человека. Результат для нападавших оказался не только плачевным нравственно, но и здоровье их серьезно пострадало. Разбитые носы и головы, вывихнутые руки быстро отрезвили желающих взять верх надо мной. После того, как всё успокоилось, я помог пострадавшим облегчить страдания, применив все свое умение в лечении травм.

Такое отношение к побежденным ; не мстительность ; снискало ко мне уважение со стороны других заключенных. Кроме того, я делал по утрам гимнастику, силовые упражнения, тщательно следил за гигиеной тела, насколько это было возможно в тех условиях. К сожалению, должен констатировать, что многие заключенные сломались нравственно, опустились, были грязные, замкнутые, а оживлялись, если только речь заходила об их бедах. По несколько раз рассказывая, почему они попали за решетку, кто их предал и что они будут говорить на следствии, просили совета у незнакомых людей. Не надо было быть большим провидцем, чтобы понять, что в камере наверняка были люди, которые все это передавали следствию, и, как правило, все болтливые бедолаги получили реальные сроки заключения. Я старался держаться от этих людей подальше. Мне всегда были неприятны грязные, опустившиеся да к тому же болтливые люди. Я и сейчас считаю, что болтливость, желание поведать посторонним людям свои проблемы ; большие недостатки, особенно для мужчины.

Этот мой первый тюремный опыт позволил мне в дальнейшем, в 1937 году, когда меня арестовали по знаменитой 58-й статье, достаточно спокойно принять удар, выпавший на мою долю, и впоследствии помогший выжить в тюрьме, на лесоповале, в ссылке.

Дня через два после ареста меня впервые вызвали на допрос к следователю, где попытались предъявить обвинение как участнику антиправительственного заговора с целью свержения существующего строя. Это было настолько серьезное обвинение, что меня вполне могли вывести на виселицу или, в крайнем случае, приговорить к бессрочной каторге. Сознаюсь, что следователю удалось выбить меня из равновесия, и я лихорадочно думал, что же будет с матерью, с сестрой, братьями, какой позор для семьи. О том, что меня могут повесить, т.е. лишить жизни, как-то не приходило на ум. Я сидел перед следователем и молчал, оглушенный услышанным. Это потом, уже немного придя в себя, я понял всю абсурдность обвинения ; следователь не предъявил никаких доказательств обвинения, показаний свидетелей. Это было жестоко со стороны следствия, но это был лишь один из приемов ведения допроса ; оглушить подследственного тяжестью якобы совершенного преступления, и как поблажка дать возможность признаться в более легком. В общем, этот первый допрос я запомнил на всю жизнь. Я молчал, даже когда следователь спрашивал биографические данные, почему ушел из гимназии, каких успехов добился в спорте. Молчал и все. Чиновник, который вел протокол допроса, так и не записал ни одного моего ответа. Промучившись со мной около часа и поняв, что перегнул палку, следователь отправил меня обратно в камеру.

Признаюсь, что ночью после допроса я так и не заснул. Но утром, взяв себя в руки, я сделал гимнастику, тщательно привел себя в порядок, позавтракал и, взяв в руки какую-то книгу, попытался читать. Сначала не очень понимая, о чем идет речь, я постепенно отвлекся от «черных» мыслей и даже нашел занимательным сюжет. На следующий день меня никуда не вызывали, а через день, вновь войдя в кабинет следователя, я увидел одного из знакомых отчима – адвоката Писемского С., который иногда бывал в гостях в нашем доме. Он объяснил мне в присутствии следователя, что будет защищать меня по предъявленным обвинениям.

К моему большому удивлению, я узнал, что мне предъявляют только участие в социал-демократическом кружке, где изучалась запрещенная литература и обсуждались листовки, призывающие к забастовкам. В те времена, когда следователи буквально задыхались от действительно серьезных дел, связанных с вооруженным сопротивлением правительственным войскам на баррикадах, созданием вооруженных отрядов, массовыми погромами и грабежами, это была детская шалость, за которую меня могли исключить из училища и поставить под надзор полиции. Я не отрицал, что действительно несколько раз посещал занятия в кружке и занимался спортивной подготовкой с членами кружка.

Мне помогло и то, что в списках боевой дружины, который попал к следователю, я значился отдельной строкой, и напротив моей фамилии стояла запись: «Выдано 12 рублей». Эти деньги мне были выданы для закупки необходимого спортивного инвентаря, а следователь посчитал, что эти деньги пошли на оплату за уроки физической подготовки, которые я давал кружковцам. Я, естественно, не стал его переубеждать, поэтому допрос закончился достаточно быстро, мне разрешили несколько минут поговорить с адвокатом, который рассказал, что все домашние очень волнуются за меня и ждут, когда вернусь домой. Я не стал говорить, что мне пришлось пережить во время первого допроса, тем более, что речь обо всех этих вздорных обвинениях больше не заходила, да и зачем лишний раз волновать родных.

Мы немного поговорили о моем деле, он объяснил, что мне не стоит волноваться, скорее всего, дело даже не дойдет до суда, а будет вынесено административное взыскание в виде штрафа. После такого обнадеживающего разговора я совсем успокоился и вернулся в камеру в хорошем настроении.

Чего мне действительно не хватало, так это еды, я не говорю о каких-то деликатесах, я вообще был неприхотлив в еде, но мне не хватало тех порций, которые нам были положены. Во время тренировок и активных занятий борьбой, мой вес был около 320 фунтов при росте 175 сантиметров. При выходе на волю  весил 280 фунтов, это была существенная потеря веса, и чтобы дальше заниматься спортом, надо было набрать недостающую мышечную массу.

После второго допроса я еще провел в тюрьме несколько дней, видимо, следствие пыталось найти свидетелей, но безуспешно. Я опасался, что кто-то проболтается насчет моего подвига с револьвером, но, к счастью, все обошлось и через две недели моего первого в жизни заключения я вновь оказался на свободе.

Дома мне очень все обрадовались, особенно сестра и младшие братья, в глазах которых я был настоящим революционером. Мать и старая няня, увидев меня похудевшим, старались накормить вкуснее, приготовили мои любимые блюда, чтобы я как можно скорее стал прежним. «Кушай, Мишенька! Вот растягайчики с рыбкой, вот тушеное мясо, вот пирожок с яблоками. Тебе чай с молоком или с медком? Коржики тоже медовые», ; доброе лицо матери сияло радушием. Я смущенно улыбался, пробовал то одно, то другое кушанье не в силах огорчить отказом милых родных.
Лиза взяла надо мной опеку, рассказывала все новости, которые произошли за это время в городе, со знакомыми и друзьями. Отобрала целую стопку книг, которые, по её мнению, должны были меня интересовать, и советовала, чтобы я как можно больше времени проводил дома. Я действительно три или четыре дня никуда не выходил из дома, нежился в чистой мягкой постели, читал газеты, которые удавалось найти, мне было интересно все, что происходило дома. В тот момент я действительно понял, как мне дороги мои самые родные и близкие люди и как я им благодарен за ту заботу и участие, которые они проявили по отношению ко мне. Происшедшее сплотило всю семью и, казалось, что ничего не предвещает близкой разлуки.

Однако следствие по предшествующим событиям продолжалось, были арестованы многие мои знакомые по социал-демократическому кружку, некоторые слушатели училища, поэтому я чувствовал, что обстановка становится все тревожнее и тревожнее.

В любой момент по вольным или невольным показаниям моих товарищей я вновь мог оказаться за решеткой, а в этом случае будущее было совсем туманное. Друг отчима адвокат Петрусевич посоветовал уехать из Москвы на некоторое время, чтобы не попасть в жернова следственной машины, которая все больше набирала обороты. В дальнейшем, как оказалось, он был прав. После моего отъезда пару раз приходила полиция, которая по поручению жандармского следователя должна была доставить меня на допрос. Отчим сказал им, что я уехал в Петербург, где поступил работать в филиал иностранной компании, а затем, возможно, уеду за границу. Поверили они или нет, сказать трудно, но больше домой не приходили.
Отгремели громовые раскаты революции, отзвенели песни свободы, истлели красные стяги на заводских трубах, в деревнях мужики залезали на свои печки после «боевых» походов по помещичьим экономиям.

Города  были наводнены войсками, тюрьмы забиты правовыми и виноватыми, центры левых в большинстве своем разгромлены, за подозрительными толпами ходили по пятам полицейские шпики и агенты охранки.Первая российская революция закончилась. Начались реакция и гонение инакомыслящих и несогласных.

«Хозяин земли русской»; Николай II; пригласил к себе верноподданных депутатов Государственной думы и сказал, что смута и волнения на Руси его монаршей волей искоренены; порядки богом вверенного ему государства остаются незыблемыми; крамола по-прежнему будет искореняться всеми имеющими у правительства средствами и способами. Если новая дума хочет быть думой, она не должна забывать своей миссии: обсуждать государственные дела лояльно, слушаться правительство покорно и не тешить себя никакими оппозиционными иллюзиями ибо оные тоже будут искореняться в зародыше. Так было и так будет.

Депутаты хорошо знали, что слова царя не расходятся с делом: вырванную революцией куцую конституцию он упразднил с завидной легкостью, а две предшествующие думы разогнал с поразительной бесцеремонностью и может с успехом сделать то же самое с нынешней третьей. Депутаты почтительно заверили монарха, что они и не помышляют становиться в оппозицию к его величеству, а, наоборот, приложат все старания к тому, чтобы быть в оппозиции ко всему, что не согласуется с пониманием свободы Его Величества, и поддержат любые начинания правительства Столыпина.

И поддерживали: драконовские проекты законов, направленных против элементарных прав и основ гражданской жизни человека; ассигнования на помощь несчастным помещикам, потерпевшим от «разбойнических действий революционных партий и лиц»; ассигнования на церковно-приходские школы и помощь церкви; заем в четыреста пятьдесят миллионов рублей у банкиров Европы на пополнение отощавшего в борьбе с крамолой государственного бюджета; одобрение деятельности Министра иностранных дел Извольского и его заигрывания с Японией и с персидским шахом Магометом–Али, словом, поддерживали все, что правительство намерено было провести через русский парламент.

Но с Извольским вышел конфуз: пока он хлопотал о помощи персидскому монарху да пока порученец царя полковник Ляхов добирался до Тавриза, персидские конституционалисты вынудили Магомета-Али удрать из Тегерана. Но Извольский выкрутился: в конце концов, он дипломат, а не военный и не его дело выручать изгнанного персидского владыку; его дело – беспокоиться в первую очередь об интересах своего собственного монарха и обставить предстоящий визит его в Европу так, чтобы ни одна самая ушлая европейская газетка не пронюхала, что за сим визитом последует. О царской дипломатии на Среднем Востоке мне впоследствии рассказал мой младший брат Николай, который в конце двадцатых и в начале тридцатых годов работал в Персии посланником Советской России. И в какой-то мере это ему удалось, и европейская пресса затаила дыхание: что же задумал русский двор и какой еще лакомый кусок вознамерился прибрать к рукам? Всю Персию? Или Босфор и Дарданеллы? А может быть всю Турцию? А заодно – все Балканы? Ведь не случайно  же король Великобритании ездил в Ревель  на свидание с Николаем Вторым. И далеко не случайно и то, что в Петербурге только что гостил черногорский князь Николай, конечно же, просивший русского царя обуздать Австро-Венгрию и раз и навсегда пресечь ее притязания на Боснию и Герцеговину.
А этот визит русского монарха к английскому, о котором шли всякие пересуды на всех перекрестках Европы, – только ли ответный визит вежливости? Или формальное разделение сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете?

Как бы там ни было, а пресса Европы была встревожена не на шутку. Русское самодержавие оправилось от внутренних бурь и потрясений революции и переходит в наступление на европейском театре действий, к счастью, для благообразной Европы, пока на дипломатическом театре действий. Но вот вопрос: как отнесется ко всему этому Вильгельм Второй? А если ему достанется довольствоваться всего лишь пустой бумагой, именуемой Берлинским трактатом, в которой  были ясно расписаны сферы влияния великих держав Старого Света?

И пресса всех столиц Европы гадала: если русский царь поедет прямиком в Лондон, минуя Берлин, Рим, Вену, все станет ясным: Вильгельму Второму придется двинуть свои дивизии к русской границе и тем показать всем и каждому: Германия никогда не согласится с любой перекройкой карты мира, если она Германия, и не получит от этой перекройки то, что положено ей, великой державе.

Но это будет война. Всеевропейская. Мировая. Ее неосязаемый запах, как запах озона при грозе, витал над Европой. Еще осталось немного времени, еще осталось чуть-чуть такого изменчивого и нестабильного мира, как последней струйки песка, неумолимо бегущего в песочных часах.

А пока Европа с легким нетерпением и зудом, проявлявшемся в нотках истеричности газетных публикаций, ждала, что скажет, а не, дай бог, и сразу сделает Россия. Там хорошо запомнили уроки истории и надменные британцы, и прагматичные французы, и любители порядка немцы, и страдающие от запоздалого шовинизма австрийцы, когда пытались закрыть окно для русских в Европу или потеснить ее в других традиционных регионах влияния, чем  все это закончилось. Россия становилась все больше, а армия ее подходила все ближе и ближе к такому родному европейскому дому.

Тут и начинаешь понимать этих самых европейцев, почему они не сказать боятся, но с опаской относятся к России. Да потому что за эти двести-триста лет западный европеец понял, что русских бить нельзя, а кто не понял, тот быстро убедился в этой простой истине, потеряв престиж, территории, миллионы жизней или просто статус великой державы. Поэтому у них «на корочке» в подсознании записано: с ними, с русскими, ухо надо держать востро, а еще лучше, если эти русские сами между собой пусть дерутся или выясняют отношения, кто у них там главный патриот или кто больше всего европеец, или самый демократичный демократ, или самый либеральный либерал, или самый большой коммунист. Да кто их там разберет! А лучше всего, если бы граница Европы проходила после Урала, тогда ну никак русские в европейцы не попадут, а значит, и нет тебе европейской культуры и не причастен ты к европейской цивилизации и, вообще, «вас тут не стояло». Бред? Да, бред. Однако, как мы помним, этим самым бредом кое-кому удалось увлечь миллионы и миллионы совсем не глупых людей и даже наиопытнейших или, лучше, прожженных европейских политиков.

А если бы забежать лет эдак на сто вперед и спросить своих внуков: «Эй, ребята, а что там впереди у России? Может быть, вы уже построили коммунизм, который еще начали строить при мне, и вы живете без войн, горестей, страданий? А, может, деньги отменили, так как они потеряли свою товарную ценность, или рубль стал главной валютой мира и окончательно похоронил всякие там доллары, фунты и прочие бумажки? А, может, у вас и партий никаких нет, а уж тем более каких-то оппозиций, государственных дум? Ну, чего у вас наверняка нет, так это, наверное, «бедных» помещиков, или они сейчас по-другому как-то называются, например, олигархи, которым нужны государственные ассигнования как потерпевшим от «разбойнических действий третьих лиц, конкурентов, в условиях экономического кризиса». Ну, что молчите, ребята? Сказать нечего или есть  что, а, понятно, есть, но все нецензурное. Ну, тогда молчите, наперед знать или гадать, значит, бога гневить».

Я, конечно, не экономист, я артист и даже не трагик, скорее комик – артист цирка, но и моего ума хватило, чтобы понять ;, наверное, прав был старый еврей Карл Маркс, когда еще в девятнадцатом веке сформулировал основной экономический закон, закон о прибыли и ее распределении. На его фоне все последующие нобелевские лауреаты в области экономики смотрятся как разработчики 10-й поправки к данному закону.

Мое участие в тех далеких революционных и военных событиях для того времени было слишком незначительным по сравнению с другими действующими лицами, которые,  как они думали, делали историю страны.

В начале 1906 года я возобновил тренировки и стал набирать прежнюю спортивную форму. Кроме того, в Москве как бы замерла театральная и цирковая жизнь, многие труппы разъехались с гастролями по провинциальным городам России, где обстановка была более спокойная и публика охотно и с удовольствием посещала представления столичных артистов.

Я переговорил с несколькими антрепренерами передвижных цирков, которые собирали атлетов для организации чемпионатов борьбы во время гастролей на юге страны. Условия были не очень выгодные, но у меня и выбора не было, поэтому я согласился поступить в труппу цирка Лихачева, который уезжал в Кишинев.
Дома я рассказал о своих планах. Было грустно, впервые мы расставались на неопределенное время. Отчим и мать согласились, что для меня  это будет лучшее решение при создавшихся обстоятельствах. Очень была расстроена Лиза, из всех детей она была самым близким мне человеком. Братья отнеслись к моему отъезду достаточно спокойно, взяв с меня обещание присылать им открытки из городов, где мы будем гастролировать. Это было их новое мальчишечье увлечение.
Сборы были недолгими, так как я терпеть не мог чемоданы и слезы при расставании. Эта привычка у меня сохранилась на всю жизнь, что мне очень помогало в моей дальнейшей гастрольной, военной и ссыльной жизни. Мы расцеловались на прощание, и с небольшим саквояжем я уехал на вокзал.

Начинался новый этап моей жизни. Детские и юношеские годы остались позади. Я впервые самостоятельно должен был принимать решения, за которые впоследствии нес полную ответственность. Я считаю, что мне повезло. Сложившиеся обстоятельства и возможность заняться любимым делом позволили мне принять решение, которое, как оказалось в дальнейшем, было правильным. Я никогда не жалел о сделанном выборе, а те трудности, которые оказались на моем пути, только усиливали желание достичь поставленной цели.


Глава 4.  Борьба и силовые номера в цирке

Прежде чем рассказать о начале своей работы профессиональным атлетом-борцом в цирке, мне хотелось приоткрыть дверь в мир волшебства циркового искусства того времени.

В тот период  активного интереса цирка к спорту значительное место на аренах начинает занимать борьба: сначала русская, так называемая поясная, а потом зрелищно более эффектная – классическая (французская, греко-римская).
Первые соревнования любителей борьбы и атлетики прошли в Париже в 1866 году на знаменитой арене Паца. Это было роскошное, громадное даже по нашим меркам, крытое сооружение с множеством спортивных снарядов. Спортивная арена выглядела миллионной затеей какого-нибудь принца крови XVII столетия. Хитрый Пац, открывая арену, хорошо знал свое дело и вкусы Парижа. Парад у него был колоссальный, бесконечной лентой в несколько рядов через арену проходили атлеты, и не какие-нибудь захудалые, что получали по 2 франка за вечер, а атлеты-борцы с превосходной мускулатурой, некоторым из которых «папа Пац» платил по 150 франков за выход.

Публики на представление набиралось до 3000 тыс. человек. Бывало, чуть не четверть часа идет парад борцов мимо всей публики, и зрители диву даются, почему на других аренах борцы выглядели точно трубочисты, а у Паца, как из белого мрамора высечены. Публика не знала, что «папа Пац» каждого борца посылал в душ, приказывая покрепче оттереть его дочиста губкой, а перед выходом вылить на него полфлакона духов. Жюри состояло из лучших спортсменов Парижа и знатных, богатых людей, покровительствующих спорту, и спорить с ними ни одному из борцов даже в голову не приходило. Поднял председатель жюри трехцветный флаг, что означало поражение, значит, долой с арены. Побежденный почешет себе затылок и уходит благородным манером, ни слова не пикнет.

А на других аренах не только ругались с жюри побежденные борцы, но порой дрались, да еще как! У Паца боролись все знаменитости, и каждый из борцов имел свое особое прозвище, часто такое звонкое, что можно было изумляться находчивости Россиньо ля Роллена, который первый ввел в моду борцовские прозвища. Вот некоторые герои арены Паца: Роллен – знаменитый «Лионский соловей», Ришу – «Молот Геркулеса», Беранже – «Статуя Апполона», Альфред – «Красота Парижа», Этьенн – «Божественный пастух», чернокожий борец Жаме –«Чудовище Сахары», Луи Виньерон –«Победитель пушек», Фауэт – «Лев из джунглей», Ривоар – «Опора Юга», Марсель старший ; «Лев из Лапалюда», Пюусол ; «Бешеный бык», Демек – «Единственный, непобедимый, несравненный», Лакэс – «Пещерный медведь», Арпэн – «Страшный Савояр» и т.п. Хотя к тому времени многие из борцов старшего поколения уже не оправдывали своих громких прозвищ. Например, Арпэн уже был далеко не тем прежним «Страшным Савояром» от слишком усердного поклонения дарам прекрасного Вакха, сила его значительно уменьшилась и дышал он, как паровоз товарного поезда. Но зато Марсель, несмотря на свои 50 лет, оставался еще сильным и гибким, как юноша, и был грозой молодежи.

Казалось, успеху представлений арены Паца не будет конца, но вдруг Пац прекратил свои представления. Как он объяснил, «…Моей задачей было создать рекламу для Арены как для школы физического развития, и теперь реклама создана…». Конечно, Пац был не только хорошим спортсменом, он был прекрасным предпринимателем, потому что хорошо знал дело и публику.

Особенно парижане сходили с ума по борьбе в 1867-1868 гг., когда борьба шла в «Казино» на улице Каде и на «Арене улицы Пелетье». Тут уже не было никакой дисциплины, как у Паца. Борцы чуть не дрались один с другим и с публикой. А происходило это потому, что дирекция каждой арены имела своих, так сказать, «придворных» борцов и за них ставила премию против любого желающего. Например, директор «Казино» предложил премию в 300 франков тому, кто победит его борцов, и это были Винцент - «Пушка», Марсель старший – «Лев из Лапалюда» и Ришу – «Молот Геркулеса». Про Марселя я уже упоминал, какого класса это был борец, но в 1867 году он лучше оборонялся, нежели бросал. Винцент поднимал на плечи тяжелую пушку, отчего и получил свое прозвище «Человек-пушка», но борец был средний из-за техники. Ришу был точно весь выкован из железа; до того были крепки его мышцы и неотразимы захваты. Когда-то до борьбы он занимался торговлей лесом, ни один воришка не украл у него ни бревнышка, даже самые отчаянные из бродяг трепетали при виде, как мерными медленными шагами прогуливается по набережной гигантская, сухощавая фигура Ришу. Неотразимый красавец с тонкими аристократичными чертами лица, Ришу сводил с ума весь Париж, и скандальная хроника «Figaro» то и дело пестрела сообщениями об увлечении «Молотом Геркулеса» дамами высшего света. Вот именно Ришу и обязано было «Казино» своим успехом, потому что он не только привлекал публику как кумир парижан, но отстаивал честь своей дирекции.

Однажды вечером в «Казино» явился Фауэт – «Зверь из джунглей» и потребовал, чтобы борцы «Казино» боролись с ним на заявленную премию в 300 франков: «…но только пусть дирекция выложит сейчас денежки, - кричал Фауэт, - иначе я сообщу во все газеты, что вы – мазурики… Денежки на бочку!» Против Фауэта выставили Винцента-пушку, но не прошло полминуты, как Винцент был смят натиском и «передним поясом». Борьба даже не успела перейти в «партер». На следующий день с Фауэтом боролся Марсель старший. Их схватка продолжалась более часа и закончилась вничью. По существующим правилам, при ничьей победа в зачете отдавалась претенденту. Оставалась одна надежда на Ришу, и «Молот Геркулеса» оправдал её! Когда Фауэт схватил его на «передний пояс», Ришу закружил его и так плотно припечатал на оба плеча, что Фауэт не смог подняться без посторонней помощи. Публика вынесла Ришу на руках, а директор «Казино» в благодарность за то, что он поддержал честь заведения, пообещал ему подарить медаль, которую, кстати, Ришу, так и никогда не увидел, потому что директор «Казино» держался принципа «лучше ласковый взгляд, нежели ценный подарок». Но Ришу не особенно нуждался в подарках, он, занимаясь борьбой, продолжал торговлю лесом, скопил себе капитал и со временем сделался мэром небольшого городка на юге Франции, откуда был родом.

В 90-х годах будучи вполне обеспеченным и респектабельным человеком его часто можно было видеть сидящим в первом ряду циркового партера с сигарой в зубах и аплодирующим молодым атлетам. В антракте за стаканом красного вина старый борец, смеясь, замечал, что мог бы выступить и сам, но только почти вся его прежняя публика на лоне библейских праотцев. «…Вчера видел на Елисейских полях маркизу Савери - дряхлая совсем… А когда-то!...». При этих словах Ришу начинал крутить свои иссиня черные усы, в которых пробивалась досадная седина.

К 70-м годам XIX века можно отнести и первое появление загадочной черной маски в мире борцов. Целый год шли чемпионаты по борьбе на «Арене улицы Петелье» и уже порядком поднадоели публике. Тогда директор арены придумал трюк. В один из вечеров к подъезду «Арены» подкатила щегольская карета с гербами, и из неё вышел высокого роста человек в черной шелковой маске, весь затянутый в шелковое черное трико, даже на руках у него были черные перчатки. С ним шел его слуга в аристократической ливрее. Незнакомец вышел на середину арены и предложил любому борцу схватку с ним. Среди общего смятения решился выступить Перье по прозвищу «Парижский угорь», но он был брошен на лопатки редким по силе «задним поясом» буквально за 10 секунд. Замаскированный незнакомец после победы, не говоря ни слова, вышел из зала, сел в карету и уехал.

На следующий день большинство парижских газет обсуждали победу «человека в маске», затмившую не только вялые политические события, но и великосветскую хронику. Кто это был? Через два дня незнакомец опять приехал на арену, опять бросил на ковер негра Поля, меньше чем за минуту, и опять скрылся. Вскоре разнесся слух, подхваченный газетами, что под маской выступает один из принцев крови, чуть ли не герцог Роган – большой поклонник спорта, в том числе борьбы. На афишных тумбах запестрели анонсы, вещавшие, что «…борцы предлагают гордому аристократу в маске схватку с любым из них на выбор, а если он откажется, то признает себя трусом, а они, в свою очередь, назовут его имя». Точно в отместку борцам в первый день появления афиш незнакомец легко бросил на лопатки одного из лучших парижских борцов-техников Дюмортье. Публика буквально заполонила «Арену улицы Петелье». Кассовый сбор представления, когда боролся незнакомец, был колоссальный. Назначались невиданные до этого времени вознаграждения. Дирекция арены почивала на лаврах. И кто же погубил столь успешное коммерческое дело?

Маленький мальчишка, этакий парижский Гаврош – Франсуа-Подкидыш. Гибкий, точно обезьяна, он прицепился к рессоре кареты таинственного незнакомца и таким образом проследил его путь до дома, узнал адрес и имя. Каково же было разочарование парижан, когда на следующий день в «Figaro» появилась заметка о преследовании мальчиком «человека в маске» и была жирным шрифтом напечатана фамилия незнакомца, увы это был не принц крови, а простой массажист, по фамилии Шарве, который изображал из себя замаскированного аристократа за 10 франков за вечер. Афера дирекции «Арены улицы Петелье» лопнула, как мыльный пузырь. Публика не простила такого надувательства, сборы арены упали до минимума. Пострадал имидж и самой борьбы. Заговорили о договорных схватках, о предрешенных заранее матчах и т.п. Плохо закончилось это и для борцов, участвовавших в поединках с таинственной маской. Неплохой борец Дюмортье так и не смог в дальнейшем заявить себя ни в одном из престижных чемпионатах.

Борьба в российском цирке также занимала особое место. В первом и втором  отделениях шло цирковое представление, в третьем – матчи борьбы. Борьба – это чисто спортивное зрелище, лишенное образной сущности, поэтому, естественно, борьба не может быть отнесена к цирковому искусству в полном смысле этого слова.
Здесь надо отметить, что профессиональная борьба в цирке сыграла положительную роль в деле развития русского атлетического спорта (борьба, бокс, тяжелая атлетика). Но, учитывая те негативные формы, которые борьба принимала иногда на арене цирка, также несомненно, что борьба, особенно если принять во внимание удельный вес, который она занимала в цирках в период 1906-1917 годов, уводила цирки от решения основных творческих задач ; создания злободневной клоунады, пантомимы, конных номеров, акробатики, жонглирования, то есть основных номеров цирка.

 Зрелищные, но очень опасные силовые номера по работе с тяжестями, например, переезд лежащего на арене атлета городским пожарным автомобилем со всей командой, в результате чего неподготовленные шоферы, наносили серьезные травмы спортсменам, или схватка профессиональных борцов с желающими любителями из публики померяться силами часто приводили к серьезным травмам последних.
Цирки издавна использовали в своих программах силачей. Народ в своем быту любил силачей и храбрецов. Выйти один на один с рогатиной на медведя, срубить и понести огромное дерево, перенести мельничный жернов или повалить, схватив за рога, свирепого быка – все это были подвиги, заслуживающие уважения и славы. Любил русский народ также борьбу и кулачные бои. И цирки, показывая силовые номера, первоначально стремились к тому, чтобы артисты-силачи создавали образ русского былинного богатыря. Однако в условиях отсутствия профессиональных режиссеров цирковых представлений, систематических репетиций, позволяющих шлифовать номер и наиболее красиво показать человеческие возможности, все это опошлялось до уровня балагана, где силачи превращались в монстров, демонстрирующих опыты на себе, а иногда и на зрителях.

Так, в цирках появлялись люди с «железными» челюстями, захватывавшие стулья зубами и перебрасывавшие их через себя, люди с «железными» черепами, у которых на головах разбивались кирпичи, женщины со «стальными» косами (они вплетали в волосы вместо лент проволоку, на которую подвешивали гири).

Сюда же можно отнести антиэстетические и требовавшие большой силы атлетические номера: разбивание камня на груди атлета, так называемая «Адская кузница», оркестр на груди атлета ; так называемая «Платформа дьявола» и другие. Профессиональные силачи, помимо работы с тяжестями, делали вызовы на борьбу и боролись со всеми желающими.

«Я, русский чемпион, атлет Сергей Иванович Дмитриев (Моро), – писалось в одном из таких вызовов, – предлагаю профессиональному первому всемирному атлету, непобедимому борцу Моору (Знаменскому) состязаться со мною в поднятии гирь и тяжестей на премию в пятьсот рублей, а также состязаться со мною в демонстрации французской борьбы. Место и время, а также, куда внести деньги – предлагаю выбрать г. Знаменскому» .

В провинции подобные вызовы делались обычно просто с арены во время выступления. Так как иногда трудно было найти любителей, согласившихся принять вызов борца-профессионала, а зрелище борьбы очень привлекало публику, цирковые директора заранее начали подготавливать силачей, принимавших вызовы, причем такие силачи всячески рекламировались в городе.

Успех борьбы цирковых атлетов с любителями был чрезвычайно велик. Так, в одной из одесских газет рецензент писал: «… опера и драма отодвинуты на задний план. Вся публика увлечена цирком, борьбой, происходящей в этом цирке. Всякий цирк, приезжающий в Одессу, обязательно имеет атлетов, причем против них одесситы выставляют своего силача – армянина Хоросанова. Хоросанову пятьдесят лет, но он всегда выходит победителем. В цирке Сулье он победил известного силача англичанина Бойля шесть раз подряд. Теперь против Хоросанова выставляют венгра Толда Яноса, наводящего ужас на противников» .

Характерен в этом смысле путь борца Прони. В Воронеже был известен своей необычной силой крестьянин Землянского уезда Проня. Когда в 1898 году в Воронеж прибыл цирк М. Труцци, дирекция разыскала Проню и организовала борьбу Прони с атлетом Знаменским. Первая схватка закончилась вничью, так как оторвались ручки на поясе Знаменского (боролись по-русски на поясах). На следующий день Проня положил Знаменского за восемь минут. Тогда Труцци выписал в Воронеж борца Сен Паппи, который закончил борьбу с Проней вничью. Также вничью закончился поединок между Проней и знаменитым в то время борцом Э. Фоссом.

Труцци выстроил цирк в Козлове, где у него снова начал выступать Знаменский (Моор), который сделал вызов любителям. Приехал Проня и положил его. Потом Проня стал борцом-профессионалом и уже сам делал вызовы любителям. В то время было модным брать иностранные фамилии, так как считалось, что это больше привлекает зрителей на состязания.

Любители принимали самое активное участие в профессиональных соревнованиях борцов. Так, в Петербурге был мясник Трусов. Днем он торговал на Лиговском рынке, а по вечерам боролся в цирке. Первое поколение русских борцов-профессионалов формировалось из числа таких любителей.

Отсутствие какой-либо спортивной школы и правильной тренировки у первых цирковых борцов и атлетов отчасти компенсировалось их огромной физической силой. Это были люди огромного роста с длинными руками, рельефной мускулатурой. Атлеты и борцы всячески стремились подчеркнуть свои внешние данные.
Из русских борцов первого поколения надо отметить бывшего волжского крючника И. Заикина, кстати, одного из первых авиаторов в России, Янковского (Папашу), Бороданова, Знаменского (Мора), С. Дмитриева (Морро), Ступина, Лукина, П. Крылова, Елисеева и И. Поддубного. Это были борцы-поясники, то есть борцы, боровшиеся по-русски на поясах и делавшие вызовы любителям.Если говорить об атлетических трюках первых цирковых силачей, то они часто требовали действительно незаурядных физических данных. Так, Знаменский носил на своих плечах живую лошадь.

Русские атлеты уже в это время не только соперничали с иностранцами, но и побеждали их. В 1898 году в Петербург  приехал американский атлет Симпсон. Реклама писала о нем, что он выступает не из-за денег, так как сам является миллионером и тренируется серебряными гирями. Симпсон был очень сильным человеком, он рвал цепи, ломал монеты и подковы. Начав выступать, Симпсон в саду «Олимпия» неосторожно объявил, что он заплатит десять тысяч рублей тому, кто повторит его номера. И каждый день на сцену стали выходить русские атлеты, которые не только повторяли его номера, но и показывали свои, которые Симпсон не смог выполнить. После нескольких выступлений Симпсон заявил, что повредил себе руку, и уехал из Петербурга.

Среди лучших борцов и гиревиков этого периода особое место занимал П.Ф. Крылов. Его путь характерен пути ярмарочного артиста, пришедшего к новым формам цирковой работы в рамках чемпионатов борьбы. Я с особой благодарностью вспоминаю Петра Федоровича Крылова (1871-1928 гг.) как одного из своих наставников, научившего меня сначала азам, а затем многим секретам профессионального мастерства. Наши биографии даже были в чем-то похожи.

Крылов родился в Москве в 1871 году. Учился сначала в гимназии до пятого класса, а потом в мореходной школе. Обладал от рождения  недюжинной силой. Ещё на гимназической скамье будущий чемпион почувствовал влечение к гирям и борьбе, и вместе с товарищами часто ходил к знакомым «лабазникам» побаловаться двойничками (двухпудовые гири). Затем он плавал в качестве штурмана на торговых судах почти три года и за это время посетил Японию, Индию и Китай. Как настоящий «морской волк» Крылов украсил себя в Японии замысловатой татуировкой, которую все заинтересованно рассматривали, когда встречались с ним первый раз.

Второе ценное качество, приобретенное Крыловым за время его морской карьеры, ; уменье хорошо плавать, что так редко встречается у борцов и гиревиков. В 1895 году балаганный предприниматель Лихачев предложил Крылову поработать у него в качестве атлета с силовыми номерами. С этого времени начинается атлетическая карьера Крылова. Как он мне рассказывал, ему тоже пришлось сделать непростой выбор, сменив карьеру офицера торгового флота на профессию циркового артиста.

Успех в балагане Лихачева помог Крылову получить контракт в цирке Камчатного в слободе Покровск (позже г. Энгельс). От антрепренера Камчатного он перешел в цирк Боровского. Такие переходы из одной труппы в другую в течение достаточно короткого времени были характерны для артистов того времени, потому что труппы быстро собирались и также быстро распадались. Все зависело от коммерческого успеха того или иного цирка. Тем более, что директор, как правило, не нес никаких финансовых обязательств перед артистами при распаде труппы. В основном состав таких групп артистов был случайный, как и подбор номеров.  Наряду с высококлассными артистами, имеющими постоянный и большой зрительский успех, присутствовали и откровенно слабые малопрофессиональные номера.

В цирке Камчатного Крылов выступал до двадцати раз в день, а в промежутках между представлениями не брезговал стоять на раусе  и зазывал публику. Крылов рвал цепи, ломал монеты и подковы, выжимал гири, носил по арене лошадь и, наконец, боролся с любым желающим. Поистине богатырской силой и выносливостью надо было обладать, чтобы в течение нескольких лет работать в таком режиме в качестве атлета.

Крылов ранее других понял значение развивающегося любительского и профессионального спорта, охотно учился у любителей, выступал вместе с ними в соревнованиях. Одним из таких любителей оказался и я. Во время гастролей он постоянно помогал начинающим борцам, делился с ними секретами профессионального атлета, вводил их в сложный и противоречивый мир цирка.
Лучшая гиревая форма Крылова относится к 1910 году, когда он поставил в Киевском атлетическом обществе несколько замечательных рекордов. Там он толкнул двумя руками 280 фунта, вырвал правой 165, а левой ; 104 фунта. За эти рекорды Крылову были вручены от имени председателя общества Е. Гарнич-Гарницкого Золотая медаль и диплом.

Карл Микуль (1886-1911 гг.), скоропостижно скончавшийся в 1911 году, был одним из лучших, если не самым лучшим гиревиком-любителем периода 1906-1910 гг. Латыш по национальности, маляр по профессии, Микуль впервые обратил на себя внимание знатоков атлетики на Всероссийском чемпионате по поднятию тяжестей в 1906 году. В то время ему было всего двадцать лет. Красивая, стройная и чрезвычайно пропорциональная фигура производила приятное впечатление на публику. Никто не хотел верить, что этот юноша с женственными чертами лица мог быть серьезным кандидатом на первый приз.

Каково же было всеобщее удивление зрителей и жюри, когда Микуль вырвал правой на прямую руку 182 фунтов, т.е. более собственного веса (167 фунта). Тем не менее, видя феноменальный результат молодого атлета, многие думали, что вырывание одной правой и есть конек Микула, а на других видах он «сядет». Мне самому невольно приходил на память Лассартес, рвавший правой 190 фунтов при собственном весе 174 фунта и не могший вытолкнуть двумя руками 245 фунтов на чемпионате в Париже. Но сравнение оказалось неверным. В следующие дни Микуль вырвал левой рукой 154 фунтов, толкнул правой 227, а левой ; 190 и в толчке двумя руками ; 280 фунтов.

Вскоре после Всероссийского чемпионата гиревиков, выдвинувшего его на первое место, Микуль перешел в ряды борцов-профессионалов и почти забросил гири. Как борец он равным образом быстро стал выдвигаться в ряды первоклассных, завоевывая симпатии не только публики,  но и товарищей своей технически интересной и чрезвычайно корректной борьбой, но, увы, безжалостная смерть оборвала карьеру будущего чемпиона. Маленькая неосторожность – простуда, и через несколько дней молодого 24-летнего атлета не стало.

Но если большинство атлетов стремились к спортивности и честности в цирковой борьбе и атлетике, то некоторые борцы и атлеты привносили в борьбу элементы паноптикума, превращаясь в монстров. Например, Эмиль Фосс (немец по национальности). Он приехал в Петербург в цирк Чинизелли в 1887 году. Это был высокий человек с красивой рельефной мускулатурой. Работал Фосс очень хорошо. «Двойники», то есть гири в два пуда весом, у него подлетали, чуть ли не под самый купол. Работал он также со штангами и носил на шее по нескольку человек. Боролся Фосс неважно и довольно часто терпел поражения от любителей, что, впрочем, не мешало его успеху. Но вскоре отказался от спортивного построения своих номеров. Широко используя рекламу, он начал демонстрировать не только силу, сколько отклонения от норм физиологии. «Выступления» Фосса начались ещё на вокзале. Он вламывался в ресторан, требовал себе десять обедов, отказывался за них платить, скандалил, распугивая пассажиров, потом выходил на вокзальную площадь, выбирал самый плохой извозчий экипаж (чтобы меньше платить), наваливался на него всей тяжестью своего тела и ломал его. Помимо зевак, в «представлении» всегда «участвовали» городовые, которые, в конце концов, препровождали зарвавшегося артиста в участок, где составлялся протокол на провинившегося. Затем уже без публики антрепренер приносил извинения и рассчитывался за убытки. Однако дело было сделано. Инцидент попадал в газеты, где в самых ярких красках расписывался «подвиг героя». Эпатируя таким образом публику, добивались главного ; привлечь интерес горожан к гастролирующей труппе и тем самым повысить сборы от выступлений. Все дальнейшее пребывание Фосса в городе состояло из таких же скандальных происшествий.

Перед началом борьбы Фоссу выносили на арену стол со стоявшим на нем целым поросенком и с четвертью водки. Все он это съедал и выпивал. Конечно, в такой трапезе была большая доля инсценировки. Сама борьба состояла из ряда грубых приемов, характеризовавших Фосса, как человека-зверя.

Цирк многих своих артистов вербовал из спортивных кружков, которые появились в России в 90-х годах XIX века и получили большое распространение. Первый кружок любителей атлетики был организован доктором Краевским в 1885 году. Группа молодых людей решила собираться в квартире у доктора, превращенной в небольшую спортивную арену, и тренироваться в борьбе и поднятии тяжестей. В 1892 году в Петербург приехал В. Пытлясинский, хорошо знакомый с техникой классической борьбы. Он стал техническим руководителем кружка Краевского.

Занимались первые любители тяжелой атлетики в очень трудных условиях: они были лишены спортивных снарядов, поднимали вместо штанги трубу с привязанными к её концам камнями. Позже у них появились чугунные штанги и штанги с полыми шарами, куда для веса насыпали песок или дробь. Тем не менее, вокруг кружка Краевского собралась довольно большая и сильная группа спортсменов.

В Москве первую атлетическую арену открыл М. Кистер, вскоре встретивший конкурентов в лице Наумова, Фридланда и Щедрина, также открывших арены. Из московских любителей в первую очередь надо отметить П. Крылова и С. Дмитриева .
Появились атлетические арены также в провинции. Всё это, естественно, увеличило интерес к профессиональной борьбе. В 1898 году состоялся Всероссийский чемпионат борцов-любителей, в нем также приняли участие борцы профессионалы Ф. Михайлов и Хомутов, а в 1904 году в цирке Чинизелли в Петербурге открылся первый чемпионат борцов-профессионалов. Фамилия Чинизелли была широко известна в цирковом мире.

Александр Чинизелли был двоюродным братом владельца Петербургского цирка Сципионе Чинизелли и арендатором Большого каменного цирка в Варшаве. Уезжая на гастроли в Петербург, он передал антрепризу цирковому буфетчику Мрачковскому.
Став директором цирка, Мрачковский пришел к выводу, что это выгоднее, чем торговать пивом и бутербродами. Когда Чинизелли приехал обратно в Варшаву, он отказался вернуть ему здание. Обращение Чинизелли в суд ни к чему не привело, здание осталось за бывшим буфетчиком, а Чинизелли начал разъезжать с передвижным цирком-шапито по провинции. В цирке Чинизелли главное внимание обращалось на конюшню. В программу обычно включалось пять;шесть номеров с лошадьми. В каждом отделении было минимум два;три конных номера.

Закулисная часть цирка строилась так, чтобы лошади оказались в самых благоприятных условиях. Да и называлась закулисная часть «конюшней». Слово укрепилось в цирке прочно. И если кто-нибудь показывал свой номер неудачно, публика кричала ему: «На конюшню!» Кстати, и нынешний артист зачастую употребляет слово «конюшня» вместо того, чтобы сказать «закулисная часть». Такова сила традиции.

Люди в цирке Чинизелли были поставлены в условия более тяжелые, чем лошади. Почти все артисты ; и мужчины, и женщины ; располагались в одной гардеробной тут же в конюшне, где не было пи столов, ни стульев. Одевались стоя и также стоя гримировались.

Странными кажутся теперь нравы старого цирка. Многие артисты были очень суеверны. Участники воздушных номеров, например, перед тем как выйти на манеж, целовались ; это они прощались на случай, если разобьются. Многие перед выходом крестились. Панически боялись в цирке цифры «13»; считалось, что она приносит несчастье. Обучение новичков нередко сопровождалось побоями. Чинизелли на конных репетициях разрешал себе замахиваться на взрослых и даже пожилых берейторов хлыстом. Грубо обращались также и с животными. Это нередко приводило к печальным результатам.

Вместе с Чинизелли руководство цирком осуществляли И. С. Радунский и М. А. Станевский (Бим-Бом) ; известные музыкальные клоуны. Чинизелли возглавлял художественную часть, Станевский взял на себя всю административную сторону, а Радунский; финансовую.

Программа в цирке была сильная. Отличную работу демонстрировали акробаты с подкидной доской ; «десять Кантоне». Чинизелли выводил на арену двадцать дрессированных лошадей и показывал высшую школу верховой езды. Талантливым, хотя и грубоватым клоуном, был Фрико Станевский, ставший впоследствии главным директором всех цирков в буржуазной Польше.

Чемпионат в цирке Чинизелли имел очень большой успех. Летом чемпионаты открывались в летних увеселительных садах: Измайловском, Екатерининском и в саду «Светлана» на Охте. Здесь стали выступать недавние петербургские любители: механик Косинский, булочник Матюшенко, Т. Липанин (позже он выступал под псевдонимом  Тимоша Медведев) и другие.

В том же году в «Семеновском саду» Егерева начал работать женский чемпионат, но особенного успеха он не имел, так как публика того времени была не готова принять образ женщины-атлета и особенно женщины-борца. Позже появились профессиональные женщины-атлеты, например, Марина Лоорс, показывавшая неплохие результаты в поднятии тяжестей, а затем, участвовавшая в женских борцовских чемпионатах. В 1914-1915 гг. она была признана лучшей женщиной-атлетом.
Летом 1905 года в саду «Фарс», принадлежащем известному петербургскому антрепренеру Тумпакову, открылся чемпионат, руководимый И. Лебедевым (дядей Ваней).

И.В. Лебедев (1873-1950 гг.) был студентом юридического факультета Петербургского университета, актером драматического театра и журналистом. Увлекшись борьбой и тяжелой атлетикой, он стал постоянным посетителем арены доктора Краевского. Страстно влюбленный в тяжелоатлетический спорт, Лебедев не был лишен и практической жилки. Он понял, что занятия атлетикой могут приносить заметный доход, и организовал чемпионат. Лебедев старался угодить различным слоям общества. При этом он учитывал интерес зрителей к происходящим событиям в России. Так, после окончания Русско-японской войны, когда интерес к Японии был очень велик, в чемпионате Лебедева начал выступать японский борец Саракики, демонстрировавший приемы джиу-джитсу (джиудо). Во время Балканской войны 1912 года в чемпионатах участвовал целый ряд борцов с Балкан и Южной Европы (болгарин Петров и чех Христофоров).

При построении чемпионатов, естественно, учитывались и спортивные качества борцов. Каждый чемпионат имел так называемых чемпионов. Обычно их бывало не более двух. Чемпионы – это особенно сильные борцы, претендующие на первые места. Далее шли так называемые гладиаторы – борцы сильные, хорошо знавшие технику борьбы; именно в борьбе с гладиаторами выявлялись чемпионы. Лучшим борцом-гладиатором того времени был Клеманс (Климентий Буль).

Борцы, обладавшие хорошим сложением, но имевшие среднюю борцовскую квалификацию, назывались «апостолами». И, наконец, старые или, наоборот, только начинающие борцы, которых все побеждали, назывались «яшками». Любой начинающий борец, выбравший себе дорогу профессионального атлета, должен был начать путь с «яшки», а дальше все зависело от мастерства, природных данных и удачи.
Что касается меня, то я прошел путь от «яшки» с 1906 года до категории чемпиона в 1911 году, где и выступал вплоть до ухода на фронт в 1915 году, постепенно двигаясь по иерархической лестнице борца-профессионала.

В крупных чемпионатах выступали атлеты, имевшие рост за 2 метра и весившие 10-12 пудов (Казбек-Гора, Святогор), толстяки Быков, Авдеев (дядя Пуд) и другие.
Наконец, почти каждый чемпионат имел в своем составе так называемую маску. Предполагалось, что под маской скрывается какой-нибудь «аристократ», который не может из-за социальных условностей выйти с открытым лицом. В редких случаях это действительно было так, чаще всего под маской выступали офицеры, которые не могли из-за своего статуса бороться под своей фамилией, но в подавляющем большинстве случаев это были обычные борцы, интриговавшие публику. Первым под маской выступил Мео, участник кружка доктора Краевского. Мелкий чиновник, он не мог, оставаясь на службе, выступать как цирковой борец. Другой маской был Карл, флотский офицер из остзейских баронов фон Метцендорфер.

Профессиональная борьба делилась на так называемую борьбу «бур» и борьбу «шике». «Бур» – это настоящая борьба, «шике» – только демонстрация приемов. Заранее договорившись, борцы не боятся делать эффектные, но рискованные приемы, заведомо зная, что за этими приемами не последует поражение. В «шике» можно сохранить видимость спортивной борьбы, но только в том случае, если борцы равны по силе и технике и их борьба является как бы эффектным изображением настоящей борьбы.

К сожалению, это бывало достаточно редко, так как чемпионаты были частными труппами и во главе их стояли предприниматели. Кроме того, победы и поражения вообще часто зависели от причин, далеких от подлинно спортивных. Если хозяином чемпионата бывал борец (часто сделавший состояние на удачных выступлениях или имевший состоятельного спонсора), то он никому не разрешал брать над собой верх. Стремясь, как можно дольше удержать внимание публики, борцы затягивали схватку и изобретали огромное количество способов не быть положенными на ковер. Притворные обмороки, нарочитые удары о барьер арены – все это очень широко практиковалось в чемпионатах.

Основные Правила профессиональной борьбы того времени были следующие:

1. Цель борьбы – опрокинуть противника спиною на землю, причем требуется в течение нескольких секунд удержать его в этом положении (перекат не считается). Опрокинутый таким образом противник считается (объявляется) побежденным, а другой – победителем. Победа одного из противников считается в том случае, если она происходит на ковре (падение за ковром не считается).

2. Борьба начинается по звонку (удару гонга), данному арбитром.

3. Во время схватки противники могут захватывать туловище до пояса и руки противника.

4. Во время схватки противники не имеют права разговаривать друг с другом, а также обращаться к публике. Со всеми замечаниями борцы должны обращаться к судьям, предварительно заявив о перерыве поднятием руки вверх.

5. В случае отказа одного из противников от продолжения схватки ему засчитывается поражение.

6. Конец схватки возвещается звонком одного из судей, после которого противники должны немедленно прекратить борьбу и сойти с арены.
       
7. Запрещается:
а) сгибать руки и пальцы в направлении, противоположном естественному сгибанию суставов, закладывать руки противника за его спину для образования ключа;
б) захватывать пальцами лицо или горло и удушать противника;
в) делать подножки, хватать ноги противника и обвивать его ноги своими;
г) становиться на ноги противника в партерной позиции;
д) смазывать перед борьбой тело жиром;
е) проводить приемы, мешающие свободе дыхания.

8. В случае неоднократного повторения запрещенных приемов борец может быть признан не только побежденным в данной схватке, но и быть дисквалифицированным в дальнейших состязаниях данного чемпионата.

9. Побежденный борец может вызвать победителя на реванш.

10. Продолжительность схваток: первой – 20 минут, последующих ; по 10 минут, между схватками – 1 минута перерыва.

11. Решение судей протесту не подлежит.

В годы расцвета борьбы боролись везде: в цирках, в театрах, даже в синематографе перед сеансами. Традиционные цирковые номера уступали место борьбе. Знаменитый борец того времени, пользующийся огромным уважением среди артистов цирка, И. Лебедев (дядя Ваня) писал: «Прежнего конного цирка нет. Кое-как держатся две-три старые дирекции с большими конюшнями, и то уже нет прежних жокеев  и наездниц. Прежние аттракционы уходят в вечность. На выручку под звуки марша идет чемпионат» .

Если говорить о спортивной стороне борьбы, то русские борцы занимали почетные места среди мировых атлетов из других стран. Первое место среди всех борцов занимал чемпион мира Иван Поддубный.

Иван Максимович Поддубный (1871-1948 гг.) родился  в казачьей семье. Его дед и отец отличались недюжинной силой, а младший брат Митрофан некоторое время выступал так же, как профессиональный борец.

В 1891 году, когда Поддубный работал в Феодосийском порту грузчиком, в город приехал цирк, где в качестве борца и атлета выступал Георг Лурих, обладающий высококлассной техникой борьбы.

Лурих по обычаю сделал вызов любителям. Поддубный вызов принял. Борьба закончилась победой профессионала. Более легкий, но великолепно владеющий приемами борьбы Лурих поймал Поддубного на «двойной нельсон» и  выиграл схватку. Опытный борец сразу понял возможности молодого человека и посоветовал ему серьезно заняться спортом. Поддубный стал выступать в маленьких провинциальных цирках, а потом поехал в Киев в спортивную школу доктора Е.Ф. Гарнич-Гарницкого. Эта школа была достаточно известна в России. Через неё прошли многие известные борцы того времени. Опытные тренеры давали молодым борцам основы техники борьбы на поясах. В школе проводились неофициальные чемпионаты молодых борцов, что позволяло не только осваивать приемы, но и закалять волю. Кроме того, много времени уделялось и силовой подготовке, работе с тяжестями, что позволяло в дальнейшем спортсменам выступать и с силовыми номерами.

Выступая в 1905 году в петербургском саду «Фарс» в чемпионате, организованным И. Лебедевым, Поддубный был уже известным профессиональным борцом. Исключительная сила и прекрасное знание техники позволили Поддубному занять место лучшего борца в мире. Он гастролировал по России и Европе с триумфальным успехом. Сильнейшие борцы мира – П. Понс, П. Петерсон, Рауль де Буше, Г. Лурих, Кох – потерпели поражение при встрече с Поддубным. Борьба Поддубного отличалась большой смелостью и инициативой. Он сразу распознавал все достоинства и недостатки своего противника и боролся, почти не допуская ошибок. В то же время Поддубный отлично использовал ошибки своих противников. Он был новатором, ввел во французскую борьбу ряд приемов русской и кавказской борьбы, а также разработал ряд толчков и подрывов. В 1925 году он выступал в соревнованиях в Соединенных Штатах Америки, где боролся не только во французской, но и в вольно-американской борьбе. Он выиграл все схватки в обоих видах борьбы против сильнейших американских борцов и проиграл лишь одну схватку против чемпиона Америки по вольной борьбе с Джо Стекером и то благодаря тому, что Поддубный плохо знал технику вольной борьбы, которая в России в то время была не распространена.

В 1907 году я занимался несколько месяцев в киевской школе Гарнич-Гарницкого, где многое почерпнул в технике борьбы. Занимаясь в школе, у молодых борцов была возможность подрабатывать во время чемпионатов, которые проводились в Киеве достаточно часто, а, следовательно, встречаться на арене и с более опытными атлетами-чемпионами.

 Я боролся с Поддубным три раза: в Москве в 1908 году, в Петербурге в 1910 году и в Варшаве в 1912 году. Первые две схватки я ему проиграл, причем первую проиграл чисто было «туше», а вторую ; по очкам. По своему опыту могу сказать, что это действительно был очень сильный человек. В силовой борьбе его невозможно было оторвать от ковра и провести прием с броском. Как человек, имеющий большой вес (около 12 пудов), он достаточно быстро уставал, поэтому тактика схватки была следующая. Выстоять против его натиска первые 5; 8 минут, что было достаточно трудно, так как в эти минуты он был очень напорист и агрессивен, а затем, пользуясь его накапливающейся усталостью, провести прием, «поднырнув» под его сильные «руки-рычаги». Если первые две схватки я проиграл из-за недостатка опыта и техники, то в Варшаве мне удалось провести прием с броском через себя и перевести борьбу в партер. «Внизу» преимущество Поддубного было не так явно выражено, поэтому имелись неплохие шансы выиграть, но не хватило времени, в результате чего была зафиксирована ничья. Для меня это была лучшая по силе и технике схватка, длившаяся 78 минут.

Поддубный держался принципа «homo homini Iupus est», потому пускал в ход голову, кулаки и даже удары коленом, но то, что хорошо для спортивного клуба, нельзя применять на цирковой арене, где создают себе имя. Кроме того, среди борцов было хорошо известно, что Поддубный не отличался мягкостью в борьбе. Осторожно и незаметно для публики он становился коленом на щиколотку ноги противника или давал толчки через ногу.

Самолюбие Поддубного не знало границ. Каждую ничью он воспринимал как поражение, а после состязаний мог долго не общаться с «обидчиком». Обида на меня проявлялась у него даже через много лет, когда в Туле открывался цирк в 1930 году, и я будучи его директором одним из номеров утвердил матч французской борьбы с участием советских и иностранных борцов. Почетным председателем спортивного жюри был приглашен И. Поддубный, который вначале согласился на это предложение, но когда узнал, что директором Тульского цирка являюсь я, в последний момент отказался. Пришлось срочно искать замену. Конечно, это была мелочь, но она как раз и характеризует своеобразный характер знаменитого борца-чемпиона. Уже в советское время Поддубный был награжден орденом Трудового Красного Знамени и удостоен звания заслуженного артиста РСФСР и заслуженного мастера спорта СССР.

Вне чемпионатов большинство борцов между собой поддерживали хорошие, дружеские отношения. Часто вместе проводили свободное время, посещали театры, ходили друг к другу в гости, многие приятельствовали между собой. Некоторые постарше и имевшие семьи часто брали жен и детей на гастроли. Это позволяло чувствовать себя более комфортно во время чемпионатов, быстрее восстанавливаться в домашней атмосфере после огромных физических нагрузок. В течение каждого чемпионата борец проводил 20-30 схваток, т.е. по 2-3 каждый день. Это большая и физическая, и психологическая нагрузка на спортсмена. Кроме того, между чемпионатами большинство борцов работали с силовыми номерами на арене цирка, что приносило дополнительный доход, а это было немаловажно, особенно для семейных пар.

Нелегка и непроста жизнь профессионального атлета. Чемпионаты выматывали борцов, вечно странствующих по городам России и многим странам мира. Часто соревнования длились по два-три месяца, в течение года приходилось участвовать в нескольких чемпионатах. Бороться надо было с полной отдачей сил, красиво, чтобы заинтересовать зрителей. Сложной и долгой была система выявления победителей: борцы встречались друг с другом несколько раз. Первая встреча ограничивалась сроком 20 минут, вторая ; 40 минут, потом ; 1 час, а затем шли встречи решительные и бессрочные, то есть до победы. Это требовало огромной выносливости.

Как-то, будучи на соревнованиях в Париже осенью 1911 года, мы с моим хорошим товарищем Иваном Заикиным прогуливались по каштановым аллеям на Елисейских полях и обсуждали состав участников чемпионата участвовали. Заикин и я впервые приехали в Париж, поэтому с интересом рассматривали городские достопримечательности, парижан, как и большинство людей, попавших в знаменитый город.

Чемпионат проходил после многолетнего перерыва на «Арене улицы Пелетье». В числе участников было несколько борцов из России, в том числе тогдашний чемпион мира по французской борьбе И. Спуль, И. Шемякин, поляк
С. Збышко-Циганевич, И. Заикин, французские борцы Лемарен, Виньерон, Ришу и ряд других. Также участвовали турецкие атлеты, несколько немцев, бельгийцев.

Состав участников подобрался достаточно сильный. Мне эти соревнования запомнились тем, что проходили они на «Арене улицы Пелетье», где несколько лет назад произошел трагический случай. Во время схватки погиб один из спортсменов. Случилось это после того, как один из борцов задушил противника, поймав его на удушающий прием «collier de force». Конечно, вина в первую очередь за эту трагедию лежала на судейском жюри, так как вовремя не остановили схватку. Но самое удивительное, что после этого инцидента среди рева толпы, приветствовали победителя. Этот случай получил широкую огласку и осуждение общественности, после чего полиция закрыла этот известный спортивный клуб и несколько лет там не проводились никакие соревнования, а работала только знаменитая спортивная атлетическая школа. Кстати, после этой трагедии «Арена улицы Пелетье» Растеряла большую часть своей публики. Чемпионат, в котором мы участвовали, был одной из попыток вернуть былую популярность данному спортивному клубу.

Обсуждая ход чемпионата с Заикиным, мы зашли в одно из многочисленных кафешантанов. Там продолжили беседу, в том числе и о других видах спорта, где часто происходили несчастные случаи. Иван Заикин, очень честный человек, прекрасный спортсмен и отважный авиатор, признался, что он перепробовал различные виды спорта вплоть до бокса, но искусство бокса не смог одолеть. «Первые три минуты ты дерешься со злобой… Минута отдыха… Вторая схватка… Это уже нелепая драка, которая ничем не отличается от драки, которую часто можно видеть в России… А затем чувствуешь себя, как в обмороке… Боли совсем не чувствуешь; остается лишь инстинктивное желание – упавши на пол, встать раньше истечения одиннадцати секунд. Ты сам знаешь, друг мой, что я средней руки велосипедист, мотоциклист, говорят, неплохой борец. Я недурно гребу, плаваю и владею парусом. Я летаю на воздушных шарах и аэропланах. Но представь себе, этого спорта я никогда не смогу одолеть».

Оценивая себя достаточно скромно, Иван Михайлович Заикин (1880 ; 1948 гг.), бывший волжский грузчик, обладая огромной силой, был в то же время очень артистичен, на манеже он был эффектен, ловок, пластичен. В 1904 году был признан чемпионом мира по тяжелой атлетике.

Русский писатель А.Куприн, друживший с Иваном Михайловичем, писал в журнале «Геркулес»: «Всякий вид спорта должен заключать в себе хотя бы оттенок риска, пренебрежения к боли и презрение к смерти». Всего этого хватало в судьбе Ивана Заикина.

Интересна история встреч Заикина с Поддубным. Многие сильные борцы, встретившись с «чемпионом-чемпионов», потом избегали этого «удовольствия». Борец Заикин встречался с Иваном Максимовичем на ковре 15 раз, начиная с Воронежа в 1904 году до Тифлиса в 1916 году. Поддубный, как известно, учил простому методу: «За одного битого двух небитых дают». Схватки у них проходили по-разному. В Орле 7 февраля 1905 года ее описывали так: «…Боролись Поддубный с Заикиным «на поясах». Поддубный поднял Заикина, взял «на мельницу» и бросил на лопатки». Это была у них первая схватка. На Первенстве мира 1908 года в Париже Заикин и Поддубный, победно справившись со своими соперниками, отодвинув их на второй план, встречались в финальной схватке. Продолжалась она 66 минут. После такого изнурительного поединка вперед вышел Поддубный. Упорно проходил между ними поединок в марте 1909 года в Санкт-Петербурге. Вот как его видели и оценили спортивные комментаторы того времени и оставили на память новому поколению борцов: «Нападение ведут поочередно оба противника.

На 12-й минуте Поддубный переводит Заикина в партер. Идет напряженная борьба. Приемы почти исключительно силовые. На 47-й минуте Заикин с изумительной силой выходит из партера и стремительно атакует своего могучего противника. Положение на ковре то и дело меняется. Оба борца проявляют большую силу и прекрасную школу.

Финал борьбы отличается исключительной красотой. На 56-й минуте Поддубный вновь переводит Заикина в партер, берет его на задний пояс и бросает. Заикин уходит пируэтом, хватает Поддубного задним поясом и, сделав мельницу, бросает его в партер с целью положить на лопатки. Поддубный через мост уходит с партера и моментально ловит соперника на «бра-бруле»  и укладывает его на лопатки».
Из 15 схваток Заикин 10 проигрывает, а пять сводит в ничью. Популярность борца Заикина была огромной. Вспоминает его ученик, цирковой атлет В.Херц: «Огромная, из ряда вон выходящая сила Заикина, его высочайшее мастерство, артистичность и неотразимый шарм неизменно обеспечивали ему громкий успех». Когда дело шло о принципиальных схватках, Заикин не шел ни на какие компромиссы.

В 1909 году в цирке Чинизелли боровшийся там знаменитый чемпион Станислав Збышко–Цыганевич сделал вызов всем борцам: «Кто устоит против меня полчаса, тому плачу 500 рублей». Заикин принял вызов. Станислав, как не пытался, ничего не мог сделать с Заикиным. Только раз ему удалось взять Ивана на передний пояс, но тот силой спины моментально разорвал захват своего могучего соперника. Схватка закончилась вничью, и Заикин выиграл 500 рублей.

Из сильнейших противников Заикина надо назвать Ивана Романова. Родился в Риге, там же окончил городское училище. Еще во время учебы стал заниматься тяжелой атлетикой. С 1902 года стал выступать как профессиональный борец. Участвовал в ряже чемпионатов борцов-профессионалов в Москве, Петербурге, Варшаве и ряде других городов. Становился победителем, призером этих состязаний.

Следует отметить атлетов-любителей из русского студенчества, которое время от времени выдвигало из своей среды чемпионов, выдающихся своей колоссальной силой и редкой могучей фигурой. Довольно вспомнить харьковчан Соловьева и Лукина, Полубенина, Геппенера, киевлян Шварцера и Давыдова, инженеров Голубева, Лебедева, художника Мясоедова и ряда других. Всё это были атлеты, рекордами не только не уступавшие лучшим профессионалам, но часто и выигравшие у них. Одним из таких любителей являлся студент Петербургского университета Павел Корниенко, уроженец Могилева. По фигуре он напоминал знаменитого шведа А. Андерсона почти такого же роста – 180 см, широкий, но с «полусырой» мускулатурой. Рекорды у Корниенко впечатляющие – толкал двумя руками 343 фунта, приседал со штангой 317 раз, брал с «моста» 254 фунта. Однако недостаточность в системе тренировок не позволила Корниенко добиться лучших результатов. Его борцовские успехи были более скромные. Это победы в любительских чемпионатах Петербурга, Одессы, Кишинева, Тифлиса.

Не могу не вспомнить замечательного борца-профессионала из Германии Карла Карницкого. Боролся он со мной впервые в 1908 году в Екатеринбурге «на первенство Урала».  Тогда это был молодой много обещающий борец с оригинальной манерой – все время кружил вокруг противника, точно вальсируя. Но в схватках ему не везло, и он проиграл несколько поединков. Однако через полгода мы вновь встретились  в Варшаве с Корницким, который взял псевдоним (Мортон). Сразу обнаружился колоссальный прогресс в его силе и технике, весь сбитый из мышц (правда, не рельефных), он работал, как машина, не давая противнику ни минуты покоя.

Затем Корницкий попал в чемпионат Коха, с которым тот разъезжал по Германии и Бельгии почти 2 года. За это время он стал феноменальным борцом по силе. Вновь я увидел его в Москве в 1911 году, где он выступал под черной маской. Когда я его увидел, то прямо ахнул – передо мной стоял прежний мой знакомый Карл, раздавшийся чуть ли не вдвое. С первых же схваток обнаружилось, что он действительно сделался чем-то особенным.  По уверению всех борцов, которым приходилось выступать с ним, от медвежьих лап Корницкого «трещали кости».
Странный он был человек – исключительный по скромности и по …жадности. Как-то в Одессе цирк, в котором он выступал несколько сезонов подряд, не собрал запланированных сборов и нечем было выплачивать жалованье артистам, а Карл получал в день 25 рублей за выход.

В результате он устроил грандиозный скандал перед публикой. Это после того, как ему было выплачено жалованье за два года 10000 рублей, т.е. 750-900 рублей в месяц. Жил он в России достаточно скромно на 40-50 рублей в месяц, откладывая деньги на свой пивной заводик, который он купил в Эльберфельде (Германия). Эта болезненная страсть к деньгам оказалась роковой для его карьеры и всей жизни. Во время чемпионата в Гамбурге Корнацкий сильно простудился, и будучи от природы очень мнительным человеком начал тревожиться о том, что болезнь лишит его возможности бороться и зарабатывать деньги. В результате переживаний он заболел психически и был помещен в сумасшедший дом. В лице Карницкого чемпионаты потеряли одного из сильнейших борцов, который, наверное, через 2-3 года стал бы первым в мире.

Особое место среди борцов занимал И. Буль. Он родился в Омске, там же после окончания школы поступил на железную дорогу. Однажды увидел в цирке атлета Елисеева. Буль решил добиться таких результатов и усиленно занимался тренировками. Успехи Буля позволили ему сначала попасть в чемпионат Крылова, гастролировавший по югу России, а потом в 1910 году в чемпионат Лебедева в Петербурге. Буль по праву считался выдающимся техником борьбы. Самые сложные приемы, требовавшие значительной ловкости, гибкости и быстроты, исполнялись им безукоризненно.

Из выдающихся техников борьбы надо отметить еще Георга Луриха, впервые выступившего в цирке города Ревеля. Впоследствии он неоднократно становился чемпионом в различных состязаниях по французской борьбе как в России, так и в европейских странах.

Конечно, в борцовской среде встречались малоприятные, завистливые люди, которые использовали различные ухищрения, чтобы добиться победы любой ценой, но таких, к счастью, было немного. В основном это были борцы среднего уровня, имевшие достаточный опыт для работаты запрещенными приемами так, чтобы это не было видно не только публике, но и судьям. Особенно этим грешили иностранцы, не добившиеся успеха у себя на родине, они приезжали в Россию, чтобы заработать и многие директора цирков для увеличения сборов брали их в труппу из-за иностранных имен. Эти атлеты присваивали себе несусветные титулы: чемпион Южной и Северной Америки, неоднократный чемпион мира и т.п. Чаще всего это были никому не известные «яшки» или в лучшем случае «гладиаторы». Среди русских борцов таких было очень мало, но все же  встречались.

Анекдотический случай произошел на открытом чемпионате любителей и профессионалов Петрограда в 1915 году по французской борьбе. В одной из схваток встретились два хороших техника Пупин (спортивное общество «Санитас») и Анкудинов (спортивное общество «Атлет»). Ввиду того, что Пупин, боясь атак Анкудинова, все время уходил с ковра, ему было объявлено предупреждение и заявлено, что если и за ковром он будет положен на лопатки, все равно зачтется поражение. На 17-й минуте борьбы Пупин по собственной неосторожности прозевал прием и лег на лопатки за пределами ковра. Арбитр Ланге дал свисток и объявил поражение Пупина. Последний этим решением возмутился, и вопреки правилам пустился в спор с судьями и наговорил им малоприятных слов, за что и был исключен из соревнований.

 Присутствовавший на состязаниях председатель «Санитаса» Евстеев заявил, что после такого пристрастного решения судей общество «Санитас» отказывается от состязаний. Судьи приняли это заявление молча, так как из опыта прежних скандальных выступлений членов общества «Санитас» всегда ожидали чего-нибудь подобного. Вообще в спортивных выступлениях членов этого общества много было театрального, они воображали себя скорее артистами на сцене, чем спортсменами. Не хватало только грима и наклеенных носов. Для серьезных спортивных состязаний такое поведение считалось недостойным. Может быть, во время циркового представления в номере клоунады это было бы допустимо, но во время спортивного матча нет.

Кстати, во время гастролей с цирком известные чемпионы-атлеты проигрывали своим менее известным коллегам, когда во время представления чемпион-борец предлагал каждому желающему из публики побороться с ним. Иногда из такого вроде бы простого номера получалось захватывающее зрелище – схватка между известными борцами. Во время проведения спортивных чемпионатов, один знаменитый борец проигрывал другому не менее известному. Матч-реванш, как это принято сейчас в профессиональном единоборстве, тогда не проводился, а поддержать утраченное реноме надо было любым способом. И вот проигравший внимательно следит за гастролями победителя с ангажировавшим его цирком, выбирает крупный город, где обязательно есть корреспонденты столичных газет, и на вызов во время представления победителя первым выскакивает на манеж, изъявляя готовность тут же начать схватку.

Ошарашенный от внезапности недавний победитель всеми правдами и неправдами старается уйти от единоборства тут же немедленно, потому что не готов к серьезной борьбе, да к тому же перед этим он уже провел две–три схватки пусть даже и в неполную силу со своими товарищами по труппе. Конечно, серьезный борец, дороживший своим именем, никогда не согласится вот так сразу вести борьбу, но и отказываться совсем нельзя, так как на следующий день газеты и публика будут судачить, что он испугался или что до этого все его победы фиктивны. Да и дирекция цирка настаивает, чтобы он принял вызов, правда, не в этот день, когда билеты уже проданы, а через два-три дня, чтобы сделать аншлаг. Ему сулят баснословные гонорары независимо от исхода поединка. Все эти переговоры происходят в присутствии публики, которая живо комментирует происходящее на арене.

В конце концов, обе стороны договариваются  о решающей схватке через день-два. И как показывает практика, все бывают довольны независимо от исхода борьбы. О финансовой стороне такого мероприятия  и говорить не приходится, полный аншлаг, максимальные сборы, увеличенные гонорары, колоссальные пари. А вот сама схватка может происходить очень серьезно  и на высоком уровне. И претендент, и чемпион за небольшое время до встречи успевают провести значительную работу, поэтому поединок может длиться час–полтора, а то и закончиться вничью. Тогда все может повториться в другом городе, пока кто-нибудь не одержит победу.

По этому поводу мне вспоминается рассказ Ивана Яго, в 1909 году ставшего чемпионом мира. Мы отдыхали в Ялте после труднейшего чемпионата, проходившего в Петербурге, где Яго занял почетное второе место, проиграв в решающей схватке Ивану Спулю, кстати, лучшему ученику петербургской школы борьбы И. Лебедева. Мне на этих соревнованиях повезло гораздо меньше, во время борьбы с сильным борцом А. Матюшенко я подвернул ногу и поэтому в дальнейшем участвовать в соревнованиях не мог. После недолгого лечения врачи мне посоветовали провести несколько недель на море, принимать грязевые и морские ванны. Сезон выдался достаточно тяжелый, я много работал в цирке, участвовал в спортивных состязаниях, поэтому с радостью поехал в Ялту на знаменитые грязи Мацесты. Там мы и встретились с Иваном Яго.

Отдыхая на даче у знакомых, на берегу моря мы обсуждали новости, которые «привез» Яго.  В том числе и о схватке, прошедшей в Англии между великолепными борцами Г. Геккеншмидтом и Ф. Готчем. Первый ; русский борец (между нами его называли Гакк), прозвище «Русский лев», пик его славы пришелся на 1906-1907 гг. Второй – американец, имеющий титул чемпиона Америки по вольной борьбе, приехавший в Европу с единственной целью – стать чемпионом Старого Света.

Предыстория их знаменитой встречи в Англии была такова. В 1906 году Гаккеншмидт, ставший кумиром Европы, захотел позолотить свою славу и в Новом Свете. Он отправился в Америку, имея хороший ангажемент, и между прочими городами выступал в Буффало. Выступления его в этом городе проходили с постоянным успехом, тем более, что наш чемпион, шутя, бросал всех сильнейших борцов Америки в первые 2 – 3 минуты.

Готч в это время был малоизвестным борцом и только ещё начинал пробивать себе дорогу, выступая за небольшую плату на маленьких аренах. Сознавая свои силы с одной стороны, завидуя успеху Гака ; с другой  и желая заставить заговорить о себе, энергичный американец придумал следующий трюк.

В один из вечеров, когда Гаккеншмидт под бешеные аплодисменты экспансивных янки живо раскладывал своих противников, Готч, находившийся среди публики, выпрыгнул на арену и бросил вызов Гаккеншмидту, требуя  немедленной борьбы. Последний за кулисами борьбы уже много слышал про выдающиеся способности молодого американца и наотрез отказался бороться с ним в этот же вечер, прекрасно понимая свою неподготовленность к серьезной схватке и не желая рисковать своим именем. Однако этот отказ ему обошелся дороже, чем он предполагал. Готч с арены обратился к публике и заявил, что все предыдущие схватки Гаккеншмидта фиктивны, что он, Готч, предлагает европейскому чемпиону выступить в серьезном матче с ним и этим доказать свой класс, но Гаккеншмидт отказывается бороться, чем ясно обнаруживает свою боязнь Готча. После такого заявления, вызвавшего бурный восторг публики, Готч обратился к Гаккеншмидту и громко заявил «…Ты трус и боишься меня».

Несмотря на это, Гаккеншмидт бороться не стал и, потеряв сразу почти все свои контракты, уехал в Англию, а Готч сразу сделался любимцем публики и после этого скандала быстро пошел к славе.

Следует заметить, что опасения Гаккеншмидта были связаны не только с его неподготовленностью к серьезной борьбе, но и с тем, что в Америке применялись правила вольной борьбы, когда в приемах и захватах можно было использовать ноги (бросок через бедро, подножка и др.). В Европе была распространена французская борьба, где ноги использовать было нельзя, а захват и бросок осуществлялись только за счет силы рук. Европейские борцы очень неохотно принимали эти правила и только во время турне по Америке, да и то старались оговорить заранее более привычные для себя условия.

Через год Америка снова волновалась – предстояла сенсационная встреча Гаккеншмидт – Готч. К этому времени Гаккеншмидт отдохнул в Англии, потренировался, в том числе и с американскими борцами;вольниками, провел несколько успешных турниров в Европе и решил отплатить Готчу за тот скандальный вечер. Последовал вызов теперь уже со стороны Гаккеншмидта, и встреча была назначена. Победитель получал пять тысяч рублей, побежденный – три. Местом встречи Гаккеншмидт предложил Россию, но Готч сначала ответил, что будет бороться только в Америке. После долгих переговоров была выбрана Англия, где Готч надеялся на поддержку англоязычной публики.

Несмотря на то, что Готч был в прекрасной форме и имел уже титул чемпиона Америки по вольной борьбе, в Европе он должен был бороться по правилам французской борьбы, где не мог использовать свою сильную сторону – ноги. В силу этого он пытался войти с Гаккеншмидтом в сделку и просил, чтобы тот не бросал его в течение первых 40 минут. Американец рассчитывал, по-видимому, на свою выносливость, как более молодой. К тому же он прекрасно знал взрывной характер русского борца. Однако Гаккеншмидт отказался от такого предложения, и борьба оказалась серьезной.

Колоссальный сбор, огромное число публики, многочисленные поклонники борьбы специально приехали из России и Америки, говорили о том, какое внимание оказывалось этому поединку. Заключались огромные пари за и против того и другого чемпиона.

Сама борьба была поистине титанической. Все полтора часа противники провели в стойке, что почти невероятно для борцов такого класса. Гаккеншмидт, по-видимому, хотел как следует измотать противника и нападал сначала не особенно энергично, что и привело его к поражению. Готч, продержавшись полчаса, начал чувствовать себя лучше, и когда Гаккеншмидт хотел было повести дело к финалу, показал ему такой отпор, что тот растерялся. Чем дальше шла борьба, тем яснее становились шансы противников. Сила Гаккеншмидта явно стала уступать феноменальной выдержке американца. Если до начала схватки один себя переоценивал, а другой недооценивал или, вернее, был крайне осторожен, то теперь в исходе встречи уже нельзя было сомневаться. Гаккеншмидт через полтора часа совершенно выдохся и только защищался, оставаясь в стойке с невероятным трудом. Наконец, Готчу удалось загнать его в угол ковра, там он схватил Гаккеншмидта за «задний пояс» и со страшной силой бросил его боком на пол. Гаккеншмидт напряг последние силы, вывернулся и встал в партер, но Готч захватил руку соперника на излом, послышался треск в суставах, и наш борец вынужден был ударить рукой о ковер – знак поражения.

В моей спортивной карьере были десятки чемпионатов по борьбе, гиревому спорту как в России, так и во многих странах Европы. Я прекрасно знал, что, имея даже очень хорошую спортивную форму, можно было проиграть чемпионат и не добиться успеха, потому что тактика распределения сил между схватками была выбрана неправильно. Даже такие чемпионы, как Поддубный, Заикин, Яго, Шемякин, обладая колоссальной силой от природы и блестяще владея техникой борьбы, тем не менее, могли уступить одну - две схватки, чтобы добиться стратегической цели – стать чемпионом.

Чемпионат – это чисто спортивное состязание и не важно, где он проходит ; в цирке, в зале спортивного общества или на сцене театра. Участвуя в таких соревнованиях, набираешься опыта, шлифуешь технику, постепенно поднимаясь по ступенькам спортивной карьеры к вершине, к чемпионству. Наконец, ты чемпион. Твое имя пестрит в газетах, о тебе говорит публика, ты пользуешься благосклонностью прекрасных дам, но больших денег здесь не заработаешь.
Другое дело цирк. Цирк прежде всего – это театрализованное представление, где всё подчинено интересам публики, в том числе и борьба, силовые атлетические номера и многое другое. Каждый цирк стремился заключить контракт с атлетом, чье имя не сходит с полос газет, кто привлечет публику на представление. В большинстве случаев цирк заключал договора с несколькими борцами, которые и устраивали между собой состязание, часто называемое  также чемпионатом, причем это повторялось каждый раз, когда цирк приезжал на новое место в другой город. В таких случаях атлеты получали хорошие ангажементы, и это являлось их основным источником дохода. Также во время таких состязаний в цирке заключались пари между зрителями, а букмекерами часто выступали директора цирков. Понятно, что при такой постановке дела ни о какой спортивной состязательности не могло быть и речи.

Нередко сами борцы делали ставки либо сами на себя, что ещё позволительно, либо на своего противника, тогда исход схватки был предрешен. Но самое удивительное, что публика, искавшая острых ощущений, знала обо всех этих нюансах «спортивной» борьбы и, тем не менее, суммы ставок и пари исчислялись тысячами рублей. Конечно, значительная часть этих сумм оседала в кармане дирекции, но борцы-артисты тоже зарабатывали во время гастролей солидные деньги, чтобы позволить себе жить безбедно, участвовать за свой счет в спортивных чемпионатах, а некоторые атлеты содержали массажиста, тренера, повара, приезжая со своей обслугой в любой город Европы.

Сила была и остается в почете у народов многих стран. Этим удивительным качеством люди наделяли своих героев, слагая о них легенды, сказания, былины. На Руси силу развивали с помощью различных (порой весьма оригинальных и самобытных) упражнений: переноски бревен, камней, жерновов, поднимания мешков с зерном, наковален, весовых гирь и т. д. Много увлекательных турниров и состязаний проводилось в дни народных праздников и гуляний. Кулачные бои, борьба, поднимание тяжестей были любимыми развлечениями простых людей.
Некоторые народные забавы силового характера впоследствии перекочевали в разъезжающие по стране цирки шапито. На арену выходили атлеты, поражавшие людей своей необыкновенной силой. В программу их выступлений входили сложные силовые упражнения, жонглирование гирями и ядрами. Нередко проводились турниры по борьбе с участием «загадочных» чемпионов. Как правило, эти турниры сенсационными названиями привлекали большое количество зрителей. Шапито сыграл большую роль в популяризации многих силовых упражнений, в том числе и упражнений с гирями.

Гиревой спорт как разновидность тяжелой атлетики появился в России в конце прошлого столетия. В августе 1885 года было принято решение создать в Петербурге первый кружок любителей борьбы и силовых упражнений. Инициатором его создания стал известный петербургский врач В. Ф. Краевский. Совершая поездки по странам Европы, он изучил методику тренировки известных атлетов, познакомился с техническим оснащением атлетических залов и при участии представителей передовой интеллигенции образовал этот кружок.

Накопленные знания и опыт В. Ф. Краевский щедро передавал своим ученикам. Любителям тяжелой атлетики хорошо известно имя Ивана (Дяди Вани) Лебедева, активного пропагандиста силовых упражнений, последователя начинаний В. Ф. Краевского. Вскоре подобные кружки были организованы в Киеве, Уфе, Воронеже, Тифлисе и других городах России.

С 1897 года начали регулярно проводиться всероссийские чемпионаты по поднятию тяжестей. Атлеты состязались в поднятии разборной штанги, а также в борьбе, боксе, фехтовании. В программе чемпионатов отсутствовали упражнения с гирями ; они перешли в ранг вспомогательных упражнений для развития силы и выносливости. Однако они продолжали пользоваться большой популярностью в небольших поселках и городах, где еще не были организованы кружки тяжелой атлетики.

В почете был этот снаряд у ведущих атлетов того времени. Уникальные упражнения с гирями выполнял С. Елисеев. «Королем гирь» называли подмосковного силача П. Крылова (1871-1933 гг.), моего большого друга. Большая физическая сила и необыкновенная выносливость позволяли ему выжимать двухпудовую гирю 86 раз левой рукой, жонглировать сразу тремя «двойниками».

Родился Крылов в Москве в семье служащего. Отец его был большим поклонником спорта. В детской висели кольца, на которых Федот Крылов выполнял довольно сложные упражнения. Маленький Петр старался во всем подражать отцу, а тот всячески поощрял увлечение сына спортом. Как и все его сверстники, Петр любил играть в подвижные игры, лазал по деревьям, запускал змея, боролся, с упоением читал Купера, Майн Рида, Жюль Верна. Мечтал стать путешественником. Учась в гимназии, все вечера проводил в цирке, где с восторгом следил за выступлением силачей и борцов.

Его кумиром был атлет Эмиль Фосс, манеру работы которого он перенял впоследствии. Эмиль Фосс выходил на арену в шелковом трико и леопардовой шкуре. Начинал выступления с поднятия гирь на бицепсы, затем переходил к жонглированию двух-и трехпудовыми гирями.

Вскоре имя Крылова становится известным, и его начинают приглашать многие владельцы балаганов. Два года проработал в балаганах Петр Крылов. За это время он освоил много трюков, которые пользовались большой популярностью у зрителей: рвал цепи, из полосового железа завязывал галстуки и браслеты, поднимал лошадь с всадником, стоявших на платформе, выжимал штангу, в полых шарах которой помещалось по человеку, ломал подковы, гнул монеты, делал растяжку с четырьмя лошадьми.

Особенно хорошо Крылов управлялся с гирями, ни один атлет того времени не мог сравниться с ним в демонстрации трюков с этим классическим спортивным инвентарем русских силачей. Потом начал выступать в цирке Камчатского, а затем в цирке Боровского, с которым в течение трех лет объездил всю Сибирь.

Он установил несколько мировых рекордов по тяжелой атлетике. Личные рекорды Петра Крылова: жим левой рукой – 114,6 кг, жим левой рукой двухпудовой гири в солдатской стойке – 86 раз, стоя на борцовском мосту, выжимал двумя руками восьмипудовую штангу, разводил прямые руки в стороны, держа в каждой гирю весом в 41 кг. Последние его выступления были в возрасте 60 лет.

Не могу не рассказать еще об одном замечательном атлете Георге Лурихе, с которым меня связывала длительная дружба. Родился Лурих в 1876 году в Эстляндской губернии. Природа не наделила Юри (так его звали земляки) богатырским телосложением, но сила воли у юноши была исключительная. Стать сильным он решил, учась в реальном училище. Упорно занимается с гирями и добивается хороших результатов. По окончании реального училища Лурих выбирает профессию атлета и борца, для того времени это не было чем–то особенным.
С этой мыслью он едет к В. Краевскому в Петербург, у которого занимались выдающиеся атлеты того времени: Г. Гаккеншмидт, А. Аберг, В. Пытлясинский и многие другие. Лурих в течение года добивается превосходных результатов. Некоторые достижения Луриха в тяжелоатлетических упражнениях превышали мировые рекорды. Вскоре он становится профессиональным атлетом и борцом. Выигрывает звание чемпиона по французской борьбе, устанавливает несколько мировых рекордов по поднятию тяжестей. 1896 – 1897 гг. принесли ему сначала звание «Первый борец России», «Атлет – чемпион России», затем и «Чемпион мира по поднятию тяжестей одной рукой». Рост его за 10 лет увеличился со 150 см до 177 см, вес – с 50  до 90 килограммов.

В 1910 году у Луриха было 20 рекордов. Наиболее любопытен рекорд в «доношении», когда Лурих поднимал правой рукой штангу весом 105 кг и, удерживая ее вверху, брал с пола гирю в 34 кг и тоже поднимал вверх. Из цирковых трюков наиболее известны растяжка с двумя верблюдами и удерживание на поднятой вверх руке пяти человек. Во многих странах демонстрировал свое мастерство Георг Лурих и везде пользовался огромной популярностью. В некоторых городах Европы были основаны атлетические клубы имени Луриха.

Лурих – один из сильнейших в мире борцов и атлетов подтверждал важность гармонической подготовки своим примером. Он в те времена был классным гимнастом, катался на коньках, любил плавать, занимался бегом, уделял много внимания акробатике, ездил на велосипеде. В своих статьях и лекциях Лурих предстает перед нами не только как великий спортсмен и пропагандист спорта, но и как большой патриот, вдумчивый мыслитель. Он пишет:  «Атлетом способен сделаться любой – еще тогда, когда человек лежит в колыбели, природа вручает ему удостоверение в том, что он может стать таким же сильным, как например я».
Сколько замечательных людей встретил я в то время на своем пути профессионального атлета и циркового артиста. Это были энтузиасты своего дела ; атлетизма и мастера цирковой арены.

В зарождении современной тяжелой атлетики и спортивной борьбы немалая заслуга принадлежит им, профессиональным силачам, которые в первой половине прошлого века выступали на цирковых и балаганных подмостках. Гастролируя, они пробуждали живой интерес публики к спорту.

К сожалению, период наибольшего расцвета многих русских борцов совпал с годами Первой мировой войны, когда прекратилось проведение парижских и других международных чемпионатов.

В 1914 году многие из борцов были призваны в армию, где с честью сложили свои головы на фронте, защищая независимость русской земли. Кто-то, попав в плен, так и не смог вернуться в Россию, оставшись на чужбине. После установления Советской власти в России цирки были национализированы, хозяевами чемпионатов стали сами борцы.

Дальнейшее развитие физической культуры получило уже после гражданской войны в годы Советской власти, когда стали образовываться добровольные спортивные общества, где культивировались различные виды спорта, но борьба продолжала оставаться в цирке.

В середине и к концу двадцатых годов многие из атлетов возвратились на ковер. Продолжился круговорот многочисленных гастролей и поединков на борцовском ковре. Конечно, десять лет перерыва не могли не сказаться на их профессиональном уровне, но большинство, такие, как К. Буль, И. Поддубный и многие другие, выступали блестяще и еще многие годы радовали своих поклонников спортивными успехами.

Более чем за три десятилетия борцовской карьеры Клеменс Иосифович Буль выступил в десятках чемпионатов во всех крупных городах страны, провел множество поединков. Он очень высоко котировался как борец, однако никогда не боялся за свой престиж, не уклонялся от встречи с сильнейшими. «Старая слава новую любит», ; говаривал богатырь. Он был у всех на виду. Нелегко испытание громкой славой, однако он с честью выдержал его: не зазнался, не расслабился.
В 1939 году Всесоюзный комитет физкультуры пригласил Клеменса Иосифовича Буля в Москву и назначил его старшим тренером по борьбе в общество «Динамо». Клеменс Иосифович горячо взялся за дело. Щедро делился он с молодежью своим богатым опытом, был для нее непререкаемым авторитетом. Многие из тех, кто впоследствии стали чемпионами СССР, Европы, мира и Олимпийских игр, тренировались или консультировались у прославленного богатыря.

Многие известные борцы хорошо знали квартиру семьи Буль в Москве на Садово-Сухаревской улице, куда они приходили к своему старшему другу за добрым советом. Вот что написал о Буле в своих воспоминаниях один из них; многократный чемпион Советского Союза, серебряный призер XV Олимпийских игр, заслуженный мастер спорта СССР Шалва Чихладзе: «Считаю, что Клеменс Иосифович Буль ; самое значительное явление в классической борьбе. Он мой кумир и идеал как спортсмен и человек».
Среди тех, кто закладывал основы грядущих международных побед советских борцов, были и мы, профессиональные атлеты, артисты цирка.

 (ФОТО)
Берлин. Открытый чемпионат Германии. 1910 год
(Вальтер М. шестой слева во втором ряду)



(ФОТО)
 Кружок атлетизма Краевского (1904 год)

 (ФОТО)
Чемпион мира по борьбе 1909 года Г. Гаккеншмидт («Русский лев»)
Русский атлет и авиатор И. Заикин со  своими друзьями
А. Куприным и В. Будищевым

 (ФОТО)
Борец и популяризатор
атлетического спорта в России ;
Иван Лебедев (дядя Ваня)

(ФОТО)
Профессиональный борец
С. Збышко–Цыганевич

 (ФОТО)
Профессиональный борец
К. Корницкий («Мортон»)
Чемпион мира по французской
борьбе 1912 года И. Шемякин


 (ФОТО)
Чемпион мира Г. Лурих

(ФОТО)
Русский силач П. Крылов
 
(ФОТО)
Русский атлет И. Засс
(«Железный Самсон»)

(ФОТО)
Чемпион мира по французской
(классической) борьбе 1911 года Н.А. Вахтуров

 (ФОТО)
Чемпион М.А. Вальтер 1913 год.
Борцовский «яшка» М. Вальтер. 1906 год.



Глава 5. Моя первая война
 
Война застала меня в Екатеринодаре, где я жил последние полгода, одновременно готовясь к европейскому чемпионату по тяжелой атлетике, который должен был состояться осенью 1914 года в Брюсселе, и выступая в различных цирках, которые гастролировали по югу России в летнее время. Для поездки за границу требовались деньги и немалые, так как поездка на такие соревнования обычно составляла около двух месяцев. Никаких сборных страны по борьбе или поднятию тяжестей тогда просто не существовало. В лучшем случае это был коллектив из Москвы или Петербурга, который представлял одну из известных борцовских школ, и такую поездку финансировал кто-то меценатов.

Иногда, таким образом, из России приезжали сразу две команды или вообще ни одной, а в чемпионате участвовали спортсмены, приехавшие самостоятельно на свои средства. Мне приходилось участвовать в соревнованиях и в составе коллектива и индивидуально. И в том, и в другом случаях есть свои плюсы и свои минусы, но всегда на таких чемпионатах собирались очень сильные спортсмены, которые сражались до последней возможности, иногда даже серьезно травмированные. На основе таких чемпионатов и составлялся неофициальный международный табель борцов, которые не только являлись спортсменами, но и зарабатывали борьбой себе на жизнь, выступая в цирковых представлениях и как борцы, и как артисты с силовыми номерами.

Из всех цирковых коллективов было всего три или четыре приличных, в которых действительно собирались настоящие мастера французской борьбы, атлеты  с различными силовыми аттракционами, семейные коллективы дрессировщиков, воздушных гимнастов, клоунов и других артистов. Такие большие коллективы обычно возглавляли успешные антрепренеры, честное слово которых стоило десятки, а то и сотни тысяч рублей. Договор о приеме на работу в таких цирках обычно являлся формальностью. При встрече с директором цирка ты называл свою фамилию и он в зависимости от твоей известности, послужного списка, который негласно всегда как бы присутствовал с тобой, назначали плату за выступление. Количество выступлений за неделю или за месяц и составляло твой доход. В таких цирках, я не помню, чтобы хоть один раз работник был обманут и не получил свой гонорар. Это просто было исключено. Но помимо больших цирков, куда стремились попасть на работу все, существовали десятки провинциальных, где цирковые артисты эксплуатировались нещадно.

Старый клоун Пауль Коданти писал в редакцию журнала «Орган»: «…лет 30 назад служил я у Камчатного за пятнадцать рублей, а максимальный оклад в провинции был восемьдесят рублей (всей труппе). Артист должен был не только в униформе стоять, но и цирк строить. Власть директора была неограниченной, доходила до рукоприкладства. Жизнь артиста-труженика в то время была хуже, чем на каторге» .
Положение артистов в таких цирках было тяжелым, бесправным. Стоило упасть сборам, как директор бросал своих артистов буквально на произвол судьбы. Никаких контрактов в маленьких провинциальных цирках не существовало, все работали на «честное слово». Вот несколько примеров: журнал «Цирк и варьете» в 1912 году писал «Цирк Янишевского больше не существует. Местные кредиторы за долги продали цирковой инвентарь и бывших у него лошадей. Маленькая труппа цирка разъехалась по соседним городам, где и будет гастролировать» , но такое представление – это уже не цирк, а ярмарочный балаган.

Или вот еще … «Приехал цирк Злобина. Первое представление шло под открытым небом, так как шапито было заложено. На второй день шапито было выкуплено, но публика не пошла, и сбор был пять рублей».

Журнал «Орган» описывал такие эпизоды: «Цирк Котликова в станице Каменской совсем прогорел. Артисты голодают, некоторые, располагая деньгами, уехали, другие остались на мели, ожидая лучшего будущего». «Директор цирка В.В. Руссов сбежал ночью из города Ельца, захватив вещи и не заплатив артистам жалования за два месяца» . И таких примеров было много. Однако следует сказать, что в первую очередь это касалось маленьких коллективов, которые разъезжали по глубинке, по небольшим городкам, а соглашались на такие унизительные условия в первую очередь малоквалифицированные, иногда сильно пьющие или начинающие артисты.
К счастью, такая участь меня миновала, я старался работать только в крупных коллективах и с надежным и честным антрепренером.

Так как основная работа меня ждала вечером, днем я обычно обедал часа в два-три, затем гулял по городу, читал, потом отдыхал, готовясь к вечернему выступлению. В последнее время меня интересовали медицинские аспекты тренировочного цикла подготовки спортсменов-силовиков, разработка новых силовых упражнений и номеров. Я усиленно штудировал медицинскую литературу, специальные журналы, разрабатывал собственные методики. А вот газеты как бы проходили мимо меня.

В тот день привычный и удобный ритм был сломан. На российских календарях было 15 июня 1914 года от Рождества Христова, на западных календарях – 28 июня. Я обратил внимание, что люди кучились по перекресткам, точно птицы на земле, застигнутые ливнем. Открывали и закрывали зонты. Расстегивали и застегивали воротники. Снимали и надевали шляпы. Дамы, собравшиеся стайкой отдельно от мужчин, своим непередаваемым южнорусским говорком что-то оживленно обсуждали. Но везде можно было разобрать четко одно слово «эрцгерцог». Какой еще эрцгерцог, что ему понадобилось в южной провинции Российской империи ? Наконец, мне удалось перехватить газету у запыхавшегося продавца-мальчишки и первое, что я увидел, это ; заголовок огромными буквами «Убийство эрцгерцога – будет ли война?».

Не могу сказать, что эта новость как-то выбила меня из колеи повседневной жизни, ну, герцог, ну король или принц. Все это заморское и очень далекое от нашей повседневной российской жизни. У нас здесь в Российской империи каждый год происходили политические убийства видных деятелей и членов царской семьи. Может, чего и не хватало в России, а террористов, готовых пожертвовать своей жизнью и жизнями других людей, было предостаточно, причем различной политической окраски ; от анархистов до народовольцев.

В нашей семье отношение к дому Романовых было очень спокойное. Да, у нас такой государственный строй, самодержавие, царь – глава государства, а в других странах ; республика или конституционная монархия, а, может, еще что-то.
Царственные особы живут на страницах журналов, обозрений, на витринах фотографов. Они путешествуют, переезжают из зимних резиденций в летние, улыбаются на портретах и ежегодно празднуют тезоименитства. Вся эта светская жизнь казалась мне отстраненной от реальной жизни обычных людей. Причем, путешествуя по Германии, я был свидетелем приезда Саксонского короля в небольшой городок Ольбернхау недалеко от границы с Чехией.

До войны я два раза был в Германии и обе поездки были связаны с борцовскими чемпионатами. Первый раз, в 1911 году, я пробыл около двух месяцев в Штутгарте. Второй раз, в 1914 году перед самой войной, это был Открытый чемпионат Германии по французской борьбе, который проходил в Берлине. Обе поездки для меня оказались неудачными с точки зрения спортивного результата, но стали замечательными и интересными, как для путешественника.

Мы с приятелем, врачом Кашевским из Варшавы, который часто участвовал как медэксперт в соревнованиях, захотели непременно участвовать в столь знаменательном событии. В гостинице нас предупредили, что это знаменательное событие в истории города, поэтому магистрат решил устроить празднество. Надо было обставить высокое посещение с достоинством и пышностью.  И так как всякое высокое посещение приурочивается к какому-нибудь событию, а Его Величество король Саксонский прибыл в Ольбернхау просто ради того, чтобы пострелять косуль, то, естественно, его приезд был связан с победой саксонской армии. Над кем? Конечно, над извечным врагом всех многочисленных германских народов – французами ; то ли в столетней, то ли в тридцатилетней войне. И его чествовали и величали как подлинного героя той войны.

На вокзале король был встречен военными властями. Оттуда он должен был проследовать в ратушу и принять там гражданских чинов. Через два часа Его Величеству должны были представиться благотворительные общества. Хозяин нашего пансиона герр Геннинг, а по совместительству член магистрата, обещал нам, безродным иностранцам, при возможности за двадцать марок два места на балконе для публики на торжественном заседании городского управления.

Признаться, мы, не искушенные светской жизнью, испытали некоторое разочарование в этот исторический день. Мало того, что мы потратили несколько марок на дополнительное крахмаление манжет и воротничков, а уж сколько было изведено крахмала на приведение в церемониальный вид нижних юбок, манишек и воротничков всего славного города, остается только догадываться.

Ожидали увидеть Его Величество в орденах, лентах и звездах, окруженного свитой и дворцовой стражей. Но король приехал в пиджаке и в тирольской фетровой шляпке с тетеревиным пером. Ему подали к вокзалу старомодный фаэтон, запряженный парой бестолковых лошадей. Он сел рядом с обер-бюргермейстером, и железные обода огромных колес загрохотали по главной улице. Накрахмаленные и взопревшие от долгого ожидания под солнцем верноподданные, занявшие тротуары, при виде такого королевского въезда забыли снять шляпы. Школьники, окружив фаэтон, неслись по дороге с криками и возгласами. Его Величество добродушно стряхивал сигарный пепел на носы мальчишек.

Посмотрев на это светское мероприятие, мы переглянулись и, не говоря ни слова, отправились в ближайшую пивную, где благополучно пропили сэкономленные марки.
Попивая пиво, мы, подданные российского монарха, обсуждали и сравнивали выезды Николая II и его свиты с тем, что мы увидели в экономной до  неприличия одной из земель Германии. Конечно, сравнение было не в пользу последней. Немцы по своей природе и так достаточно экономны, а железная рука канцлера Бисмарка довела эту национальную черту характера до неприличной скупости.

Бог с ними королями, и герцогами, а вот второе слово «война» наводила на невеселые размышления. Весь мир закувыркался в пропасть. Кому же были выгодны выстрелы в Сараево? Очень многим. Но только не Сербии, подвергшейся оккупации и понесшей колоссальные жертвы. И не России. В конечном итоге, и не Германской, не Австро-Венгерской империям, желавшим войны, но надорвавшимся от непосильной тяжести и погибшим. Чудовищная провокация оказалась выгодна победителям – Англии, Франции и США. Оказалась выгодна международному интернационалу, только финансовому, возглавляемому Рокфеллерами, Ротшильдом, Дюпоном, Гугенгеймом, Дж. Морганом, Исааком Зелигманом и др.

Стоит отметить еще одну особенность преступления в Сараево. После войны стала усиленно муссироваться версия, будто за организацией теракта стояла русская военная миссия, а, стало быть, и сам теракт был инспирирован русскими.

Секретные документы из архивов царского военного и дипломатического ведомств, открывшиеся и опубликованные при советской власти, опровергли эту версию. Тем не менее, за рубежом «русский след» широко утверждался в исторической и политической литературе. Как показал дальнейший ход истории, этот метод фальсификации исторических событий, их хронологии и в дальнейшем широко использовался западными учеными и политиками.

Война началась с приграничных сражений. В Восточной Пруссии, к западу от Варшавы, в Галиции, русские и австро-немецкие войска медленно сближались, стараясь определить, прощупать намерения противника, и в этой обстановке неопределенности и нервозности проявлялась неготовность правительства России к войне.

Последние два-три года Россия почти дремала. Самодержавие после революционного всплеска начала девятисотых годов как бы успокоилось на своем, как казалось, непоколебимом средневековом фундаменте. Шум обыденной жизни: тарахтенье первых автомашин, цоканье подков лошадей ; тяжелое мерное ломовиков и быстрое легкое извозчиков, стук стаканов, вилок, ножей в трактирах и ресторанах ; почтительно приглушался, чтобы не потревожить, не нарушить приятную дрему шестнадцатого века, времени начала царствования дома Романовых.

И теперь, разбуженная, очнувшаяся страна должна за несколько дней, за несколько часов догнать двадцатый век. Она должна догнать его, чтобы сохранить в целости свой средневековой костяк. Об этом трубят газеты – утренние и вечерние, консервативные и социал-демократические, либерально-народные, церковные, богатые столичные, бедные провинциальные, спортивные, женские газеты, для солидных мужчин и для господ офицеров.

До недавнего времени считалось общепризнанным, будто «слабая» и «отсталая» Россия оказалась не готовой к войне, терпела поражения, надорвалась, что и привело к революции. Конечно, в этом есть некоторая доля истины. Но также следует отметить, что русская армия после неудачной войны с Японией была перевооружена и оснащена гораздо лучше французской или британской, а в тактике и обучении солдат превосходила даже немцев.

Уже посылаются корреспонденты на границы, в воинские части, уже появились первые военные сообщения – жирным шрифтом на первых полосах. Страна просыпается к войне и славе. Уже появились первые воинские колонны в походной форме – в зеленовато-серых гимнастерках, с тугими скатками шинелей через одно плечо и винтовкой на другом. За спиной котомки, у некоторых на поясе вместе с подсумками ; новый атрибут амуниции – стальные каски. Исчезло золотое шитье и серебряные позументы гвардейских полков. Только офицерские погоны сохранили свой нарядный блеск даже в бою под обстрелом, сокращая тем самым и так не слишком длинную жизнь фронтового офицера.

По мостовой цокали бесчисленные подковы. В воздухе на остриях уланских пик развевались трехцветные флажки. Вылощенные светло-зеленые униформы, набитые здоровыми телами, осанились и подпрыгивали в седлах. Впереди кавалерии на вороных конях продвигался зажженный горячей медью труб полковой оркестр.

Война началась блестящими успехами нашей армии. Россия сорвала германский план Шлиффена, разбила Австро-Венгрию, отобрав Галицию, выиграла два сражения у немцев в Польше, разгромила турок под Саракамышем. Для Берлина такое начало на Восточном фронте стало большой неожиданностью. Германия срочно стала привлекать союзников. Помимо ранее примкнувшей к немцам полуфеодальной Турции, как всегда битой Россией, Болгария, Италия и Румыния принялись выбирать, к кому выгоднее примкнуть ; к Антанте или к ее противникам.

Объявление Германией войны России не вызвало паники среди населения. Просто люди стали общительней вести себя друг с другом, как люди, застигнутые врасплох бедствием, которое объединяет всех независимо от сословия, положения в обществе или материального благосостояния. На улице или в ресторане, за кулисами во время представления в цирке, где я дорабатывал последние дни перед отъездом в Москву, живо обсуждалось, что ждет страну в ближайшее время, как может измениться судьба каждого из нас.

От матери пришла телеграмма, в которой она просила по возможности быстрее приехать в Москву, чтобы застать среднего брата Сергея, который хотел уйти добровольцем в армию с четвертого курса университета, хотя имел возможность продолжать обучение. Кроме того, муж сестры Лизы, врач по профессии, Владимир Михайлович Тарусин, тоже должен был пройти аттестацию и получить назначение в действующую армию.

Я не был дома два года и эта наша общая встреча, возможно, будет последней, когда вся семья соберется за общим столом. Кто знает, какая судьба нас ждет? Где мы окажемся через год или два?

В конце июля 1914 года у меня заканчивался ангажемент с цирком Андро Чинизелли, который последние три месяца был на гастролях в Екатеринодаре и где мне довелось участвовать в двух достаточно крупных соревнованиях с хорошими призовыми.

Как бы ни были гостеприимны города российской империи, я часто вспоминал московские бульвары, четверку бронзовых коней на здании Большого театра, памятник Пушкину ; все то, что было так хорошо знакомо мне с детства. И поэтому, когда представилась первая возможность вернуться домой, я, не задумываясь, воспользовался ею.

 Я попрощался со своими коллегами,  немногочисленными знакомыми, которыми обзавелся за эти несколько месяцев, быстро собрал чемодан и ручной саквояж и сел на поезд до Москвы. Поезда еще ходили регулярно, в вагонах было чисто и подавали хороший чай. Попутчики попались симпатичные, приветливые: старичок учитель, толстая дама с заплывшими глазками и военный в чине капитана.
Я привык к дороге, так как мне приходилось ездить много и в одиночку, и коллективом, и на поезде, и на пароходе. Я знал и всегда применял основное правило пассажира ; от путешествия надо получать удовольствие, пусть даже от такого краткого, как сейчас, тогда мелкие неудобства: стесненность купе, очередь в туалет или в ресторан ; не будут портить настроение ни себе, ни попутчикам. Вроде бы правило простое, но как мало людей им пользуется, доставляя лишние хлопоты своим соседям. Но на этот раз все было спокойно, хотя, честно говоря, я опасался, на первый взгляд, толстой дамы, и, как ни странно, капризов офицеров, которые часто путали проводника со своим денщиком. Все трое держались очень любезно, но не были ни навязчивы, ни говорливы.

Лето было в разгаре. Поезд шел достаточно быстро, лишь иногда пропуская воинские эшелоны. Из открытого окна веяло теплым ветерком, который от проносившихся мимо лесных чащ приносил смешанный запах опавших листьев, грибов и всегда душистой хвои, с полей – спелой ржи и увядшей травы. Во время кратких стоянок в купе втекал, заполняя собой коридор, свежий, крепкий аромат ранних яблок.

Коротко попрощавшись с попутчиками и прихватив свой небольшой багаж, я как истинный москвич поспешил к выходу, чтобы пораньше оказаться на вокзальной площади. Прошло несколько лет, как меня не было в этом городе. Мне казалось, что все вокруг было необычайно и удивительно контрастно.

Пропетляв по тихим и уже почти безлюдным переулкам, извозчик остановился, наконец, у большого, освященного газовым фонарем моего дома. Дверь отворила незнакомая пожилая женщина в черной кружевной заколке на седеющих волосах и в белом переднике с пышными бретелями. Она степенно поклонилась, пропуская меня внутрь: «Добро пожаловать, сударь! Вас уже все заждались».

В большой, застланной ковром и уставленной какой-то мебелью передней на столике перед зеркалом  похожий на меховую муфту лежал черный кот с изумрудными глазами. Не успел я снять шляпу и расстегнуть пальто, как из соседней комнаты бесшумно выкатилась низенькая кругленькая старушка. Добежала до меня, обняла и троекратно расцеловала.

«Приехал наш Мишенька! Наш старшенький приехал!» – радостно запричитала она. Милая, добрая Марфуша, как я был рад снова тебя увидеть, почувствовать себя дома, среди самых дорогих для меня людей.

В столовой, где собралась вся семья и был накрыт стол, ко мне бросились сестра и братья. Они повисли на шее и на руках, не давая и шагу ступить. Когда-то в детстве у нас была такая игра: я носил их по всему дому, а они визжали от страха и удовольствия. Наконец, освободившись от них, я подошел к матери. Она мало изменилась ; такая же строгая и осанистая женщина. Навстречу мне она не сделала ни одного шага. Когда я наклонился, чтобы поцеловать ее руки, она порывисто на секунду прижала мою голову к губам и тут же отодвинулась, чтобы рассмотреть меня получше. Мать была близорука и, не любя очков, носила лорнет на цепочке. Она открыла лорнет, посмотрела на меня и сказала: «Я всегда хотела, чтобы мои дети имели сильный и самостоятельный характер. Надеюсь, что в отношении тебя мне это удалось».

Никаких сантиментов, слез и причитаний. Все сухо, без эмоций,  но я тоже хорошо ее знал, ей было очень приятно, что я стал самостоятельным человеком, вполне себя обеспечивающим. Мы расцеловались с отчимом, и хотя никогда особенно не были близки, и мне, и ему было приятно вновь встретиться, но уже как взрослым мужчинам, хорошо знающим друг друга. Затем мне был представлен новый член семьи ; Лизин муж – молодой человек достаточно высокого роста с небольшой бородкой и порывистыми движениями. Мы впервые увидели друг друга. Я не был на их свадьбе, но в письмах Лиза достаточно подробно описала его, поэтому заочно мы были хорошо знакомы. Пожав руки, мы чуть помедлили, а потом крепко обнялись. Этот молодой человек был мой ровесник, и что-то в его поведении, в глазах позволило считать, что мы станем друзьями.

Есть ли на свете более чистое счастье, чем счастье вернуться домой? Пока еще никакая тень не надвинулась на тебя, на твой дом, на твоих близких. И как бы горячо ты не ощущал это ничем еще не омраченное счастье, настоящую оценку ему ты в состоянии будешь дать только спустя долгие годы.

Наскоро умывшись, я со всеми направился в столовую и с блаженным чувством уселся на свое законное место около буфета, с удовлетворением убедившись, что никто из братьев, как раньше, не пытался его занять. Все было как раньше, как в далеком детстве: заботы Марфуши, сосредоточенный взгляд отчима, строгость матери, неизменные мучнистые хлебцы, холодная телятина, старый колпак на кофейнике и хриплое дыхание настенных часов. Все радостно напоминало о себе и готово было воскресить безмятежное настроение. Но рядом с этим ощущалось нарастающее беспокойство. Все ждали от меня рассказов, как я жил все эти годы, чего добился и что я собираюсь делать теперь, когда нас всех ждут такие перемены.

Уверен, что вопросы начались бы сразу же, после первого, самого вкусного бутерброда с холодной телятиной, густо приправленного франкфуртской горчицей. Но в присутствии матери всем пришлось унять свое нетерпение и подождать пока принесут самовар.

Наконец, шипящее, пятилитровое медное чудовище, произведенное тульскими умельцами, водрузилось на столе, и вся наша такая большая и такая для меня родная семья набросилась на меня. Братьев Сергея и Николая  интересовало, где и за что я получил свои кубки и медали, где я побывал за это время, что увидел, с кем встречался и вообще все, что может интересовать младших братьев, когда они увидели старшего брата после нескольких лет, как им казалось путешествия.
В глазах сестры я видел спокойствие удачно сделавшей партию замужней женщины и ее желание поделиться этим спокойствием с близким и родным человеком. Я знал, что спокойно и откровенно мы поговорим позже, у нее дома, теперь уже в ее семейном кругу. Вместе со своим мужем Владимиром она, побыв еще немного времени, ушла домой, благо, что их квартира, находилась в Камергерском переулке. Перед уходом она взяла с меня обещание, что в ближайшие два-три дня я приду к ним обедать. Мне было интересно взглянуть на нее, как на самостоятельную замужнюю женщину, уже готовившуюся стать матерью. Я подозревал, что раннее замужество и желание жить отдельно связаны с психологическим давлением, которое оказывалось на всех членов семьи неосознанно со стороны матери. Строгая и волевая со всеми, начиная от прислуги и до большинства знакомых, она стремилась доминировать во всех отношениях, поэтому люди либо подчинялись, либо уходили. Ушел я, ушла Лиза, братья еще были молоды и не были самостоятельны, а отчим смирился, нашел какое-то удобное положение в семейной иерархии, мало во что вникал и жил достаточно комфортно.

Александра Сергеевича интересовало, чем я собираюсь заниматься, как отношусь к тому, что сейчас происходит, но, как обычно, не дожидаясь до конца ответов собеседника, сам высказывал свою точку зрения, иногда спорил, поглядывая на мать, ожидая ее одобрения взглядом. Она редко вмешивалась в наши споры или обсуждения, во все, что непосредственно не касалось семьи. Если не было гостей, она незаметно уходила к себе и принималась за очередной роман или занималась хозяйством. 

В этот раз ее интересовало, не поумнел ли я за это время, пока жил отдельно, и не хочу ли я сделать такую глупость, чтобы записаться добровольцем на фронт. Я отвечал, что такого желания у меня нет, но если меня призовут, то я пойду, как все, обычным солдатом. Отчим тут же стал уверять всех, что это обычная моя глупость, которую я опять совершу, если не посоветуюсь со знающими людьми. К знающим людям он всегда относил мать, его друга адвоката Нестерова Петра Григорьевича и, конечно, его самого ; именно в таком порядке.

Мать смотрела на меня с интересом, как всегда с иронией, в ее взгляде было что-то новое, мне показалось даже, что она гордилась мной, моей самостоятельностью, основательностью. Я знал, что, несмотря на свое самолюбие, если это так, то она мне скажет об этом. Теперь в ее глазах я переходил из разряда недорослей, в разряд взрослых и самостоятельных людей. Теперь она была готова считаться со мной и моим мнением, я стал вторым в семье после нее.

Этот наш разговор глазами, как я думал, никто не заметил, отчим увлеченно обрисовывал положение на фронте и усиленно доказывал, почему Россия не выиграет войну, средний брат Сергей оттачивал свое ораторское мастерство будущего адвоката, пытаясь ему возражать, доказывая, что мы, объединившись с Францией и Англией, быстро покажем немцам и австрийцам их теперешнее незавидное место в Европе, что Австро-Венгерская империя ; это рудимент прошлого столетия.
Но как оказалось, я ошибался, наш немой разговор с матерью «подслушал» самый младший, самый прагматичный и самый проницательный член семьи, будущий дипломат – братик Николай. «Подливая масло», едкими замечаниями в жаркий спор между братом и отцом, он внимательно наблюдал за нами и с одобрением поглядывал на меня. Мне показалось, что он уже просчитывал плюсы и минусы от создающейся ситуации.

«Отец, а почему ты думаешь, что вся Европа будет воевать? – невинно спросил Николай. – Может все быстро закончится?»
«Ты почти что студент, поэтому должен видеть дальше своего носа. Разве не знаешь сам, что творится в нашем цивилизованном мире? – отчим раздраженно отодвинул от себя стакан с чаем. – На Балканах второй год идет грызня. Теперь эта свара расширится. Австро-Венгрия уже основательно вцепилась в Сербию. А сейчас и мы точим зубы – авось и нам удастся ухватить себе кусок у дряхлеющей империи. На Галицию, надо полагать, заримся. Безусловно, найдутся и другие хищники – Турция, Англия, Франция. Жадность всех одолевает.

Александр Сергеевич встал и заходил по столовой: «Наш-то царек, положим, не своим умом действует, зато советчики у него…»
«Александр Сергеевич! Барин! Ради бога! Вас услышат…»; Марфуша, которая пристроилась около матери, всплеснула руками.
«…и повесят?» – спросил тот, засмеявшись.
«Ужасный вы человек. Иногда бываете таким неблагоразумным».

Эта бравада отчима выглядела комично, и все это понимали. Чтобы выйти из этого неловкого положения, я подошел к нему, взял под руку и отвел в сторону.
«Я хотел с тобой посоветоваться. ; И совершенно неожиданно для себя, вспомнив, что последние несколько месяцев штудировал медицинские книги сказал: «Как ты думаешь, может быть, мне поступить на курсы военных фельдшеров?».

Александр Сергеевич остановился и озадаченно посмотрел на меня: «При твоей физической силе, выносить раненных с поля боя… Это благородно». Прагматичный Коля тут же заметил, что с поля боя раненых в госпиталь приносят санитары, а там уже с ними занимается фельдшер или врач. Мать, подняв лорнет, внимательно посмотрела на меня и заметила: «Ты слишком брезглив для этого и потом, все девицы кинутся сейчас в лазареты. Тебе надо что-то другое».   
 
Зная заранее, чем закончится наш разговор, а именно каждый останется при своем мнении, и, глядя на немного осоловевшие лица братьев ; было уже за полночь, я сказал, что устал с дороги и иду спать. Для себя я решил, что обязательно найду квартиру и съеду через пару-тройку дней. Я привык жить один, самостоятельно, не очень считаясь с интересами других, но там были посторонние люди, мнением которых я не очень дорожил, а здесь были родные и близкие. Я никого не хотел обидеть, а потом я молодой здоровый мужчина со своими интересами и вполне здоровыми инстинктами.

Надо было налаживать жизнь в Москве найти, чем заниматься, чем зарабатывать на жизнь, кроме того меня действительно могли призвать в армию и отправить на фронт. Вскользь произнесенная фраза, через несколько дней оформилась во вполне обдуманное решение. Надо пройти начальную медицинскую подготовку на базе имеющегося неполного среднего образования и получить звание фельдшера. Это даст мне возможность всегда заработать на кусок хлеба, и в то же время полученные знания по медицине помогут мне при подготовке к соревнованиям во время тренировок.

Родители и природа наградили меня немалой силой, и как большинство физически крепких людей, я не терпел насилие по отношению к более слабым, мне это было противно, да и по характеру я был достаточно спокойным человеком, и чтобы меня разозлить, надо было очень постараться. Поэтому просто так, пусть даже по приказу командира, изуродовать, а то и убить другого человека, даже врага, мне психологически было очень трудно.

Вообще, я был не военный человек, а для муштры и поедания глазами начальства совсем был не приспособлен. Надо было что-то придумать на тот случай, если меня все-таки призовут в армию. Да и с работой что-то надо было делать. Денег у меня было не слишком много, работа в цирке в создавшейся ситуации была мало перспективна, хотя, например, театральная и в целом культурная жизнь и в Москве, и в столице шла полным ходом. Гремели имена Немировича-Данченко, Качалова, Вахтангова, Яблочковой, откуда ни возьмись, словно из дыма сражений возникали новомодные поэты декаденты, эпатирующие читателей, особенно дам, наличием в стихах спиритизма и тонкой грани между небольшим сумасшествием и гениальностью, появились новые направления в изобразительном искусстве.

Несколько дней в Москве пролетели незаметно. Я снял недорогую квартирку в четырехэтажном доходном доме купца Марышева, что во Власьевском переулке. Вся квартира состояла из двух небольших комнат на третьем этаже и крохотной кухни. Из окон квартиры открывался прекрасный вид на высокие трубы бани, расположенной по соседству. Эти трубы постоянно дымили так, что солнце почти не пробивалось в окна, из-за чего в комнатах было сумеречно в любое время. Другой особенностью квартиры было то, что на первом этаже размещался книжный магазин, где имелся телефон, и за небольшую плату им можно было пользоваться жильцам дома.

 Как-то, через несколько дней, позвонив домой родителям, я узнал, что призвали мужа Лизы как врача общей практики в распоряжение главного санитарного управления военного ведомства. Он должен был через несколько дней отбыть из Москвы в Харьков для работы в одном из развернутых там армейских госпиталей. Володя был очень огорчен предстоящей разлукой с Лизой, которой предстояло рожать примерно через три месяца. Уже было решено, что после отъезда Володи сестра вернется к родителям, где мать и Марфуша обеспечат ее необходимым и вниманием и заботой как до родов, так и после рождения ребенка. Среди знакомых, которые посещали родительский дом, были и врачи с хорошей практикой, которые сделают все, чтобы предстоящие роды прошли благополучно.

Сам Володя был из небогатой семьи земского врача Курской губернии. Его отец Михаил Николаевич Тарусин всю жизнь проработал в небольшой сельской больнице, а мать учительствовала в небольшой начальной школе для деревенских ребятишек. Два года назад после смерти отца Володя хотел перевезти мать в Москву, но она отказалась и продолжала работать в школе. Володя очень переживал, что, отправляясь по назначению, он, скорее всего, не увидится с матерью, хотя он надеялся по дороге в Харьков заскочить на пару дней в Курск.

Через несколько дней я получил записку от сестры, что Володя должен срочно выехать по месту назначения и они устраивают небольшие проводы, поэтому приглашают меня вечером к себе домой, где соберутся знакомые и друзья.
Прихватив в качестве подарка две бутылки коньяка и армейскую фляжку ; это-то всегда пригодится, я, немного опоздав, стоял перед дверью мансарды, где они жили. За нею слышался многоголосый говор. Отворил незнакомый белокурый молодой человек в солдатской форме.

«На проводы? Прошу! – Он широко распахнул двери  и крикнул: ; Володя, встречай!»
Мансарда была полна народу, все незнакомые люди за исключением братьев. Мать с отчимом не пришли, сославшись на обязанность присутствия на каком-то банкете, очень важном для Александра Сергеевича.
Подошли Лиза с Володей. Глаза у сестры были красные, было видно, что она недавно плакала. Я, как мог, начал ее успокаивать. Володя храбрился, шутил, но вид у него был расстроенный. Никто не ожидал, что ему придется уезжать так быстро. Ходили слухи, что дела на фронте идут неважно, много раненных, а врачей не хватает. Володя был в офицерской форме, но без погон, он так и не успел пройти аттестацию. Военное обмундирование изменило весь его прежний облик. Исчез такой домашний в своей пиджачной паре, заросший каштановой гривой, неловкий в движениях, но уверенный в своих действиях доктор Тарусин. Перед нами стоял стандартный военный, подтянутый, ставший как будто чуть выше ростом, лишившийся своих пышных волос. Укоротилась и борода с усами. Но ясные карие глаза смотрели с прежней теплотой.

«Ну как, нравлюсь в таком виде?»; спросил он насмешливо, чуть дрогнув уже армейскими усами. «Тебя отправляют на фронт?»; вместо ответа спросил я. «Отправляют. Ты чрезвычайно точно изволил выразиться. Я не своей воле еду, а меня отправляют».
; Когда?
; Завтра, Миша, завтра приказано быть на вокзале.
Он помог мне снять пальто. – Идем, я познакомлю тебя с нашими друзьями. За время своих скитаний ты, наверное, растерял всех своих московских знакомых.
В комнате было человек десять гостей. На столе, покрытом скатертью, стояли тарелки с едой и бутылки. На столике в углу шипел самовар, и высокая блондинка с грубоватыми чертами широкого лица и прямыми прядями соломенных волос разливала по стаканам чай.

Лиза и Володя знакомили меня со всеми собравшимися. Люди были очень разные ; и по возрасту, и по внешнему виду, но, очевидно, все они здесь были «свои», близкие по духу.

Солдат, отворивший дверь, оказался вольноопределяющимся Юрием Бергом. Володя отрекомендовал его как художника-акварелиста, знатока и любителя природы. Солдатик в ответ широко улыбнулся и стрельнул в него свирепым взглядом.
Мы прошли дальше к столу, и хозяин продолжал знакомить с присутствовавшими гостями. В основном это были семейные пары, коллеги Володи, врачи, но были и хорошенькие девушки, хозяйничавшие у самовара, очевидно, незамужние подруги сестры. Мы выпили с Володей и каким-то угрюмым великаном, оказавшимся рядом за столом. Среди собравшихся он был старше других, и, как мне показалось, пользовался особым уважением среди присутствовавших врачей. Звали его Шустов Иван Павлович, он был один из лучших хирургов Москвы. Володя считал его своим учителем, так как проходил ординатуру под его руководством и впоследствии он оставил его у себя в больнице, знаменитой Морозовке, где был заведующим отделением. Больница славилась тем, что существовала полностью на деньги знаменитого филантропа, купца и «миллионщика» Саввы Морозова. Формально больница была для бедных, и лечили там всех бесплатно, но благодаря приличному содержанию, которое выплачивалось практикующим врачам, там не считалось зазорным подрабатывать и некоторым профессорам из мединститута.

; Как же Вы, Володечка, все-таки чувствуете себя сейчас? По виду настоящий военный, а настроение? – спросил Шустов.

; Настроение? А кто его знает, какое оно у меня. Во всяком случае, не боевое, Иван Павлович, не боевое. – Он любил угрюмого великана, за его неизменное внимание, за всяческую помощь нуждающимся студентам, за вдумчивое отношение к жизни.

; Не боевое, ; вздохнув, повторил его слова Шустов. – Трудно Вам будет, голубчик. Но что ж теперь поделаешь? Смерти бояться не следует ибо она в шапке-невидимке ходит, не предугадать, когда тебя заберет.

; Дело не в смерти, Иван Павлович, а уж очень тяжко участвовать во всей этой авантюре. Иван Павлович, прищурившись, глядел в приоткрытое окно, на белесоватое лунного цвета небо.

; Почем знать, может быть, эта бессмысленная авантюра приведет, в конце концов, к чему-то более страшному и трагическому.
; Да, да, - подхватил Берг, ; предстоит не только самому задумываться о будущем, но и шевелить людей, заставлять их задумываться. Придется стрелять, убивать и командовать убийством.

; Охота вам философствовать, господа, – заметил высокий брюнет, однокашник Володи. ; Придет момент, очутитесь Вы, Берг, на поле брани и сами поймете, как действовать. И стрелять до поры до времени придется. А сейчас … ; он махнул рукой.

Лиза с тревогой слушала и наблюдала за гостями. Ее волнение заметили и братья, которые что-то оживленно обсуждали с девушками за чаем. Они вопросительно посмотрели на меня, отдавая инициативу старшему. Я поднял руку с рюмкой, привлекая внимание собравшихся гостей.

; Предлагаю тост: за благополучное возвращение хозяина этого дома. ;  И за прибавление этого семейства, – заметил  внимательный доктор, поднимая свой бокал.

; Уж давайте тогда – за скорейшее окончание войны! – возразил Володя.
; Друзья! Давайте споем. Это лучше всего, – внезапно предложила одна из девушек, по-моему, курсистка, смуглая, черноглазая, с разлетающимися пушистыми бровями. И она первая запела низким сочным голосом:

Река шумит, река ревет.
Мой челн о брег кремнистый бьет…

Большинство гостей дружно подхватили, чувствовалось, что это не первая песня, которую они поют вместе.
Я не знал слов и только слушал, слегка шевеля губами. Оглянувшись, увидел, что старый доктор незаметно отошел к самовару, наливая себе чашку чая. Я медленно отошел от стола и присоединился к нему.

; Вам тоже медведь на ухо наступил, – заметил Шустов.
; Да, я не любитель хорового пения, - признался я.
; Я слышал, Вы профессиональный атлет, занимаетесь борьбой и поднятием тяжестей? – спросил он дружелюбно.
; Да, я профессиональный борец и артист цирка. Недавно приехал с юга России, где выступал в тамошних цирках, а в конце лета собирался поехать за границу на европейский чемпионат. Да вот как все вышло.
; Что делать, что делать, – заметил он, - как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Будем надеяться, что все это не продлится слишком долго.
; Мне кажется, что страна просто не выдержит эти потрясения. Только успели оправиться от японцев и своей революции, как опять война, чем она закончится? Неизвестно, – философски заметил он.

Мы подошли к открытому окну. Горячий ветер сильным порывом обдал нас густым запахом городского лета.
; Очевидно, Вы тоже скоро наденете военную форму, и это не последние проводы в вашей семье, – пробился сквозь многоголосый шум густой голос Ивана Павловича. 
; Владимир Михайлович, ваш шурин ; один из лучших моих учеников, – заметил Шустов, ; через два-три года он стал бы прекрасным диагностом, а теперь даже не знаю, что сказать, – с некоторой горечью заметил он. Постояв еще немного, он затушил папиросу и повернулся ко мне.

– Знаете, я слышал от Володи, что Вы интересуетесь некоторыми вопросами, связанными с медициной? Заходите как-нибудь, поговорим, мне все интересно, что связано с анатомией, с влиянием больших нагрузок на физические возможности человека. Может, и я что Вам посоветую.

Вскоре возбужденные пением гости собрались уходить. Но, и одевшись, все оживленно продолжали разговаривать. Так с разговорами все вышли на улицу.  Прощание было коротким, расцеловавшись с Володей и обязавшись писать друг другу, я отправился к себе на квартиру. На мгновение мелькнуло растерянное лицо Лизы. Девочка она еще, чистая и неустойчивая, несмотря на замужество.
Стало немного грустно, что-то всех нас ждало впереди. Так неторопливо гуляя, я и дошел до своего переулка. Поднявшись к себе, распахнул окно настежь и долго не ложился, вдыхая терпкий августовский, немного влажный воздух. Спать не хотелось

Время шло, война набирала свои обороты. В конце сентября русские войска одерживали одну за другой крупные победы, и линия фронта от границы откатилась к самым Карпатам. Армия начала труднейший переход через лесистые отроги Карпат в глубь Галиции. Противник отступал с неслыханной быстротой, и русские войска почти свободно передвигались по галицийской земле. В русском генеральном штабе считали, что с такими темпами недолго очутиться в самом Будапеште. Необходимо лишь не терять этого темпа, не снижать боевого духа.

Пошел уже четвертый месяц после моего приезда в Москву. За это время я участвовал в некоторых московских соревнованиях и иногда подрабатывал в цирке с силовыми номерами. Несколько раз выезжал на чемпионаты в другие города. Например, в Казани проработал почти месяц. С начала августа до середины месяца чемпионат работал без парада, т.е. участники не выходили на арену «парад-алле», так как не собрались все участники вовремя, кто-то задерживался на других соревнованиях, а кто-то вообще не приехал, а уехал на фронт, но, наконец, все собрались и чемпионат начался. По арене дружно маршировали Эверсен, Рандерберг, Каренин, Гамзеев, Жилин, Шауш, Кентель, Матюшенко, Зноско, Загоруйко, Вахтуров и Шемякин и ряд других борцов. Публика не избалованная спортивными соревнованиями в Казани, валит валом, некоторые смотрят с ужасом, некоторые с почтением. Пользуется большим успехом Загоруйко ;  гибкий, смелый и умеющий быстро ориентироваться в атаке и защите.

Собственно говоря, чтобы повысить зрелищность чемпионата и «поднять сборы», нужно было бы для мусульманского населения привлечь хорошего турецкого или татарского борца, но на тот момент в России таких не нашлось. Поэтому пришлось для привлечения публики во время официальных соревнований по французской борьбе устраивать одну-две схватки с любителями на поясах. Для татар этот вид борьбы знаком, и местные силачи с удовольствием принимали участие, тем более, что приз был изрядный – 25 рублей. Такой цирковой прием, конечно, авторитета соревнованиям не придает, но дирекция пошла на это, чтобы привлечь средства для пожертвований в Красный Крест, на воздушный флот, в попечительства о семьях раненных и погибших.

Кстати, со времени начала войны дирекции практически всех спортивных (чемпионаты борцов, спортивные игры) и культурных мероприятий (театры, цирки) добровольно перечисляли до 10 процентов своих доходов на счета различных благотворительных обществ. Акция проходила под девизом «Помогите Родине!», кроме того, отдельные спортсмены и артисты жертвовали, сколько кто может, а список лиц, приславших пожертвования, печатался в газетах.

Например, редакции журналов и газет, через которые принимали пожертвования, обязательно печатали такого рода объявления «… редакцией получены следующие пожертвования: от атлета-любителя П.А. Кюна – 5 р., от польских борцов: Збышко-Циганевича – 20 р., Урсуса-Янковского – 5 р., Л. Поплавского – 5 р., Малевского – 2р.; от латышских борцов: Юлиуса Пуле – 5 р., Вейланда-Шульца – 5 р. Всего на сумму 73 р. Деньги редакцией журнала «Геркулес» переданы в кассу Петроградской Земской Управы на нужды семейств запасных» .

Приехав в Москву в конце сентября 1914 года, я попал на чемпионат, проходивший в саду «Новые Сокольники» на открытом воздухе. Иногда от холода у публики зуб на зуб не попадает, но схватки идут с особым жаром, правда, может быть, потому, что борцы хотят согреться. В параде – 14 борцов, из них выделю Пафнутьева, Костюшенко, Синюю маску, Телегина, Лецевича, Эттингера, Ногацкого. Многие атлеты-профессионалы ушли на войну: Сацур, Осипов, Сульда, Сидоров.

Приехавший из Варшавы мой знакомый, спортсмен-гиревик Войтек Зеберг-Знаменский рассказал, что многие из польских борцов ушли на войну: одни в качестве запасных, другие добровольцами. Среди них лучший варшавский атлет-борец Еремеев. Со своим драгунским полком воюет в Восточной Пруссии. Войтех удивил также тем, что с началом войны стало очень трогательное отношение поляков к русским. Прежнего недоверия, обособленности и розни как не бывало. Все слились в один славянский этнос для одной цели – борьбы с тевтонами, в победоносный исход которой верят непоколебимо.

Всех русских воинов, по дороге на фронт, забрасывают цветами, угощают фруктами, папиросами. Возвращающихся раненных окружают заботой и уходом, а пленных немцев встречают молчаливым холодным презрением. Это единение поляков с русскими ; верный залог нашей победы над зазнавшимся исконным врагом славянства.
Все это с жаром и искренним неподдельным воодушевлением мне приходилось слышать и ранее не только от приехавшего Зеберга-Знаменского, кстати, по отцу немца, но и от других знакомых, приехавших из Великого княжества в метрополию. Прожив юные годы в Польше, я не понаслышке знал, а в школе в младшем классе мне это доходчиво пояснили мои товарищи-поляки. Со временем я четко уяснил: да, поляки не очень любят русских за более чем столетнее отсутствие национальной самостоятельности, но еще больше им не по душе немцы, которые не раз с ними воевали и каждый раз били.

Война, конечно, многое меняет, заставляет взглянуть на происходящее другими глазами, но многолетние предубеждения, перерождающиеся в предрассудки, пересмотреть достаточно трудно.

газетах все чаще и чаще можно встретить траурное объявление о гибели или тяжелом ранении моих друзей, знакомых – «Из действующей армии. Стал жертвой долга юный чемпион Малороссии борец П. Шевченко (Свинцов)… Убит снарядом в Карпатах. Вечная память герою и хорошему товарищу» . Таких объявлений в то время можно было встретить много.

В жизни все-таки везет иногда. Мне посчастливилось встретиться с Иваном Павловичем Шустовым до призыва в армию. Я стоял на углу Пречистенского бульвара и площади храма Христа Спасителя. Близился вечер. Захотелось хотя бы пару кварталов пройтись пешком, чтобы размять ставшие вялыми от сидения мышцы.
Идти было приятно. К вечеру стало прохладнее, и пальто, утомлявшее раньше, сейчас не напоминало о себе. Я шел по направлению к Пречистенским воротам, по шуршащему еще кое-где листьями тротуару и невольно отмечал про себя качество работы дворников. У одних домов листья были старательно сметены в кучки, у других и кучки были прибраны, у некоторых же тротуар напоминал дорожку запущенного сада.

Снега еще не было, поэтому ботинки быстро запылились.
В первое время перед принятием серьезного решения всегда думалось о пустяках. Любовь к порядку, иногда педантичность, бережливость, не переходящая в скупость, ; все эти черты характера достались мне по наследству от отца. Я внезапно понял, почему в семье мать всегда относилась ко мне несколько отстраненно, не выказывая эмоционально свои материнские чувства. Я не почувствовал бы себя уязвленным, если бы это касалось всех детей, но к младшим этой нейтральности я не замечал. Теперь я внезапно понял, что мои привычки напоминают ей отца, и свое отношение к нему она невольно переносила на меня. Мне было жаль ее, все эти семейные переживания для меня остались далеко позади, я чувствовал себя совершенно самостоятельным человеком, выбравшим свою жизненную дорогу. Я невольно еще раз перебрал события минувшего дня.

Вот уже несколько дней я был слушателем фельдшерских курсов, организованных военным ведомством при Морозовской больнице, где руководителем был Шустов.
Некоторое время назад я специально приехал в больницу, чтобы встретиться с ним и показать свои наработки по методике силовых тренировок. К этому времени у меня уже был достаточный опыт для создания практических рекомендаций при подготовке борцов и атлетов по поднятию тяжестей. Само понятие «тяжелая атлетика» пришло несколько позже, уже в конце двадцатых годов, когда была образована Федерация тяжелой атлетики, а борьба продолжала еще некоторое время оставаться на арене цирка.

Иван Павлович встретил меня очень радушно, расспросил о домашних, что пишет с фронта Володя, как чувствует себя Лиза, вообще обо всем, чувствовалось, что это умный и обаятельный человек. Я рассказал ему о моей работе, о тех тренировках, которые я проводил, состязаниях, в которых участвовал, показал вырезки из спортивных журналов, где были опубликованы мои заметки о методике тренировок борцов и гиревиков. Ну,  конечно, о проблемах со здоровьем, возникающих в процессе соревнований и тренировок.

В частности, одна из заметок была недавно напечатана в питерском спортивном журнале «Геркулес» в сентябре 1914 года, она называлась «О борцовской тренировке с мешком». Вот некоторые цитаты из этой статьи: «…одно из самых важных преимуществ борца на поясах – умение поднимать противника с земли обратным поясом. Но это крайне трудно сделать, потому что каждый борец, во что бы то ни стало будет сопротивляться изо всех сил только, чтобы не даваться на «обратный пояс» с партера. Вот для этого приема и существует специальная тренировка – очень простая и даже смешная на первый взгляд. Возьмем мешок с песком, весом пудов 6, и начинаем поднимать его «обратным поясом» от земли 6 – 8 раз (один подход) от пола, взваливая его на плечи. Первое время такая тренировка покажется очень скучной и утомительной, но затем, втянувшись, мешок станет вашим другом и тренером. Со временем можно прибавить вес мешка до 8 пудов и делать 2 – 3 подхода.

Через 4 – 6 месяцев у вас будет такая сильная спина, какой не добьетесь никакой другой тренировкой. Я никогда не мог пожаловаться на слабость спинных мышц, но теперь благодаря тренировке с мешком думаю, что вряд ли, кто сломает меня «передним поясом». Мой совет молодым борцам ; тренируйтесь с мешком, только не отрывайте его от пола резкими рывками, быстрыми движениями, чтобы не надорвать спинные мышцы, начинайте со среднего веса (3 - 4 пуда)...». Возможно, орфография и стиль кажутся несколько странными через 40 лет, но я специально оставил все без изменения, чтобы вновь почувствовать то время и ту эпоху.

Посмотрев журналы и внимательно выслушав мои пояснения, Иван Павлович сказал, что заниматься этим надо более подготовленному человеку, знающему основы анатомии, а еще лучше получившему хотя бы среднее медицинское образование. Меня это, честно говоря, несколько озадачило, так как я никак не помышлял заниматься медициной, особенно в ближайшее время. У меня была, пусть временная, но все-таки работа в цирке Никитина, где я выступал с силовыми номерами, наконец, меня должны были призвать в армию в течение ближайшего времени. Я все честно рассказал Шустову, но он заметил, что фельшердское образование, пусть и по сокращенной программе военного времени, ; это хорошее подспорье и в моей спортивной работе, и в том случае, если меня отправят на фронт.

Так я оказался на курсах по подготовке фельдшеров военного времени. Руководил курсами от военного ведомства подполковник Смородинов. Одновременно он был начальником военного госпиталя, разместившегося на Мытной. При зачислении на курсы я получил мобилизационное предписание, обязывающее меня после окончания обучения явиться в течение трех суток на призывной пункт для получения назначения в воинскую часть. В соответствии с предписанием как имеющий неполное среднее образование, я зачислялся в армию вольноопределяющимся второго разряда и через шесть месяцев имел право держать экзамен на первый офицерский чин – прапорщика. Забегая вперед, скажу, что правом этим не воспользовался и никогда об этом не жалел, ни во время Первой мировой войны, ни во время гражданской и тем более во времена репрессий 30-х годов.

Занятия по медицине проводились каждый день по 6-8 часов на территории медицинского института, где были лаборатории, клиническое отделение, морг и учебные аудитории. Занятия вели в основном приват-доценты и врачи из городских больниц. В основном упор делался на оказание первой помощи при травмах и больших кровопотерях. Мы изучали анатомию, госпитальную хирургию, чтобы делать простейшие операции в условиях полевого лазарета, которые были составной частью роты или батальона, так как на уровне полка уже имелся госпиталь, где практиковали военные врачи, которые проводили хирургические операции в полном объеме. Моя задача как фельдшера заключалась в осмотре раненых или больных, оказании первой помощи, а если необходимо, то и в обеспечении эвакуации дальше в тыл, в госпиталь.

Занятия по строевой подготовке проходили на территории 1-го Московского императрицы Екатерины II кадетского корпуса. Преподавание специальных военных предметов проводили офицеры-преподаватели из числа воспитателей кадетского корпуса. Такие занятия проводились два раза в неделю.
Учиться приходилось много и в аудиториях, и дома, занимаясь самоподготовкой.  Весь набор слушателей  (примерно 50 - 60 человек) состоял из молодых людей в возрасте 25 - 30 лет, и имеющих либо полное или неполное гимназическое образование, либо незаконченное высшее, чаще всего техническое. Большинство из них уже были вполне состоявшимися людьми, с семьями, детьми и по каким-либо причинам не попавшими в первую, наиболее массовую волну призыва. Некоторые состояли под надзором полиции за политическую деятельность и уже не могли претендовать на офицерский чин через школу прапорщиков.

Я с удовольствием окунулся в этот напряженный учебный ритм. Меня интересовало все, связанное с анатомией и физиологией человека, его психическим состоянием. Я наделся, что со временем, даст бог, смогу полученные знания превратить в практические рекомендации по тренировке и подготовке борцов и тяжелоатлетов. Я с удивлением для себя обнаружил, что мне не только нравится самому выступать в соревнованиях, демонстрировать свою силу, быть в центре внимания публики, но и помогать другим менее опытным спортсменам, придумывать новые цирковые номера, силовые трюки. Я вдруг осознал, что мне уже 28 лет, и, если в цирке я могу еще выступать лет десять, то как спортсмен перешел в категорию «слишком зрелых». Тем более заметил, что травмы стали беспокоить все чаще, а реабилитация становилась все дольше.

Если раньше я отдавал предпочтение борьбе и борцовским чемпионатам, то в последние два-три года более интенсивно занимался поднятием тяжестей, тем более, что это хорошо совмещалось с работой над силовыми номерами в цирке. Большинство чемпионатов, соревнований по поднятию тяжестей проходили все также на арене цирка, а большинство спортсменов были артистами цирка.
Например, на протяжении шести лет замечательный русский атлет И. Заикин работал в цирке Никитиных, и впоследствии он написал: «Собственно говоря, цирк Никитина сделал из меня всесторонне развитого тяжелоатлета, а не просто борца, знающего одно дело – борьбу».

На арене Заикин выступал как исполнитель тяжелоатлетических номеров, носил на плечах якорь весом в 25 пудов, на его плечах гнули железную балку и даже ломали телеграфный столб. На лежавшего на арене атлета клали доски, и по этим доскам проезжал автомобиль с пассажирами. Он любил театрализовать свои атлетические номера. Знаменитый клоун В.Е. Лазаренко вспоминал: «Оркестр играл «Эй, дубинушка, ухнем». Из-за кулис появлялся Заикин в русской рубахе и лаптях, и на плечах он нес необычайно большой бочонок. Обносил кругом арены. Потом у него снимали бочонок, и он рассказывал публике свою биографию. Рассказывал, как он из грузчиков саратовской пристани попал в чемпионат, как он сделался чемпионом мира».

Высокую оценку И. Заикину давал писатель А.И. Куприн, сам сильный человек и любивший силачей. Он писал Заикину в 1925 году: «А ведь ты, Ваня, первый показал, что в борьбе надо иметь в своем багаже, кроме силы и смелости, еще и расчеты, и мягкость, понимание души противника и снисходительность, и мудрую экономию во всех своих средствах, и многое другое, что давно поставило тебя борцом вне класса». Куприн вспоминал, как мечтал И. Заикин организовать питомник физической культуры.

В нашей стране днем рождения тяжелой атлетики считается 10(23) августа 1885 года, когда в Петербурге был открыт первый в России «Кружок любителей тяжелой атлетики». Его руководителем был избран врач и педагог В. Ф. Краевский, которого называли «отцом русской тяжелой атлетики». Разработанная им система тренировок была прогрессивнее западноевропейской: в основе его методики лежала система рационального развития силы. Впервые был осуществлен врачебный контроль над спортсменами.

В 1898 году ученики Краевского триумфально выступили на европейском чемпионате в Вене. За удивительную силу и ловкость Г. Гаккеншмидт был назван прессой «русским львом»: механик из Петербурга не имел себе равных в борьбе и взял третий приз в поднятии тяжестей. Другой ученик уфимский богатырь С. Елисеев в Милане выиграл все состязания европейского континента, и ему вручили Золотую медаль чемпиона мира. Лучший ученик доктора Краевского И. В. Лебедев (легендарный «дядя Ваня») организовал спортивные курсы, а затем и школу физического развития, просуществовавшую до 1912 года. В программу школы входили тяжелая атлетика, борьба, бокс, фехтование.

Во многих российских городах были кружки любителей атлетики. Большую помощь кружкам оказывали меценаты. Наиболее яркой фигурой среди них был граф Г. Рибопьер. Вот как характеризовал этого энтузиаста атлетики гл.редактор журнала «Геркулес» И. В. Лебедев: « Если доктор В. Ф. Краевский был отцом русской атлетики, то граф Рибопьер был ее «кормильцем». 100 тысяч рублей, если не более, отдал на русский спорт граф и благодаря меценатству этого человека русский спорт миновал тяжелое время, окреп и вырос теперь в нечто ставшее на свои ноги, большое и сильное».

В 1913 году был создан Всероссийский союз тяжелоатлетов (ВСТ) под председательством пропагандиста спорта и атлета Л. Чаплинского, в том же году ВСТА вступил в Международный любительский союз тяжелоатлетов. Берлинский конгресс этого союза в 1913 году принял ряд решений: название «тяжелая атлетика» объединило три вида спорта: поднятие тяжестей, (штанга и гири), бокс и все виды борьбы. Для штангистов включены рывок и толчок разноименными руками, толкание камня (или веса) не менее 10 кг и для команд — перетягивание каната. Атлеты делились на пять весовых категорий: до 60, 67,5, 75, 82,5 и свыше 82,5 кг. Были утверждены мировые рекорды и инструкции о взвешивании атлета и штанги при установлении рекорда.

Соревнования тяжелоатлетов входили в программу большинства Олимпийских игр (кроме 1900, 1908 и 1912 гг.). На первых Олимпийских играх в Афинах 1896 году в программу входили два упражнения: поднятие штанги одной и двумя руками. Первыми олимпийскими чемпионами стали англичанин Л. Эллиот, поднявший одной рукой 71 кг, и датчанин В. Йенсен, который поднял двумя руками самую тяжелую штангу ; 111,5 кг.

В 1913 году состоялся I Международный конгресс по тяжелой атлетике, итогом которого было создание Всемирного союза тяжелоатлетов. Новая всемирная организация штангистов (Международная федерация тяжелой атлетики) ; ФИХ (ныне ИВФ) ; была образована в 1920 году ФИХ стала разыгрывать официальные чемпионаты Европы и мира.

Границы весовых категорий участников чемпионатов мира менялись несколько раз. До 1905 года взвешивание вообще не проводилось. В 1905 году было введено три весовые категории, в 1913 году ; пять, в 1947 году ; новая категория легчайшего веса до 56 кг, в 1951 году от 82,5 до 90 кг. С 1969 года были узаконены две новые категории ; наилегчайшая (до 52 кг) и первая тяжелая (от 90 до 110 кг). В 1977 году была создана еще одна категория ; вторая полутяжелая (в границах от 90 до 100 кг). В настоящее время все официальные соревнования проводятся в десяти весовых категориях (54, 59, 64, 70, 76, 83, 91, 99, 108, более 108 кг).

Незаметно пролетели первые два месяца учебы. Первый год войны неумолимо подходил к концу. Перед самым новым 1915 годом сестра Лиза родила девочку, что явилось поводом собраться всей семьей у родителей. За эти несколько месяцев я был у них раза два, не более, а здесь такое событие. Приехал ее муж Володя, которому дали отпуск по семейным обстоятельствам. Вся семья была в сборе и счастлива. Мы встречали Новый год под звон бокалов, желали друг другу здоровья, счастья, в то же время, понимая насколько хрупко наше счастье быть вместе, как оно зависит от того, что происходит вокруг нас. После семейного застолья мужская половина семьи собралась у отчима в кабинете, где Марфуша уже приготовила наперсточные серебряные рюмки и стояла бутылка шустовского коньяка.

Все с нетерпением ждали новостей от Володи как участника событий, о которых читали в газетах. К этому времени он, уже подпоручик, служил в госпитале 10-й армии в Восточной Пруссии, где командующим был Сивере. Штаб армии располагался в Гродно, поэтому все тыловые службы, в том числе и армейский госпиталь, находились там же. Встречаясь с офицерами штаба, он был в курсе практически всех событий, которые происходили на Северо-западном фронте, которым командовал Рузский. То, что рассказал Володя, значительно отличалось от того, что мы узнавали здесь. Если вспомнить, что писали газеты того времени, и отбросить так называемый пропагандистский шум, то получалась не слишком оптимистичная картина. Вот что писал «Военный вестник»  через 4 месяца после проваливавшегося весеннего наступления русской армии:

« … на русском фронте к концу 1914 года находились около 100 пехотных дивизий и, кроме того, в тылу в распоряжении Верховного Главнокомандующего находились 2 корпуса ; Гвардейский и 4-й Сибирский. Против русских дивизий имелись 41 германская и 42 австрийские дивизии. Однако русские армии после первых 5 месяцев борьбы были весьма ослаблены. Некомплект армий достигал полумиллиона людей. Особенно был велик некомплект офицеров. Во многих частях пехоты оставалось не более 30 % штатного состава: число кадровых офицеров измерялось единицами. Унтер-офицеры в некоторых частях почти полностью были выведены из строя. Кроме боевых потерь и потерь больными и большим числом пленных, число штыков в пехотных полках заметно таяло вследствие постепенного насыщения частей новыми техническими средствами, обслуживание которых требовало большого расхода людей за счет строевых рот.

Еще более тревоги должно было возбудить материальное обеспечение русской армии к началу 1915 года. Ощущался острый недостаток винтовок. Бывали случаи, что прибывавшие на фронт пополнения оставались при обозах вследствие невозможности поставить их в ряды за отсутствием винтовок. Чтобы обеспечить винтовками безоружных, прибывших из запасных частей, в пехотных полках на фронте устанавливалось денежное вознаграждение за каждую вынесенную из боя излишнюю винтовку, также и на перевязочных пунктах предоставлялись льготы тем раненым, которые представляли свои винтовки. Обучение переменного состава в запасных батальонах страдало от того же недостатка винтовок, вследствие чего в ротах винтовки для занятий давались людям поочередно. Не лучше обстояло дело с артиллерийскими снарядами» .

Но, несмотря на это, в середине января в Ставке Главного Командования был разработан генерал-квартирмейстером Даниловым план операций на 1915 год. По этому плану признавалось необходимым вести главный удар на Берлин. В заключительной части этого плана предлагалось окончательно решить Верховному Главнокомандующему вопрос, считается ли по-прежнему главной целью командования нанесение решительного удара по Германии и в утвердительном случае не следует ли ближайшей задачей на пути выполнения этой цели считать овладение Восточной Пруссией.

 Ставка предварительно запросила по этому вопросу мнение Главнокомандующего Северо-западным фронтом Рузского, который одобрил план Данилова о нанесении главного удара по Германии и признал желательным немедленно начать наступление в Восточной Пруссии.

Однако наряду с этим планом существовал и другой, реализуемый Юго-западным фронтом, которым командовал генерал Иванов. Принятый план главного удара на Берлин через Восточную Пруссию, естественно, ставил операцию Юго-западного фронта в подчиненное от этой идеи положение. К сожалению, Верховное Командование не обладало ни нужным авторитетом, ни должной настойчивостью, чтобы заставить Главнокомандующего этим фронтом генерала Иванова отказаться от самостоятельного плана операций.

В основном потеря авторитета высших военноначальников и, в первую очередь, Николая II среди армейской офицерской среды объяснялась скандалами, в которых были замешаны члены царской фамилии. Им инкриминировалось привлечение огромного количества чиновников, офицеров ; немцев по национальности, на службу, имевших доступ к различным секретным документам. Особенно это было заметно на флоте, где примерно треть офицерского корпуса состояла из остзейских дворян.

Здесь сказалось, что и сама царица Александра Федоровна была немкой и имела большую переписку со своими родственниками в Германии, правда, большую часть этой переписки контролировала русская военная контрразведка, тем не менее, эта переписка осуществлялась через дипмиссии третьих стран. В обществе постоянно муссировались слухи о предательстве со стороны иностранцев, находившихся на службе Российского государства.

В многонациональной Российской империи война резко обострила национальную проблему. В стране издавна проживало большое число немцев. Многие из них занимали видное положение на государственной службе, в армии и на флоте. В основном это были русские патриоты, но любовь к исторической родине, естественно, сохраняли. До войны антинемецкие настроения приравнивались к революционным. Генерал Брусилов позже вспоминал: «Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснять своим подчиненным, что наш главный враг; немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край».
 
С началом войны неприязнь к немцам выплеснулась наружу. Санкт-Петербург срочно переименовали в Петроград. На Рождество 1914 года Синод, не взирая на протесты императрицы, запретил елки как немецкий обычай. Из программ оркестров вычеркивали музыку Баха, Бетховена, Брамса. В мае;июне 1915 года толпы разгромили в Москве около пятисот фабрик, магазинов и домов, принадлежавших людям с немецкими фамилиями. Булочные стояли с выбитыми стеклами, из музыкального магазина выбрасывали и жгли рояли и пианино «Бехштейн» и «Бютнер». У Марфо-Мариинской обители сестра императрицы Елизавета Федоровна, женщина с репутацией святой и одна из главных противниц Распутина едва не стала жертвой разбушевавшейся толпы, кричавшей: «Убирайся, немка!».
 
Особенно сложным оказалось положение в Прибалтике, где немцы составляли верхушку общества. Здесь на немецком языке были вывески, выходили газеты, велось делопроизводство. Когда появились первые колонны военнопленных немцев, их встречали цветами. Обыватель не всегда способен уловить разницу между прогерманскими настроениями и шпионажем в пользу Германии. Но в те времена порядочные люди различали эти два понятия, и смешение их представлялось варварством. Поэтому когда с началом войны латыши, литовцы, эстонцы кинулись писать доносы на своих немецких сограждан, массовых арестов не последовало, благо лишь один из ста доносов имел под собой хоть какую-то реальную почву.
Еще больше, чем немцам, досталось евреям. В Германии и Австро-Венгрии, в отличие от России, они пользовались всеми гражданскими правами, поэтому их скопом заподозрили в сочувствии врагу. «Когда наши войска отходили, евреи были веселы и пели песни», ; отмечал один из офицеров штаба фронта.

В 1915 году начштаба Верховного Главнокомандования Н. Янушкевич, сообщая об участившихся в войсках случаях заболевания венерическими болезнями, связал это с кознями евреев. Вывод звучит как анекдот: «Есть указания, согласно которым германско-еврейская организация тратит довольно значительные средства на содержание зараженных сифилисом женщин, для того чтобы они заманивали к себе офицеров и заражали их». Отдел контрразведки 2-й армии всерьез проверял сообщение о том, что немецкие агенты, «прежде всего евреи», роют пятнадцативерстный подкоп под Варшавой и собираются забросать бомбами штаб Северо-Западного фронта. Особой приметой немецко-еврейских шпионов считались новые сапоги и остроконечные барашковые шапки. Чем не эпизод для знаменитого романа чешского писателя Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»?
Под влиянием подобных сообщений Великий князь Николай Николаевич приказал выслать в кратчайшие сроки из западных районов всех евреев без различия пола, возраста и занимаемого положения. Местная администрация кое-где пыталась противиться приказу: много евреев работает врачами в госпиталях, да и их снабжение в большой степени держится на еврейских торговцах. Тем не менее, приказ Главнокомандующего был выполнен. Куда девать высланных? Власти этого не знали, и люди подолгу маялись на вокзалах. Там, где высылка не стала поголовной, в качестве заложников сажали под арест наиболее уважаемых евреев, чаще всего раввинов.

Авторитет царской семьи также был подорван всевозможными слухами, домыслами о влиянии «бича божьего» для России; Распутина на царя и, особенно о тесной дружбе императрицы с всемогущим старцем.

Распутин попал в столицу Российской империи в 1905 году, причем в очень удачный момент. Дело в том, что церковь нуждалась в «пророках» ; людях, которым бы верил народ. Распутин был как раз из этой категории ; типичная крестьянская внешность, простая речь, крутой нрав. Однако враги говорили, что Распутин использует религию лишь, как ширму для своего цинизма, жажды денег, власти и похоти.

В 1907 году его пригласили к императорскому двору ; как раз в разгар одного из приступов болезни у цесаревича. Дело в том, что императорская семья скрывала болезнь наследника цесаревича Алексея, страдавшего гемофилией, проявляющуюся повышенной кровоточивостью, опасаясь общественных волнений. Поэтому они долго отказывались от услуг Распутина. Однако, когда состояние ребенка стало критическим, царь сдался.

Вся последующая жизнь Распутина в Санкт-Петербурге была неразрывно связана с лечением цесаревича. Однако не ограничивалась этим. Распутин приобрел много знакомых в высших слоях петербургского общества. Когда же он стал приближенным к императорской семье, столичная элита сама стремилась быть представленной сибирскому знахарю, которого за глаза называли не иначе, как «Гришка Распутин».
«...Палеолог второпях записывал: «С тех пор, как Штюрмер стоит у власти, влияние Распутина очень возросло. Кучка еврейских финансистов и грязных спекулянтов ; Рубинштейн, Манус и др. ; заключили с ним союз и щедро его вознаграждают за содействие им... Если дело особенно важно, то он непосредственно действует на царицу, и она сейчас же отдает распоряжение, не подозревая, что работает на Рубинштейна и Мануса, которые в свою очередь стараются для Германии... Императрица переживает очень тяжелую полосу.

Усиленные молитвы, посты, аскетические подвиги, волнения, бессонница. Она все больше утверждается в восторженной мысли, что ей суждено спасти святую православную Русь и что покровительство Распутина необходимо ей для успеха...» .
Такая обстановка в тылу не укрепляла боевой дух армии, а чувство патриотизма уменьшалось с каждым новым скандалом.

Настроение солдатской массы было понижено рядом первых неудач и непопулярностью войны. Стало быстро расти дезертирство и заметно увеличилось число случаев «самострелов». Уже в конце 1914 года были введены суровые наказания за причинение себе лично или с помощью другого лица увечий с целью уклониться от военной службы.

На подготовке операции не остался без влияния характер высшего командования. Николай II ; Верховный Главнокомандующий – и его начальник штаба формально объединяли всю оперативную власть, но в действительности было не так. По характеру оба они не могли объединить власть в своих руках. Совещания в Ставке носили облик академических собеседований, кончавшихся после некоторого торга принятием компромиссного решения, которое, как и всякое такое решение, сводилось к полумерам. Главнокомандующие фронтами и во время хода операций продолжали тот же торг со Ставкой, которая много просила, много советовала и мало приказывала.

Например, в директиве Верховного Командования от 23 февраля было сказано: «К сожалению, мы в настоящее время ни по средствам, ни по состоянию наших армий не можем предпринять решительного общего контрманевра, которым мы могли бы вырвать инициативу из рук противника и нанести ему поражение в одном из наиболее выгодных для нас направлений Единственным способом действий, подсказываемым обстановкой, является ослабление до крайнего предела войск левого берега реки Висла с целью частых контрманевров на правом берегу Вислы и в Карпатах по выбору главнокомандующих фронтами остановить попытки противника в развитии им наступательных действий и нанести ему хотя бы частичные поражения».

Эта директива весьма характерна для Главного Командования русской армии. Казалось бы, ограничиваясь частными задачами, Ставка трезво учла силы и средства, которыми она располагала. Предпринимать на 1915 году операции для осуществления широкого наступательного плана с численно ослабленной и материально необеспеченной армией было бы переходящим в преступление легкомыслием.

Подобного рода авантюра, конечно, заранее была обречена на неудачу, и вполне понятно стремление по возможности выиграть время для накопления необходимых сил и средств. Но правильно оценив обстановку, Генштаб не нашел в себе ни мужества, ни авторитета провести соответствующее решение в жизнь: он не отменил наступления ни в Восточной Пруссии, ни в Карпатах. Он попросту расписался в своей несостоятельности и переложил ответственность на армию. Таким образом, он уже в феврале 1915 году подготовил катастрофу, которая, разразившись спустя 2 месяца, в конечном итоге погубила к осени 1915 года все дело войны для старой России.

Но больше всех от русских неурядиц оказались в выигрыше французы и англичане, так как отвлечение на Восточный фронт 4 германских корпусов явилось крайне благоприятным фактором для Антанты. Подготовлявшийся против нее удар был отведен на русскую сторону. Англичане получили время для работ по дальнейшему развитию своих вооруженных сил, а французы могли заняться накоплением крупных артиллерийских запасов для будущих операций.

К концу 1914 года война стала все больше переходить в затяжную и позиционную. На Западном фронте активных действий тоже не велось. Германии пришлось смириться с тем, что необходимо вести войну на два фронта, а, следовательно, нельзя ожидать быстрой победы. Англия и Франция после переброски с Западного фронта немецких войск получили так необходимую им передышку. Германия поменяла свой тактический план, решив перенести основной фронт с запада на восток. Германия намеревалась принудить Россию капитулировать и потом, ведя боевые действия только на одном фронте, разделаться с Англией и Францией.
 
По мере развития событий Первой мировой войны в стане стран-участниц блока Антанты росло недоверие друг к другу. По секретному соглашению, заключенному Россией с ее союзниками, в случае победоносного окончания войны Константинополь и проливы должны были отойти к России. Для предотвращения реализации этого соглашения Уинстон Черчилль под предлогом подрыва коммуникаций германской коалиции с Турцией предпринял дарданелльскую операцию, целью которой была оккупация Константинополя. Операция началась в середине февраля с артобстрела Дарданелл. Только этой честолюбивой идеи не суждено было воплотиться в жизнь. Понеся большие потери, английская эскадра была вынуждена отступить, прекратив обстрел.

В то время, когда русские армии вели напряжённую неравную борьбу с австро-германскими силами, основные союзники России; Англия и Франция; на Западном фронте в течение всего 1915 года организовали всего лишь несколько частных военных операций, которые не имели существенного значения. От союзников не последовало наступления на Западном фронте. Только в конце сентября союзники начали атаковать противника на своем фронте. Но их атаки были «вялыми» и особого успеха не приносили.

В декабре представители стран-участниц Антанты собрались для обсуждения дальнейших планов недалеко от Парижа. Было решено вести согласованные наступательные операции на обоих фронтах. Россия по плану Антанты должна была выступить в роли «щита»: изначально должно было начаться наступление на Восточном фронте и только потом уже наступление на Западном фронте.
Получив территориальный выигрыш на Восточном фронте, неприятель все равно не добился выхода России из войны. И это притом, что больше половины всех вооружённых сил Германии и Австро-Венгрии воевали на Восточном фронте против России.

В самом российском обществе также было неспокойно. Каждый был сам за себя и нападал на всех, кто хоть в чем-то был не согласен. Умеренные противники самодержавия под влиянием патриотического подъема в июле 1914 года предложили правительству сотрудничество в ведении войны. Но теперь, спустя год, все изменилось. Неудачи на фронте, нехватка боеприпасов и снаряжения, огрехи в военном и гражданском управлении возродили открытую вражду между общественностью и царизмом. Тяжело переживая военные неудачи, российская публика придирчиво и пристрастно разбирала степень вины командующих армиями Самсонова и Ренненкампфа, начальника Главного артиллерийского управления Генштаба Кузьмина-Караваева и генерал-инспектора артиллерии Великого князя Сергея Михайловича. Популярность Великого князя Николая Николаевича также упала. Более же всего винили военного министра Сухомлинова, которого считали марионеткой.

Так называемые оппозиционеры старались привлечь на свою сторону рабочих. Московский промышленник А. Коновалов еще до войны пытался организовать информационный комитет с участием всей оппозиции ; от октябристов до социал-демократов. Теперь он и А. Гучков использовали в схожих целях свое новое детище ; Военно-промышленные комитеты, создавая в их рамках «рабочие группы» из рабочих-оборонцев. И если обвиняли эти группы в предательстве классовых интересов пролетариата, то правительство видело в них рассадник революционных настроений.

Но, несмотря на противодействие слева и справа, в ноябре 1915 года на рабочих собраниях были выбраны и делегированы в Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК) десять рабочих во главе с Кузьмой Гвоздевым, меньшевиком с завода Эриксона. Заявив, что безответственное правительство поставило страну на край разгрома, Гвоздев с «сотоварищи» обещали отстаивать интересы рабочих, бороться за восьмичасовой рабочий день и за созыв Учредительного собрания.

Власти с подозрением относились к умеренному Гвоздеву (полиция считала Гвоздева тайным пораженцем), но открытым пораженцам доставалось куда сильнее. Часть их арестовали, часть вынуждена была эмигрировать. Немногие продолжали борьбу, скрываясь под чужими фамилиями и меняя квартиры (все пораженческие организации кишели агентами полиции).

В феврале 1915 года были судимы и высланы большевистские депутаты Думы; попытки большевиков организовать массовые акции в их поддержку успеха не имели. А вот дело Мясоедова вызвало огромный резонанс в обществе. Этот жандармский полковник, здоровяк и силач со скандальной репутацией (А. Гучков еще перед войной обвинял его в контрабанде оружия), через Сухомлинова получил место в 10-й армии, которая в январе 1915 года потерпела тяжелое поражение. Некий Колаковский, бежавший из немецкого плена, явился с повинной и сообщил, что заслан немцами с целью убийства Великого князя Николая Николаевича и что на связь с ним должен был выйти Мясоедов. И хотя Колаковский путался в показаниях, 18 февраля 1915 года Мясоедова арестовали (одновременно арестовали его жену и два десятка так или иначе связанных с ним людей).

Насколько обоснованны были обвинения против Мясоедова, историки спорят до сих пор, но начальник штаба Верховного главнокомандующего Янушкевич писал Сухомлинову, что доказательства вины налицо и для успокоения общественного мнения Мясоедова следует казнить до Пасхи. 17 марта полковника судили по упрощенной процедуре военного времени, без прокурора и защитника, и признали виновным в шпионаже в пользу Австрии до войны, в сборе и передаче неприятелю сведений о расположении русских войск в 1915 году, а также мародерстве на вражеской территории. Выслушав приговор, Мясоедов попытался послать телеграммы царю и своей семье с заверениями в невиновности, но упал в обморок, потом пробовал покончить с собой. В ту же ночь его казнили.

Спрашивается, откуда в Советской России взялся опыт об упрощенной процедуре судопроизводства ; «особое совещание» ; над политическими противниками в 30-х годах ХХ столетия. Тут тебе и общественное мнение, читай, требования трудящихся, шпионаж, кстати, почему во все времена в России, как что, так сразу шпионаж. Наверное, удобно схему добычи доказательств отработали, процедуру разбирательства тоже, меняй фамилию шпиона, страну, на которую он работает, срок шпионажа, а главное, к какому празднику казнить его: до революции; к Пасхе, после революции; к Первомаю.

Так, утверждения Гучкова о наличии разветвленной сети германских шпионов получили официальное подтверждение. Волна возмущения поднялась и против Сухомлинова. Он клялся, что стал жертвой «этого негодяя» (Мясоедова), жаловался, что Гучков «размазывает» эту историю. А тем временем Великий князь Николай Николаевич и министр земледелия А. Кривошеин убеждали царя принести непопулярного министра в жертву общественному мнению. В июне 1915 года Николай II в очень теплом письме сообщил Сухомлинову о его увольнении и выразил уверенность, что «беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников». Пост военного министра занял прежний заместитель Сухомлинова А. Поливанов, уволенный ранее за слишком тесные отношения с Думой и с Гучковым.

В конце лета 1915 года в среде русской политической элиты Петрограда кипели бои не менее яростные, чем под Варшавой. Накопившееся раздражение выплеснулось на трибуну Государственной Думы, возобновившей в июле свои заседания, где приглашенный Поливанов нарисовал картину высокомерия, растерянности и некомпетентности начальника штаба Верховного Главнокомандующего Янушкевича.
Атака министров совпала по времени с важнейшим событием; образованием «прогрессивного блока». Было ли это простым совпадением, сыграли ли роль масонские связи ; неизвестно. Скорее всего, имел место какой-то обмен информацией. Думские фракции кадетов, прогрессистов, левых октябристов, октябристов-земцев, центра и националистов-прогрессистов, а также либералы из Госсовета подписали общую программу. Требования ее были самые простые: «…некоторые даже не выглядели актуальными: невмешательство государственной власти в общественные дела, а военных властей ; в дела гражданские, уравнение крестьян в правах (оно уже фактически произошло), введение земства на нижнем (волостном) уровне, автономия Польши (вопрос скорее риторический, поскольку Польша была оккупирована)».
 
Жаркие споры возникли только по еврейскому вопросу, но и тут удалось найти расплывчатую формулировку («вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов»), которую правые приняли со скрипом.

Ключевое же требование Прогрессивного блока состояло в следующем: образование однородного правительства из лиц, пользующихся доверием страны, для проведения программы блока. Со стороны кадетов, добивавшихся «министерства, ответственного перед народными избранниками», это означало значительную уступку. От царя не требовалось отказаться от контроля над правительством, ему достаточно было убрать министров, которых «общественность» считала реакционерами, заменив их «лицами, пользующимися народным доверием».

В начале сентября Думу распустили на осенний перерыв, и никаких волнений это не вызвало. Надежды на создание «правительства народного доверия» испарились, и участники «прогрессивного блока» круто сменили тактику. Раньше они критиковали правительство за неумелое ведение войны. Теперь, накануне открытия в Москве Общероссийского земского и городского съезда, было заявлено, что правительство и не стремится к победе, а тайно готовит сговор с немцами. Мол, ему (правительству), сепаратный мир выгоден, так как ведет к укреплению самодержавия, а государь в плену у прогерманского «блока».

Впоследствии никто и никогда так и не смог подтвердить эти обвинения. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, скрупулезно расследуя деятельность павшего режима, обнаружила коррупцию, безалаберность, некомпетентность, но не нашла никаких следов «прогерманского блока», сепаратных переговоров с немцами в правящей элите. Однако обвинения, прозвучавшие в сентябре 1915 года, исходили от любимцев публики, а направлены были против людей, вызывавших общую ненависть. В подобных случаях доказательства не требуются.

В стране образовался «внутренний фронт», где в «окопах» друг против друга засели власть и «общественность», читай, достаточно многочисленная политически активная и амбициозная часть интеллигенции. Рабочий класс внешне сохранял нейтралитет, но по мере все большего призыва в армию и под воздействием пропаганды понимал обреченность создавшейся ситуации. Крестьяне кряхтели, но пока послушно облачались в шинели и шли воевать с немцами. Убитых на внутреннем фронте пока не было, но ведь лиха беда начало…

Мне пришлось сделать это небольшое отступление, чтобы показать, что собой представляла Россия во второй год войны глазами молодого человека, возможно, не очень умного, но уже начинающего понимать, что война обязательно приведет страну к каким-то кардинальным изменениям. Ну, не может страна существовать с таким слабовольным, неавторитетным государем, да и сама династия Романовых, судя по наследнику, вырождалась. Тогда мне казалось, что это может быть конституционная монархия, например, как в Англии, или республика, как во Франции. Конечно, и там шла активная политическая жизнь, партии боролись за власть, шли закулисные маневры, да я все это видел, когда бывал за границей, но такого парада беспринципности, тщеславия и амбиций надо было поискать.

Правда, следует отметить, что все вышесказанное в первую очередь относится к партиям и политическим группировкам, реально претендующим на власть в этой политической системе, которая сложилась на тот момент. Иные политические силы, которые также присутствовали на политической арене России ; социал-демократы, эсеры, другие партии ; еще не были окончательно сформированы. Они разделялись, вступали в союзы, запрещали друг друга и чаще всего исчезали навсегда. Но некоторым в это трудное время удалось не только сохраниться, а также усилиться, разработать стратегию прихода к власти в условиях мировой войны, привлечь на свою сторону значительную часть многочисленного и сознательного пролетариата. Такой партией стала российская социал-демократическая рабочая партия, во главе которой стоял Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ему уже было сорок пять лет. Он был энергичен, напорист и непримиримо утверждал свое партийное лидерство. За плечами были революционные события 1905 года, ссылка и эмиграция. Уже был обобщен первый революционный опыт, разработаны тактика и стратегия революционного движения в России в условиях войны, а основные результаты разработок опубликованы в социал-демократической печати.

Директива, что российский пролетариат должен отвратить свой штык от пролетариата других стран в военной форме и обратить этот штык против продажной верхушки, состоявшей из дворян и отечественных буржуев, легко усваивалась в головах не только рабочих и не очень грамотных крестьян в солдатской форме, но и в головах вечно ищущей  и часто не находящей себя русской интеллигенции. Иначе, чем объяснить, что так восторженно приветствовав буржуазную революцию, буквально за полгода в ней разочаровалась и, если особенно не рукоплескала, то и не возражала против Великой Октябрьской социалистической революции. Правда, наверное, и не поняла, чем она, в конце концов, обернется для всей страны: Ленин мечтал, как вооруженный народ пойдет по указанному большевиками курсу ; уничтожать собственников, эксплуататоров, все обобществлять и создавать социализм. И так ;  по всем воюющим армиям! Против буржуазии всех участвующих в войне стран.

Это была гениальная проработка В.И. Лениным текущей ситуации. Капитализм создает пролетариат, организует его, подготавливает для самостоятельного управления производством, возможно, с помощью интеллигенции и далее государством. А империализм как высшая стадия капитализма собирает трудящихся в гигантские армии, дисциплинирует и вооружает своего могильщика.

Заслуга Карла Маркса как великого экономиста состоит в том, что он  впервые сформулировал и показал  значение прибавочной стоимости при капитализме и условия возникновения эксплуатации трудящихся, а Фридрих Энгельс научно аргументировал, что социализм может победить сначала в самых промышленно развитых странах, где самый многочисленный и сознательный пролетариат. Но если Маркс и Энгельс научно обосновали и показали возможность пролетарской революции, то Ленин доказал, что социалистическая революция может быть осуществлена и посредством военного переворота, который одновременно и пролетарский, и революционный и который может быть осуществлен в отдельно взятой стране. Армия сегодня – это трудящиеся, а так как война продолжается, то пролетариата в ней становится все больше и больше, а, следовательно, необходима критическая масса пролетариата, которая превратит армию в вооруженные революционные силы. Главное –  взять власть!

Конечно, в разгар войны, мало кто мог представить себе развитие событий, таким образом, но Владимир Ильич смог и оказался прав.

Между тем, время шло незаметно, одно событие сменяло другое и что вчера казалось важным, сегодня было заурядным. Потери были уже не так трагичны, неудачи на фронтах потеряли свою остроту восприятия. Война стала обыденностью, как дико это не звучит.

Весной 1915 года в Москве вовсю работали театры, рестораны, цирки, проводились спортивные состязания, публика брала штурмом кинотеатр «Унион» у Никитских ворот, где блистали первые русские кинозвезды начала двадцатого века Вера Холодная, Мозжухин, Полонский. В Петровском театре «Миниатюр» Александр Вертинский пел:

Я не знаю, зачем и кому это нужно, -
Кто послал их на смерть не дрожащей рукой.

Интеллектуальная  часть общества зачитывалась модным и, безусловно, талантливым Власом Дорошевичем. Обсуждали не только его знаменитые фельетоны, но и получаемые им гонорары, которые превышали в шесть раз жалованье царского министра, судачили о знаменитом на всю Москву его легковом автомобиле марки «Паккард», последнем достижением американской автомобильной мощи, доставленным уже во время войны пароходом через Одессу. Работая в редакции «Русского слова», он часто читал публичные лекции, я, например, слышал его рассказ о французской революции. Огромное здание было набито до отказа. Лампа на трибуне освещала его мрачное лицо, и зловеще блестело пенсне. Он описывал, как 10 термидора толпа волокла Робеспьера с простреленной челюстью, истерзанного и освистанного на казнь. Юнкера и усачи в офицерских шинелях бурно аплодировали.

Но не только светские новости волновали обывателя, в народе живо обсуждались известия, связанные с положением на фронте, с ухудшением снабжения, особенно в провинции, а также с вновь поднимающемся революционном сознании общества.
У нас на курсах военных фельдшеров, с одной стороны, как людей военных, подчиненных дисциплине вроде бы никакого свободомыслия и быть не должно, с другой стороны, вместе со мной учились интересные молодые люди, с некоторыми из которых мы даже были приятелями.

Одним их них был Юрка Саблин, сын известного книгоиздателя Саблина и внук театрального антрепренера Корша. После выпуска он через некоторое время получил чин прапорщика, храбро воевал, получил так называемую «клюкву» на шашку за исключительную храбрость (мечта всех молодых офицеров ; орден «Святого Владимира» 4-й степени с мечами), на фронте примкнул к большевикам. В семнадцатом году в Москве устанавливал советскую власть. Был членом Московского Военно-революционного комитета. Во время Гражданской войны командовал бригадой, дивизией. В 1937 году проходил по делу М.Н. Тухачевского, был осужден по 58-й статье и расстрелян.

Когда мы с ним встретились в 1915 году, это был молодой человек лет двадцати, который жил в свое удовольствие,  его исключили из Московского университета, где он из чувства солидарности участвовал со своими товарищами, студентами в антивоенных и революционных выступлениях, но, как он сам говорил, делал это от скуки и чтобы повеселиться, особенно, если перед этим посидеть с друзьями в кабачке и выпить по бутылочке мозельского. Однако власти таких шуток не поняли и примерно человек 20 ; 25 из университета исключили, оставшиеся «студиозусы» объявили забастовку в знак солидарности, но ничего не добились. Большинство исключенных призвали в армию простыми солдатами, а имеющих высокопоставленных заступников или толстый родительский кошелек пристроили на спокойную военную службу. Так Саблин оказался вместе со мной на учебе.

Я был старше его на несколько лет, самостоятельно зарабатывал себе на жизнь, повидал мир. Он с интересом расспрашивал о цирковой жизни, спорте, странах, где я побывал, о провинциальных городах России. Несмотря на свой возраст, он, кроме Москвы и Петербурга, нигде не был и ничем особенно не интересовался. Это был настоящий московский барчук с либеральными и чуть ли не революционными идеями и многочисленной прислугой в родительском особняке. Правда, после исключения из университета отец Саблина прекратил финансирование сына. Москва – зверски дорогой город, а работать начинающие революционеры не хотели категорически. Во-первых, на буржуев, а во-вторых – все силы нужны для борьбы. Хорошо еще были меценаты из родственников-капиталистов, которые не дали умереть с голоду, поэтому пальто, извозчик, квартплата за мансарду и  один раз в день обед в трактире позволяли продержаться несколько недель. Потом наступили примирение и возвращение блудного сына под родительский кров.

Мне знакомство с Саблиным позволило прикоснуться к старорусской московской богеме ; миру поэтов, писателей, художников, артистов, которые собирались в гостеприимном доме книгоиздателя чуть ли не каждый день.
Обсуждали, спорили обо всем. Спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене и Чайковском, о России и «русской душе», о русской интеллигенции. Мне казалось, что «Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России – крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и напористость Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура – это не для нас. Я считаю Ренессанс и западный либерализм для России несчастьем».

Саблин называл себя футуристом, это было модно, это направление только зарождалось на фоне Первой мировой войны, и только в футуризме и близком к нему  дадаизме видел будущее культуры, как слепка общества. Это не мешало ему преклоняться перед реальными гениями, например Бетховеном. Именно с «великим глухим» сравнивал он Россию: «Она похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она еще не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает самое себя. Она пока глуха, но увидите – в один прекрасный день все будут поражены ею…».

Тем временем подошло время выпускных экзаменов. Уже был июнь, и было достаточно жарко. Заниматься пришлось много и дома, и в больнице, где мне большую помощь оказал Иван Павлович, милый старый доктор, который буквально на пальцах, на конкретных примерах объяснил основные принципы применения полевой хирургии, тем более, что примеров вокруг было более чем достаточно. Эти позволило потом и спасти чужие жизни, и помочь самому себе, когда в лагере на лесоповале я получил тяжелейшую травму от упавшего дерева.
 
Москва. Слушатель военных
фельдшерских курсов. 1915 год
Западный фронт. Вольноопределяющийся
249-го пехотного полка. 1915 год

Перед экзаменами нас перевели на казарменное положение, выдали новое солдатское обмундирование с погонами вольноопределяющегося (пестрый кант по краю погона). Перед самыми экзаменами мы приняли присягу на верность царю и отечеству и получили напутствие от начальника курсов – служить верно не щадя живота своего.
Наконец, экзамены сданы, мы получили три дня для устройства личных дел, так как многие имели семью и детей, а большинство курсантов были москвичи и не видели своих близких несколько недель.

Так как я жил отдельно, то заехал домой к матери, рассказал, что должен уехать на днях, но обязательно буду писать. Мать хотела устроить прощальный ужин, но я ее отговорил, сославшись, что у меня много дел, скопившихся перед отъездом. Договорились, что перед отъездом я забегу проститься, но, к сожалению, не получилось, и мы увиделись только через два года тоже летом уже в революционном семнадцатом.

Действительно, накопилось много дел, связанных с работой в цирке, теперь еще и службой, а также в мои двадцать восемь лет и с личной жизнью. У меня в Москве было много старых и новых друзей, знакомых женщин, некоторых мне хотелось навестить перед отъездом. Несмотря на мой далеко не юношеский возраст, я пока не задумывался о семье. Жизнь, по сути дела, бродячего артиста не располагает к созданию семьи. Нет ни своего постоянного угла, ни заработка. Я насмотрелся на артистические семьи, особенно с детьми. Это тяжелая жизнь для всей семьи, а будущее для ребенка – это почти всегда продолжение династии родителей. Поэтому мне казалось, что создавать семью надо, когда ты уже чего-то добился в жизни и можешь обеспечить ее.
А пока я прощался с друзьями, с Москвой. Начинался новый этап жизни, и чем он закончится, было неизвестно.


Глава 6. Фронтовые будни

Эшелон, которым я ехал на фронт, уже вторую неделю находился в пути. Ехали по северным районам, Житомирской губернии, среди высохших, истоптанных полей. Сражений здесь не проходило, но затоптаны поля были воинскими частями, формировавшимися тут же, непосредственно в губернии, обозами со скотиной, сопровождающими любое крупное воинское соединение, наконец, беженцами, покинувшими родные места.

Мимо проплывали обнищавшие села, сиротливые хутора и местечки. И только там, где по пути встречались леса, унылый пейзаж сменялся спокойным, умиротворяющим. Чем ближе к месту боевых действий, тем чаще останавливался эшелон – дорога впереди была забита.
Наш эшелон состоял из двух десятков вагонов, где разместился 58-й запасной полк, входивший в состав 15-й дивизии. Я ехал вместе с полковым лазаретом в отдельном вагоне, поэтому условия у нас были лучше, чем в других вагонах, не было такой скученности. В солдатских теплушках было душно, погода стояла жаркая, а на многочисленных остановках и на станциях, а иногда просто в поле офицеры не разрешали солдатам покидать вагоны. Было много случаев отставания солдат от своих частей.

В тылу фронта свирепствовала контрразведка. Теперь она набиралась из строевиков и запасных, ничего не смысливших в розыске, а то и просто из проходимцев, которых в мирное время никуда не брали, а теперь ради карьеры они лихо стряпали липовые дела о шпионаже. Контрразведчики, игнорируя Министерство внутренних дел и корпус жандармов, гражданскую администрацию и военные власти, пытались бороться со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже с рабочим движением, но своими неумелыми действиями лишь провоцировали волнения и забастовки.

Любого промышленника, рабочего или предводителя дворянства могли по недоказанному обвинению выслать или месяцами держать в тюрьме. С солдатами обходились просто жестоко. В лучшем случае – это военный трибунал и штрафная часть, а в худшем обвинение в дезертирстве, военно-полевой суд и немедленный расстрел. Так как солдат при себе не имел никаких документов, доказать что-либо было практически невозможно. Это касалось также и унтер-офицеров вплоть до фельдфебеля, выслужившихся за 8-10 лет из простых солдат.

Сословие «вольноперов», в котором я имел честь состоять, имело некоторые послабления по сравнению с солдатами. Конечно, мы не имели таких прав, как офицеры, но у нас на руках были документы, которые подтверждали принадлежность какой-то определенной воинской части, а офицеры, ехавшие вместе с нами, смотрели сквозь пальцы на некоторые наши вольности. Например, на вынужденной остановке можно было выйти из душного вагона и отойти на десяток-другой шагов от станционных строений, как в лицо неожиданно ударял диковинно-чистый, уносящий в далекое детство животворный воздух. Я укладывался на спину, подложив под голову руки, и погружался глазами в густую матовую синь украинского неба. Отходить далеко от поезда не рисковал – случалось, что эшелон трогался внезапно.
Лежать на траве среди прохладной пахучей зелени после вагонной духоты было приятно. Сознание в эти минуты словно засыпало, переставая мучить неразрешимыми вопросами и изнуряющей душевной болью. Мимо в тыл проходили многочисленные составы с раненными, увечными. Отдельно на открытых платформах везли искореженные пушки. Моральный дух армии и так не высокий, угнетался еще больше от всего увиденного. Такое настроение царило не только в солдатских теплушках, но и в офицерских вагонах, только здесь тоску заглушали карточным винтом и коньяком. С последним было хуже. Запасы, взятые из дома, почти закончились, а купить что-то на вокзалах было достаточно трудно. Вполголоса офицеры чертыхались и поминали недобрым словом царя-батюшку.

Ведущий достаточно аскетический образ жизни, практически непьющий, да к тому же находящийся под каблуком свой жены, государь часто выдвигал, как ему казалось, передовые идеи, которые могли бы привести к всенародному процветанью и просвещению. На деле же это приводило к озлобленности населения и непониманию даже у таких его верноподданных, как офицеры.

Война дала повод Николаю Второму осуществить одну такую заветную мечту о народной трезвости. Производство и потребление любых спиртных напитков, включая пиво, было запрещено. Итог: доходы казны упали на четверть, а тайное винокурение приняло такие размеры, что акцизные чиновники опасались  докладывать  о  них  министру финансов, не говоря о государе. Премьер И. Горемыкин на упреки своего предшественника В. Коковцова беззаботно отвечал: «Ну и что, напечатаем еще бумажек, народ их охотно берет».

Знакомые слова. Ну, наши времена ничем от прежних не отличаются. Так начинался развал финансов, достигший пика к 1917 году.
Валяясь на вагонных нарах, мне было интересно узнать все, что касалось солдатской жизни. До этого я почти не сталкивался ни с рабочими, ни с крестьянами. Мой круг общения – это городские обыватели, пришедшие поглазеть на цирковых артистов и спортсменов, как на заморскую диковинку.

В 1915 году, несмотря на огромные потери, большинство солдат – это вчерашние крестьяне, но встречались и молодые рабочие, особенно из отраслей, не работающих на оборону, которые не имели большого производственного опыта. Войну и свое участие  в ней они воспринимали как должное, как судьбу. Люди были разные, даром, что всех их нивелировала одинаковая на один покрой на один цвет, солдатская форма. Деревенские – проще, доверчивее, любили вспоминать дом, семью. Городские ; сдержаннее, иной раз угрюмее. В основном же – это покорно-безответная масса офицерских слуг, почти что рабов, их немудрящие разговоры, слепое подчинение издевательским иной раз требованиям унтер-офицеров только обостряли отношения.

Уже по приезде на место назначения, это было в Белоруссии недалеко от Ковно, в самом начале я стал свидетелем неприятного столкновения между двумя офицерами нашего полка, приехавшими только что вместе с эшелоном. Один из них, вчерашний юнкер, а теперь новоиспеченный подпоручик и командир взвода расправлялся с молодым солдатом за неточное выполнение команды. Когда солдат осмелился возразить, разъярившийся офицер с силой хватил его по лицу. Находившийся рядом прапорщик Дыбов, бывший землемер, наскоро обученный и призванный, шагнув вперед, заслонил собой солдата. Взбешенный подпоручик небольшого роста, вечно левофланговый в юнкерском училище, весь свой гнев перенес на прапорщика, который был на голову выше. Он подпрыгивал и орал что-то о своей офицерской чести, о мужланстве расплодившихся штафирок, требуя, чтобы тот не только извинился перед ним, но и понес наказание. Все это происходило на глазах у всей роты.

На шум вышел командир роты уже воевавший несколько месяцев,  капитан Шишов и быстро разобрался в ситуации. Прапорщика с солдатами он послал к интенданту, чтобы получить какое-то снаряжение, а подпоручика позвал к себе. Офицер, весь красный и дрожащий от злобы, а, может быть, и стыда, последовал за командиром и, взбежав на крыльцо хаты, скрылся за оглушительно хлопнувшей дверью. Чванливый офицер получил по заслугам и, главное, может быть, не станет заниматься рукоприкладством. А вообще, обстановка была не из приятных, хотя с приезда сюда прошло неполных два дня и целиком разобраться в ней было еще трудно. Однако этим инцидент не закончился. Кто-то из офицеров проболтался в штабе полка. Командир полка сделал замечание капитану Шишову о недопустимости дрязг между офицерами, и тот пришел злой, как черт, и пообещал, что, как только представится возможность, он пошлет подпоручика на рекогносцировку на нейтральную полосу, чтобы он на деле показал свои отвагу и скопившийся боевой пыл. Прапорщику же было сказано, что заигрывать с солдатами нельзя и если спускать все с рук, то о дисциплине можно забыть. И, вообще, надо заниматься делом, продолжать обучение солдат, так как скоро полк выйдет на боевые позиции.
В боевые действия полк еще не вступал и находился в резерве.

Летом к июлю 1915 года пали все русские приграничные крепости на территории Восточной Польши, в том числе и Ковно, разоруженный в предвоенные годы. Его железобетонные сооружения могли выдержать снаряды лишь 6-дюймовых орудий, а русское командование не сомневалось, что артиллерию большего калибра подвезти невозможно. Однако немцы сумели это сделать. Гарнизон Ковно был собран с миру по нитке: в дополнение к 6000 ратникам ополчения и сотне только что произведенных прапорщиков генерал А. А. Брусилов выделил нашу боевую дивизию, но сильно истрепанную и насчитывающую всего 1800 человек, вместе с нашим запасным 58–м полком. Генерал-лейтенант де Витт, недавно назначенный командиром этой дивизии и возглавивший крепостной гарнизон, не имел времени даже разбить людей по полкам, батальонам и ротам. Разношерстную толпу высадили из вагонов в Ковно за 10 дней, когда немцы начали атаку крепости. В начале августа после недельного сопротивления крепость пала.

Но это было через две недели, а пока я приступил к своим должностным обязанностям ротного фельдшера. Получил личное оружие – солдатский наган, отличавшийся от модели, предназначенной для офицеров тем, что не был самовзводом. Под моим началом было 12 санитаров, которые были обязаны выносить с поля боя раненных и 4 подводы с ездовыми. Ротный лазарет представлял собой большую палатку, где размещались стол для обработки ран и два десятка носилок. Старшим санитаром был ефрейтор Прохор Коровин, уже послуживший и имеющий медаль за то, что вынес из под огня с поля боя раненого офицера.

Много позже, когда мы уже узнали друг друга лучше и не раз вместе попадали в переделки, он признался, что вытащил того поручика в тыл, так как было так страшно, что ни о чем не думалось, а хотелось как можно быстрее оказаться в тылу, где пули не свистели над головой. Единственной возможностью легально покинуть поле боя было либо ранение, либо помощь в эвакуации раненых. Тут как раз и подвернулся этот самый поручик. Как говорил сам Прохор, офицера ранили в спину и было непонятно, кто стрелял ; то ли противник, то ли свои, тем более что поручик был изрядная сволочь и гнал солдат в атаку, а сам пытался отсидеться в окопе до последней возможности. Мне тут же вспомнился наш подпоручик, который избил солдата. Да, тяжела может быть жизнь младшего офицера на фронте, особенно для глупого и чванливого.

Моя рота в составе 58-го полка прикрывала левый фланг линии обороны   Ковно. Мы то медленно и неуклонно продвигались вперед, не встречая заметного сопротивления, то почему-то возвращались на прежние позиции и некоторое время оставались в полном бездействии. Причины этих маневренных действий не только роты, но, по-видимому, и всей дивизии, были малопонятными, не только для солдат, но и для большинства офицеров.

В один из таких дней рота получила приказ занять большой холм, густо обросший кудрявым дубовым кустарником между грядой других холмов, куда были направлены другие роты. Я с санитарами двигался вместе с пехотной цепью, чуть отстав, чтобы видеть как можно больше солдат, и при необходимости послать туда своих людей. Перед операцией капитан Шишов предупредил меня, чтобы я с санитарами находился как можно ближе к наступающей цепи, но в то же время и не забегал вперед. А еще он предупредил, что если увидит, что санитары прячутся и не поспевают за наступающими, то он пошлет нас вытаскивать убитых с нейтральной полосы, перед окопами. Это, по его мнению, значительно укрепляет боевой дух вольноопределяющихся и других хитрецов, отлынивающих от строя.

Сначала я хотел вспылить, но, увидев внимательный, изучающий взгляд капитана, понял, что этот уже побывавший не раз в бою человек знает, что говорит. Я молча козырнул и заверил, что никогда трусом не был, раз надо быть в строю, буду, и санитарам отсиживаться за спиной роты не дам. Впоследствии я убедился, что это был глубоко порядочный человек. Его любили солдаты и уважало начальство. Несмотря на то, что в конце пятнадцатого года русская армия отступала и награждение отличившихся солдат и офицеров было достаточно редким событием, он был награжден за храбрость офицерским Георгиевским крестом 4-й степени. К сожалению, через несколько недель он был тяжело ранен в голову и умер, несмотря на все усилия, его не успели даже вывезти в тыл.

Мой первый боевой опыт хотя и был ошеломляющим, но оказался совершенно не тем, чего я так усердно ждал и боялся. Я опасался всегда непосредственной, лицом к лицу, встречи с врагом, с человеком, которого надо убить своей рукой в упор. Однако неприятель был где-то за гранью видимости.

Возбужденный и взволнованный первым поручением я был больше всего озабочен тем, чтобы не осрамиться перед солдатами и командиром. С новым еще непривычным ощущением ответственности за возложенное дело.

Было раннее утро – солнце еще не поднялось. Туман окутывал прозрачной подвижной пеленой нижнюю часть холма, возвышающегося перед нами. Это случайная естественная завеса мешала определить, так ли безлюдна эта тихая кудрявая горка, какой она казалось издали.

По мере приближения к холму туман редел. У подножья горки оказалась скрытая кустами маленькая речушка, которую мы легко перепрыгнули. Над нашей головой изредка пролетали снаряды и взрывались впереди на другой стороне холма. Мы продвигались достаточно быстро без всякой стрельбы. Когда первые солдаты добежали до вершины горки, они без команды начали стрелять куда-то вниз. Достигнув гребня, я увидел, как по противоположенному склону скатываются вниз фигуры противника. До них было метров 100 – 150.

Увлеченный общим порывом я выстрелил несколько раз, пока барабан нагана не опустел. Конечно, попасть на таком расстоянии из револьвера было невозможно, но, как говорится, не важен результат, а важно участие. Когда вокруг тебя стреляют, удержаться невозможно. И еще, для себя я решил, что при первой возможности поменяю солдатский наган на офицерский самовзвод. У меня, естественно, хватало сил одним пальцем взводить курок нагана, но стрелять после этого прицельно просто невозможно. Не знаю, что делали другие в такой ситуации, у кого сил было поменьше.

Стрельба со стороны нашей роты была беспорядочная, даже сумбурная. По-своему это была разрядка на то напряжение, которое присутствовало в каждом из нас отчасти из-за чего-то неизвестного, страшного, как и все, что казалось непонятным на войне. Наш дружный и плотный огонь заставил неприятеля в серых мышиного цвета шинелях выскакивать из зарослей и перебегать от куста к кусту все дальше и дальше от нашей цепи. Беспорядочная пальба стала стихать, тем не менее, некоторые серые фигурки продолжали падать и оставаться неподвижными. Может быть, это был лишь защитный прием? Чтобы понять это, требовалось время. Солдаты не ждали и скатывались по склону холма вслед за убегающим противником. Горка была наша. Вскоре к роте присоединились и другие подразделения. Вся цепь холмов была занята нашим батальоном.

В этой суматохе я совсем забыл, что должен направлять санитаров к пострадавшим. К счастью, таких было немного. Рота потеряла одного убитым и трое солдат получили легкие ранения. Перевязку быстро сделали сами солдаты и их отправили на подводе в батальонный лазарет. Внизу у подножия холма мы нашли и двух раненых германцев, которых тоже подобрали и на подводе под охраной отправили в тыл.

К вечеру неожиданно посыльный передал приказ отходить, и командир второго взвода прапорщик Суриков приказал нашему флангу вернуться на исходные позиции. Так для меня прошел первый бой.

На ночь рота расположилась в одном из хуторов, одиноко стоящих среди полей, небольших холмов и перелесков. Я ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть, переживая еще раз дневные перипетии. Иногда мозг начинала сверлить мысль о «смысле всей этой военной бессмыслицы». Хотелось с кем-то поговорить, узнать, что чувствуют другие. За время дороги, да и здесь за эти несколько дней я ни с кем особенно близко не сошелся: с солдатами из-за различий в интересах и образе жизни; с офицерами из-за кастовости офицерского корпуса. Конечно, все эти различия отчасти нивелировались в условиях военного времени, а с учетом событий семнадцатого года почти сошли на нет. Товарищеские отношения у меня сложились только с Николаем Суриковым. На фронте, как и в поезде люди, знакомятся и переходят на «Ты» очень быстро.

До войны это был талантливый молодой педагог, с успехом преодолевавший рутину гимназических программ, за короткий срок он успел завоевать любовь учащихся. Он преподавал русскую литературу в старших классах. В одном ему удалось создать библиотечку по истории литературы, не только русской, но и мировой. Нравилась учащимся, особенно девушкам, его внешность. Высокий, чистый лоб мыслителя, обрамленный мягкой копной каштановых волос, темные глаза, голос его был выразителен. Его тянуло к декламации, к сценическому искусству.
Талантливый молодой человек, либеральных взглядов, имеющий небольшой доход, но честолюбивый, мечтающий путешествовать за границей ; таким показался он мне, когда мы познакомились за эти несколько дней. Простые и незатейливые радости фронтовой офицерской жизни его не очень интересовали, а уязвленные невниманием другие офицеры стали относиться к нему прохладно.

И вот война. Она поколебала твердую почву под ногами, отняла равновесие. Вложенное насильно в руки оружие обескуражило его окончательно.
Наше знакомство было приятным событием для обоих. Мы оба ухватились друг за друга, как двое утопающих за соломинку, и если не могли плыть самостоятельно к спасительному берегу, то поддерживали один другого на поверхности.
Я вышел из хаты и увидел, что кто-то курит на одной из санитарных повозок. Сам я тогда не курил, да и в дальнейшем не очень пристрастился к табаку. Подумав, что это кто-то из ездовых, я собрался вернуться в дом и попытаться заснуть, но присмотревшись в предрассветных сумерках, узнал прапорщика, который полулежа, неторопливо дымил. Я подошел и также удобно устроился на свежем сене.
Лежа на мягком душистом сене, мы снова и снова ворошили в себе впечатления минувшего дня.

; Беда не в том, Миша, что я не приспособлен еще как следует к военному делу, ; с горечью признался он. ; Наоборот, я испытывал нынче, каюсь, необычайный подъем, но мне непереносимо вспоминать об этом и думать, в дальнейшем, пожалуй, я буду все больше привыкать и даже радоваться нашим победам.

; Ты на себя клевещешь, Николай. Какой ты, к черту, вояка? Какая там радость от пресловутой победы! ; возражал я, лежа с запрокинутыми за голову руками и пристально глядя на отсвет лунного луча, скользящего по стене.
; Нет, ты не хочешь понять, ; волнуясь, перебил он. ; Я сам обнаруживаю в себе, как это ни странно, командира, это особое напряжение и физическое и мозговое, четкое осознание стоящей передо мной задачи, которую во что бы то ни стало необходимо преодолеть. – Если бы я сражался, представим, с ясной, определенной и прекрасной целью, а то…

Я все следил за пляской лунного луча, проскальзывающего в окно сквозь кружево каких-то прозрачных листьев. О чем говорить? Все равно ничто не изменится. Он вертел папиросу в руках, ему, наверное, хотелось курить, но на сене курить было нельзя. Помолчав немного, он сказал:
; Мы втянуты в эту канитель ; ничего не поделаешь пока. Завоевать авторитет у солдат, да и у начальства невредно и для будущего. По-всякому может развиться в дальнейшем история. Меня угнетает другое. Знаешь, пойдем покурить, ; предложил он, приподнимаясь. ; Меня душит без папирос.

Осторожно ступая между лежащими на земле телами спящих, мы выбрались за ворота.
Плотный, налитый золотом лунный серп тяжело висел над вершиной крутого холма. Порывистый ветер то и дело набрасывал на него темную сетку из крутящихся во все стороны ветвей огромного дуба. Сетка то затемняла месяц, то сползала с него, словно разрываясь под его рогами.
; Уф, здорово как! И красота, и воздух, и затишье! ; я полной грудью втянул в себя по-осеннему пахучий ночной воздух.
; Да, здесь дышать приятнее, ; заметил Суриков. Совсем рядом ; темный, но с бликами лунного света, гудящий под ветром ; возвышался густой, величественный лес.

И все же, несмотря на пленившую их чистоту и свежесть воздуха, мне тоже захотелось закурить.
; Меня угнетает другое, ; повторил Николай начатую им еще на телеге фразу. ; Дело не только в боевых действиях. Дело вообще во всей обстановке.

Не сговариваясь, мы быстро пошли по направлению к декоративно освещенному месяцем лесу. У выхода из хутора прохаживались часовые. Вокруг стояла тишина. Молчали и окрестные холмы. Суриков оглянулся назад на захваченную им нынче горку.

; Завоеватель! — усмехнулся он. ; Что-то будет дальше?
; Дело в обстановке, ; настойчиво продолжал Суриков, когда мы выбрались из лабиринта лагеря, ; в невыносимой обстановке вокруг. Мерзкое отношение к солдатам я предвидел, зная его и по литературе, и по рассказам, но то, что творится здесь, превышает все мои представления. А этот жуткий антисемитизм, ты его замечаешь? ; прапорщик сморщился, исказив свое красивое, тонкое лицо, и опять начал жадно втягивать себя папиросу. ; Это не просто неприязненное отношение к евреям, это издевательство, глумление. Знаешь ты вольноопределяющегося Левенбаума? Прекрасный малый, умница, с образованием. Но акцент у него сильный, а это, изволите видеть, коробит господ офицеров, особенно ротмистра Сулержицкого из штаба полка.

; Он нарочно вызывает его на разговор перед солдатами, а потом изощряется в передразнивании его выговора. По-актерски у него получается. Как будто случайно. Солдаты покатываются со смеху. Вообще-то солдаты относятся к Левенбауму хорошо, но этот мерзавец ротмистр издевается над ним. Не могу этого выносить! Суриков смял пальцами окурок и с силой швырнул его в кусты.

; Разумеется, отвратительно, ; вздохнув, сказал я, ; разве я не то же чувствую, что ты!
; Оскорблять так похабно и на каждом шагу ни во что не ставить своего подчиненного, ; заговорил опять Суриков, ускоряя шаг, ; а потом гнать его на смерть, в защиту чего? Что должен защищать Левенбаум? Родину? Уклад ее? Да нет у него родины, а уклад... ; Суриков закашлялся.

Мы дошли уже до темной стены леса и остановились.
; Повернем? — предложил я. ; Ты кашляешь, здесь сыро.
; Эх, все равно! — прапорщик безнадежно махнул рукой, однако повернул назад.
Я запрокинул вверх голову, с восхищением глядел в небо.
; Гляди, Коля, какая красотища! ; невольно вырвалось у меня.

Лунный серп, передвинувшись вправо, висел уже не над холмом, а высоко плыл над деревней, весь посветлевший, ставший воздушнее. Прозрачные волны облаков рябились вокруг его.
; Эх! ; воскликнул я. ; Ты не представляешь себе, Коля, как это жалко потерять из-за обычной случайной пули! Боже мой! ; я смотрел и не мог насмотреться, почти мучительным взглядом вбирая в себя небесный пейзаж.
Суриков с соболезнующей усмешкой смотрел на меня.

; Нет, Николай, вот и видно, что ты меня не понимаешь, ; прервал его возбужденно я. ; Может, я и не так все понимаю, что вижу сейчас тут, может, совсем ничего не понимаю. Дело не в этом. Такие моменты дают, как бы тебе объяснить, особое постижение всего происходящего, всеохватывающий синтез.
Хорошо! ; выразительно произнес я, засмеявшись. ; Удивительно хорошо! ; И тут же подхватил товарища под руку. ; Идем, идем, ты простудишься.
Мне уже не раз приходилось сталкиваться с этим характерным покашливанием и с этим румянцем на щеках. Особенно у моих коллег, цирковых артистов.

Недостаточное питание, истощение нервной системы, нехватка лекарств ; все это приводило к бичу того времени – чахотке. Было искренне жаль товарища. Усиленное питание и сухой воздух Крыма, а еще лучше Италии могли спасти или хотя бы поддержать больного. К сожалению, мы были одинаково далеко как от одного, так и от другого.
; Ах, Миша, как бы я хотел встретиться и дружить с тобой вне войны, ; сказал Суриков.
; А что ж, ; подхватил я, ; разве это уж так неосуществимо? Авось выживем!
Мы подошли к повозкам. Приятно пахнуло теплом и запахом сена.

Мне захотелось поскорее улечься, чтобы в тишине думать о своей новой, возникшей в его воображении картине. Прапорщику хотелось только спать, спать, спать.
Лунная мозаика, плясавшая у него раньше перед глазами, переместилась в сторону двери и, обегая по ней на пол, подобралась к ложу.

Прошло около недели с того вечера, как батальон расположился в районе Ковно. Дни проходили спокойно, несмотря на то, что за новой грядой холмов, совсем близко лежало и новое селение, более обширное и богатое, с высокой готической киркой, с солидными каменными постройками, в которых накрепко утвердились германцы. Казалось, эта близость не мешала враждующим войскам. Ни те, ни другие, словно, и не собирались вышибать друг друга из облюбованных ими позиций.

В батальоне возобновились учебные занятия, наладился почти мирный быт. Но вот нынче пронесся слух о готовящемся будто бы вражеском наступлении.
Хотя настроение в ротах и было напряженным, к ночи пересилила усталость. Располагаясь на ночлег, солдаты не заводили душевных разговоров, какие вели последние дни перед сном, а с неудовольствием прислушиваясь к шуму ветра и к стону под его напором старых вязов, вздыхали и тут же ; почти сразу, с деловитой мыслью успеть выспаться; засыпали.

Слухи о приближающемся наступлении противника подтвердились через пару дней. Это было летнее наступление немцев 1915 года на Центральном фронте.

Как почти всегда бывает, наступление противника застало обороняющихся врасплох. Артиллерийская подготовка наступательной операции немцев позволила им получить значительное преимущество. Мы потеряли много артиллерии, находившейся слишком близко от передовых позиций.

После артиллерийской подготовки, длившейся почти все утро, вызвавшей значительные разрушения не только окопов первой линии, но укреплений крепости три дивизии противника заняли в течение ночи исходное положение и на рассвете следующего дня после короткой артиллерийской подготовки бросились в атаку и овладели первой линией окопов, а на некоторых участках и второй линией. Введенные с запозданием для отражения наступления две неполные дивизии корпуса, находившиеся в резерве, существенного влияния на ход боя не оказали, так как вводились в бой по полкам и в разное время.

С продвижением в глубь оборонительной полосы наступающие части сначала были остановлены пулеметами из неразрушенных бетонных гнезд с проволочными заграждениями, главным образом, на обратных скатах высот. Требовалась дополнительная артиллерийская подготовка. 14 августа на рассвете началась вторая артиллерийская подготовка, а затем три дивизии ландвера (регулярного ополчения) снова пошли в атаку, которая на участке в районе города Гродно была остановлена нашим встречным контрударом.

Начатые бои продолжались всю ночь и день, и после ряда повторных атак войскам противника удалось продвинуться далее второй линии окопов и с наступлением темноты захватить оборонительные сооружения крепости.

Потери за три дня доходили в среднем до 50 %, а утомление частей было столь велико, что подготавливавшаяся новая контратака была отложена.
В течение последующих двух дней противник не раз возобновлял артиллерийскую подготовку и несколько раз ходил в атаку, но значительного успеха не имел, продвинувшись в центре всего только на 2-3 километра.

На нашем участке бои были не столь напряженные. Артиллерийская стрельба нас практически не коснулась, так как полк находился на левом фланге обороняющихся войск в 3-4 километрах от крепости Ковно. Все атаки были отбиты исключительно ружейным и пулеметным огнем. В нашей роте за эти несколько дней потери составили около десяти человек убитыми и человек двадцать раненными, из которых двое были моими санитарами, и это несмотря на то, что они имели повязки с красным крестом и были без винтовок, а с носилками. Кроме того, выбыли из строя два офицера – командиры взводов.

К счастью, тяжелораненых не было, поэтому и не было никаких сложностей. Ранения были пулевые, все сводилось к обработке раны дезинфицирующими средствами, ее зондированию, если это было возможно, с последующим наложением повязки. Всех раненных быстро отправили в тыл.

Несмотря на то, что бои были достаточно интенсивные и не шли ни в какое сравнение с первой моей атакой, я ни разу не выстрелил из табельного револьвера, не потому, что испугался и спрятался, а потому, что просто не было времени. Мой фартук ; белый халат солдату не положен настолько пропитался кровью, что потом его еле отстирали. Кроме того, вся гимнастерка тоже была заляпана кровью и мне пришлось взять у каптенармуса другую, на смену.
После двух дней боев пришел приказ о подготовке контратаки силами полка. Затем, как было сказано, из-за тумана, атака не состоялась, потом была перенесена на день, а, в конечном итоге, и совсем отменена под предлогом недостатка патронов. Потом пришел приказ об отступлении, и мы сначала медленно, а затем быстрее покатились на восток.

Главнейшими причинами неудачи, как потом объявили, являлись недостаточное количество артиллерии, плохая разведка укрепленной полосы и слабая подготовка комсостава.

Уже позже, через несколько лет в двадцатых годах, когда я был командиром Красной Армии, мне пришлось изучать на курсах подготовки старшего комсостава некоторые операции Первой мировой войны. Эти курсы вели замечательные преподаватели, бывшие офицеры Генерального штаба и преподаватели Академии Генштаба Российской армии. В их числе мне запомнились - полковники Семенов и Виленский, один из которых вел «Тактику наступательного боя», а второй – «Структуру управления войсками». Это были высококлассные специалисты, сумевшие даже для такого малообразованного контингента, как наш некоторые плохо читали и писали с ошибками ; донести основы современной военной науки. Некоторые выпускники Академии Генштаба царской России служили в Красной Армии и дослужились до высших армейских званий, например, маршал Б.М. Шапошников ставший начальником штаба РККА, бывший полковник, но большинство были уволены в начале и в середине тридцатых годов, по мере замещения выпускниками с пролетарским происхождением. В основном уволенные были репрессированы с помощью наркома НКВД Ягоды, а оставшиеся в армии ; уже Ежовым и Берией. Мне приходилось во время заключения в лагере на Колыме и последующей ссылки в Красноярском крае встречать этих бывших офицеров. С ними было интересно беседовать, но большинство из них были морально подавлены, а некоторые сломлены. Мало кто из них дожил до освобождения из лагеря.

Но попадались и такие, которые в начале Великой  Отечественной войны, в 1941 году, были освобождены, занимали ответственные должности, а потом, после окончания войны, в конце сороковых годов, снова были арестованы и чаще всего отправлялись в ссылку лет на пять. Это было бесчеловечно. После окончания войны была массовая демобилизация, из армии увольнялись миллионы людей, как солдат, так и офицеров, многие были ранены и поэтому имели право на пенсию после войны. Не хотелось думать, что советское государство таким образом боролось с оптимизацией пенсионных расходов.

Изучая основы военной тактики и стратегии, мы узнали, что русские потери в весенне-летних операциях 1915 года составили 1,4 млн убитыми и раненными и около миллиона пленными. Среди офицеров процент убитых и раненных был особенно высок, а оставшихся опытных строевиков втягивали распухавшие штабы. Кадровых офицеров приходилось по пять ; шесть на полк, во главе рот и часто батальонов стояли подпоручики и прапорщики, прошедшие шестимесячную подготовку, вместо обычной двухгодичной.

В начале войны военное министерство допустило коренную ошибку, бросив подготовленных унтер-офицеров на фронт рядовыми. Их быстро повыбило, и теперь полковые учебные команды на скорую руку «пекли» им замену. Рядовых старого состава оставалось по несколько человек на роту. «За год войны, - отмечает генерал Брусилов, - обученная регулярная армия исчезла; ее заменила армия, состоявшая из неучей». Винтовок не хватало, при каждом полку росли команды безоружных солдат . Только личный пример и самопожертвование командиров пока еще могли заставить такое войско сражаться.

К концу лета пятнадцатого года почти вся Польша, Галиция, большая часть Литвы и часть Латвии были заняты противником, однако дальнейшее его наступление удалось остановить. Фронт застыл на линии от Риги западнее Двинска (Даугавпилс), и почти по прямой до Черновиц в Буковине. «Русские армии купили эту временную передышку дорогой ценой, а западные союзники России сделали мало, чтобы отплатить России за жертвы, принесенные последней для них в 1914 году», ; отмечал военный историк Б. Лиддел-Гарт.
 
Отступать пришлось через леса Западной Белоруссии, которые чередовались болотами. Санитарная часть двигалась вместе с обозом, доставлявшим в полк обмундирование и боеприпасы. Помимо подвод, запряженных лошадьми, были в обозе два грузовика, хотя неимоверно трудная дорога не давала машинам преимущества перед телегами. Путь оказался одинаково тяжел для любого транспорта. Густой нескончаемый лесище, размытые ливнями проселочные дороги и древесные гати, в грунте которых вязли машины телеги, лошади и люди. Наконец, обоз остановился, что это за остановка? Никто не спрашивал, сколько будем стоять, может быть, это привал на несколько часов с принятием пищи, а может всего лишь короткая остановка. Мимо нас в голову колонны прошагали солдаты из взвода сопровождения.
Все реже сверкавшая молния освещала застывшую, как сказке, колонну повозок, густо облепленных живыми тела людей, кучами привалившихся к ним. Все крепко спали.

Следовало бы трогаться дальше, но жаль было людей. Beдь и такая сомнительная передышка может хоть немного поддержать их силы. И даже для охраны лазарета я решил никого не поднимать, а остаться сам подежурить.
Постепенно мне удалось принять более удобную позу, повернувшись на пеньке так, что стало возможным, не тревожа ног, приткнуться боком к стволу соседнего дерева.

Гроза уносилась далеко на восток. Дождь стихал. Громовые удары слышались, как стук детского молоточка. А может быть, это так казалось, ибо я засыпал, с каждой минутой все крепче и непробуднее.
Проснулся я от ощущения резкого толчка в плечо. Вокруг по-прежнему было темным-темно. Фонарик, подаренный мне в Москве братьями, давно перегорел. Я чувствовал, что рядом кто-то стоит и узнал санитара Коровина.

; Господин фершал! Подымать надо народ. Кто-то, видать, подбирается до нас. Может, вражья разведка? Послухайте вот, вроде цокают кони. Далече еще. Эвона с того боку. Тама развилка была, помните?

У всех на слуху были новости о прорыве вражеской конницы, которая нападала на наши обозы и арьергарды и серьезно трепала их.
; Может, это наши возвращаются? ; предположил я.
; А наши возвернулись уже. С полчаса как прибыли, ; неожиданно сообщил Коровин. ; Недале, говорят, как с полторы версты нам ходу осталось.
;  Так что ж ты меня сразу не разбудил? ; огорченно воскликнул я, кляня свой неуместный сон.
;  Дюже вы крепко спали, господин фершал. Да и солдаты тоже. Непривычные они ; выспаться им назрело. Подымать их сейчас?
Отдаленное медленное цоканье, вернее, чавканье по жидкой грязи лошадиных копыт приближалось. Оно не было массовым. Вероятно, два-три всадника. Но откуда шла та боковая дорога?
;  Подымай, разумеется! ; решил я. ; А к развилке пошли кого-нибудь посмотреть. Пусть не по дороге, а лесом пойдут.
Когда солдаты и возчики были разбужены, сзади из черной тьмы послышались крики солдат:
;  Наши! Это наши едут. Кульеры со штабу дивизии! Через несколько минут я уже беседовал с одним из подъехавших верховых, поручиком Варовым, как он себя назвал.

При свете электрического фонарика, оказавшегося у вновь прибывшего подпоручика, я мог разглядеть его лицо с небольшой каштановой бородкой, блестящими, напряженно-вопросительными глазами. Размокшую и мятую фуражку он держал в руках.
; Да мы же с вами встречались! — обрадованно вскрикнул я и, заметив удивленно-воспросительный взгляд, пояснил: ; В доме издателя Саблина. Разве не вы так вдохновенно читали там отрывок из «Мцыри»? Напряженный взгляд Варова смягчился.
; Чего на свете не бывает! ; Он порывисто протянул руку. ; А вы, по-видимому, приятель младшего Саблина?
; Он самый. Вальтер Михаил, ; назвал себя я.
; Да… «Мцыри», ; задумчиво произнес Варов. ; Это было давно, в другом мире, а может, и вовсе этого не было. ; И тут же меняя тон на официальный, осведомился, как добраться до командира полка?
Он везет ему пакет из штаба дивизии.

Я разъяснил ему положение и утешил, что штаб полка должен быть впереди совсем близко.
; Это приятно, ; мягким, но хриплым, простуженным голосом сказал Варов. ; Мы все, вероятно, в одинаково плачевном состоянии сейчас. ; Он посмотрел на свою фуражку и на такую же мою, тяжелым бесформенным комом облеплявшую голову.
Обоз тронулся. Варов предложил мне проехать часть дороги верхом, велев сопровождавшему его солдату отдать коня мне. Обе лошади, спотыкаясь, нехотя перебирали усталыми ногами.
; Что происходит в дивизии? ; задал вопрос я. ; Скоро ли по нашим следам предполагает пожаловать сюда сам командир?

Варов повернул ко мне резко нахмуренное лицо.
; В том-то и дело, что положение дивизии сейчас весьма не определенно, ; приглушенным после кашля голосом выговорил он, ; Два полка находятся опять на правом берегу Немана, то есть повернули назад.
; То есть как? ; я опешил. ; Что же побудило к этому? Предполагаемое наступление неприятеля?
; Не ведаю.
; Тогда почему же наш полк один прорезает леса и горы навстречу врагу? ; недоуменно спросил я. ; Вы представляете, что может случиться, если мы действительно столкнемся тут с немцами?
; Представляю, ; справляясь с кашлем, произнес Варов. ; Но я, пожалуй, сообщу вам, зачем я сюда прибыл. Через час-другой вы все равно об этом узнаете. Дело в том, что командир дивизии срочно отзывает ваш полк в обратном направлении.
; В обратном направлении? ; с еще большим изумлением переспросил я подпоручика. ; Зачем же полк был послан сюда? Наш обоз ; это частица полка, а весь полк? Он-то для чего проделывал этот никчемный путь?
; Тсс! ; мягко остановил поручик. ; Не надо, чтобы сообщение мое преждевременно просочилось к солдатам. А вообще, разве вам понятно, что совершается сейчас в зоне войны? Да и во всем мире, пожалуй? ; спросил Варов, усмехаясь.
; Да, да, конечно, вы правы. Но все-таки...

Я был потрясен сообщением и не мог сразу перейти к обобщениям.
Подумать только, опять тем же путем обратно! Где же логика командования? В чем смысл этих переменчивых, взаимно уничтожающихся приказов?
Лес впереди редел. Он, словно, редел и наверху, ; очевидно, подходил рассвет. В густой, будто вязаной завесе лесного потолка прорывались то там, то здесь неровные серые дырки. Проснулось небо.

Когда обоз выбрался, наконец, из плена леса, перед глазами предстала просторная, окутанная дымчатым туманом живописная долина.

Слева на горе просвечивал сквозь темную зелень елей красавец замок. На его шпиле, на готической башне и на узких башенных окошках блистало солнце. Парк вокруг замка золотился слегка уже оранжевой листвой. Долина внизу все еще курилась, но не бесцветным, а опаловым дымом. Вдали, перед въездом в ворота парка, виднелся ажурный мост через голубую ниточку речки, охраняемый крохотными фигурками часовых.

Подобные красочные пейзажи мне приходилось нередко видеть на заграничных открытках. Солдатам же эта невиданная ими дотоле диковинная панорама казалась видением сна, наваждением.

; А кто же в этих хоромах там царствует?
; Штаб наш, говорят, воцарился.
Выехав на просторную, открытую дорогу, подпоручик заторопился. Я вернул коня солдату, и оба «кульера», легко перегнав обоз, рысью направились к мосту.
Я мерно ступал в такт солдатским шагам, ни о чем уже не думая, испытывая еще большую, чем раньше, усталость, еще большую, чем раньше, потребность, как в физическом отдыхе, так и в забвении всех, всех мучивших меня вопросов.
К всеобщей радости приказа о передислокации полка так и не последовало. После тяжелейшего марша люди потихоньку стали приходить в себя. Совершенно неожиданно узнали, что неприятель – мадьярский гренадерский полк ; расположился совсем рядом с нами, буквально в километре от нашего штаба.

Каким образом мадьяры попали на Центральный фронт, в Восточную Польшу, так и осталось загадкой, поскольку венгры воевали гораздо южнее, против нашего Юго-западного фронта.

Прошло около недели с того вечера, как батальон расположился около древнего шляхетского замка, на крестьянских хуторах. Дни проходили спокойно, несмотря на то, что за новой грядой холмов, совсем близко, лежало и новое селение, более обширное и богатое, с высокой готической киркой, с солидными каменными постройками, в которых накрепко утвердились венгры. Казалось, эта близость не мешала враждующим войскам. Ни те, ни другие, словно, и не собирались вышибать друг друга из облюбованных ими по¬зиций. В батальоне возобновились учебные занятия, наладился почти мирный быт. Но вот нынче пронесся слух о готовящемся будто бы вражеском наступлении.

Хотя настроение в ротах и было напряженным, к ночи пересилила усталость. Располагаясь на ночлег, солдаты не заводили душевных разговоров, какие вели последние дни перед сном, а, с неудовольствием прислушиваясь к шуму ветра и к стону под его напором старых вязов, вздыхали и тут же ; почти сразу, с деловитой мыслью успеть выспаться - засыпали.

Ночи еще стояли достаточно теплые, поэтому я предпочитал спать на санитарной повозке с сеном, под навесом, завернувшись в шинель и подложив под голову фельдшерский саквояж. В эти дни относительного спокойствия стрельбы практически неслышно было, по приказу командира батальона все ротные фельдшеры обучали повзводно солдат делать перевязки, оказывать первую помощь. Работы было много, кроме того, надо было каждый день проводить осмотр и выявлять больных, которых с каждым днем становилось все больше из-за некачественной пищи, и невозможности в полевых условиях организовать полноценную санобработку, а проще помывку. Большинство привыкли к бане, а местные обычно использовали кадушки с горячей водой, в которой мылись все члены семьи, начиная со старшего и заканчивая самым младшим. Причем вода не менялась и не подогревалась. Солдаты брезговали таким мытьем и поэтому обходились кто как может. Вместо мыла часто использовали свежую золу. Господа офицеры тоже стали потихоньку приобретать «квартирантов» вшей, хотя им было проще, денщики получали все в первую очередь.

Я смолоду привык обливаться холодной водой, что и делал каждое утро. Раздевшись по пояс, выливал на себя ведро, а то и два холодной воды. Это придавало силы и бодрость на весь день. Единственное, что вносило дискомфорт для меня в армейской жизни, так это недостаток калорийной пищи. Я привык для наращивания мышечной массы, которая необходима при больших физических нагрузках, потреблять много белковой пищи, т.е. мяса, масла, яиц, молочных продуктов, а в армейском рационе преобладали крупы, картошка и рыба. Поэтому при всяком удобном случае я старался купить что-нибудь съестное в любом крестьянском хозяйстве, чаще всего это было обычное сало, которое не полностью, но все же помогало поддерживать минимальную физическую форму. За два месяца службы я похудел почти на десять килограмм, но и приобрел большую выносливость, чего мне иногда не хватало на борцовском ковре.

Как говорится, нет худа без добра. Я втянулся в армейские будни. Мне нравилось, что весь распорядок дня известен, и я знал, что буду делать через два или пять часов. Ко мне с уважением относились солдаты, я не заискивал перед офицерами. Большинство соблюдали субординацию и говорили мне «Вы», а с некоторыми младшими офицерами у меня сложились и товарищеские отношения. Отчасти это объяснялось и тем, что по возрасту я был старше большинства из них, успел повидать и страну, и побывал за границей, также по служебному положению, был относительно независим. Правда, профессия спортсмена и циркового артиста не была слишком уважаемой среди некоторых офицеров, особенно кадровых, кто кичился своими связями или дворянством и при случае мне давали об этом знать. Так и протекала достаточно спокойно моя армейская жизнь, пока я не столкнулся и с другой стороной фронтовой жизни.

Проснувшись на рассвете, я выбрался из телеги и начал делать ежедневную разминку, которая обычно занимала минут пятнадцать. После чего уже хотел перейти к обливанию, как увидел, что ведра пустые, а, следовательно, надо было идти к роднику.

Утро было свежим и ясным и, главное, редкостно тихим. Ночной ветер угомонился, удрал в горы. Прозрачное небо на востоке, наливаясь густым янтарем, готовилось к встрече с солнцем. Мокрая росистая трава во дворе с готовностью обмыла сапоги. Обширная, как лесная поляна, площадка была вся в движении. Несмотря на ранний час, дежурные солдаты таскали хворост для кухни, гремели ведрами, денщики чистили офицерские сапоги.

Ну, как, ребята, живем? ; поздоровался я.
Здравия желаем, господин фельдшер! ; нестройным, но веселым гулом раздалось в ответ. Ближайшие солдаты прибавили: ; Живем, не тужим, а помирать и вовсе не хотим.
; Как вода, хороша? ; осведомился я у солдата, только что принесшего два ведра чистейшей прозрачной воды.
; Вода тут ; лучше не надо, ; ответило несколько голосов. ; Махонький ручеек, а бедовый. Проводить?
; Надо полагать, я и сам не заблужусь.

Отношения с солдатами у меня ровные, доброжелательные, некоторые даже заискивали, старались в чем-то угодить. Все это объяснялось достаточно просто, деревенские в большинстве своем были неграмотные и я по их просьбе писал им домой в деревню письма, которые там читал либо священник, либо староста, а когда письма приходили оттуда, я читал их адресатам и поэтому был в курсе новостей примерно половины роты. Помогал людям я совершенно искренне, и солдаты это ценили.

Отправившись за водой, меня вскоре нагнал один из таких солдат, размахивающий пустым ведром.
; Надо больше влево забирать. Такой чудный ручей, я вам доложу. Не с земли протекает, а самого камня сочится. Ей-бо! Камень своей силой пробивает. Может он чудотворный, господин фершал?
Я уже достаточно хорошо знал этого хрупкого сложением солдата Андрея Мухина, расторопного и пытливого.
— Может, он чудотворный? — настойчиво повторил он вопрос.— А как распознать, чудотворность эту? Ведь с одного раза ее не спытаешь?
Я усмехнулся, так как был, сколько себя помню, безбожником.
; Не спытаешь, ; подтвердил я. ; Ты что же, Мухин, пожалуй, веришь, что лесная водица сможет и от смерти уберечь?
; А то нет? Я думаю, все может быть, ; серьезно ответил солдат, поднимая на меня большие серые, с темным ободком, блестящие глаза. ; Только, конечно, прежде всего спытать надо.
; Вот это правильно, дорогой мой. Во всем проверка нужна, ; мягко улыбаясь, сказал я. Спорить всерьез мне не хотелось.
Мы спускались по крутой, обрывистой тропинке. Высокая трава здесь доходила почти до колен.
; Господин фершал, а какие тут орехи знаменитые находятся! ; всполошился вдруг Мухин. ; Хотите, я вам сейчас в это ведрышко наберу?
; Нет, не надо, ; остановил я его. ; Лучше забирай свою чудодейственную воду и марш назад! И вода там нужна, и дело там тебя ждет. Орехи еще пусть повисят. Мне эта подобострастность уже стала надоедать.
; Слушаю,— Мухин понесся вперед к ручью. Я пошел за ним медленно, со вкусом вдыхая душистый запах росистой травы.

Лес вокруг был упоительно тих. Хрустально звенела в ветвях ближайшего исполинского дерева одинокая птица. Солнце не спешило подниматься над лесом, застряв в его чаще. Кое-где только пробивались сквозь гущу желто-багряной листвы его тонкие красноватые нити. Одна такая ниточка дрожала, дробясь и ломаясь в неглубокой кристально-чистой воде ручья. Даже когда Мухин зачерпнул воду, ручей не замутился.

Я пошел по рассыпчатому каменистому бережку. Мне хотелось дойти до знаменитого камня, из которого «чудом» просачивается вода.
Камень оказался совсем близко, под широким шатром ивы. Я залюбовался деревом. Нигде раньше он не встречал таких очаровательных красавиц ив, как здесь. Конечно, и дома ивы были прелестны, но здешние поражали своей величавостью, неохватной ширью мягких плакучих ветвей. Вот и эта; она была, как мать, простирающая на десятки аршин свои объятия для защиты каждого, кто устал, кто жаждет отдыха под ее ветвями. Я подошел ближе камню.

Это была прямая, почти плоская скала, высотой в два-три метра. Она нависала над ручьем, и вода действительно не вытекала из какой-либо щели, а как бы сочилась со всей ее плоской поверхности, словно это был не настоящий камень, а какой-то бутафорский, пропускающий через себя воду материал. Любопытно! Падая, вода вскипала внизу пузырчато-воздушной пеной. Я обошел камень, заглянул, так сказать, за кулисы «чудесного действа» и само собой, разумеется, обнаружил, как и предполагал связь камня с землей. С силой бьющий из земляных пор родник заливал поверхность скалы.

Вода была холодненькая! Но умываться под стекающими по широкому камню струями было неудобно.
; Все благо. Бдения и сна приходит час определенный, ; вспомнил я, опрокинув зачерпнутое ведро на берегу ручья и растирая на ходу лицо шею полотенцем. Захотелось даже побегать, чтобы согреться...

Над лесом уже поднималось медлительное солнце, играя в прятки с ослабевшими и рвущимися на части тучками. Отставив руку с ведром подальше от себя, солдат легко и торопливо начал подниматься по тропинке.

Я повернул к опушке, как вдруг услышал за собой торопливые шаги. Обернуться не успел. Выстрел прозвучал, как гром в такой тишине.
Сначала мне пришло в голову, что это Мухин нечаянно нажал на спуск, но тут вспомнил, что у того не было винтовки. Солдаты ходили за водой в сторону нашего тыла, и поэтому никто не брал с собой винтовки. Значит, враг. Откуда здесь, в тылу, за пару верст от передовой, появился неприятель.

Бросив в сторону ведро, которое с шумом покатилось по склону, я выглянул из-за дерева, которое скрывало меня, и увидел шагах в тридцати двух венгерских гренадеров, которые держали винтовки на изготовку. Судя по всему, меня они не видели, а также не подозревали, что в двухстах саженях от них находятся две сотни русских. Несомненно, выстрелы были услышаны в нашем расположении, и через несколько минут здесь будет, по меньшей мере, взвод охраны. Я пытался рассмотреть, где же Мухин, но ничего не видел.

Осторожно вытащив револьвер, я взвел курок и осторожно выглянул с другой стороны дерева и тут же увидел бедного солдата. Он лежал на спине в нескольких шагах от меня, а его серые глаза, не моргая, смотрели в небо. Было понятно, что он мертв. Мадьяры направились к нему, о чем-то переговариваясь. Подойдя и наклонившись над Мухиным, один из них стал быстро ощупывать карманы убитого. Мне было удобно прицеливаться. Пуля вошла за ухом мародера, и он повалился на Мухина. Выстрел заставил, стоящего солдата, отпрыгнуть назад и выставить перед собой штык. Это был опытный солдат. Взводить курок еще раз я не стал и понадеялся на свою силу, пытаясь опустить рукоять нагана на второго. Но я совершенно не знал приемов штыкового боя и поэтому не успел заслониться от клинка. Я почувствовал резкую боль в правой грудине, но второй раз он ударить меня не успел. Левой рукой я перехватил винтовку и выдернул ее из его рук, а правой еще раз ударил рукояткой нагана.

Он обмяк. Я попытался еще раз ударить, но внезапная слабость помешала мне. Во рту почувствовался привкус крови. Я сглотнул раз, другой, но ее становилось все больше и больше. Понял сразу, что повреждено легкое. Тогда чисто интуитивно, как на борцовском ковре, левая рука обхватила его шею с одной стороны, а правая обхватила с другой стороны. Получился «замок». Этот прием называется «двойной нельсон» и он рассчитан, как болевой на удушение. Обычно в борцовской схватке через 10-15 секунд, неудачник уже стучит ладонью по ковру, предупреждая, что он повержен и признает свое поражение. На ковре такой прием надо проводить с особой осторожностью, так как человек быстро теряет сознание.

Здесь же чувствуя, что мое сознание меркнет, я резко подмял противника под себя и упал на скрещенные руки. Последнее, что услышал, это хруст его шейных позвонков, а потом наступила темнота.

Сознание пришло ко мне спустя некоторое время. Очнулся я от того, что меня перекладывали с повозки на операционный стол. Как пошутил мой начальник, полковой хирург, волноваться нет причин. Штык пронзил грудную клетку, немного зацепил ребро, пробил легкое и вышел со стороны спины. Мне «повезло», что на вооружении германцев была винтовка системы «маузер», снабженная плоским штык-ножом. Это был настоящий тесак размером сантиметров 40-50. Поэтому этот штык, как нож сквозь масло, прошел через мои ребра.

Например, куда более тяжелые раны наносил штык от знаменитой русской винтовки Мосина, которая снабжалась трехгранным штыком, оставляющим глубокие объемные раны, плохо заживающие.

Так как полк уже несколько дней не участвовал в активных боевых действиях, то госпиталь был почти пустой. Тяжелораненные были эвакуированы в глубокий тыл в стационарные госпитали, легкораненные обычно долечивались в батальонных лазаретах. Сначала лечение протекало нормально, и рана быстро зарубцовывалась, но примерно недели через две вдруг поднялась температура, состояние резко ухудшилось, и я почувствовал, что начинаю задыхаться.

Диагноз поставили быстро – пневмония. В поврежденном легком начал развиваться процесс воспаления и несколько раз гной выкачивали из легкого. При том уровне развития хирургии, который был в начале двадцатого века, это была достаточно болезненная процедура, хотя при операциях уже вовсю применялся, как анестезирующее средство хлороформ, но, к сожалению, до открытия первого антибиотика; пенициллина еще оставалось 15 лет. Поэтому основная смертность при ранениях была не от тяжести ран, а от осложнений, которые обычно сопутствовали процессу выздоровления.

Не избежал этой участи и я. Несколько дней я был буквально на грани жизни и смерти. Высокая температура, горячка, бредовое состояние – это все симптомы тяжелого воспалительного процесса. Здесь многое зависит от организма человека, от его иммунитета. Кризис наступил на четвертый день. К счастью, мой организм справился с такой тяжелой задачей и постепенно я пошел на поправку. Если сначала я думал, что через две или три недели меня выпишут и я успею на пару недель съездить домой, то после осложнения врачи настояли, чтобы я долечивался в тыловом стационарном госпитале, где уход был значительно лучше.
Пользуясь «привилегированным» положением в медицинской службе полка, мне предложили на выбор два госпиталя для долечивания ; один в Харькове, а второй в Самаре. Конечно, я выбрал Харьков. Где-то там также в госпитале работал врачом мой шурин Володя Тарусин.

Я написал в письме домой, что скоро по служебным делам буду в Харькове и надеюсь повидаться с Володей. О своих болячках ничего не стал говорить, расстраивать родных не хотелось, тем более что, по-моему, все обошлось. Еще я просил, если удастся, сообщить мне, как найти шурина, все-таки он был военврач, а судьба военного человека непредсказуема. Сегодня он в глубоком тылу в Харькове, а завтра во фронтовом госпитале в Вильно.

Санитарный эшелон шел до места назначения несколько суток. За это время примерно пятая часть раненых была снята с поезда в связи со смертью. Такой большой процент умерших имел место из-за неоказания вовремя квалифицированной медицинской помощи. И дело было не в невнимательности поездных врачей или недостаточном уходе сестер милосердия, а в том, что в прифронтовых госпиталях вовремя не делали серьезные операции: ампутации, резекции желудка, нейрохирургические операции и т.п. Врачи опасались проводить операции из-за нехватки оборудования и медикаментов. Считалось, что всем необходимым должны владеть стационарные медицинские учреждения, находящиеся в тылу, где после операции раненные должны пройти еще курс реабилитации. Однако потеря нескольких суток транспортировки перед операцией была губительна для тяжелораненых. Поэтому здесь в большей степени действовала система естественного отбора ; сильный выживает, слабый погибает. Не хотелось бы думать, что этот принцип был использован каким-то образом военным ведомством, при организации медицинского обслуживания военнослужащих.

Кроме того, процесс реабилитации выздоравливающих занимал иногда несколько недель, которые проходили в стенах госпиталя, из-за чего не хватало коек для вновь поступающих раненных. В коридорах, вестибюлях госпиталей постоянно стояли кровати ;  не было мест.

В эшелоне, а позднее в госпитале еще раз убедился в прекрасных душевных качествах русских женщин, служивших сестрами милосердия или простыми санитарками. Эти незаменимые помощники и врача, и самого раненного работали в тяжелых условиях. Среди них были девушки городские: фабричные, дочки купцов и служащих, учительницы, студентки, выходцы из дворянского сословия и даже великие княжны, дочери монарха были сестрами милосердия. Всех их объединяла любовь к родине, патриотизм, сострадание и желание помочь слабому.
В Харьков мы приехали в конце ноября. Часть раненных, особенно тяжелых, сняли с поезда и отправили по госпиталям, а часть, в том числе и меня, размещать было негде, и несколько вагонов поезда, продержав три дня на станции, отправили дальше на восток. Наш путь лежал в Самару, по тем временам в глубокий тыл. Я еще не догадывался, что через два-три года опять попаду в эти места, но уже занесет меня сюда гражданская война.

Я очень расстроился, что не удалось повидать Володю Тарусина, узнать новости о семье, поговорить с близким человеком. Меня уже практически не беспокоили боли в груди, но иногда предательски внезапно нападала слабость, и временами, я даже терял сознание. За время путешествия в поезде, а оно длилось почти месяц, лежа на полке, я многое обдумывал, что со мной было, что есть и что будет. Для себя я уже решил, что не буду продолжать карьеру профессионального атлета и циркового артиста как говорится и возраст не тот, и здоровье оставляло желать лучшего. Не всю же оставшуюся жизнь будет продолжаться эта война, ну, еще год или два, и она закончится. Так думал я, лежа на больничной койке. Тогда и в мыслях у меня не было, что воевать мне придется долгие пять лет, а форму я сниму через пятнадцать лет.

А пока поезд медленно продвигался на юго-восток в старинный русский город Самара, привольно раскинувшийся на красавице Волге. Наш эшелон пропускал не только воинские составы, двигающиеся на Запад из бескрайней Сибири чаще всего, это были плохо обученные, бородатые и иногда по внешнему виду диковатые, но крепко сложенные крестьянские мужики. Реже попадались поезда, заполненные  уральскими или забайкальскими казаками. Они сильно отличались от серой бесправной солдатской массы, состоящей из мужиков. Это были уже готовые воинские команды со своими начальниками, лошадьми, вооружением. У них не было такой муштры, как в обычных частях, но привычка повиноваться и уклад жизни, выработанный в них с детства позволял считать их самыми надежными воинскими соединениями Российской империи. По стойкости, преданности царю с казаками можно было сравнить только гвардейские части, которые в основном состояли из выходцев дворянского сословия.

Наконец, мы добрались до места назначения и нас разместили в здании городского коммерческого училища. Каменный пол вестибюля и ступени были выщерблены годами. Узки и мрачны были узкие коридоры. Сказывалась старинность постройки, но оборудование и персонал считались одними из лучших в городе.
Это был и госпиталь, и лазарет для выздоравливающих. Здесь как бы были два отделения. В госпитале делали операции, проводили перевязки, а в лазарет переводили, чтобы человек восстановился окончательно и набрался сил. Здесь собрались две сотни людей, которым через две - три недели, а, может, через месяц снова придется надеть шинель и ехать на фронт.

Сначала меня поместили в хирургическое отделение, в палату «ходячих» больных, где перевязки делали через день. Затем через пару недель, после одного из ежедневных обходов, мой лечащий врач Александр Васильевич перевел меня в лазарет, где я стал ждать выписки.

Время шагало быстро. Незаметно подошел новый 1916 год. Тихо и торжественно, с молебном, прошло Рождество. Заканчивался январь. Весь город утопал в снегу. Такое количество снега не помнили даже старожилы. Суровые метели несколько раз прерывали железнодорожное сообщение.

За время моего пребывания в Самаре мне удалось посетить цирковое представление, в котором участвовали некоторые мои знакомые. Состязания назывались «Приволжский чемпионат» и включали в себя не только борцовские, но и соревнования по поднятию тяжестей. Соревнования проходили в цирке Есиковского, который делал полные сборы. Состав чемпионата даже для такого времени года подобрался хороший. В «парад» входили Вахтуров, Долгов, Коста Майсурадзе, Пульман, Мортон, Хлебников и др. Арбитр – необъятный дядя Пуд. Без поражений после первого круга шли нижегородский богатырь Вахтуров, Долгов и Майсурадзе. Громадным успехом пользовался симпатичный молодой великан Добрыня (Рощин), который боролся очень корректно. Коста Майсурадзе после каждой своей победы с легкостью прима-балерины танцует лезгинку под дружные аплодисменты публики. Пульман верен себе ; кричит, рычит и не скупится на болевые приемы, от которых трещат шеи и конечности соперников. Он весь, точно, налитый мышцами, при весе около 120 килограммов. Наблюдая за поединками, я обратил внимание, что некоторые борцы работают в новой стойке, на прямых ногах, которая раньше практически не использовалась в России. Хороши были в технике борцы-легковесы Зноско и Мортон.

Гиревиков было всего пять человек, но результаты, которые они показали, вполне могли быть и в любом столичном состязании. Все атлеты были в тяжелом весе. Например, выжимание двумя руками Краузе сделал при весе 230 фунтов, а толчок правой рукой  Нейланд довел до 206 фунтов.

После соревнований мы собрались в театральном буфете. Пришли Вахтуров, Долгов, Майсурадзе и Пульман. Я был очень рад повидать старых знакомых. Мы немного выпили шампанского, а потом перешли на чай. Сидели долго, вспоминали товарищей, которых уже никогда не будет с нами. Живо обсуждали новости, которые приходили из других городов. Я с удовольствием окунулся в привычную мне спортивную атмосферу цирковой арены и как бы отдохнул душой, обсуждая такие близкие мне по духу новости. Разошлись уже за полночь, и я, возвращаясь в госпиталь, вновь и вновь прокручивал в голове услышанное.

Через неделю мне предстояло пройти военную комиссию и вновь отправиться на фронт. Рана не болела, да и приступы слабости больше не беспокоили. Но судя по всему, моя спортивная карьера закончилась и как спортсмен я уже никогда не выйду на арену. Было немного грустно, я прощался с профессией спортсмена, нарушался привычный уклад жизни, предстояло выбрать новый путь. Какой он будет? То, что он будет связан со спортом, я не сомневался. Скорее всего, это будет работа тренера. У меня были интересные мысли по методике подготовки спортсменов, которые можно было проверить, только работая с начинающим атлетами.

Мой первый спортивный реквизит состоял из подков, цепей, металлических прутьев, гвоздей. Со временем я понял, что многократные попытки выполнить трюк – разорвать цепь или согнуть толстенный металлический прут – приносят ощутимые результаты в развитии физической силы. А ведь это и были широко известные ныне изометрические упражнения. Таким образом, чисто эмпирическим путем, основанным на опыте, я пришел к убеждению, что большую атлетическую силу можно развить, сочетая в тренировках динамические упражнения с изостатическими. Эти результаты были позднее опубликованы, как система изометрических упражнений с цепями.
За время выступлений накопился большой опыт организации и проведения соревнований, как по борьбе, так и по тяжелой атлетике. Также для меня оставался и еще один род деятельности – работа в цирке, но уже не артистом с силовыми номерами, а скорее всего организатором, например, инспектором манежа или что-то подобное. Хотелось скорее приступить к новой интересной работе. Однако впереди было еще несколько лет войны и работы по созданию и укреплению Красной Армии, прежде чем мне удалось заняться любимым делом.

Наступил февраль, а врачебной комиссии все не было. Не только я, но и другие мои товарищи по несчастью мучились неизвестностью. Не то, что мы боялись снова попасть на фронт, в действующую армию, но многие после ранения, особенно выходцы из средней полосы, мечтали попасть домой, хоть на неделю, повидаться с родными и немного отдохнуть душой. Ведь больной всегда вылечивается быстрее, если находится в безопасности, в домашней обстановке, среди близких людей. Некоторые мои товарищи мечтали хоть на несколько дней попасть домой, повидать детей, приласкать жену, поделать что-то своими руками, подлатать крышу, поправить забор или упряжь, да мало ли дел найдется у крестьянина особенно весной.

Начало 1916 года ; это последнее время, когда еще была возможность получить краткосрочный отпуск после ранения даже для солдата, особенно, если он был отмечен медалью, Георгиевским Крестом или еще каким-то знаком. Через несколько месяцев об этом нечего было и мечтать. Сначала было летнее наступление Русской армии, а затем, когда германцы, чехи и венгры незначительно отступив, начали контратаковать, армия сначала немного, а затем все больше и больше отходила на восток.

Перед выпиской из госпиталя меня пригласили к начальнику, где находились два офицера, капитан и штабс-капитан, которые занимались комплектованием команды для ускоренных курсов прапорщиков военного времени. Я выслушал все доводы, которые они высказали, в том числе и о патриотизме, и о несознательности некоторых молодых людей, которые имеют возможность послужить отечеству с наибольшей отдачей, а не хотят, и ответил, что предпочитаю остаться солдатом, так как меня не интересует профессиональная военная служба, а служу я по призыву. Еще некоторое время они пытались воздействовать на меня, через, подходя то с одного бока, то с другого, но я твердо стоял на своем. Тогда один из них спросил, Не социалист ли я, который выступает против войны.
; Нет, ; ответил, я. – Всю сознательную жизнь занимаюсь только спортом и цирковыми выступлениями, которыми и зарабатываю на жизнь.

После этого меня отпустили и вызвали следующего. По-моему, нас «вольноперов» было человек 8 - 10 в госпитале, а согласились пойти учиться примерно половина. Одним из них был Леонид Шполянский, племянник знаменитого сахарозаводчика. В госпитале он прославился тем, что мог в любое время суток найти спиртное и «девочек». Его услугами пользовались не только унтер-офицеры, конечно, кто имел возможность оплатить услуги Лени, но и офицеры, лежавшие в соседнем отделении, которые брали у него взаймы и на пирушки, и на карты. В результате почти половина офицеров при выписке отдавала все деньги, полученные от государства как подъемные, на долечивание, на отпуск. Причем, как говорили, ссужал Шполянский деньги под весьма высокий процент. Само появление Шполянского в госпитале тоже отдавало скандалом. Ранение он получил не в сражении, а в заурядной ресторанной драке, где заработал удар стулом по голове, когда приставал в не совсем трезвом виде к женщине. Случалось, Леню иногда поколачивали и свои за обман в картах или за высокий процент, который приходилось отдавать, и чужие, городские парни. Эти били за своих девушек, которых он успел соблазнить. В результате появлялись новые «ранения» и вольноопределяющийся Шполянский продолжал лечение в военном госпитале.
 
Небольшая пирушка, которую я устроил перед отъездом для «вольноперов», (такова традиция), прошла скучно и быстро. Мы немного выпили, обсудили мое новое назначение и договорились, что будем писать друг другу, хотя все понимали, что едва ли у нас будет время, и, скорее всего, мы уже никогда больше не встретимся. Однако я ошибся, весной в семнадцатом, на Петроградском вокзале, я встретил Шполянского, уже подпоручика, который, несмотря на свой офицерский чин, достаточно шумно приветствовал меня, солдата. Он не обращал внимания на косые взгляды других офицеров, которые не одобряли такое панибратство, и предложил тут же отметить в ресторане нашу встречу. Вот такой был Леня Шполянский, немного жуликоватый, веселый, никогда не унывающий и не обращающий особого внимания на остальных. Я заметил, что в ресторан солдатам заходить запрещено, да и времени в обрез. Но он тут же предложил пропустить по маленькой в вокзальном буфете. Мне совсем не хотелось задерживаться в столице и загреметь в комендатуру, так как вокруг шныряли патрули. Я был проездом, ехал с фронта в Москву, поэтому времени было мало.

Не огорчившись отказом, он каким-то образом притиснул меня к вокзальной колонне и продолжал одновременно и спрашивать, и говорить. Как ему удалось оттеснить меня весом в два раза большим, чем он, а силой, наверное, в пять раз большей, для меня так и осталось загадкой. За какие-то десять минут я узнал, что было с ним за этот год и что он собирается делать сейчас. Оказалось, что он включен в состав русской военной миссии, которая должна через неделю морем из Севастополя отправиться в Париж, где будут согласовываться поставки продовольствия и обмундирования русской армии в наступающем году. Время командировки всего две-три недели. В связи с чем, ему как члену этой почетной миссии необходимо иметь достоверную информацию обо всех веселых кабачках Парижа, где можно весело провести время, и о местах скопления местных девиц легкого поведения.

Тема французской любви была очень модная в начале двадцатого века в России. Причем название «французская любовь» мало касалось целомудренной любви классических французских писателей, таких, как  Золя, Бальзак, Флобер, и даже Мопассан, наверное, покраснел бы от тех подробностей, которые так смаковали авторы таких романов. Любовными романами зачитывались, их можно было найти как в чемоданах молодых офицеров, так и в дамских ридикюлях. Перипетии красивой, несчастной или счастливой любви (в зависимости от закрученной интриги) живо обсуждались как среди дам, где при приближении мужчин они стыдливо умолкали и краснели, как будто их поймали на чем-то неприличном, так и среди молодых повес в офицерских мундирах, которые с кажущимся безразличием за рюмкой коньяка пытались показать таким же безусым юнцам свой богатый опыт в любовных похождениях.

Париж, Париж – это была Мекка для любви и … для гурманов. Если честно, меня больше интересовало последнее, хотя второе без первого выглядит значительно бледнее. Однако. "Revenon, а nos moutons".
Перед выпиской из госпиталя медицинская аттестационная комиссия определила, что я могу продолжать службу вольноопределяющимся второго разряда в должности фельдшера. Согласно разнарядке первого марта 1916 года, я должен был явиться в расположение 2-й Латышской бригады, находящейся на тот момент на Северном фронте в районе Митавы.

Впереди были почти две недели, как я должен был прибыть к новому месту службы. Было жаль, что меня не направляют в свой полк, к которому я уже привык, и как большинство фронтовиков после ранения, хотел  туда же вернуться.

Мне очень хотелось заехать домой хотя бы на два-три дня, чтобы повидаться с родными, скинуть шинель, зайти в цирк, чтобы повидать знакомых. Окунуться в свой привычный мир и хоть немного почувствовать себя свободным человеком.
Учитывая, что все равно дорога лежала через Москву, это было вполне выполнимо. Единственная трудность – это движение поездов, которое осуществлялось по законам военного времени. Впрочем, из Сибири в Центральную Россию, в том числе в Москву, поезда ходили достаточно регулярно, и мне удалось за два дня добраться до дома. Так как свою съемную квартиру мне пришлось сдать перед отъездом, с вокзала я приехал сразу домой к родителям. Заранее я никого не предупреждал перед отъездом, так как не знал, что получится с отпуском. Поэтому мой приезд стал неожиданностью для всех. Братьям пришлось потесниться и переехать одному к другому. В квартире проживала также сестра Лиза вместе с ребенком, моей племянницей, которую до этого момента я никогда не видел. По-моему, это был первый грудной ребенок, которого мне пришлось брать на руки. Я боялся ненароком сделать неосторожное движение и причинить малышке боль. Видя мое затруднение, сестра быстро пришла на помощь, забрав ребенка и заметив, что когда пойдут свои дети, я быстро научусь обращаться с ними.

 Время в отпуске бежит так быстро, как никогда. Не успел оглянуться, как пришло время уезжать, но я успел повидать почти всех, кого можно было найти в Москве в это время. Я встретился с друзьями артистами и атлетами, работающими в цирке Саламонского на Цветном бульваре, хотя уже с 1913 года фактически возглавлял его И. Радунский, или Бим, один из прославленных музыкантов дуэта Бим-Бом. Как тогда выражались, они были «гвоздем программы». Трудно забыть эту талантливую пару! Как живой, стоит перед глазами красавец Станевский – «Бом». Он и на манеже был красив. Ничего утрированного, гротескового в его облике не было. Элегантный костюм, почти полное отсутствие грима ; таким был внешний вид Бома. Только парики он менял, выходил то в рыжем, то в зеленом, то в красном. Эффектен был и Радунский ; Бим с напудренным лицом в «бриллиантовом» клоунском комбинезоне, искрящемся при свете лампионов. Успех эта пара всегда имела огромный, хотя, надо сказать, что от злобы дня они отходили все дальше и дальше, обращая главное внимание на музыкальное исполнение на эксцентрических инструментах.

С удовольствием посмотрел программу бывшего цирка Никитиных на Триумфальной (Маяковского) площади. Особенно понравились силовые номера, которых я еще не видел.

Наиболее любопытен рекорд в «доношении»: атлет Лурих поднимал правой рукой штангу весом 105 кг и, удерживая ее вверху, брал с пола гирю в 34 кг и тоже поднимал вверх. Из цирковых трюков наиболее интересны – растяжка с двумя верблюдами и удерживание на поднятой вверх руке пяти человек.

Другой оригинальный номер продемонстрировал атлет Якуба Чеховской. Это был сенсационный силовой трюк – он пронес по кругу на одной руке шесть солдат гвардейского полка, за что был награжден почетным «золотым поясом». Этот рекордный номер, по-моему, до сих пор не удалось повторить ни одному атлету в мире. Сам же Чеховской демонстрировал его постоянно в своих выступлениях. Не менее удивительны и другие номера атлета. Делая «мост», Чеховской держал на себе десять человек. На его грудь устанавливали помост, на котором размещался духовой оркестр из 30 музыкантов. На плечах атлета 40 человек сгибали двутавровую металлическую балку. Через его грудь проезжали 3 грузовых автомобиля с публикой.

С удовольствием встретился со старым другом Ваней Заикиным. Его последнее увиденное мною выступление, искренне меня порадовало. Он здорово прибавил в режиссуре силовых номеров. Теперь это было полностью театрализованное представление, а при подготовке всего циркового представления ему отводилось целое отделение. Если  в афише стоит фамилия Заикина, то цирк переполнен зрителями.

Несколько человек выкатывают на тележке громадный морской якорь. Он весит ни мало, ни много двадцать пять пудов! Публика, предвкушая необычное зрелище, затаила дыхание: что-то сейчас будет! Сделав интригующую паузу, на арене появляется шпрехшталмейстер. Хорошо поставленным баритоном он произносит – и слова его гулко отдаются под куполом цирка: «Рекордный трюк! Единственный исполнитель в мире! Русский богатырь Иван Заикин».

Оркестр, громко и слегка фальшивя, играет туш. Под вопли восторженной публики, любящей все необычное, богатырское, уважающей силу и гордящейся, что этот силач – свой, родной, русский парень, появляется Заикин. Его мышцы рельефно играют под кожей. Он статен и красив. Сделав круг почета, поймав букеты цветов и раскланявшись, он останавливается перед грудой металла – якорем.

– Неужели подымет? – спрашивает соседа молодой купчик в шелковой косоворотке. – Дак это невозможно! И бык не свернет такую железяку...
Его толкают в бок, он замолкает. Заикин с гипнотизирующим вниманием рассматривает якорь.

В цирке уже никто давно не дышит. Господи, неужели?.. И вдруг, зацепив руками-клещами громаду якоря, рванул вверх. Мгновение – и якорь на широченной спине атлета. Вновь вздыхают трубы, гремит бравурный марш, затем оркестр переходит на знаменитую «Дубинушку». Заикин, не спеша, с достоинством вышагивая, обходит арену с якорем на спине. ...Восторгу публики нет предела!

Что еще умел делать Иван Михайлович? На длинной штанге, лежащей на плечах атлета, висели десять человек. Медленно, затем все ускоряясь, Заикин начинал вращать этот колоссальный груз. На афишах это называлось просто – «Живая карусель». На плечах Заикина (а иногда и на одном плече!) сгибали металлическую двутавровую балку. Он ложился на арену, на грудь ему опускали деревянный помост, по которому проезжал автомобиль с пассажирами. Из толстого полосового железа завязывал «браслеты» и «галстуки», рвал цепи.

Журнал «Геркулес» писал о Заикине: «Вкрадчивой, кошачьей поступью выходит на поклон Заикин. Мускулатура Геркулеса Фарнезского. Горько ошибается тот, кто, глядя на его застенчивое лицо, думает, что его борьба мягка, как его улыбка. Это один из умнейших борцов мира, беспощадный в борьбе и пользующийся своей колоссальной силой в такие моменты, когда противник менее всего ожидает его нападения. Долго приходится раскланиваться на все стороны бывшему авиатору, бросившему свои полеты под облаками для цирковой арены».
 
А вот характеристика Заикина из альбома «Борцы» : «Один из русских чемпионов мира. Человек, у которого голова не только для мостов и пируэтов. Среди борцов носит почтительное прозвище «кацап», что значит «палец в рот не клади». Страшно силен, очень ловок и очень хитер в борьбе. Среди его знакомых Илиодор, Куприн, Распутин, Жакомино... Летал на аэроплане и поражал всех безумной храбростью. Изобрел «Гришу Кащеева», номер – сгибание рельса и чин для себя ; «капитан воздуха». В бенефис выходит в бурлацком костюме и под звуки «Дубинушки» несет на плечах огромную пустую бочку (которую в дальнейшем наполняют водой и он продолжает с ней выхаживать по арене). Прошел жизненную дорогу по торному пути – был дворником и крючником, а теперь стал помещиком и знаменитостью. Через плечо одевает для «парада» серебряную ленту, что делает его похожим на фельдмаршала».

Посмотрев выступление, зашел за кулисы и встретил нескольких знакомых цирковых, с которыми приходилось вместе работать в труппе. Посидели в гримерке, вспомнили знакомых. К сожалению, с Заикиным в тот раз встретиться не удалось. Иван Михайлович как знаменитость на весь вечер был ангажирован в качестве почетного гостя то ли съездом текстильщиков-промышленников, то ли внеочередным слетом купцов-зерноторговцев.

Возвращаясь домой по вечерней шумной и залитой ярким светом витрин Москве, немного взгрустнулось. Вспомнил, что произошло за последний военный год, как уезжал от такой знакомой и привычной жизни. Но впереди меня ждала дорога, новые знакомые, сослуживцы, военные будни, которые полностью определят, как я буду жить и буду ли жить вообще.

Я не знал, хотя что-то подсознательно чувствовал, что скоро вокруг меня произойдут изменения. Через несколько месяцев все так перевернется, все полетит в тартарары, и найти опору, чтобы оглядеться и осознать, что же происходит, будет не так-то просто.

Всю жизнь я оставался оптимистом. Во всех неприятностях старался найти что-то приятное, доброе, которое либо уже произошло и надо его найти, либо должно произойти и надо немного подождать. Поэтому, отодвинув мрачные мысли, стал готовиться к новым событиям, переменам, которые вот-вот должны случиться.
Мое новое место службы было недалеко от Вильно, где в то время находилась ставка Северного фронта.

К концу 1915 года немцы заняли Митаву и начали теснить нас к Западной Двине, но новые перегруппировки Главного командования и здесь поставили преграду в достижении намеченных ими целей. В район Риги была перекинута 12-я армия, которая и удержала в своих руках широкий левобережный плацдарм у Риги и небольшой плацдарм у Якобштадта. Также неудачно было наступление противника и на Двинск, где 5-я Русская армия, действуя против флангов 10-й Германской армии, удержала в своих руках плацдарм на левом берегу реки у Двинска .
За весь 1915 год ярко определилась разница стратегического положения сторон. Центральная коалиция (сторонники Австро-Венгрии) твердо решила к указанному моменту ограничиться обороной на Западе и, избрав Восточный театр главным, продуманно вела подготовку мощного удара в Галиции.

Англо-французы наметили использование сложившейся на их фронте обстановки для развития своей материальной мощи (ни дня без прибыли) и одновременно  готовили операцию на второстепенном театре военных действий с целью вывода из строя Турции. Расчет намеренно ставился на восточного союзника, т.е. на Россию, который, будучи богат людскими ресурсами, мог безболезненно для своих друзей притянуть на себя крупные силы австро-германцев. Естественно, жизнь русского мужика мало значила для западноевропейской  демократии, что еще раз подтвердилось во время Второй мировой войны при открытии так называемого Второго фронта.

Справедливости ради надо отметить, что и сама российская, да и позже советская власть тоже не была озабочена сбережением людских ресурсов. Россия-матушка большая, бабы еще нарожают. Интересно, а кто-то задумывался, если вдруг в будущем они не захотят или эмансипированные мужики не смогут? Что будет со страной, с ее огромной территорией и малочисленным и далеко не богатым народом? Конечно, помогут соседи. С Востока ; трудолюбивые, как муравьи, но такие унылые и многочисленные, как тараканы, что того и гляди вытиснут хозяев из квартиры. С Запада ; сытые, богатые, развращенные, как римские патриции, но все равно жадные, ведь денег мало не бывает, а тут под рукой такие богатства почти пропадают: нефть, алмазы, золото (газ еще не оценили), ведь этих русских учить и учить, пока они подрастут, чтобы дотянуться до уровня просвещенного Запада.
Сначала попробовали колонизировать. Снарядили одного из записных европейцев национал-демократа Гитлера, но промашка вышла. Как любой культурный европеец, тот решил сначала, чтобы ноги зря не топтать на необъятных буераках России, потренироваться на асфальтовых дорогах и ухоженных аллеях Европы. Приехать на машине, потренироваться, а затем домой, отдохнуть, восстановить силы, и затем в поход, на Восток ; «Drang nach Osten!».

К сожалению, эти «коварные азиаты» не поняли «просвещенного порыва» западной демократии и … Результат всем хорошо известен. По-моему глубокому убеждению – это не последняя попытка «помочь» России стать подлинно демократичной, культурной, но … бедной страной. Есть и более изощренные способы захвата чужой собственности, например, концессии или участие иностранного капитала в управлении и распределении национальных богатств другой страны. Время идет, способы грабежа и насилия совершенствуются и внешне облагораживаются, только сущность остается неизменной - беспредельная жадность и зависть, зависть к такому непонятно неунывающему и безбашенному соседу.

Однако все это впереди, а пока, я как бравый солдат Швейк, в переполненном солдатском вагоне, на деревянных нарах с лежавшейся соломой еду на фронт, чтобы опять сразиться с ненавистным врагом. Иногда меня посещал вопрос: а как я должен себя чувствовать, стреляя в австрийцев и германцев? Может быть, голос крови неизвестной мне родни и бедного неудачника, моего отца, как-то дает о себе знать. Слушаюсь, прислушиваюсь; тишина, ничего не слышу и ничего не чувствую. Да по-другому и быть не могло. Я всегда ощущал себя русским. Родился в Российской империи, мать российская поданная, да и воспитание в семье меня и братьев всегда было в духе патриотизма и любви к родине. Вот к монархии любви не было, скорее, было неприятие и непонимание, как могут взрослые люди, даже пожилые и уважаемые в обществе, унижаться и целовать руку другому взрослому человеку, пусть даже и царю. По-моему это просто пережитки средневековья. А лично к Николаю II, скорее, было безразличие, из-за скандалов, связанных с Распутиным, ограниченности самой личности царя и любви к свободной неоседлой жизни спортсмена и артиста. Места любви к самодержцу российскому и царю в моем сердце не было, но любовь к русскому народу была у меня всегда.

В мирное время от Москвы до Прибалтики можно добраться за сутки, а во время войны поезд двигался почти неделю, и пока я валялся в госпитале, был в Москве и ехал на фронт, т.е. к лету шестнадцатого года там произошло следующее.

Русское командование не переставало «долбить» Карпаты и, хотя начинало постигать германский замысел, но, терзаясь между соблазном проникнуть в Венгрию и тревогой за устойчивость своего крайне растянутого фронта, не могло решиться, опасаясь прорыва своего фронта. Для германского командования стало ясно, что австро-венгерские силы сами по себе быстро теряют боевую упругость. Они уже не в состоянии были предпринять крупную операцию даже при значительной прослойке Австрийского фронта германскими войсками. Последние были вкраплены на протяжении всего фронта, подпирая наподобие корсетных прутьев, как говорили немцы, дряблое тело австрийской армии.

На совещании Главного штаба в конце мая в Холме ярко выяснился размер ослабления русских армий за истекший период кампании 1915 года. Некомплект снова достиг полумиллиона людей, и пополнение его встречало прежние затруднения из-за недостатка винтовок.

К этому времени на всем Европейском фронте на русской стороне действовали 108 пехотных дивизий, 16 стрелковых бригад и 35 кавалерийских дивизий. По штатам в этой массе должно было находиться свыше 1500000 штыков, фактически же, едва насчитывалось 1000000.
 
Качество пополнений было крайне низко, так как люди по той же причине почти не были обучены стрельбе. Не хватало офицеров. Войсковое материальное имущество износилось, и большая часть его была утеряна во время длительного отступления. Недостаток в боевых запасах был огромный. В подвижных запасах армий Юго-западного фронта налицо имелось не более 40 % положенных боевых комплектов. В войсках повсюду под влиянием тяжелых неудач замечалась моральная усталость. Для Главного Командования ясно обозначалась очередная задача данного момента ; сохранить таявшие армии до осенней распутицы, которая должна была положить предел активным операциям германцев и позволить приняться за восстановление сил.

Недостаток снарядов не давал возможности наносить удары всеми тремя фронтами. Поэтому роль Северного фронта была ограничена только демонстрациями преимущественно на Рижском направлении.

К началу апреля 1916 года на Северо-западном фронте наступило позиционное затишье, в течение которого главком генерал Алексеев принялся за восстановление боеспособности своих армий, достаточно расстроенных за время зимних операций. Были полки, имевшие не более 1000 штыков. Но, вместе с тем, Алексеев не хотел «оставаться в бездействии», и в письме от 15 апреля в Ставку он предлагал вопреки своим прежним взглядам теперь же возобновить вторжение в Восточную Пруссию для нанесения частных ударов также ослабленному за зиму противнику. Николай II на этот раз не согласился с такой беспредметной операцией и указал Северо-западному фронту держаться строго оборонительного положения, так как главный удар намечен южнее. Осуществлялась подготовка знаменитого брусиловского прорыва.

Бездействие не способствовало планомерным действиям войск в Прибалтике, и немцы стали продвигаться к Митаве и Вильно. Ввиду такого положения генерал Алексеев образовал из войск Риго-Шавельского района новую армию, получившую наименование 5-й армии, во главе которой был поставлен генерал Плеве. На армию Плеве была возложена задача прикрытия обширного пространства от реки Неман до Балтийского побережья и вытеснения оттуда вражеских войск.

Ставка обязала Балтийский флот оказывать содействие этой армии, удерживая Моонзунд, обеспечивавший сообщение флота с Рижским заливом. 5-й армии удалось приостановить распространение немцев, но вытеснить их из этого района оказалось невозможным, и, таким образом, они сохранили за собой выгодную базу для развития наступления.

Дорога от станции Одинг, где разгружались все воинские эшелоны Северного фронта до места назначения, заняла у меня почти двое суток. Почти все 30 километров пришлось пройти пешком. Много времени занимали проверки на заставах, где стояли казачьи разъезды, которые останавливали почти всех военнослужащих, передвигающихся индивидуально или воинской командой в 3-5 человек. На каждой заставе проверку проводил либо офицер, либо унтер-офицер контрразведки, который долго и подробно уточнял, куда следует военнослужащий. Причем не играло никакой роли, куда едешь ; в сторону фронта или в тыл. Такие проверки проводились для всех независимо от чина.

Я наблюдал, как унтер-офицер с нашивками фельдфебеля, скорее всего недоучившийся студент из разночинцев, таким образом «мариновал» штаб-офицера, как тогда говорили, на мотоциклетке, который, очевидно, был порученцем и перевозил документы. Капитан покраснел и молча кипел от гнева, но терпеливо отвечал на вопросы фельдфебеля. Казаки, присутствовавшие рядом, во главе с их командиром-сотником покатывались со смеху, тем самым добавляя страданий офицеру. Наконец, все закончилось и, получив документы, офицер уехал, бросив на прощанье презрительный взгляд на казаков. Меня поразило, что казачий офицер-сотник, не поставил нижних чинов на место, когда те насмехались, по сути, над унизительной процедурой для офицера, устроенной для него фельдфебелем. Но позже, узнав лучше казаков на службе, их быт, привычки понял, что тот же казачий офицер – это тот же рядовой казак, выслужившийся из нижних чинов.
Казачий офицер, как правило, не оканчивал военное училище, а всю премудрость военного устава, командные навыки он получал во время обязательной для казака военной службы, которая начиналась дома в станице с 16 лет  и продолжалась всю жизнь. И даже получив офицерский чин, он так и оставался казаком, а в мирной жизни ; пахарем. Редко кто из них выбивался из своей среды и становился землевладельцем. Чаще всего все его богатство состояло из купленных у более бедных соседей нескольких наделов земли и найме тех для сельхозработ. По сути, он так и оставался мужиком, работал в поле вместе с нанятыми работниками, питался с ними за одним столом и подчинялся, как все войсковому атаману. Казаки в основном были так называемыми середняками, меньше бедняками и зажиточные ; кулаки.

В офицерской среде казачьи офицеры держались особняком. Их сдерживало настороженное, а иногда неприязненное отношение других офицерских чинов по отношению к выходцам из мужиков, из нижних чинов.

Наряду с таким офицерством, существовало и другое, перманентное, так называемое служивое казачье дворянство. Для подготовки казачьих офицеров были организованы казачьи училища: в Оренбурге, которым одно время командовал атаман А. Дутов, возглавлявший антибольшевистскую борьбу на Южном Урале, а в Новочеркасске ; атаман А. Каледин, который пытался организовать сопротивление большевикам на Дону, но не поддержанный казачеством застрелился.

Казацкие части отличались воинской дисциплиной, усердностью в службе и преданностью престолу. Как легкую конницу их часто использовали при развитии наступления, действий в тылу противника, а также при проведении различного рода охранных и карательных мероприятий. В обороне при ведении позиционной войны казацкие части обычно отводили в тыл и использовали для охраны коммуникаций.
Так, медленно, но упорно то двигаясь пешком, то иногда на подводе, приглашенный сердобольным ездовым, я постепенно продвигался к своей части. Мужик при лошади, пусть даже в армии, это не солдат. Все его мысли о доме, о землице, которая без него, наверно, пропадает, о полуголодных детях, о жене, которая, чтобы прокормить ребятишек, нанимается батрачить. Сколько таких историй я услышал, пока неспешно продвигался к линии фронта!

Выросший в большом городе и привыкший чувствовать себя небогатым, но свободным и независимым, меня поражали эти угнетенность и рабская покорность деревенского русского мужика. Русский городской мужик ; рабочий, ремесленник, даже дворник, это уже не забитый, всего и всех боящийся человек – это пусть еще полностью не состоявшаяся, но уже почти осознающая себя личность.

Позже на фронте сначала просто наблюдая, а потом и принимая участие в различных митингах, собраниях, комитетах, не раз убеждался, чтобы заставить мужика действовать, причем не особенно важно, какое действие. Возможно, это будет митинг,  возможно, это будут выборы солдатского комитета, а, может, это будет солдатский бунт с офицерами на штыках, мародерством и прочими атрибутами народной ярости.

Неважно, какое это действие, необходим инициатор-агитатор, который сначала пробудит интерес, затем зажжет основную массу, а затем, как часто у нас бывает, что получится. Тогда в 1916 году недовольство редко превращалось не только в бунт, но даже в волнения военнослужащих. Дисциплина была еще достаточно крепкая, контрразведка, усиленная жандармскими офицерами и работавшими с ними агентами, работала эффективно, поэтому возмутители спокойствия в военное время да в прифронтовой полосе редко проживали более трех суток, с выполнением всех необходимых судебных казуистических положений. Ведь военно-полевой суд в царской армии руководствовался судебным положением, разработанным еще Петром Первым в 1709 году для армии, а тогда люди были бесхитростные, излагали свои мысли четко и ясно, не допуская толкования закона исполнителем, ведь, для себя писали.

Правда, ради объективности следует сказать, что такие суровые меры помогают поддерживать воинскую дисциплину только до определенного времени, пока условия жизни не станут невыносимыми даже для солдат, которым как бы и терять особенно нечего. Ведь солдат внутренне должен быть готов  к смерти постоянно, особенно в боях, на фронте, на то он и солдат.

Я не раз наблюдал и во время Первой мировой войны, и во время гражданской, что приводило к страшным последствиям солдатского мятежа. Чаще всего это были причины, несвязанные с какими-то политическими требованиями, это появлялось потом, на волне уже начавшихся волнений, митингов, четко сформулированные политическими активистами из среды военнослужащих и в дальнейшем перерастающие в погромы, насилие, убийства и оставление окопов.

Какие чаще всего были причины? Это могли быть некачественная пища, отсутствие обмундирования, особенно обуви или теплых вещей. Редко приходилось слышать о недовольстве из-за грубости и рукоприкладстве офицеров по отношению к подчиненным. Такие конфликты улаживались сами собой. Во-первых, сами офицеры не провоцировали солдат, потому что, откуда прилетит пуля во время атаки никто не знает и разбираться никто не будет, а во-вторых, хороший и грамотный командир ; это лишний шанс уцелеть во время боя.

Но находились и такие, которые действовали по принципу, чем хуже, тем лучше. Особенно такие стали появляться уже в конце войны из среды анархистов, и если сначала с ними разбирались сами солдаты, доходчиво и быстро, правда, дело до смертоубийства никогда не доходило, то позже, когда военная ситуация на фронте стала значительно ухудшаться, а обеспечение почти прекратилось, для определенной части солдат их призывы стали более актуальными и понятными.
Тем не менее, как показала предыдущая и последующая практики, идеи анархизма никогда в России не имели благодатной почвы, а что касается революционных идей социалистов, базирующихся на идее диктатуры народа, то это было более понятно и устраивало многих. Причем сначала агитаторы и проводники политических идей социал-демократических партий не разъясняли, что это будет диктатура не всего народа, а только его передовой и наиболее сознательной части – пролетариата. Если с диктатурой все было ясно ; была бы шея, а хомут найдется, то, кто будет выступать в качестве народа, предстояло определиться в ближайшее время.
Сам пролетариат, как бы хорошо он организован не был, не может руководить сам собой, нужна еще более организованная и сознательная его часть, например политическая партия, которая и возглавит революционный процесс, а потом потребуется и еще более организованная и сознательная часть партии, которая всем этим будет руководить, а также самая сознательная и вооруженная, которая будет все это защищать.

Такими политическими агитаторами и стали социал-демократы на фронте, будущие революционеры и проводники идей Ленина. Через несколько месяцев они станут основными проводниками революционных идей на фронте. А пока, в шестнадцатом году, мало кто мог отличить одних агитаторов-революционеров от других. В основном это были эсеры (социал-революционеры), анархисты и социал-демократы двух видов: большевики и меньшевики. Причем большевики вначале были в явном меньшинстве, как среди солдат и матросов, так и в различных комитетах, а меньшевики ; наоборот. В сухопутных войсках наибольшее влияние имели социал-демократы, а на флоте ; анархисты. Эти различия проявились позже, весной семнадцатого года, когда ситуация обострилась по всей стране, после Февральской буржуазной революции. В начале лета 1916 года было относительно спокойно, а недовольство в армии если и проявлялось, то подспудно и не выходило за рамки воинской части.

Штаб 2-й Латышкой бригады находился в местечке Плаканен недалеко от Вильно. В бригаде были 4 батальона, а общая численность составляла около 3 тысяч бойцов. Меня направили в 3-ю роту первого батальона на должность ротного фельдшера. Прибыл на место я уже к вечеру и сразу доложился командиру роты поручику Виркинсу, который посмотрев документы, потом ; на меня, сказал: ; Хорошо, что Вы уже понюхали пороха и мне не придется учить Вас, как вести себя во время боя.
- А  еще хочу предупредить Вас, - добавил он, дымя папиросой, ; если санитары будут продолжать красть спирт в лазарете и продавать его солдатам, то Вас ждет тоже, что и Вашего предшественника – разжалование, а, может быть, и военно-полевой суд.

; Хорошее начало службы, ; подумалось мне.
Сначала я хотел уточнить, что разжаловать меня нельзя, так как я уже рядовой, а погоны «вольнопера» с меня может снять только командир бригады, но я так устал с дороги, что отказался бы даже от обеда, хотелось побыстрей устроиться, прилечь и отдохнуть.

Командир тоже что-то уловил в моем усталом взгляде и, коротко кивнув, отправил устраиваться. Уже практически в темноте я нашел санитарные двуколки, около которых стояла большая палатка, где и размещался ротный медицинский пункт. Как оказалось, меня уже ждали, слухи в любой воинской части распространяются быстро, и временно заменяющий фельдшера старший санитар Райнерс, проворный мужичок лет пятидесяти, помог мне устроиться на ночь в палатке. Он также побеспокоился и о котелке гречневой каши с мясом, заботливо укрытом шинелью. Райнерс так старался угодить мне, что я даже загадал для себя, предложит он выпить ворованного спирта или нет. Честно говоря, я бы согласился, но он, очевидно, опасался так сразу предлагать незнакомому человеку выпивку.

Я полез в свой мешок, достал фляжку с водкой, с которой никогда не расставался, и сделал несколько глотков. После чего с аппетитом, не спеша поужинал. Райнерс стоял здесь же, переминаясь с ноги на ногу и молча наблюдая за моей трапезой. Да, болтливостью он не отличался. Но меня удивило не это, а то, что, как при своей молчаливости он продемонстрировал свою услужливость.

; Ему бы в театре прислугу играть, подумалось мне. ; Хорош будет наш лазарет – фельдшер цирковой артист, санитар – мим, а остальные – коверные . Командир роты будет доволен.

Глаза просто слипались и, поблагодарив санитара, я тут же улегся на приготовленном прошлогоднем сене, которое терпко пахло конюшней. Наконец-то, можно было закрыть глаза, вытянуть усталые ноги.

; Раз, два, три … четыре … ; я уже спал.

Радужный круглый свет бил в глаза. Откуда появился это сверкающий шар? Я приподнял голову: круглое маленькое зеркало, прикрепленное к шесту, удерживающему палатку, поймало солнце и распространяло  по палатке его сияние.
Отбросив шинель, я вскочил с соломенной подстилки. Тело немного ломило после столь мягкой постели, но чувствовалась бодрость, и настроение было превосходное. Сброшенные вчера вечером сапоги аккуратно стояли рядом. Этот пожилой латыш мне начинал не нравиться. Непривыкший к прислуге, а всегда надеявшийся только на себя, я начал злиться на такое обхаживание, решив, что при первой же встрече поставлю все на свои места.

Палатку переполняли снопы солнца; старый вяз кидал на отдернутый вход палатки короткую узорчатую тень. Ночью прошел сильный дождь, земля разбухла, покрылась дымчатым водяным бисером. Утренний воздух бодрил своим холодком, заставляя более энергично проделать свою обязательную десятиминутную зарядку.

Эти простейшие упражнения я делал всю жизнь, начиная  с детства, потом в гимназии, несмотря на большие нагрузки, и в цирке, в тюрьме, на лесоповале и на пенсии. Менялись упражнения, нагрузки, время зарядки, но она всегда сопровождала меня в течение всей жизни.

Приведя себя в порядок, прошел через лесок в расположение нашей стрелковой роты, где вчера получал указания командира. Тропинка шла через небольшую рощу. Здесь еще все было прохладно, мокро, между березами светились лужи, прошлогодняя листва и мох прогибались под ногами. Дятел бесшумно пронесся над вершинами. Лес пробуждался вместе с людьми, в стороне протрещали под чьими-то ногами сучья. Слышались голоса то справа, то слева. Утро было просто очаровательным. Слева показался берег небольшого болота. Рассвет стыл в орешнике оранжевой дымкой. Еще несколько метров, и я вышел на опушку, за которой начинались позиции роты.

Эти оборонительные линии представляли окопы полного стрелкового профиля, но с весьма малым количеством блиндированных сооружений; прочных бетонированных построек не было вовсе. Проволокой была оплетена сплошь только первая линия; перед тыловыми линиями проволочные заграждения были узки и ; только на некоторых участках. Я, конечно, не специалист в военной фортификации, но даже моих небольших знаний и весьма скромного фронтового опыта, хватило понять, что укрепления были сделаны кое-как.

Через несколько дней я узнал из разговоров офицеров, что позиция, которую занимала бригада, страдала вообще недостатком глубины, ; это были линии окопов, слабо между собой связанные закрытыми ходами сообщений и не имевшие солидных опорных пунктов. Главным же недостатком укрепления позиции было отсутствие самостоятельных тыловых позиций. Оборонительные рубежи на pеке Вислоке не были укреплены. Только на расстоянии 10 километров от первой оборонительной позиции имелись окопы второй линии, а при наступлении германцев через пару часов вся бригада будет оттеснена к реке и, если не успеет переправиться, то будет уничтожена. Сначала это как-то нервировало, почему никто не хочет исправить создавшееся положение, но через неделю при разговоре с ротным я узнал, что эта позиция всей бригады временная и буквально через пару дней придет приказ о передислокации.

Избитая фраза «нет ничего более постоянного, чем временное» оказалась наиболее подходящим описанием действий на нашем участке фронта. Это была «резиновая война». На этой неделе мы наступаем и продвигаемся на 2-3 километра вперед. На следующей неделе германцы наступают, и мы отходим на пару километров назад, и так в течение всего лета и осени 1916 года. С того времени, как я приехал на фронт и попал в состав 2-й Латышской бригады, она за полгода вплоть до января 1917 года продвинулась вперед на 12 километров.

Все объяснялось тем, что ни у нас, ни у немцев на этом участке боевых действий не было достаточных сил для того, чтобы провести наступление, которое изменило бы обстановку на Северном участке фронта.

За эти полгода запомнилось то, что я впервые столкнулся с применением нового вида оружия – минометов, которых у нас не было. Все основные военные события проходили южнее нас ; на Южном и Юго-западном направлениях, в том числе и знаменитый брусиловский прорыв.

Генерал Брусилов, заменивший Иванова на посту Главнокомандующего Юго-западным фронтом, решил произвести по одному прорыву в каждой армии, что, естественно, приводило к распылению сил его фронта между всеми армиями. Армия к лету 1916 года была пополнена укомплектованиями, на обучение которых в самих войсках было обращено особое внимание, для чего в каждом полку были созданы запасные батальоны, кроме того, в каждой дивизии были 2 саперные роты и специальные команды для позиционной войны. Однако случаи нарушения службы все учащались. В апреле 1916 года в 8-й армии появляются первые случаи братания с австрийцами, но не с немцами.

 Русский солдат тоже чувствовал утомление войной, но в массе не потерял еще боевой стойкости, и, в общем, боеспособность русской армии была выше, чем австро-венгерской.

Решительные успехи армий Юго-западного фронта под командованием генерала Брусилова заставили австро-германцев перебрасывать свои резервы на фронт к югу от Полесья. С англо-французского фронта германцы сняли несколько пехотных дивизий, а австрийцы с итальянского ; 6 пехотных дивизий. В этом заключается существенная помощь, оказанная русскими своим союзникам в тяжелые для них дни операций у Вердена и в Трентино.
 
Русское командование и сам Брусилов провели большую предварительную работу. Для операции прорыва были выбраны закаленные войска. Они были снабжены обильной артиллерией до самых крупных калибров, минометами, большим количеством снарядов. В части назначены были офицеры, хорошо усвоившие на фронте наиболее важные новые приемы боя. Были приняты особые меры к сохранению тайны подготовки. Войска везлись окружным путем. Никто не знал о своей задаче до подхода к станции высадки. На почте был установлен самый строгий контроль. Был предпринят ряд демонстративных операций для отвлечения внимания от направления главного удара.

Но эти успехи русской армии повлекли за собой большие потери, которые на одном Юго-западном фронте определяются в 497 000 бойцов. Ведение дальнейших операций и подготовка к кампании 1917 года потребовали дополнительных призывов новобранцев и ратников ополчения, всего около 1900000 человек и 215000 лошадей. Эти дополнительные призывы вызвали серьезное недовольство среди населения России.

Крупные успехи наших войск вывели Румынию из нейтрального положения, и она выступила, наконец, на стороне держав Антанты, но это выступление явилось запоздалым почти на 2 месяца, так как наступательные операции русских армий постепенно замирали.

На Северо-западном фронте наступило позиционное затишье, в течение которого Главнокомандующий генерал Алексеев принялся за восстановление боеспособности своих армий, достаточно расстроенных за время зимних операций. Были полки, имевшие не более 1000 штыков. Но вместе с тем Алексеев не хотел «оставаться в бездействии», и в письме в Ставку он предлагал возобновить вторжение в Восточную Пруссию для нанесения частных ударов также ослабленным за зиму германцам. Николай II на этот раз не согласился с такой беспредметной операцией и указал Северо-западному фронту держаться строго оборонительного положения, так как главный удар был перенесен на юг.

На Северном фронте частная операция, получившая название Митавской, была возложена на 12-ю армию в Рижском районе. Операции была поставлена ограниченная цель: овладеть выдвинутым участком неприятельской позиции на правом берегу реки Аа и попытаться внезапным ударом прорвать расположение противника на участке Олай ; Плаканен. В этой операции участвовала и наша 2-я Латышская бригада.
К концу 1916 года 12-я Русская армия генерала Радко-Дмитриева занимала район южнее Риги (Рижский плацдарм), оборонительная линия которого проходила от Рижского залива до левого берега Западной Двины. План операции генерала Радко-Дмитриева заключался во внезапной («без выстрела») атаке укрепленной германской позиции на участке между Тирулем и железной дорогой Рига ; Митава с задачей овладения последней. Не сочувствуя столь широкому замыслу, Главком Северным фронтом генерал Рузский разрешил операцию, но лишь «в смысле боевой практики для войск» с обязательством обойтись силами только своей армии.
 
Позиции немцев были сильно укреплены, но все же они были застигнуты врасплох. Никаких резервов не было. Мы встретили сопротивление только на первой укрепленной линии, а на последующих линиях никакого сопротивления оказано не было. Атака наших войск на рассвете 5 января увенчалась полным успехом. Укрепленная позиция противника была прорвана нашим соседом, 6-м Сибирским корпусом, в двух местах.

В районе Олая, на участке 2-го Сибирского корпуса, события приняли совершенно неожиданный характер. Дело в том, что в войсках 12-й армии давно уже шло глухое брожение на политической почве, но командование армии старалось его затушить самостоятельно.

7-й Сибирский корпус под предлогом разложения дисциплины был срочно переброшен на Румынский фронт. Неудачное для армии Митавское наступление подало повод к открытому восстанию. Инициативу взял в свои руки 17-й Сибирский стрелковый полк, который отказался идти в атаку и предъявил политические требования: конституционное правление с ответственным министерством. Часть войск сибирских корпусов присоединилась к 17-му полку. Знамя восстания подняли простые солдаты.
Известие о восстании разнеслось по фронту немедленно и на время парализовало прорыв атаковавших войск. Прежде всего, изложенные события в районе Олая отразились на ходе операции соседней 14-й Сибирской дивизии. Лишившись поддержки со стороны 2-го Сибирского корпуса, полки названной дивизии также восстали и начали откатываться в исходное положение. Некоторые части открыто перешли на сторону восставших. Германцы, отбросив наступавших, собрали кулак, используя резервы, и сильным ударом в левый фланг латышской дивизии заставили последнюю очистить городок Скангаль.
 
Руководители восстания ; унтер офицеры и солдаты мятежных сибирских полков в числе 92 человек были преданы полевому суду и казнены. Многие сотни солдат сосланы на каторгу. Наступление 2-го Сибирского корпуса в районе Олая не состоялось.

Наша 2-я Латышская бригада удержала в своих руках местечко Граббе. Успех германской контратаки объясняется тем, что 1-я Латышская бригада при прорыве первой неприятельской линии и в лесных боях понесла большие потери и сильно расстроилась, а посланные ей поддержка опоздала. 2-я Латышская бригада отбила все германские контратаки и закрепилась в захваченном районе.

Наступление 5 января сыграло роль усиленной рекогносцировки, обнаружившей катастрофическое положение 10-й Германской армии: резервов почти не было, а фронт был прорван. Верховное Командование могло захватить инициативу общего наступления на германском фронте в свои руки, но для этого в Ставке должны были выйти из позиционной инертности. Начальник штаба Верховного Командования генерал Гурко предложил наступать на Курляндию, чтобы, угрожая флангам и тылу Двинской группы противника, заставить последнего отойти от линии Западной Двины.

Эта директива была выполнена. Главком Северным фронтом генерал Рузский сразу же понял не только катастрофическое положение Германской армии, но и важные последствия этого непредвиденного обстоятельства и приказал развернуть операцию в армейском масштабе: овладеть Митавой и произвести вторжение в Курляндию. С этой целью он усилил 12-ю армию, и обратился к генералу Гурко с просьбой о поддержке. Но все предложения генерала Рузского были отклонены. Наступательные операции были прекращены, войска начали закрепляться.
 
С начала 1917 года все большую силу начинает набирать обороты разрушительная машина революционных политических событий в России. Февральско-мартовская буржуазно-демократическая революция только усилила этот процесс дезорганизации армии и распад российской государственности.

Вспыхнувшая буржуазно-демократическая революция свергла монархический строй в России. Власть перешла в руки Временного правительства.
Падением самодержавия в первую голову воспользовались представители буржуазных слоев ; кадеты, октябристы, создавшие «первое правительство от революции», которое все-таки не было полновластно.

С первых дней Февральской революции в классовой борьбе за превращение империалистической войны в гражданскую армия сначала настороженно, а потом все решительней пошла за той силой, которая олицетворяла собой авангард этих масс, т. е. за рабочим классом и его вождем ; Российской социал-демократической рабочей партией.

Основная задача большевистских военных организаций, которых в частях к началу революционных событий было уже огромное количество, заключалась в том, чтобы как можно скорее вырвать армию из-под влияния буржуазных и мелкобуржуазных партий. В апреле по примеру Петрограда и Москвы создались большевистские военные организации и в других местах: Рыбинске, Иваново-Вознесенске, Луганске, Донбассе и т. д. В Финляндии и особенно в Кронштадте партийные, большевистские организации в основном состояли из матросов и солдат.

В Прибалтике сильные позиции были у социал-демократов, которые поддерживались местными националистами. Особенно сильные позиции были у националистов в Литве, которые ратовали за Литовскую республику в границах средневековой Ливонии, куда входили не только новгородские земли, но и часть Польши, Латвии и даже Пруссии. Играя на национальных чувствах населения, позиции таких национал-социал-демократов были достаточно сильны.

Наиболее широко пропагандистская работа была развернута в Петроградской военной организации большевиков. Но постепенно наряду с развертыванием работы военных организаций большевиков в указанных выше городах эти организации начинают развивать такую же работу в окопах и землянках на фронте.

Съезд депутатов армии Западного фронта, проходивший в апреле 1917 года в Минске, на котором выступили представители большевиков, был одним из первых больших толчков в работе по этому направлению. Кроме того, с середины 1916 года в армию из-за нехватки новобранцев стали призывать политических ссыльных, имеющих богатый опыт пропагандисткой работы.

Старая армия при этих условиях, естественно, выходила из повиновения офицерству, несмотря на старания Временного правительства и его обоих военных министров Гучкова и Керенского сохранить армию как орудие для продолжения войны.

При таких условиях Франция и в особенности Англия, первоначально, видимо, очень довольные происшедшей политической переменой в России, так как не без основания считали Временное правительство своим «приказчиком» и более надежным, чем была монархия, очень скоро разочаровались. Развитие революции отнюдь не обещало сохранить тот буржуазный порядок, который старалось упрочить Временное правительство.

Буржуазно-демократическая революция постепенно перерастала в революцию социалистическую, что становилось опасным для всего капиталистического мира. Учитывая складывающуюся в России политическую обстановку, трудно было ожидать наступления Русского фронта. Его до июля семнадцатого года и не было. В июле же наступательные операции происходили лишь короткое время, да и то, как отдельный эпизод, уже не повторявшийся до окончания войны.

Февральская буржуазно-демократическая революция в России сразу же приняла совсем не тот характер, которого ожидали союзники. Буржуазия, опираясь на меньшевиков и эсеров, с первых дней февраля пыталась использовать революционные преобразования для продолжения войны. Вся страна и, в первую очередь, солдатская масса жаждали мира. Рабочий класс и крестьянство под большевистским влиянием все более и более проникались сознанием, что без свержения буржуазии невозможно добиться ни мира, ни хлеба, ни земли. Состояние русских вооруженных сил не давало никакой возможности предпринять наступательные операции в большом размере.

Наступлений в первую половину 1917 года не было. Только в июне Керенскому удалось временно подготовить часть армии к наступательным действиям, что и привело к бесполезным июльским атакам сохранивших еще какую-то боеспособность войск.

Пока же вся работа русского командования, кроме внутреннего переустройства армии, сводилась к насыщению войсками Северного фронта, прикрывавшего Петроград. Формально это проводилось будто бы для прикрытия Петрограда от возможности занятия его германцами. В действительности же войска стягивались к столице для борьбы с большевиками и революцией. В то же время германское командование и не собиралось предпринимать на Русском фронте какие-либо операции. Наивно приписывая развал русской армии себе, оно почти не препятствовало развивавшемуся на фронте братанию, не понимая еще всего революционизирующего значения последнего не только для русского солдата, но и для германского.

Из тех событий, которые развернулись в первой половине 1917 года, и из хода операций этого периода уже можно было предвидеть, что вторая половина года не сулила англо-французской коалиции возможности достигнуть согласованных действий на всех театрах. И они, действительно, вылились в форму отдельных, мало связанных друг с другом операций, которые можно примерно подразделить на две группы — до половины сентября и до конца года.

В начале мая, когда портфель военного и морского министра получил А.Ф. Керенский, началась лихорадочная подготовка к активным действиям на фронте. А.Ф. Керенский переезжает из одной армии в другую, из одного корпуса в другой и ведет бешеную агитацию за общее наступление. Фронтовые комитеты, где большинство мест принадлежало меньшевикам и эсерам, всемерно помогали А.Ф. Керенскому.

Для того чтобы приостановить продолжавшийся развал армии, А.Ф. Керенский приступил к формированию добровольческих ударных частей. «Наступать, наступать!» — истерически кричал он, где это только можно, и ему вторило офицерство и фронтовые, армейские полковые комитеты, особенно Юго-западного фронта. Солдаты же, находившиеся в окопах, к приезжающим на фронт «орателям», призывавшим к войне и наступлению, относились не только безразлично и равнодушно, но и враждебно.

Большинство солдатской массы было, как и прежде, против всяких наступательных действий. «Для того чтобы оздоровить солдатскую массу», по мысли Керенского и Временного правительства, необходимо было влить в нее новые, свежие силы. Было сформировано учреждение с громким названием «Всероссийский Центральный комитет по организации добровольческой революционной армии». А это учреждение выделило из себя Исполнительный комитет по формированию революционных батальонов из волонтеров тыла. Чтобы показать, что данное учреждение «начало жить», оно выпускало воззвания, наполненные трескучими фразами, рассчитанными на одурачивание народных масс, о спасении отечества, о войне до победного конца, с призывами к наступлению на фронтах и т.п.

Настроение же этих масс иллюстрируется одной из цитат типичного письма солдата того времени: «Если война эта скоро не кончится, то, кажется, будет плохая история. Когда же досыта напьются наши кровожадные, толстожопые буржуи? И только пусть они посмеют еще войну затянуть на несколько времени, то мы уже пойдем на них с оружием в руках и тогда уже никому не дадим пощады. У нас вся армия просит и ждет мира, но вся проклятая буржуазия не хочет нам дать и ждет того, чтобы их поголовно вырезали».
 
Таково было грозное настроение солдатской массы на фронте. В тылу же ; в Петрограде, Москве и других городах ; прошла волна демонстраций против наступления под большевистскими лозунгами: «Долой министров капиталистов!», «Вся власть Советам!». У нас в бригаде тоже прошли митинги и выступления представителей различных политических партий. Но если весной, на пике революционного воодушевления наиболее популярными были лозунги эсеров, «Долой самодержавие!», «Свобода!», «Братство!», «Равенство!», то к лету, когда первая эйфория уже прошла и наступила более трезвая оценка событий, на первое место вышли прагматичные требования коммунистов-большевиков «Долой войну!», «Земля крестьянам!», «Фабрики рабочим!». Четко. Ясно. Лаконично.
Лидер партии большевиков В. Ленин (Ульянов) ; единственный из политических  лидеров горячего лета семнадцатого года ; опубликовал в Петрограде свои «Апрельские тезисы», которые стали реальным планом действий большевиков по приходу к государственной власти в России. Эти тезисы были опубликованы и широко распространялись пропагандистами-большевиками среди солдат-фронтовиков. Прошли такие обсуждения и у нас в части. Но в таких воинских соединениях, как наша стрелковая бригада или эстонский батальон, или, например, башкирская кавалерийская дивизия, при решении любых вопросов, а политических тем более, накладывался национальный колорит.

Особенностью национальных военных частей в русской армии того периода было то, что большинство солдат и унтер-офицеров не говорили и не понимали русского языка. В обычной жизни и даже в условиях боевых действий,  команды начальниками отдавались на родном языке, на латышском, эстонском, татарском, башкирском и др. Правда, все офицеры были обязаны говорить и писать на официальном государственном языке – русском.

Среди частей, сформированных по национальному признаку, некоторые офицеры были выходцами из русских губерний, которые, как правило, и являлись кандидатами на более высокие должности. Это, конечно, задевало офицеров, выходцев из национальных меньшинств. Как-то находясь по служебным делам в штабе бригады, стал свидетелем разговора нашего ротного командира поручика Виркинса с  помощником командира бригады капитаном Вормсом. Такие разговоры часто бывали в офицерской среде того времени.

; Почту привезли? Что слышно нового из России? ; поинтересовался ротный.
; В Петрограде лидер партии большевиков Ленин обнародовал свою политическую программу, какие-то тезисы, ; откликнулся Вормс.
; В чем смысл этого опуса? И есть ли что там, об этом вселенском бардаке, который вокруг нас? Развал воинской дисциплины язвит сердце каждого честного офицера, ; ворчливо заметил поручик.
; Мир – народам, земля – крестьянам, власть – Советам, хлеб – голодным! ; проскандировал раздельно и четко капитан.
– Программа поражает своим политическим размахом – заметил поручик.
; Если большевикам удастся ее осуществить, господин Керенский может укладывать чемоданы. Этот господин на классовых противоречиях революции вырос выше собственного роста. Но когда дело дойдет до классовых битв, или, не дай Бог, до вооруженных столкновений, он сморщится, как воздушный шарик, помяните мое слово капитан.

То, что происходит вокруг и что ждет страну в ближайшее будущее, обсуждали не только офицеры, но и генералы, и солдаты. Но если для офицеров знание русского языка позволяло получать информацию из газет, журналов, наконец, просто из общения между собой, то для нижних чинов таких возможностей не было.

В национальных военных частях основная проблема, которая возникала в отношениях между солдатами и окружающим миром, ; это трудность в общении, получении достоверной информации о том, что происходит в стране и за ее пределами. Недостаток информированности восполнялся даже тем, что в части ходили немецкие газеты, которые сбрасывали немногочисленные немецкие летчики в расположении латышских частей, чтобы показать, что сопротивление не имеет смысла и лучше латышам разойтись по домам. В повседневной довоенной мирной жизни латышский язык использовался наравне с русским, особенно в приграничных районах с Пруссией.

В 1915 году по просьбе местных земств были созданы особые отряды латышских стрелков: латыши хотели сформировать стойкие национальные части для защиты Прибалтики от германского наступления. Батальоны добровольцев сыграли большую роль и в обороне Латвии от немцев, и в Гражданской войне. К середине 1917 года в русской армии насчитывалось 9 латышских полков, часть из которых были сформированы в 5-ю Латышскую дивизию, а часть сформированы в две латышские бригады.

Доверие, которое мне оказали мои сослуживцы по батальону при выборе членом солдатского комитета бригады, во многом объяснялось тем, что я был достоверным источником столь нужной информации солдатам, которые практически не владели русским языком. Я был одним из них, солдатом, я был грамотен, и за эти несколько месяцев в бригаде довольно сносно научился говорить и понимать на латышском.

Я читал столичные газеты и тут же переводил на латышский язык, организовывал дискуссии, а вспоминая свой небогатый революционный опыт 1905 года, даже пытался организовать, как мне тогда казалось, из наиболее сознательных солдат группу активистов, которые могли бы реализовывать в части решения солдатского комитета.

Мое отношение к политической борьбе вызревало не один день. Я вырос в интеллигентной семье, но чувство собственности никогда не довлело во мне. Мне пришлось пройти жесткий жизненный отбор, как в переносном, так и в фактическом смысле. Пятнадцать лет назад я вступил на путь профессионального борца, который закалил мою волю, сделал меня сильным и независимым, с чувством собственного достоинства. Мне не хватало знаний, хотя и знал три языка, опыта политической борьбы, чтобы адекватно оценить происходящее вокруг, поэтому я учился, учился по книгам, которых было мало, и были это скорее брошюры, чем настоящие книги, учился читать газеты, и не только о спортивных и театральных новостях, учился у других, с кем меня сталкивала жизнь, и у которых, как я считал, можно было чему-то научиться.

Я начал активно заниматься самообразованием в семнадцатом, когда большинство остальных, которые еще только придут руководить после гражданской войны разрушенным народным хозяйством органами политической и государственной власти, еще только начинали осваивать букварь.

По прошествии стольких лет могу с гордостью отметить, что поговорка «Учиться никогда не поздно» актуальна во все времена, например, как выжить с небольшим куском хлеба и миской водянистой баланды на лесоповале, на Колыме, в течение десяти лет, когда тебе уже пятьдесят.

В семнадцатом году один из авторитетнейших людей того времени Владимир Ильич Ленин лишь через пять лет скажет: «Учиться, учиться и еще раз учиться…».
Перед летним наступлением произошла перегруппировка и в верховном, и в высшем командовании на фронтах. Вместо Алексеева был назначен Брусилов, а вскоре на место последнего, т.е. Главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта, был назначен Корнилов с комиссаром при нем, эсером Савинковым.

В военном отношении план наступления был разработан по указанию союзников еще до Февральской революции, т. е. царским правительством. По этому плану основной удар предполагалось нанести армиями Юго-западного фронта, причем Северный и Западный фронты активными действиями должны были помогать наступлению Юго-Западного фронта.

Наступление на Западном и Северном фронтах, начатое во второй половине июля, сорвалось. После невиданной по мощности и силе артиллерийской подготовки войска почти без потерь заняли первую неприятельскую линию и не захотели идти дальше. Начался уход с позиций целых частей. Всякие активные действия на обоих фронтах к северу от Полесья прекратились.

На российском театре военных действий после известных уже операций на Юго-Западном и Румынском фронтах все внимание обеих сторон привлекал на себя Петроградский район. Захват революционной столицы и даже решительная угроза ей имели весьма важное значение. Оборона Финского залива была основана на действиях Балтийского флота.

Идея этой обороны состояла в том, что линейные корабли, действуя в безопасном тыловом маневренном районе, должны были препятствовать своим огнем снятию противником русских минных заграждений и выходу на свободную воду, где противник легко мог использовать численное превосходство своих сил. Имевшихся у нашего флота шесть  линейных кораблей было едва достаточно для фронтальной обороны побережья Финского залива длиной в 20 миль. Надежное обеспечение ее было основано на взаимодействии кораблей с батареями крупных орудий, расположенных на флангах позиции и на острове Нарген, но основные события разыгрались к югу от Финского залива в районе Риги.

Подготовка наступления на Ригу велась германцами давно. Уже в начале августа летчиками было замечено, что германцы производят усиленные инженерные работы на левом берегу Западной Двины, в лесах были замечены многочисленные бивачные огни. Агентурные сведения и перебежчики указывали, что наступление противника ожидается в конце августа или в начале сентября.

Германское командование решило окружить 12-ю Русскую армию наступлением на оба ее фланга, сомкнув кольцо окружения севернее Риги. Главный удар предположено было вести на город Икскюль. Одновременно с указанными действиями на суше в Рижском заливе должна была появиться германская эскадра и произвести десант.
Для подготовки переправы через Западную Двину против Икскюля было сосредоточено большое количество артиллерии. Мощный артиллерийский и минометный огонь должен был сломить сопротивление русских войск и открыть путь через Западную Двину на Восток.

Правый фланг 12-й армии был выдвинут на левый берег Западной Двины, на так называемый Митавский плацдарм. Левый фланг ее тянулся от Икскюля до небольшого городка Огера по правому берегу Западной Двины. Против Икскюля на левом берегу удерживался небольшой изолированный форт под названием «Остров смерти», но после длительного сопротивления этот форт был оставлен нашими войсками, что в значительной мере облегчило германцам форсирование Западной Двины и дальнейшее наступление на левый фланг в наш тыл.

На этом участке армии были расположены два стрелковых корпуса и армейский резерв ; наша 2-я Латышская бригада. Пополнения из тыла не прибывали, люди старших возрастов были уволены или сами ушли домой на полевые работы, украинцы уезжали на Украину, поэтому  число стрелков в ротах было невелико. Командный состав практически утратил влияние на солдатскую массу. Штабы отсиживались в тылу. Фронт едва держался.

Вся полнота власти в армии официально была сосредоточена в «Искосоле» (Исполнительный комитет солдатских депутатов), большинство членов которого были сторонниками Керенского. Но «Искосол» давно уже не имел влияния в армии, оно перешло в руки очень сильной левой организации, в которой были представлены почти все части 12-й армии. Эта организация стояла на большевистской платформе. Членами этой организации от 2-й Латышской бригады были 5 человек, одним из которых был я.

В июне произошла смена командующего 5-й армией. Новый командующий армией генерал Парский неожиданно объявил себя эсером, что было нонсенсом среди царского генералитета. 

Первая линия русской позиции была расположена по краю открытого берега Западной Двины. В восьми километрах южнее, по реке Егель, была устроена замаскированная лесом вторая оборонительная линия.

Оборона этой важной в стратегическом отношении позиции, была возложена на только недавно сформированную, но мало боеспособную 186-ю пехотную дивизию. Для ее усиления был послан 130-й Херсонский полк, расположенный на Огерском участке. Местность на участке 186-й дивизии была болотистая, покрытая лесами.
Форсирование немцами Западной Двины началось ровно в 4 часа утра 1 сентября. Эти магические 4 часа утра, еще не раз станут трагическими символами не только для России, но и для всего мира, и прежде всего, как показала история, для Германии.

Батареи противника открыли огонь по Икскюльским позициям, снаряды тяжелых орудий громили окопы и артиллерийские склады. Вскоре на этом участке взлетели на воздух пороховые погреба и были подбиты многие орудия. Шрапнельный огонь обрушился на позиции 186-й дивизии. Спавшие в палаточном лагере люди бежали, за пехотой последовали уцелевшие артиллеристы. На месте остались лишь те части 130-го Херсонского полка, которые находились в дивизионном резерве.

Артиллерийская канонада продолжалась, германские батареи выбрасывали по опустевшим окопам дивизии десятки тысяч пудов металла и отравляющих веществ.
Сразу возникла паника, противогазов не хватало. От массовой гибели людей спасло то, что ветер внезапно поменялся, как часто бывает в районе морского побережья, и газовое облако медленно поползло обратно на немецкие позиции. Там начались такие неразбериха и бегство, что при желании можно было захватить вражеские окопы  без единого выстрела и собрать богатые военные трофеи, но среди наших таких смельчаков не нашлось.

Все смотрели, как загипнотизированные, в том числе и я, но, казалось, не было никаких сил, чтобы двигаться. У всех в памяти были ужасы, описанные очевидцами  и опубликованные русскими газетами о германских газовых атаках под Верденом. Там погибли десятки тысяч людей с обеих сторон. Немцы начали газовую атаку, а ветер тоже поменял направление и многие германские солдаты умерли в страшных мучениях. Немецкое командование официально четыре раза применяло отравляющие газы на русском фронте, и все четыре раза неудачно, с потерями для атакующей стороны. Я за все время пребывания на фронте пару раз слышал, что наши войска тоже применяли отравляющий газ, но эффект от его применения был весьма скромен, он применялся в небольших количествах, из-за опасения самим оказаться жертвами такой атаки.

Через несколько часов канонада утихла, и немцы приступили к наводке понтонных мостов. Противник двинулся по обеим сторонам железной дороги на Ригу и, почти не встречая сопротивления, вечером 2 сентября подошел к предместью Риги. После полудня начали переправляться артиллерия и парки. К вечеру 2 сентября противник, а именно 2-я Гвардейская гренадерская дивизия, был на правом берегу Западной Двины.

Первый отпор германские гвардейцы получили от нашей 2-й Латышской бригады, выдвинутой из армейского резерва и занявшей участок Шталь ; Линденберг. Между латышскими стрелками и германской гвардией завязался весьма упорный и кровопролитный бой, длившийся до вечера 2 сентября. Этот бой был самым тяжелым, в котором мне пришлось участвовать за все время войны, рота потеряла две трети личного состава, причем убитыми половину. Погибли почти все офицеры роты, лишь подпоручик Иванов, бывший инженер-путеец из Риги, командир второго взвода остался в строю. Со мной были лишь верный Райнерс и два санитара, которые помогали раненным, не успевшим отправиться в тыл. Я получил контузию от близкого разрыва тяжелого снаряда и ничего не слышал правым ухом. За день было примерно пять атак немецких гренадеров, а в промежутках между ними нас утюжила дивизионная артиллерия, но больше всего мы потеряли от германских минометов, которые доставали даже в щелях.

За день мне пришлось сделать несколько десятков перевязок, и даже несколько срочных ампутаций, чтобы закрыть тяжелые раны на перебитых конечностях, иначе раненные просто не доехали бы до госпиталя из-за острой кровопотери.
Голова гудела, руки отяжелели от перетаскивания тяжелораненых с перевязки на перевязку на двуколки. Ближе к вечеру подпоручик Иванов собрал оставшихся солдат и унтеров в окопе, который был ближе всех к командирскому блиндажу, и приказал занять круговую оборону. Стрельба практически прекратилась, лишь правее, в расположении первого батальона бригады изредка слышались выстрелы. Иванов два раза посылал солдат для связи с командиром батальона, а позже и в штаб бригады, который располагался в трех километрах южнее, но ответа так и не было, посланные солдаты тоже не вернулись.

Лишь через два часа для усиления к нам прибыли два взвода из четвертого батальона, который практически не пострадал, так как находился севернее за лесом, и дивизион бронеавтомобилей из резерва 12-й армии. Основной удар германцев пришелся на 130-й Херсонский пехотный полк и наши три батальона 2-й Латышской бригады.
 
К вечеру в штабе 63-го пехотного корпуса, к которому относилась и наша бригада, имелись совершенно противоречивые сведения о положении на Икскюльском участке. Так, командир соседней с нами 186-й дивизии доносил, что вопреки всяким ожиданиям войска сражаются с большим упорством.

Командир 63-го корпуса поверил донесениям более благоприятным и уехал в Ригу для доклада командарму о том, что все обстоит благополучно. Но в штабе армии были получены сведения уже от авиации о том, что немцы навели мосты против Икскюля и переправляются на правый берег.

В штабе 12-й армии и в детище Керенского «Искосоле» посмотрели на события на Икскюльском участке довольно своеобразно. На объединенном заседании командующего армией и представителей от штаба армии и «Искосола» были приняты следующие постановления: 1) действовать общим фронтом против наступления германских империалистов; 2) для сохранения спокойствия эвакуацию Риги не производить до особого распоряжения; 3) членов Исполкома солдатских депутатов и представителей левого блока распределить по корпусам, причем им безотлучно быть в самых опасных местах; 4) перебросить к Икскюлю все свободные резервы (2 пехотные дивизии, 1 кавалерийскую бригаду и 6 батарей) и, перейдя в контратаку, отбросить германцев обратно на левый берег Западной Двины; 5) штабу армии оставаться в Риге.

Правее латышей были поставлены ударные части, в том числе и такая новинка военной мысли Временного правительства, как ударные женские батальоны. По-моему, их было сформировано два или три, численностью каждый 600 – 700 человек. Если не ошибаюсь, ни при царском правительстве, ни позже при советском, никогда военные части не формировались по половому признаку. Исключением можно считать несколько военных эскадрилий, так грозно называемых ночных бомбардировщиков, а, по существу легких, 2-местных, учебных самолетов «У-2», изготовленных из фанеры и применявшихся во время Великой Отечественной войны.

С помощью такого пополнения Временное правительство собиралось спасти многомиллионную армию, которая таяла на глазах, и начать новое наступление против немцев.

С такой помпой созданные и отправленные с оркестром из Петрограда на Северный фронт, в район Митавы, женские батальоны совершенно себя не оправдали. Эти мужеподобные дамы в мужских галифе, в гимнастерках, туго обтягивающих устрашающего вида бюсты, с эмблемами на рукавах, на которых были изображены череп и скрещенные кости, и армейских сапогах разбежались при первом артиллерийском налете, побросав винтовки. Большинство из них  укрылось в близлежащих воинских частях на правах дам полусвета (при царившей в то время анархии и безобразиях это стало возможно), а некоторая часть сумела вернуться в столицу, где с успехом заседала в различных советах, в том числе и  фронтовиков.
Немцы, не испугавшись столь грозного оружия, как керенские «ударницы» продолжили наступление на рижском направлении. По предложению германского командования наступательные действия должны были привести к занятию Рижского плацдарма и перехвату путей отступления 12-й армии. Наступление было начато одновременно по всем трем направлениям. Решающее значение придавалось действиям 2-й Гвардейской дивизии со стороны Икскюля и 205-й Баварской дивизии со стороны взморья.

На помощь нам подошла 5-я Сибирская пехотная дивизия, которая с ходу заняла оставленные позиции. Местами сибиряки переходили в контратаки и заставляли германцев отходить. Выбить сибиряков из укрепленных позиций германцы не могли и залегли перед русскими окопами.

Затем подошли еще две сибирские пехотные дивизии, которые заняли вторую оборонительную линию. В бой вступила и артиллерия Усть-Двинской крепости.
Потери с обеих сторон были значительные. Ввиду неприбытия ожидавшихся подкреплений, вечером по приказанию командующего армией, наша 2-я Латышская бригада была отведена на третью оборонительную линию на реке Большой Егель. Германцы остановились на реке Малый Егель и выдвинули вперед авангарды. Неудача 2-й Гвардейской германской дивизии на реке Малый Егель свела к большому минусу весь эффект наступательной операции немцев.

 Вечером 2 сентября стало ясно, что окружение 12-й армии не удастся.
На 3 сентября генерал Парский решил на Рижском плацдарме обороняться, а на Икскюльском участке перейти в контратаку и отбросить германцев обратно на левый берег Западной Двины. Эта контратака осталась на бумаге, так как из назначенных для нее частей 110-я пехотная дивизия с утра 3 сентября была увлечена общим потоком отступления, а 24-й пехотная дивизия и 5-й Кавалерийской дивизии без боя ушли в тыл. Утром 3 сентября на позициях на реке Большой Егель в районе Рекстыня осталась только наша 2-я Латышская бригада.
 
С утра 3 сентября германцы возобновили наступление на всем фронте. Их артиллерия делала свое дело, заставляя своим огнем наши части отступать. Так были брошены Рижский плацдарм и Рига. Войска и штабы отходили на Венденские позиции.

Русскому командованию были хорошо известны не только намерения германцев относительно островов, но и время высадки. Однако к тому времени командованию не чем было командовать, поэтому не были приняты меры ни к обороне островов, ни к их своевременному очищению. Благодаря этому германскому флоту и десантной дивизии, несмотря на сильное противодействие отряда кораблей Балтийского флота, легко удалось овладеть островами и Рижским заливом с 12 по 17 октября.

Этим, по сути дела, активные боевые действия на русском театре Первой мировой войны заканчиваются. Все остальное, что происходило с военной точки зрения, представляет мало интереса. Это были военные действия некоторых вооруженных групп людей, решающих свои политические вопросы с помощью иностранных войск, в данном случае с помощью немцев.

События, которыми были наполнены три последних месяца перед Октябрьской социалистической революцией, представляют собой больший интерес. После военного совещания в Ставке 29 июля вместо Брусилова главковерхом был назначен генерал Корнилов, который считался человеком способным принять необходимые быстрые и решительные меры для усмирения революционных масс. Керенский и Корнилов беспощадно боролись с революционными настроениями у солдат, но ни тюрьмы, ни расстрелы, ни расформирования частей помочь уже не могли.

После государственного совещания, которое было созвано Керенским в Москве 12 августа 1917 года для укрепления упавшего после июльских дней авторитета правительства и на котором Верховный Главнокомандующий генерал Корнилов выступал как «спаситель» отечества, события пошли еще быстрее. Англичане и французы также возлагали большие надежды на генерала. Корнилову казалось, что он пользуется поддержкой большинства политических сил.
Однако события, которые предшествовали этой встрече в той же Москве показали, что сложившаяся ситуация – это лишь видимая часть айсберга, который представлял собой политический кризис, о который разобьется не одна партийная посудина постцарской России.

Если в Петрограде падению самодержавия предшествовали всеобщая забастовка, демонстрации и столкновения с полицией в течение двух дней, то в Москве к вечеру 28 февраля население вышло на улицу и направилось к Городской Думе. В огромной толпе собравшихся перед ее зданием время от времени раздавались крики, и сквозь ее строй гимназисты, студенты, рабочие проводили то огромных, увешанных медалями городовых, то околоточных надзирателей.

Новый командующий округом полковник Генерального штаба Грузинов принял парад войск Московского гарнизона, выстроившихся на Красной площади, а городской голова фабрикант Челноков произнес перед ними речь. «Теперь-то, ; говорил он, ; под руководством Временного правительства Россия доведет войну до победного конца» . Так закончилась буржуазно-демократическая революция в Москве.

Еще до поездки в Москву на государственное совещание генерал Корнилов 20 августа отдал распоряжение собрать в районе Невеля три казачьи дивизии  и 1-ю Черкесскую кавалерийскую дивизию. Эту переброску частей он объяснял тем, что Петроград не совсем обеспечен от возможного перехода германцев в наступление на Ригу и Петроград. Конечно, такое объяснение было только ширмой, так как в это время у Корнилова уже созрел план захвата Петрограда.

Лето проходило. Оно было беспокойным, лето семнадцатого года. Чувствовалось ; нарастали события более бурные, чем весной. Рабочие активно помогали районным и заводским партийным организациям большевиков в подготовке к решающим революционным схваткам с Временным правительством. Оно тоже не дремало.

Созванное двенадцатого августа в Москве Государственное совещание ставило, по-видимому, задачу сплотить контрреволюционные силы страны, предотвратить назревающую пролетарскую революцию.

В ответ на созыв этого совещания вспыхнули массовые забастовки. Рабочие начали объединяться в боевые отряды Красной гвардии. На заводах Москвы проводили военное обучение.

Зрительный зал Большого театра был торжественно декорирован красными полотнищами. Сцена тоже была вся в красном. Зал блистал хрустальными люстрами.
Если бы не знать, по чьей инициативе и с какой целью созывается это Всероссийское совещание, если бы явиться сюда до прибытия «высокопоставленных» граждан, миллионеров-фабрикантов, сохранивших еще свой внешний лоск, и блистающих мундирами генералов, если бы очутиться здесь, пока зал еще пуст, можно было бы подумать, что сама революция осенила его своими алыми знаменами, что под его сводами про-звучит интернациональный гимн Свободе.

Но иллюзия быстро рассеивалась по мере наполнения зала. Нет, не революционное настроение вызывало убранство театра, оно отдавало ложью, кощунством.
Время приблизилось к трем. Зал быстро наполнялся. Повсюду слышался мягкий звон шпор, негромкий говор, запахло крепким мужским одеколоном, духами. Капельдинеры в ливреях услужливо помогали входящим искать предназначенные для них места. Все это напоминало премьеру в Большом.

В три часа десять минут на сцену вышли члены Временного правительства. Зал встретил их длительными рукоплесканиями. Сторона, на которой находились представители левых партий, однако, не хлопала.Центральное место в президиуме занял Александр Федорович Керенский, министр-председатель, как он величался. Направо и налево от него уселись остальные министры. Кроме стола президиума, помещавшегося не в центре сцены, а чуть сбоку, были установлены ряды кресел для почетных гостей. Можно было разглядеть Брешко-Брешковскую, Веру Засулич, Кропоткина. У Керенского был торжественный вид. Он полагал, что в эти знаменательные часы должна будет решиться трагическая судьба многострадальной России.

; По поручению Временного правительства, ; начал он, ; объявляю Государственное совещание, созванное верховной властью государства Российского, открытым. ; Керенский сделал короткую паузу и добавил: ; Под моим председательством как главы Временного правительства.
Зал откликнулся аплодисментами.
В партере слева поместились представители Центрального исполнительного комитета эсеров и эсдеков, в правой части партера сидели члены Государственной Думы всех четырех созывов. Ни Головин, ни Хомяков, ни Гучков, ни Родзянко не были забыты, а как же без них.

В бывшей царской ложе восседали иностранные дипломаты. Литерные ложи были отведены товарищам министров и во¬енным. Они считали созыв нынешнего совещания энергичным поворотом правитель¬ства к такому рубежу, за которым должна восторжествовать новая, более твердая линия правительственных действий, может быть, даже ; с участием армии.

Вначале была речь председателя Московской земской управы. Он верно изобразил неприглядную обстановку, сложившуюся на местах. Но призыв к единой власти, верховной и совдеповской, по общему мнению, ; сплошная ерунда. Стремиться к единению значит тянуть неприличную ка-нитель, называемую новым порядком.
Большинство присутствовавших военных жаждали скорее услышать Лавра Георгиевича Корнилова, ставшего за это короткое время уже верховным. «Вот кого бы на место нервозного Керенского!» ; с любовью к Корнилову думалось им.

Очевидно, и большинство собравшихся гражданских деятелей ждало с нетерпени¬ем выступления главкома. Когда он появился на сцене и Керенский с полупоклоном, широким жестом указал ему путь к трибуне, гром аплодисментов раздался в зале. Молчал только левый партер, где были депутаты от социал-демократов.
Раздались возгласы:

; Встаньте! Встаньте все!
Зал поднялся, продолжая аплодировать. Слева понеслись крики:
; Холопы! Лакеи!
Справа — ответные крики: ; Хамы!

Колокольчик, очевидно, надрывался звоном в руке председателя, но в общем гуле голосов, хлопков, окриков собравшихся его не было слышно. Корнилов поднимает вверх руку, ждет. Постепенно шум спадает. Слышен голос Керенского:
; Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого солдата Временного правительства с должным к нему уважением.

Корнилов получает возможность говорить. Но нет в его словах бодрости, нет снисхождения к нервам собравшихся. Сдержанно поприветствовав совещание, он почти хмуро заявляет:

; Я был бы счастлив добавить, что приветствую вас от лица тех армий, которые непоколебимой стеной стоят на границах, защищая русскую территорию, достоинство и честь России. Но с глубокой скорбью я должен открыто сказать ; нет меня уверенности, что Русская армия исполнит без колебаний исполнит свой долг перед Родиной.

Зал застыл в оцепенелом молчании.
; Моя телеграмма от девятого июля о восстановлении смертной казни на театре военных действий против изменников и предателей всем известна.
Осторожные, утверждающие слова хлопки были ответом.

; Причина, вызвавшая мое решение, ; это позор Тарнопольского прорыва. Подобного доныне Русская армия еще не знала. Позор этот ; прямое следствие того развала, до которого довели нашу когда-то славную и победоносную армию влияние извне и разрушительная пропаганда, ; отчеканил Корнилов веско и с такой злобно-предупреждающей интонацией, что многим в зале стало не по себе.

Корнилов стал приводить факты развала. Сила большевистской пропаганды показалась стихийным бедствием, болезнью вроде чумы или проказы, жалостно разъедающей организм армии. Да и не только армии...

Корнилову дружно хлопали и военные, и представители торгово-промышленных организаций, и земцы, не говоря уже о министрах, чувствующих себя не менее шатко в своих креслах, чем банкиры и фабриканты в своих.

Речи министров, так же, как речи финансистов, звучали панически, но по смыслу между собой не гармонировали; министры требовали увеличения денежной помощи стране, финансисты роптали на чрезмерные налоги. Страсти разгорались. Цели и помыслы участников совещания тянули их в разные стороны. И в аплодисментах речам не слышалось прежнего единения.

Три дня продолжалось московское совещание. И чем беспокойнее звучали голоса в разукрашенном и блистающем огнями зале Большого театра, тем сплоченнее и решительнее проходили повсюду собрания рабочих и возникали забастовки против съезда, прикрывающегося фальшивым именем революции.

В заключительном слове Керенский попробовал выразить надежду на то, что все, в конце концов, подчинят свои личные желания единой общей цели.
На этом и закончилось с такой помпой созванное Всероссийское совещание. Через неделю о нем уже никто не вспоминал, а еще через неделю «спаситель России» генерал Корнилов сдаст немцам Ригу.

Успехи германцев на Рижском направлении входили в политические расчеты генерала. Последний как Главковерх сознательно не принимал мер к укреплению важного Рижского района и усилению его боеспособными частями и резервами ни в предвидении, ни во время самого германского наступления. Корнилов, сдавая Ригу немцам, рассчитывал создать угрозу революционному Петрограду. Эти действия Верховного явились прямым предательством интересов страны. Для решения внутренних политических проблем привлекались иностранные войска, причем вместе с ними должны были убивать русский народ, те, кто вчера воевал с захватчиками.
К сожалению, Корнилов ничего не захотел сделать для наиболее отличившихся воинских частей в недавнем наступлении немцев. Они не были отведены для отдыха и переформирования, а были просто брошены на растерзание наступающим германским частям. Это касалось и латышских частей. Поэтому ничего удивительного, что когда понадобилось спасать столицу от подступивших к городу немцев и заодно прикрыть саму ставку от восставших Петроградских рабочих и солдат, во всей армии, кроме нескольких казачьих сотен, не нашлось ни одного соединения, которое бы поспешило на выручку. Да и сами казаки быстро отошли к городу и укрылись в казармах Семеновского полка.

8 сентября началось движение кавалерийской дивизии генерала Крымова на Петроград. В своем приказе от 7 сентября 1917 года Крымов приказывал не позднее утра 14 сентября занять Петроград и навести порядок «самыми энергичными и жестокими мерами».
 
Однако сам Керенский, боясь потерять власть в результате установления Корниловым военной диктатуры, испугался и призвал все силы к противодействию Главкомверху.

Революционные комитеты рабочих и солдат, в которых большинство уже представляли социал-демократы, быстро организовали красногвардейские отряды. Они выступили против двигающихся войск генерала Крымова. Железнодорожники препятствовали переброске эшелонов с кавалерией, в которых вскоре появились признаки разложения. Они перестали слушаться приказаний своих офицеров и остановились.
Крымов, чувствуя себя ответственным за невыполнение приказа, застрелился. Результатом этого столкновения были полное отчуждение солдатской массы от командного состава и еще более сильный рост в армии большевистских, революционных настроений.

Сам Корнилов рассчитывал с помощью армии усмирить разбушевавшуюся революционную стихию и навести в стране порядок. Но, как показал дальнейший ход событий, он и поддерживавшая его группа генералов и офицерства просчитались. В истории выступление Корнилова, как для правых, так и для левых осталось, как мятеж генерала. Это, наверное, единственное, что оценивалось всеми политическими деятелями того времени одинаково как предательство.

Вызов, брошенный выступлением Корнилова, имел своим последствием окончательный крах меньшевистско-эсеровского влияния в солдатских массах. Керенский 30 августа объявил себя Верховным Главнокомандующим. В качестве начальника штаба он пригласил генерала Алексеева, который из-за своей непопулярности в войсках практически не имел влияния. Состояние же всех вооруженных сил в сентябре было следующее. В «не подлежащих оглашению» сводках донесений о настроениях армий, которые составлялись военно-политическим отделом генштаба, можно найти такие выводы: «Общее настроение армии продолжает быть напряженным, нервно-выжидательным. Главными мотивами, определяющими настроение солдатских масс, по-прежнему являются неудержимая жажда мира, стихийное стремление в тыл, желание поскорее прийти к какой-нибудь развязке. Кроме того, недостаток обмундирования и продовольствия, отсутствие каких-либо занятий ввиду ненужности и бесполезности их, по мнению солдат, накануне мира, угнетающе действуют на настроение солдат и приводят к разочарованию».

В этой же сводке приводится донесение командующего 12-й армией, который, пишет: «Армия представляет собой огромную, усталую, плохо одетую, с трудом прокармливаемую, озлобленную толпу людей, объединенных жаждой мира и всеобщим разочарованием. Такая характеристика без особой натяжки может быть применена ко всему фронту вообще».
 
25 октября (7 ноября) 1917 года произошел вооруженный захват власти в Петрограде красногвардейскими отрядами, которыми руководили большевики,  Временное правительство в Зимнем дворце было арестовано, государственная власть перешла в руки восставших. Председатель Временного правительства и Верховный Главнокомандующий Керенский бежал, сначала из Петрограда, а затем под прикрытием иностранной дипломатической миссии из страны.

К сожалению, следует отметить, что за всю войну ни одно русское наступление не было поддержано англо-французскими войсками на Западном фронте. Войска союзников находились в стадии «перманентной обороны» до Амьенской операции, то есть до августа 1918 года. С военной точки зрения Россия выполнила свой долг перед союзниками, и, как было не раз за последние 300 лет, вместо благодарности получила упреки и вооруженную интервенцию.
Неизбежным следствием такого развития событий был выход России из Первой мировой войны.



Глава 7. Вторая война, она же гражданская

Вторая война, она же гражданская, для меня, как и для большинства фронтовиков, волею судьбы оказавшихся осенью 1917 года на фронте, в окопах, плавно перетекла из Первой мировой. К этому времени  Временное правительство потеряло всякий авторитет в стране. Армия, руководимая в основном бездарными генералами, терпела поражение за поражением. С фронта в тыл шли бесконечные эшелоны с ранеными. На фронт в качестве пополнения отправлялись наскоро обученные бородатые ополченцы  с крестом на папахах вместо кокарды.

Несмотря на то, что страна обладала огромными запасами продовольствия, скопившимися на Волге, Урале и в Сибири, Временное правительство оказалось не в состоянии нормально снабжать столицы и действующую армию. На фронте начались так называемые «мясные бунты».

Даже в Москве, которая снабжалась благодаря своему центральному положению лучше, чем Петроград, цены на продовольствие значительно выросли, что привело к волнениям рабочих на многих фабриках и заводах.
 
В 1917 году в России в разное время бастовало свыше двух миллионов рабочих. Последняя искра надежды на удачу вспыхнула над погруженной в отчаяние страной в период прорыва войск Юго-Западного фронта летом 1916 года. Но наступающие армии не были поддержаны соседними фронтами, а бездействие  западных союзников было откровенным предательством по отношению к России. Все поняли, что война для царской России стала безнадежной авантюрой.

Период от февраля до октября 1917 года выявил полную неспособность новолиберальной русской буржуазии управлять государством. После революции 1905 года, когда народ ценой жестоких боев вырвал у самодержавия куцую конституцию, в течение восьми с лишним лет политические деятели новой волны и так называемые «земские» и «городские» деятели на всех банкетах и собраниях повторяли одно и то же: дайте нам власть ; и мы покажем, какой будет Россия!
Наконец они получили власть, так же как и полную поддержку со стороны политических элит Америки. Англии и Франции. Страна, которая стояла на грани полной экономической и военной катастрофы, за несколько дней превратилась в сплошную говорильню. Практически никто не работал и работать не хотел.

Судя по продолжающимся выступлениям, стачкам народ вовсе не собирался, свергнув самодержавие, трудиться не покладая рук для обогащения рябушинских, второвых, аликперовых, абрамовичей, манташевых и  их иностранных компаньонов. Олигархи, крупные капиталисты  и связанная с ней либеральная интеллигенция привыкли к тому, чтобы за них работали другие. Среди этих сверхбогачей особенно отвратительны были те, которые, не прикладывая  особого ума, знаний и стараний, а используя знакомства, взятки для продажных чиновников, разжирели на государственных деньгах за последние трудные для страны годы.

Все законы, ограничивающие деятельность банков, акционерных компаний, монополий, крупных торговых или промышленных компаний, были отменены.
Деньги обесценивались катастрофически, цены соответственно росли. Спекуляция охватила все стороны жизни.

Воровство и грабежи приняли характер стихийного бедствия. Ограбили патриаршую ризницу. Милиция, набранная из студентов, меньшевиков, эсеров и добровольно вступивших в нее жуликов, взяточников, не в состоянии была поддерживать даже подобие порядка.

Начали возникать комитеты домовой охраны, которым выдавали сабли и револьверы, реквизированные у городовых. Во всех более или менее крупных домах подъезды к вечеру закрывались и жильцы по очереди несли сторожевую службу. Какой-нибудь присяжный поверенный, видевший револьвер только в качестве вещественного доказательства в суде, получал наган и вместе с преподавателем гимназии, вооруженным «селедкой» , или бухгалтером из банка шел на ночное дежурство. Так как жильцы сомневались в боеспособности такой охраны, то в наиболее богатых домах нанимали для этой цели офицеров, наводнивших крупные города. Выступая в качестве платных телохранителей богатых людей в тылу, в то время как на фронте продолжались бои, особенно летом и осенью семнадцатого, они еще больше способствовали озлоблению населения против офицерского сословия.

Продажа спиртных напитков, запрещенная царем на время войны, возобновилась явочным порядком. Кабаки и ночные кабаре росли как грибы после дождя и открыты были до утра. Могучая армия спекулянтов, офицеров тыловиков и «земгусаров»  устраивала в них настоящие оргии.

Армия распадалась с необыкновенной быстротой. Толпы дезертиров устремились в тыл. Находившиеся в госпиталях солдаты не хотели идти на фронт. Множество офицеров не возвращались в свои части и оседали в тыловых городах.

Работая после гражданской войны во «Всевоенобуче»  я встречал документы военного ведомства того времени, а именно начальника  мобилизационного управления московского военного круга полковника Сташевича, который рапортовал вышестоящему начальнику: «… в Москве на временном учете штаба округа находились, в период с 1 июня по 1 сентября 1917 года,  около пятнадцати тысяч офицеров. Еще порядка десяти тысяч, которые, приехав в «первопрестольную», вообще не становились ни на какой учет» .

Правда, штаб округа создал «комиссию по борьбе с дезертирством». По вечерам члены комиссии носились на грузовиках по городу и проводили облавы в общественных местах – театрах, ресторанах, кафе. Солдаты не ходили в эти места. Что же касается офицеров, то они, как правило, не задерживались в таких случаях. Это были те офицеры, которые не хотели возвращаться на фронт, но и не думали отказываться от преимуществ своего звания. Любители кабаков, казино, бильярдных и кафешантанов, они плавали как рыба в воде в мутной пене тыловых спекуляций, тогда как их товарищи вместе с солдатами валялись на фронтах в сырых окопах и гибли за свою Родину.

Впрочем у штаба округа были свои соображения, по которым он смотрел сквозь пальцы на этих офицеров. В предвидении возможного столкновения с революционными массами третий по счету командующий округом полковник Рябцев надеялся, что хотя бы часть этих кафешантанных завсегдатаев в решительную минуту возьмется за оружие.

Одновременно с этим создавались «батальоны смерти» из молодых людей, носивших нашивки на рукавах  с изображением черепа и перекрещенных костей. Эти «опереточные» войска, а также «земгусары» могли похвастаться только пьяными дебошами в кабаках; в приличные рестораны эту публику старались не допускать, тем не менее, именно они составляли стратегический военный резерв московской городской думы.

В конце октября 1917 года я вместе своими товарищами-однополчанами – латышами и небольшим отрядом моряков-балтийцев – по поручению ревкома Северного фронта прибыл в Москву. Здесь сложилась сложная обстановка, так как были сильны позиции эсеров и анархистов, имеющих большую поддержку в запасных полках московского гарнизона и конституционных демократов, поддержанных богатым московским  купечеством. Задача была помочь нашим товарищам, в том числе агитацией с целью привлечения солдат военного гарнизона и для усиления вооруженных рабочих дружин, являющихся военной основой  Московского военно-революционного комитета (МВРК).

Я был рад приехать снова в Москву. Увидеть родных и знакомых. Просто побыть дома и окунуться в мирную жизнь. За несколько последних месяцев навалилась такая усталость и моральная, и физическая, что просто требовалось на какое-то время сменить обстановку, привести себя в порядок, наконец, просто выспаться и нормально пообедать. За полгода я похудел килограмм на пятнадцать - двадцать, и в основном потерял не жир, а именно мышечную массу, что для спортсмена-тяжелоатлета приводит к разбалансировке механизма обмена веществ организма.
Поездке в Москву предшествовали важные события, которые по существу разделили хрупкое согласие между солдатами и офицерским корпусом, сложившееся в латышских частях летом 1917 года. Это способствовало  тому, что латышские части стали наиболее надежными на Северном  и Северо-Западном фронтах, которые сдержали наступление немцев на Ригу и Петроград. Однако летом семнадцатого года начали происходить события, которые могли кардинально изменить не только политическую, но и национальную карту России.

В Российской империи проживало около 140 народов, отличавшихся друг от друга по языку, обычаям, образу жиз¬ни, уровню развития. Русских было всего 45 % всего населения.

Если даже не учитывать малочисленные племена Севера, Сибири и Дагестана, Российскую империю населяли люди финно-угорской, славянской, германской, тюркской, карт¬вельской, маньчжуро-тунгусской, китайской, монгольской групп языков.

Это были люди разных цивилизаций: протестантской, католической, православной, мусульманской, буддийской. Поляки, немцы, прибалты и финны считали себя европей¬цами. Русские и большинство украинцев считали себя ско¬рее «особой Европой», наследниками Византии.

Из мусульман европейцами признали бы себя разве что образованная верхушка казанских и крымских татар. Большинство из них тяготели к другим мусульманам, жившим за пределами России.

Казахи, киргизы, сибирские татары и хакасы тяготели к Средней и Центральной Азии, буряты — к буддийской Монголии.

По сравнению с этой пестротой австрийские немцы, венгры, чехи, словаки, русины, южные славяне Австро-Венгрии кажутся просто единокровными братьями.

Это были люди разных эпох. Варшава, Вильнюс, Ревель, Таллин, Рига, Хельсинки были вполне европейскими город¬скими центрами. «В России по-настоящему цивилизован¬ными городами можно было назвать только Петербург и, с известными натяжками, Москву. Отдельные черты цивилизованности можно было заметить и в других крупных городах». В числе этих городов с «отдельными чертами циви¬лизованности» — не только русские Ярославль и Иркутск, но и Киев, Минск, Казань, Тбилиси, Ереван.

За пределами этих городов простиралось море деревень и маленьких городков, где жизнь шла по канонам аграрно-традиционного общества (причем разноплеменного, с раз¬ными традициями, языками и религиями).

В горах Кавказа, степях Казахстана и Киргизии, на Памире и у народов Севера и Сибири не окончился еще родоплеменной строй. Для них феодализм оставался светлым завтрашним днем.

А в глубинах Сибирской тайги, на побережье Ледови¬того океана, еще не кончился каменный век. Еще в начале XX века в погребения чукчи клали карабин, кидали стреляные гильзы, а женщинам клали большое каменное скребло — выделывать шкуры китов и моржей. Когда во время гражданской войны прекратился завоз товаров для жите¬лей полуострова Таймыр, они без особого труда перешли на охоту с луком и стрелами, а наконечники для стрел вы¬делывали как из железа, так и из камня.
Далеко не все народы вошли в состав Российской им¬перии добровольно. Поляки никогда не хотели быть частью этой империи. И большинство мусульман не хотели.

Ко второй половине XIX века все громче стали раздаваться голоса раньше молчавших народов. Эстонцы, латыши, грузины, молдаване, крымские и казанские татары ; они все тверже заявляют о своем праве на автономию. Как правило, даже рьяные националисты не все хотят отделяться от России — но все хотят автономии. От права преподавать в школах на своем языке до ведения на национальном языке официальных документов и права принимать хотя бы часть решений. То есть происходило примерно того же, что в Австро-Венгрии.

Ни правительство, ни образованный слой России в упор не хотели видеть этого постепенного, мяг¬кого, но явственного распада империи.

До рождения Советской республики только мусульмане Средней Азии и поляки однозначно хотели выхода из Российской империи. Остальных автономия пока устраивала. «Развод» мог быть спокойным и мирным.

Но… не будем забегать вперед, заложенная мина замедленного действия когда-нибудь обязательно должна была сработать. Время и место? Это зависит как от внутренних, так и от внешних факторов. Внутренние факторы – это прежде всего бедность и бесправие определенной части населения и одновременно показная роскошь «элиты», как она любит себя называть, т.е. незначительной части общества, наиболее вороватой, бессовестной и приближенной к коррумпированной власти. Внешние факторы – это целенаправленная работа «мировой закулисы» , как ее определил великий русский философ И.А. Ильин, осуществляемая посредством финансовых инструментов и через  спецслужбы иностранных государств.

К лету семнадцатого года наибольшая часть Прибалтики была уже оккупирована немцами, в том числе и часть Латвии. Все это не могло не сказаться на тех глубинных национальных процессах, которые бурлили на окраинах Российской империи. В Прибалтике эти процессы происходили по-разному, так как имели разные исторические корни.

Эстония была полностью оккупирована немецкими вой¬сками только в феврале-марте 1918 года. Немцы не препятство¬вали проведению выборов. Главой эстонского народа стал журналист и юрист Константин Пяте. В 1906 году он пре¬следовался за издание националистической газеты и был вынужден эмигрировать из Российской империи. Вернулся в 1909 году, снова стал издавать газету, в 1910-1911 гг. сидел в тюрьме. Именно Пяте в ноябре 1918 года в Риге под¬писал договор о передаче власти Германией Временному правительству Эстонии. При отступлении русской армии эстонцы оставались дома и практически не эвакуировались в глубь России.

На фронте было всего несколько эстонских батальонов, которые после Октябрьской революции оставили свои позиции и мирно разошлись по домам.
Они практически в дальнейшем не участвовали в политических и военных событиях, произошедших в последующие годы.

Иначе складывалась ситуация в Литве. Территория Литвы уже к концу 1915 года оказалась полностью оккупирована немцами. При этом 300 тысяч человек ушло с русской армией на восток. Литва была наиболее тесно связана с Россией. Это были династические связи, в некоторой степени религиозные и экономические. Тем не менее, в сентябре 1917 года Литовский совет заявил о «вечных союзных связях Литовского государства с Германией». Насколько этот совет мог высказываться иначе ; вопрос сложный. 16 февраля 1918 года Литовский совет издал Акт о независимости. Летом 1918 года на престол Литвы позвали немецкого принца фон Ураха.

Поздней осенью 1918 года Красная Армия перешла в наступле¬ние, и в декабре 1918 года овладела большей частью Литвы. 22 декабря 1918 года Совет Народных Комиссаров Литвы утвердил Декрет Советской власти о признании независимости Советской Литвы. В российской армии литовских частей не было, а призванные по мобилизации служили, как, например, воронежские мужики, в обычных частях.
Весной 1917 года в Латвии возникло такое же двоевластие, как и в России. Создаются советы, а часть «приличных» людей присягает Временному правительству.
Проблема осложняется национальным вопросом... В Прибалтике немцы жили веками, с XIII—XIV веков т.е. фак¬тически являлись коренным населением. Дворянство и городское бюр¬герство, немцы были образованнее, богаче и культурнее ко¬ренного населения. Во многом «немец» и «буржуй» были понятия родственные.

Как относиться к этому факту? В Эстонии никто немцев не пытался дискриминировать. В Латвии же быть немцем стало так же опасно, как в России ; дворянином.

Летом 1917 года горят помещичьи дома ; дома немцев. Аграрный переворот и «борьба за справедливость» в горо¬дах Латвии окрашены в цвета германофобии.
В начале декабря 1917 года прошел II съезд Советов рабо¬чих, солдатских и безземельных депутатов. Он объявил о переходе всей власти советам, о реализации в Латвии Де¬крета о земле и других ленинских декретов. Среди прочего он принял в состав Латвии несколько уездов Витебской губернии ; объединил в рамках одной совет¬ской республики всех латышей.

Почти одновременно, в декабре 1917 года ВЦИК издает Де¬крет о признании независимости Советской Латвии. Начи¬нается переворот, поддержанный Красной гвардией.
Была и другая тенденция. В августе 1917 года гене¬рал  Корнилов сдал Ригу немецким войскам. К февралю 1918 вся территория Латвии оказалась оккупирована немцами. При уходе немцы поступили так же, как в Эстонии, ; они передали власть избранному Временному правительству во главе с К. Ульманисом.

В разное время в российской армии одновременно служили до 20 тыс. выходцев из Латвии. Были созданы не только 1-я и 2-я Латышские бригады, но и 5-я отдельная Латышская дивизия, которая хорошо себя зарекомендовала в боях за Ригу и побережье Финского залива.

В латышских частях сильны были не только националистические идеи, но и социал-демократические. Значительная часть военнослужащих, в том числе и офицеров, поддерживала революционные настроения, царящие в армии. Особенно это касалось событий, связанных с буржуазно-демократической революцией в феврале семнадцатого года. Некоторая часть солдат и даже офицеров перед октябрьскими событиями покинула окопы и ушла домой, причем немцы этому совершенно не препятствовали, разрешали свободный проход до места жительства, но без оружия. Однако часть солдат, активистов революционных преобразований, верящих в то, что после установления советской власти в России то же произойдет и в Латвии, осталась и активно поддерживала Советское правительство.

Вот с такими солдатами, активно поддерживающими революционные преобразования в России, я приехал в Москву. К этому времени, увидев, что происходит со страной при Временном правительстве, в котором наибольшую роль играли так называемые либералы-реформаторы, я принял для себя единственно правильное решение – полностью признал основную идею большевиков ; власть народу!
За несколько дней до поездки со мной произошел неприятный инцидент, который в то время мог закончиться трагично, но который только утвердил меня в принятом ранее решении.

На одном из дивизионных митингов комиссар Временного правительства меньшевик В.С. Войтинский, который объезжал фронт и пропагандировал политику правительства, выступил перед собравшимися с призывом «Защищать родину и свободу до последней капли крови!» и не слушать «изменников большевиков», которые провозгласили «Долой войну!», «Долой буржуев!», «Землю крестьянам!», «Фабрики рабочим!». Если учесть, что царская армия на 85 % состояла из крестьян, которые хотели быстрее попасть к себе в деревню, чтобы участвовать в дележе земли, который начался после Февральской революции, то такой призыв был чрезвычайно понятен и актуален.

После выступления Войтинского, я попросил слова как член солдатского комитета, что солдаты не считают большевиков изменниками и требуют освобождения всех арестованных во время июльской демонстрации в Петрограде и солдат, задержанных на антиправительственных митингах. Среди последних были и члены солдатских комитетов различных частей Северного фронта.

Митинг, как мне помнится, закончился принятой резолюцией к правительству о скорейшем прекращении войны. Митинг как митинг, таких за два последних месяца набралось десятка два. Однако через пару дней меня вызвали в «Искоборсев»  в Псков с тем, чтобы по прибытии туда зарегистрироваться в  комендатуре штаба фронта.

Дежурный комендатуры, капитан, посмотрев на извещение о вызове. заглянул в какой-то список и нажал кнопку вызова. Вошел поручик.
; Направьте его в тюрьму, согласно распоряжению комиссара фронта, ; сказал капитан и стал писать сопроводительное письмо.
Я стал возмущаться, но ничего не помогало. Из караулки на шум прибежали двое казаков, урядник и хорунжий.
; Да вы не волнуйтесь, ; успокоил меня капитан. – Возможно, что это недоразумение. День, два, – все выяснится и вас освободят. Или расстреляют, – добавил с усмешкой хорунжий.
Я посмотрел на него. Офицерик был какой-то худосочный, лицо желтое, наверное, печень больная или лихоманкой страдает, как говорили мои солдаты, ничем не похож на казака, как, например, его сослуживец урядник. Наверняка станичники – подумалось мне.
; Почему в городскую тюрьму? ; мрачно спросил я.
; На гарнизонной гауптвахте все занято –  уточнил подпоручик.
«Если этот желтолицый будет меня по дороге доставать, набью морду», –подумалось мне.
Но конвоировал меня «ударник», возможно, из студентов-добровольцев. Держа винтовку наизготовку, он время от времени повторял:
; Иди, иди большевик, пошевеливайся!

Взвинченный от разговора в комендатуре и к тому же возмущенный, что мне угрожает какой-то мальчишка, я неожиданно повернулся и, когда он испуганно уткнулся мне в грудь, вырвал из рук добровольца оружие и размашисто, но не очень сильно ударил его в ухо. Он упал и закричал.

На улице было полно военных и штатских. Развитие ситуации могло быть не предсказуемо. Инцидент надо было срочно уладить. Мне даже стало жаль парнишку, по сути дела, на его месте я видел остряка-хорунжего. Задел он меня здорово. Видел я таких остряков раньше, да и после, когда легко, как бы походя, они обрывали человеческие жизни, не испытывая при этом сожаления. Правда, когда речь заходила об их жизни, они становились более серьезными, некоторые плаксивыми, умоляющими сохранить им жизнь и лишь единицы до конца «держали марку».

Помогая «студенту» подняться, я даже отряхнув его, похлопав рукой спортсмена-гиревика  по его тощему заду. «Ударник» из бледного сразу превратился в красного и стал энергично отряхиваться сам.

; Граждане ничего интересного, проходите, ну упал человек, с кем не бывает, ; я взял студента под руку, повесил винтовку на плечо и мы не спеша пошли по улице.
В итоге этой истории я просидел в тюрьме недели две, и только вмешательство солдатского комитета спасло меня от военного суда.

Вернувшись в часть, я и получил задание вместе со своими товарищами отбыть в Москву. В Петрограде мы встретились с моряками, и вместе с балтийцами сели на поезд. Если не считать слишком веселого настроения матросов во время поездки, то доехали мы без приключений, спокойно.

Под моей командой было 30 человек из нашей 2-й Латышской стрелковой бригады. Народ я отбирал сам, среди добровольцев, которых набралось полсотни человек. Все поддерживали программу большевиков. Это были надежные фронтовые товарищи, и единственным недостатком нашего отряда было то, что половина бойцов плохо говорила на русском.

А вот среди наших попутчиков-балтийцев такого единомыслия не было. Как я понял из разговоров с ними, там были и большевики, правда в меньшинстве, и меньшевики, в большинстве, попадались и анархисты. Народ разношерстный, но в избытке имевший революционный энтузиазм, готовый с половиной поезда тут же побрататься, а другую половину расстрелять тут же за станционным пакгаузом. Командовал моряками комендор Хохлов с эсминца «Бедовый». Это был среднего роста человек с тяжелым немигающим взглядом. Создавалось впечатление, что он в силу своей военной специальности смотрит на человека через прицел своего орудия. Он сразу попытался поставить себя старшим нашего небольшого отряда, но, встретив спокойный и решительный отпор с моей стороны, сделал вид, что ничего не произошло.

Мы договорились с Хохловым не злить военные патрули на станциях,  из вагонов никого не выпускать, но и патрули в наши вагоны не пускать.
Надо сказать, что для человека, приехавшего в Москву из Петрограда или с фронта, Москва казалась спокойным городом.

Даже расстрел июльской демонстрации в Петрограде и связанные с ним события мало отразились на московской жизни. По-прежнему выходил орган большевиков «Социал-демократ». Не было никаких арестов. Дело ограничивалось тем, что посторон¬ним запретили доступ в казармы, а на улицах не разрешалось проводить митинги.

Коренные москвичи жили, как раньше. Театры были переполнены; в «Московском литературно-художествен¬ном кружке» по вечерам собирались деятели искусства, литераторы с четырех часов дня заполняли кафе «Бом». Почти не изменился и внешний вид улиц. Колокольный звон полутора тысяч церквей, монастырей и часовен утром и вечером раздавался в воздухе. Достаточно было пройти от Иверской часовни, что стояла при въезде с ули-цы Тверской (Горького), на Красную площадь, а оттуда в Кремль и на каждом шагу вам попадались здоро¬венные монахи и профессиональные нищие в веригах, заросшие волосами, покрытые коростой и язвами, юроди-вые, припадочные, хромые, безрукие...

Поблизости, от угла, начинался Охотный ряд. Теперь трудно себе представить, что в самом центре европейско¬го города помещался бесконечный ряд палаток, заваленных грудами рыбы, птицы, мяса и овощей, иной раз и не первой свежести, так что покупатель по запаху мог найти местонахождение нужного товара, ; где продают сельди, а где мясо или соленые огурцы. Перед палатками топтались чудом уцелевшие от всех мобилизаций «молодцы-охотнорядцы» ; знаменитая категория, ; из которых выхо¬дили в крещенские дни участники кулачных боев на льду Москвы-реки, а когда-то формировались еще и банды погромщиков для разгона рабочих демонстраций и студен¬ческих сходок. Молодцы эти зазывали покупателей, хва¬тая их за полы и расхваливая свой товар.

Окраины города полностью сохраняли самобытные черты старой Москвы ; маленькие деревянные домики, окруженные садами, и колодцы, из которых воду носили на коромыслах.

Кроме нескольких улиц, мостовые вымощены были крупным булыжником. Основным средством передвиже¬ния являлись извозчики. Обычно и извозчик, и седок долго торговались перед поездкой. Потом такой «Ванька», в си¬нем кафтане, перепоясанном цветным кушаком, и в картузе, из-под которого вихры торчали во все стороны, зи¬мою в санках, запряженных унылой лошаденкой, медленно тащился, ныряя в бесчисленных снежных ухабах, а летом гремел железными ободьями коляски по булыжным мостовым.

Зато в центре, от Столешннкова переулка до Петровки и далее по Кузнецкому мосту до Лубянки, все было покрыто асфальтом и освещено электричеством.
Витрины роскошных магазинов сияли. Здесь уже не было ничего русского. Магазины французских вин «Депре» и «Леве», крупнейший в России универмаг «Мюр и Мерилиз», «Американский магазин обуви», «Английский мага¬зин готовых вещей», кондитерские ; «Трамбле», «Сиу», «Эйнем», французские магазины духов ; «Брокар», «Роше», швейцарские магазины часов ; «Габю»   и  «Мозер».
Идя по этим центральным удинам, прохожий читал иностранные вывески ; «Жак», «Вандраг», «Луи Крей¬цер», «Фохст», «Гилле и Дитрих», «Шанкс», «Фаберже», «М. и И. Мандель», «Сан-Галли», «Шансон и Жаке», «Дациаро», «Ф. Швабе», «Пихлай и "Гранд», «Зингер», «Ко¬дак», «Патэ», «Герц», «Жан», «Поль», «Лионский кре¬дит» ; и думал: «А где же здесь что-нибудь русское?»
«Русское», то есть русские фирмы и русские купцы, было оттиснуто дальше ; в Верхние торговые ряды, в Зарядье, на Ильинку.

Разумеется, цены в этих роскошных магазинах были таковы, что не только рабочий человек, но и средний служащий или интеллигент не в состоянии были там что-нибудь купить. Даже попасть в некоторые магазины плохо одетому человеку или солдату было невозможно.

Несмотря на явный распад власти  и  большевизацию масс, буржуазия в Москве чувствовала себя  гораздо уве¬реннее, чем в Петрограде.  Правда,  в районных  Советах и районных думах перевыборы дали преимущество боль¬шевикам, но в двух городских Советах рабочих и солдатских депутатов, существовавших в отличие от Петрограда раздельно, положение было иное. Даже после того, как под давлением рабочих комитетов, в сентябре эти Советы проголосовали за большевистскую резолюцию, все-таки перевыборы их, дав незначительный перевес большевикам в Совете рабочих депутатов, оставили в солдатском Совете преимущество эсерам. Они получили там 26 мест, большевики ; 16, меньшевики ; 9 и беспартийные ; 9.

Что касается Городской Думы, то она оставалась цитаделью буржуазии. Ее председатель эсер В. Руднев был одновременно и председателем «Союза земств и городов».   Он как бы объединял вокруг себя довольно широкие крути буржуазии, городских и земских деятелей, близкой к ним интеллигенции. Левые эсеры по основным политическим вопросам склонялись к большевикам, но одновременно были за сохранение кустарной предпринимательской деятельности.

Меньшевики посредничали между всеми лагерями, стремясь удержать большевиков от выступления. Впоследствии они ухитрились одновременно состоять и в Военно-революционном комитете (ВРК), и в буржуазной Думе.

Еще 5 сентября объединенный пленум обоих Советов принял решение о немедленном вооружении рабочих и организации Красной гвардии. Среди московских рабочих были боевые традиции первой революции. Наконец, письма Ленина, адресованные ЦК большевиков и разосланные в середине сентября, содержали тщательный план организации восстания и законченную программу политических и экономических мероприятий после победы.

Руководствуясь этими документами, Московский комитет партии и его военная организация проделали огромную работу. К октябрю выборы в Городскую Думу и перевыборы полковых и ротных комитетов показали, что девяносто процентов солдат проголосовали за большевиков. Рабочие дружины в Москве были готовы к вооруженному восстанию, но положение их было иное, чем Петрограде.

Большинство московского пролетариата составляли текстильщики. Недаром Красная Пресня была крепостью вооруженного восстания 1905 года. Однако рабочие, как правило, не пользовались отсрочками по призыву в армию, как это было в Петрограде на крупнейших предприятиях. Уходящих в армию текстильщиков заменяли крестьянами и крестьянками, стараясь при этом подби¬рать наиболее малограмотных.
Из состава Московского гарнизона только одна треть находилась в строю. Все остальные были приписаны к предприятиям, обслуживавшим фронт. Таким образом, из трех солдат по крайней мере двое не имели даже винтовок. Но и в строевых частях было два состава ; переменный и постоянный. Переменный (преимущественно старшие возрасты) после краткосрочного обучения на¬правлялся на фронт. Постоянный (офицеры, подпрапорщики, фельдфебели, унтер-офицеры) прочно осел в Москве.

Оседали москвичи из состоятельных семейств, иной раз великолепно знавшие военное дело. Кроме этого, в Москве было два военных училища, шесть школ прапорщиков, четыре кадетских корпуса. Еще в период Всероссийского Государственного совещания в Москву был вызван 7-й Сибирский казачий полк, а в Калугу позднее переброшен 4-й Сибирский казачий полк.

Склады оружия, боеприпасов и продовольствия охранялись штабом округа довольно тщательно. Короче говоря, полковник Рябцев далеко не похож был на командующего Петроградским военным округом полковника П. Полковникова, так же как и В. В. Руднев, мало походил на Петроградского городского голову, беспомощного старика Г. И. Шрейдера. К тому же меньшевики, эсеры и сам Рябцев усиленно распространяли слухи, что командующий округом признает демократию, подразумевая под этим решения, вынесенные большевиками, меньшевиками, эсерами и трудовиками.
Примерно обо всем этом и шел разговор, при котором мне пришлось присутствовать в Московском комитете партии. Спорили о том, можно ли мирным путем договориться о переходе власти к Объединенному Совету или придется драться.

Теперь это может показаться странным, но в октябре 1917 года подобные споры происходили в Москве почти повсюду. Позднее, во время боев, Московский Военно-революционный комитет дважды пытался договориться с Рябцевым и Думой. Но это привело к излишним жертвам, потому что белые, обманным путем захватив Кремль и расстреляв часть солдат 56-го полка, продолжали сопротивляться до окончательного разгрома, т.е. до 3 ноября.

Мне казалось наиболее вероятным, что с падением в Петрограде Временного правительства власть в Москве механически перейдет к Объединенному Совету. Хохлов, посмеиваясь, говорил, что еще не бывало случаев, когда буржуазия отказывалась бы добровольно от власти. Мы спорили, горячились.

; Ну, а Февральская революция? ; спрашивал я.
; Февральская революция помогла буржуазии избавиться только от монархического строя, дискредитировавшего себя. А капиталисты как они были, так и остались.
; Стало быть, я помогаю капиталистам?
; Про тебя я ничего не говорю, а что касается правых эсеров, то достаточно посмотреть на Керенского и Савинкова. Они еще немало прольют рабочей крови.
; Меньшевики не лучше, ; сказал я. ; Спасибо Войтиискому ; покормил я тюремных вшей. По-моему, все это бесполезные разговоры. Надо захватить оружие, вооружить рабочих и разогнать Думу. Рано или поздно придется это сделать.

Мы продолжали спорить, а я все больше понимал, что с каждым днем становилось все ясней не только для меня, но и для многих. Да, народ в основном избавился, наконец, от оборонческих иллюзий. Народ перестал признавать Временное правительство и его власть. Он не хотел больше вести войну и решил сам управлять государством. Единственной формой такой власти могла быть власть советская, и единственной партией, которая могла руководить этой властью, была партия большевиков.

В середине октября стало известно, что под предлогом частичной демобилизации начальник московского военного округа полковник Рябцев приказал расформировать шестнадцать запасных полков, а нижних чинов, специалистов и рабочих отправить на фронт.

Все вокзалы были забиты солдатами. Одни с мешками за плечами осаждали поезда, стремясь скорее вернуться в деревню; другие шли под конвоем на запасные пути, где стояли эшелоны для отправки в действующую армию.

На Кузнецком мосту, в кафе «Сиу», царило радостное оживление. «Земгусары», спекулянты и репортеры буржуазных газет, перебивая друг друга, делились новостями.

; Вы слышали? Рябцев начал «чистить» Москву.
; В Калугу прибыли с Западного фронта драгуны, казаки и «ударники» с артиллерией...
; Для чего?
; Двигаются на Москву...
Толстый господин, поставив чашку с шоколадом на стол, развел руками.
; Господа, но зачем они нам? В Москве совершенно спокойно. А эти «ударники» и их офицеры ведут себя, я бы сказал, совершенно непристойно... Вчера я ужинал в «Славянском базаре» с дамой... Пришлось уйти. Нахально, не спрашивая, садятся к столу, пристают к женщинам...

Сидевший против него пожилой худощавый журналист в потертой визитке завопил так, что замолкли все посетители.
 Да вы что, с неба свалились? Рабочие бастуют, солдаты волнуются... Неужели вы не знаете, что большевики хотят захватить власть?
Толстый господин вздохнул.

; Не знаю. Во всяком случае, они не устраивают скандалов в публичных местах...— Он повернулся к официантке. ; Получите!
29 октября Москву облетело известие, что в Калуге «ударники», драгуны и казаки разгромили местный Совет солдатских депутатов и арестовали всех присутствовавших на заседании.

Это событие произошло сразу после письма Каменева и Зиновьева, опубликованного в петроградской прессе, о том, что они не согласны с решением ЦК большевиков о необходимости вооруженного восстания в данный момент.

В тот же день состоялось совместное заседание Советов, где была принята резолюция, предложенная большевиками. Все буржуазные газеты, начиная о «Русского слова», вышли с заголовками: «Постановление московских Советов о захвате власти». Рабочие Красной Пресни со знаменами и лозунгами «Вся власть Советам» прошли на Ходынку, где к ним присоединились солдаты, а потом на Ваганьковское кладбище. Там, на могиле Баумана, состоялся грандиозный митинг.
Возвращаясь с этого митинга, я встретил моего старого знакомого, известного хирурга Ивана Павловича Шустова, который сыграл такую большую роль в моей судьбе, уговорив окончить курсы военных фельдшеров, что в дальнейшем и провело меня по всем фронтовым дорогам. За эти два года, что мы не виделись, он сильно постарел. Я слышал, что на фронте у него погиб сын, артиллерийский офицер. Это был уже почти старик, с большой бородой. Ходил он медленно, опираясь на палку с резиновым наконечником. Он стоял на углу Петровки и Каретного ряда и разговаривал с мужчиной лет пятидесяти с лишним, бородатым, усатым, в пенсне на черной ленте и с черной шляпой на голове. Шустов подозвал меня к себе, продолжая разговаривать:

 ; Уважаемый Павел Карлович, ваше дело заниматься небесными светилами, а мое ; грешными телами. Ну, куда это годится? Вы начнете стрелять ; в вас будут стрелять. Привезут ко мне, придется оперировать. Не лучше ли нам, как раньше, по вечерам пить чай и играть в шахматы. Собеседник хирурга сердито фыркнул и сказал:
; Я бы, конечно, предпочел читать лекции и заниматься астрономией, но дело-то заключается в том, что если власть не перейдет к Советам, то Временное правительство погубит Россию окончательно. Произойдет это не без по¬мощи нашей интеллигенции, которая до сих пор не в состоянии понять, что единственная партия, могущая построить общество на научной основе, это партия большевиков.
Старый хирург вздохнул.
; Ну что же, дорогой профессор, переубеждать я вас не собираюсь, а все-таки поберегите себя...
Когда они распрощались, Шустов повернулся ко мне:
 ; Ну, Михаил, проводите меня немножко.

Мы прошли несколько шагов молча, потом старик задумчиво сказал:
— Все это не так просто. Говорят, большевики ; это Царство черни. А вот вам профессор Штернберг ; светлая голова. Он-то, конечно, знает, чего хочет. И Ленин, мне кажется, обладает умом проницательным. А нынешнее Временное правительство ; адвокатишки, купчишки, вчерашние лабазники, вперемешку с болтунами ; кадетами, националистами и эсерами. Эсеры будто бы представляют крестьянство. А я вам говорю, как медик, ; это партия истериков. Крестьянин же наш человек хозяйственный, медлительный, и ему на Керенского трижды наплевать, ему земля нужна...

Мы дошли до старинного, вытянувшегося вдоль сквера здания больницы. У ворот, расставаясь со мной, Иван Павлович добавил: «Только бы обошлось без кровопролития... Всю жизнь оперирую людей и не могу привыкнуть к их страданиям».
Приподняв шляпу при прощании, он медленно направился к каменному крыльцу больницы. Походка его была тяжелой и уже какой-то старческой. Я поразился, как сдал этот когда-то сильный и жизнелюбивый человек за эти два года.
Центр города продолжал жить по-прежнему. Бойко торговали магазины, кафе и рестораны были переполнены. Несмотря на то, что отдание чести в армии было отменено, «ударники» и юнкера при встрече с генералами «печатали шаг» и за три метра делали полуоборот и становились во фронт.

В то время как околовоенная публика, причисленная к московскому гарнизону, забавлялась игрой в армию, на окраинах шло братание рабочих и солдат, а большевики лихорадочно готовились к восстанию.

Для нас солдат-фронтовиков, поддерживающих большевиков, работы было непочатый край. Это и охрана Московского Совета, и пропагандистская работа в казармах запасных полков и патрулирование улиц совместно с рабочими дружинами и многое другое.

Полковник Рябцев, получив заверение ставки Верховного Главнокомандующего о том, что подкрепления высылаются, опубликовал приказ по гарнизону за номером 148, усиленно рас¬пространявшийся по городу. Приказ этот напоминал крик испуганного человека, не уверенного в своих силах.

«В обществе и, к сожалению, в некоторой части печа¬ти распространяются слухи, будто бы округу, и в частности Москве, кто-то откуда-то и чем-то грозит. Все это неверно... Стоя во главе вооруженных сил округа и на страже истинных интересов народа, которому одному только служит войско, я заявляю, что никакие погромы, никакая анархия не будут допущены. В частности, в Мо¬скве они будут раздавлены верными революции и народу войсками беспощадно. Сил же на это достаточно» .

А на другой день, 25 октября, одна фраза, сказанная Лениным, предопределила всю дальнейшую судьбу страны. «Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма» .

26 октября москвичи ; те москвичи, которые в четыре часа дня привыкли гулять по Кузнецкому мосту, днем обедать в «Эрмитаже», а вечером после «Кружка» ужинать у «Яра», ; проснулись и узнали, что газет нет. Не было «Русского слова», «Русских ведомостей», «Раннего утра», «Утра России», которые подавались вместе с филипповскими булками к утреннему завтраку.

Дальше началась стрельба. Юнкера, офицеры, попадались и студенты стреляли в рабочих и солдат запасных полков, а те в свою очередь обстреливали их из орудий. Но это были не просто юнкера, офицеры, студенты, рабочие и солдаты. Москвичи из тех, чья жизнь протекала между службой и клубом или между «Литературно-художественным кружком», «Эрмитажем» и «Яром», вдруг с изумлением узнавали, что Юрий Саблин, жизнерадостный подпоручик, сын известного издателя Саблина, примкнул к красными и был легко ранен у Никитских Ворот, в то время как по другую сторону баррикады, на стороне белых, сражался его бывший друг, тоже офицер, который погиб в этом бою.

И такой москвич, до этого времени всю жизнь стрелявший только из бутылок с шампанским пробками в потолок, хватался за голову, принимал валерьянку и, опустив все шторы на окнах кабинета, молча, усаживался в кресло, на котором прибиты были деревянные рукавицы, а спинка изображала дугу с бубенцами под надписью: «Тише едешь ; дальше будешь».

Девять дней шли бои, ухали орудия, трещали пуле¬меты, носились грузовики с людьми, обвешанными оружием. Москвичи прятались в домах. Горничные и кухарки бегали из одного черного хода в другой и страшным шепотом передавали чудовищные небылицы. Так называемые «дамы из общества», лёжа в постелях, страдали мигренями и нюхали соль...

Что касается меня, то я со своей командой, которая достигла за эти несколько дней 120 человек, вместе с матросами Хохлова и некоторыми солдатами из 36-го запасного полка 26 октября утром был направлен к зданию Московского Совета, который помещался в генерал-губернаторском доме на Скобелевской площади.
Мы непосредственно подчинялись заместителю военного отдела Московского Совета П.А. Новикову. Около здания стояла команда самокатчиков и рота, кажется, 193-го пехотного полка и сидели где попало ; некоторые на тротуаре, другие около стен ; группы рабочих, частично вооруженных винтовками. Вместе с ними мы и составляли резерв Московского Совета.

Внутри дома все было забито людьми. Ходили и выходили солдаты, представители районных Советов, фабрик и заводов. Найти Новикова в этой толчее было невозможно. Кто-то сказал, что он уехал в Кремль. Вдруг в одной из комнат я увидел Юрия Саблина, в ремнях, вооруженного шашкой и наганом. Левая рука его была на перевязи. Он разговаривал с каким-то прапорщиком. Прапорщик, небритый, с красными от бессонницы веками и всклокоченными волосами, тыкал пальцем в лежащую на столе карту и повторял одно и то же.

; Основное ; это Тверской бульвар до Никитских Ворот, понимаешь?
; Понимаю, ;  отвечал Саблин.
Кругом на атласных стульях ; это была какая-то гостиная ; сидели рабочие и солдаты. Некоторые были вооружены, другие просто ждали указаний. Не было оружия, и делегаты отдельных предприятий не желали без него возвращаться.
Я подошел к столу и скромно попросил.
; Юрий Владимирович, я хотел бы принять участие… Саблин рассеянно поздоровался со мной.
; Да... да... конечно, вот, пожалуйста. И указал на прапорщика. Прапорщик оглядел меня с явным неудовольствием.

Людей у него было более чем достаточно, и возиться с каким-то вольнопером ему совершенно не хотелось. Потом что-то изменилось на его уставшем лице, он всмотрелся и воскликнул: «Миша, как я рад тебя видеть».

Мы обнялись и расцеловались. Похлопали друг друга по плечам.
Саблин возмужал, стал напористее, в нем появилась командирская жилка.
; Ты не можешь себе представить, но нас так мало осталось за эти два прошедших года.
Хотелось поговорить, узнать про знакомых, но вокруг были люди, которым что-то надо было узнать, приносили документы, требовали какие-то бумаги.
; Давай позже, ; сказал он.
; Сейчас совсем нет времени, сам видишь.
Действительно, стоящий рядом прапорщик уже пытался прервать нашу неожиданную беседу.
; Хорошо, давай по делу, согнав с лица улыбку, ; сказал я.
; У меня отряд в 120 штыков. Прибыл в резерв Московского Совета для усиления, от Краснопресненского Военно-революционного комитета на случай возникновения боевых действий.
; Да никаких военных действий, возможно, и не будет. Сейчас Председатель Московского Совета В. П. Ногин ведет переговоры с командующим округом, так что, вероятно, власть автоматически перейдет к Совету...
; Будет или не будет, добавил я, а у меня 20 бойцов, вчерашних рабочих, винтовок нет. Нужно распоряжение, чтобы вооружить их, ; добавил я.
Саблин выразительно посмотрел на прапорщика, но тот замахал руками.
; Винтовок нет, самому в обрез, ;добавил он.
; Иван Николаевич, ; попросил Саблин. ; Это моя личная просьба. Миша Вальтер мой старый товарищ. Выручи его.

Прапорщик вынул пачку папирос «Дюшес», закурил, потом обратился к рябоватому унтер-офицеру с черными ежистыми усами, сидевшему на стуле у стены.
; Маркин, слышал? Двадцать винтовок и двести патронов, ; добавил он.
Маркин посмотрел на меня и, не сдвигаясь с места, ответил:
; Ладно, когда винтовки привезут...
; Не ладно, а есть, ; поправил прапорщик.
; Вот и я говорю, что есть, ; не унимался Маркин.
; Я тут с утра сижу не жравши!
; Сухой паек привезут вместе с оружием, ; прервал их пикировку Саблин. И, посмотрев еще раз на меня, добавил:
; Миша прими добрый совет, сними ты ради Бога свои погоны вольноопределяющегося, с ними до беды недалеко, подумают, что юнкерские и…
; Вообще сам знаешь, ; сказал он, протягивая мне руку.
; Что с рукой? ; поинтересовался я.
; Царапина, ; он отмахнулся и, улыбнувшись, добавил: ; Надеюсь скоро увидимся.
Размышления мои были прерваны Маркиным, который, пошептавшись с каким-то прибежавшим рабочим, сорвался с места и с криком «Пошли!» бросился к выходу.
У подъезда стоял грузовик с винтовками и несколькими ящиками патронов. Вокруг машины толпились рабочие и солдаты. Два человека ; штатский в очках, шляпе и черном пальто и солдат в расстегнутой шинели ; стояли на грузовике. Штатский держал в руках бумажку, выкрикивая фамилии. Из толпы, окружавшей машину,  кто-то отвечал: «Я!», и тогда он, зачем-то повторяя каждому подошедшему «Порядок, соблюдайте порядок, товарищи!» и, обращаясь к солдату, говорил, сколько винтовок и патронов следует выдать.

Маркин, не отрываясь, смотрел на него и, наконец, не выдержал. Расталкивая окружающих руками, он пробился к грузовику.
; А я где же?
; Порядок!.. — закричал было человек в очках, но тут уставился в список.— Как твоя фамилия?
; Маркин!
; Степан.
; Шестьдесят винтовок и шестьсот патронов.
; Восемьдесят винтовок и патронов восемьсот...
Штатский удивился:
; Почему восемьдесят, почему восемьсот?
; У меня еще один отряд прикомандирован.
; Чье это распоряжение? – не унимался штатский.
; Это распоряжение товарища Саблина, ; ответил за Маркина подошедший прапорщик.
; Еще двадцать винтовок и двести патронов! ; машинально продублировал солдат, выдававший оружие.

Вокруг толпились солдаты, рабочие молодые парни. Они шумели, старались перекричать друг друга, чтобы получить заветное оружие. Но в грузовике осталось всего несколько штук винтовок, которые, как сказал штатский, передаются комендантскому взводу, охраняющему штаб.

Люди вокруг открыто выражали недовольство. Раздавались крики:
 ; Надо идти жаловаться. Присылают людей, а оружия нет.
Штатский, как мог, успокаивал их.
; Товарищи, поймите, завтра, может быть, у нас будет сколько угодно оружия и патронов. Но пока их нет, понимаете, нет!
Я оглянулся и позвал взводного унтер-офицера Бирштаниса, который неплохо знал русский и который был назначен командиром взвода присоединившихся к нам рабочих.
; Оружие раздать, – приказал я. – Патронов по 10 штук на человека. Экономьте патроны.
; Взвод, ко мне!
«Взвод», состоявший из двадцати рабочих, преимущественно пожилых текстильщиков, и ожидавший тут же, на площади, стал получать винтовки и патроны.
Затем, выйдя вперед, Бирштанис крикнул раскатисто:
; Становись! Стройся в одну шеренгу! По порядку номеров рассчитайсь!
Рабочие кое-как построились и начали счет по порядку.
Бирштанис усердно командовал.
; Напра-во! Ряды здвой! На пле-чо! Не так берете! Отставить! В три приема надо брать. Смотри на меня! Шагом марш!
Когда отряд двинулся, я догнал Бирштаниса, который шел первым номером справа, и сказал:
; А теперь я стану на твое место, веди остальной отряд! И не отставать.
Согласно приказу, мы должны были охранять телефонную станцию в Замоскворечье и типографию, принадлежавшую по иронии судьбы отцу Саблина, в которой печатались «Известия Военно-революционного комитета».

Основную часть отряда я отправил с Хохловым к телефонному узлу, а с новенькими остался у типографии. Она помещалась в пристройке во дворе большого дома.
Дом имел четверо ворот; внутри двора ; множество зданий и пруд. Для того чтобы удержать такое здание, нужна была целая рота, не меньше десятка пулеметов и необходимое количество ручных гранат.

Вначале было решено у каждых ворот поставить по часовому, так же как и у входа в типографию. Когда я через полчаса пошел проверять посты, то у ворот, выходивших на Неглинную, увидел часового, который сидел на взятой у кого-то табуретке и мирно разговаривал с хорошенькой горничной. Другого часового я вообще не нашел. Оказалось, что он пошел напротив в чайную купить курева.

Третий сидел на тумбе, держа винтовку между ногами, и курил. Четвертый, увидев меня, спросил, когда же его сменят, потому что у него затекли ноги. Взбешенный, я вернулся в типографию и, застав Бирштаниса читающим газету, сказал ему:
; Слушай меня внимательно! Согласно уставу, часовые бывают одиночные и парные, наружные и внутренние. Часовому запрещается садиться, спать, есть, пить, курить, разговаривать. Часовой сменяется через каждые два часа, а в сильные морозы и при жаре через час. Часовой обязан ничем не отвлекаться от надзора за постом, не выпускать из рук и никому не отдавать своего ружья, за исключением...
; Знаю, ; перебил меня он, ;  но я ничего не смог с ними сделать.
; Теперь ты меня послушай взводный.
; Парень ты хороший. А рассуждаешь по-старорежимному.
; Это почему же?
; А потому. Соображения у тебя нет. Нас всего двадцать человек. Из них половина винтовки в руках не держали. И потом, может рабочий в первый раз неподвижно, винтовка к ноге, простоять два часа? Да никогда в жизни!
; Ну и что же?
; А то же. Часовые эти для виду, чтобы все знали ; здесь революционные войска. Сколько их, это обывателю неизвестно.
; А если юнкера на грузовике прорвутся и подкатят к дому?
; Тогда будем отстреливаться и дадим знать в штаб. А пока что, между прочим, ;  вот чайник, буханка хлеба и колбаса. Садись и закусывай!
Столь непоколебимое самообладание взводного охладило мой пыл, и я последовал его совету.

Патрули белых просачивались со стороны Никитской по всем переулкам на Тверскую. В их руках была резиденция градоначальника, выходившая в оба Гнездниковских переулка и на Тверской бульвар. Также они контролировали  Манеж, «Метрополь» и Театральную площадь.

Белые, впоследствии расстрелявшие полковника Рябцева на юге, уже при Деникине, за неудачу в Москве, не могли понять, почему юнкера, имевшие возможность вести фронтальное наступление от Охотного ряда по Тверской и Большой Дмитровке, одновременно не прорвались для удара во фланг по Петровке, Камергерскому и Столешникову переулкам на Скобелевскую площадь, а стремились пробиться туда по Тверскому бульвару в километр длиной, за каждым деревом которого можно было отстреливаться и где они не могли использовать свои броневики.

Можно, конечно, задать вопрос, победили ли бы в этом случае белые? Думаю, нет. У Рябцева не было ни артиллерии, ни солдат, ни народа. Против него была почти вся Москва.

Да и с военной точки зрения, имевшиеся у него силы, не соответствовали поставленной им задаче.
Но и Военно-революционный комитет совершил ряд грубых ошибок. Он не обеспечил оружием солдат и красногвардейцев и не сумел к 26 октября сосредоточить все необходимые силы на исходных позициях. Наконец, он дважды вступал в переговоры с Рябцевым и «Комитетом общественной безопасности» и дал возможность Рябцеву обманным путем захватить Кремль.
 
Даже при обороне самого здания, где размещался комитет, было много недочетов, а то и просто грубых ошибок. То, что я увидел, совершенно не соответствовало моему представлению о военных действиях. Я ожидал, что Скоболевская площадь будет ограждена баррикадами, а может быть, и окопами, что все угловые здания вокруг нее превратятся в укрепленные узлы и что, наконец, в самом здании Совета я найду штаб, работающий хоть по некоторым правилам боевых действий, с телефонами, с маломальским оперативным управлением.

Правда, я многого и не знал. Тогда я не имел ни малейшего представления о том, что на той же площади в гостинице «Дрезден» уже давно существует оперативная тройка, которая самым детальным образом разрабатывает план и технику восстания.
Если обобщить ошибки Революционного комитета, то окажется, что он на¬рушил «главные правила искусства восстания», о кото¬рых в свое время писал Ленин, или, вернее, основ¬ное из них:
«Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить е наступление...» .
Сообщения, которые доходили до нашего маленького отряда с 26 октября по 3 ноября 1917 года, были самые разноречивые, несмотря на то, что мы читали первыми «Известия ВРК».

26 и 27 октября как будто было подписано перемирие, и полковник Рябцев согласился капитулировать, но позд¬но вечером со стороны Красной площади и Охотного по¬слышалась сильная пулеметная и винтовочная стрельба. Потом оказалось, что это юнкера с несколькими десятками офицеров прорывались на Скобелевскую площадь. 28-го Кремль был захвачен юнкерами, и много солдат 56-го запасного полка, как говорили, было расстреляно из пулеметов.
В то же время мой помощник Вардис, отправившийся в Совет, вечером вернулся с известием, что полки и артиллерия, так же как и отряды вооруженных рабочих, непрерывно подходят в распоряжение ВРК.

29-го шоферы грузовика и санитарной машины, приезжавшие за газетами, рассказали, что юнкеров теснят, вокзалы все заняты красногвардейскими частями, а казаки объявили нейтралитет.

В ночь на 30-е как будто было объявлено перемирие, но два красногвардейца, пришедшие на другой день, сообщили, что, несмотря на перемирие, бои идут в Лефор¬товском и Рогожском районах и у Брянского вокзала.
31 октября весь день слышалась канонада. То же про¬исходило и 1 ноября. В этот день приехали за газетами две санитарные машины, потому что даже на улицах, не занятых белыми, все другие машины обстреливались из окон. К вечеру 2 ноября был доставлен приказ ВРК о капитуляции белых. Однако всю ночь 3 ноября еще продолжались артиллерийская стрельба и стычки в отдельных районах города. 4 ноября мелкие отряды с отдельных объектов были сняты. У нас появилась возможность немного отдохнуть. Я получил приказ о размещении отряда в здании 2-й московской гимназии. Со мной остались только латыши, моряки вернулись в Петроград, а рабочие разошлись по домам.

Бойцы разместились в  нескольких классах и служебных помещениях, где была кухня, и можно было помыться горячей водой. Оставив за себя унтер-офицера Калнина, смешно говорившего на русском, я поехал домой, где за эти несколько недель не был ни разу, правда, пару раз звонил.

Когда я вернулся домой, небритый, в помятой одежде и грязной рубашке, Марфуша, открывая мне дверь, взмахнула руками:
; Ну, навоевался? Небось наубивал   народу... Это в таком-то возрасте! О господи, какие времена наступили!
Я молча посмотрел на нее, подмигнул и прошел в комнату.
Мне было смешно, но за все это время, что я был в Москве, я не сделал ни одного выстрела.

Хотя старая власть в Москве пала, жизнь в течение некоторого времени все еще продолжала идти как бы по инерции. Часть интеллигенции была настроена враждебно к новой власти. Но существовало и еще множество групп, которые были уверены, что все это ; на две-три недели и что большевики как некое видение пришли и уйдут. Другие сочувствовали большевикам; третьи ; их было меньше всего ; понимали, что совершившийся переворот только начало длительной гражданской войны в стране, и находились на распутье.

Отзвучали последние выстрелы. На улицах появились рабочие в кепках и черных пальто, с винтовками на  плече, висевшими дулом вниз, офицеры и юнкера, хотя и капитулировавшие и разоруженные, но еще не потерявшие бравого вида.
Дома я столкнулся с такой знакомой и спокойной жизнью московских интеллигентов. Здесь можно было встретить мнения всех политических российских партий. Создалось впечатление, что в Москве ничего не изменилось и не было этих бурных октябрьских дней.

Самый младший брат Николай собирался поступать в университет на филологический и уже опубликовал пару рассказов, а между делом, оказывается, тоже принимал участие в революционных недавних событиях. А раз в семье кто-то из младших детей собрался стать писателем, то мать за последний год обновила часть своего круга знакомых, тех, кто еженедельно собирался у нее дома. Вдруг появились литераторы, критики, редакторы журналов, даже издатели. Они оттеснили врачей, даже сослуживцев отчима из чиновничьего братства. Квартира стала напоминать какой-то модный салон, где в свободной манере общалась литературная «тусовка».
Когда я немытый, голодный и грязный заявился домой и все это увидел, меня такое зло взяло, что высказал домашним сгоряча все, что думал об их старорежимном быте. Досталось и самому младшему Николаю. Зайдя к нему в комнату и взглянув на рукопись, лежавшую на столе, произнес:

; Рассказики пишешь… Живете тут, как у Христа за пазухой…
Правда через пару дней все пришло в норму, я извинился, отчим посмеялся над моей горячностью, а мать, поджав губы, заметила, что я очень огрубел на фронте. Единственный, кто не высказался по поводу моего горячего проявления революционного энтузиазма был средний брат Сергей, который к тому времени оканчивал юридический факультет московского университета и собирался стать специалистом по международному праву.

Такое стремительное изменение событий не было им принято ни тогда, ни позже. Он надеялся на карьеру дипломата и юриста, а всю свою жизнь проработал адвокатом московской юридической коллегии. И даже позже  при тех редких встречах, которые у нас были за всю жизнь, мне казалось, что он так и не смог смириться с тем, что я был одним из тех, которые не дали ему занять более достойное место в жизни.

В один из немногих вечеров, проведенных дома, мне пришлось встретиться и с двумя знакомыми, с которыми я работал когда-то в одной труппе лет 10 назад. Это были два поляка – Радунский и Степаневский, цирковые музыкальные клоуны, теперь бы их назвали музыкальными эквилибристами. В цирке они назывались Бим и Бом. Перед войной они открыли кафе в варшавском стиле на Тверской улице.
Только в этом кафе в ноябре семнадцатого по-прежнему кипела жизнь. Все столики были заняты. Очаровательные польки-офи¬циантки, с голубыми глазами и русыми волосами, в кру¬жевных наколках и передниках, разносили блюда. Пахло крепким кофе, сдобными булочками, душистым англий¬ским табаком и хорошими французскими духами.

Посещали его писатели, профессора, адвокаты, известные и не очень актеры. Вокруг этого сонмища московских звезд вихрем кружились мел¬кие звездочки ; поклонники и поклонницы. Под стеклом на каждом столике лежали писательские автографы, на стенах, обитых кожей, висели портреты «знаменитостей», посещавших кафе. Сам Станевский ; Бом, высокий, кра-сивый, полный, выхоленный мужчина, с чисто польской учтивостью встречал посетителей.

Николай начал писать рассказы, которые даже были опубликованы. Всякий, кто переживал свою литературную весну, знает это ни с чем не сравнимое чувство, когда в руках у тебя журнал, где напечатан твой первый рассказ, а в кармане хрустят бумажки ; гонорар, только что выданный кассиром. Солнце тогда сияет необыкновенно ярко (наперекор туману и дождю); все женщины выглядят необычайно хорошенькими; завоевание мира кажется со¬вершенно несложным делом.

Именно в таком настроении, только что получив первый гонорар, он привел домой, чтобы познакомить с матерью пи¬сателя Алексея Михайловича Пазухина. Тот согласился составить протекцию для печати новой повести Николая в редакции «Журнал для всех», членом редколлегии которой он являлся. Наверно, можно было обойтись и без протекции, но мать с отчимом решили, что таланту следует помогать, поэтому все силы семьи были брошены на осваивание нового круга знакомых.

Пазухин был высокий, представительный старик, в сюртуке, черном жилете, с тростью, украшенной золотым набалдашником, и в пенсне на толстом шнуре, которое несколько криво сидело на его большом красном носу. Он писал длинные сентиментальные романы из жизни купечества, печатавшиеся с бесконечными продолжениями в «Московском листке» и разных провинциальных изданиях. Был вдов, имел двух бледных хромоногих девиц-до¬черей, жил в огромной, пыльной, полупустой и затхлой квартире.

Пазухин привел с собой редактора «Журнала для всех» С.С. Семенова-Волжского, который был вдвое меньше его ро¬стом, с сумасшедшими глазами и вздыбленными  седыми волосами, социал-демократ по убеждениям и анархист по жизни. Когда они стояли рядом, да еще спорили и жестикулировали, то были похожи на двух комедийных героев американского немого кино «Пат и Паташон». Эти герои были чрезвычайно популярны в начале двадцатого века, не менее чем Чарли Чаплин.
Семенов-Волжский тыча пальцем в толстую рукопись, кричал:

; И что вы их идеализируете, этих живодеров — замоскворецких акул! У вас что ни купец, то пуп земли.
Пазухин с достоинством поправил   слезавшее   с носа поправил пенсне, выдержал паузу и, глядя сверху вниз на маленького Семенова, процедил:
; Какой же вы, собственно говоря, социал-демократ, не понимаете прогрессивной роли буржуазии?
Семенов подпрыгнул.
; Так ведь то западная буржуазия! Она создавала культурные ценности, а ваши охотнорядцы только в трактирах лакеев горчицей мажут и зеркала бьют.
Пазухин дернул головой, как человек, потерявший терпение.
; Мне за этот роман Пастухов  пятнадцать тысяч, дает.
; Ну и пускай дает. Только имейте в виду: власть захватили большевики, и никакого «Московского листка» не будет.

Это замечание и довело Пазухина до того предела крайнегo возбуждения, за которым обычно полных и старых людей подстерегает мозговое кровоизлияние.
Он сделал шаг вперёд, выхватил у Семенова рукопись, покраснел, потом побледнел и, вытянув руку в сторону редактора «Журнала для всех», произнес:
; Именно большевиков не будет, а «Московский листок  останется...
Потом сделал торжественный, как на сцене в придворных пьесах, поворот и, стуча тростью, удалился.

Семенов задумчиво почесал в голове и с очевидным раскаянием в голосе сказал:
; Не хватила бы старика кондрашка. Стар он, стар ни черта не понимает... Проводили бы его немного... Сделайте это для меня попросил он.
Очевидно, он решил, что это я молодой литератор, который ищет поддержки у корифеев. Я поискал глазами брата, чтобы перепоручить эту почетное поручение, но не увидел его. Младшие братья обладают удивительным нюхом пропадать, когда они нужны старшим. Поэтому, тяжело вздохнув, я вышел и успел догнать Пазухина уже во дворе. Некоторое время мы шли молча. Потом он остановился и сказал дрожащим голосом:

; Страшные времена наступают. Последние. Дело не в убеждениях. Дело вправе писать о том, о чем хочется, о чем знаешь. Я знаю купцов, я о них пишу. Вы медик ; изучите больных, будете вращаться среди врачей — пишите о врачах. Ведь вот Горький ; самый левый писатель-большевик, а что написал. Вы читали его рассказ «Барышня и дурак» в журнале «Солнце России»?
Я ответил, что не читал.

; Гуляет проститутка по улице ночью, ищет покупателя... И натыкается на нее этакий интеллигентный господин. Ей хочется скорее отработать и уйти домой. На улице слякоть, сырость, у нее калоши текут, руки озябли, а он к ней пристает с разговорами. Приходят в гостиницу, он платит за номер, она торопится сделать свое дело и уйти, а он опять с разговорами о жизни, о том о сем. Наконец, он ей сует десятку, барышня хочет раздеться, а он берет шляпу, пальто и уходит. Ну, скажите, какая тут идея? А написано... ; Он остановился, поправил пенсне и причмокнул языком. ; Замечательно написано.

Мы дошли до кафе «Бом». Старик кивнул головой ; зайдем...
Почти все столики были заняты. Однако, мы нашли два места за маленьким столом около входа. Места хватило как раз для двух человек.
; Видите там, в углу, перед красным диваном сидит человек, ; указал мне Пазухин.
; Это граф Алексей Толстой.

Я посмотрел, куда он указывал и увидел, что за круглым столом недалеко от нас сидел хорошо одетый полный мужчина, лет тридцати пяти с лишним, в очках, с несколько брезгливым выражением на бритом лице. Рядом с ним сидел молодой человек, который напряженно всматривался в собеседника и иногда что-то строчил в записной книжке. Мне подумалось, что это журналист берет интервью у маститого писателя.

Я, конечно, читал рассказы Алексея Толстого, видел его пьесы. Толстой ел молча.
Подошла официантка, и мы сделали заказ. Пазухин продолжал что-то говорить, но мне был интересен «красный граф» и я незаметно продолжал наблюдать за ним.
Много видел я на своем веку людей, умевших поесть и выпить. Я знал таких, которые превращали гастрономию в науку, а процесс поглощения пищи ; в священнодействие. Но я никогда не видел никого, кто ел бы с таким вкусом и так заражал окружающих испытываемым удовольствием, как Толстой. Он держал котлетку «де-воляй» за ножку, завернутую в кружевную бумажку, и, обкусывая ее ровными белыми зубами, заедая зеленым горошком и запивая глотками белого вина, посматривал на нас с таким видом, точно хотел сказать: «Только не мешайте мне ; я ем...».

Наконец он вытер губы салфеткой. Потом вынул трубку, постучал ею по столу и набил душистым английским табаком. Подошла официантка.
; Чашку черного кофе и рюмку кюрассо. Только, пожалуйста, настоящего.
Толстой закурил, повернулся к залу, одновременно чуть кивая знакомым, поздоровался он и с Пазухиным. Его благообразный баритон доносился и до нас. Чуть позже я понял, что ошибался, перед ним был один из начинающих литераторов. Толстой не спеша продолжал свою мысль, очевидно прерванную обедом, потому что такой гурман, как он, не мог заниматься едой и еще чем-то.
; Читал я ваш рассказ. Вы на каком факультете учитесь?
Молодой человек подобострастно ответил, что на медицинском.
Толстой медленно, отпивая из рюмки, продолжал:
; Горький мне рассказывал, что Лев Толстой, который очень любил Чехова, считал, будто медицинское образование мешает Чехову писать. И отчего это все докторa идут в литературу? Чехов, Вересаев, Елпатьевский, Голоушев?
Он пожал плечами.

Принесли кофе. Он сделал глоток, запил ликером, причмокнул, выдохнул волну душистого дыма и продолжал думать вслух:
; Между прочим, если хотите писать, как следует, и чувствовать себя хорошо, следите за желудком. Настроение человека в значительной степени зависит от пищеварения, вялый кишечник приводит к интоксикации организма, разливается желчь... Мечников это хорошо понимал...
Пазухин тем временем умолк и уныло болтал ложечкой в стакане чая.
Толстой задумался, моргая большими, серыми глазами. Наконец, наклонился через стол всем своим большим телом, нависая над собеседником.
; Грядут большие перемены. Скоро ничего этого не будет. Ни журналов, ни этого кафе. Вообще ничего... Большевики задумали страшное дело, грандиозное: перестроить всю жизнь сверху донизу по-новому. Удастся им это? Не знаю. Но массы ; за ними. Наши генералы, конечно, тоже сразу не сдадутся. Принято считать, что немецкие генералы гении, а наши ; олухи. Ничего подобного! Наши генералы, конечно, в политике ничего не понимают, от занятия политикой их поколениями отучали, да и в жизни они дураки. Но дело свое знают, и будь у нас порядка побольше, не начни гнить империя с головы, не так  бы у нас шла война с немцами.

; Так вот, ; он допил кофе, отодвинул чашку. ; Генералы, конечно, соберутся: «Как! мужепесы взбунтовались! Свою власть хотят установить! А вот мы им покажем!» Солдаты за ними не пойдут. Но солдаты им пока и не нужны, они из офицеров и юнкеров создадут армию. И какая это будет армия! Первоклассная (он закатил глаза). Римские легионы нашего времени.
Он помолчал, потом поднял руку с трубкой.

; Однако армия эта повиснет в воздухе. Ее никто не поддержит, рабочие и крестьяне не пойдут с ними, они поддержат большевиков. Триста лет висело у них ярмо на шее, теперь они его скинули, и никто, понимаете, никто им его больше не наденет. Да... ; Он покачал головой. ; Богатеи, разумеется, закричат: караул, грабят! Побегут к банкирам в Европу и в Америку: спасите и наши и ваши деньги от большевиков!.. И те помогут генералам. И начнется кровопролитнейшая гражданская война. Страна наша большая, ярости накопилось много, сейчас оружие есть у каждого.
Молодой человек уже давно слушал его с открытым ртом и вытаращенными глазами. За соседними столиками все повернулись в их сторону.
Наконец начинающий писатель дрожащим голосом спросил:
; Что же делать? Кто прав? Толстой поправил очки, задумался.
; Не знаю. С точки зрения высших идей ; справедливости, социального равенства и так далее ; правы большевики. Но все дело в том, как они будут осуществляться. Что касается меня, я не годен для такой борьбы. Мое дело ; писать. А для того чтобы писать, нужно время.
Он помолчал и прибавил:

; Время, чтобы осознать и понять... Вот тут антрепренер один предлагает на лето поехать за границу. Вероятно, уеду...
Хорошенькая официантка, уже давно стоявшая с подносом, наконец, решилась подать счет.
Толстой посмотрел пристально на нее, потом на собеседника.
; Так вот-с, молодой человек, что же вы намерены делать?.
Тот вздохнул.
; Буду делать то же, что и делал: ходить в кафе, пока его не закроют, писать, пока будут печатать, а потом не знаю, ; он замолчал.
Толстой провел ладонью руки по лицу, как бы умываясь. Затем он раза два затянулся, выпустил дым.

; Может быть, вы и правы. Иногда устами младенца глаголет истина.
Мы расплатились и вышли на улицу. Шел мягкий  снежок. Матовые дуговые фонари бледным светом покрывали прохожих, стены домов, мостовую, извозчиков, проезжавших по Тверской. На углу мы распрощались, и каждый пошел по своему пути. В те времена у людей были разные дороги.
Заканчивался судьбоносный семнадцатый наступал один из тяжелейших в истории страны тысяча девятьсот восемнадцатый год.
В начале января прошло торжественное открытие и начало работы российского парламента ; Учредительного Собрания. Правда, работало оно не долго.

Знаменитое «Караул устал», произнесенное матросом второй статьи, членом партии анархистов. Железняком, положило конец этой «говорильне». Этому предшествовали два события: первое – Президиум Учредительного собрания отказался вносить в повестку для обсуждения «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа», внесенную Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом, рабочим органом Советов, иначе говоря, депутатов социал-демократов председательствующий от партии эсеров лишил права голоса; второе – в связи с тяжелым создавшимся положением на русско-германском фронте необходимо было срочно принять закон о формировании новой армии, которая могла бы обозначить военное присутствие России в противостоянии с Германией и тем самым сдвинуть с мертвой точки переговоры в Брест-Литовске.

Ничего этого новый парламент не захотел обсуждать! Надо было срочно принимать меры. Требовались активные действия со стороны властей. Здесь, как никогда, проявилась застарелая болезнь русских интеллигентов-либералов - беспомощность в решении насущных и практических вопросов.

Утром 6 января постановлением Совнаркома  закрывается Учредительное Собрание. И никаких демонстраций, митингов, протестов, пушечных выстрелов по парламенту. Это лишний раз подтверждает искусственность такого органа в революционной тогдашней России.

Почему за большевиками пошел народ? Да потому, что они сумели доходчиво, понятно объяснить людям, что надо делать, чтобы закончить войну, сохранить страну, чтобы земля перешла в руки крестьян, а заводы ; в руки рабочих. Нужны были энергичные люди, способные на конкретные действия.

Простой пример. Как объяснить крестьянину словосочетание «Учредительное Собрание» - не простое, не краткое, не несет в себе заряд экспрессивности и не вдохновляет. Что-то в нем чиновничье, крючкотворское, конторское…, а от этих названий на народ веяло привычным чиновничьем беспределом, судебным произволом и обманщиком-приказчиком.

Наступивший 1918 год был самым тяжелым для страны, да и для всего народа. Усиливающаяся разруха, нехватка продовольствия, топлива. Были оккупированы немцами Украина, Белоруссия, Прибалтика, турки был захватили  Баку, основной источник снабжения страны нефтью, бывшие союзники в лице англичан, американцев ; Мурманск, Архангельск, Дальний Восток, французы ; Одессу. Держава распадается! Прибалтика, Польша, Финляндия, Украина — уходят, Туркестан неуправляем, Закавказье говорит о независимости.
Фактически Советская Россия превратилась в осажденную крепость, лишенную хлеба, угля и нефти.

Крестьянин-середняк колебался. Он получил землю и свободу, но не понимал еще, что падение Советской власти приведет к потере и того, и другого. К тому же снабжение деревни необходимыми предметами прекратилось.
В городах у обывателей были такие же настроения. Часть из них, пользуясь экономической разрухой, пыталась обогащаться, создавая огромную армию спекулянтов и мешочников.

Голод и отсутствие топлива сказывались на всем. Транспорт работал с перебоями, во многих городах не работали электростанции, сыпной тиф и дизентерия косили людей.
 Старая армия распалась. Новая, Красная Армия, вербовавшаяся по принципу добровольности, к 10 мая 1918 года насчитывала всего 306 тысяч человек. Она находилась в стадии формирования. Многие полки, бригады и дивизии еще не были обучены и не получили боевого крещения.

Офицеры, не признавшие октябрьского переворота, идут на Дон,  и там создаются Белое движение и Добровольческая армия. Белогвардейские армии, хорошо защищенные оккупировавшими значительную часть России войсками интервентов, находились также в стадии формирования. Деникин, Колчак, Миллер, Юденич, Скоропадский вначале строили свои армии тоже по классовому признаку. Это были добровольческие офицерские полки, пополненные выходцами из зажиточных семей, юнкерами, студентами и великолепно снабжавшиеся иностранными государствами. Когда вопрос касался помощи контрреволюции, две враждебные группы империалистических государств — австро-германская коалиция и Антанта ; были единодушны. Одни белогвардейские вожди получали помощь от немцев, другие ; от союзников.

Небольшая советская территория, окруженная со всех сторон врагами, население которой было обречено на величайшие лишения, кишела агентами иностранных и контрреволюционных организаций, подготавливавших мятежи, диверсии и убийства.
Никогда ни одно правительство не находилось в таком тяжелом положении. Но никогда в истории не было и такой формы власти, как власть Советов рабочих и крестьян, и такой партии.

В марте 1918 года в партии было всего 300 тысяч человек, из них 170 тысяч коммунистов находились на не оккупированной территории.
Теперь постараемся совместить в сознании одновременность всего происходящего.
Для того чтобы выжить в таких условиях, необходимы были экстраординарные меры, которые могли бы в корне изменить ситуацию, а именно: Введение госмонополии на торговлю, запрет на куплю-продажу недвижимости и любые операции с ней, разрешение на подселение и уплотнение с вводом понятия «коммунальных» квартир. Обыски по домам и реквизиция ценностей у буржуазии. Реквизиция банковских вкладов у спекулянтов и буржуазии. Расстрелы за спекуляцию.
 
Это методы диктатуры, для реализации которых необходим эффективный инструмент. Он есть ; Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Это демобилизация армии и флота: армия расходится по домам, устанавливает по домам советскую власть, выгоняет помещиков и мироедов, делит землю.
И все это через рефрен: а в это время..., а в это время в..., а в это время..., а в это время в... Это не одно после другого — это одно в другом, как хорошая драка. Побеждает не тот, кто сильнее или больше знает приемов, а тот, кто чувствует свою правоту и готов к драке.

Понятно ли? Ощущение людей, обстановка, атмосфера, ожидания, реакции народа — понятны ли? Все быстро, мгновенно меняется, чревато любыми трудностями и опасностями.

Густое и страшное время. Спрессованы в считанные недели и месяцы великие, кардинальные перемены ; во всех сферах жизни! Небывалые потрясения, все с ног на голову, немыслимое стало возможным, небывалое стало обыденным. Человек всемогущ ; все может сделать, всем может стать, все перевернуть и сделать по своему желанию свободно! Только храбрости и уверенности побольше! Но человек ничтожен, как пылинка, ; любого можно в любой миг при¬стрелить и ничего, и нормально это, и целыми днями это происходит, только и стучат выстрелы — вечно кого-то расстреливают, ну, жизнь такая настала, дела такие делаются. А можно и прирезать, тоже дело обычное, а потом продолжить заниматься своими делами. Смерть и убийство стали нормальными деталями времени, просто обстоятельствами такими, такими обыденными, необходимыми занятиями.

Отношение к жизни ; ха-ха. Отношение к сексу ; давай, сейчас. Отношение к собственности ; дай сюда! Отношение к закону ; легкомысленное, но расстреливать будут всерьез. Не то величайшие в истории социальные перемены, не то пещерные времена наступили.

Но все невзгоды, выпавшие на молодую республику, началось раньше, с переговоров, которые вели с немцами. 12 декабря большевистская делегация в Брест-Литовске, городе погранично-фронтовом до тех пор, пока был фронт, начинает переговоры с германским и австрийским командованием.

Однако позиция Троцкого, народного комиссара иностранных дел и главы советской делегации, приводит к затяжке, а затем, по сути дела... к срыву переговоров. Он выдвинул тезис: «Ни мира, ни войны»? Что означает «тянуть резину» сколько можно. Зачем? А затем, что Германия уже «издыхает» в неравной войне. В войну вступили США со всем своим экономическим потенциалом. У немцев бинты из бумаги, повидло из брюквы, семнадцатилетние пацаны в окопах. Еще месяц, ну два — и конец Германии; Австро-Венгрия уже де-факто перестала быть! России, как и Германии, срочно нужен мир! Вроде бы поставленная задача не представляет особой трудности, тем более, что обе стороны стремятся к одному – заключить мир!
Троцкий, обуреваемый честолюбивыми помыслами занять место Ленина и стать вождем революции, заявил, что не верит в боеспособность германских частей, и вообще — немцы перебрасывают войска на Западный фронт. Надо тянуть, сколько можно, а предъявят ультиматум ; заявить о прекращении войны и демобилизации армии, а вот мира подписывать не надо.

И тогда все договора насчет того, чтобы дать немцам горы репарационного имущества, ; недействительны! А сейчас ; нечем их сдержать в случае конфликта... Кровь из носа, договор нужен, но позже.
Каждая сторона по-своему пыталась решить вопросы в свою пользу, например, Троцкий мог вести многочасовые дискуссии на исторические и философские темы. Спорил с ним министр иностранных дел барон фон Кюльман. Генерал Гофман использовал военный и своеобразный способ доведения позиции Германии, начав ставить солдатский сапог прямо на стол переговоров. Хулиганство? Но как писал Троцкий: «Мы ни на минуту не сомневались, что именно сапог генерала Гофмана является единственной серьезной реальностью на этих переговорах» . Зря обвиняли Генерального секретаря компартии СССР Н.С. Хрущева, что он ввел новые нормы в дипломатии, когда, убеждая своих оппонентов, стучал ботинком по трибуне при выступлении. Пальма первенства принадлежит немцам намного раньше.
Большевикам для реорганизации армии нужно время. Советская сторона вносит предложение: мир без всяких аннексий, контрибуций и претензий!

Но Германия задыхается без сырья, без продовольствия, без денег. Америка, Англия и немного Франция придушат ее очень скоро. Да что же вы вертитесь и юлите, господа?.. Румыны и мадьяры ; те еще вояки, чехи бегут, Австро-Венгрия ; не тот уже помощник... Ну?
И немцы вносят ответное предложение: мы заключим мир без аннексий и контрибуций с Россией, если остальные страны тоже на него согласятся. Все сразу — тогда и мы, пожалуйста.

Совнарком делает такое предложение всем воюющим державам — всеобщий мир без аннексий и контрибуций. Отличный дипломатический ход!
Англия, Франция, США на это не идут. Им кажется, они уже победили, враг повержен, все преимущества в кармане, остается лишь чуть-чуть потерпеть и… дожать ситуацию. Им главное не дать немцам перебросить войска с русско-германского фронта. Попутно надо обескровить до конца и Россию, т.е. отобрать хлеб, уголь, железо, золото. Для этого следует приложить все усилия, чтобы Германия застряла на Востоке  и не могла противостоять на Западе.
Но время можно потянуть! И миролюбие свое западное показать! И немцев за нос поводить или за салом, например, на Украину отправить: «Скушайте, герр Кайзер, нашу пустышку, поверьте нам, мы хорошие, а русским доверять нельзя».
Такой мир был бы чудесным спасением для Германии и давал передышку России, но никаких выгод не сулил Англии, Франции, США, поэтому предложение Антантой в конце концов отвергается. Но время то тянется!...

А тем временем, используя свою агентуру и историческое влияние в Польше и Западной Украине, где были особенно сильны после прихода немцев русофобские настроения, а также прямой подкуп депутатов, англичане добиваются, чтобы Центральная Рада  издала декрет о провозглашении независимости.
Строго говоря, это было уже второе провозглашение независимости (незалежности) Украины.

Первое было через два дня после отречения Николая II. Три партии выступили как инициаторы со¬здания Центральной Рады Украины: Украинская социал-демократическая  рабочая  партия, Украинская  партия социалистов-революционеров, Украинская партия социалистов-федералистов. Как видите ; все сплошь социалис¬ты, хотя и национальные.

Сначала в Раду, украинский парламент, избрали 150 человек, потом 815. Исполнительный орган, Малая Рада, со¬стоял из 30 человек во главе с известнейшим историком профессором Грушевским .

По всей Украине стремительно возникали уездные, губернские, городские Рады. Началась украинизация армии. В частях, стоявших в Украине, вводился украинский язык, пропагандировалась служба именно Украине. Не все при¬нимали это, вспыхивали драки и перестрелки.

10 июня 1917 года Центральная Рада издала Универсал о провозглашении независимости Украины. Под давлени¬ем Временного правительства Рада соглашается на комп¬ромисс — реальный выход откладывается до созыва Всероссийского Учредительного собрания.

После Октябрьской революции Рада издала очень скромный Универсал от 7 ноября: объявление не независимости, а автономии Украинской республики в составе России.
В декабре 1917 года Ленин предлагает отказаться от автономии и войти в состав РСФСР. Центральная Рада отказывается. Однако это решение не находит должной поддержки по всей Украине. Например, в восточных районах местные Рады, губернские, уездные выразили желание присоединиться к России.

В Харькове, городе ско¬рее русском, чем украинском, в декабре 1917 года провозгласили Украинскую советскую республику во главе с совнаркомом. Москва при¬знала эту республику законным правительством Украины.
Второе провозглашение независимости прозападная Центральная Рада осуществила 22 января 1918 года. 27 января 1918 года Украина заключила договор с Австро-Венгрией и Германией о поставке им хлеба в обмен на помощь. Эта по¬мощь была так важна, что немцы немедленно ввели войска на Украину. Через несколько дней немецкие гарнизоны появились даже в Донбассе.
России не без помощи подкупленных англичанами украинских националистов в Брест-Литовске наносится сильный удар, а положение Германии коренным образом улучшается.

Украинская Социалистическая Рада еще 7 ноября объявила Украинскую Народную Республику не признающей советскую власть. 26 января красные войска вошли в Киев. Удравшая из Киева Рада спешно шлет свою независимую делегацию в Брест. Германия молниеносно признает независимость Украины. И Украинская Рада подписывает с немцами мир на их условиях. В тот же час!

Мы вам ; хлеб, руду, уголь, масло, сало, холст. Вы ; вводите свои гарнизоны и обеспечиваете поддержку нашей независимости от кровавых москалей. По рукам?
 В стане большевиков происходит ярая полемика. Троцкий упорствует, что надо продолжать тянуть время, мол, все равно Германия скоро рухнет и уйдет отовсюду. Партийный теоретик Бухарин проповедует революционную войну, т.е. немцы пропитаются пролетарской пропагандой и понесут революцию домой. Гениальный стратег и тактик Ленин требует принимать мир: на любых условиях, только чтобы сохранить, что можно еще сохранить, так как опираться не на кого, оборона не возможна!

Ленина обвиняют в том, что Украина утрачивала свою независимость, да плюс последующие реквизиции продовольствия ; толкнули Украину в объятия немцев. Бухарин убеждает в том, что, приняв унижение от немцев, ; будет потеряно доверие масс и произойдет угасание революционного порыва, а это конец всему. Эти дебаты продолжались несколько дней, после чего все-таки было выработано общее решение – заключать мир, теперь уже на условиях Германии.
18 февраля 1918 года, подготовив тылы к маршу, понимая расчет большевиков и имея в кармане договор с Украиной, немецкие и австрийские части переходят в наступление по всему фронту от Балтики до Дуная.

Строго говоря, это не наступление. Наступление — это вид боевых действий. А здесь немцы просто совершают марш, оккупируя обширные территории. Никакие регуляр¬ные части им не противостоят. И вообще никакие части не противостоят. Движутся эшелоны, движутся пехотные колонны и конные обозы. Кое-где оставляются гарнизоны для обеспечения коммуникаций.
Немцы приходят в движение, распространяя свое военное присутствие и власть на восток по всей ширине Российской империи.

23 февраля немцы занимают огромную территорию, включая Псков, Минск и т.д., и выжидательно останавливаются. Людей и сил у них очень мало. Главное ; не занять, а с толком использовать. Частичное сопротивление отдельных красногвардейских частей было малоуспешно. Отряд красногвардейцев и красноармейцев под командованием Дыбенко пытался противостоять противнику, но силы были не равны и после единственной стычки с немцами он отступил.
Еще 15 января Совнарком принимает декрет «Об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии» . Антанта добивает немцев!

В общем, немцы в отчаянье. Они уже понимают, что в перспективе проигрывают. Им необходимо снять все войска с Восточного фронта и бросить их на Западный, где завершается катастрофа! А как ты снимешь войска, если здесь с тобой даже мир заключать отказываются?

Большевики же демонстративно начинают создавать новую армию — Красную Армию.
Но это видимая часть айсберга, на самом деле положение молодой республики отчаянное. В партийном руководстве происходит разлад. Ленин  считает, что Троцкий, Зиновьев и Бухарин не понимают серьезности момента, поэтому, если не буде заключен мир, он обратится к народу напрямую. Это сильный аргумент. Все видят, что народ категорически не желает ни с кем воевать. И пойдет за кем угодно, лишь бы сидеть дома и заниматься хозяйством на своей земле.
Совнарком и ВЦИК принимают все условия ультиматума, который выдвинули германо-австрийцы. Эти условия куда тяжелее тех, которые хотели немцы получить в Бресте... Ствол под носом ; сильный аргумент.

3 марта 1918 года подписан мирный договор между Советской Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Турцией, Болгарией ; с другой.
Россия отдает временно под немцев Польшу, Литву, Латвию, Эстонию. Это германская сфера интере¬сов, своего рода мимолетный послевоенный протекторат. Россия признает независимость и границы Украины и Финляндии.

В Закавказье Турция получает большую часть Грузии с городами Каре, Ардаган и Батум. А также Турция получает часть Армении. Красная Армия подлежит немедленной ликвидации. Флот подлежит передаче германской стороне.

Пленные ; 3 миллиона русских и 2 миллиона другой стороны, в основном сборные Австро-Венгрии ; чехи, ма¬дьяры и прочие сербы, возвращаются на родину.
Россия временно теряет: 800 тысяч кв. километров (две Франции!!!) с населением 56 миллионов человек (треть всего населения империи); половину всех посевных площадей. Лишается 80 % добычи угля и железа и шести миллиардов золотых марок ; денежной контрибуции.

Нетрудно понять, как «гражданское общество» относилось к новой власти после этой капитуляции ; еще летом Россия была в положении победительницы со скорыми выгодами, а немцы для своей «победы» даже усилий никаких не предпринимали!..
Значительная часть образованного, мыслящего, патриотически настроенного населения посчитала себя обманутой и преданной. Возникли многочисленные антиправительственные выступления в различных городах, которые усугубили и так тяжелую ситуацию, возникшую в стране.

Однако «гражданское общество» ошибалось. Новая власть со¬стояла из серьезных людей, умеющих быстро учиться и решать любые возникающие проблемы, а именно перед большевистской партией как авангардом революционных масс стояли следующие основные задачи:

1. Подавить внутренних врагов.
2.  Создать многомиллионную Красную Армию и для этого подготовить своих полководцев и политработников.
3.  Разбить и уничтожить войска интервентов и много¬численные белые армии.
 4. Справиться с голодом, эпидемией  и экономической разрухой.
На первом этапе развертывавшейся борьбы необходимо было подавить очаги вооруженного сопротивления, в том числе и в Москве. Наш отряд напрямую стал подчиняться руководству обороны Московского района экс-генералу императорской армии А.К. Байову. Позже, в двадцатых годах, он перешел к белым и эмигрировал.
После переезда Советского правительства из Петрограда в Москву в начале марта 1918 года центр противостояния сторон также переместился в Москву. С 14 по 16 марта прошел IV Чрезвычайный Всероссийский Съезд Советов, на котором были определены первостепенные задачи, которые необходимо было решать, чтобы отстоять молодую Советскую республику. Днями раньше, 6 – 8 марта, прошел VIII экстренный съезд партии РКП(б), на котором было принято решение об открытом призыве в партию. В эти трудные для страны дни надо было иметь немало мужества связать свою судьбу с партией, которая потеряла часть своего авторитета при заключении мира с Германией. Я тоже не сразу принял эту позицию Ленина, было обидно за страну, за народ, тем не менее, решение стать большевиком окончательно сформировалось у меня именно в эти трудные мартовские дни восемнадцатого года. Я увидел, что только эта партия способна возродить величие России и ее армии. Верил, что в  будущем Советская Россия сможет принести счастье всему человечеству.

Вскоре произошло важное событие в моей жизни – вступление в ряды РКП(б). В партию меня приняли 3 апреля в Хамовническом райкоме партии, который помещался на Арбате. Одну рекомендацию мне дал старый друг Ю. Саблин, а вторую – товарищ по фронту и боец отряда Вардис.

Вступление в партию в такой трудный для нее момент, на исходе всего пятого месяца Советской власти открывало для мало-мальски амбициозных людей большие перспективы. Ведь в это трудное время грамотных, интеллигентных, знающих людей в партии было очень мало. Преданных делу революции было много, но организовать грамотно работу в любой сфере деятельности было некому. К счастью мои амбиции не перехлестывали через край. Меня вполне удовлетворяло мое положение, а больше всего хотелось заняться любимым делом – борьбой в цирке. Но до этого было еще очень далеко. Пока же приходилось мотаться по Москве, подавляя контрреволюционные очаги сопротивления бывших «друзей» по революции.

В ночь на 12 апреля 1918 года был ликвидирован бунт анархистов. Необходимо было разоружить всю толпу, обвешенную пулеметными лентами и гранатами. В захваченных ими особняках было обнаружено и изъято много ценностей и продовольствия. Большая часть задержанных оказалась уголовниками, наряженными в матросские бушлаты. Идейных анархистов после допроса отпустили по домам, взяв честное слово не выступать против Советской ласти. Тогда это еще было возможно. Пока не стреляли в Ленина, и не было террористических актов в Петрограде, когда от взрыва бомбы, заложенной эсерами, были убиты член коллегии ВЧК Урицкий и члены Петроградского Совета.

Но обстановка накалялась. Противостояние сторон усиливалось. Гражданская война накатывалась, как цунами вовлекая в свою пучину всех, кто оказывался на ее пути. Это была страшная сила, которой ничего не нельзя было противопоставить. Конечно, можно было попытаться спрятаться, затворив ставни в своем домике-ракушке, как рак-отшельник, но никаких гарантий, что ты выживешь в своем хрупком домике, не было, а главное ты не мог управлять событиями, которые бушевали вокруг тебя. Чтобы выжить и не просто выжить, но и жить нормально, надо было участвовать в этих событиях. Я принял решение, я активный участник этих событий. Обстановка требовала решительных действий, потому что каждое из событий, мелькавших калейдоскопом одно за другим, могло оказаться решающим не только в судьбе молодой республики, но и в судьбах большинства наиболее активных ее сторонников. Поэтому лозунг «Победа или смерть!», как ни пафосно это звучит, был весьма тогда актуален.

В подавляющем большинстве у нас не было счетов в банках за границей, не было недвижимости, т.е. не было «запасных аэродромов». Мы свято верили в революционные идеи: о свободе, братстве, равенстве, о скорой победе мировой революции… Это так прекрасно, когда у человека есть благородные идеалы… светлые, чистые. Обычно в такие моменты человек не замечает мелочей или каких-то изъянов в своих идеалах, но со временем, когда эти мелочи вдруг касаются его самого, они вырастают в огромные, а иногда неразрешимые проблемы. Такое же произошло и со мной, правда, позже, лет через двадцать.
А пока время будто бы растянулось до бесконечности. События следовали одно за другим, а лето все не кончалалось.

К середине мая удалось арестовать основных членов наиболее крупных бандитских шаек в Москве. 19 мая был раскрыт заговор «Союза защиты родины и свободы», в который входили бывшие офицеры, осевшие в Москве, еще при Керенском, и не желавшие смириться с потерей жалования и офицерских льгот, и некоторые депутаты разогнанного в Петрограде Учредительного Собрания.

22 июня подавлен контрреволюционный мятеж в Тамбове, организованный правыми эсерами.
6 - 7 июля ликвидирован мятеж левых эсеров в Москве, начавшийся с громкого убийства немецкого посла графа Мирбаха членом коллегии ВЧК от партии эсеров Блюмкиным и его помощником Андреевым. Понимая, что они проигрывают большевикам в сознании масс, эсеры пошли на эту провокацию, чтобы сорвать перемирие и заставить немцев начать наступление на Петроград и тем самым уничтожить Советскую власть, где им не нашлось места.

6 июля начался мятеж правых эсеров под руководством Перхурова в Ярославле, который был ликвидирован только через две недели. Это восстание было попыткой помочь выступлению белочехов. Кроме того, ходил упорный слух о подготовке крупного французского десанта в Архангельске, откуда союзники должны были начать наступление на Вятку и Вологду. Глава французской военной миссии Нуленс активно распространял эту провокацию и давал деньги на подготовку мятежа.
Эсер и террорист с дореволюционным стажем (смертный приговор ему был вынесен еще царским правительством за покушение на членов императорской семьи) Борис Савинков создал «Союз защиты родины и свободы». Ячейки союза с самого начала существовали в Москве, Рыбинске, Муроме, Костроме. Это была хорошо разветвленная подпольная сеть, раскинутая в 34 городах и включавшая до пяти тысяч активных членов. Савинковский союз поддерживали местные организации «Союз георгиевских кавалеров», «Союз фронтовиков», «Союз офицеров». Странная подобралась компания - террорист с дореволюционным стажем и убийца членов царской семьи эсер Савинков и члены «Союза офицеров» монархисты полковник Перхуров и генерал Карпов.

«Союз защиты родины и свободы» объединял социалистов и людей «партии порядка». После провала Московского подполья в мае — июне уцелевшая часть во главе с полковником Перхуровым отправилась в Ярославль. Другая часть «союзников» во главе с полковником Бредисом — в Рыбинск. Большая же часть во главе с полковником Рачковским уехала в Казань, где офицеры перешли линию фронта и соединились с армией Комуча .

А.П. Перхуров рассчитывал, что при первых сполохах восстания из Калуги прибудет большой отряд, до 200 человек. А в Рыбинске, Муроме, Ростове, Иваново-Вознесенске тоже вспыхнут восстания. В таком случае антибольшевистское восстание охватило бы всю центральную часть страны.
В Ярославле Перхуров создал организацию, которая называлась «Ярославский отряд Северной Добровольческой армии». В эту организацию записалось от 2 до 6 тысяч человек, но участвовала в событиях всего 1 тысяча. Организация делилась на группы по 5-6 человек, сведенные в 2 батальона.

В ночь на 6 июля на Леонтьевском кладбище, недалеко от городского вокзала, Перхуров собрал около 150 человек. Все вооружение состояло из... 12 револьверов, десятка полицейских «селедок» и нескольких охотничьих ружей. Большинство офицеров, собравшихся для выступления, сразу поняли, что это авантюра, которая приведет к бессмысленным жертвам, и отказались участвовать в мятеже. Однако часть молодых офицеров, уже поступивших на службу к большевикам и имевших личное оружие командиров Красной Армии, перешло на сторону мятежников.
К полудню 6 июля восставшими был захвачен городской Совет, разоружена его охрана, захвачены почта, телеграф, радиостанция, казначейство.

Мятеж разгорался.
Восставшие захватили старый арсенал, но не смогли удержать артиллерийские склады. Район города за рекой захватить не удалось. Во второй половине дня со стороны железнодорожной станции Всполье, где собрались уцелевшие красноармейцы, милиционеры, чекисты, советские и партийные работники, рабочие железнодорожных мастерских, началось наступление этих небольших отрядов, а также немногочисленных солдат, следовавших на фронт и задержанных на станции из-за отсутствия паровоза, который забрали повстанцы. В общей сложности набралось около 400 человек. Это скоропалительное наступление было не подготовлено, к тому же часть красноармейцев не имела оружия, которое они должны были получить при выгрузке на станции назначения. Красноармейцы закрепились на окраине города, но вперед продвинуться так и не смогли. Ситуация сложилась крайне тяжелая.

По станционному телеграфу член Ярославского Совета К. Митюхин, организовавший оборону в Заречном районе, отправил в Москву сообщение о мятеже и о переходе на сторону противника ряда воинских частей под командованием офицеров, перешедших ранее добровольно на сторону Красной Армии.

Восставших к тому времени было уже несколько сотен штыков. Их поддержала городская милиция ; она формировалась еще до октября 1917 года. Губернский комиссар прапорщик Фалалеев возглавил один из отрядов, но погиб в первом же бою.
Прибыли военспецы (офицеры) из Ярославского военного округа ; около 200 человек во главе с полковником Лебедевым и генералом Карповым.

На сторону «перхуровцев» перешел автоброневой дивизион поручика Супонина (25 офицеров, 2 пушечных бронеавтомобиля «Путилов-Гарфорд», 5 пулеметов).
Пришли добровольцы ; кадеты, лицеисты Демидовского юридического лицея, гимназисты. Около 300 человек.

Восставшие рассчитывали на рабочих-кустарей, которые сначала поддержали выступление, но из заявленных 600 человек в боях участвовали всего 140. Впрочем часть рабочих помогли из подручных средств подготовить бронепоезд.
Бронепоезд имел частичное бронирование, его изготовили буквально за несколько часов. Он курсировал на Заволжском участке фронта между станциями Уроч и Филино.
Был расчет, что восстание поднимет Ярославскую и соседние губернии. Этот расчет тоже не оправдался. 8 и 9 июля верные правительству войска подавили попытки восстаний в Рыбинске и в Муроме.

Перхуров утверждал, что к нему не раз приходили крестьянские ходоки, выражали готовность помочь.
Реально пришло человек 200, в основном зажиточные мужики из села Диево-Городищево. Руководили крестьянским ополчением свои же «офицеры военного времени» Конанов, Тарасов и другие.

Человек 250 сражались, обороняя городской район Тверицы ; оттуда подошедшие войска пытались прорваться в центр города. Практически все они погибли. Большинство повстанцев из крестьян получили оружие и пошли с ним в свои деревни.
Перхуров объявил себя «главнокомандующим Ярославской губернии». «Все органы и распоряжения советской власти упраздняются», — заявил он. Упразднялись и волостное земство, милиция, волостные комитеты.

Их заменяла власть «Управления по гражданской части», а «в прочих городах губернии» — власть «начальников уездов». Возрождались окружные суды, а функции полиции передавались «уездной и городской страже».
Позже у Деникина в 1919 году эти постановления будут воспроизведены с точностью до миллиметра: временная военная диктатура, приоритет исполнительной власти над представительной. Представительство же не партийное, а сословно-профессиональное.

Была восстановлена городская управа, в которую вошли представители чиновничества, двое кадетов и двое меньшевиков. Помощником Перхурова по гражданской части стал меньшевик Б. Савинков.
13 июля 1918 года Управа издала обращение «К населению города Ярославля»: «Только единая, собранная, сплоченная национальной идеей Россия должна выйти по¬бедительницей в начавшемся разгаре борьбы. Перст истории указал на наш город, и нужно верить, что Бог спасет нашу родину в тяжелую настоящую годину» . Воззвание заканчивалось словами: «Да здравствует Всенародно-законно-избранное Учредительное Собрание!»

Позже много писали о зверствах белогвардейцев, описывали убийства сторонников Советской власти и страшную «баржу смерти», в трюм которой мятежники загнали около двухсот человек – работников губисполкома, городских советских и партийных органов, красноармейцев, захваченных из числа охраны советских учреждений, членов их семей. Баржу вывели на середину реки и собирались расстрелять из пушек.

Только наступление Красной Армии спасло обреченных людей, но многие не выдержали тесноты и летней жары в металлическом трюме и погибли.
В Москве получили сигнал о восстании к вечеру 6 июля, а на следующий день была сформирована интернациональная бригада, в состав которой вошел и наш отряд. Уже к вечеру войска погрузились в эшелон и срочно отбыли в Ярославль.
С 9 июля 2-й московский полк Красной Армии, рабочие отряды и интернационалисты — 1-й московский интернациональный батальон из австрийцев, латышский отряд, 1-й польский революционный полк, венгерские части — начали наступление. Из-за реки Которосли, от Всполья город обстреливали 2 бронепоезда, подошедшие из Нижнего.
Мятежникам предъявили ультиматум: они должны выйти из города, а иначе будет открыт артиллерийский огонь. Повстанцы за несколько дней сумели соорудить в центре города несколько десятков баррикад, из-за которых велся шквальный ружейно-пулеметный огонь. В первые же минуты наступления мы понесли значительные потери. Необходимо было подавить огонь из-за баррикад и одновременно разрушить их, чтобы продолжать движение к центу города.

Начался артиллерийский обстрел тремя подошедшими батареями из трех дюймовых пушек.
Приходилось отбивать почти каждый дом. С верхних этажей, крыш велся сильный огонь. Пользуясь переходами с крыши одного дома на другой и плотной застройкой центра города, мятежники быстро перемещались с улицы на улицу. Пострадали Афанасьевский монастырь и Спасо-Преображенский монастырь, основанный еще в XIII веке. В огне пострадали Демидовский лицей и его уникальная библиотека, городская больница, гостиный двор, некоторые фабрики, учебные заведения, больше 100 жилых домов, где были размещены очаги вооруженного сопротивления. Учитывая, что восстание в Ярославле могло перекинуться на другие губернии, необходимо было ликвидировать очаг военного сопротивления в короткое время.

Весь фронт от реки Которосли до железнодорожного моста был разделен на 6 участков, каждый из которых защищал отряд в 300 - 400 человек при 14 пулеметах. У восставших было 2 орудия на баррикадах, 4 орудия на бронепоезде, который постоянно курсировал в пределах города, оказывая огневую поддержку мятежникам, и 2 орудия на броневиках.

Через несколько дней боев один броневик вышел из строя, а второй переезжал от одного участка фронта к другому в качестве своего рода подвижного резерва.
Уличные бои были очень тяжелые. Почти половина численного состава из приехавших в Ярославль первой группы войск выбыла из строя. Мы потеряли около 30 человек убитыми и более полусотни ранеными. Правда через несколько дней к нам для поддержки подошли два пехотных полка с резервистами, которые были срочно переброшены из Самары. Кроме того, для разведки были задействованы два самолета, которые передавали информацию о перемещении резервов противника. В качестве огневой поддержки с резервистами прибыли 4 броневика с пулеметами, два из которых были задействованы на нашем участке. Однако произошел конфуз.

Экипажи бронемашин были не подготовлены и, когда внезапным броском противник приблизился к броневикам, их водители не смогли завести моторы и в панике разбежались. Только командиры-пулеметчики отстреливались до тех пор, пока мы с бойцами не пришли им на выручку. Броневики удалось отбить.
К 20 июля стало очевидно: больше никто на помощь мятежникам не придет. Ни крестьяне губернии, ни повстанцы других городов, ни французы. Началась паника, так как город был взят в кольцо. Часть повстанцев, в основном офицеры, во главе с генералом Карповым не успели покинуть город, так как наши войска к этому времени контролировали основные улицы. Они оказали ожесточенное сопротивление, понимая, что к перебежчикам особой милости не будет. В основном город был очищен, но оставались отдельные очаги сопротивления, которые были подавлены пулеметами с броневиков.

Члены офицерских организаций во главе с Перхуровым прорвались на пароходе к Толгскому монастырю. Их было около 100 человек. Они хотели поднять местных крестьян..., но мужики воевать не пошли.
Офицерская группа Перхурова еще месяц бродила по заволжским лесам и селам. Затем им удалось соединиться с Народной армией Комуча .

Политическая карта России в 1918 году представляла собой картину, как лоскутное одеяло. Борьбу за политическое превосходство вели несколько политических партий, которые учреждали свои органы власти, там, где они имели преимущество или вооруженную поддержку, причем необязательно российскую. При достаточной доли цинизма и беспринципности руководства партии эсеров… можно было использовать и иностранные войска, например, выше упомянутый Комуч, который они организовали при содействии чехословаков. Причем сами белочехи меняли эти правительства как перчатки, при малейшем намеке неподчинения марионетки их командованию.

Во Временном Сибирском правительстве, возникшем весной 1918 года, были в основном эсеры. В конце мая 1918 года чехословаки захватили Томск. 23 июня 1918 года ос¬тавшиеся в городе члены сформировали новое Временное Всесибирское правительство. Во Владивостоке еще одно ; Всесибирское правительство – объявило себя «централь¬ной властью Сибири». В Екатеринбурге восстало из праха Уральское областное правительство; в Новониколаевске ; Западно-Сибирский комиссариат. По более мелким сибир¬ским городам сидело еще пять или шесть правительств: и местных, и «центральных».

В Самаре эсеры открыто просят о помощи руководство чехословацкого корпуса и получают ее. 8 июня они провоз¬глашают власть Комитета членов Учредительного Собрания (Комуча). Если сравнивать все опереточные правительства, то Комуч ; самое легитимное из всех правительств, образованных на просторах бывшей Российской империи.

Сначала членов Комуча было всего 5, к 8 июня их уже 34, через месяц число членов Комуча выросло до 70: быв¬шие члены «Учредилки» съехались в Самару со всей Рос¬сии, от Петрограда до Дона.
Все «розовые» правительства социал-демократов объявили себя продолжателями дела Февральской революции...

Комуч объявил себя преемником Временного прави¬тельства, сторонником Антанты и врагом Германии. Он на¬чал создавать Народную армию для продолжения войны. Лозунг ; «Сначала одолеем большевиков, а там уж и немцев».

Комуч провозгласил государственным флагом красный, но в армии ввел Георгиевский флаг. Обращения в Народной армии тоже пришли из армии царской, включая «рад стараться» и «ваше высокоблагородие». Многие офицеры царской армии пошли служить в нее. Самый известный из них — полковник В.О. Каппель.

Эсеры заявляли, что Народная армия включает 40 тысяч человек... Сами белочехи называли другую цифру ; 17 тысяч, и это как добровольцев, так и призванных. Горожане еще готовы были идти в Народную армию Комуча, а вот крестьяне ка¬тегорически отказывались.

И тогда Комуч ввел систему... террора. Если деревня не давала «добровольцев», ее, случалось, сносили с лица земли артиллерийским огнем, а не желавших служить в Народ¬ной армии топили в Волге. Убили порядка 2-3 тысяч.
Комуч вел террор и против коммунистов, причем ком¬мунисты часто расстреливались на месте, без суда и следствия. Иногда вместе с ними уничтожались их жены, дети, даже друзья. И таких «армий» по всей России было немало. Ничего удивительного, что уцелевшие  ярославские повстанцы, в конце концов, оказались в рядах «народных армий» и бандитских шаек.

Часть таких повстанцев около «50 человек», ушедших из города, сдались «Германской комиссии военнопленных № 4». Глава этой комиссии заверил сдававшихся, что комиссия занимает позицию вооруженного нейтралитета и никто из них не будет выдан Советскому правительству.

Итог восстания: около 600 мятежников погибло на позициях, примерно 200 человек сумели вырваться из окружения и уйти в леса, чтобы затем примкнуть либо к различным бандам, либо к армии Колчака. Многие просто разбежались. Пленных из перебежчиков не брали. Впоследствии следственная комиссия установила 350 активных заговорщиков, имевших связь с чехословаками, на помощь которых они рассчитывали.

Пострадали около 300 мирных жителей, наши войска потеряли убитыми около 400 бойцов и около 500 ранеными.
10 июля поднял мятеж в Симбирске командующий Восточным фронтом левый эсер Муравьев. Мятеж был подавлен, а Муравьев при штурме штаба убит.
30 августа было совершено покушение на В. И. Ленина, он был тяжело ранен двумя пулями, обработанными ядом. В тот же день правые эсеры убили в Петрограде С. Урицкого, а до этого В. Володарского. Сообщение о ранении  Ленина вызвало всеобщее волнение. В некоторых местах это возмущение вылилось в стихийные погромы кабаков, рынков, где преобладали мешочники. С трудом, но на следующий день в основном удалось навести порядок на улицах.

В эти же дни чекистами был раскрыт заговор английской разведки, действовавшей под дипломатическим прикрытием. Организатором диверсионно-подрывной работы на территории России был английский поданный Локкарт.
3 сентября 1918 года Советская республика была объявлена единым военным лагерем. К этому времени уже определилось в основном соотношение противоборствующих сил.

На всех территориях, оккупированных иностранными войсками и белыми армиями, население подверглось дискриминации и притеснениям.
В Москве тем временем также происходили знаменательные события, в которых мне пришлось принимать самое активное участие. Конечно, эти события хорошо известны и все описывались не раз и до моих воспоминаний, но мне особенно дорого именно то, за счет каких, на первый взгляд, мелочных подробностей можно понять через много лет атмосферу того незабываемого времени.

Горячим, и в прямом и в переносном смысле, летом восемнадцатого года наш отряд был расквартирован в гостинице «Эрмитаж» на Трубной площади. Про эту гостиницу во всех путеводителях было сказано: «Совершенным особняком стоит гостиница «Эрмитаж». Известная каждому состоятельному москвичу, она не имела вывесок и приезжими не посещалась, так как приезжих принимали неохотно ввиду значительного спроса на номера со стороны постоянно живущих в Москве» .
При гостинице был знаменитый одноименный ресторан. Ресторан «Эрмитаж» был тем храмом еды, который создали богатые московские хлебосолы, чтобы удивить Европу.
Он имел школу для поваров в Париже и уполномоченных во Франции, в Архангельске и на Волге. В белом зале с мраморными колоннами и ложами наверху, в зеленом, синем и золотом кабинетах сверкали на столах серебро, фарфор и хрусталь.

Великолепный оркестр под управлением Фердинанда Криша исполнял преимущественно классическую музыку. Страсбургские паштеты, зернистая икра, старые вина, стерлядь и форель направлялись вагонами в Москву для того, чтобы попасть на столы богатых гурманов, которые были постоянными посетителями «Эрмитажа». Здесь богатые люди справляли свои юбилеи, праздновали свадьбы, устраивали банкеты и принимали знаменитых иностранцев…

В «Эрмитаже» чествовали министров-социалистов Франции во главе с Альбером Тома.
Ложи, опоясывавшие верхний ярус зала, имели занавески. Если известный в Москве человек приезжал с дамой и не хотел, чтобы их видели, он шел в ложу, а оттуда после ужина по внутреннему застланному коврами коридору в соседнее здание. Это была роскошная гостиница с номерами не менее чем из трех комнат, которые даже до войны стоили от двадцати пяти до семидесяти пяти рублей в сутки. Разумеется, никаких документов там не спрашивали, и никогда ни один полицейский туда не заглядывал. Со стороны бульвара ворота и калитка, ведущие во двор, были наглухо закрыты. Бешеные деньги защищали разврат от постороннего глаза. Москвичи в шутку говорили, что легче попасть в женский Рождественский монастырь, помещавшийся поблизости, чем в эту гостиницу.

Теперь в ней разместился мой отряд. Часовой при входе не сидел на табуретке и не лузгал семечки, как в те времена водилось, а стоял неподвижно и принимал положение «смирно» при появлении командиров.
Дежурный с маузером в деревянной кобуре спрашивал у входящих документы. И в подъезде, и в коридоре было абсолютно чисто, полы натерты, дорожки выметены. Номер на первом этаже, в котором размещалась канцелярия, состоял из нескольких комнат ; гостиной, столовой, спальни и бассейна-ванной, стены которой были покрыты зеркалами.

В гостиной среди узких кушеток тет-а-тет и каких-то пуфов стояли два письменных стола с полевыми телефонами и столик с пишущей машинкой. Появившийся дежурный доложил, что пришел мой брат Николай и хочет меня видеть. Я попросил провести его сюда в канцелярию, где проходил нелицеприятный разговор с одним из бойцов отряда, временно прикомандированным к нам.

В комнате нас было трое: я, светловолосый, сероглазый человек в кожаной куртке ; комиссар отряда латыш Калнин и высокий, с крестьянским веснушчатым лицом и бегающими колючими глазами солдат в помятой фуражке защитного цвета и расстегнутой шинели.

Я стоял и смотрел на этого горе-солдата, и злость медленно закипала во мне.
; Рассказывай, рассказывай, ; подтолкнул его я.
; Ну? — торопил его я, коротко кивнув вошедшему брату, который поздоровался со мной. Солдат молчал. Человек в кожаной куртке кашлянул.
; Товарищ Михаил, этот кофер у него запрали, когда он хотел ухатить со твора, ; медленно и с растяжкой проговорил латыш.
 ; Брал ковер? — мрачно спросил я.
; Товарищ командир, ; вдруг неожиданно высоким голосом закричал солдат, ; я же еду на побывку домой, а ковер этот ; ничейный. Он раньше принадлежал буржуям, а теперь, как их выгнали, он ничейный.

Внезапно злость спала, и я почувствовал себя усталым. Захотелось быстрее закончить этот разговор, мне было неприятно, что свидетелем этого стал мой брат, который где-нибудь, даже случайно, может рассказать об увиденном.  Но и оставлять без последствий случай воровства нельзя, иначе… сегодня ковер, завтра золотишко, а послезавтра барышень приведут в расположение отряда.
; Стало быть, выходит, растаскивай все, что есть? ; спросил солдата я.
; Зачем же все, один ковер...
 Латыш в кожаной куртке покачал головой.

; Мы тебя путем сутить...
; Не будем,— сказал я, продолжая разглядывать солдата. — Посмотри на себя: шинель расстегнута, фуражка набекрень, небрит, нечесан, ремня нет, сапоги не чищены...
; Что же, выходит, как раньше, при старом режиме?..
; Врешь! Раньше ты кому служил?
; Царю.
; Так. А теперь кому служишь?
; Народу.
 ; А раз так, служи как следует.

 Я повернулся к Калнину.
; Отпуск отставить. Наряд вне очереди…
Солдат замотал головой.
; Все равно уеду...
 Я схватил его левой рукой за борта шинели, приподнял, потом поставил на место и, сжав правую в кулак, поднес его к носу солдата.
; Ты это видел? И смотри, не попадайся мне на глаза в таком виде.
 Солдат, одурело оглянувшись, поплелся к выходу. «Стой! Повернись! Налево кругом! Шагом марш!»
Когда он ушел, латыш вздохнул:

; Тофарищ Михаил, фы путете иметь неприятностьс фаша рука. Я внимательно посмотрел на него.
; Товарищ Калнин, садитесь и проверяйте ведомости.
 Потом повернулся к Николаю.
; Пойдем!

Через столовую, украшенную натюрмортами с изображением дичи и фруктов, мы прошли в спальню. Под огромным балдахином стояла двуспальная кровать. Со всех стен глядели нагие женщины с необычайно пышными форами и неестественно розовой кожей.
; М-да, ; произнес Коля, оглядываясь и более чем внимательно рассматривая картины. Он был самый младший в семье и, разумеется, самый любимый родителями, которые все еще пытались его опекать.
; Хорошо, что мама этого не видит, ; добавил брат.
Я посмотрел вокруг, действительно, мать не одобрила бы обстановку нашей встречи, но… пуританские взгляды матери и ее наставления в этой сфере раздражали меня.

Я рассердился.
; Чего «м-да»? Куда я все это дену? Через несколько дней уйдем на фронт, тогда согласно точной инвентарной описи вся гостиница будет передана Моссовету. Тут уже ко мне начхоз подкатывался: «Разрешите, товарищ коман¬дир, убрать все лишнее неприличие...». ; «Куда убрать?». ; «Да место найдется».
; Я его знаю, этого начхоза. Он бывший интендантский писарь. Жулик, но в хозяйстве толк понимает... Теперь жулики, пока еще не создан настоящий советский аппарат, под горячую руку лезут со всех сторон.

Брат подошел к туалетному столу с большим овальным зеркалом и начал открывать ящики. В первом оказались прессованная пудра «Коти» и женский кружевной платок с вензелем. Николай понюхал, покачал головой.
; Наверное, дама какая-нибудь забыла, торопилась уехать.
;  Есть хочешь? Где-то у меня тут колбаса была и консервы? Чай сейчас соорудим. Я достал кружки, фляжку со спиртом, нож. Попросил принести чайник.
Когда мы сели за стол, брат заметил:
; Чисто у вас и тепло…

Я разлил спирт по стаканам, добавил воды.
; Спирт - сырец, дрянь, но пить можно ; мы выпили, закусили колбасой.
; Видишь ли... Когда мы заняли гостиницу, через полчаса прислуга исчезла. Я, конечно, узнал, в чем дело. Оказывается, вызвали их директора «Эрмитажа» и говорят: «Жалованье будем платить, как и раньше. Однако обслуживать большевиков запрещаем. Они захватили помещение нахально и за номера не платят. Подумать только! После Лианозова, Манташева и Рябушинского солдатня будет туда водить девиц с Трубной площади...» Хорошо! Я, значит, велел всю обслугу на другой день собрать. Смотрю, какие-то рожи несообразные: старые лакеи, выстроившие себе доходные дома на подачки от кутил-купчишек, бабы, похожие на сводней.
Ладно, посмотрел я на них и говорю: «Вы порядок знаете?».

Один из них, почтенный такой с баками, говорит: «Раньше знали...».
; И теперь будете знать! Уборка с утра, как полагается. Топить аккуратно. Белье менять и стирать соответственно. Полы натирать до полного блеска. Дежурный! Переписать каждого на карточку с точным адресом и взять подписку, если что пропадет ; под суд! Найду непорядок ; на сутки под арест. И не выпускать никого, пока не проверите документы и не перепишете.

; Представь себе, ничего, порядок.
Когда мы кончили есть, я закурил, вздохнул.
; А вообще трудно! Солдаты из крестьян те еще бойцы. Все дело в том, что крестьянин получил землю, получил мир. Стремится в деревню и знать ничего не хочет. Начинаешь ему объяснять, а он говорит: «Пока я тут с вами буду канителиться, в деревне землю поделят, мне ничего не достанется». Да к тому часто и прихватить что-нибудь норовит: «Ведь это буржуйское, а у меня, говорит, за войну семья разорилась».
Не хватает культуры, грамотности, сознательности. А тут со всех сторон контрреволюция поднимается. Спасти нас может только железная дисциплина... Ну ладно... Ты что сейчас делаешь?
; Да вот, пишу понемногу, но думаю уехать на фронт. Я посмотрел на брата внимательнее.
; А как же университет?
; Сейчас не до учебы. Не хватает грамотных людей, некому организовывать учебу и подготовку специалистов не только в армии, но и в различных советских учреждениях. Советская власть строит свой аппарат и зовет всех грамотных и социально близких людей занимать в нем должности.
Николай медленно выдохнул дым, посмотрел на меня, прищурившись от попавшего в глаза синеватого облачка, и продолжал…

; Большинство из «призванных» получают самую скромную работу почтовых служащих, мелких железнодорожных чиновников и так далее. Работу, которая не требует талантов или интеллекта. Нужна грамотность, умение вести документацию, старательность, ответственность…

Красиво говорит, а как все обосновал… Глядишь через пару лет он еще успеет приехать ко мне начальником. Незаметно, незаметно вырос брат.
Я смотрел на него и думал: «Как меняет людей сегодняшнее время, еще несколько лет назад двадцатилетний парень интересовался учебой, карьерой, девушками…, а сегодня – политикой, диалектикой…».

; Беззаботности, покоя и свободного времени у нас, как мне кажется, в ближайшее время больше не будет... Может быть, добьемся этого для наших детей.
Мы помолчали. Я понял, что одной из целей этого внезапного посещения, было узнать, а не возьму ли я его в свой отряд. Здесь надо было решать сразу…
; К себе я тебя не зову. Мы характерами не сойдемся… А потом, родственники в отряде ; это плохой пример для остальных. Надеюсь, ты понимаешь…
; Да, ; подтвердил брат, ; понимаю, не сойдемся...
В это время вошел Калнин.

Вас фысыфают...
 Я встал.
; Еду. Ну, прощай, надеюсь на днях увидимся... Может быть, удастся забежать домой. Если нет, пусть не беспокоятся, все будет хорошо.
Мы коротко обнялись, и он вышел из комнаты.
Как мне потом стало известно, он в конце 1918 года, вместе с молодыми-коммунистами-москвичами уехал на Украину, где в то время шли упорные бои.
Скоро мой отряд тоже ушел на фронт. Увиделись мы после гражданской войны и его службы за границей, когда он вернулся в Москву в 1933 году.

После возвращения из Ярославля в Москве нам удалось пробыть недолго. За это время произошли организационные изменения. Он был доукомплектован до 550 бойцов, что составляло примерно численность пехотного батальона того времени. На вооружении отряда были 8 станковых пулеметов «Максим» и 5 ручных пулеметов «Люис». Комиссаром отряда был назначен боец   Калнин, который до этого на общем собрании отряда был выбран комиссаром, член партии ВКП(б) с 1917 года. Латыши в отряде составляли подавляющее большинство. Около 450 человек. Остальные бойцы – рабочие московских заводов, коммунисты иностранцы – поляки, австрийцы, чехи.

В августе 1918 года на Восточном фронте, протянувшемся с севера на юг на две тысячи километров, произошли важные организационные перемены. В связи с тяжелым положением, сложившимся на некоторых участках фронта, командование приняло решение о переформировании отдельных частей, входящих в состав фронта. «Отрядный» период гражданской войны кончался. Для победы над врагом  необходимо было создание регулярных, правильно организованных  частей и соединений. На Восточном фронте войска Красной Армии были разделены на пять армий. Одновременно отряды и «отрядики» сводились в батальоны и полки, а те, в свою очередь, в дивизии.

В частности, наш латышский добровольческий отряд, который был сформирован еще в 1917 году и где я исполнял обязанности командира, был переформирован сначала в батальон, а затем, после доукомплектования, в полк, т.е. 2-й полк 5-й бригады, который вошел в состав 30-й дивизии под командованием Ионова. В последующем 2-й полк был переименован в 263-й стрелковый полк и вместе с 30-й дивизией переподчинен 5-й армии. После переформирования я был назначен командиром 1-го батальона 263-го пехотного полка.

Все красноармейские части испытывали большие трудности из-за нехватки фуража, продовольствия и обмундирования. Критически не хватало боеприпасов.
Однако, несмотря на чрезвычайно тяжелые условия борьбы, боевой дух красноармейцев, особенно добровольцев, коммунистов, комсомольцев, оставался все время высоким, что полностью подтвердилось во время последующих боев.
Население городов и рабочих поселков при шахтах, металлургических заводах в большинстве своем сочувственно относилось к красноармейцам, помогало им, чем могло, но часть жителей, особенно, деревень, зажиточных хуторов, недовольная продразверсткой, нетерпеливо ожидала прихода белых войск.

К началу зимы 1918 года боевые действия на Восточном фронте стали более ожесточенными, и не малую роль в этом сыграл процесс консолидации контрреволюционных сил, происходивший в тылу белых войск. 18 ноября в Омске директория была свергнута. На смену директории пришла диктатура адмирала Колчака, принявшего титул «Верховного правителя России».

Весь 1919 год прошел в беспрерывных и тяжелых боях. Сначала колчаковцы на протяжении всей зимы имели преимущество и оттесняли красные дивизии вплоть до Перми. Из-за малочисленности подразделений и большой протяженности фронта командованию красных войск не удавалось создать сплошную линию обороны, и потому постоянно приходилось учитывать возможность  обхода противником с флангов и тыла.

Уральские морозы свирепствовали весь декабрь, и по-прежнему красноармейцы страдали от холода, так как практически не было зимнего обмундирования: меховых шапок, валенок, полушубков. Но еще хуже было с питанием. Несколько дней подряд получали только четверть фунта (примерно 100 грамм) овсяного, колючего и вдобавок промерзлого хлеба на человека. Случались дни, когда люди ничего не ели и бывали рады любому куску, будь это отруби или мясо убитых лошадей. Измученные ежедневными боями, страдающие от холода и голода, бойцы ложились в снег и мне как командиру стоило немалых сил, чтобы в первую очередь их убедить и лишь потом заставить подняться и продолжить путь.

В это трудное время ни командир, ни комиссар, ни другие командиры не имели никаких льгот ни по питанию, ни по одежде, ни в чем другом. Мы были вместе с бойцами все время у них на виду, и никто из моих подчиненных не мог сказать, что я съел лишний кусок под одеялом. Только такое взаимоотношение между командиром и подчиненным давало нам право приказывать идти в бой. И они шли, зная, что вместе с ними, а еще чаще впереди них идут командиры, коммунисты и комсомольцы.

Правда стоит заметить, что такое положение было характерно для низового уровня Красной Армии, а на уровне дивизии, корпуса или армии, где были многочисленные штабы, политуправления и прочие тыловые учреждения, снабжение было гораздо лучше, а в некоторых случаях дело доходило до прямого злоупотребления или даже до предательства. Особенно это было заметно на командирах, которые буквально за год или полтора вырастали из унтер-офицеров, пусть даже георгиевских кавалеров, до командиров дивизий или армий. Такие военачальники быстро обрастали свитой, состоявшей из всякого вооруженного сброда: деклассированных элементов, уголовников, спившихся офицеров, которые считались военспецами, а также многочисленной охраны. Кроме того, в любом крупном соединении, чаще всего в штабе, соседствовали и большевики, и эсеры, и уцелевшие анархисты.

Политический плюрализм их мнений накладывал свой отпечаток на боеспособность воинских частей.
Части Красной Армии западнее Екатеринбурга находились в положении, близком к катастрофе. В связи с создавшейся обстановкой в 3-ю армию прибыла комиссия ЦК РКП(б), возглавляемая И. Сталиным и Ф. Дзержинским. В штабе армии было проведено совещание с командирами и комиссарами вплоть до полков, на котором была проанализирована создавшаяся ситуация и намечены пути для оказания срочной помощи войскам 3-й армии. И надо сказать, что необходимая помощь провиантом, оружием, боеприпасами, в короткий срок была оказана. Если к концу декабря в полку насчитывалось 400-450 бойцов, то уже к середине января полк пополнился до 900 человек. Мы получили 8 станковых пулемета, по тридцать патронов на бойца и небольшую часть зимней одежды.

Эта встреча со Сталиным и Дзержинским мне мало запомнилась. Если вспомнить то время, то значительную часть постов в правительстве и в армии занимали эсеры, которые имели свое руководство и выполняли указания своего политического центра, а руководил всеми вооруженными силами республики, страшно подумать, товарищ Л. Троцкий. Но Троцкий был прирожденный лидер. Я слышал его на митинге в конце 1917 года, и он произвел на меня сильное впечатление своей убежденностью в том, что он говорил. А речь шла о необходимости удержать фронт перед наступающими на Петроград немецкими войсками. Он умел донести свою мысль до совершенно разноликой аудитории.

Там, на митинге, были не только солдаты, выходцы из низшего сословия, но и интеллигенция в лице прапорщиков, поручиков военного времени. Тем не менее, солдаты поняли, что воевать с немцами надо, так как это защитит их народную власть, а следовательно, и землю, которую большевики своим декретом передали в безвозмездное пользование крестьянам, а интеллигенция поняла, что только патриотизм, которого ей так не хватает, спасет Россию от германского сапога. На митинге присутствовало несколько сотен людей, которые за последние полгода слышали различных агитаторов, провокаторов, представителей всех существовавших на тот момент партий и обмануть таких слушателей, выдать воображаемое за действительное было очень не просто. Тем не менее, никто не вспомнил, что буквально два месяца назад тот же Троцкий и с тем же пылом утверждал обратное, т.е. что надо открыть немцам дорогу на Петроград и прекратить всякое сопротивление.

Что же изменилось за эти два месяца? Изменилось отношение Троцкого к власти. Тогда, раньше, он добивался ее, теперь он ее получил. Вот что значит волшебная сила ораторского искусства и полная беспринципность политического деятеля.
Дзержинский в своей работе в совнаркоме всегда держался в тени, и оценить его ораторское искусство непосвященному было трудно. Кроме того, пост председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии не располагал к более близкому знакомству ни с ним самим, ни с его ведомством. Правда, следует отметить, что так называемый «красный террор», осуществленный  ВЧК под его руководством, начнется чуть позже.

Что касается Сталина, то тогда на совещании осенью 1918 года, он не произвел на меня благоприятного впечатления, свойственного лидеру. Говорил мало, но в конце еще раз подчеркнул, что все обещания центра будут выполнены, а бойцы 3-й армии, со своей стороны, должны обязательно остановить наступающую Сибирскую армию генерала Гайды, закрепиться на левом берегу Камы, а уже затем контратаковать. Еще он отметил, что с укреплением Красной Армии возрастает роль политработников, в том числе комиссаров, которые должны личным примером воодушевлять бойцов, препятствовать возникновению паники, с вниманием относиться к военспецам из бывших офицеров, а нерадивых обещал примерно наказать.

На совещании некоторые политработники, в том числе и эсеры, попытались развернуть политическую дискуссию о методах организации Красной Армии и её комплектовании, в частности, они настаивали на добровольном вступлении в армию и выборности командиров и комиссаров. На что получили жесткий и решительный отпор как со стороны своих сослуживцев, т.е. нас, так и со стороны Дзержинского, который сказал, что если белые прорвут фронт, то им будет неважно, кто выбирался, а кто назначен, конец у всех будет один – пуля. Сталин участия в споре не принимал, но внимательно слушал каждого, а если учесть его феноменальную память на фамилии и события, то вполне вероятно, что кому-то в тридцатые годы это совещание обошлось очень дорого.

Все это разительно отличалось от инспекции, которую устроил Троцкий в 4-й армии после ее неудачи при контрнаступлении под Белебеем, Бугурусланом и Уфой. Тогда были заменены почти все командиры и комиссары дивизий и даже полков, а несколько человек отданы под суд ревтрибунала и расстреляны. Причем вся эта процедура заняла два-три дня.

Большинству присутствующих командиров понравилось это конкретное выступление Сталина, а также обещание помочь армии. В дальнейшем мы убедились в том, что всё, что он обещал сделать, он выполнил. Осознание того, что этот человек выполняет то, что обещал, пришло ко мне уже в колымском лагпункте № 3 в 1939 году, когда я отбывал свой первый десятилетний срок по известной 58-й статье.
Итоги этого совещания обсуждались в воинских частях, проходили собрания, митинги. Прошло такое собрание комсостава и в нашем полку. Мнения звучали самые разные. В конце 1918 и в начале 1919 гг. еще было достаточно много командиров, да и комиссаров,  представляющих разные политические группы, в том числе и меньшевиков, левых эсеров, которые, как тогда нам казалось, выражали интересы деревенских богатеев, мелких городских собственников. В частности, была дискуссия о том, поддержат ли оружейники Ижевска наступающую Красную Армию или они предпочтут остаться в стороне, как уже было при объявленной мобилизации белыми.

Это собрание запомнилось мне достаточно хорошо. Почему? А потому, что в 1937 году, уж не знаю как, но протокол этого полкового собрания командиров попал к следователю Тульского управления НКВД. Во время допроса совершенно для меня неожиданно этот протокол был предъявлен, и мне приписали помимо других «грехов» восхваление дворянства и преклонение перед белым офицерством. Я пытался объяснить, что эти слова, ответ на выступление одного моего сослуживца, комиссара одного из батальонов нашего полка, эсера по политическим убеждениям, Федотова, который отстаивал свою точку зрения об активности участия рабочих ижевского оружейного завода, но, как посчитало следствие, эти объяснения были лишь попыткой скрыть мою истинную эсеровскую враждебную сущность.
 Было обидно ; что-что, а эсеровскую позицию, тем более в вопросе методов строительства Красной Армии, я никогда не разделял.

На том собрании комсостава полка присутствовали почти все командиры и комиссары, а также представитель штаба дивизии, имевший широкоскулую, в пегих лишаях и родимых пятнах физиономию. Для себя я его окрестил «фельдфебелем».
Как водилось в то время, чтобы задать правильный тон дискуссии, слово взял дивизионный штабист. Настораживал и его хриплый голос и скрытая сила в словах.
; Фронт разваливается. Вы драпаете, как проститутка Керенский сбежал в свое время, в исподнем и платье своей кухарки. Мобилизация идет из рук вон плохо! Если не принять срочных мер, все окажетесь в «штабе Духонина» .
Все тягостно молчали, опешившие от такого несправедливого и неожиданного напора. Мне казалось в этом «фельдфебеле» все нехорошо: и разные глаза, и хриплый голос, и толстые, жирные губы.

Посверлив еще нас своим тяжелым взглядом, он сел и уставился в окно.
Слово взял командир полка Граве, как тогда говорили, военспец из бывших, в офицерском френче с накрахмаленным подворотничком он походил на актера. Было заметно, что его руки слегка подрагивали.

; Хочу Вам напомнить, что строевые части не занимаются мобилизацией гражданского населения. Для этого существует отдел в штабе дивизии, который организует набор и первичное обучение призывников, ; заметил он нервно.
; «Фельдфебель» с ухмылкой небрежно слушал его.
; И потом…
Он хотел продолжить, но штабист грубо оборвал его.
; Конечно, командир полка не виноват, что у него не хватает людей, а кто виноват, я?

Присутствовавшие на совещании чувствовали себя неловко. Все понимали, что по существу командир прав, а «фельдфебель» просто прикрывает своих коллег из дивизионного штаба, тем более, что эти упреки были необоснованны, по крайней мере, к нашему Граве, который был опытным фронтовым офицером, не раз выводившим полк из под удара превосходящих сил белогвардейцев.

Возражение Граве видно окончательно вывели его из себя.
; А кто виноват? Генералишки поганые, аристократишки паршивые губят Россию. Белая кость, голубая кровь, мать вашу распротак! Да и государь-император ваш хрен моржовый!
Совсем уже не к месту закончил «фельдфебель».
Назревал скандал. Командир нервно собирал бумаги. Я подумал, что если сейчас Граве выйдет из комнаты, то при его честности и порядочности от этих незаслуженных оскорблений он может просто застрелиться.

Видно это понял и штабист. Он примирительно поднял руку.
; Прошу не обижаться, товарищ Граве, извините, наболело. Куда не приедешь и везде одно и то же. Этого нет, того нет. Дай! Дай! Дай! Никто не хочет брать на себя ответственность. Особенно ваш брат военспец.
Бледный, как мел, командир хотел встать и ответить, но комиссар полка, положив руку на его плечо, удержал его.
; Товарищи! ; перехватывая инициативу, сказал комиссар полка.  ; Давайте успокоимся и подумаем, что можно сделать с нашей стороны, чтобы выполнить те задачи, которые перед нами поставили на армейском совещании товарищи Сталин и Дзержинский.

Слово попросил комиссар одного из батальонов Федотов.
; Не логично отталкивать часть народа пусть даже не бедного, который на время может стать союзником, ; начал он издалека. ; Без эсеров вам, товарищи большевики, не обойтись. Ижевские мастеровые за вами не пойдут. Знамя не то! Нет, как хотите, не логично...
; «Не все логичное умно. Противоречие ; ломаный путь логики», ; говорил Карл Маркс, ; неспешно добавил наш комиссар полка Хромов, старый коммунист и бывший царский ссыльный.

; Маркса сам не читал,— снисходительно ответил Федотов.
; Но мне один ваш товарищ, ; Федотов снисходительно улыбнулся, ; тоже коммунист со стажем, толковал: Маркс, дескать, писал, что рабочие ; классовые враги капитала. Пролетариат, дескать, станет могильщиком буржуазии. Одним словом, рабочий класс ; хребет большевизма. Кажется, логично?
; Допускаю долю логики, ; согласился Хромов.
; Вот по этой самой логике в Ижевске все будет наоборот. Как только мы установим советскую власть, оружейники не перейдут на нашу сторону. Я ведь здесь почти каждого заводского знаю, сам из этих мест.
; Вы уверены, что мастеровые пойдут против большевиков? ; прищурившись, спросил Хромов.
; Не пойдут! Да еще как не пойдут. Почти каждый оружейник ; наполовину мастеровой, наполовину домохозяин. У каждого свой домишко, свой огородишко, садик свой. Он и маслом, он и мясом, он и медом торгует, охотничьи ружья мастерит и продает. Он в собственное дело, как в зеркало, смотрит. Спит и видит себя хоть маленьким, а господинчиком. Такие люди к себе гребут ; не от себя. А собственное хозяйство, милейшие мои товарищи, как пуповина материнская, рвать ее ; ууу! ; осторожно надо. «Мой дом ; моя крепость», ; сказано кем-то, а вы большевики лезете в эти крепости, как медведи в улей. Вы для белых славно поработали, комбедами да продотрядами сами от себя людей оттолкнули.

Кто-то распахнул окно: в душную, окисленную самосадом комнату ворвались розовый отсвет заката и голубой ветерок. Где-то там, за видневшимся вдалеке леском, в лучах уходящего солнца был знаменитый ижевский оружейный завод.
; Завод – это сила, ; с пафосом добавил Федотов.
; Каждые сутки по тысяче винтовок выпускал. Тридцать тысяч за месяц ; сила! Пока мы с вами дискуссии ведем, с завода-то кто затвор винтовочный в кармане выносит, кто ружейный приклад под рубахой волокет. С миру по нитке ; смотришь ружье! Инженеры там, заводские мастера тайному выносу не препятствуют, но и особенно не сочувствуют.
; Им ведь братство и равенство с рабочими нужны, как корове седло. Пока вы, товарищи большевики, лишь самих себя революционерами величали, на таких заводах, как наш ижевский, рабочая аристократия выросла. Ей тоже хочется греться под солнцем. Любезнейшие мои, да посмотрите же вокруг! Своя рубашка ближе всех к телу! Мастерового надо убедить, что Советская власть ему нужна.
Федотов снисходительно смотрел на собравшихся.

Возникла пауза. Я незаметно оглядел собравшихся, а нас в комнате было человек десять и как мне показалось, некоторые командиры были согласны с выступающим.
Вдруг неожиданно Хромов спросил: «А что думают наши латышские товарищи?»
Вопрос прозвучал неожиданно, и я первым делом посмотрел на своего комиссара Калнина, потому что интуитивно, не считая себя латышом, подумал, что комиссар ответит, но увидев его растерянный взгляд, вспомнил, что он очень стеснялся говорить вот так официально, среди русских, да еще в такой нервной обстановке из-за своего сильного акцента.

Я встал, поправил портупею и увидел внимательные взгляды на себе всех собравшихся. «Фельдфебель» тоже встрепенулся и уставился на меня.
Честно говоря, я растерялся, так как не знал, что можно вот так сразу, аргументированно ответить. Но неожиданно нужные слова нашлись сами собой.
; В твоих словах товарищ Федотов логика есть, но какая-то однобокая логика. Почему ты считаешь, что каждый человек изначально должен быть сволочь… Обмануть! Украсть! Почему ты плохо думаешь о людях. Ведь ты же комиссар. У тебя бойцы такие же люди. Среди них есть и те самые рабочие-оружейники, которые несколько месяцев назад, при белогвардейском мятеже, с боями ушли из Ижевска вместе с отступающими войсками Красной Армии. Что ты им говоришь, когда посылаешь в бой?

Я все больше горячился.
; Что они должны защищать, идя в атаку? Свое право таскать ворованные детали, чтобы потом продать собранную винтовку? Даже если это и было, то и тащили они с завода не от хорошей жизни, а от нужды военного времени. Сам ведь говорил – не очень бедствовали мастеровые люди, да и огородик свой был. Человек вором не рождается, а если с ним и случится такое, то всегда надо помнить, что поведение людей формируется обстоятельствами. А еще надо помнить, что у рабочего человека есть такое понятие, как гордость и честь.
; Да, я убежден, что подавляющее большинство людей – это честные люди, и нельзя так сразу всех марать черной краской. По-моему ты не прав, товарищ Федотов, и плохо знаешь своих бойцов.

Хромов, внимательно слушающий меня, и иногда кивающий головой в такт моей энергичной жестикуляции, поднял голову, посмотрел на штабиста, но тот отвлеченно смотрел в окно, то ли весь запал вышел, то ли потерял интерес к обсуждению.
; Будем считать обсуждение законченным или у кого есть добавления, замечания? ; он обвел взглядом присутствовавших. Никто не ответил. Всем хотелось побыстрее закончить эту неприятную встречу.
; Хорошо. Позиция подавляющего большинства товарищей ясна. В результативной части протокола собрания отметим, что комсостав полка одобряет решения, принятые на армейском совещании, ; буднично закончил он. Все встали, гремя стульями, и, стараясь не смотреть друг на друга, заторопились к выходу.

Прошло пару дней, и неприятный осадок от этого совещания стал постепенно забываться. Текущие дела, сложная обстановка на фронте не давали возможности долго помнить плохое. Здесь бы день простоять, да ночь продержаться. Так и забылось бы это неладное совещание, тогда мне казалось навсегда. Но, как потом стало ясно, я поспешил.

Потом на следствии я столько раз прокручивал в памяти все, что было сказано и мной, и моими сослуживцами. Как этот злосчастный протокол попал к следователю НКВД? Где он столько времени хранился, чтобы всплыть в нужный момент? Как сохранилась эта бумажка? На войне штабы всегда бежали в первую очередь, а чтобы бежать было легче, бросали сначала документы, потом военное имущество, а уж потом личные вещи.

Не хотелось думать, что это был кто-то из моих сослуживцев. Скорее всего, протокол этого собрания через того самого штабиста попал в секретно-информационный отдел при начальнике штаба, который выполнял контрразведывательные функции в армии, а свои документы чекисты научились хранить очень хорошо. Мне пришел на память анекдот того времени про эсера, которого посадили в губчека. Спрашивают бедолагу:

; Что делал до семнадцатого года?
; Сидел и ждал революцию.
; А что делаешь теперь?
; Дождался и сижу…
Уже после Великой Отечественной войны с немцами, когда пришла реабилитации и я с трудом собирал некоторые документы, с удивлением узнал от тех же самых сотрудников НКВД-МГБ, что самый большой и самый подробный архив, будь-то по армейским или по партийным делам, хранится у них. Поэтому при желании, ну и, естественно, при соответствующем разрешении начальства, можно найти любой документ, любого срока давности.

Почему еще эта неприятная история осталась у меня в памяти, потому что действительность оказалась не такой простой и понятной, как мне казалось сначала. Тогда я задумался, а всегда ли мы большевики правы, почему для достижения таких благородных целей, поставленных партией, ее вождями, приходится жертвовать таким огромным количеством людей? Почему не все рабочие стремятся поддержать нашу в подавляющем большинстве рабочую партию, Советы как органы власти, не говоря уже о крестьянстве?

Правда, эти мысли тогда не повлияли на мое общее понимание ситуации в стране, а возникшие сомнения были отнесены к частности конкретных случаев. Таким был и случай с рабочими-оружейниками Ижевска, который имел свою предысторию, начавшуюся до наших боев за Ижевск.   

Винтовками Мосина Русскую армию снабжали три за¬вода: Сестрорецкий под Петербургом, Тульский и Ижевский. В Ижевске рабочий класс был квалифицированным и потомственным. Многие по два-три поколения на заводе. Большинство имели дома и приусадебное хозяйство. Они были поголовно грамотны.

Эти несколько десятков тысяч рабочих, техников и ин¬женеров хорошо знали друг друга. Лично или через общих знакомых. Имели высокую заработную плату по сравнению с другими категориями наемных работников. Во время Первой мировой войны имели бронь от призыва на военную службу.
Большинство рабочих происходили из окрестных деревень. В деревне их уважали за обеспеченность, квалификацию, грамотность.

Вообще, высокооплачиваемые рабочие на оружейном заводе после Февральской революции семнадцатого года к большевикам относились нейтрально. Не выступали против, но и не поддерживали. Среди них особенно популярны были лозунги эсеров. Еще в мае 1918 года в местный Совет из 170 делегатов прошло всего 22 большевика. Тогда большевики вышли из Совета в знак протеста.

В своей агитации они опирались на сорванных с места войной малоквалифицированных приезжих. Ставили их во главе Советов и органов власти. После эсеровских мятежей среди рабочих, участвующих в нелегальных организациях, поддерживающих эсеров и меньшевиков, были проведены реквизиции и аресты, что, естественно, не прибавило рабочей симпатии к Советской власти.

В июле рабочие из бывших фронтовиков создали «Союз фронтовиков» и начали подготовку к восстанию. В рядах Союза было до 4 тысяч человек, 200 из них офицеров.
После захвата белыми Казани в стране началась мо¬билизация в ряды Красной Армии. Не желающие идти в армию по принуждению, часть ижевских рабочих выступила против, а некоторые взялись за оружие. Власть применила силу, расстреляв двух мобилизованных, а еще нескольких, менее активных, заперли в домзаке, пусть охладятся.

Утром 8 августа «Союз фронтовиков», поддержанный многими рабочими, выступил с оружием в руках. К середине дня город был в их руках.
Быстренько переформированный Ижевский Совет народных депутатов (без большевиков) взял гражданскую власть в свои руки. А «Союз фронтовиков» избрал Штаб обороны и объявил о формировании Ижевской народной армии. Долго искали, кого назначить командиром новоиспеченной армии. Никто из старших офицеров-фронтовиков не соглашался, так как понимал бесперспективность затеи гражданских «стратегов», даже бывшему начальнику жандармского управления полковнику Власову предлагали, но и тот отказался.

В конце концов, штаб назначил командующим военными силами полковника Д. Федичкина, начальником штаба ; поручика Я. Зеблиева.
Оружия в Ижевске хватало, фронтовиками были каждый третий. Сразу же сформировали полноценные военные части. «В ходе боев 14-19 августа полк пополнился еще 800 добровольцами и был развернут. За счет военных тро¬феев стрелковые части были усилены 32 пулеметами; удалось сформировать собственную артиллерию ; две батареи по четыре орудия» .

Эта армия была добровольческая. Штаб обороны упорядочил армию. Основной ее единицей стала стрелковая рота. Тут были и техническая рота, и лес¬ная (из лесной стражи). Было несколько крестьянских рот и даже рота учредительного собрания эсера Шоломенцева.

Общая численность армии к концу августа достигла 6300 человек, из которых 300 были офицерами, 3 тысячи ; фронтовиками и столько же ; рабочими-добровольцами.
Через два дня начались вооруженные выступления «Союза фронтовиков» города Воткинска, но не поддержанные состоятельными горожанами они были вытеснены на окраину города, где и закрепились. У красноармейцев не было сил, чтобы подавить мятеж в зародыше, а у восставших не было сил, чтобы занять город. Один из руководителей «Союза фронтовиков» ротмистр Агафонов попросил помощи. 16 августа из Ижевска вышла рота прапорщика Ермакова при одном орудии. В результате внезапного удара 17 августа Воткинск был взят. Части Красной Армии откатились на Запад к реке Каме.

Началось формирование Воткинской армии (такой же, как Ижевской):  рабочие, крестьяне и мещане города ; до 3 тысяч человек.
К началу сентября ижевцы и воткинцы на севере вышли к Глазову и станции Чепца. На западе приблизились к реке Вятке. На юге взяли Сарапул и Агрыз, захватив железнодорожную ветку Казань ; Екатеринбург. На западе они вышли на левый берег Камы около города Оханска. В их руках оказалась территория с населением почти 1 миллион человек, на 80 % ; крестьяне.

17 августа был образован Комитет членов Учредитель¬ного собрания Прикамского края (Прикомуч). Ему переда¬валась вся полнота гражданской власти на всей территории с 1 сентября 1918 года.
Прикомуч передал крестьянам 60 тысяч винтовок ; бесплатно и без всяких условий – и объявил запись крестьян от 19 до 50 лет. Желающих оказалось  около 3 тысяч. Крестьянские роты носили названия своих деревень и шли в бой под командованием офицеров из тех же мест, получивших чины во время войны. Чисто крестьянскими были два фронта: Западный протяженностью 130 верст (8 отрядов) и Северный протяженностью 150 верст (10 отрядов). Многие крестьяне несли милицейскую службу возле своих деревень.

Всего же в Воткинской армии было порядка 15 тысяч человек; в Ижевской ; порядка 10 тысяч при 13 орудиях и полном отсутствии кавалерии.
Знамя ; красное, а у некоторых частей ; красно-зеленое. Зеленый цвет означал народность армии и цвет родных полей, лесов и городов. За цветущую собственность легче драться. Но все это была чепуха, побрякушки для бородатых людей ; военным костяком были офицеры, фронтовики, зажиточные мужики и состоятельные горожане.

Формы не было. На левый рукав надевали красную по¬вязку с черным Андреевским крестом. На ней буквы «Н х А» ; т.е. «народная армия», ниже надпись по принад¬лежности ; «Ижевск» или «Воткинск».
В Воткинске сразу после восстания начались аресты большевиков, членов их семей и сочувствующих им горожан. Репрессии приобрели массовый характер. Были арестованы около двухсот человек.

На второй день после ухода из города Красной Армии военный комендант города Воткинска объявил приказ, обязательный для всех жителей :
1. Объявляю город на военном положении. Хождение по улицам разрешаю с шести до двадцати двух часов. За нарушение приказа ; расстрел.
2. Всем гражданам, имеющим огнестрельное оружие, сдать его в двадцать четыре часа. За неисполнение ; расстрел.
3. Всем гражданам, всем воинским частям Народной Армии соблюдать полный и образцовый порядок. За убийство, грабежи, поджоги ; расстрел.
4. Всех коммунистов, красноармейцев, советских служащих, скрывающихся под видом мирных жителей, немедленно арестовывать.
5. И т.д.
Военный комендант Воткинска ; капитан К. Чеботарев».

Почувствовав свою силу, Прикомуч обращается к Уфимской директории  и к Комучу с предложением о взаимопомощи и совместных боевых действиях. Прикомуч даже соглашается признать главенство партнеров, только давайте ударимте по «краснюкам» вместе. Начались длительные и безуспешные переговоры, как нельзя лучше иллюстрирующие поведение всей этой разношерстной политической компании. Позже, уже у Колчака, где они побитые, но такие же гордые зализывали свои раны, тот спросил: «Почему не помогли своим товарищам?».

И получил ответ, ответ, показывающий лицо русской интеллигенции.
; Ну как же мы могли идти вместе с ижевцами?! Мы, интеллигенция, несли народу свет эсеровских идей. А там, в Прикомуче, были какие-то агрессивные пролетарии…
Вот они, партийные либеральные разногласия. Демократы в этих трудных условиях приходят к власти и проигрывают, потому что не способны управлять. Власть постепенно, как бы сама собой, перетекает к беспринципным, но инициативным, имеющим определенную цель, не особенно разборчивым в средствах достижения этой цели людям.

Военные операции на фронте заставили меня по-новому взглянуть на профессию военного. Приходилось руководить десятками и сотнями людей, разбросанных иногда на несколько километров фронта. Это были уже не локальные операции в городе, где обычно было задействовано 30 – 40 человек, а полномасштабные войсковые действия. Я учился, постоянно учился у своих фронтовых товарищей, у военспецов, руководивших в батальоне ротами,  у всех, кто мог помочь в овладении военным искусством.

Одной из больших боевых задач, которые мне пришлось выполнять со своим батальоном, было это участие в операции по взятию Казани. Но перед боями за Казань нашему полку пришлось обороняться от войска полковника Каппеля.
Рейд на Свияжск для белых начинался удачно. Полковник Каппель разработал несложный, но продуманный план операции. На правом берегу Волги, на станции Нижняя Вязовая, находился поезд Высшего военного совета. В восьми верстах от станции, в Свияжске, размещался штаб 5-й армии. Между станцией и городком стояли полки и ряды правобережной группы войск. Разбросанные по деревням, они прикрывали и штаб 5-й армии, и поезд председателя Высшего военного совета. Романовский мост через Волгу охраняла 2-я рота латышских стрелков. 1-я и 3-я роты располагались на подступах к мосту и закрывали дорогу к станции и штабу армии.

Каппель решил обойти городок и станцию, перерезать железнодорожный путь на Москву, захватить штаб армии, Романовский мост. Отряд Бориса Савинкова из Казани наносил удар по левобережной группе красных войск, разбросанных вдоль железной дороги, и лишал левобережную группу возможности помочь своим на правом берегу.

Ночью батальоны Каппеля бесшумно проселочными дорогами обошли Свияжск и кинулись на станцию Тюрлему. В качестве разведки в офицерских батальонах были пешие казачьи части ; пластуны, которые хорошо себя зарекомендовали во время войны с немцами.

Красноармейцы, прикрывающие вход на мост, были захвачены врасплох и уничтожены. Капитан второго офицерского батальона приказал добить раненных штыками и повесить на водоразборной штанге всех пленных стрелков, около десяти человек. Латышей в плен не брали. Остальные бойцы отошли и закрепились на железнодорожном мосту. На объездных путях капитан обнаружил два вагона с орудийными снарядами.

; Салют в честь большевиков! Пусть знают, что пришли белые мстители!
 Дымя папиросой, капитан наблюдал, как в огненных вихрях и металлических громах приподнимались и разваливались вагоны с артиллерийскими снарядами. От взрывов вздрагивала, уходя из-под ног, земля, срывались с де¬ревьев тела повешенных.
Чудовищное рыканье взрывов прокатилось над завернутой в туман Волгой. Утробный гул вздрагивающей земли, лиловые вспышки, рвущие небо насторожили членов Военного совета фронта. Для выяснения странных взрывов в Тюрлему отправился бронепоезд.

Каппель прискакал на станцию, когда она уже дымилась развалинами. Ярость охватила полковника; вскинув над головой капитана нагайку, Каппель завизжал:
; Как вы посмели! Надо же иметь башку на плечах! Салют в честь большевиков? Идиот! Вы предупредили красных своим салютом!
Каппель ходил по речному обрыву, тиская бесполезный бинокль. В предрассветной мгле едва угадывались горбатые фермы Романовского моста. Что там происходит? Орудийные вспышки и винтовочная перебранка то усиливались, то угасали. Каппель нетерпеливо ждал сообщений о захвате моста. Военный опыт подсказывал ему, что он уже утратил преимущество внезапного удара. Романовский мост он думал взять в три часа ночи; теперь ; половина пятого: каждая минута приближала рассвет и отдаляла от цели.

Из зыбкой полумглы вынырнул всадник. По удрученному виду связного Каппель понял: мост по-прежнему в руках красных.
; Мост взяли? ; все же автоматически спросил он.
; Первый батальон истребил охрану моста, второй захватил предмостные укрепления. Бой идет за переправу через Волгу, ; докладывал связной.
; Мост взяли? ; Каппель повторил свой вопрос. Ничтожная географическая точка ; Романовский мост ; выросла до исключительной величины. В ней, как в фокусе, пересеклись для Каппеля военные, политические, личные ин¬тересы. Полковник поставил ва-банк судьбу Казани и белой армии, свой военный авторитет и свои надежды на стремительное движение к Москве.

 Каппель поднял бинокль ; серая мгла и черный дым закрывали Волгу и левобережье.
Металлический звук широко, властно и как-то особо торжественно прокатился по Волге. Наступило мгновение угрожающего покоя: Каппель слышал лишь всплески воды под обрывом. Эхо еще ускользало по воде и, как бы настигая его, раздался короткий рык; расцветающее небо, Волга, мост прон¬зительно вспыхнули, подпрыгнули, погасли.

При штурме моста офицеры оказывали ожесточенное сопротивление и отбивались от наших контратак саблями и штыками.
Залп подошедшего бронепоезда накрыл офицеров, штурмующих еще оставшиеся предмостные укрепления. Наши пулеметы, выдвинутые на флангах и на мосту, косили каппелевцев, черные волны их отхлынули за волжский обрыв.
Затем после перегруппировки последовала еще одна атака белых и пулеметы на том берегу смолкли окончательно.

Но на мосту наши бойцы продолжали отстреливаться. Нам помогало то, что, имея численное превосходство, белые не могли его реализовать. Романовский мост был достаточно узкий, рассчитанный на одноколейный путь, поэтому противник накатывался на нас плотными рядами. Залечь на мосту было трудно, люди падали, а следующие за ними наступали на них, спотыкались или попадали под шквальный пулеметный и ружейный огонь и тоже падали. Гора убитых и раненых выросла буквально за несколько минут, и только бежавшим в задних рядах удалось спрятаться за горой трупов. Оттуда послышались частые винтовочные выстрелы. Вся эта темная масса слегка шевелилась, как будто собиралась переползти на нашу сторону.

Внезапно один из пулеметов на мосту замолк, как будто кончилась лента или пулеметчик уткнулся пробитой головой в стальной щиток. Прозвучала команда и из массы тел внезапно выскочила фигура с наганом в руке, которая, стреляя, бросилась вперед на оборонявшихся красноармейцев. За командиром поднялись еще несколько офицеров с винтовками и тоже побежали по мосту среди блестевших в лунном свете рельсов к замолчавшему пулемету, но подошедшая на помощь 1-я рота состояла из опытных бойцов, которые не раз бывали в бою. Они подпустили набегавших офицеров на 20-25 метров и внезапно залпом положили их перед укрытием из мешков с песком. Тех, кто успел добежать и упал рядом, тут же добили штыками, так, на всякий случай, чтобы не получить пулю от слишком хитрых, захотевших притвориться мертвыми. Такие случаи бывали, и опытные солдаты это проделывали всегда, для самосохранения.

Пулемет, наконец, ожил, выпустив длинную очередь по залегшим впереди каппелевцам. Возникло неожиданное затишье, прерываемое лишь одиночными выстрелами. Надо было что-то делать, и я стал готовить атаку вместе с бойцами других рот. Мы сосредоточились перед мостом и ждали, когда пулеметчикам поднесут ленты, чтобы те прижали огнем противника к мосту.

Сзади послышался паровозный гудок и в предрассветной мгле показался бронепоезд, состоявший из нескольких укрепленных стальных платформ, на которых были размещены пушки и пулеметы, укрытые мешками с песком. Паровоз размещался в середине состава.

Я подбежал к блиндированному вагону перед паровозом, где размещался штаб, и ко мне вышел командир бронепоезда, по виду балтийский матрос, в кожаной куртке и бескозырке. Я объяснил ему ситуацию, что движение вперед перекрыто залегшим противником и, кроме того, весь мост усеян трупами, а может быть и ранеными, которые мешают продвижению.

Матрос спросил:
; А есть ли среди раненых, красноармейцы?
Я сказал:  «Нет».
; Все мои погибли и были ранены перед мостом, а, кто остался жив, тех уже нет. Все мертвы.
Моряк прищурился. Посмотрел на видневшуюся впереди громаду моста.
; Сделаем так, ; он указал рукой направление к мосту. ; Ты готовишься со своими бойцами перед мостом. Минут пятнадцать тебе хватит?
; Да. Возьму еще один ручной «люис», ; я утвердительно кивнул головой. ;  Мы будем готовы.
; Картечью всю эту сволочь! Штыками и пулями! ; рубанул рукой матрос, наклоняясь в мою сторону.
; Я готов эту сволочь рвать руками!
Я услышал застарелый запах перегара, и мне стало противно. Я отодвинулся в сторону.
; Ты чего рожу кривишь? – вдруг спросил он. ; Из бывших, что ли?
; Из нынешних…, - ответил я резко. ; Давай по делу. Через пятнадцать минут мы контратакуем вместе с твоими бойцами.

Послышался легкий шелест кустарника. Вернулись мои стрелки, посланные за пулеметом, который двое несли на руках. Я легко взял у них оружие. После моих тренировок это было не сложно. Смазка тускло блестела в отблеске пожаров. Пулемет весил килограмм 15, но эта тяжесть согревала своей разрушающей силой.
Я вскинул его, прижал приклад к плечу, как винтовку. Левая рука поддерживала пулемет за прижатую раздвижную сошку. Это было грозное оружие, маневренное, но надо было обладать определенной силой, чтобы эффективно его использовать.
Матросик с открытым ртом смотрел на меня, как легко я управлялся с тяжелым пулеметом. Я слегка толкнул его в живот стволом.

 ; Я готов, заводи свой самовар.
Он опешил и отпрянул. Глаза его перебегали с пулемета на меня. Он криво улыбнулся, развернулся и полез в вагон. Через несколько минут паровоз дал свисток и медленно потянулся к мосту.

Мы тоже поспешили к предмостью, где ждали наши товарищи.
; Противник окопался на мосту и за Волгой, на помощь к нему идут другие батальоны Каппеля, а полковник Каппель человек воен¬ного таланта, опыта и сильной воли. Его напористой смелости и военному искусству мы должны противопоставить наше мужество. 
; Ночью надо захватить мост, переправиться на левый берег, закрепиться там до под¬хода всей дивизии, ; поставил я задачу ротным командирам.
;  Лупи, кунак, офицеров, пока не очухались, ; крикнул нам веселый молодой машинист в бушлате, весь перепачканный маслом, но с широкой улыбкой на лице.
; Мы вышибли их из Симбир¬ска, теперь надо доконать их за Волгой. Вперед! Там, на мосту, наши товарищи нуждаются в нашей помощи! ; напутствовал всех комиссар Калнин.

Я заметил, что кто-то жмется в темноту, пытаясь пропустить остальных вперед. Я прикрикнул на ротных, чтобы они лучше смотрели за людьми. В этом не было ничего особенного, это не трусость. У каждого бывает момент, когда чувствуешь себя неуютно перед боем. Главное, перебороть это чувство, не отстать от других и тогда оно быстро исчезнет.

;  Жмись не жмись, а надо на мост. Вперед!
Я пополз вверх по насыпи, проскочил по шпалам на пер¬вую ферму, за мной осторожно, не глядя на горящую реку, начали карабкаться красноармейцы.
Железо слабо звенело, пахло ржавчиной, пролеты уводили в ночь, словно в непроглядный туннель. Мне было не¬приятно от высоты, от собственной беспомощности. «Заметят белые, поймают лучом прожектора, сорвешься в Волгу, бульк¬нешь камнем — и как не жил на свете». Я прислонился к железной опоре, притих и ползший за мной красноармеец, приостановились остальные. Все знали, какое рискованное поручение исполняли: надо прокрасться до залегших где-то впереди наших, выбить с моста белых на левый берег, за¬хватить предмостье с орудиями и пулеметами, отвоевать плацдарм для броска дивизии через реку.
Мы медленно шли по мосту, пригнувшись, гуськом, друг за другом по обеим сторонам рельсов, прижимаясь к перилам. В некоторых местах настила на фермах не было и под ногами пугала зияющая пустота. До воды было метров 20-25. В этом месте ширина Волги была метров 500, а под ногами неслись темные воды молчаливой реки. Только около опор виднелись белые барашки водоворотов.

Сзади, с бронепоезда, ударил прожектор, вырывая из ночи кусок горящей реки, переплеты мостовых ферм. Меловой луч заплясал по рельсам, по шпалам, высвечивая красноар¬мейцев, жарко заговорили пулеметы, зацвинькали пули. Я чертыхнулся, только такой подсветки нам и не хватало. Но, подумав, понял, что белые стреляют наугад, так как прожектор слепил всех, кто был впереди и целился в  нас.
Около меня кто-то охнул и, сорвавшись со шпал, по¬летел в пропасть; раздался приглушенный всплеск. Я напрягся всем телом, ожидая прохода бронепоезда.

Бронированные платформы нагнали нас и медленно продвинулись мимо, как бы нехотя, башни уже неторопливо выплескивали огонь и гром на воздвигнутые белыми укрепления. Некоторые бойцы, как казалось, бесшумно прыгали на подножки, цеплялись за поруч¬ни, переваливались через борта платформ, надеясь спрятаться от свистевших рядом пуль.

В ночном небе багрово косматились гривы догорающих пожаров: станция на высоком обрыве, железнодорожный мост, окрестные рощи пестрели в зловещих отсветах пламени. Но вот загорелась и сама Волга, смоляные ее волны раскалялись как бы изнутри, во все стороны разбегались лиловые змейки, ускользая в глубину, вылетая на отмели, даже речная пена вспыхивала кистями огня. Это занялась чудовищными кострами нефтена-ливная баржа, подожженная белыми, она пылала мощно, яростно, высвечивая подступы к мосту, к железнодорожной насыпи.
Я услышал свисток паровоза перед маневром, рельсы за¬дрожали мелко и часто, в железе родился комариной тонкости звон, оно вибрировало, отзываясь тяжкими вздохами.

Бронепоезд вдруг попятился, ослепляя прожекторами ночь, небо, Волгу. Бойцы еще плотнее распластались на закраинах мо¬стовой фермы.
;  Спокойно, ребята, ; шепотом приказал Калнин, разместившийся рядом со мной. ; Прыгайте с платформы по одному, стреляйте только навер-няка. Он приказывал каким-то уговаривающим голосом, словно красноармейцы нуждались в его уговорах.
С грохотом,  обдавая нас горячими валами пара, медленно прошел паровоз. Бронепоезд остановился и выбросил десант ; моряки залегли вместе с нами у рельсов. Опять послышался гудок паровоза, и поезд медленно поплыл назад в тыл. По грохоту начавшегося обстрела можно было понять, что артиллеристы отсекают подходящие к мосту свежие части противника. Надо было спешить, чтобы он не смог окопаться. В противном случае нам бы долго пришлось его оттуда выковыривать. Я переглянулся с комиссаром, и он чуть кивнул головой, понимая, что надо именно сейчас поднять бойцов в атаку.

Мы поднялись почти одновременно. Я припал к пулемету, глаза перебегали с одной темной фигуры на другую и нажал гашетку… Калнин с группой поднявшихся бойцов бросился вперед. Все сразу смешалось и перепуталось.
Матросы кинулись в штыковую атаку. Мы бежали все вместе, стреляя не особенно целясь, наступая на тела под ногами, кто-то падал, некоторые поднимались, некоторые нет. Все это продолжалось минуту или две. Я стрелял по мелькавшим впереди фигуркам короткими очередями. Диск опустел. Мы, наконец, добежали до залегших на мосту наших бойцов, которые все это время сдерживали натиск каппелевцев. Противник откатился за мост.

Комиссар батальона Калнин угадал, что офицеры залегли за обрывом. Приблизиться к ним с обеих сторон моста, закидать гранатами, погнать к Волге ; вот, что было необходимо в эти минуты. Мы залегли, давая возможность отдышаться тем, кто пробежал почти весь путь от того берега. Стрельба то затихала, то разгоралась вновь. Я отдал пулемет бойцам, которые быстро заменили диск и хотели вернуть его мне. Но я покачал головой.

; Не наглейте ребята. Не дело командира все время бегать с пулеметом. Это ваша работа. Вперед ползком. Отсекайте подходящее подкрепление.
Я достал свое личное оружие ; маузер. Проверил обойму. Пристегнул деревянную кобуру как приклад и пополз вслед за пулеметчиками к предмостному откосу, так как теперь уже пулеметы каппелевцев прижимали нас с флангов, позволяя белым накапливаться с обеих сторон железной дороги. Еще немного и они бросятся в атаку.

В самый последний момент Калнин возник на обрыве ; тяжелый, стремительный, страшный: связка гранат, описав кривую, рухнула на залегших офицеров... Грохнул взрыв. Потом второй. Послышались стоны, проклятия…

 И они побежали… Сначала один, потом двое-трое, потом десять, двадцать… Потом все. Белые отошли от реки километра на два и закрепились. Днем к ним подошел дивизион броневиков с пулеметами для усиления. Было понятно, что атака белых ; это вопрос нескольких минут, в лучшем случае пара часов. Надо было закрепиться, отрыть окопы, хоть и неполного профиля, так как все устали, набить пулеметные ленты, перевязать раненых и отправить их в лазарет. Ротные командиры подсчитали потери. Оказалось ; убитых 34 человека, раненых 56. Потери для батальона существенные, тем более, что всего у нас числилось около шестисот штыков.
...После захвата Романовского моста на левый берег были переброшены два полка нашей дивизии, которые успели немного закрепиться.

После небольшой артиллерийской подготовки офицеры двинулись в атаку. Они шли развернутыми цепями, широким, все убыст¬ряющимся шагом.
У моста, за песчаными косами, за луговыми гривами, их поджидали красноармейцы. Они молчали, прильнув к песку, к уже подмерзшим травам. И я, и бойцы сознавали, что в случае поражения нам некуда бежать ; за спиной Волга, а узкая тропинка в виде моста всех не вместит, давка будет, а отхода ; нет. Это понял, видимо, и «проспиртованный» командир бронепоезда, который держал паровоз под парами на той стороне реки, медленно перемещаясь то вперед, то назад перед мостом. Его артиллеристы на платформах били через нашу голову по наступающим каппелевцам.
 
(ФОТО)
Восточный фронт. Батальон латышских  стрелков (М. Вальтер в центре). 1919 год.

Снова подошли офицерские батальоны: полковнику удалось привести хотя и потрепанные, но хорошо вооруженные войска. Солдатами в них были поручики и прапорщики, командирами ; капитаны и полковники.

Всего три месяца назад в Симбирске вступали они доброволь¬цами в корпус Каппеля.
На офицерском совете перед наступлением Каппель произнес короткую речь.

; Если первое сражение проиграно, необходимо выиграть второе. Таков закон войны, господа! Но для нас это не просто сражение, это ; символ власти и славы русских дворян. - Пронзительные глаза Каппеля обегали стоявших по¬лукольцом офицеров.
; Чтобы вернуть власть и славу, вам надо отбросить всякие сантименты. Отдавайте же предпочте¬ние ненависти и мести, а не глупому состраданию? Забудьте, что вы русские и деретесь против русских! Пусть вас вооду¬шевляет лишь одно желание победы. Когда-то Бальзак ска¬зал: «Желай ; и желания твои будут исполнены». Я хотел бы, чтобы эти слова стали нашим девизом.

Несмотря на сильный огонь с нашей стороны, каппелевцам удалось добраться до неглубоких окопов красноармейцев. Некоторые, не выдержав мощного офицерского «Ура! Ура;а;а!», дрогнули и побежали назад, к мосту. Но там как последний рубеж находилась рота латышских стрелков, которые закрывали вход на мост. Этот заслон был усилен тремя станковыми пулеметами. Увидев это, побежавшие бросились к предмостным откосам, но там нарвались на матросов с бронепоезда, которые, не церемонясь, штыками погнали их назад в окопы. Таких шустрых, особенно ценящих свою жизнь, и набралось всего с полусотню среди нескольких сотен, но они в критический момент могут изменить ход всего боя.

Красные и белые сошлись грудь в грудь в рукопашной остервенелой схватке. Дрались молча, штыками, прикладами, падали, вставали, опять падали, чтобы уже не встать. Дрались в ноябрьском сером свете на берегах реки, родной для каждого русского, за одну и ту же Россию, счастье и славу которой понимали по-разному. В этой драке никто не желал ни пленных, ни трофеев, ни знамен: пленные бы только мешали, трофеи не имели значения. Кричали одно и то же: «Ура! Ура;а;а!».
Прошло полчаса, время казалось бесконечным, но вот белые начали отступать. Каппель уводил свои батальоны по заволжским степям на восток.

Неожиданное, на которое никто не надеялся, произошло. Можно назвать это случайностью, объяснить тактической ошибкой Каппеля или преждевременной его успокоенностью, или другими такими же резонными причинами, но неожиданное изменило весь ход событий.

Каппель решил, что помимо бронепоезда к станции подошли свежие силы. Это заблуждение ; одно из многочисленных военных заблуждений, любого военачальника, принимающего решение, ; стало катастрофой для его рейда. Страшась уже собственного окружения, Каппель приказал отступать от моста и станции. И опять-таки это отступление ; лишь кажущаяся случайность. Для того чтобы сомнение Каппеля переросло в уверенность, горстке красных надо было проявить исключительную волю и мужество. Их отчаянное сопротивление рассеяло веру Каппеля в успех начатой операции.

На восток, среди сосновых боров и березовых рощ текла воспламененная одним наступательным порывом наша дивизия. Лесные опушки и тропки оглашались паровозными гудками, лошадиным ржаньем, звоном оружия, солдатскими голосами.
Мы с комиссаром Калниным ехали верхами по лесной, засеянной опавшими листьями дороге.

Дорога вильнула в глубину леса, шум движущихся войск ослаб. Калнин опустил поводья, жеребец остановился под рябиной. Гроздья ягод, словно налитых алой кровью, повисли над жеребцом. Я ссёк одну плетью, она шлепнулась наземь, жеребец раздавил ягоды копытом, машинально еще раз взмахнул плетью, еще несколько ягод упали на землю. В голове была какая-то пустота, не хотелось ни о чем думать, ничего не делать, а хотелось вот так ехать и ехать по мягкой, усыпанной листвой лесной дороге. Смотреть в ярко-голубое, холодное даже по виду осеннее небо. Легкость и одновременно усталость преобладала во мне. Хотелось побыть одному, чтобы насладиться этим ощущением.
Калнин глянул на меня и спросил:

; Что с Вами?
; Осень. Тишина. Давно я не слушал тишины.
; Да что с Вами? ; опять недоуменно спросил комиссар.
; Вспомнил, как меня комдив гонял. Он хотя и царский полковник, а боевой старик.
; Полковник Каретский казачьих кровей, сын потомственных служивых оренбургских казаков. Есть такой степной город.

Мне стало смешно, что латыш Калнин объясняет мне, который объехал всю Россию, в том числе и Оренбург, что есть такой город.

; Почему смеетесь Михаил? ; с растяжкой поинтересовался он.
Не хотелось свое состояние выставлять напоказ, даже для своего товарища.
; А гонял он меня по-царски. ; Я слегка поморщился, вспоминая разговор с комдивом. ; А вот Ружина, командира кавалерийского эскадрона, хвалил. «Один Ружин, ; сказал, держался, когда весь полк драпал...».
; Он его хвалил, чтобы мы не задавались.

Шум движущихся войск снова приблизился. Невидимая из-за деревьев железная дорога огибала пригорок, многозвучное эхо катилось по лесу. Я дал шпоры жеребцу и помчался по дороге, круто уходящей на лесной склон.

Под глинистым обрывом чернела ослепленная мягким сентябрьским светом река. Отраженные в омутах, бездымно пылали березки, на воде колебалось вялое золото опавшей листвы. Кленовые листья отбрасывали свой багрянец на темную стену дубов, каленые сережки волчьей ягоды кучились у воды. Рябины сгибались под тяжестью пунцовых кистей, желуди падали с веток, звучно булькая и взрывая воду.
За рекой по всему горизонту вставали рыжие, блестящие, высокие стволы дымов. Не было им числа и не было им конца. Сполохи лесных пожаров блуждали по тусклому небу, болезненным запахом гари несло от мочажин и листьев, осеннее многоцветье меркло в дымах и пепле.

Осень перевалила на вторую половину. Дожди торопливо гасили многоцветные краски лесов, лихорадочно синели лужи, земля пахла кровью, порохом, гарью.
Грустно перекликались отлетающие журавли, всполошенно трещали сороки.
Тоскливой, испуганной, неустойчивой жизнью жил мятежный Ижевск. После взятия Казани нашими войсками в горожанах росло и крепло мучительное чувство безнадежности, мрачный пессимизм захлестывал и офицеров. Воспаленные шепотки сновали по кабакам, по базарам. Из ушка в ушко переливались слухи о наступлении красных.

Во всех этих слухах таился страх, и люди уже не могли отличить правду от вымысла. Как всегда, больше верили вымыслу. Словно лесное пламя, вымыслы обжигали людей. Идут красные комиссары на Ижевск, в деревни, в села, чтобы петлей и пулей наказать восставших. Расстреливают красные правых и виноватых, отнимают у мужика хлеб, разоряют церкви и мечети. Нет никому пощады: девкам вырезает на грудях кровавые звезды, старикам ставит на лбах каинову печать.
Божьи странники, убогие старушки клятвенно шептали: близится светопреставление. Праведники видели небесные знамения: в лесной ключ близ Елабуги упал огненный крест и горькими стали воды источника. В полях Сарапула встретили всадников на вороном и бледном конях, и там, где про¬скакали они, следы налились человеческой кровью.

Над городом жалобно звонил соборный колокол: по мокрым деревянным тротуарам тащились купчихи, закутанные в шали, лавочники с постными физиономиями. Матерились подвыпившие офицеры, просматривая на заборах приказы начальника контрразведки: «Если красные приблизятся к Ижевску на десять верст, я расстреляю всех арестованных».

Нервозная атмосфера царствовала и в штабе мятежников. Двухэтажный особняк миллионера-лесопромышленника трезвонил телефонами, звякал шпорами, гудел повелительными голосами.
В гостиных, спальнях, будуарах пахло псиной, сивухой, махорочными сигаретами, скверной пудрой и еще черт знает чем, не имеющим названия. Из мраморных каминов торчали связки военных приказов, на туалетных столиках валялись револьверы, по оттоманкам грудились гранаты.

От табачного дыма померкли розовые амуры на потолках, закоптились фарфоровые вазы; когда-то дышавшие девственной чистотой стены покрылись размашистыми завитками неприличных ругательств.
До падения Казани ижевские мятежники были относительно спокойны.
То, что происходило на Волге, на Урале, казалось ижевским «спасителям России» вспышками далекой, но не приближающейся грозы.

Все повеселели было, когда узнали, что сибирское, уральское и самарское правительства уступили свою власть омской Директории. Уж лучше одно настоящее, чем тройка никем не признаваемых правительств! Может, директория взнуздает выломившуюся из оглобель Русь?
Но вот совсем неожиданно под ударами красных пали Казань и Симбирск, на волосок от гибели Самара. Душная политическая атмосфера Ижевска сразу похолодела; между главарями начались взаимные упреки, обиды.

Ротмистр Краузе, бежавший из Казани и радушно принятый в Ижевске, как крупный специалист по организации оборонительных сооружений, несмотря на то, что при обороне Казани все его изыскания по возведению контрэскарпов, редутов и блиндажей красными были либо обойдены, либо взяты с ходу, дал выразительные, проникнутые иронией характеристики пока отсутствующему местному триумвирату: военному коменданту поручику Зеблиеву, командующему Народной Армией полковнику Федечкину и начальнику контрразведки поручику Лещеву.

; У этих людей нет ни военных знаний, ни политического авторитета, ни личного обаяния. Мизерные личности, узколобые политики. Они могут шумно требовать победоносного наступления от своих войск, заглазно уничтожать красных целыми дивизиями, расстреливать мужиков и рабочих. Трусливые поганыши! Думают пустыми словесами отогнать грозные красные призраки. У них есть только недавнее сладкое прошлое: ах, как они пили, жрали, картежничали! Ах, как стреляли в ресторанные потолки, ах, как били зеркала в бар-даках! Вчерашний день полон их преступлениями, а сегодняшнего дня они страшатся: как бы ни пришлось отвечать за содеянное ; вот и все, что мучает их.

Атмосфера в Ижевске становилась все напряженнее, все тревожнее. Город притих, кабаки опустели, лавки прикрылись. Даже пьяные драки между фронтовиками не завязывались на улицах. На оружейном заводе, в железнодорожных мастерских прекратились митинги, с заборов исчезли призывы: «За власть Советов без коммунистов. Славься свобода и труд!»…

В штабе с утра до вечера сатанели на заседаниях главари мятежников. По кабинету «командующего армией» бегал, матерясь, комендант гарнизона Зеблиев.
; Это позор, полковник! Десять тысяч солдат не могли распотрошить двухтысячный отряд краснюков. Вы уже две недели обещаете изловить и повесить всех комиссаров. А что получилось? Что вышло? Они захватили Агрыз и угрожают Ижевску.
; У них всего пять тысяч бойцов. Надо быть идиотом, чтобы идти на Ижевск. У нас, слава богу, тридцать тысяч штыков, ; багровея от обиды, возражал командующий армией.
; Смелость города берет, милейший мой! Вы же, извините за грубость, старая ж..! Вдарь кулаком ; и мокренько!
; Господин поручик! ; завизжал полковник. ; Если не возьмете своих слов обратно, я вызову на дуэль...
— Пошли вы, милейший, к е… бабушке!

— Не время ссориться, господа. Вы же государственные люди, — успокоил расходившихся главарей главный местный контрразведчик.
 — Я лично полагаю, красные пойдут на Сарапул и отрежут нас от Урала. А на Каме под Елабугой стоит вражеская флотилия, а в Вятских Полянах формируются свежие полки Второй армии красных. Нас возьмут в мешок, если... если они овладеют Сарапулом. Укрепляйте Ижевск, но спасайте Сарапул. Да-с! Господа! ; прорек веще контрразведчик.

Поздней ночью, совершенно обалдев от споров, ругани, взаимных угроз, мятежники перетасовали свои посты.
Через несколько дней Красная Армия начала общее наступление от Казани, и Поволжский фронт Комуча начал отступать. Для этого командующий фронтом Михаил Тухачевский высвободил силы для войны с Прикомучем. Начавшееся было контрнаступление ижорцев и воткинцев выдыхается и 3 октября Красная Армия берет Агрыз, а 4 октября ; Сарапул. С середины октября командующий Восточным фронтом Тухачевский стягивает войска все ближе к Ижевску.

С 23 по 28 октября на нашем участке фронта несколько раз переходит из рук в руки пристань Гольяново на Каме, которая является последним местом эвакуации мятежников по реке. Бои продолжались несколько дней и в конце концов пристань остается за нами. Район восстания оказывается почти полностью окружен. 5 ноября 5-я армия переходит в решительное наступление, начинаются бои за Ижевск. Вечером 7 ноября город пал, его защитники и часть населения, активно поддержавшая мятеж, перешли в Воткинск.

8 ноября 1918 года командование восставших и руководство Прикомуча поняли: защищать город нет сил, надо отходить на восток. В ходе боев заслоны белых вдоль Камы разгромлены. Красные берут Воткинск и наседают, отступление мятежников переходит в бегство.

К 14 ноября за реку переправляются 10 тысяч ижевцев и до 15 тысяч воткинцев. Большинство из них — члены семей восставших, армия составляет от силы 2,0 – 2,5 тысяч. Немногие боеспособные части остаются, чтобы прикрыть отход, … и гибнут или попадают в плен. До 16 ноября были подавлены последние очаги сопротивления Народной армии и крестьянских повстанцев.
Общее число погибших в тех боях оценивается по-разному ; от 10 до 20 тысяч убитых с обеих сторон.

Захватив Прикамье два месяца назад мятежники расстреляли примерно такое же число людей. В одном Ижевске были убиты больше 800 человек. И это только одна страничка войны, а их в многотомной летописи этой братоубийственной войны, очень и очень много.
На дворе стоял ноябрь ; месяц черных троп и палой травы. По вечерам в небе коченела белая и легкая луна, оголенные деревья томились в предчувствии первых заморозков.

Только что было получено известие, что нашими была взята Самара: в город вошли 2-я бригада Симбирской дивизии и полки 15-й Инзенской. Вечером в штабе дивизии по случаю годовщины Октябрьской революции было торжественное собрание, на котором постановлением ВЦИК  некоторые командиры и комиссары были награждены ценными подарками: золотыми часами, портсигарами, кожаными куртками и даже серебряными подстаканниками. Мы шутили, что у работников вышестоящего штаба, подбиравших вещи для награждения, был своеобразный юмор. Никто из нас, действующих командиров, просто не имел возможности пользоваться подстаканником со стеклянным тонким стаканом. Возможно, у них в штабах такое и было возможно, но в вещмешке стакан не поносишь. В ходу у нас была металлическая кружка и в лучшем случае оловянная ложка, а то и деревянная. Меня наградили серебряным портсигаром, который, несмотря на все жизненные перипетии, арест, обыск, войну, сохранился в семье до сих пор.

Неожиданно комдива вызвали к «прямому проводу». Вызывал командарм. Командир дивизии, бывший полковник, следил за телеграфной лентой с таким отвращением на лице, что принимающий телеграфист стал читать приглушенно. Один из батальонов дивизии бросил оружие и без боя отступил, в результате чего возникла опасность окружения частей соседней дивизии. В неприятнейшее известие не хотелось верить, тем более, что оно поступило во время торжественного награждения. Сюрприз славный!

Лицо комдива стало строгим и надменным: Нам предъявлено обвинение в трусости.
 Он так и сказал: «Нам».
; Командир и комиссар вместе с бойцами, бросив оружие, оставили позиции. Мерзавцы! Когда попадутся всех в трибунал и расстрелять! ; рассвирепел комдив.
; Принять все меры к розыску и аресту. Виновные должны быть наказаны, чтобы неповадно было остальным… и наглядно, ; добавил он.

Как было установлено следствием, бойцы одного батальона побежали при наступлении белых, побежали из окопов, от несильного противника, все преимущество которого заключалось в том, что атака началась внезапно, на рассвете, когда все спали, в том числе и часовые, после поголовной пьянки, устроенной по случаю тридцатилетнего юбилея командира батальона. Пили почти все, в том числе и комиссар, и ротные командиры. В ходе беспорядочного бегства часть солдат бросили личное оружие, винтовки и 3 пулемета. Случай беспрецедентный, даже для гражданской войны. Хорошо, что беляки не имели сил для развития случившегося, хоть и местного, но все же наступления. Возникла опасность окружения соседних частей.

Я получил приказ снять с позиций роту стрелков и выловить бродивших по округе несчастных беглецов. Два дня мы вылавливали их. Приехавшие на место происшествия следователь из особого отдела и дивизионный ревтрибунал провели дознание и вынесли решение. К батальону была применена редкая, но страшная мера. Бойцов выстроили на околице деревушки, и арифметика случая решила судьбу каждого пятнадцатого, хотя следователь трибунала настаивал на каждом десятом.
Их оказалось восемь рядовых бойцов и весь комсостав батальона, приговоренных к смерти, ; они должны были искупить вину за всех.

Они стояли перед своими товарищами и двумя другими батальонами полка, не понимая еще, что с ними случилось непоправимое: кто-то морщил в вялой улыбке губы, кто-то растерянно оглядывался. Только «юбиляр», не отрываясь, смотрел в землю. Присмотревшись, я с удивлением отметил, что комиссара батальона нет среди приговоренных, хотя еще несколько часов назад он был среди арестованных без оружия, без ремней. Это меня удивило, так как я считал, что его вина еще больше, чем вина командира. Но мои размышления о явной несправедливости прервал один из штрафников, стоявший в шеренге приговоренных. Это был высокий, белокурый, парень лет двадцати, он сорвался с места и побежал навстречу поднявшим винтовки, скидывая гимнастерку и разрывая на груди нижнюю рубаху.
; Братцы, братцы! ; закричал он тонким голосом, полным отчаяния. ; Стреляйте только в грудь! Не надо в лицо, не надо в лицо…

Не успел он сделать и нескольких шагов, как винтовочный залп назначенного на исполнение приговора взвода ударил резко и как мне показалось слишком громко. Испуганно взметнулись и загалдели вороны с близлежащих берез. Двух или трех выстрелов было достаточно, чтобы тело белокурого солдатика, словно переломившись, упало на пожухлую траву и стало неподвижным.

Я перевел взгляд на остальных расстрелянных. Они лежали, как тряпичные игрушки, руки, ноги у некоторых, были заломлены в неестественном состоянии, но кое-кто еще шевелился и были слышны слабые стоны. Я следил взглядом за командиром комендантской роты, который направлялся к расстрелянным солдатам, на ходу расстегивая кобуру нагана. Это была его обязанность как командира, руководившего экзекуцией.

Я вспомнил похожую процедуру, свидетелем которой я стал в 1917 году на фронте. Военный трибунал приговорил к расстрелу солдата, который отсутствовал в части несколько дней. Говорили, что он большевик и все это время находился у немцев, пытаясь организовать братание между русскими и немецкими солдатами. Передали его нашим сами немцы. Насколько это соответствовало действительности неизвестно, но так, как он вел себя перед расстрелом, убеждало, что это было похоже на правду.

На поле был построен батальон, образовав незамкнутый четырехугольник, где служил приговоренный солдат. Впереди рот стояли офицеры и командиры взводов. Солдата под конвоем взвода охраны из комендантской роты полка вывели на середину площадки, окруженной со всех сторон его товарищами по полку. Командир батальона капитан зачитал громко и раскатисто, как отдают строевые команды, приговор суда. Последнее, что было слышно, что приговор не подлежит обжалованию, и это последнее сразу отделила его от нас ; живых. Де-факто он был еще жив, но де-юре он был уже мертв.

Высокая фигура с развивающимися на ветру волосами была видна отовсюду. Было видно, как он взволнованно и глубоко дышит, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, но его взгляд никак не мог остановиться на чем-то определенном. Казалось, что он куда-то спешит, что-то хочет успеть сделать.

Подошедший унтер-офицер хотел одеть ему на голову мешок, как это требует инструкция, чтобы «предохранить» психику приговоренного от наблюдения за происходящими приготовлениями к казни. Но солдат так вертел головой, что унтер постоял, оглянувшись, посмотрел на капитана и тот махнул рукой, мол, какая разница. Не успел тот отойти со своим мешком, как солдатик вдруг звонко и  не менее громко, чем капитан, закричал:

; Друзья, солдаты, братья, люди! Призываю всех вас ; остановитесь, опомнитесь! Вдумайтесь в то, что вы делаете. Бросьте ваше оружие, как это делаю я!
Солдаты оторопело смотрели на него. Поручик, командовавший расстрельным взводом, замешкался и беспомощно оглянулся на капитана. Тот взбешенный, потрясая револьвером, подскочил к строю солдат, стоявших с винтовками на изготовку, и оттолкнул растерявшегося поручика.

А солдат тем временем продолжал: «Зачем вам война? Она не нужна вам так же, как и тамошним немецким солдатам…»
Голос его вдруг ослабел: «Братья, люди! Одумайтесь! Помните ; вы сильны вашим оружием. Отказывайтесь от войны! Поверните его против ваших… Вас много…»
; Взвод! По изменнику родины ; огонь!!! В исступлении взревел капитан.
Нестройно прогремел залп. Кто-то успел прицелиться и выстрелить, кто-то нет. Солдат дернулся и, откинувшись назад, плашмя упал на спину.

Я первый раз увидел казнь. Сердце стучало с таким напором, как будто рвалось выбиться наружу. Я чувствовал, что и большинство солдат и офицеров тоже потрясены происшедшим, хотя они не раз участвовали в бою и им приходилось убивать людей, но это были враги, которые пришли в твой дом, чтобы убить тебя и твою семью.

И, тем не менее, память об этом вынужденном убийстве навсегда осталась у меня.
К зиме боевые действия на Восточном франте стали более ожесточенными, и немалую роль в этом сыграл процесс консолидации контрреволюционных сил, происхо¬дивший в тылу белых войск. 18 ноября 1918 года в дале¬ком Омске директория была свергнута. На смену дирек-тории пришла диктатура адмирала Колчака, принявшего титул «Верховного правителя России».

Через несколько дней после переворота Колчак отдал приказ о начале решительного наступления на Пермь ; Вятку все с той же целью: соединиться с войсками аме¬риканцев и англичан, двигавшимися с севера. 29 ноября войска Колчака перешли в наступление, и положение нашей армии сразу же стало очень серьезным. Особенно грозным оно выглядело на левом фланге, где оборонялись 29-я дивизия и Особая бригада.

Весь короткий зимний день 3 декабря полк двигался по направлению к деревне Свирь, где по свидетельству раз¬ведки можно было встретить разъезды одного из полков Особой бригады. Движение по грязной дороге было чрезвычайно утомительным и медленным. Лишь к вечеру на горизонте появились дымки деревни. Она дей¬ствительно оказалась запятой бойцами Особой бригады. Мы добрались до места только к вечеру. Несмотря на наступившие сумерки и усталость бойцов и лошадей, я получил приказ выдвинуться дальше в направлении деревни Марковка, откуда предполагалось появление противника. Вместе с нами выдвигался эскадрон кавалеристов, которые ушли вперед, оставив для связи трех конников. Впереди еще было километра два до ночевки. Это расстояние с трудом мы преодолели за полчаса.

Люди и лошади падали от усталости, но мы вместе с командиром эскадрона выставили сторожевое охранение и только после этого, убедившись, что все необходимое для безопасности сделано, также отправились спать в избу, битком набитую сморенными усталостью бойцами. Несколько раз за ночь мы под¬нимались проверять посты, и чуть свет были уже на ногах.

Осторожность оказалась нелишней. Противник находился поблизости и едва рассвело начал движение по Кунгурскому тракту. Батальон встретил колонну противника ружейным и пулеметным огнем. Нам на помощь подошли еще два полка пехоты при трех орудиях и еще один эскадрон кавалерии. Хотя подошедшие части и назывались полками, они имели по 300-400 бойцов, примерно столько же, сколько было в моем батальоне. Время было трудное, и обученное пополнение прибывало очень медленно.

Весь день прошел в артиллерий¬ской и ружейной перестрелке. Как выяснилось позднее, колчаковцы ожидали подхода основных сил.
С утра следующего дня два полка 2-й Сибирской дивизии и офицерский батальон, обойдя левый фланг красных войск, атаковали Юговский завод с севера.

Одновременно подвергся атаке и правый фланг позиции армии, который обороняли и мы. Выход во фланг был неожидан-ным, но защищавшие этот участок, кавалеристы и кронштадтские моряки не дрогнули. Три раза за день белые атаковали деревню и небольшой местный погост и три раза, напоровшись на огонь пулеметов, вынуждены были отступать. Когда стали опускаться сумерки, белые, чтобы не ночевать в открытом поле на уже начавшемся морозе, отошли на восток к соседним деревням. Перед нашими пози¬циями остались лежать в снегу несколько десятков трупов колчаковских пехотинцев.

На следующее утро бой возобновился. Теперь батальоны Томского полка белых сумели обойти нашу позицию еще глубже и атаковали ее не только с севера, но уже и с запада. К этому времени подошедшие нам на помощь полки уже успели развернуться, подготовить огневые точки и встретить колчаковцев пулеметным огнем из укрытий. Белые встретили организованное и стойкое сопротивление, при¬чем в этот день красноармейцы не ограничивались обо¬роной. Позволив противнику приблизиться вплотную к своим позициям, матросы- кронштадтцы открыли фланговый перекрестный пулеметный огонь, а затем перешли в контратаку. В яростной рукопашной схватке они сумели одолеть колчаковцев, и те стали пятиться по направлению к деревне Маганки, откуда и началась их атака.

В этот момент в бой вступил кавалерийский эскадрон. В открытом поле распутицы было меньше и, используя это, кавале¬ристы атаковали отступающих врагов в конном строю.
Пестрая лавина всадников, стоявшего с нами рядом кавалерийского эскадрона, выплеснулась из глубокой балки. Завизжали выдергиваемые из ножен клинки, дождь палых листьев обдал нескольких солдат, случайно оказавшихся на пути конников.
Мой жеребец снова стелился над пахнущей дымом и порохом заснеженной землей, тело наливалось стремительным ритмом движения, сердце стучало, в ушах гудело. Он мчался по широкой дуге от камского обрыва дороги, огибая неглубокую балку, где все еще поднимались в атаку и опять ложились бойцы батальона. Белые и красные перемещались очень медленно, и я подумал, что без риска про¬скользну между двух огней.

Цокот копыт, шлепки снега слились с поганым посвистом пуль. Быстрым взглядом пробежал по голым слегка припорошенным снегом де-ревьям, по колокольне, одетой в рваную завесу низких облаков. Впереди, прямо передо мной, запрыгали бурые пучки снега, маленькие фонтанчики от пуль. Я понял: белый пулеметчик бьет по мне ; и повернул жеребца к церкви. «Не делай этого», ; сказал я се¬бе, но тут же забыл про запрет.

Жеребец стал заваливаться набок, прыгающие пучки и фонтанчики снега исчезли, зато появилась церковная ограда, холмики могил, покрытые снежком, за ними чернобородый пулеметчик в зеленной английской шинели, «виккерс», дергающийся в его руках. Попытался соскочить с падающе¬го жеребца, но что-то сильно толкнуло меня в левую сторону тела, опрокинуло на спину. Я понял, что ранен.
 ; Второй раз, и опять в грудь, ; подумалось мне.

Попытался отползти в сторону под прикрытие небольшого сугроба, но никак не мог вытащить ногу из под лежавшей на боку и слегка дрожавшей лошади.  Закружилась голова, слабость растеклась по всему телу. Не хотелось даже рукой пошевелить. На удивление, боли почти не чувствовал. Только слабость. Пулеметчик заметил шевеление и попытался меня достать короткой очередью, но все пули попали в лошадь, которая уже перестала дергаться в конвульсиях, но и почти освободила мою ногу. Стараясь не высовываться, осторожно, откинув деревянную крышку, достал маузер, но рука с оружием запуталась в ремнях портупеи, на которых висела шашка. Чувствуя, что слабею, попытался выдернуть запутывавшуюся руку, не получилось, потом перехватил маузер другой.

Мое копошение опять привлекло внимание вражеского пулеметчика, и он опять послал веером очередь в мою сторону. И опять верный, но уже мертвый мой товарищ в последний раз прикрыл своего хозяина от гибели. Эти даже небольшие физические усилия окончательно меня ослабили. Я лежал на спине, смотрел в хмурое, подернутое низкими рваными облаками небо. Наступило какое-то успокоение, боя не слышно, кто-то куда-то бежит, а я лежу. Надо ползти назад, в сторону наших, ведь я командир, там мои бойцы. Рассудком я все понимал, но не то что ползти, думать было лень. Наверно от слабости захотелось спать, и глаза закрылись сами собой.

Очнулся я не надолго, только на пару минут, когда почувствовал, что меня волокут по земле. В ушах стоял звон. Боль острыми толчками пульсировали в левой части тела. Я почувствовал привкус крови и понял, что задето легкое. Хотел сказать, что голову надо держать выше, иначе можно захлебнуться, но кроме хрипа ничего не получилось. Перед глазами опять поплыл туман, стало нехорошо, затошнило и вдруг подумалось, как я буду рваться, если рот полон крови, но я так этого и не узнал, потому что опять потерял сознание…

Белый шар с бешеной скоростью ударился о шар красный и в силу закона физики откатился назад. Обратное его движение будет безостановочным до самого Владивостока но как оказалось, это уже было без меня. Моя вторая война закончилась.



Глава 8. Почти без войны, но еще и без мира

После ранения и нескольких месяцев пребывания в госпитале в Екатеринбурге мне дали двух месячный отпуск для окончательного выздоровления и получения нового назначения. Все осталось позади. Трупные ямы, залитые известкой, голод больничного пайка, смрад палат. Хотелось выбраться на простор, на свежий весенний воздух. Только что все мы отметили праздник Первое мая 1919 года.

Настроение было радостное, приподнятое. За время вынужденного безделья в госпитале я, как мог, старался поддерживать себя в удовлетворительной физической форме, конечно, с учетом условий госпиталя. Врачи даже пошли мне навстречу, и я, как только смог нормально ходить и немного окреп, стал постепенно восстанавливаться и даже некоторое время занимался с выздоравливающими красноармейцами лечебной физкультурой. Наконец подошел день медицинской аттестации и меня врачебная комиссия после вторичного ранения в грудь и поражения легкого, признала ограниченно годным к военной службе, что не позволяло занимать командные должности в строевых частях.

Было жаль расставаться со своими боевыми товарищами, с которыми я так сдружился за эти три военных года и искренне полюбил за их честность, латышскую неторопливость и преданность порученному делу. Это были надежные части, которые командование бросало на самые трудные участки, для спасения положения при прорыве белыми фронта, при подавлении контрреволюционных мятежей, при охране руководителей партии и государства. Приняв раз присягу на верность Советскому государству, они не изменили ей во время всей службы. Имели они и одну черту, отличавшую их от других воинских частей, это выплата денежного содержания во время службы.

Конечно, денежное довольствие выплачивалось и во всех других частях Красной Армии, но это могло быть не регулярно, с задержкой в несколько месяцев, и никто особенно на это не обращал внимания. Да и куда тратить деньги на фронте солдату или командиру при налаженном военном снабжении? Насколько я помню, никто и никогда ничего не покупал. Если что-то было нужно для армии, а это в первую очередь лошади, повозки, продовольствие, то проводились воинские реквизиции, а вместо денег штабами выдавались расписки для населения или гражданских властей, заверенные подписями и печатями армейских штабов. Правда, надо сказать, что я никогда не слышал, что кто-то получил по этим распискам компенсацию. Причем это касалось как частей Красной Армии, так и белых.

Латышским воинским частям это жалование выплачивалось регулярно и в полном объеме, после нескольких публично высказанных неудовольствий со стороны командования этими частями, а так как на всех фронтах это был самый надежный резерв командования, то в дальнейшем никаких трудностей по этому поводу не возникало. Словом – это были дисциплинированные, хорошие, солдаты, часть из которых были идейными соратниками большевиков, и надежные «наемники» в хорошем понимании этого слова, если этот термин применим в данном случае. Мне нигде не служилось так легко и с удовольствием, ни до, ни после латышских стрелков.
Перед отъездом в Москву мне удалось повидаться с комиссаром батальона Калниным и заместившим меня командиром, еще из старых фронтовых товарищей, бывшим унтер-офицером Алексом Бенисом, который был моим заместителем в батальоне по строевой части. После моего ранения писарь написал под диктовку командира полка приказ №… по 1-му Латышскому батальону 263-го пехотного полка:

«§ 1. Сего числа вследствие ранения командира 1-го Латышского батальона тов. Вальтера М. на время его излечения во временное командование батальоном приказываю вступить заместителю командира батальона тов. Бенису А…».
Мои друзья приехали по своим делам в штаб армии и зашли меня проведать, а я уже получил проездные документы и собирался в Москву. Еще пару дней и они бы меня не застали. Мы немного выпили водки, которую я приготовил для встречи с московскими друзьями, закусили салом, луком, посетовали, что хлеба мало, вспомнили совместные годы службы. Само собой разговор зашел на злободневную тему ; голод в центральной России. Я сразу вспомнил письмо, которое получил несколько дней назад от сестры Лизы, о том, что в Москве стало трудно с продовольствием и, чтобы прожить хоть как-то, приходится продавать вещи на рынке. Спекулянты за все дерут втридорога. В селах еще как-то можно жить.

Главные житницы России Кубань и Дон разрушены непрекращающимися военными действиями, то наступающих, то отступающих красных и белых. Вся Украина разодрана Петлюрой, англо-французскими интервентами, появившимися в Крыму, как только запахло возможностью безнаказанного грабежа ослабленного бывшего союзника, и разных калибров атаманами, начиная от более крупных, таких, как батька Махно и Григорьев, до неизвестно откуда взявшегося Зеленного и прочих цветных.

В городах к лету девятнадцатого года полная разруха, электричество и вода подаются с большими перебоями, уборки мусора, подвозки продуктов почти нет. В Москве в  апреле 1919 года по самой обеспеченной рабочей карточке полагалось на день 256 грамм хлеба, 26 постного масла, 200 грамм картошки. В июне этого же года ; 128 грамм хлеба, 14 грамм хлеба, 14 грамм мяса . Именно к лету 1919 года относятся знаменитые плакаты: «Уком закрыт все шли на фронт» и «Ты записался добровольцем?».

Республика голодает. В Питере, в Москве почти нечего есть, а за Уралом ; хлеба достаточно. Вся сложность провести эти хлебные эшелоны до центра России, чтобы их не разграбили по дороге мелкие банды, расплодившиеся как тараканы и состоявшие из дезертиров и уголовников, которые уже не имели сил противостоять  регулярным войскам, ни чоновцам , но у которых хватало сил остановить и захватить поезд и перебить немногочисленную охрану.

Поезда ходили плохо, и можно было надеяться уехать из Екатеринбурга только с одним из продовольственных эшелонов, везущих хлеб в центральную часть станы. Попасть на такой эшелон было сложно, так как охрана их не подчинялась никому в пути следования и состояла либо из латышских стрелков, либо из балтийских матросов. Я проторчал на вокзале трое суток, и, только используя власть начальника губернской транспортной чека, который досконально проверил мандат, подписанный М. Тухачевским, о том, что я после ранения направляюсь на дополнительное лечение в Москву, мне удалось пристроиться в теплушку охраны такого поезда. Это были латыши. Я услышал знакомую шипящую речь.

Мы поздоровались и буквально через пять минут нашли общих знакомых. Латвия как большая деревня, одна половина знает другую, а это половина родственники первой. Но, несмотря на такой теплый прием, начальник охраны поезда, курносый и малорослый прибалтиец со светлыми волосами, дотошно проверил все мои бумаги. Только после этого я был допущен в святая святых караульную теплушку.
Мой мандат был длиной с полверсты. В нем строго предписывалось всем организациям оказывать помощь подателю сего документа. Для верности писарь штаба приписал внизу загадочные слова: «В случае невыполнения упомянутых предписаний предъявитель имеет право поступать по своему усмотрению». Внизу стояла подпись и огромная печать, похожая на церковную.

Ехали несколько дней. На каждом крупной станции коменданту поезда с трудом удавалось добиться паровоза. Кое-где еще погуливали небольшие банды в два-три десятка сабель. Но они уже не осмеливались нападать на поезда, тем более что была охрана.

Припомнилось, как прошлой зимой мне пришлось ехать в подобном составе, вагон был холодный, поезд медленно тянулся вдоль однопутки. Время было тревожное, банды почти каждый день грабили поезда и убивали всех, кто имел хоть какое-то отношение к совдепии. Радовало, что паровоз был обеспечен дровами, а их не хватало постоянно. В морозную лунную ночь добрались до узловой станции и, когда поезд у станции вошел в коридор между двумя высокими штабелями дров, выглянули на платформу. Луна, ярко освещающая высокие штабеля, позволяла рассмотреть на их вершине, как показалось сначала всем, сидящего часового с винтовкой в руках.

; Молодцы! Порядок! Даже охрану выставили, ; заметил кто-то.
Поезд остановился. Была тишина, и вокруг не было ни души.
; Что за станция? Может у них кипяточком разживемся? ; поинтересовался молодой солдатик из охраны поезда.
; Пойду, спрошу служивого, ; он выпрыгнул из вагона и направился к штабелю с возвышающимся над ним неподвижным часовым.
Вдруг он со всех ног бросился назад.
; Там-а-а, там-а-а, ; он судорожно указывал в сторону штабеля рукой.
; Что там? ; заорал на него я, так как увидел, что у парня сейчас начнется истерика.
; Мертвые-е-е, ; наконец смог произнести он.

Мы стали приглядываться пристальнее, и, о боже, чувство ужаса обуяло даже нас, повидавших не мало за несколько лет войны. Это были сложенные в штабеля не дрова, а трупы, скорее всего умерших от тифа людей, а наверху с винтовкой в руках сидел часовой, замерший в такой позе на посту. Что-то мистическое было в этой ночной картине, было жутко и в то же время взгляд как бы был прикован к этим штабелям трупов, подсвеченных лунным светом. Прошло уже столько лет, а это ночное видение до сих пор стоит у меня перед глазами как будто случилось вчера.
По мере приближения к центру России порядка и на дороге, и на станциях больше не становилось. Как бы медленно не тащился поезд, в конце концов, он приходит на станцию назначения.

Мы прибыли в столицу на пятый день. Москва за эти несколько месяцев очень изменилась. Первое, что бросилось в глаза, это относительная безлюдность улиц и переулков в вечернее и ночное время. Если организованных банд в сельской местности становилось все меньше и меньше, то в городах процветала преступность. Чаще всего это были налетчики, вооруженные наганами и ножами. Такая бандгруппа численностью 5 – 6 человек доставляла много хлопот милиции, а по городу их было десятки. Девятнадцатый год в Москве ; это было трудное, опасное и голодное время.

Через несколько дней, уже встретив нескольких знакомых, я не переставал удивляться. Найдется ли в мире другой город, который держал бы сотни тысяч пудов провианта – во дворцах, лошадиный фураж – в универсальных магазинах, бочки с цементом ; в квартирах фабрикантов и железное сырье – на главной улице?
Все, что удавалось собрать по России для Москвы и прибывало на ее вокзалы, переправлялось в центр города и с величайшими трудностями размещалось по ресторанам, купеческим особнякам. В центре города грузы перешивали, перетряхивали и, разбив на мельчайшие доли – капли, крупицы, их развозили по окраинным складам и элеваторам, где было больше мышей, чем товаров и зерна.

С утра по мостовым запутанных московских улиц, через колдобины и ямы тяжело переваливались немногочисленные грузовые автомобили «Форд» и «Студебекер», и от их рева и содрогания булыжной мостовой дрожали деревянные дома, а в полуподвальных этажах лопались оконные стекла. По кругу Лубянской площади, от Мясницких ворот и с Покровки, по спуску Театрального проезда и в Третьяковском они выглядели мастодонтами по сравнению с ломовыми извозчиками и испуганными обывателями.

И через Театральную площадь, по Моховой и дальше - по Волхонке, по Остоженке – торопились запуганные этими «слонами» прохожие с мешками на плечах, бесконечной вереницей – по той части улиц, которую прежде город уступил трамваям. На Остоженке близ Крымского моста вереница растекалась по близлежащим улицам и переулкам и … неизвестно куда пропадала.

Но не только двигающиеся грузовики и притихшие москвичи, множество приезжих были новыми чертами молодой столицы, кроме них на фоне старого лениво-барского ритма жизни Москвы стала проявляться шустрая так называемая «интеллигентная» прослойка молодого советского общества, которая резко контрастировала с древними городскими чертами, например, с ломовиками.

С одной стороны, ломовики озорной и тяжелый народ, с другой – нарождающаяся советская интеллигенция. Первые, поутру, растопырив на телегах ноги рогаткой, неслись к вокзалам, рынкам. Сквозь грохот металлических ободков колес и подков они буйно кричали на вереницу вторых, тянувшуюся в расплодившиеся без меры различные учреждения:

; Берегись!
; Ве-се-лей, сотруд-нич-ки, весе-лей!
; Нно-о-о!
; Сотруд-нич-ки!

Новая Россия! Чиновники новой России. Это они заняли большинство купеческих и дворянских особняков, лицеев и гимназий, где недавно чинно размещались лицейские и гимназические мундиры, строгие гражданские сюртуки, надменные офицерские и немногие строгие дамские платья. Теперь залы, лестницы чердаки и каморки заполонила разномастная советская действительность.

Здесь без передышки работала фаланга машинисток, и во всем доме не было угла, куда не доносился бы грохот американских «ундервудов», как будто бригада идейно-сознательных кровельщиков хотела успеть закончить ремонт до начала мировой революции.

В подвальном этаже неусыпно вертелись ротаторы, и артель печатников обливалась потом над тысячами, десятками тысяч листовок, документов, вещавших обо все новых декретах советской власти, распоряжениях, указаниях и прочих важных письменных свидетельствах успешной работы советских учреждений.

По коридорам и вестибюлям от грохота пишущих машинок и запаха ротаторской краски у посетителя учреждения голова шумела, как котелок; люди бегали, отуманенные цифрами, лозунгами, речами, которыми мерились новое счастье, счастливая жизнь, Россия, человечество.

Летом 1919 года в моей жизни наступила перемена. Военная судьба забросила меня в небольшой старинный городок Тульской губернии Белев. Этот городок, выросший и сформировавшийся как купеческо-чиновничий, находился примерно в ста пятидесяти верстах от Тулы и чуть более от Москвы.

В городке до октябрьских событий имелись мужское реальное училище, женская гимназия, работала публичная библиотека.

Во время революции, да и за годы гражданской войны культурные и материальные ценности города практически не пострадали, поэтому здесь сохранился старинный уклад русский глубинки. Тем не менее, этот город никак не мог быть назван глушью.

Прасковью Александровну Алпатову я увидел впервые в городском саду, вечером, когда выдалось несколько свободных часов, после армейских занятий в 56-м запасном полку, куда я приехал в командировку. В толпе гуляющих небольшого уездного городка, где все знали всех, высокая, стройная, красивая с голубыми глазами, она не могла не обратить всеобщего внимания. Как теперь бы сказали «тургеневская девушка». Женская часть отдыхающих тоже обращала на меня внимание. Тридцатилетний военный в хромовой куртке, начищенных сапогах и наградным маузером, приехавший из столицы по делам службы, мог бы составить не плохую пару для любой провинциальной девушки. Ведь после двух войн, одна из которых еще полностью не закончилась, ох как не хватало приличных молодых людей, с которыми можно было бы сделать партию.

Заметила меня и Паня. Правда, она оказалась тоже приезжей и тоже из Москвы. Наше мимолетное знакомство состоялось там, в Белеве, а продолжилось уже в Москве, где, как оказалось, она жила у брата. Эта была обычная история о том, как деревенская девушка из уездного городка Чернь Тульской губернии несколько лет назад приехала в столицу, где к этому времени обосновался ее старший брат, который работал сначала рабочим, потом мастером в слесарной мастерской, а перед революцией, освоив, одну из самых престижных и почетных профессий в то время, начал водить автомобиль. Уже во время гражданской войны, он также успешно освоил самолет и стал, как тогда говорили, военлетом в Красной Армии. С этого времени вся его жизнь была связана с авиацией.

Приехав в Москву, Паня устроилась ученицей в швейную мастерскую одного модного дамского магазина, а затем стала мастерицей. Особенно хорошо у нее получались вышивки, которые требовали неимоверного усердия и терпеливости.

По вечерам мы ходили в синематограф напротив ресторана «Прага». На стенах фойе были развешаны большие фотографии артистов. Паня по-девичьи восторгалась этими красавцами. Потом мы смотрели какой-нибудь фильм. Я предпочитал смотреть комедии, особенно с участием Чарли Чаплина, Макса Линдера, а ей они не нравилось. Ей хотелось чувствительной драмы. Она была начитанной девушкой, и ей часто удавалось ставить меня в тупик своими вопросами о  театре, литературе, о жизни известных театральных артистов. Как и любая девушка из провинции, приехавшая в столицу, она, хотя и прожила здесь уже несколько лет, была буквально переполнена впечатлениями. Концерты Рахманинова, театры Большой, Малый, Новый, Художественный, лекции Кизеветтера, Третьяковская галерея, Шаляпин! Каждое впечатление уже само по себе было огромным, а тут они еще наслаивались одно на другое. И всем этим она хотела и пыталась поделиться со мной.

Я как мог отшучивался, переводил разговор на другие темы, рассказывал интересные  случаи из цирковой жизни, свидетелем которых я был или слышал от своих друзей. Иногда мы спорили, потому что она никак не хотела считать нас, цирковых атлетов, артистами. Я в шутку обижался и делал вид незаслуженно обиженной невинности. Она брала меня под руку, ласково улыбалась, шутливо замечая:

 ; Миша не будьте такой букой. Честное слово я не хотела Вас обидеть. Я, правда, люблю цирк и всегда восхищалась мастерством артистов, но… будьте объективны, разве можно влюбиться в клоуна?  Под этой ужасной краской даже не видно его лица.
; А в циркового атлета-борца можно? ; с усмешкой интересовался я.
; Ну, конечно, ; спешила она меня успокоить. ; Они такие мужественные, с усами, а некоторые даже в черной маске, это так интригующе, а женщины так любопытны, загадочность мужчины их привлекает.
; Мне казалось, что это в женщине небольшая тайна привлекает мужчину, ; подтрунивал я.
; Конечно, конечно, Вы правы, Миша. Все выступающие, и на сцене, и на арене являются артистами. Никто не спорит, ; иронически улыбаясь, поспешно соглашалась она.

Спор затихал. Мне было приятно, что эта красивая статная и умная девушка сейчас идет со мной и доверчиво прижимается к моей руке.

Затем я провожал ее домой, и мы медленно брели по опустевшим улицам.
Наши встречи были нечастые. По делам службы мне часто приходилось уезжать в другие города, а когда я был в Москве, то останавливался в доме родителей, где реже, но все же собирались друзья и знакомые родителей.

Разумеется, московскую жизнь нельзя еще было назвать налаженной. Следовало бы сказать наоборот – она разладилась: закрылось большинство старых учреждений, которые обеспечивали нормальную жизнь в городе, остановились заводы, фабрики, на складах иссякали продукты, магазины в большинстве были забиты наглухо. Временами было холодно и голодно. Я значительную часть времени проводил в командировках, инспектируя и участвуя в подготовке боевых частей, в рамках всевобуча .

Работы было много и даже при моем не слабом здоровье, которым меня наградила природа, к концу дня я еле добирался до кровати и буквально валился с ног. Обычно поездки в воинские части длились одну-две недели. Ездили мы инспекционной группой в составе трех-четырех человек, но, как оказывалось, инспектировать особенно было нечего, а необходимо было на месте организовывать обучение бойцов и командиров, так как многие не имели не только боевого опыта, но и начального образования. Попадались такие воинские части, где командование полка, понимая всю шаткость своего положения и зависимости от того, как будет написан рапорт проверяющими, старалось свести общение с нами к неформальному, устраивало застолья, иногда даже с женщинами. Воровство военного имущества, растраты денежных средств ; обычное явление в запасных, да и не только, полках того времени.

С детства привыкший к дисциплине и не терпящий разгильдяйства и панибратства,  которые во время войны были иногда хуже предательства, я беспощадно боролся с этими проявлениями «партизанщины» во вновь зарождающейся советской военной «аристократии».
 
Все это мне претило, и если старшим в группе проверяющих был я, то такие командиры получали соответствующее заключение о состоянии боеготовности их воинского подразделения. После этого, как правило, следовали оргвыводы. Начальство наркомата относилось ко мне с доверием и уважением и прислушивалось к моим словам. Хуже было, если старшим в группе проверяющих был человек, который благосклонно принимал эти жалкие заискивания от местных командиров. Тогда приходилось терпеть и больше времени проводить, занимаясь с бойцами и младшими командирами. Самое удивительное, что некоторые бывшие царские офицеры, так называемая «белая кость», служащие в Красной Армии, особенно в штабах, охотно принимали участие в таких «товарищеских вечерах» и услужливо потакали этим «князям из грязи».

Не бравируя своей честностью и порядочностью, однако могу откровенно заметить, что за всю свою жизнь не искусил «зеленого змия» и не знал, что такое  проснуться с перепоя и с больной головой.

Возвращаясь в Москву после таких командировок, с их дрязгами, бесконечными жалобами, а иногда просто от бессилья что-либо изменить, чувствовал себя усталым, хотелось домашнего тепла  близкого человека, наконец, простого уюта в доме.

; Что-то я стал брюзгой или… просто старею, ; внезапно подумалось мне.
В одну из нечастых наших встреч с Паней, мы прогуливались по заснеженным полупустым московским улицам. Эта русоволосая девушка с голубыми глазами за несколько месяцев нашего знакомства стала мне какой-то очень близкой и родной. Я чувствовал к ней пробудившуюся нежность и ощущал потребность находиться рядом. Это чувство посещало меня и раньше, все-таки мне стукнуло тридцать три года и я был не монахом, но эта невинная душа вошла в мою жизнь прочно и судя по всему навсегда. Я понял, что надо принимать решение, надо жениться.

Ветер стих, когда мы вышли из Художественного театра на улицу. Шли молча, все еще находясь под впечатлением от пьесы. Давали чеховский «Вишневый сад». Паня шла задумчивая и тихая, находясь все еще под впечатлением душевных страданий театральных героинь.

Небо очистилось и, казалось, дышало крупными, будто влажными звездами. Никогда еще по-моему не было их так много. Они точно роились, возникали все новые, едва различимые, бесконечно и радостно трепеща.

; Подходящая обстановка, ; подумалось мне. Надо решаться.
; Помните, у Горького говорится, ; вспомнилось мне, ; «густо оросилось темное небо звездами ; иную едва видно, а без нее небеса будут беднее».
; Как вы помните? ; удивилась моя будущая жена. ; Небо оросилось звездами… Верно. С них заструится сейчас дождь, ; держась за мою руку и вглядываясь в небо, фантазировала она. Ей и невдомек было, что я, только что вернувшись из очередной командировки, вместо очередного застолья, трясясь на обратном пути в холодном и переполненном вагоне, успел прочитать захваченную в наркоматовской библиотеке совсем как новую и, естественно, не зачитанную книгу уже вошедшего в зенит славы Алексея Максимовича Горького.

; «Иную едва видно, а без нее небеса беднее будут!», ; поправила она, вглядываясь в небо.
; Помните, какие были звезды, когда мы с Вами гуляли по берегу Оки в Белеве, когда только познакомились? ; вдруг спросила она.
; Еще бы! ; я привлек девушку к себе. ; Звезды ; потом. Дайте как следует на Вас поглядеть. Вы стали глазастая, Паня, у вас выросли глаза. А сами похудели и стали еще привлекательнее. В её казавшихся темными зрачках, отражались редкие фонари, окружавшие  театральную площадь.

; Я прошу Вас выйти за меня замуж.
Она внезапно остановилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
; Вы это серьезно? ; ее рука что-то судорожно искала в кармане пальто.
; Да, я делаю тебе предложение и поверь, прежде чем сказать это, я все уже обдумал, ;  я старался говорить как можно серьезнее, но какая-то нервная смешинка все-таки присутствовала в моем голосе. И она еще раз внимательно посмотрела мне в глаза и, наконец-то поверив и облегченно выдохнув, сказала:
; Миша! Как это неожиданно!... ; полусмеясь, полуплача выговорила Паня, утыкаясь лицом мне в плечо. ; Я тоже вас люблю, и я… согласна принять ваше предложение, ; прошептала она.

Я был взволнован не меньше и, стремясь не выдавать себя, гладил мех ее шубки. Крепко прижимая ее руку, мы медленно пошли по заснеженному городу. Под ногами все скрипело и звенело. Вернувшийся к ночи задористый морозец заигрывал с весной, прибавляя ей хлопот.

С Москвы-реки доносился глухой, сдержанный шум ; там шла огромная, но вкрадчивая, осторожная подледная работа воды. В домах ни огонька, на улицах не души.

; Прямо не верится, ; прошептала Паня, оглядывая по-ночному изменившуюся улицу.
; Чему? ; так же тихо спросил я.
; Что мы с тобой встретились, что война почти умолкла, что вокруг все так необычно…
; Что война умолкла, это неверно, Паня, ; хмуро возразил я, сразу вспомнив последнюю наркоматовскую сводку.
; В ней появились тревожные нотки. Новые очаги, а значит, появятся новые фронты. Потребуются новые полки, дивизии. Работы для нас военных еще непочатый край. Я как-нибудь расскажу тебе об этом. А сейчас, ; я взглянул ей в лицо, ; будем наконец по-настоящему говорить о себе.
Мы пошли быстрее, будто новый темп шагов мог помочь нам быстрее начать нашу совместную жизнь.

В декабре 1921 года в квартире родителей, еще недавно поражавшей своим великолепием, уютом и простором, а сейчас холодной, с заклеенными, а кое-где с простреленными окнами, сосредоточившей все тепло в столовой, где был камин, ; собрались к обеду гости. Повод был торжественный. Я привел домой свою будущую жену  Прасковью Александровну Алпатову.

В этом не было ничего странного. Даже в такое негостеприимное время родители по мере сил и возможностей оставались неизменными хлебосолами. Нынешний день, кроме того, считался днем ангела матери, и обед был заранее приготовлен на две лишние, помимо хозяев, персон.

Из прислуги осталась только старая няня. Нынче Марфуша получила строгий приказ ; не впускать никого, кроме приглашенных гостей. Младший брат Николай был на фронте, где-то в Средней Азии. Муж Лизы – Тарусин также был на фронте, но уже на юге, в Харькове, начальником госпиталя.

Обед не походил на те, какими еще недавно славились родители. Но все же были вино, хорошая рыба, какие-то полусдобные изделия и даже (расщедрился отчим), сигары. За столом прислуживала постаревшая и еще больше поседевшая няня, стараясь не шуметь и в то же время внимательно прислушиваясь ко всему. Ей помогала сестра Лиза. После кофе мать отослала Марфушу.

— Нам больше ничего не нужно. Можешь идти. Благодарю тебя, ; выразительно промолвила она. Мне стало жаль старушку, и эти барские замашки матери всегда злили и она об этом прекрасно знала. Женская интуиция ей также подсказывала, что именно сегодня, я не буду с ней спорить. Ведь для любой девушки, выходившей замуж, так важно чтобы ее приняла в семью свекровь.

 (ФОТО)
Мы с сестрой Лизой. 1924 год (Москва)

(ФОТО)
Прасковья Александровна Вальтер 1924 г. (Тула)

Старушка удалилась, прекрасно понимая, что нынче дело вовсе не в обеде, что явившиеся гости торопятся ближе познакомиться с новым членом семьи. Помогай им бог! Марфуша будет верным стражем. В конце концов у присутствующих сейчас здесь людей куда больше ума и тонкого соображения, чем у всей этой орущей на площадях и перекрестках зазнавшейся пьяной сволочи. Марфуша умеет разбираться и оценивать людей и события.

Камин не давал достаточно тепла такой обширной и величественной комнате, как столовая, с высоко уходящими вверх стенами. Сырые дрова трещали, дымились, а вместе с дымом в трубу уносилось и тепло. Нельзя было понять, что было неприятнее ; чересчур ли низкая температура или этот едкий, удушливый дым, отнюдь не располагающий к продолжительной беседе.

После обеда мы ; мужчины прошли в кабинет отчима, где под бутылочку шустовского коньяка, из личных запасов отчима, немного поспорили. И опять меня огорчил и удивил брат Сергей, который оказался не удел как юрист без работы и, по сути, сидел на шее у родителей. И это в двадцать пять лет, после университета! Я уже было собрался наставить дорогого братца на путь истинный, но вспомнил о просьбе матери не конфликтовать с братом и довольно мирно увещевал его, одновременно приглашая поддержать меня отчима, который больше помалкивал, отделываясь короткими междометиями, одновременно потягивая коньяк из хрустальной рюмки и дымя гаванской сигарой.

Сергей тоже на мое удивление почти не спорил, больше молчал, а я и не настаивал, не до того было, пусть сам разбирается. Я посмотрел на отчима, но тот за слабой завесой синего дыма был почти не виден, тем не менее, как мне показалось, он слегка подмигнул мне, как бы говоря: «Не настаивай, он все понимает».

; Ну и отлично, ; подумал я про себя и вспомнил пословицу: «Баба с возу, кобыле легче».  Своих забот хватает.
Меня больше беспокоило, как там происходит разговор у дам. Прекрасно зная характер своей матушки, Софьи Константиновны, которая не примнет показать деревенской девушке, в какую семью она пытается войти. Мне всегда претила эта показная барственность, которая иногда проскальзывала у матери, особенно при встрече с незнакомыми людьми…, или как тогда говорили, «старорежимные привычки». Зная это, за несколько дней до нашего прихода я заехал к матери и у нас состоялся непростой разговор. Я предупредил свою дорогую матушку, что не потерплю, если она попытается обидеть девушку или не дай Бог унизить ее своей показной аристократичностью.

; Я прошу тебя, просто познакомиться с Паней как с моей будущей женой и матерью возможных твоих внуков, ; настаивал я.
; Почему ты решил, что мы с отцом можем обидеть совершенно незнакомого человека? Ты неправ, ; попыталась оправдаться мать. ; Я желаю тебе счастья, а твой выбор может быть ошибкой. Ты ; военный и как там у вас называется офицер или командир, а она простая деревенская девушка. Что она может тебе дать?

; Я слишком хорошо тебя знаю, мама, и ты хорошо знаешь меня. Этой мой выбор, она будет моей женой, нравится это кому-нибудь или нет. Если ты не хочешь, чтобы я забыл дорогу в ваш дом, то тебе придется смириться с моим решением.
; Пожалуйста, пожалуйста, Миша, с чего ты взял, что ее кто-то оскорбит. Ты обижаешь меня и отца. Мы будем только рады, если ты нас познакомишь.
; Вот и хорошо, что мы поняли друг друга, ; с улыбкой согласился я.

Мы сидели в столовой и мать, медленно поднявшись из-за стола, подошла ко мне и поцеловала в макушку, как когда-то делала это перед тем, как отправить нас, детей, спать.
; Я прошу тебя, Миша, береги себя, ; чуть слышно проговорила она.
; Мы всегда беспокоимся, когда ты надолго уезжаешь в свои командировки, ; добавила она. От Коли вот уже давно нет писем, а он где-то на границе с Польшей, и там сейчас так неспокойно, ; она обхватила свои плечи руками, как будто внезапно ей стало холодно.

; Не беспокойся, все будет хорошо, и с ним ничего плохого не случится. Ты же знаешь, какой он у нас обстоятельный и находчивый, несмотря на то, что самый младший в семье, ; попытался успокоить я мать.
; Да, да, ты прав, дай-то Бог, чтобы все так и было, ; она повернулась ко мне, ; ты останешься с нами обедать? Лиза обещала придти с малышом. Вы давно не виделись, а у нее есть какие-то новости. Она мне звонила, ; добавила она.
; Нет, мне еще надо вернуться на службу, надо еще подготовить дела к очередной командировке, а времени мало, ; сказал я, поднимаясь.

Мать еще раз взглянула на меня и сразу отвела взгляд, как будто что-то хотела сказать, но не решалась. Потом, коротко вздохнув, добавила: «Миша, я прошу тебя поговорить с Сергеем. Меня беспокоит его состояние, он стал, замкнут, его постоянное недовольство неизвестно чем проявляется в раздражении всеми, кто его окружает. Он третирует Марфушу, грубит нам с отцом ; все это, внушает опасение. Не дай Бог он свяжется с людьми, которые навлекут на нас всех неприятности. Ты же знаешь, какой он вспыльчивый.

; Хорошо я поговорю с ним и постараюсь, что-нибудь сделать. Если хочешь знать мое мнение, по-моему, ему надо заняться делом, устроиться на работу  и тогда его хандру как рукой снимет. Все это от безделья и от того, что вы с  отцом нянчитесь с ним как с ребенком. Кормите, поите – ему давно пора жить самостоятельно, а не сидеть у вас на шее, ; начал злиться я.
; Ты несправедлив к нему, а иногда мне кажется, что даже недолюбливаешь его, вместо того, чтобы помочь брату.
; Помочь, как? ; с интересом спросил я.
; Может быть, ты, например, помог бы ему устроиться на работу в ваше ведомство? ; тут же добавила она.
; Это невозможно, ты не знаешь, о чем просишь. Я работаю в военной организации, где жесткая дисциплина и там не место мечущимся интеллигентам. И потом, вспомни, чем закончилось подобное, когда отец устроил его в свое управление Наркомпроса?  Громким скандалом! Когда он, молодой специалист на совещании по борьбе с беспризорностью в ЧК  заявил, что юрист, не знающий латынь, не может считаться юристом. Говорят на этом совещании председательствовал сам Дзержинский. К чему это фрондерство? Конечно, другого места показать свою эрудицию и независимость трудно было найти. Ты понимаешь, чем это могло закончиться для него? Я опять начинал злиться.

; Да, да, я все прекрасно понимаю, но как мне рассказывал сам Сережа, он ничего плохого не хотел сказать…, а потом ведь все удалось уладить по-хорошему, ; добавила она.
; Да, удалось по-хорошему, это можно назвать и так, его с треском выставили за дверь. Отличный финал начинающейся карьеры.
; Но ведь можно что-нибудь придумать, ; не сдавалась мать.

Мне этот неприятный разговор начинал действовать на нервы, и надо было его заканчивать. Я подошел к ней поближе и с невинным видом спросил: ;  «Ты действительно хочешь, чтобы я нашел ему теплое местечко, где за ним будет пригляд, он был накормлен и спать уложен? Ты этого хочешь?».
Она, чувствуя подвох с моей стороны, но не понимая в чем он, неуверенно кивнула головой.

; Отлично, завтра ему пришлют повестку для призыва солдатом в Красную Армию. Нам сейчас очень нужны грамотные юристы. Вот совсем недавно мы получили заявку от вновь образовавшегося  Туркестанского фронта, ; продолжал я с серьезным видом.
; А ты можешь быть жестоким, ; проговорила она.
Я понял, что переборщил своими шутками, так как не имел право делать ей больно.
; Прости мама, я не хотел тебя обидеть, но ты же знаешь, что нам всегда было трудно найти общий язык с ним. Скажу тебе честно, мне не хочется заниматься делами этого перезрелого недоросля. Он должен сам найти свое место в жизни. Наконец, раз я как старший брат для него не указ, то пусть берет пример с младшего ; Николая, ; уже более мирно закончил я.

; Вы все для меня одинаково дороги и сердце одинаково болит и о тебе с твоей предстоящей женитьбой, и о Николае, и даже о Сергее, как бы тебе это не нравилось, ; заключила она.

Я попытался еще что сказать, но мать подняла руку, как бы отодвигаясь от меня.
; Все, на этом закончим. Ждем вас в следующую пятницу на обед, я позвоню Лизе, чтобы тоже приходила. А теперь иди, иди… У меня от тебя и твоих несносных шуток начала болеть голова, ; она махнула рукой в сторону двери, как бы провожая.
Прошло несколько дней, и мы наконец с Паней в родительском доме «на смотринах».
Как позже мне рассказывала сестра Лиза, знакомство состоялось, и мать благожелательно приняла соискательницу на место нового члена семьи.
; Давайте знакомиться поближе Паня, пока мужчины обсуждают свою политику, ; приветливо сказала хозяйка. ; Меня зовут Софья Константиновна.
Она усадила Паню напротив себя у стола, слегка повернув пестрый шелковый колпачок лампы так, чтобы свет падал только на гостью.
; Вот так. Очень хорошо, ; довольным тоном заявила она, словно готовясь рисовать или фотографировать будущую невестку. Облокотившись о стол, она почти четверть минуты молча через лорнет и с любопытством изучала смущенную девушку. ; Вы москвичка? ; спросила она.
Паня невольно вздохнула.

; Нет, ; огорченно качнув головой, проговорила она. Я из провинции, небольшого городка Тульской губернии.
; Но с московскими театрами, должно быть, успели познакомиться?
; Конечно. Больше всех мне нравится Художественный, ; поспешила сообщить девушка.
В светлых острых глазах ее собеседницы запрыгали острые огоньки.
; А в каких театрах вы еще побывали? В Малом, разумеется, были? Понравилось?
; Еще бы, конечно. Южина видела. Прекрасный актер! ; с непосредственным восхищением воскликнула Паня.

Веселые огоньки в глазах Софьи Константиновны стали насмешливыми.
; Ну, а «Покрывало Перьетты» в Свободном театре, видели?
; Очарование! ; закивала Паня. ; Ну, просто очарование! Вообще московские театры… Паня осеклась, увидев, что глаза у матери стали еще насмешливее, и виновато опустила голову.

Софья Константиновна уже с некоторым сожалением посмотрела на «провинциалку».
; Как можно любить Художественный театр и в то же время восторгаться Южиным? ;  с укором заметила она.
Паня прикусила губу.

; Может быть, я не совсем хорошо разбираюсь в театральных стилях, но то, что я пережила на спектаклях Художественного, я не переживала нигде больше, ; с некоторой дерзостью ответила она.
Мать улыбнулась и добавила:
; Не обижайтесь, это скорее я сама себя пытаюсь переубедить. Я тоже восхищена его игрой на сцене. Вот Лиза знает, ; она кивнула на мою сестру, а та ободряюще подмигнула девушке.
; У вас милое лицо, волосы русые и лоб такой хороший, ; мягко улыбнулась Софья Константиновна. ; Сколько вам лет?
; Исполнилось двадцать, ; вспыхнув, призналась Паня.
; Вот и отлично, ; снова улыбнулась мать и неожиданно добавила, ; если решили, женитесь, и дай вам Бог счастья, ; заключила она.

В дверь постучали и Софью Константиновну вызвали к телефону. Паня осталась с Лизой вдвоем.
; Не обижайтесь на маму, она со всеми так, ; подойдя к девушке и положив ей на плечо руку, ; добавила Лиза. ; Лучше посмотрите на сокровища мамы, ; она обвела вокруг рукой, ; это ее мирок.

В комнате было тихо. Слабо тикали на столе старнинные бронзовые часики-будильник. Циферблат был вправлен в башенку изящного домика с готической крышей и лесенкой, на которой стояла бронзовая фигурка юноши с крохотной гитарой в руке.
; Это подарок нашего отца с Мишей, когда они были еще вместе, ; с небольшой грустью заметила Лиза.
; Вы, наверное, слышали, что у нас отцы разные с младшими братьями? ; спросила она.
; Да, ; утвердительно кивнула головой девушка. ; Миша мне немного рассказал о вашей семье.
; Вот и славно, теперь, я надеюсь, это будет и ваша семья, ; улыбнулась Лиза.
; Простите мне надо идти, у меня ведь дома сын, а сейчас за ним приглядывает сестра моего мужа, ; заторопилась она.
; А вы не спешите, осмотритесь. Здесь, по-моему, мило и уютно, ; ласково добавила Лиза, направляясь к двери, и уже в дверях она обернулась. ; Счастья вам и деток побольше.

Паня медленно вернулась к столу. Посредине него стоял кабинетный портрет Станиславского. Молодые веселые глаза его дружелюбно и ободряюще смотрели на Паню.
; Трусите? А вы не трусьте барышня, добивайтесь!

Много и других карточек было расставлено на столе и висело на стенах. Паня узнала выразительное скульптурное лицо Качалова, изящного Собинова в «Лоэнгрине», некоторые фотографии были с дарственными надписями. Привлек ее еще один портрет, висевший над тахтой, с теплой надписью Софье Константиновне, умные светлые глаза изображенного на нем человека были устремлены на Паню в упор. Она отошла в сторону, и глаза повернулись к ней.

; Какое интересное лицо! Кто это? ; спросила она вошедшую Софью Константиновну.
; А это Вахтангов Евгений Багратионович, один из ведущих актеров Художественного театра, ; добавила она с некоторой непонятной грустью.
; Давайте-ка сядем под ним на тахту, ; предложила хозяйка, ; пусть он послушает, про что мы посплетничаем.
; Расскажите мне просто о себе, чем сейчас интересуются молодые девушки, кроме театра? А то я растеряла почти всех своих старых знакомых, и почти ничего не знаю, что делается вокруг.

Паня рассказала  и об отце, который умер несколько лет назад, и о матери, которая ни за что не хочет перебираться из деревни к старшим детям в город, о брате, о младшей сестре Варе, оставшейся с матерью в деревне, о работе в учреждении, вообще обо всем, о чем могут говорить женщины, не замечая времени.
Она уже не чувствовала прежней неловкости, и получалось это легко и непринужденно как будто разговариваешь с подругой-ровесницей. Словно с переходом на тахту между собеседницами утвердилась особая интимность, когда можно говорить обо всем о чем думаешь, не боясь, что тебя не поймут.

; Ну, вот и познакомились, ; ласково сказала Софья Константиновна, услышав голоса мужчин за дверью.
; Теперь приходите, когда будете свободны. Миша ведь часто бывает в командировках. Скрасите мое женское одиночество.

Большие прозрачно-светлые глаза глядели на Паню по-домашнему добро.
Прошло несколько трудных и хлопотных месяцев в бесконечных командировках, прежде чем нам удалось зарегистрировать официально брак. Свадьбы как таковой и не было. Все было скромно, наше семейное торжество проходило на новой квартире, расположенной в Лесном переулке, с фасадом, выходящим на храм Христа Спасителя. Квартирка была небольшая ; две комнаты и кухня, а кладовая была переделана в ванную. До революции этот дом принадлежал какому-то московскому архитектору, который старался придать помпезность этому небольшому, но, в общем, уютному дому.

Достаточно просторный в стиле русского терема ; с башенками, ставенками и балкончиками, внутри он не выдерживал этого стиля. На первом этаже ; небольшой уютный холл, застланный зеленым ковром с таким густым и нежным ворсом, что вступающим на него чудилось, будто они шагают по зыбкому, мягкому мху. Высокие окна из цветного стекла веселых тонов делали эту большую комнату праздничной. В самую ненастную погоду здесь было солнечно. Местами оставшиеся красочные абажуры на лампах давали вечером такое же приятное освещение, каким холл освещался днем. На широком диване удобно было отдохнуть после вечернего гуляния прежде чем подниматься наверх. Темно-коричневая деревянная лестница, такая пологая, что ее называли «царская лестница», вела из холла к комнатам на втором и третьем этажах. Это была самая «шикарная» квартира, в которой нам с женой когда-либо приходилось жить.

Меня несказанно удивило, что в течение этих последних бурных революционных лет дом сумели сохранить в таком хорошем состоянии. Тайну прояснил дворник, который, оказывается, служил и при архитекторе, и при предыдущем владельце дома, которым оказалась греческая военная миссия, а теперь также усердно служит советскому военному ведомству.

Ордер на вселение я получил в наркомате, на балансе которого и находился дом. Помимо нас в доме проживали еще шесть семей, которые занимали оба верхних этажа. Особенно понравилось Пане, что из нашего окна можно было видеть Москву-реку, по которой тянулись небольшие пароходики, тащившие за собой груженые баржи, лодки, а иногда величаво проплывали оставшиеся на плаву после трудных и холодных московских зим и пассажирские пароходы. Это были величавые суда в две-три, а то и три палубы  с большими гребными колесами. Правда они потеряли свой прежний лоск, и то убранство кают, которое было до революции, но снаружи, по внешнему виду, это были те же красавцы. Раньше, выступая в различных чемпионатах, работая в цирке, мне часто доводилось плавать на этих пароходах. Ну, конечно, не в люксе, но вполне приличным, вторым классом, а если был при деньгах, то и первым.

Сама процедура оформления брака была будничная, но место, где был оформлен наш союз, было примечательно. Как сотрудник военной инспекции при главштабе Красной Армии, я состоял на военном учете в комендатуре Московского Кремля, а оформление браков командиров осуществлял вышестоящий воинский начальник. Поэтому в нашем, как сейчас говорят, свидетельстве о браке, а попросту в справке с печатью и было написано «… Москва. Кремль».

На наше торжество собрались супружеские пары сослуживцев мои и жены, из родственников пришла сестра Лиза с мужем, который так удачно для нас приехал по делам своего госпиталя в Москву, брат Сергей. Мы уже ждали нашего первенца, и оттягивать свадьбу дальше было просто неприлично.

Нашу свадьбу даже и свадьбой нельзя назвать в теперешнем понимании. После работы, вечером, приглашенные собрались у нас за столом, как тогда говорили, на товарищеский ужин с более чем скромным угощением и совсем незначительным количеством спиртного. Тогда за столом пили не для того, чтобы было весело, а потому что было весело. Люди были более искренние, не таясь, выражали свои эмоции, мысли. Бурлящая, быстро меняющаяся жизнь не давала много времени на притворство, интриганство. Страх, чувство возможной и непоправимой беды, которая может случиться с каждым придет значительно позже.
Пели прекрасные русские романсы.


Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом повитые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и речи, давно позабытые…

И революционное…
Отречемся от старого ми-ира,
Отряхнем его прах с наших ног!...
И многое другое…
Вставай, поднимайся рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный!...


Вечер прошел радостно, оживленно. Смеялись, вспоминая различные веселые истории из армейской жизни, и из прошлой, которая была у большинства собравшихся совсем другая.
Как всегда бывает за столом, мужчины в конце концов заговорили о работе, а так как большинство было из моего родного военного ведомства, речь зашла о положении в армии, на фронтах. Все прекрасно понимали, что оказавшись волею случая в Москве, рано или поздно, но большинству из нас придется служить в частях, участвующих в боевых действиях. Вопрос когда? И где?

Много и горячо спорили, доказывая друг другу, какой должна быть Красная Армия. В чем сейчас ее сила и слабости. Какой должен быть командир, и имеет ли право комиссар части вмешиваться в управление воинским подразделением, если только вчера он был секретарем партячейки на заводе.  Такие дискуссии в то время можно было наблюдать во многих воинских частях, и я часто наблюдал это, проводя инспекции.

Во время инспекций воинских частей я решительно выступал против каких-либо послаблений дисциплины и, когда находил недостатки, всегда отмечал их в документах проверки: «Обращая внимание всего начсостава и младшего комсостава на решительное искоренение случаев грубости, нетактичности и оскорблений подчиненных, убедительно настаиваю на недопустимости каких бы то ни было послаблений воинской требовательности к подчиненным. Командир должен быть командиром до конца, требовательным, настойчивым и решительно до конца проводящим свою волю, направленную на укрепление боеспособности армии. Предоставленное ему положением право вполне достаточно для того, чтобы справиться полностью с возложенными на него задачами...».

Да ладно если командир тоже коммунист, как комиссар, а то ведь часто бывало, что командир из военспецов и закончил военную академию, а комиссар вчерашний моряк с Балтийского флота, который участвовал в захвате Зимнего в Петрограде, а душа его так и тянется к анархистам. Часто такое двоевластие приводило к ущербу для всего дела, а каждая подпись приказа в такой воинской части нередко сопровождалась матерной бранью, маузером и угрозой расстрелять всю контрреволюционную сволочь, которая окопалась в штабе. Многим это не нравилось. Были жалобы и как потом оказалось доносы.

Через некоторое время я получил назначение в Курск уездным военным комиссаром.
Я хотел ехать один, оставив беременную жену в Москве, где ей бы помогали сестра Лиза и мать. Это был наш первый ребенок, и Паня ужасно волновалась и ни как не хотела оставаться одна в Москве. Она намеревалась ехать со мной и даже собрала вещи, но я, предполагая, какие условия меня ждут на новом месте, проявил строгость, и ей пришлось остаться. Однако пришлось пойти и на некоторые семейные уступки, которые заключались в том, что я должен попросить командование направить меня поближе к столице. Я пытался объяснить, что со стороны это будет выглядеть не очень-то прилично, когда командир Красной Армии просит не отправлять его служить далеко от дома, и найдутся люди, которые истолкуют это превратно, да и начальство наверняка посмотрит косо на такую просьбу.

Я промучился несколько дней, не зная как приступить к делу, и уже почти склонился к тому, чтобы пусть ехала со мной, так как позориться перед товарищами не буду, а там, на месте, что-нибудь придумается, на то она и военная судьба ; служить там, где прикажут. Вспомнилось подслушанное на германском фронте, где один ротмистр распекал прапорщика, который не выполнил какое-то поручение и пытался оправдаться, приводя свои, как ему казалось, аргументированные доводы. Ротмистр был кадровый офицер, а прапорщик только что призванный из студентов молодой человек.

; Вы, господин прапорщик, получили приказ от старшего начальника, поэтому извольте выполнять, а иначе ; это бунт, ; напирал ротмистр.
; Это нереально, у меня не было людей…, ; пытался вставить слово неопытный прапор.
; Молчать! Извольте слушать! ; краснея от гнева, орал ротмистр. ; Вы эти свои гражданские штучки оставьте для своей жены, а здесь армия.

; Приказ для офицера… Это…Это…; от возмущения ротмистр никак не мог найти подходящий пример и от этого внезапно успокоился. И, остановившись перед стоящим по стойке «смирно» молодым офицером добавил усмехаясь. ; Запомните, прапорщик, если прикажу Вам родить, родите, а прикажу не рожать не родите…
Этот забавный эпизод и вспомнился мне неожиданно.

Однако случай помог мне выйти из, казалось бы, неразрешимого положения. Как-то к концу дня ко мне подошел мой сослуживец Коля Самохвалов, который, как и я, должен был ехать к новому месту службы и тоже новоиспеченным военным комиссаром. Он отозвал меня в сторону и спросил с некоторым напряжением в голосе:

; Я слышал, что ты получил назначение в Курск. Это правда?
Вообще подобные разговоры в среде военных не приветствуются. Излишнее любопытство вызывает подозрение. Я тоже немного напрягся и спросил как можно непринужденнее: «Ты хочешь составить мне компанию?».
; Нет. У меня к тебе небольшая просьба, ; он стал нервно крутить пуговицу у меня на тужурке. ; «Давай поменяемся местами», ; вдруг неожиданно сказал он.
; Какими местами, ; не понял я сразу, но, тем не менее, решительно вырывая мою пуговицу из его руки.

; Понимаешь, ты поедешь по моему месту службы, а я вместо тебя в  Курск. Еще можно все изменить, ведь приказ пока не подписан, ; добавил он торопливо.
Я еще раз внимательно посмотрел на товарища.
; Да, приказ еще не подписан, ; подумалось мне. ; В принципе можно было бы пойти ему навстречу и поменяться, какая мне разница, если жена едет со мной.
; Ты пойми, пойми, ; он торопился сказать, пока я не сказал «нет».

; Я сам курский, у меня там родители, сестра с семьей, девушка у меня там. Ты понимаешь у меня там все! Помоги! ; он чуть заискивающе посмотрел мне в глаза.
Внезапно мне подумалось: «А если у него место назначения где-нибудь на Урале, например в Екатеринбурге, или еще дальше в Сибири, что я скажу в этом случае Пане?».

Она уже собралась в Курск и даже радовалась, что это не очень далеко от Москвы. А я еще подтрунивал над ней: «А до твоей родной деревни, еще ближе. Куда ни кинь везде родня».

Если бы я был один, то, не думая, согласился бы на этот обмен. Какая мне разница, где служить. Я привык жить далеко от дома, в гостиницах, на квартирах, в палатке или еще черт знает где. К этому меня приучили кочевая жизнь артиста и несколько лет войны. Но теперь нас двое или даже трое. Я не могу заставить рожать жену в фельдшерской палатке, да честно и не хочу. Если есть возможность родить в хорошей больнице, в городе, ; это надо сделать.

Я уже было хотел сказать твердое «нет!». Но что-то меня удержало.
; Ты куда едешь, ; спросил я, приготовившись сделать озабоченное лицо при отказе.
; Да в Тулу, здесь недалеко, три часа езды на поезде из Москвы, ; торопливо сказал он.

; Ну, это ты брат врешь, три часа, ; я уже ездил и знаю, как минимум полдня, а то и весь день, ; подумалось мне.
Тем не менее это была удача. Я боялся поверить ; то, что меня мучило последние дни разрешилось само собой.

Однако удачу нельзя было вспугнуть. Поэтому я спросил как можно небрежнее.
; А ты берешься оформить все согласования, потому что я слышал, что проект приказа уже подготовлен и осталось только подписать у председателя?
; Да, в канцелярии работает мой знакомый, с которым мы вместе служили на Западном фронте. Он обещал помочь, если я тебя уговорю.
; Хорошо договорились, с моей стороны никаких возражений нет, если по правде, то меня такая замена тоже устраивает, так как я буду поближе к Москве, ; мы пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.

Вечером я сказал жене, что почти совсем договорился, и если ничего не изменится, то мы поедем в один из небольших городов под Тулой. Паня очень обрадовалась этому, но я настоял, что она приедет ко мне только тогда, когда я получу жилплощадь и устроюсь, чтобы можно было бы привести ребенка, а рожать она будет здесь и это не обсуждается. Ну, а при каких-то уж непредвиденных обстоятельствах я всегда мог за день добраться до Москвы, так что ничего не мешало с головой окунуться в новую работу.


Глава 9. Тульский край; незнакомый, но навсегда родной

Через несколько дней я получил назначение в Белев, сослуживец не подвел и оформил изменение приказа.

Перед отъездом посмотрел в библиотеке, что удалось найти про этот старинный русский город, было интересно, где мне придется жить.

Одновременно с назначением уездным военкомом, я был назначен и исполняющим обязанности командира 56-го запасного пехотного полка, расквартированного там же.

Ехать пришлось через Тулу, в которой никогда раньше не был и, хотя пришлось там пробыть всего пару часов между пересадками, мне показалось, что это большой промышленный город. Я тогда не знал, что с этого момента вся моя жизнь будет связана с этим городом.

Вагон был забит мешочниками, где не только на полках, но и в проходе сидели, лежали мужики, а кое-где и бабы, возвращающиеся после торговли в Москве и Туле. Домой они везли подарки, мануфактуру, все то, что нельзя было найти в деревне.
Уже смеркалось, когда поезд, последний раз лязгнув буферами, прибыл на станцию. После душной вони прокуренного вагона можно было захлебнуться ; такой пьянящий, кристальной чистоты был воздух. Я вдыхал полной грудью и шалел от этой морозной чистоты. Под вечер ветер усилил стужу, которая  стала прихватывать нос и кончики ушей.

Кабинет командира полка, а теперь и уездного военкома был тесным и низким. Собственно, это был временный кабинет. Постоянным помещением военный комиссариат еще не разжился. Здание старое и сырое, бывшая контора складских помещений кожевенного завода, и эта комната с единственным забранным решеткой окном  была, по сути, тоже единственным местом, где размещался штаб. Половину кабинета занимал диковинный, под зеленным сукном стол, черт знает как попавший в это строгое учреждение. Сбитые его края, мощные формы и витые фигуристые ножки определенно указывали на его прошлое бильярдное происхождение.

Как мне потом пришлось узнать, на этом столе по очереди спали дежурные по штабу, да и я не раз коротал ночь на нем, пока не получил ордер на квартиру в одном из домов города. Помимо него в кабинете находилась гордость всей военной власти Белева и самая ценная вещь ; настоящая чугунная с литыми узорными дверками «буржуйка». Она стояла у окна на железном листе, и на ее раскаленных докрасна конфорках постоянно кипел чайник. Тускло светила под потолком электрическая лампочка.

Меня встретил худой, болезненного вида мужчина, в застиранном старом френче, поверх которого была меховая душегрейка, а при ходьбе он постоянно шаркал подшитыми валенками.

Увидев меня, молча кивнул и попросил предъявить документы, которые я тут же вручил ему. Мой мандат был подписан начальником политуправления РВС СССР В.А. Антоновым-Овсеенко, которому было поручено Совнаркомом заняться организацией на местах, военным призывом на постоянной основе и начальным военным обучением мобилизованных красноармейцев.

Этот мало похожий на военного мужчина оказался комиссаром полка Бочковым, который два года воевал на фронтах гражданской войны, а по профессии был наборщиком в тульской типографии. Старый коммунист с дореволюционным стажем, успевший побывать и на царской каторге, и плену у белых, при всем своем неказистом виде он оказался надежным помощником в работе и хорошим товарищем.
Он внимательно изучил мои документы, даже повернул бумагу, чтобы прочитать надписи на печати, затем аккуратно свернул и возвратил мне.

Жестом пригласил садиться. Я сбросил полушубок и шапку и присел за стол. Сунув руки в карманы широких галифе и зябко подергивая плечами, Бочков продолжал толочься в узком пространстве, поглядывая то на телефонный аппарат, то на закипающий чайник.

Среди бумаг на столе, до которых, как потом я узнал, Бочков был небольшой охотник, стояла заранее приготовленная кружка с сушенным брусничным листом. Также молча достал вторую кружку, отсыпал из бумажного кулька немного брусничной заварки.

Затем ловко подхватил кипящий чайник и залил кружки кипятком, помешал черенком столовой ложки и накрыл какими-то бумагами со стола, чтобы настоялось.
Внезапно Бочков наклонил, как бык, свою лобастую лысеющую голову, подошел в упор ко мне и скрипучим голосом произнес:

; Я тут навел справки о тебе, конечно, какие смог, ; одобряю, латышские стрелки смелые и надежные ребята, ; он слегка отодвинулся, опираясь на стол.
; Ты не обижайся, ; добавил он. ; Я привык знать, с кем работаю. Это привычка еще с подпольной работы. Да и потом мне не раз приходилось разочаровываться в людях, пока, наконец, на фронте, я понял «Доверяй, но проверяй». Излишняя доверчивость ой как дорого обходится в нашем деле.
Он помолчал и добавил: «Ты согласен?».

Я смотрел на него, его неказистым видом и про себя подумал: «Лапоть, лаптем, а поди ты бдительность развел, как в особом отделе; с этим мужичком ухо надо держать востро.

; Ладно, Бочков, я все понял, твою осторожность одобряю, но давай договоримся сразу, друг у друга за спиной писульки начальству не строчить. Согласен?
Теперь пришла его очередь с удивлением посмотреть на меня. Он прищурился: «А ты тоже далеко не прост, не ожидал от тебя такой прямоты. Я ведь слышал, что ты работал в инспекционном отделе, и мне пришлось повидать этих проверяющих. Приедут, носом поводят, наорут, а потом стол накрывай, водки давай, а то еще и женщин …».

Он махнул рукой: «Ну, да ладно, проехали и закрыли тему».
Он взял свою кружку, еще помешал, а вторую пододвинул ко мне. Я снял листок с кружки, который намок, и смог прочесть расплывающиеся буквы «…выделить в распоряжение местной милиции десять бойцов…», дальше строчки расползлись и понять что-либо было невозможно.

; Все бумаги, ; снова проскрипел Бочков, прихлебывая из кружки. ; Дела нет, а им бумаги…
; Кому им? Я поднял голову.
; Нам, ; вяло отмахнулся Бочков.
; Давай, рассказывай, что там еще в центре придумали, с чем приехал, что будем делать?

; Ладно, расскажу, только давай сразу соберем комсостав полка, чтобы не повторять два раза. Я медленно прихлебывал душистый и горячий брусничный чай.
; Ты что в Сибири был, откуда брусника? ; поинтересовался я.
; Так, старые запасы, ; ответил он.

; Так собирать особенно некого. В наличии два военспеца ; один бывший, подпоручик, а другой прапорщик. Они и занимаются строевой подготовкой. Здесь вам не Москва и даже не Тула, особенно выбора нет.
Он помолчал, подумал и добавил: «Да и те больше по культмассовой работе».
Я с удивлением поднял голову от кружки.

; С девицами на танцах, в клубе, больше времени проводят, ; пояснил он.
; А ты что же, комиссар, так все с рук и спускаешь? ; я с укором посмотрел на него.
; Ничего я не спускаю, ; в его голосе звучала обида, ; мальчишки, да и заменить некем.

После горячего чая меня разморило в тепле и стало клонить в сон. Бочков заметил, что глаза мои слипаются и, поставив кружку на стол, сказал: «Сегодня переночуй у меня, я здесь недалеко квартирую, а завтра что-нибудь придумаем».
Мы оделись и вышли мимо часового, который стоял около будки на выходе, а затем медленно пошли по заснеженной, темной улице. Мороз еще больше драл уши, сон прошел, и я с удовольствием дышал чистым воздухом.

Проснулся сразу, будто кто толкнул. Откинул жаркий овчинный полушубок, вытер ладонью испарину на лбу и висках. В закутке, за печкой, где стоял мой топчан, было темно и душно. Захотелось на свежий воздух.

Припомнилась Москва, наша уютная квартира, с легкой тревогой вспомнилась жена, как там одна… А мысли текли. О чем? О службе, она была привычной ; как началась в пятнадцатом, так и по сей день. Вот уже семь лет, считай… Последние месяцы, как вернулся в Москву, стало вроде бы поспокойней. Вроде бы.

Свет зажженной спички резанул по глазам, медленно зачадил фитилек, разгорающейся керосиновой лампы. Я потянулся к вещмешку, который послужил мне подушкой, нащупывая часы, и наткнулся на твердую кобуру маузера. Наконец удалось нащупать цепочку. Щелкнул крышкой именного еще со спортивных времен «Павла Буре». Четверть седьмого.

В ворота громко застучали чем-то железным, вероятно, прикладом винтовки. Звук был отрывистым и нервным. Во дворе захлебывалась звонким лаем собака.
«Наверное, что-то случилось, и Бочкова срочно вызывают на службу», ; подумалось мне.

Я нагнулся, нащупывая сапоги. Несмотря на духоту, пол был ледяной. Чертыхаясь, я шарил по полу и никак не мог найти их.

Хлопнула дверь, и морозный воздух хлестнул по босым ногам. Забухали сапоги в холодных сенях, это пришедший сбивал снег, много его нынче в центральной России. Снова хлопнула дверь, впустив клубы ледяного пара, и вошли старик с окладистой бородой ; хозяин, с которым меня познакомил вечером Бочков, и красноармеец, закутанный в башлык.

; Здравствуйте, товарищ командир, ;  с трудом проговорил боец, обеими руками оттягивая край башлыка, затвердевшего на морозе.
; Здоров! Чего это ты, брат, расшумелся, а? Всю, понимаешь, улицу согнал с печи, всех соседей переполошил. Опять небось скажут у Советской власти чепе, коли среди ночи своих собирают.

; Виноват, бежал,; с готовностью подтвердил красноармеец, но видно было, что нисколько он себя виноватым не считает, хотя бежал ; это точно.
; Товарищ комиссар велел передать срочно явиться. Серьезная беда, товарищ командир.

Я повернулся к хозяину: «А разве Бочков ушел?».
; Да еще час назад, он так всегда на службу ходит, ; подтвердил тот.
; Что за беда? ; отрывисто спросил я, опять нащупывая свои сапоги.
; Наших привезли, ; красноармеец поморгал длинными ресницами и шмыгнул носом.
«Совсем мальчишка», ; глядя на него, подумалось мне.
; Как привезли? Откуда? Говори толком, ; я начал злиться, не находя эти чертовы сапоги.

«Не могли же их украсть», ; некстати подумалось мне.
Шевельнулся хозяин, достал из припечка сапоги с обернутыми вокруг голенищ портянками и подал мне.

Я кивнул благодаря, начал закручивать портянки. Натянул сапоги.
Медленно прошел в закуток, где ночевал, надел полушубок, шапку, перекинул через плечо ремешок маузера и взял свой вещмешок. Вернувшись, увидел печальные глаза хозяина.

; Может поели бы, ; спросил тихо он.
; Не стоит, я уже сбил аппетит, спасибо, отец за ночлег, дай Бог увидимся, и, обернувшись к  красноармейцу, успевшему разомлеть в тепле, скомандовал: «Давай веди в штаб».

Мы вышли из дома и минут через десять прибыли на место.
Там за ночь ничего не изменилось. Кипел чайник, за столом сидел также Бочков и задумчиво смотрел на меня.

Я разделся, в комнате было жарко натоплено, и повернулся к нему.
; Объясни по порядку, что случилось, кого привезли.
Бочков рассказал, что пятеро наших бойцов сопровождали отряд продразверстки и километрах в пятнадцати от города вчера вечером попали в засаду. Отбиться отбились, но двое были ранены, а один из тульских городских рабочих продотряда был убит.

На подводах добрались до ближайшего телефона и сообщили в уездную милицию. Отряд чоновцев уже выехал на место обстрела, но результата скорее всего не будет.

Бандитов было три-четыре человека, постреляли из укрытия и растворились в темноте. В милиции уверены ; это местные, кто-то из сельских богатеев. Ночью разбрелись по домам, а к утру уже успели выспаться и сейчас со скрытой усмешкой наблюдают, как чоновцы «землю роют». В окрестностях места нападения около пятнадцати небольших деревень и три больших села, населения около пятнадцати тысяч, поди, найди.

; И часто у вас такое бывает? ; спросил я, наливая себе кипятку в кружку и немного успокаиваясь. Все-таки обошлось без погибших, а это уже хорошо.
Бочкин отсыпал мне брусничной заварки, помолчал и добавил: «Не часто, но бывает».

; Что с ранеными?
; Их уже отвезли в уездную больницу, но пока больше ничего неизвестно.
; Узнай и доложи, ; приказал я.
; Сделаем, если надо подкормим, ; охотно согласился он.
Я подошел к столу, потеснив его к окну.

; Считаем, что дела я у тебя принял, а ты сдал. Вопросы есть?
Бочкин, медленно отпивая из кружки душистый чай, покачал головой.
; Вопросов нет. Тогда давай будем знакомиться с людьми, ; я собрал разбросанные бумаги на столе в пачку и положил их в ящик стола, потом в свободное время разберусь.

; А теперь, давай представь меня работникам штаба и твоим военспецам, ; попросил я его.
Он с удивлением на меня посмотрел, ; чего представлять, вон они в соседней комнате собрались.
Я тоже посмотрел на него с усмешкой, ; знаешь, дорогой товарищ комиссар, если ты собирал обо мне сведения, то должен знать, что в любом подразделении, где я командовал, все должно быть по военному, строго и по форме, и по существу.

Я вышел из-за стола и прошелся по комнате, захотелось расшевелить это болото, хотелось, как в неприбранном доме, навести порядок и зажить нормальной размеренной военной жизнью, где все заранее определено согласно уставу. Я так привык и, пока я командир, так и будет.

Бочкин отхлебнул, подумал и спросил с хитрецой в глазах: «А меня ты тоже хочешь построить?».
; У тебя свои задачи комиссара полка, и как коммунист со стажем, а иначе ты бы не был комиссаром, ты знаешь их лучше меня, ; я остановился и в упор посмотрел на него.

Он опять отхлебнул свой чай, поставил кружку на стол, с усилием поднялся и с видимым усилием зашагал к двери.

 ; Что ж пойдем знакомиться, ; внезапно он остановился и, повернувшись, сказал: «Уважаю, уважаю латышей за прирожденную военную косточку».
; Ты ошибаешься, товарищ Бочкин, я не латыш, ; заметил я. Он хотел что-то добавить, но мы уже вышли в коридор.

; Потом познакомимся поближе, ; прервал я его.
; Первым при нашем появлении поднялся со стула из глубины комнаты молодой и розовощекий ; это было заметно даже при тусклом свете сумрачного зимнего утра ; человек, одетый с явным щегольством. В новеньком коротком полушубке, перетянутый скрипучими ремнями портупеи, и в надраенных до блеска сапогах.
Он шагнул навстречу нам, одновременно бросая руку к офицерской папахе, на которой вместо царской кокарды была красная звездочка.

; Разрешите представиться, ; голос был негромкий и чуть хрипловатый. ; Командир первого батальона  Ветлинский.
; Гусар недобитый, ; услышал я чуть слышное ворчание, стоящего сзади Бочкина.
; Командир полка Вальтер, ; пожимая протянутую руку, ответил я.
Слева от стола, с табуретки, скрипуче поднялся мужик довольно свирепого вида, с бородой, которая немного прикрывала сабельный шрам, проходящий через всю щеку поднявшегося.
; Командир второго батальона Алданов, ; неспешно представился он, коротко козырнув.

Я ответил на приветствие и увидел третьего человека, который по виду больше походил на приказчика ; в меховой душегрейке с прилизанными волосами и с большой пачкой бумаг в руках.

Тот заметил, что я его рассматриваю и, чуть пристав со стула, неожиданно дружелюбно улыбнулся и звонко и коротко сказал: «Ваш заместитель по хозяйственным вопросам ; Мохов».

В комнате находились еще несколько человек, которые разместились кто где, на лавке, подоконнике, один даже сидел на столе, но никто из них так и не представился.

«Ну и дисциплина у них в полку», ; подумалось мне.
 «Ладно, наведем порядок, только теперь не у них, а у меня», ; промелькнуло в голове.
; Ну что ж, ; после небольшой паузы сказал я, ; присаживайтесь, товарищи, начнем совещание. Вы доложите о состоянии дел в полку, а я расскажу, какие задачи нам предстоит решать в ближайшее время.

Работы было много, и время летело незаметно. После Москвы, с ее размеренной и обустроенной жизнью, служба в провинциальном гарнизоне потребовала полной отдачи сил, знаний, накопленного военного опыта.

Гражданская война продолжалась и, хотя большинство основных фронтов было ликвидировано и победа молодой республики практически ни у кого не вызывала сомнения, все таки до конца войны было еще много времени и армии требовались квалифицированные кадры. Подготовкой этих кадров и занимались военкомы на местах.

До двадцатого года мобилизация проводилась действующими воинскими подразделениями на уровне дивизии или армии из числа населения, которое проживало в районе боевых действий. Исключение составляли добровольцы, которые из-за своих политических убеждений самостоятельно приходили на призывные пункты. Кроме того, Красная Армия комплектовалась и за счет партийных призывов из рабочих;коммунистов крупных городов, комсомольцев, чаще всего из отрядов ЧОНа. Командный состав наполовину набирался из бывших офицеров, которые добровольно, поверив Советской власти о всеобщей свободе и будущем процветании России, взял в руки оружие, чтобы защитить молодую республику от царской тирании, бесконечного пустословия Временного правительства Керенского и белогвардейцев, усиленно поддержанных деньгами, оружием, а то и непосредственным вторжением Англии, Японии, Франции и США. Чаще всего это были младшие офицеры, выходцы из интеллигенции или разночинцы, призванные в армию во время Первой мировой войны.

Часть офицеров привлекалась в Красную Армию принудительно как мобилизованные под угрозой применения репрессий либо к ним сами, либо по отношению к их родственникам.

Правда и отдача по службе от этих офицеров была разная. Если первые, добровольцы, служили по совести и случаев предательства практически не было, даже несмотря на тяжелые условия и поражения Красной Армии на первоначальном этапе гражданской войны, то вторые ; мобилизованные ; при первой неудаче «делали ноги», т.е. дезертировали и перебегали на сторону белых, где воевали отчаянно, так как понимали, что обратной дороги нет.
Предполагалось, что совмещение двух должностей, т.е. военного уездного комиссара и командира запасного полка, позволит без лишней волокиты провести при необходимости мобилизацию граждан с последующим их обучением в полку в течение двух месяцев, после чего они должны были быть отправлены в действующую армию.

Идея была хорошая, но как впоследствии оказалось при ее реализации возникло много трудностей.

Военное обучение, которое вели в полку, было достаточно примитивное и заключалось главным образом в выполнении команд: «направо!», «налево!», «шагом марш!», «вперед!», в отработке элементов обращения с оружием, команд «огонь», «залп!» и т.д.

Практически не изучалась материальная часть. На вооружении полка были и мосинские трехлинейки, и трофейные: немецкие «Манлихер», Маузер, английские Ли-Энфилд, французские Лебель, да и тех не хватало. В качестве учебного пособия имелся один пулемет «максим», который был в разобранном состоянии, так как не хватало нескольких деталей.

Необходимо было разработать план  учебы и усовершенствовать процесс обучения, чтобы красноармейцы умели действовать организованно в составе отделения, взвода, роты.

На первом этапе я буквально жил на территории части. Пришлось практически заново организовывать и налаживать строевую и воспитательную работу, улучшать быт и снабжение красноармейцев и командиров. Помогали местной милиции в облавах на бандитов, ловили дезертиров и т.д.

Попутно началась практически с нуля и работа военкомата. Были составлены мобилизационные списки военнообязанных уезда, проведена регистрация бывших офицеров, организован сбор брошенного оружия и изъятие незаконно хранившегося у населения и многое другое.

Для того чтобы все это осилить, необходима была помощь местных партийных и советских властей. И эта помощь была оказана. Через несколько месяцев меня кооптировали в бюро уездного комитета партии, где не только помогали, но и нагрузили рядом поручений. Здесь было все: и пропагандистская работа, и ответственность за хлебозаготовку в закрепленных за мной деревнях и организация спортивных секций. Правда, этим пришлось заниматься чуть позже, когда удалось наладить свою основную работу в военкомате, а сам запасной полк перевели в Тамбов.

Через несколько дней после приезда мне позвонили из уездного комитета партии и сказали, что со мной хочет встретиться первый секретарь товарищ Васин.

С этими нахлынувшими делами я совсем забыл, что надо встать на партийный учет, а по тем строгим временам каждый коммунист должен был при перемене места жительства или при смене места работы встать на партучет в течение трех дней, иначе оргвыводы.

В голове завертелась мысль: «Неужели там узнали, что я просрочил указанный срок и мне хотят сделать нахлобучку за это упущение?».

Но для этого не обязательно вызывать к первому секретарю, достаточно и орготдела. Нечеткая, расплывчатая, но беспокойная мысль тревожила, не давала сосредоточиться.

Время встречи было назначено позднее, в восемь вечера.
Я прибыл, как привык, по-военному, точно в восемь, в коридорах почти не было народа, большинство служащих уже отправились по домам.

Прошел в приемную, где дежурный сообщил, что секретарь будет с минуты на минуту, а меня просил подождать. С удовольствием вытянул гудящие от беготни за день ноги. От большой печки, инкрустированной цветным изразцом, тянуло приятным теплом, которое так и располагало вздремнуть.

Чтобы не заснуть, я подпер кулаками подбородок и в такой неудобной позе, чтобы не заснуть, стал думать о жене, о Москве. Как, казалось, это давно было.

Проснулся я внезапно от того, что дежурный резко вскочил, с грохотом отодвинув стул. Вытянулся, услышав быстрые шаги в коридоре. В комнату не вошел, а скорее вкатился невысокий плотный человек, в просторном пальто с вытертым бархатным воротником, какие носили недавно провинциальные чиновники, и солдатской папахе. Тогда партийные чиновники или, как тогда говорили, аппаратчики особенно не барствовали, а жили, как рядовые коммунисты. Руки вошедший держал в оттопыренных карманах.

Крамольная мыслишка завертелась в голове ; одеждой, манерой поведения человек, старался подсознательно подражать вождю. Правда не было узнаваемой кепки, но походи в таком головном уборе в провинциальном городишке, да поезди в открытых санях по морозцу по уезду, так что сойдет и папаха, а так вылитый Владимир Ильич. Невольно мысленно усмехнувшись, поднялся и я.

Мельком взглянув на дежурного, Васин, а это был он, перевел взгляд на меня. Увидев его добродушное круглое лицо, стремящиеся быть строгими улыбчивые глаза, я почувствовал облегчение. Да нет, не похож он на Ленина, укорил себя я, почти никакого сходства.
; Здравствуй. Извини, что пришлось потревожить, и протянул руку.
Васин сжал мои пальцы неожиданно жесткой и сильной ладонью. Наше рукопожатие продолжалось чуть более общепринятого, почувствовав отпор, он еще больше расплылся в улыбке.

; Молодец! Не каждый может со мной так здоровкаться, ; весело заметил он.
; Это не твой Бочкин, который скрипит и шаркает на плацу перед бойцами, ; продолжал он, уже подходя к нагретой печке и грея замершие руки.
; Пошли в кабинет там поговорим, чуть отогревшись, ; сказал он.
Уже входя в кабинет, и чуть оглянувшись, распорядился дежурному: «Принеси нам чая погорячее».

Быстро раздевшись, он прошел за большой стол, на котором лежали бумаги и жестом пригласил присаживаться.
; Пока там дежурный хлопочет, покажи свои документы  и партбилет, ; уже властным тоном распорядился он.

Я передал ему направление и партийный билет. Бегло прочитав мандат, он внимательно изучил партийный билет.
; Ты в партии с семнадцатого года ; это хорошо, ; полуутвердительно, полувопросительно проговорил он.
; Где вступал? ; поинтересовался он.
; В Москве, ; коротко ответил я.

; А я, брат, в пятнадцатом в ссылке, в Тобольске, ; заметил секретарь укома.
; Ладно, будем считать, что знакомство состоялось, ; сказал он, возвращая мне документы.
; А на учет ты завтра встань, непорядок, ; уже добродушным тоном добавил Васин.
; Сделаю обязательно, ; пообещал я.

В дверь постучали, и вошел дежурный, держа две огромные металлические, наполненные кипятком кружки, которые поставил на стол.
; А здесь, что пьете? ; спросил я с интересом.
; Как везде, морковь, ; объяснил дежурный.

; Уже пробовал. Брусничный лист лучше. Душистый чай получается…
; Это тебя Бочков угощал, ; догадался Васин, ; так у него запас немеренный. Мешок, наверно, привез из Сибири, прицыкнул он языком. Запасливый, ; с восхищением добавил он.

; Кстати, как он тебе показался? ; неожиданно спросил он. И увидев, что дежурный стоит рядом, не поворачиваясь, сказал ему: «Ступай к телефону. Я позову, когда будешь нужен».
Я подождал пока дежурный тихо закроет за собой дверь; По-моему надежный товарищ, ; мне не хотелось вдаваться в подробности за спиной человека, с которым придется работать бок о бок.

; Его к нам прислали из политотдела Восточного фронта, ; словно не замечая моей осторожности, продолжил медленно секретарь укома, как будто думая о чем-то другом. ; Крепкий мужик, много натерпелся, а духа не потерял. Чувствуется рабочая закалка.

Он достал бумажный кулек из ящика стола, в котором оказался сахар и пододвинул мне.
; Угощайся.
; Я поблагодарил и взял кусок крепкого с синеватым отливом рафинада. Хотел бросить в кружку, но мешать было нечем, а чайных ложек в этом заведении видно не водилось. Пришлось, обжигая пальцы, размачивать весь кусок, а потом откусывать.

Сам он пил маленькими глотками обжигающий чай тоже вприкуску, откусывая крепкими желтыми зубами небольшие кусочки и аккуратно подставляя руку под падающие крошки, которые потом ссыпал в кружку.
Мы допили кипяток, громко названный чаем.

; Давай рассказывай, ; отдуваясь и с облегчением  откидываясь на спинку стула, попросил Васин. По его красному от мороза лбу, градом катился пот, который он без устали вытирал.
; Что там, в Москве, слышно? Говорят, отменят продразверстку? В газетах писали, что в партии начинается дискуссия по профсоюзам, которую инициировал Троцкий? ; спросил он оживленно.

Я подтвердил, что на днях выйдет постановление Совнаркома о замене продразверстки продналогом и крестьяне получат большую свободу в распоряжении своей сельхозпродукцией, выращенной на своих наделах. Заплати фиксированный налог государству, а оставшуюся часть хочешь продавай на рынке, а хочешь оставь себе или обменяй.

; Верное решение, а главное вовремя, ; горячо поддержал Бочков, ; крестьянину сразу жить станет легче, когда он почувствует себя хозяином своего труда. А потом, ; продолжал он, ; ты наверно уже слышал, о нашем ЧП с продотрядом, так вот, продналог значительно сократит количество недовольных в селе, а значит, и сократятся бандитские проявления несознательной части крестьян, ; он резко рубанул в воздухе рукой.

Потом, подумав, добавил: «Хотя сельские богатеи, они же кулаки, не смирятся, нет, не смирятся. Сейчас или позже с ними придется решать, ; он опять задумался и уже твердо заключил, ; если надо… будем решать».

; А что по поводу дискуссии в партии, ; вновь оживился он. ; Какова позиция Центрального Комитета? Какую точку зрения поддерживает он?
Я стал рассказывать, что мне было известно о внутрипартийной дискуссии, что есть два основных мнения: одно мнение Ленина, а другое Троцкого. Речь шла о НЭПе , о текущем моменте, о работе профсоюзов, о допустимости в Центральном Комитете фракций и ряде других вопросов.

; Да, да, я это знаю, читал в газетах, ; торопил меня Васин, ; ты мне расскажи, какие настроения среди партийцев в Москве, чей верх берет?
Он смотрел на меня с живейшим интересом. Ждал новостей, которые можно было получить только вот так из живого разговора, потому что из официальных источников или из газет нельзя было почувствовать всю остроту партийной работы того времени.

Если честно, то я был далек от тонкостей партстроительства, так как никогда особенно не интересовался теоретической подоплекой построения коммунизма. Как и любой коммунист низшего звена, конечно, я изучал, правда тезисно, основы марксизма, работы Ленина, Троцкого на обязательных политзанятиях и семинарах, которые проводились в армии, но особенного интереса не испытывал. Меня больше интересовало военное дело: тактика, стратегия и, конечно, мой любимый спорт.
Но и сказать все это секретарю уездного комитета партии я не мог. Пришлось напрячься и вспомнить, какие вопросы недавно обсуждались на нашей армейской партийной конференции, на которую я был делегирован вместе с несколькими товарищами от партийной организации штаба Московского гарнизона. Конференция проходила в круглом Свердловском зале Кремля.

Суть проблемы была в следующем. После завершения Красной Армией активных военных действий на западном и восточном направлениях в Европе, в частности в Болгарии, Германии и Польше, назревали революционные события. У нас в это время партийные собрания проводили под лозунгом ; быть готовым в любую минуту дать отпор международной реакции и помочь зарубежным товарищам. Было ясно, что в случае начала активных военных действий потребуются новые усилия страны для ведения войны.

В такой ситуации необходимо было выработать взвешенную стратегию развития страны, а тут разноголосица среди государственного и партийного руководства.
В начале двадцатых годов еще допускался плюрализм мнений, который позволял в ходе открытого обсуждения партийными организациями различных уровней выработать правильное решение по тому или иному вопросу, т.е. так называемую «линию партии».

Много позже, в середине тридцатых годов, во времена массовых сталинских репрессий, эта самая «линия партии» искалечила жизнь десяткам миллионов людей, а у миллионов её отобрала.

Люди тогда достаточно открыто выражали свое мнение и по вопросам, в которых разбирались, и по вопросам, в которых мало что понимали. Большинство партийцев, поглощенных каждый своей работой или добыванием «хлеба насущного», склонны были доверяться в подобных делах мнению своего местного партийного руководства, а что касается беспартийных, то на общих собраниях они вообще голосовали за любую резолюцию, которая предлагалась начальством.

Через несколько лет, сидя на допросе у следователя НКВД, какой-нибудь бедолага ломал голову «За что посадили? Какой он враг народа? Ведь он всегда был «ЗА», всегда был вместе с партией, а если колебался, то вместе с самой этой линией». А ему в ответ: ; На таком-то собрании был?

; Был.
; За такую-то резолюцию голосовал?
; Голосовал.
; А известно ли подследственному, что данная резолюция была предложена меньшевиками во главе с Бухариным и Зиновьевым и поддержана Троцким?
; Неизвестно.

; Тем хуже. Сам признал, что является политически близоруким и потерял революционную бдительность.
; Гражданин следователь, помилуйте, какая политическая близорукость? Ведь товарищ Троцкий до 1925 года был членом политбюро, второе лицо после Ленина в партии. Врагом народа его признали в 1928 году, а злосчастное собрание было в 1922 году.

; Вот мы и говорим, потерял революционную бдительность, не увидел маскирующегося врага. Подпишите протокол допроса, подследственный…
И ведь подписывали. А если нет?

Тогда два варианта.
Первый, если бедняга не назвал других, которые присутствовали на данном собрании и не дай Бог выступали, то и таких материалов для ОСО (особое совещание) достаточно, чтобы получить пять-десять лет лагерей. Ведь присутствие адвоката и самого обвиняемого по процедуре такого «судопроизводства» не предусмотрено, поэтому возражать некому.

Второй, если обвиняемый, пытаясь доказать свою невиновность, назовет как можно больше свидетелей ; это уже организованная  группа, контрреволюционный заговор, а здесь уже совершенно другие пункты приснопамятной 58-й статьи. За раскрытие заговора и обезвреживание «врагов народа», действующих по указке иностранных разведок и на деньги мирового капитала, можно получить звания, должности, ордена и пр. Чем больше количество допрошенных, арестованных и осужденных, тем выше показатели успешной работы органов дознания.

И потом, разве действительно честный советский человек, тем более коммунист, как утверждает, разве он не хочет помочь следствию разобраться честно, по партийному и разоблачить всякую замаскировавшуюся контрреволюционную сволочь? Тем хуже. Отказ сотрудничества со следствием и проявление упорства ; лучшее доказательство непримиримости разоблаченного врага.

А раз враг, то с врагом не церемонятся.
Пусть попробует «конвейер»…
В те времена безобидное средство механизации, облегчающее тяжелый физический труд, имело совершенно другой смысл ; зловещий.

Как известно, работа на конвейере предусматривает несколько технологических операций. Так и здесь, только каждая такая «операция» ; это пытки, мучения, боль. Мало кто выдерживал такие страдания, большинство подписывали все, что подготовил следователь.

Ну, это уже другая история, которая начнется только через несколько лет.
А пока политическая полемика, внутрипартийная дискуссия.
Местные партийные организации, как правило, не были хорошо подготовлены к дискуссии. Во-первых, не хватало образованных кадров, институт красной профессуры только начинал свою работу, а во-вторых, большинство городских, уездных и даже губернских партийных организаций занимались в основном хозяйственной деятельностью, пытаясь наладить нормальную жизнь после разрухи гражданской войны.

Здесь реальное дело, люди работают по двенадцать – четырнадцать часов; там малопонятные теоретические выкладки, которые надо обсудить и вынести резолюцию «Одобряем» или «Не одобряем». Сам черт ногу сломит.

Например, что такое профсоюзы: школа коммунизма или «аппарат управления производством» (на чем акцентировались Рыков и Бухарин)? Нужна ли в них обычная «рабочая демократия» или какая-то особая «производственная»? Возможно ли их сращивание с хозяйственными органами?...

Или другой пример. Троцкий сопоставлял большевистскую «старую гвардию», т.е. членов РСДРП еще до деления на большевиков и меньшевиков с «бывшими учениками Маркса и Энгельса» Каутским, Бернштейном и другими, которые «переродились» в предателей рабочего класса. Кстати, и Ленин, и Сталин, даже сам Троцкий считали себя верными последователями и учениками тех же Маркса и Энгельса.

В 1921-1922 гг. как в самой партии, так и в политбюро в центральном комитете шла жесткая конкурентная борьба, и дело было не только в политических разногласиях, но в элементарной борьбе за личную власть.

Вопросов было много, а уж оттенков мнений как партийных руководителей, так и рядовых партийцев ; великое множество. Внутрипартийные фракции, которыми руководили Троцкий, Зиновьев, Каменев и в меньшей степени Бухарин, пытались оспорить наиболее весомый авторитет Ленина, который он имел у большинства рядовых коммунистов.

Эта борьба обострилась в связи с болезнью Ленина, здоровье которого к этому времени ухудшилось, и он все больше времени проводил в Горках под Москвой, не участвуя активно в текущих делах.

Его отсутствие достаточно успешно замещал Сталин, который к этому времени занял должность генерального секретаря партии.

Неудивительно, что Васин пытался узнать у меня, как он считал «у товарища из центра», расклад политических сил перед начинающейся политической дискуссией.
Я честно все рассказал ему, что обсуждалось на нашей партконференции, кто выступал, с какими программами.

Незадолго до этого вышла статья Сталина в «Правде», в которой он подверг критике позицию Троцкого за разжигание фракционности в партии и напомнил ему, что до революции тот был меньшевиком и поэтому имеет богатый опыт создания всяких внутрипартийных группировок, а в конце статьи выразил надежду, что данный опыт ему больше не пригодится.

; Ты понимаешь, Михаил, ведь у нас здесь тоже не все так просто. Я говорю не только про наш уезд, но и в губкоме, в Туле, такие разговоры ходят, ; прервал он меня. ; Обвиняют государство, что оно капитулирует перед возрождающейся частной собственностью. Это они имеют в виду середняка, который понемногу набирает силу, обрастает жирком. На ЦК буквально всех собак вешают. ЦК будто бы узурпирует мнение партии, ; продолжал он все взволнованнее и энергично жестикулируя.

; Ай;ай;ай!.. Демагогия хуже меньшевистской, ; посочувствовал я. ; Что же губком не одергивает таких критиков?
; Что губком! Там тоже шумят, галдят, каждый свое. Все за демократию. Вот недавно на заседании один секретарь укома, как и я, заявляет буквально так: «Наше дело, низовых парторганизаций, постановлять, а дело ЦК исполнять и поменьше рассуждать».

; Ну, братцы мои!.., – развел я руками. ; У вас тут похлеще дискуссии, чем в Москве. Такого надо из партии гнать, ; добавил я решительно.
; Другой требовал ликвидации партийных школ, где проходили стажировку секретари укомов и волкомов  на том основании, что в них ЦК готовит себе новую смену аппаратчиков.

; Ловко придумано!.. Обезглавить низовые партийные организации, ; возмутился я.
; Это же чистейшей воды анархизм, непонимание необходимости партийного и государственного аппарата в переходный к коммунизму период! ; опять вскипел секретарь укома.

Незаметно пролетели два часа. Дежурный несколько раз заглядывал в дверь, как бы пытаясь что-то сказать, но каждый раз исчезал, видя, как горячо протекает разговор.

Простились мы по-дружески, и за те два года, которые проработали вместе, ни разу дело не доходило до размолвок, а военкомат всегда получал действенную и эффективную помощь со стороны партийной организации.

В один из поздних прозрачных вечеров ранней весны двадцать второго года я как обычно возвращался пешком со службы домой. Неделю назад мне местный исполком выделил квартиру в бывшем собственном доме купца второй гильдии Сверчкова.

Квартира была уютная и состояла из двух комнат и небольшой кухни, переделанной из кладовки, где купец, наверно, хранил свои припасы. Там стоял терпкий дух копченостей, что весьма способствовало здоровому аппетиту, отсутствием которого я никогда не страдал.

Но меня это мало касалось, так как на довольствии я стоял в воинской части и ел с красноармейцами из одного котла. Это позволило не тратить время на ведение домашнего хозяйства, а полностью отдаться делам службы и кроме того, пресечь возможные злоупотребления со стороны поваров и интендантов.

Погода была прекрасная, я шел не спеша, обдумывая, что надо сделать на следующий день. Внезапно за спиной я услышал топот скачущей лошади, и около меня резко осадил коня боец с красной повязкой на рукаве, указывающей, что это дежурный из комендантского взвода. Лошадь слегка хрипела, и на ее боках уже появились следы пота. Было видно, что он гнал во весь опор. Я только хотел сделать ему замечание за излишнюю ретивость, но он, опередив меня, тут же выпалил: «Вам телеграмма из Москвы, срочная», ; и широко улыбнулся.

; Что за дела? ; подумалось мне, ; и с каких это пор бойцы радуются, что командиру пришла какая-то телеграмма. Дисциплина хромает. Надо подтянуть.
Я махнул рукой: «Слезай!».

Мы быстро поменялись местами  и я уже в седле. Обернувшись, приказал: «А ты, дружок, рысью и в штаб, чтобы через десять минут был на месте, понял!»
; Так точно! ; так же улыбаясь и встав по стойке «смирно», ответил он.

; Ну ладно, ; подумалось мне, ; ты только прибудь на место, а там тебя уже будет ждать командир отделения, который вместе с тобой будет улыбаться на полковом плацу минут тридцать.

Слегка тронув шенкелями коня, я неспешной рысью отправился обратно, гадая, что там еще приключилось.

Телеграмма действительно была из Москвы, от сестры Лизы, в которой она сообщался, что у меня родился сын  и что и жена, и он чувствуют себя хорошо.
Чувство радости переполняло меня. Я корил себя, что со своими вечными служебными хлопотами совсем упустил, что Паня должна вот-вот родить. Конечно, мы примерно знали, когда должны быть роды, но медицина тогда была  еще не так  совершенна, как теперь.

Неожиданно появившийся из-за спины Бочкин (как он умудрился подойти незаметно, когда его шаркающая походка слышна за километр) широко улыбнулся и протянул руку: «Поздравляю! Теперь, ты настоящий батя, не только для бойцов, но и в жизни».

Я с чувством сжал его руку и, увидев, что он морщится, тут же отпустил.
; Полегче медведь, а то отправишь меня в лазарет, кто заменит тебя, пока ты будешь проведывать жену, ; сказал он,  потряхивая рукой.
; Ты думаешь, отпустят? ; спросил я надеждой.

; Должны, ; протянул верный Бочкин. ; По семейным обстоятельствам, ; подумав, добавил он, но уже не так уверенно. ; Есть у меня дружок в губернском военкомате. Попробуем через него.
; Ты же знаешь, не люблю одалживаться, особенно у начальства. Потом себе дороже станет, ; обронил я неуверенно.

; Ничего, я обращусь как твой комиссар. Моя обязанность не только заниматься воспитательной работой среди красноармейцев, но и заботиться о командирах. Вот завтра с утра и займемся, ; добавил он решительно.
; А пока надо бы отметить, ; улыбнулся он лукаво, доставая из кармана  своей необъятной тужурки бутылку водки и бумажный промасленный кулек.

; Мы ведь, Михаил Александрович, так ни разу с тобой и не выпили, не поговорили по душам, ; сказал он, раскладывая все это на столе.
; Да не любитель я спиртного. Ты, наверно, сам это видишь, ; заметил я, убирая бумаги в ящик стола. ; А поговорить по душам я всегда пожалуйста.
Мы выпили, закусили крупно нарезанным салом. Комиссар достал кисет и свернул огромную самокрутку с каким-то черным самосадом.

Однако на удивление дым оказался не таким уж ядовитым, как мне показалось сначала.

Пару раз затянувшись, он сказал: «Давай я начну и кое-что расскажу о себе».
И он рассказал, как работал в типографии, как примкнул к революционному движению, сначала оказался у эсеров, потом, разобравшись, стал на платформу большевиков. Затем арест за печатание нелегальной литературы, ссылка.

Устанавливал советскую власть в Томске. После прихода белых партизанил. Во время мятежа белочехов попал в плен и очутился в колчаковской контрразведке. Два месяца ежедневных допросов и пыток, три раза выводили на расстрел. Думали сломается. Допрашивал ротмистр Грабарев, когда-то служивший в охранке Екатеринославля. Лощеный хлыст, возомнивший себя эстетом, с маникюром и надушенный французскими духами, как кокотка. В душе садист, удовлетворяющий свою похоть через безраздельную власть над арестованными.

; Я уже думал мне конец, ; задумчиво сказал комиссар, глядя куда-то мне за плечо и нещадно дымя очередной самокруткой. ; Да, конец, ; повторил он, ; но его величество случай решил по-другому.
; Во время транспортировки некоторых арестованных в Омск, как они считали наиболее опасных бандитов, на конвой напали партизаны. Бой был скоротечным, и несколько белогвардейцев взяли живыми, в том числе и Грабарева. Он долго отстреливался, гранаты бросал, ранил человек пять, но взяли его все-таки живым, ни единой царапины. Духу не хватило, чтобы застрелиться, ; он опять помолчал, очевидно, прогоняя все в памяти.

Мы еще выпили, я взглянул на часы, время было уже час ночи: «Свою историю я тебе расскажу в следующий раз, согласен?» ; я посмотрел на него.
; Согласен, я думаю время будет у нас еще, а то я тебя совсем заговорил, ; сказал он, тяжело поднимаясь.
; Это у тебя оттуда? ; кивая на его больные ноги, спросил я.
; Нет, это ревматизм от ночных сибирских морозов, ; усмехнулся он.
; А что с ротмистром? В распыл? ; спросил я, уверенный, что садиста расстреляли где-нибудь около ближайшей стенки.

; В распыл, ; кивнул он головой, ; по дороге в партизанский лагерь и похоронили.
; А чего же повезли? Можно было и на месте, ; посоветовал я.
; Можно было, ; охотно подтвердил Бочков, ; да жилье не хотелось поганить, ; ответил он, смотря в сторону.

; Эка невидаль, ; подумалось мне, ; на фронте, в гражданскую, и так приходилось, без погребения. Времени не было. И вдруг меня пронзила догадка, что не все так просто кончилось с ротмистром.

Я посмотрел на него внимательно. Он отвернулся и заковылял к двери. Не оборачиваясь и не смотря на меня, добавил: «Закопали мы его, там, в перелеске, такого надушенного и уже обделавшегося. Живым», ; и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

От этих слов на душе как-то стало неприятно. Хотя я понимал, что жить такие нелюди не должны. Но все же. Я постарался отогнать от себя эти мрачные мысли: «Черт Бочкин, нашел время рассказывать такие страсти на ночь».

Я убрал следы нашего нехитрого пиршества, разлегся на столе, подложив под голову шапку, укрылся шинелью и решил думать только о приятном.
«Я теперь отец.  У меня есть наследник, сын. Какой он? Похож на меня? Как там, в Москве Паня?».

Повертевшись на жестком столе, я вытащил из кармана гимнастерки последнее письмо от жены. От него исходил чуть заметный запах нежных духов, которые я подарил на Новый год.

«Миша! Милый, родной мой! ; писала она. ; Два месяца прошло, как ты уехал, и я не нахожу себе места! Куда ни пойду, на что не взгляну ; сейчас же вспоминаю: «Здесь мы с ним были, а теперь нет его со мной!» И знаешь, на вокзале, когда провожала тебя, я смеялась, и мне казалось не страшно: ты будешь писать, а там скоро у нас появится малыш, и ты обязательно приедешь. Но когда вернулась домой и осталась одна, тут на меня словно накатилось тяжелое, мрачное предчувствие, что с тобой что-то страшное может случиться… Что это, Миша? Сумасшедший бред беременной и поэтому нервной бабы или боязнь за наше счастье? Ах, как хорошо было нам вместе! Разлетись тогда у меня  на куски сердце ; не пожалела бы!..».

Мне было очень хорошо, перечитывая это. Я себя корил, что так мало писал жене, и так скупо.

Через пару дней отпуск по семейным обстоятельствам был оформлен и я получил трое суток, не считая дороги, в свое полное распоряжение.

В Москве снега почти не было, лишь местами в тени еще можно было заметить грязно-серые остатки сугробов.

Над городом через клочковатые серые облака местами пробивалось светлое золото и появлялись голубые разводы. Поглядывая на них, москвичи ждали наступления первых весенних погожих деньков.

У вокзала пассажиров ждали немногочисленные извозчики. Я был налегке, с небольшим саквояжем, поэтому вышел на привокзальную площадь в числе первых. Старик в обтертом овчинном полушубке, прилепившийся бочком на узких козлах у самого хвоста пегой лошаденки, махнул рукавицей, подзывая меня. Я с трудом разместился в видавшей виды пролетке и такой же старой, как сам дед.

Назвал адрес, и мы поехали не спеша, а скорее поплелись, потому что, как я заметил, нас обгоняли даже некоторые пешеходы.

Наконец мы добрались до Лесного переулка, где находился наш дом. Расплатившись, я быстро поднялся на второй этаж, по пути здороваясь со знакомыми, которые поздравляли меня с новорожденным. Двое сослуживцев, оказавшихся на тот момент дома, тут же посоветовали «обмыть копыта». Договорились, что вечером посидим и поговорим.

В квартире вместе с Паней была и сестра Лиза, которая недавно пришла с сыном, моим племянником Сережей. Расцеловавшись со всеми, жена подвела меня к небольшой кроватке, где я увидел маленькое существо, туго завернутое в пеленки и одеяло, которое чуть слышно посапывало.

; Ты рад? ; спросила она.
; Очень! Теперь у меня вас двое. Ты и наш малыш.
У нее на глазах заблестели слезы.

Лиза, увидев наши сантименты, стала собираться. Договорились, что на днях всей большой семьей соберемся в доме матери. Вскоре они ушли.
Три дня пролетели незаметно. В Белев я возвращался со спокойным сердцем. Жена и сын, которого мы назвали Юрой, чувствовали себя хорошо, остальные родственники тоже были в порядке. Обеспокоенность вызывал только самый младший брат Николай, который два месяца назад уехал в командировку куда-то в Среднюю Азию и от него за это время не было ни одного письма. Понятно, что мать очень волновалась из-за этого, и мы все, как могли, успокаивали ее.

Перед отъездом я подарил жене золотой кулон, где под крышкой было место для фото. Мы договорились, что через несколько месяцев, как только подрастет наш сын, сделаем общую семейную миниатюрную фотографию.

Прошло полгода пока, наконец, наша семья соединилась. Паня вместе с сынишкой приехала ко мне и буквально  через неделю моя холостяцкая квартира приобрела жилой вид. Появились шторы, гардины, какая-то мебель. Ни о каком казарменном питании Паня и слышать не хотела. Завтрак, обед и ужин только дома.

Все заботы о хозяйстве она взяла в свои руки, ходила на рынок, задумала завести цветы и даже вскопала небольшой участок, где собиралась посадить овощи, и за кое-то время, наконец, я смог нормально, по-домашнему пообедать.

Язвительный Бочкин сначала только подшучивал надо мной, видя, как я со службы иду обедать домой, но, пригласив его несколько раз к себе, он признал, что ради такого обеда стоит и прогуляться. Сам он жил все у того же деда, который три раза в день варил картошку, к которой резал сало. Его семья так и не приехала из Тулы, там осталась жена и две дочки, которые жили в небольшом домике на Миллионной, оставшемся от его отца. Судя по всему, он и сам не старался особенно часто бывать дома у родных, так как иногда месяцами не приезжал в Тулу, но регулярно отсылал свою зарплату и паек жене.

В хлопотах и заботах незаметно пролетели два года, но за это время и в стране, и в моей жизни произошли важные события. Закончилась гражданская война. В армии приступили к массовой демобилизации, поэтому подлежали увольнению миллионы красноармейцев. Многие воинские части подлежали ликвидации. Эти события не обошли и нас стороной. Пришел приказ о переаттестации командиров и расформировании 56-го запасного пехотного полка. Но к этому моменту, полк уже имел численный состав 860 человек под командованием двух десятков боевых командиров. За короткий период удалось значительно укрепить материальную часть и, в первую очередь, оснащенность вооружением. Большую помощь здесь оказали тульские оружейники, выделив 320 винтовок и 5 станковых пулеметов.

Тульский губком для усиления кадрового состава военкомата и полка направил в Белев 15 командиров на различные должности, начиная от командира роты до командира батальона, которые прошли трудный путь на фронте от рядового красноармейца до командира. Конечно, им не хватало специальных знаний, но мы сумели наладить их учебу через переподготовку на курсах в Москве и Туле. К сожалению, не все эти командиры по своим деловым и моральным качествам соответствовали своим должностям. Ряд командиров назначались по протекции губернского начальства.

1924 год дата весьма примечательная в истории Советских Вооруженных Сил. В этом году началась перестройка Красной Армии, вошедшая в историю под названием военной реформы. К 1924 году внутреннее и внешнее положение Советской страны упрочилось. Благодаря усилиям рабочих, крестьян, старой и зарождавшейся новой советской интеллигенции успешно восстанавливалось народное хозяйство.

В то же время правительство принимало меры, необходимые для дальнейшего укрепления Красной Армии, призванной охранять мирный труд советских людей. Состояние же армии после прошедшей демобилизации, те крупные недочеты, которые обнаружились в армии, в значительной мере объяснялись тогда антипартийной деятельностью Троцкого. Он, возглавлявший Реввоенсовет республики, нанес вместе со своими единомышленниками огромный вред делу обороны нашего государства.

Тут было все: и презрение к народным талантам, выдвинутым революцией, и высокомерное третирование лучших боевых традиций старой армии, и недоверие к боевым комиссарам, авантюризм, позерство, мелочное кокетство, невероятное и (как всегда в таких случаях) беспочвенное самомнение, когда недоучившийся одесский реалист и впрямь вообразил себя полководцем.

Все это неизбежно привело Троцкого к острому конфликту с партией и, в первую очередь, со Сталиным и нанесло большой вред армии. Сталин в присущей ему манере устранения конкурентов начал осаду зазнавшегося соратника издалека. Специальная комиссия ЦК партии выявила ряд серьезных недостатков в состоянии армии, и в марте 1924 года Центральный Комитет РКП(б) утвердил обширный проект мероприятий для улучшения ее положения. Троцкий был сначала выведен из состава Реввоенсовета, а потом в течение двух лет освобожден от всех государственных и партийных постов. Началась реорганизация Красной Армии и первая партийная чистка.

Было ясно, что в мирные дни Советская страна могла содержать в тот период лишь относительно небольшую кадровую армию. Но в то же время следовало всегда помнить о враждебном окружении и необходимости про-тивопоставить врагу в случае нападения мощную, сильную армию. Выход из этого положения был найден во введении территориального принципа комплектования Красной Армии в сочетании с кадровым. Сущность этого принципа состояла в том, чтобы дать необходимую военную подготовку максимальному количеству трудящихся с минимальным их отвлечением от производительного труда.

Территориальный принцип распространялся на стрелковые и кавалерийские дивизии. Технические войска и большая часть войск приграничных военных округов оставались кадровыми. Одна из главных задач военной реформы ; перестройка, усовершенствование и расширение системы подготовки командных кадров.

Вот какую характеристику я получил в конце 1924 года в процессе начавшейся переаттестации: «…Обладает твердой волей, энергичный, решительный. Обладает лихостью, хладнокровием. Выдержан. Способен к проявлению полезной инициативы. В политической и военной обстановке разбирается хорошо. Сообразителен. По отношению к подчиненным, равно как и к себе, требователен. Заботлив. Пользуется любовью и популярностью среди командиров Военобуча. Военное дело любит.

Состояние здоровья удовлетворительное, но требует постоянной поддержки вследствие ряда ранений. Походную жизнь переносит легко. Обладает незаурядными умственными способностями, с любовью относится к своей работе, уделяя больше внимания работе боевой, организационной и административной работе уделяет менее внимания. Член РКП. Образование имеет пять классов гимназии. Специального военного образования не имеет, но, любя военное дело, работает над собой в области самоподготовки. Обладает большим практическим стажем и боевым опытом в Красной Армии, равно как и боевым опытом империалистической войны. Полученный опыт с пользой применяет в обстановке мирной жизни, стараясь его обосновать и теоретически. Награжден двумя ценными подарками и именным оружием командованием за операции на Восточном фронте против Колчака. Задания организационного характера выполнял аккуратно. Ввиду неполучения специального военного образования желательно командировать на курсы. Занимаемой должности вполне соответствует.

Комбриг Вахромеев. Воен. комиссар Хрулев». Стиль и орфография сохранены по оригиналу документа.

Хорошая характеристика, позволяющая спокойно пройти аттестацию. Однако именно с этого момента я понял, что из армии без специального военного образования придется уходить. Я несколько раз просил отправить меня на курсы командиров среднего звена, но каждый раз получал отказ по различным причинам. Определенную роль сыграл и тот фактор, что у меня сложились не простые отношения с губернским военкоматом.

В первую очередь мне не могли простить самостоятельности в принятии решений, так как я имел двойное подчинение: как уездный военком подчинялся губернскому военкомату, а как командир полка выполнял приказы штаба московского гарнизона и при необходимости всегда мог сослаться на приказ из Москвы.
Будучи нетерпимым ко всякому проявлению недисциплинированности, я всегда с особой строгостью относился также к тем командирам, кто допускал грубость в отношении бойцов.

Как должен вести себя командир с подчиненными? В частях Красной Армии стали наблюдаться факты грубого отношения к подчиненным, и даже случаи рукоприкладства. Главный штаб РККА выпустил специальный документ по этому поводу : «Вместо решительной борьбы было замазывание фактов, попытки объяснить такие случаи нервозностью, некультурностью и т.п. Между тем каждый командир и политработник обязан знать, что нет худшего в Красной Армии преступления, кроме измены и отказа от службы, как рукоприкладство, матерщина и грубость, то есть случаи унижения достоинства человека, человека, призванного в армию, которому дано оружие, который носит почетное звание красноармейца, защит¬ника Советской Родины, ; и что может быть почетнее этого?».

Рассылка этого документа в войска только подтверждала правильность моей позиции по отношению к нарушителям воинского устава. Я твердо придерживался правила, что любой проступок влечет за собой наказание. За небольшую провинность и наказание должно быть незначительное: «замечание», «выговор», любая форма, предусмотренная уставом. Если серьезный проступок, то и наказание должно быть соответствующим, но замалчивание, сокрытие старшим воинским начальником ; недопустимо. Это хорошо видно по наличию так называемой дедовщины в войсках, которая особенно буйно расцвела после Великой Отечественной войны, когда призыв послевоенной молодежи попадал под негативное влияние старослужащих, прошедших войну и недовольных задержкой их увольнения в запас. Аналогичная ситуация была и после гражданской войны, но тогда ситуацию быстро взяли под контроль достаточно жесткими методами, вплоть до уголовной ответственности.

Такая суровость наказания дала сразу хорошие результаты. Через год после переаттестации, т.е. в 1925 году, были лишь единичные случаи физического насилия среди военнослужащих, а подобное ЧП обсуждалось в каждом гарнизоне на всей территории страны.

После расформирования полка, я остался только в должности уездного военкома. Круг моих обязанностей значительно сузился и появилась возможность заняться военно-спортивной подготовкой молодежи, а также организацией физкультурного движения на общественных началах сначала в Белеве, а затем по достижении хороших результатов нашими спортсменами, то и в Туле.

Так постепенно, шаг за шагом, я возвращался к любимому занятию моей молодости ; к спорту. О цирке, тогда еще не думал, потому что трудно найти, на первый взгляд, что-то общее, но, взглянув изнутри на проблемы армии и способы их решений, порой скажешь: «Цирк, да и только».

В 1924-м году у нас родился второй сын ; Игорь, и я старался все свободное время посвящать семье. Теперь нас стало четверо и забот  в семье, конечно, прибавилось. С удивлением заметил, что после рождения второго ребенка Паня изменилась, стала настойчивее и тверже выполнять свои желания. Сама того не замечая, она стала полновластной хозяйкой в доме, но меня это даже радовало.

На службе я командир для всех, и мой авторитет подтверждается положением, знаниями и, наконец, уставом. По характеру я властный человек, но командовать всеми и вся 24 часа в сутки занятие утомительное. Поэтому вечером и по воскресениям я с удовольствием подчинялся своей жене. Это позволяло на долгие годы сохранять теплые супружеские отношения. В свою очередь, она старалась, чтобы я как можно лучше отдохнул дома с детьми, всячески оберегая редкие часы совместного отдыха.

Когда я оставался с детьми один, я всецело посвящал себя мальчишкам. Забавлял их, возил в коляске на прогулку. Научился их пеленать и терпеливо укачивать. Для меня это был отдых ; повозиться с ребятами, а когда удавалось их уложить, то можно погрузиться в такую приятную атмосферу полубезделья и умиротворенности.
А первая улыбка твоего сына? У старшего, Юрия, ; это прошло как-то мимо меня. Все крошечный, крошечный, и вдруг он пошел, пошел, стал улыбаться, говорить. С младшим, Игорем, все было по-другому.

Как-то вечером мы остались с ним вдвоем. Я на диване читал газету, как вдруг жалобный писк послышался из кроватки. Подойдя к нему, заботливо спросил: «Ну что глупышка, что?».

Увидя меня, малыш смолк, и его недовольное, сморщенное личико разгладилось и вдруг ; улыбнулось. Я даже опешил. Батюшки! Да ведь это ; настоящая улыбка. Не механическое подергивание губок, как раньше, а широкая, во весь беззубый ротик, радостная улыбка. Пощелкал языком, наклонившись к нему, и он опять весело, беззвучно мне улыбнулся.

Растроганный неожиданным открытием, я застыл, склонившись над кроваткой. Поразительное, в сущности говоря, явление ; несмышленый трехмесячный комочек реагирует! Потеха! В первый месяц жизни ребенка можно было удивляться тому, что этот комочек живой, что может всем тельцем потягиваться, зевать и даже чихать. Но сейчас совсем другое. В комочке появилось сознание. Чудо!

Игорек уже не смеялся, а обиженно хныкал и устало помаргивал сонными глазками. Я спохватился  и стал его перепеленывать.

Шло время и мои ребята уже подросли, но оставались такими же шумными непоседами. По воскресениям жена старалась меня оградить от их крикливой возни, особенно по утрам, когда можно было понежиться в постели, зная, что не надо спешить к утреннему разводу полка.

В этом случае шторы не раздвигались, и в комнате царил успокаивающий полумрак. Детей, с утра просившихся «к папи», то и дело выгоняли из соседней комнаты на кухню, где Паня готовила воскресный обед. Самовар подогревался несколько раз, пыхча и отдуваясь, как полковой интендант после вызова к начальству. Часов в десять жена разрешала детям войти в спальню. Мальчишки тут же с визгом врывались, и начиналось… Кто-то дергал за нос, кто-то возился под боком.

У пятилетнего Юры были мои темно-серые глаза, у кудрявенького Игоря глазки светились, как у матери. Всласть навозившись, старший бежал к матери сказать, что папа проснулся и можно пить чай. Игорь не мог так быстро слезть с кровати, поэтому ему приходилось помогать.

«Почему все они трое для меня каждый раз новые?» ; думал я с радостным удивлением. Ну, дети ; те растут, а Паня? Или она после родов все хорошеет? С ее щек не сходит румянец, кровь с молоком. Когда мы встретились, это была бледненькая девушка с тонкой талией, а теперь молодая женщина в расцвете сил. Когда рядом Паня, мной овладевает чувство полного покоя. Останавливается время, как на руках у матери в детстве.

Быстро одевшись и приведя себя в порядок, как умеют только военные, мы садились пить чай.

; Мама ситая! ; лепетал младший, стараясь дотянуться рукой до лежавшей возле лампы на столе книги. Обычно это была классика. Она очень любила Чехова, Толстого.

; Мама читала, ; переводила мне Паня, так как для более содержательного разговора мне требовался переводчик ; жена. У меня не хватало детского словарного запаса.
После чая я опять занимался с мальчишками, показывал, как распознавать буквы на кубиках, из которых складывались знакомые им слова. 
; Что тут написано? ; спросил, вынимая букву «ю».
; Юра!
; Молодец! А это?

; Папа! А это ; мама! ; хвастался старший своими познаниями.
; А это?
; Пулемет!
; Нет, это братик, ; поправлял его я, так как он путал буквы «и» и «п».
; Не хочу быть пулеметом, ; тотчас ревел младший.
; Сам Юрка пулемет! ; с обидой в голосе утверждал Игорь.
«Со временем, надо их учить польскому или немецкому, как это делала моя мать», ; подумалось мне.

После обеда мы все шли гулять по городу, который стал мне до боли знакомым. Иногда по воскресениям к нам приходили гости. Это были либо мои однополчане с женами, либо кто-то из местных, с кем мы поддерживали знакомство.

После расформирования полка многие командиры были переведены в другие воинские гарнизоны, а кто-то ушел на «гражданку». Бочкин, наконец-то уехал к семье. Иногда, приезжая по делам службы в Тулу, мы виделись. Последнее время он работал секретарем парторганизации одного из цехов патронного завода.

В редкие часы отдыха можно было побродить по Белевским засекам с ружьем или посидеть с удочкой над тихими речками ; страсть охотника не угасала всю жизнь.
Охота на тетерева, зимой, одна из любимых. Верхом, по зимней укатанной дороге до домика лесника можно добраться за час-полтора. Глаза слезятся от белизны снега и ветра, бьющего в лицо при скачке. Щеки горят на холодном ветру. В лесу с наслаждением вдыхаешь свежий дух сосны, которой так богаты подмосковные леса вдоль Оки.

На место охоты вышли уже затемно. За плечами ружье и солдатский «сидор». Проводником шел лесник Сладков, вихрастый парень в овчинном полушубке, с отличным немецким «Зауэром». Несмотря на возраст, знаток этих мест. В этот раз нас было трое охотников и мой вестовой, которого я оставил отсыпаться у лесника.
От домика лесника пошли между двумя темными стенами крупного леса по длинной прямой просеке.

В отдалении раздался сильный треск и шум ветвей и начал быстро удаляться.
; Лось! ; встрепенувшись, прошептал лесник. ; Кто-то его вспугнул. Может волк, а может медведь. На всякий случай вложим по пуле, ; добавил он.
Перезарядили ружья и пошли медленней. У перекрестка просек лесник повесил на межевой столб ружье.

; Послушать надо, не бродит ли кто по току.
Минут пять стояли в полной тишине. Узкие просветы белесо-голубого неба тянулись в четыре стороны, над просеками.

Сумерки от белевшего снега словно застыли в воздухе. Часы показывали половину первого. Стрелки и циферблат легко можно было рассмотреть. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Настоящая белая ночь, как на фронте под Петроградом. Стояла завораживающая тишина.

; Пес с ним, с лосем. Нам не в эту сторону, ; уже не сдерживая голоса, сказал лесник, снял со столба ружье и закинул за спину.
Мы прошли еще несколько сот шагов по одной из просек, и, приостановившись, Сладков указал рукой мне направление, по которому я должен идти.

; Там, поглубже, чаща, а перед болотом лес опять поредеет. Слушай и не шуми, ; напутствовал он меня.

Остальные пошли дальше по просеке.

Я углубился в лес. В нем было темнее, чем на просеке, и все же ночи не чувствовалось. Казалось, лес не спит, а наблюдает за человеком. То справа, то слева появлялись временами прогалинки, словно освещенные луной, хотя луна не всходила. Стояла полная тишина. Текли первые минуты сладостного напряжения нервов, когда невидимый глухарь чудится на каждой сосне и палец сам тянется к ружейному спуску...

Вдруг сильно зашумело над головой: с дерева сорвался глухарь. Он показался огромным, фантастическим, его трепещущие крылья — стеклянно-прозрачными. Я лихорадочно ловил птицу на мушку. Вспыхнули желтым огнем стволы ближайших деревьев, сгустив на один момент окружающий мрак, и выстрел тяжело раскатился по лесу.

«Что я наделал! Охота сорвана!..».

Сколько ждал я глухариного тока ; и безрассудно нарушил азбучное правило не стрелять в шумового глухаря! Промазал, конечно... Я вспомнил, что патрон-то пулевой. Дрожащими руками заменил дымящийся патрон другим и побрел, стараясь овладеть собой.

Горькая досада не проходила. Немного рассеяли ее две глухарки, с квохтаньем пролетевшие над лесом. Я поймал себя на том, что сутки почти не возвращался мыслями к службе, и невольно улыбнулся. Если и ничего не привезу с охоты, зато отдохну. Здесь, в лесу, заботы теряют очертания, в тень отступают даже Паня с домом...

Какие дивные здесь ночи!

Между тем лес вокруг густел. В нем становилось сыро, холодно. Напрягая зрение, я обходил лежащие на земле коряги и хворостины. Чуть заметные отсветы неба смещали черные силуэты деревьев и превращали их в исполинские. Больно ушибив о высокий толстый пень колено, я взобрался на этот пень и постоял, напряженно вслушиваясь.

Чудился легкий шепот, словно шевелилось где-то вдали что-то живое или полоскался ручей. «Может быть, лось воду пьет? — подумалось мне. — Или это мне мерещится?» Звуки замерли. Я готов был принять их за воображаемые, но звуки возобновились. Повертел головой, определил сторону, откуда они шли, и спрыгнул с пня.

Выйдя к прогалине, опять остановился. На этот раз мне показалось, что точит глухарь. Чтобы перевести дух, несколько раз глубоко вздохнул.
«Ну,— сказал я себе, — ни пуха, ни пера! Смотри, теперь все от тебя самого зависит».

Глухариного тэканья ухо не различало, может быть, из-за дальности расстояния. Но странно! Точенье то усиливалось, то затихало, и казалось, что глухарь поет неритмично, с разными промежутками. Так или иначе надо было к нему идти.
Вскоре, наконец, сообразил: два или три глухаря поют, перебивая друг друга. Вот он где, настоящий ток!..

Я пошел быстрее, в нетерпении, пока не расслышал ясно все колена песни ближайшего токовика. Тогда стал идти лишь под звуки его точенья, замирая на месте через каждые два-три шага.

Деревья редели, как и предупреждал лесник. Постепенно светлело. Мох и прошлогодняя листва под ногами голубели инеем. Лес понемногу наполнялся звуками; начинали пересвистываться рябчики.

Глухари пели без опаски. Я слышал сразу четырех, но слушал одного, ближнего, и к нему шел. Наконец остановился, прячась за сосной и стараясь разглядеть птицу. Решившись еще на перебежку, аккуратно, под песню, сделал два шага и замер, держа ружье наперевес. Новой песни не последовало. Глухарь, очевидно, увидал меня. Я стоял неподвижно. Немного погодя начал считать про себя секунды, через удар своего сердца; оно отстукивало сто двадцать в минуту...

На шестом десятке секунд глухарь «тэкнул» где-то совсем рядом, наверху. Поднять голову и взглянуть туда было никак невозможно,— при малейшем шевелении глухарь улетит непременно.

Токовик лишь изредка тэкал, песня дальше не двигалась. К токованию, во время которого он не слышит, глухарь не переходил. Истекло минут десять. Когда счет шагнул уже далеко за пятую сотню, глухарь громко «икнул»: «Экк-ккьуу!»
Я знал, что это ; знак предостережения. Глухарь предупреждает соседей по току об опасности, а сам петь уже здесь не будет и скоро улетит.

Бросить этого токовика, подходить к другому? А может быть, этот еще передумает, запоет или решит пересесть на сосну рядом, словом, даст возможность по нему выстрелить? Любопытно, что будет, если стоять и стоять не шевелясь? Ногам удобно. Не успел кисть руки укрепить на патронташе, не совсем ловко держать на весу ружье, но... я заново начал отсчитывать секунды и по-прежнему не двигался.
Глухарь то икал («хрюкал», как еще говорят охотники), то повторял изредка свое «тэк! тэ-тэк!». Я отсчитал новые две с лишним сотни секунд, как вдруг токовик, вслед за очередным «экк-ккьуу», громко, на весь лес, «сказал» этаким старческим ворчливым баском:

; Эфсснаруфсска!
Карикатурное сходство с человеческим голосом было столь разительно, что я остолбенел бы на месте, если б не стоял и без того столбом. А глухарь принялся раз за разом повторять:
; Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска!..

Внезапно из глубины леса послышался шум крыльев. Скосив глаза влево, я увидел как подлетает, снижаясь, другой глухарь и как у самой земли, шагах в сорока, трепещут его крылья. Стоило повернуться и я успел бы выстрелить в птицу. Но я окаменел, скованный любопытством. Едва усевшись на землю, второй глухарь подал первому тот же возглас:
;  Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска!

Тот немедленно отозвался, и они принялись живо перебрасываться этой своей «репликой», точно мячом. Голоса звучали одинаково, как у двух братьев. Смысл этого оживленного обсуждения, совещания или «консультации» был ясен: один позвал другого посмотреть, что это за невиданное «чучело» появилось у них в лесу?

«Эфсснаруфсска» на глухарином языке не могло выражать страха, ; тогда второй глухарь не подлетел бы сюда; это был зов крайнего любопытства, удивления, изумления: «Что это такое?» До сих нор я лишь сдыхал и читал про наивных молодых глухарят, которые, будучи спугнуты, садятся на дерево и пялят глаза на охотника или на собаку. Значит, и эти взрослые петухи недалеко от них ушли!
Итак, глухари обсуждали, что это такое и как им быть. Их перекличка учащалась, скоро из нее выпал выкрик «ккьуу» и реплики, следуя одна за другой очень быстро, сократились.

Необыкновенный, сказочный диалог! Он длился минуту, полторы, и вдруг меня испугал сильный шум над головой: с сосны снялся глухарь. Он, оказывается, все эти пятнадцать ; двадцать минут рассматривал фигуру охотника сверху, что называется в упор!..

Я лишь тогда спохватился, когда ружье «само выстрелило» ; в пустой след птицы, скрывшейся за соседней вершиной. Тотчас с земли поднялся второй глухарь. Очень удобно было из второго ствола ударить по нему на взлете, в широкий прогал между соснами, но я даже не вскинул ружья, обескураженный машинально произведенным выстрелом.

Все еще не в силах опомниться, я сел на пень и отдыхал, блаженно улыбаясь. Охотничья неудача не огорчала. Напротив, жизнь стала удивительно хороша, на душу отчего-то нахлынула волна необычайной свежести, обновления.

Издали доносилась глухариная песня. Неужели надо идти и стрелять в этих чудесных птиц, умеющих разговаривать между собой почти человеческими словами? Куда там до русского глухаря заморскому попугаю!..

Все-таки я встал, потянулся и тихонько двинулся в сторону тока.
Глухаря я высмотрел на засохшей осине, распялившей голые сучья над влажно-зеленой хвоей еловых вершин. Стал перебегать от дерева к дереву, в лесу было светло, всходило солнце. Я подошел почти уже на выстрел, ; и опять токовик замолчал. «Не везет! ; подосадовал я. ; Чем же я мог себя выдать?»
Минута шла за минутой. Сбоку послышались чьи-то осторожные шаги. Что это лесник или кто-то из охотников здесь?.. Но тут вспомнилось о лосе.

Так вот отчего замолк глухарь!.. Что же делать? Вложить в ствол пулю значило проститься с глухарем; встретить лося дробью ; только разъярить его...

Все это проскочило в голове за мгновение. Что лось весной бывает опасен, это не успело прийти мне на ум. «Черт с ним, с лосем, а глухаря не упу¬щу!» Прячась за сосной, я приложил к плечу двустволку, подался вправо и, увидев спокойно сидящего глухаря, прицелился в него. Звук шагов повторился ближе, совсем рядом, но я уже спускал курок ; и мигом обернулся.

Я увидел... зайца, который, сложив уши, скакнул на две сажени и ринулся наутек, отпечатывая свои длинные шаги по заиндевевшему мху. «Тьфу ты, окаянный!»
Глухарь, обламывая сухие мелкие сучья, падал с осины.

«Вот птица!» ; держа его в руках, думал я. ; Ни одного не возьмешь без приключений!».

Ток после выстрела ненадолго затих. Но вскоре в закраине болота снова раздалось и токование. Подходить пришлось по открытому мокрому мху; токовик скоро замолчал и улетел.

Солнце уже стояло над лесом, и я пошел назад на просеку. Не дойдя до межевого столба, услышал дуплет. Встретив там лесника, однако, не увидел у него добычи.
На вопросы, кто и во что стрелял, он, пожав плечами, сказал: «Поглядим».

Вскоре подошли и другие охотники. У каждого было по глухарю, лишь Сладков был пустой. Но, как оказалось, он и не охотился, а работал. Ходил проверять кормушки на дальний квартал.

В избушку лесника возвращались усталые, но довольные. По дороге живо обсуждали все перипетии охоты. Я рассказал об удивительных  переговорах двух глухарей. Услышанное встретили недоверчиво, сославшись на мою богатую фантазию.
После ходьбы по глубокому снегу с непривычки болели икры.

Похлебка из глухаря получилась отменной. Как принято, под варево выпили водки «на кровях», а после небольшого отдыха стали собираться домой. Вернулись в город уже затемно.

Тускло мерцали фонари на улицах, только одно место было ярко освещено ; это недавно открытый трактир на площади. Трактир стоял посреди улицы, и в нем с утра до вечера царила толчея. Вспотевший, распаренный  половой носился между щербатыми, грязноватыми столами, размахивая когда-то белым полотенцем; посетители хлебали щи, пили чай, водку, закусывали солеными помидорами и огурцами. Заходили мелкие спекулянты, крестьяне после торговли на базаре и городской рабочий люд. Для публики почище недалеко был открыт ресторан, где меню было более изысканным.

Новая экономическая политика набирала обороты. Частные парикмахерские, фотоателье, трактиры и магазины открывались, как грибы после дождя.

Проезжая мимо трактира, услышали крики, шум драки. Из дверей вывалилась толпа изрядно подпитого народа. Лица были красные, сами грязные. Хватали друг друга за грудки, доказывая что-то. После удачной охоты и такой приятной прогулки на природе было дико смотреть на этих разухабистых драчунов. Подумалось: «На что люди тратят время и свое здоровье? В то же время, а куда пойти людям? Театра нет, синематографа нет, только раз в месяц приезжает частная передвижка с допотопным аппаратом».

Мой спутник, зампредседателя исполкома Драгин, кивнул на начинающуюся драку: «Сейчас будет бокс в уездном исполнении».

; А что, разве в городе никто не занимается спортивной работой, нет физрука? ; спросил я.
; Был и сбежал через месяц, ; с усмешкой заметил мой собеседник.
; Так это же ваша работа, исполкомовская, организовать досуг людей. Надо найти другого человека, ; решительным тоном заявил я.
; Да, где взять то, никто не хочет. Зарплата копеечная, а средств для организации даже простенького спортзала в исполкоме нет. Не предусмотрено бюджетом, ; обиженно ответил Драгин.

; Тогда надо вынести этот вопрос на бюро укома. Я поговорю с секретарем. Подключим комсомольцев, и мне кажется можно что-то сделать. Да и деньги не Бог весть какие. Найдете.
; Конечно, найдем, если уком даст указание, ; легко согласился исполкомовец.
Мы выехали на перекресток и простились. Около дома я спешился и отдал повод солдату, чтобы отвел лошадь.

Уже входя в дом, подумалось: «Может мне взяться за это дело? Опыт есть, желание тоже. Надо поговорить в укоме и оформить это как партийное поручение. Во всяком случае, я в этом больше понимаю, чем в посевной или хлебозаготовке».

Меня ждали, а добыча, которую я привез, произвела на моих пацанов огромное впечатление. Они осторожно трогали ее пальчиками, опасаясь, что эта большая серо-черная птица, неподвижно лежащая на полу, неожиданно схватит их за руку.
Тетерев оказался не только большим, но и очень вкусным. Жена приготовила птицу зажаренной до золотистой корочки и подавала ее с клюквенным варением. Съели мы его в один присест с гостями, которые собрались у нас в ближайшее воскресение.
 
Но таких дней было не так уже много. Два, три раза в году удавалось вырваться на охоту или рыбалку.

Прошло месяца два, пока вопрос об открытии кружка спорта в Белеве был решен. Нам выделили помещение бывшего склада воскового завода, которое уже пустовало несколько лет. Оно было в захламленном состоянии. Бюро укома дало мне партийное поручение об организации и руководстве физкультурно-массовой работой в уезде.

Исполком выделил нам помещение и небольшую сумму денег для закупки спортивного инвентаря. Комсомольцы активно поддержали эту идею и постановили на своем бюро, чтобы каждый комсомолец отработал бесплатно четыре дня на работах по обустройству спортивного зала. Воздержавшихся и против этого решения ; не было никого.

Дело продвигалось медленно, и не потому, что кто-то отлынивал от работы, а просто не хватало средств: застеклить окна, подремонтировать полы, провести освещение и на многое другое.

Долго спорили, а какими видами спорта будем заниматься. Предложений было много ; от самых экзотических до вполне реальных. Предлагали построить трек для велогонок, как в Туле, мол, мы не хуже, чем в губернском городе, и прочее.

После многочасовых дискуссий решили, что в первую очередь начнем заниматься теми видами спорта, которые не требуют больших материальных затрат и которые можно проводить на открытом воздухе, например, футболом, легкой атлетикой ; летом и конькобежным спортом ; зимой. Для этого расчистили площадку на окраине города, размером с футбольное поле, поставили ворота, правда, без сеток, сколотили из подручных материалов сарай как раздевалку и начали играть.

Я съездил в Тулу и через губернский совет физкультуры привез четыре настоящих мяча: три футбольных и один баскетбольный. На удивление в Белеве нашелся специалист, который до революции играл в футбольной команде московского университета левого крайнего. Это был доктор Разумов, который практиковал в местной больнице.

На первых порах желающих было очень много. Можно было набрать не одну команду. В лексиконе молодежи тут же появились пока малознакомые для непосвященных слова: играть бека, стоппера, форварда. Время было еще очень трудное и все эти стопперы и беки играли в чем придется: кто посмелей ; в домашних трусах, а большинство ; в повседневной одежде и все босиком. Но нехватка формы, инвентаря заменялась огромным желанием заниматься спортом. Лишь через год, когда в футбольной секции осталось человек 20-25, нам удалось получить полную экипировку и настоящие футбольные бутсы.

С футболом было все более или менее ясно, ; в основном играли юноши, хотя первоначально претендовали и девушки, которые хотели быть с ребятами на равных. В то время понятие «равноправие полов» имело более глубокий смысл, чем в наше время. Сказать девушке или женщине, что она «слабый пол», ; это значит оскорбить ее. Правда, это касалось тех девушек, которые занимали активную жизненную позицию, были комсомолками, членами партии или работали в советских учреждениях. На первом месте в их приоритетах были «мировая революция», классовая сознательность, остальное на данном этапе не имело значения.

Они носили кожаные куртки, ужасно «смолили» папиросы, а если их не было, ; крепчайший самосад, ругались, как старорежимный фельдфебель на новобранца, отказывались от юбок в пользу галифе и т.п. Замужество считали «заедающим» бытом, а рождение ребенка ; мещанской трясиной.

К счастью для большинства, через пару-тройку лет природа брала свое  и «несгибаемые» революционерки превращались в нормальных жен, заботливых матерей, у которых на первом месте была семья, дети, а потом все остальное.
Для тех, кто не сумел или не захотел обычной «бабской доли», судьба была не столь милостива. Если удалось не спиться, то, как правило, они одиноко доживали свой век где-нибудь в комнатушке огромной коммуналки, которую ей выделила советская власть за заслуги в построении социалистического общества. Любили выступать на различных собраниях, активах, конференциях, где прокуренными голосами учили других, как надо жить строителю социализма, а после таких мероприятий, напившись в узком кругу, отдавались первому встречному сослуживцу в служебном кабинете на канцелярском столе.

На следующий день болела голова с похмелья, на душе «кошки скребли», а надо было идти на новое собрание, и никак нельзя было вырваться из этого заколдованного круга. Несчастные женщины, как же тяжело пришлось им во времена репрессий, когда рушились их идеалы, а впереди… пустота, никто не ждет и некуда возвращаться. Из таких «идейных» в лагерях часто попадались бригадиры, которые отличались жестокостью и даже садизмом, по отношению к таким же несчастным товаркам, но у которых были пусть и репрессированные, но все же, может быть, и живые мужья, дети  и у которых была надежда пусть и через много лет вернуться к нормальной жизни.

С женским футболом было понятно ; еще такое время не пришло, потому что даже при всей своей эмансипации не каждая «революционерка» согласится бегать по стадиону на глазах у нескольких десятков зрителей в дамских панталонах, если, конечно, они вообще были, но заниматься в зале, например, баскетболом или акробатикой, которая тогда входила в моду, можно без особого труда и в не слишком спортивной форме.

Девчата просто выгоняли ребят из спортзала и играли от души, а уж какие спортивные страсти кипели за закрытыми дверями, можно было только догадываться по визгу, крикам и крепким словцам.

Правда, отсутствие спортивной формы было недолгим и буквально через месяц – другой большинство щеголяло в срочно пошитых в домашних условиях трусиках и футболках. А вот с обувью было труднее. В магазинах она стоила очень дорого, поэтому ребята в основном и бегали, и прыгали босиком.

Как-то вечером, приехав вместе с председателем исполкома Кудрявцевым, который захотел посмотреть, как идет ремонт, я открыл дверь, за которой громко стучали молотками. Мы увидели зал и установленные на полу в зале две высокие деревянные стойки с широкими квадратными щитами. На досках висели веревочные сетки в кольцах, наподобие корзин без дна. Двое молодых ребят набивали проволочные сетки на окна и на лампы. Им помогал, взобравшись на табурет, мужчина в белой футболке с засученными рукавами.

; Товарищ Марков? ; с удивлением окликнул его я, входя в зал. ; Вот кого не ожидал увидеть! Что вы сооружаете?
; Оборудуем баскетбольный зал, ; спрыгивая с табурета, отвечал спортсмен. ; С кем имею честь?..

; Не помните меня? Вы ведь в Военобуче, на московских курсах младшего комсостава были физруком.
; Точно! Извините, но вас не узнаю.
; Я был инструктором по боевой подготовке на этих курсах. Но это не важно. Физрук был один, а командиров на курсах было много. Как вы попали сюда?
; Переехал на постоянное место жительства. Я здесь родился, и теперь буду здесь жить. В баскетбол играете?

; Понятия о нем не имею. Да и староват я, наверно, для баскетбола. Буду вести здесь кружок французской борьбы и тяжелую атлетику. Кое-какой опыт имею, ; заверил я.

; Отлично! Тогда увидимся еще не раз.
Так начались наши спортивные занятия. В первый период были открыты спортивные секции: футбола, баскетбола, акробатики, легкой атлетики и борьбы, зимой начались занятия по лыжному спорту.

Сначала я хотел вести занятия и по борьбе, и по поднятию тяжестей (тяжелой атлетике). Но с удивлением увидел, что борьба не вызвала интереса у молодежи. Возможно, это было связано со специфическими особенностями «французской борьбы». Как показало время, в дальнейшем этот вид борьбы не получил развития в Советском Союзе, а вот «вольная борьба», или как она называлась до революции «американская», приобрела широкую популярность. Поэтому я все свое внимание переключил на тяжелую атлетику. Сама по себе история развития этого вида спорта в России достаточно интересна.

В 1913 году был создан Всероссийский союз тяжелоатлетов (ВСТ) под председательством пропагандиста спорта и атлета Л. Чаплинского, в том же году ВСТ вступил в Международный любительский союз тяжелоатлетов. Берлинский конгресс этого союза в этом же году принял ряд решений: название «тяжелая атлетика» объединила три вида спорта: поднимание тяжестей (штанга и гири), бокс и все виды борьбы. Для штангистов включены рывок и толчок разноименными руками, толкание камня (или веса) не менее 10 кг и для команд — перетягивание каната. Были утверждены мировые рекорды и инструкции о взвешивании атлета и штанги при установлении рекорда.

В 20-е годы тяжелоатлетический спорт культивировался в основном как средство эффективного развития мускулатуры и укрепления здоровья. Силачи выступали в рабочих спортклубах, парках культуры и отдыха. К 1928 году состязания в поднимании тяжестей были включены в программу I Всесоюзной спартакиады в Москве, где выступили более 7000 атлетов.

В 30-е годы в тяжелой атлетике происходит бурный рост результатов. В мае 1934 году московский динамовец Николай Шатов поднял в рывке левой рукой 78,4 кг и тем самым побил рекорд мира. В те годы рекордсменами мира стали Г. Попов, С. Амбарцумян, М. Шишов, Н. Кошелев, А. Жижин, Д. Наумов.

В 1937 году на III рабочей Олимпиаде в Антверпене советские тяжелоатлеты заняли первое командное место, выиграв состязания во всех весовых категориях. В этих соревнованиях уверенно выступал киевлянин Г. Попов, который превысил мировые рекорды знаменитого американца Тони Терлаццо.

За год интенсивной работы мои воспитанники добились неплохих результатов. В 1927-1929 гг. они неоднократно добивались успехов и на губернских, и на республиканских соревнованиях. Становились призерами в своих весовых категориях, а Д. Клямов и Б. Святкин в 1929 году стали чемпионами соревнований на кубок Центрального совета спортивного клуба армии.

К концу 1928 года началась плановая переаттестация комсостава Красной Армии, в ходе которой необходимо было провести ротацию кадров, а заодно избавиться от людей Троцкого, которых он поставил на различные должности, когда исполнял обязанности наркома по военным делам.

К этому времени у меня на петлицах было три «шпалы», что соответствовало теперешнему званию подполковника. В Белеве я проработал уже пять лет, и, как ожидал, аттестационная комиссия рекомендовала меня для дальнейшего прохождения службы в другие регионы Советского Союза и на другую должность, а именно заместителем командира стрелкового полка либо в Ростовской губернии, либо в Пензе. Выбор был небольшой, так как недостаток военного образования значительно сокращал мои возможности.

В РККА в это время проходила реорганизация, появлялись новые виды вооружения, в частности, танки, поэтому требовались люди, имеющие специальные знания, не только военные, но и технические. Эра командиров и комиссаров гражданской войны уходила в прошлое.

Посоветовавшись с женой и обсудив, чем смог бы заняться на «гражданке», я подал рапорт на увольнение. 31 марта 1929 года я был уволен из рядов Красной Армии. Моя военная карьера закончилась, и,  наверно, ; это была не очень плохая служба: от солдата царской армии до подполковника Красной Армии.

Оглядываясь на прошлое, не могу сказать, не повезло мне тогда или повезло. Как бы сложилась жизнь? Затронули бы меня репрессии тридцатых годов, которые буквально растерзали командный состав армии? А если затронули, то как? Ведь большинство репрессированных командиров были расстреляны, а спаслись лишь единицы. Вопросов много, а ответы только в сослагательном наклонении.

В начале лета 1929 года мы переехали в Тулу, где губернский комитет партии предложил мне новую работу. Жалко было покидать Белев, где мы прожили столько времени, обзавелись друзьями, знакомыми. Не хотелось расставаться и со своими учениками-спортсменами, которые только-только начинали побеждать, но утешало то, что моя будущая работа непосредственно связана со спортом. Я получил назначение заместителем председателя губернского совета физкультуры. Не успели приехать, как газета «Коммунар», комментировавшая назначения местной номенклатуры, подобрала материал о моей спортивной работе и напечатала небольшую заметку, где присутствовал рисунок ; дружеский шарж. Заметка давно потерялась, а рисунок мне понравился, и я его сохранил.

Тульский горисполком выделил нам двухкомнатную квартиру в центре города, в большом кирпичном доме на Пушкинской, на втором этаже. Это была светлая квартира, всегда заполненная солнцем, с огромными окнами, выходящими на улицу, и высокими потолками.

(ФОТО)
Тула. 1929 г.

В первое время нам не хватало тишины Белева, его спокойной размеренной жизни, где люди если спешат, то спешат не торопясь. Другое дело Тула, большой промышленный город, где огромные заводы, общественный транспорт, где каждое утро в шесть утра, правда, кроме воскресения,  раздается заводской гудок, поднимающий всех и вся. Прошел не один день, пока мои мальчишки не перестали вскакивать  с испуганными глазами и каждый раз спрашивать: «Папа, опять тревога?».

Но время шло, и мы понемногу втянулись в городской ритм. Дети пошли в школу, а я с головой окунулся в новую для меня работу. Меня, как тогда говорили, «бросили на оргвопросы».

В Туле в то время были прекрасные спортивные традиции по различным видам спорта. Это ; легкая атлетика, лыжные гонки, конькобежный спорт, бокс, футбол и многое другое, но изюминкой тульского спорта, конечно, был велотрек, который являлся лучшим велодромом в СССР.

С приходом в губсовет физкультуры с целью пропаганды физической культуры и спорта я стал активно сотрудничать с Тульским управлением зрелищными предприятиями, в подчинении которого находился и тульский цирк. Это управление совместно с Тульским губернским отделом народного образования издавало журнал «Тульский зритель», который освещал развитие в Туле и Тульской губернии театрального, циркового и киноискусства, а также клубной работы. В состав редакционной комиссии вошел и я, и всегда был активным ее членом, вплоть до закрытия журнала в 1930 году.

Главным редактором издания практически весь период его существования был В.И. Александров, председатель художественно-политического совета Гортеатра, а бессменным ответственным секретарем - И.И. Лапо. Среди «участников журнала» в первых его выпусках указаны Б.Бурцев, В. Глаголев (редактор газеты «Коммунар»), Л.Ф. Дашковский (режиссер Гортеатра), В. Калядин, М. Колябская (зам. главного редактор газеты «Коммунар»), С. Котин, С. Корнев, В. Лазаренко (артист-клоун тульского цирка), А.П. Ларин, В.П. Малахов (артист Гортеатра), А. Медведев (автор стихотворных экспромтов), В. Питерский, И.А. Развеев (артист Гортеатра), В. Рашков, Н. Хохлов, Я. Шор, художники Гортеатра Г.А. Белоуско, А.Ф. Холодков, В. Сэпп и др.

Помимо ведения основных рубрик журнала редакция пыталась также расширить тематические рамки издания, заявив новую рубрику «Физкультура и спорт». В опубликованном приветствии Тульского губернского совета физической культуры провозглашается: «При нашей культурной отсталости вопрос культурной революции получает громадное значение, - и такой большой участок, как участок, занимаемый делом физической культуры, делом внедрения культурных начал в наш быт, естественно, не может быть обойден на страницах периодической печати» .


На «спортивной» страничке опубликованы календарь соревнований 1929 года, сообщения об организованных курсах по подготовке инструкторов физкультуры, о предстоящей в Туле встрече тульских и латвийских велосипедистов, а также «Вести из Москвы», из которых можно узнать, например, такую подробность, что гостивший в Москве падишах Афганистана Аманулла-хан с супругой, членами семьи и свитой побывал на московском ипподроме, где в честь его приезда состоялся розыгрыш приза независимого Афганистана. Приз был выигран «Бонапартом» (Тулгоссельтреста) с наездником Платоновым (туляком). Последний был представлен падишаху, который вручил ему и конюху ценные подарки (золотые часы) .

По какой причине рубрика «Физкультура и спорт» не нашла своего продолжения в очередных выпусках журнала, неизвестно, но сам факт ее появления - это свидетельство творческого поиска редакционного коллектива.

Уже через год журнал завоевал любовь и уважение читателей. Тем более, что редакция журнала всячески поддерживала с ними связь.

Трудясь в губернском совете по спорту и физической культуре, я понимал, что это ответственная и нужная работа, но она далека от дела, которым я когда-то с удовольствием занимался. Организационные мероприятия, отчеты, всякого рода справки ; все это отдаляло меня от спортсменов, от тренерской работы.

Я не переставал думать о главном своем призвании, которому посвятил молодость, о цирке, тем более, что в Туле цирк был. И когда представилась возможность заняться любимым делом, не минуты не сомневался.

Зимой 1929 года я приступил к своим новым обязанностям директора Тульского государственного цирка, а через несколько месяцев, когда дела пошли на лад, и директора Калининского цирка по совместительству.

 (ФОТО)
Сотрудники Белевского военкомата с семьями на воскресном отдыхе. 1927 г.

 (ФОТО)
Секция тяжелой атлетики г. Белева. 1927 г. (в центре М.А. Вальтер)

 (ФОТО)
Заседание Белевского совета по физической культуре. 1926 г.
 
 (ФОТО)
Сыновья Юра и Игорь.г. Белев. 1926 г.

  (ФОТО)
С женой Прасковьей Александровной г. Белев. 1927 г.

 (ФОТО)
Военный комиссар г. Белева  М.А. Вальтер. 1929 г.



Глава 10. А, что там за кулисами…

Под веселый звон поддужного колокольчика лихо врывается на манеж тройка запряженных медведей. Величаво правит ею ямщик ; медведь. Начинается представление четвероногих артистов. Медведи ; канатоходцы, акробаты, жонглеры, эквилибристы. Один номер сменяет другой. Вот  медведь на помосте борется с дрессировщиком. Состязание ведется по всем правилам. В огромном зрительном зале нет равнодушных, и победителя награждают бурными аплодисментами.

Это и есть цирк (от латинского circus ; окружность, круг) ; один из самых любимых видов искусства. В основе циркового искусства лежит трюк ; сложное для исполнения и эмоционально впечатляющее действие.

... Зритель видит прославленных жонглеров ; брата и сестру Кисе: Виолетта, стоя на одной руке на голове партнера, другой бросает обруч, а ногами кружит палку; Александр в это время жонглирует четырьмя предметами. Сохраняя такое сложное сочетание движений, они в финале направляются за кулисы. Какими же исключительной волей, сосредоточенным вниманием, тончайшим чувством равновесия, мастерством нужно обладать, чтобы с такой кажущейся легкостью выполнять сложнейшие, почти фантастические действия! Подобное возможно только в цирке, чей язык, прежде всего, язык трюков.

Совокупность таких действий-трюков в сочетании с музыкой, хореографией, со словом, с внешним оформлением образует цирковой номер, а их соединение ; программу; при наличии сюжетной канвы ; цирковой спектакль.

Искусство цирка ; одно из самых древних. Как и театр, оно возникло из трудовой, обрядовой, военной деятельности людей. В Европе XI ; XVI вв. на ярмарочных площадях увеселяли народ бродячие комедианты. В кругу, образованном зрителями, артисты показывали мастерство акробатики, гимнастики, жонглирования, разыгрывали комические сцены. С XVI века в Европе получили распространение школы верховой езды ; истоки одного из видов будущего цирка ; конного.

С середины XVIII в. появляется высшая школа верховой езды, где мастерское управление конем и искусство конной дрессировки достигают высшего совершенства. Выдвигаются берейторы ; наездники, дрессировщики, которые во главе небольших конноакробатических групп выступают на временных манежах для публики. В 1770 г. бывший английский кавалерист Филип Астлей (1742 ; 1814) построил в Лондоне Школу верховой езды, преобразованную им в 1780 г. в специальный «Амфитеатр Астлея».

С него историки ведут начало современного профессионального цирка. В том же году Астлей построил филиал этой школы ; «Английский амфитеатр предместья Тампль» в районе Парижа. В программу кроме конных номеров входили выступления акробатов, гимнастов, клоунов; включались пантомимы. Пантомимы получили широкое распространение в XIX в., привлекая сюжетами, откликавшимися на важнейшие события своего времени.

В 1807 г. братья Л. и Э. Франкони построили в Париже новое здание и назвали его «Олимпийский цирк». С этого времени цирком стали называться специальные здания для акробатических, гимнастических, эквилибристических, клоунских и других выступлений. Выступления шли на круглом манеже диаметром 13 м (размер диктовался специфическими требованиями конного цирка). Это капитальные сооружения с куполообразными крышами и рядами зрительных мест, расположенными амфитеатром вокруг арены.

Другой тип цирков ; передвижные, разборные ; шапито. Они представляют собой шатер с брезентовой крышей. В центре шатра ; манеж, под брезентовым куполом находятся необходимые механические устройства. Сборка и разборка шапито производятся быстро.

Советский цирк, добившись самобытности, покорил весь мир и стал прародителем национальных цирков многих стран.

Но не все было так гладко с самого начала. В столичных цирках Чинизелли и Саламонского, работая в одной программе, иностранные  гастролеры держались особняком от русских артистов и при всяком удобном случае унижали их национальное достоинство.

Пренебрежение к русскому, национальному, культивировавшееся на протяжении двух столетий, начиная с известных реформ Петра I,в мире цирка и варьете принимало гиперболические масштабы в силу общей культурной отсталости артистов. Но еще больше потому, что исторически русский цирк как искусство своим развитием и расцветом в XIX в. был обязан иностранцам. Именно благодаря иностранным гастролерам цирк завоевал лучшие манежи России. Так, Жюль Лежар был французом, Гаэтано Чинизелли ; итальянцем, Карл Гинне – бельгийцем, Александр Гверра - итальянцем, владелец Московского цирка Альберт Саламонский был австрийцем, а директором Одесского цирка ; немцем (Вильгельм Сур).

Известная семья Труцци, одним из представителей которой был Вильямс Труцци, так много впоследствии сделавший для развития русского и советского цирков, происходила из Италии.

Заслуга иностранцев в развитии циркового искусства в России очевидна. Но какое место в обществе занимал артист цирка? Принимала ли интеллигенция его за человека своего круга?

В историческом ракурсе судьба русского творческого интеллигента была по-настоящему трагична. Тарас Шевченко был выкуплен из крепостных уже в преклонном возрасте. Николая Ге отправили в Италию для завершения образования на деньги Академии, Левитан был нищим и к тому же неизлечимо болен. Что ни имя в русской культуре, то трагедия. Нравственная, общественная, социальная.

 Но даже на этом фоне судьба русского циркача ужасает. Беспросветная нужда, забитость и полная зависимость от хозяина коверкали человеческую душу уже с раннего возраста. Ни талант, ни молодость, ни красота ; качества, которые, прежде всего, ценятся в артисте - не спасали от надругательства над нравственностью. Вот почему в цирке было больше всего исковерканных характеров, тупого лакейства и того рабства, о котором писал Антон Павлович Чехов: «Я каждую минуту выдавливаю из себя раба». Блеск в манеже и рабство за кулисами - это ломает даже сильных.   

 Звание артиста в русском обществе было синонимом «цыгана» кочевника, человека без роду и племени, часто без паспорта и документов. В цирк обычно попадали в детском возрасте, убегая от нужды и голода и поверив в эту мишуру. Детям в русском цирке посвящены рассказы Григоровича и Куприна. Иосиф Сосин вспоминал, как мать уговаривала его уехать с цирком, потому что там "кормить будут, а здесь с голоду помрешь". Тридцать губерний Поволжья были охвачены голодом, холерой, тифом. И такая картина в России повторялась регулярно, раз в пять-семь лет.

 Бесправным положением циркачей пользовались антрепренеры, которое при малейшем неповиновении грозили донести уряднику на «бродяжку».

 За отсутствие документов грозила высылка, и даже каторга. Существовал оскорбительный закон - на время гастролей у артистов отбирался паспорт,  тем самым закреплялась гражданская неполноценность артистического сословия.

 В условиях общей забитости и неграмотности артистическая масса не могла противостоять грабительским законам,  устанавливаемым антрепренерами - хозяевами цирков. Часто договоры о работе составлялись устно, а нарушение договорных обязательств со стороны предпринимателей не могло быть доказано. Владельцы цирков всячески обсчитывали артистов,  облагая их бесчисленными штрафами, эксплуатируя на подсобных работах.

Нередко плата за каторжный труд в течение многих месяцев производилась чисто символически - владелец цирка выписывал вексель, который не мог быть оплачен по той простой причине, что такого счета в банке не  существовало. Как правило, сами владельцы цирков были авантюристами и проходимцами. Тот же Девинье, о котором вспоминает Альперов, запутался в долгах и, чтобы покрыть их, поджег цирк. В результате он скрылся с круглой суммой, получив еще и помощь от государства, а артисты его труппы остались нищими.

 Директорские нравы были садистскими. Например, Саламонский держал  буфет, где всю ночь спаивали артистов. А утром на репетиции директор сидел в ложе и ловил любого опоздавшего, штрафуя за малейший срыв в работе.

 И все же русского артиста оскорбляло не столько то, что высшие административные посты и лучшие антрепризы принадлежали иностранцам, сколько сознание технического и творческого превосходства гастролеров.

Во второй половине двадцатых годов все многообразие циркового искусства было представлено лишь секцией цирка во Всероссийском театральном сообществе и состояла из художников, писателей и театральных режиссеров, а также вела непосредственную постановочную работу на манеже. Кратковременное увлечение театрализацией нанесло цирковому искусству вред. Фактически все это мифы, но они подтверждены как бы свидетельствами прессы. Поэтому следует обратиться к тому, что стоит за опубликованными фактами.

Действительно, декретом об объединении театрального дела, подписанным В. И. Лениным как председателем Совета народных комиссаров и А. В. Луначарским как наркомом просвещения, было объявлено о национализации театров и зрелищ. Параграфом 23-м упоминались цирки как «демократические по посещающей их публике».

В условиях государства, провозглашенного народным, это было свидетельством предпочтения. Но вместе с тем являлось признанием более низкого, чем театр, места в иерархии искусств. Цирку, следовательно, отводилась роль бедного родственника, но отмечалось, что он, единственный, может быть понят народом. Свидетельство по тем временам почетное. Следовательно, на цирк возлагались, в первую очередь, надежды культурного воспитания рабочих, крестьян и солдат.
Что же было предпринято конкретно по национализации цирка?

Цирковые стационары изъяли из частной собственности. Впрочем, во всей России национализированы были всего три здания - два московских и цирк в Туле. Но тульское здание вскоре после национализации сгорело, а бывший цирк Саламонского на Цветном бульваре не мог работать, потому что кресла и скамьи зрительских рядов были разбиты участниками бесконечных митингов 1917-1919 гг. Поэтому, какая бы то ни была работа, она могла производиться только на манеже бывшего цирка Никитиных на Триумфальной (одно время - Маяковского) площади.

Братья Никитины начинали как уличные артисты, выступали по дворам и на площадях, под аккомпанемент шарманки, на которой играл их отец. К середине 80-х годов XIX в они утвердились в качестве крупнейших цирковых предпринимателей не только в России, но, может быть, и во всей Европе. Особенно заметное место занял средний брат Иоаким Александрович. Цирк, который он построил в Москве, имел опускающийся манеж, который был покрыт не опилками, а кокосовым ковром. На конюшне в этом цирке стояло до сотни лошадей.

Национализация, проводимая, казалось, в целях улучшения жизни мастеров манежа, никакой пользы собственно им не принесла. Еще с февральской революции большинство цирков управлялись самими артистами на правах товарищества.

Московский цирк, продолжающий именоваться цирком Саламонского, уже с 1913 года возглавлял И. С. Радунский. Декрет лишил цирковые труппы каких бы то ни было прав, и богатые запасы манежных ковров, скопившихся за десятилетия костюмов и декораций к пантомимам, конная упряжь и украшения очень быстро были расхищены.
Что касается отдельных артистов, то они, по терминологии революционных лет, продолжали числиться мелкими частниками. Но работать в национализированных зданиях кроме них было некому.

Большинство пережидающих голодное и холодное лихолетье на Кубани и в Средней Азии артистов, опасаясь наступления белогвардейских войск, возвращаться в Москву не спешили. Не хватало номеров для организации традиционных программ. Заявление о создании «грядущего цирка» было чисто декларативным. Ведь для подлинного превращения цирка в государственный предстояло решить три конкретные проблемы: создать производственную базу, воспитать актерскую смену, подготовить новый репертуар.

Кстати, такой путь цирковое искусство в России уже прошло.

Мысль о воспитательном воздействии цирка была высказана еще в середине XIX в. «Будь мы правительством, мы назначили бы цирку субсидию в три или четыре миллиона, - писал Теофиль Готье в одном из своих театральных фельетонов, - и послали бы туда директором Шатобриана, Ламартина, Виктора Гюго или еще более крупных поэтов, если бы таковые оказались; в декораторы мы взяли бы Энгра, Делакруа.... - всех представителей современной живописи; мы заставили бы Россини писать военные марши и увертюры и на сцене цирка, в семь или восемь раз превосходящей нынешнюю, мы стали бы представлять тогда гигантские народные эпопеи. ...

Зрелища цирка расширяли бы кругозор, приподнимали бы душу величественными образами и действенно боролись бы с жалким мещанским строем мыслей, которые стоят в порядке сегодняшнего дня» .

Во Франции идея эта не получила воплощения. Как ни странно, осуществлена она была спустя несколько лет в России.

Приезжие, конкурирующие между собой, французские цирковые труппы Александра Гверра и Поля Кюзана - Жана Лежара произвели фурор среди военного и чиновного дворянства Санкт-Петербурга, удостоились бесчисленных посещений императорского двора. Прекрасная выездка лошадей, выучка акробатов, грация наездниц, показ военно-батальных пантомим уравняли вкусы высших сословий и народа, допускавшегося на галерку. Усмотрев определенное просветительское воздействие нового зрелища, император Николай I повелел учредить русский цирк. С этой целью последовало два распоряжения: выстроить в столице каменный цирк и учредить при Санкт-Петербургском театральном училище, цирковой класс.

Учеников назначили из числа русских пансионеров. Они обучались всем, принятым в училище, дисциплинам, а также цирковому мастерству. О значении, которое придавалось этому воспитанию, свидетельствует то, что обучал будущих цирковых артистов директор и премьер французского цирка, победившего в конкурентной борьбе, Поль Кюзан, а его переводчиком выступал сам директор Императорской театральной дирекции А. М. Гедеонов.

Спустя двадцать пять месяцев, в 1849 году первый в мире государственный цирк, Санкт-Петербургский цирк Дирекции императорских театров, выстроенный по планам и с роскошью парижского цирка братьев Франкони, был открыт дивертисментом, в котором принимали участие русские выпускники. Мало того, год спустя, в императорском цирке была осуществлена постановка первой русской военно-батальной пантомимы. При этом пантомима была обречена на зрительский успех, потому что основывалась она на реальных событиях сражения 1848 года русских войск на Северном Кавказе, блокаде Ахты.

О значении, придаваемом этой работе, говорит то, что автором пантомимы выступал адъютант наследника П. Мердер, непосредственный участник событий. Для большей достоверности представления высочайшим повелением было разрешено православное богослужение (что, как известно, строжайше запрещалось театрам до февраля 1917 года), использование артиллерии и участие действующих войск как конных, так и пеших. Зрелище наглядно воплощало известную формулу министра просвещения графа С. Уварова «православие, самодержавие, верноподданность».

В годы Крымской компании Санкт-Петербургский цирк перестал пользоваться императорской поддержкой и прекратил свое существование. Русские артисты вернулись на сцену.

Что касается провозглашения по декрету 1919 года цирков России государственными, то оно не вышло из рамок чисто политического решения. Ничего конкретного не было предпринято для воспитания новой актерской смены. Ничего конкретного (планы широко рекламировали газеты) не было предпринято для преобразования циркового представления. Вся новация спектакля, первым открывшим сезон Второго госцирка (бывшего Никитиных), свелась к тому, что клоун Дмитрий Альперов провозгласил с манежа: «Сегодня цирк вступил в новую фазу своей деятельности!».

Проблемы создания советского цирка, формирования нового советского артиста, так и оставались на уровне получения декретов и отписок на них. Даже на торжественном спектакле в Первом госцирке, посвященном 10-летию государственных цирков из двадцати номеров восемь были иностранными. Даже спустя еще два года, в 1930 году, говоря о первом выпуске циркового училища (тогда - Техникум циркового искусства), А. М. Данкман, которого сама должность управляющего ЦУГЦа (так с февраля 1923 года в сжатой, деловой манере времени начало именоваться организованное на базе Секции цирка Центральное управление государственными цирками) вынуждала превозносить любые ростки нового, заявил: «Что мы имеем? 18 номеров из школы - 18 копий старых номеров, и при этом слабых Новых номеров, соответствующих задаче сегодняшнего дня, мы не имеем».

Реорганизация революционного цирка, неосуществленная в первый год его национализации, тем ни менее, широко обсуждалась задолго до этого. В исследованиях о советском цирковом искусстве период этот выписан как время продуманных и последовательных задач, поставленных перед мастерами манежа, учрежденной при Театральном отделе Наркомпроса, Секцией цирка. Принято считать, что она была сформирована из взволнованных проблемами культурного строительства на манеже поэтов, художников, театральных режиссеров и занималась прогнозированием и реализацией преобразования номеров и программ.

Из книги в книгу переписываются имена не забытых еще и сегодня профессионалов: поэтов Василия Каменского, Ивана Рукавишникова, Вадима Шершеневича, художников Павла Кузнецова, Владимира Бехтеева, Бориса Эрдмана, скульптора Сергея Коненкова, балетмейстеров Алексея Горского и Касьяна Голейзовского, создавшего уже себе имя режиссера Николая Фореггера... Как ни престижно числить таких новаторов в своей профессии прародителями возрождающегося цирка, приходится напомнить, что Секция цирка являлась чисто административно-контрольным отделом Наркомпроса со штатным расписанием в пять единиц.

Заведующей секцией была назначена страстная любительница верховой езды и чемпионатов классической борьбы Н. Рукавишникова, а ученым секретарем – А. Данкман, давний юрисконсульт профессиональных цирковых союзов. Что касается причисляемых к членам Секции профессионалов, то они приглашались по мере надобности для выполнения конкретных постановочных работ.

Люди искусства цирк любили, но они его не знали и, придя в него, совершенствовали в основном свое профессиональное мастерство.

Н.М. Фореггер перенес на манеж свои эксперименты по соединению масок итальянского импровизационного театра со злободневной буффонадой в постановке первой революционной пантомимы «Политическая карусель» на текст И. Рукавишникова.

С.Т. Коненков «слепил» из группы борцов - атлетов, как тогда выражались, и юной наездницы живые скульптурные композиции. Библейская история, послужившая уже для его однофигурной дипломной работы в Академии художеств, получила массовое воплощение на вращающемся пьедестале в пантомиме-поэме, как обозначил ее жанр автор, «Самсон».

А.А. Горский развил предложенный Рукавишниковым сюжет карнавального действа в развернутый танцевальный дивертисмент «Шахматы», пополнив состав цирковых исполнителей молодыми артистами Большого театра, балетную труппу которого он в то время возглавлял.

К.Я. Голейзовский с воспитанниками своей балетной студии осуществил  на музыку директрисы Парижской консерватории Сесиль Шоминад цирковую редакцию игравшейся уже пантомимы «Арлекинада».

Эти опыты нового прочтения пантомим никак не затрагивали основной, номерной, сути цирка.

П.В. Кузнецов, выиграв конкурс на роспись зрительного зала и купола Второго госцирка, но так и не дождавшись ассигнований  на  это,  вместе  с  В.Г. Бехтеевым, победившим в конкурсе на костюмы «униформиста» и «рыжего», и юным Б.Р. Эрдманом специализировались на изобретении нетрадиционных костюмов.

Что касается непосредственной ; текущей, как в те годы начали говорить, организационной и художественной работы, то ею продолжали заниматься сами артисты цирка. Самыми деятельными, самыми прогрессивными уже в силу своей профессии повсюду становились клоуны. Они входили и во Временную комиссию по реорганизации московских цирков, и в Комиссию по национализации цирков.

Всевозможные художественные (постановочные) комиссии также составляли сами мастера манежа. Почти в каждой из них принимали участие И.С. Радунский, С.С. Альперов, М.А. Станевский, превосходный прыгун Виталий Лазаренко, завоевавший известность как политический клоун, не отставал от коллег (афиша называла его «режиссером цирковой части» программы, в которой показывалась «Арлекинада»).

Пожалуй, самыми активными были популярные музыкальные клоуны братья Танти, третье поколение обрусевшей цирковой династии Феррони. Константин возглавлял Дирекцию по управлению московскими цирками, его младший брат и партнер Леон (Леонард) ездил как артистический директор с мандатом, подписанным наркомом А. В. Луначарским, по областям, свободным от белогвардейцев, собирая артистов в столицу. Он же был постановщиком и исполнителем главной роли пантомимы «Любовь с превращениями».

Задуманная в традициях «comedia dell'arte», она, единственная, удостоилась развернутой рецензии. Юный П.А. Марков, оговорив свое мнение «впечатлением случайного зрителя», отмечает, что эта работа стремится решить проблему «создания подлинно циркового зрелища-представления, объединяющего в богатое красками целое длинный ряд номеров, подчиненных определенному драматическому сюжету».

Уверения, что именно национализация привела на манеж профессиональных литераторов, беспочвенны. Ведь, например, те же братья Танти еще с 1916 года настолько постоянно сотрудничали с остроумным Николаем Адуевым, что он на долгие десятилетия как бы превратился в их третьего, незримого, брата. При этом писал на четко оговоренные с артистами темы, с заранее предложенными мелодиями аккомпанемента и запланированными трюками.

Отдельные разговорники, такие как Анатолий Дуров-старший или Виталий Лазаренко (тоже старший, отец), предпочитали сами создавать свой репертуар. Даже В.В. Маяковский, как показал анализ архива В.Е. Лазаренко, не создавал для него, как принято считать, реприз революционного репертуара. Он лишь разрешил воспользоваться одним из своих «Окон РОСТА» - «Азбука». Кроме того, сделал литературную редакцию давнишней, еще 1914 года, репризы клоуна, придумав для нее хлесткое название ; «Чемпионат всемирной классовой (вместо привычного - классической) борьбы». Обычно умалчивается, что от этого текста, перенасыщенного трудно воспринимаемыми на слух словообразованиями, артист вынужден был вскоре после премьеры отказаться.

Широко известны знаменитые клоуны-сатирики, дрессировщики братья Владимир Леонидович и Анатолий Леонидович Дуровы. Их шутки, меткие остроты принимались зрителями восторженно. Представления с участием этих клоунов ожидались с нетерпением и повсюду проходили с необычайным успехом. Большой любовью зрителей пользовалась Дуровская железная дорога... Вот раздается за кулисами гудок паровоза, и на манеже появляются настоящие, только маленького размера, паровоз и вагоны. Верхом на паровозе ; Владимир Дуров. Поезд приближается к платформе.

Состав встречает французский бульдог — начальник станции. Крыса звонит в колокол, возвещая приближение поезда. Из вагона с любопытством выглядывают пассажиры: морская свинка, собаки, куры, барсуки, муравьед, журавль, павлин. И юные зрители, и взрослые узнают их, и со всех сторон навстречу веселому поезду несутся звонкие голоса привета.

Впрочем, пожалуй, с большим, чем ребята, удовольствием взрослые аплодируют обезьяне-машинисту, водяной крысе-стрелочнику, носухе-телеграфистке. Вот к платформе приближается багажный вагон. Разгрузка вагона сопровождается бичующим комментарием: гнилые шпалы ; инженерам, рваные штаны с вывернутыми пустыми карманами ; министру финансов и др. Публицистическая меткость, смелость высказывания ; особенности творчества выдающихся клоунов, составивших традицию русской и советской клоунады.

Большинство клоунов, и особенно эксцентриков, традиционно привлекали для своих реприз опубликованную в периодике сатирическую прозу или стихотворения. Но при этом существенно их перерабатывали. Звучащее с манежа слово должно было быть не просто всеми услышано, но и понято. Просто профессиональному литератору в цирке нечего было делать. Позже на манеже прижились те, которых принято было именовать «эстрадниками».

Какие бы руководители, какие бы организации ни навязывали цирку свои установки, цирковые артисты, порой уклоняясь, порой изворачиваясь, ухитрялись сами решать свои проблемы. А советчиков хватало.

Цирк, всамделишный, проказливый, ошеломляющий сменой ритмов и вышколенностью мастерства, жадным интересом ко всему новому, тотчас используемому на манеже, постоянно привлекал внимание и собратьев по искусству, и всяческих почитателей. Поэтому ничего сверхординарного не было в том, что ни в чем не схожие друг с другом люди собирались по понедельникам (они с декабря 1917 года были объявлены всеобщим выходным днем зрелищных предприятий Москвы) в «Доме цирка». Маленький зальчик столовой Международного союза артистов цирка был традиционным местом импровизированных концертов, розыгрышей, спонтанно возникающих обсуждений.

О некоторых из них, названных газетными публикациями диспутами, сохранились свидетельства. На одном нарком просвещения А.В. Луначарский выступил с программной речью, в которой изложил существо и возможности цирка. На другом театральные деятели (как составившие уже имя, так и добивающиеся признания) предложили свои пути развития цирка. Все их отверг Мейерхольд и продиктовал свой, представляемый историками цирка как единственно правильный: «Цирковым артистам нечему учиться ни у актеров, ни у режиссеров драмы».

Диспуты эти, воспринимающиеся в наши дни как некий руководящий партийно-хозяйственный актив в действительности были вольными импровизациями на заданную тему. Собравшиеся, по обычаю тех лет, на чай с бутербродами, рассуждали вслух. Речь Луначарского не была запланированной декларацией (как она воспринимается при чтении), а просто рассуждениями в меру эрудированного любителя всяческих искусств, цирка в том числе.

Да и остальные участники говорили о проблемах, волновавших непосредственно их в их собственной профессиональной жизни. Отсюда и рассуждения о «театре-цирке», увлеченного старинной французской буффонадой Николая Фореггера, о «царстве мускулов» Вадима Шершеневича, вспомнившего свои переводы манифестов Т.Ф. Маринетти, о «новаторском цирке» В.Л. Дурова, об искусстве, воздействующем «уже не только, как цирковое, на зрение, но и на ум, и на душу посетителя».

Но все эти мечтания перечеркивает безапелляционная речь Мейерхольда, расправившегося со всеми выступавшими до него: «Театра-цирка нет и его не должно быть».

Магия непререкаемого авторитета Мейерхольда столь высока, что никто не удосужился проверить место бесконечно цитируемого фрагмента в контексте выступления. А то, что речь, произнесенная в «Доме цирка» была важна для Мейерхольда, подтверждает уже его авторство заметки, которая, единственная, и осталась свидетельством диспута. Случайно появившись на огонек к друзьям (мастер жил и работал в Петрограде), он высказал, наконец, чего сам ждал от театра и, главное, от воспитания новой породы артистов. Именно о своей профессии рассуждали и те, кто был тем вечером в «Доме цирка», и те, кто мог там оказаться.

Цирковая внешняя техника как возбудитель внутреннего самочувствия актера стала основополагающей в созданной В.Э. Мейерхольдом биомеханике.

Цирковая техника, в частности жонглирование, применялась, чисто учебною, как элемент воспитания актерской пластики А.Я. Таировым в Камерном театре. На цирковой технике и, разрушающих театральную форму, цирковых приемах строил свои пролеткультовские спектакли С. М. Эйзенштейн.

Даже К.С. Станиславский ценил в цирковых артистах именно их синтетичность, спаянность внешней и внутренней техники, когда «труд артиста может быть доведен до высот подлинного искусства».

Освоение специфических особенностей цирка, начатое чуть ли ни как попытка создать явление искусства противоположное театру, привело к неожиданному результату. Все разговоры о разрушении театра на деле обернулись нахождением неведомых доселе возможностей театральной выразительности, обогащением актерской техники новыми приемами, небывалым расцветом театров и только в крайнем случаях выходом экспериментаторов в смежные искусства.

Параллельно с театральными заимствованиями циркового мастерства проходил и обратный, обычно замалчиваемый, процесс. Цирк целенаправленнее, чем раньше, стал стремиться к образной содержательности номера как законченного маленького спектакля и актерского образа как аналога образа сценическому.

В этом процессе вначале активную, даже первенствующую роль занимали художники. С цирком охотно сотрудничали (авансы и достаточно быстрые выплаты по договорам поддерживали интерес). Эскизы костюмов к номерам всех жанров делали: П.В. Кузнецов, В.Г. Бехтеев, Б.Р. Эрдман, а начали создавать блестящие рисовальщики Н.М. Фореггер и К.Я. Голейзовский.

Это время принято именовать «периодом театрализации цирка» и трактовать крайне отрицательно.

Такое изложение ситуации опубликовано журналом «Цирк и эстрада»  в 1928 году. Оно выработало у деятелей и исследователей циркового искусства резкое отрицание самой идеи сближения театра и цирка. Логика рассуждения была безукоризненна. Цирковую технику переносили в театр сами театральные режиссеры. Но и в цирк театральные приемы переносили театральные же деятели. Такое противопоставление и позволяло рассуждать не о реорганизации цирковой исполнительской техники, построении программы или композиции номера, а о подмене циркового мастерства рядом театральных элементов формального, постановочного плана.

А цирковая мода к разразившейся Первой мировой войне диктовала, что номер должен быть не просто набором выдающихся трюков, но и интермедией, скетчем, по терминологии тех лет. И модная музыка, и костюмы, отвечающие бытовым, и персонажи, соответствующие популярным театральным и литературным, а следовательно, взаимоотношениям между ними ; все это продолжало цементировать номера. Ведь цирк из начала своих начал, даже еще до первых композиций Филиппа Астлея, стремился к отображению действительности.

Другое дело, что за годы войны и революции и костюмы, и артисты несколько поистерлись (что и позволило Б. Эрдману помянуть о «целомудренном и экономном отношении к цвету»). Тем жаднее стремились они обновить свой трюковой репертуар и гардероб. Нельзя забывать и о том, что появление в разных костюмах, а значит, разных образах, позволяло артистам при одном и том же наборе трюков работать как бы в разных номерах.

Традиционно для цирковой литературы, например, сравнение костюмов В.Е. Лазаренко периодов так называемой театрализации и последующего. Первый создал для клоуна, уже начавшего именовать себя «народным шутом», П.В. Кузнецов, взяв за образец средневековую шутовскую одежду с трико и буфами. Им же были предложены знаменитый кок и взметнувшиеся ласточками брови. Этому костюму противопоставляется конструктивистский в два цвета комбинезон с двуцветной же шапочкой работы Б.Р. Эрдмана с уверениями, что он удобнее для прыжковой работы. Предвзятость оценки удивляет, тем более что сам клоун-прыгун до последних выступлений любил начинать номер, появляясь в костюме работы Кузнецова.

Несмотря на пятилетние заверения и рапорты о возрождении, реконструкции, создании нового, советского, цирка, о поиске, подготовке, воспитании актерской смены, реальной возможности удовлетворить все растущую сеть государственных цирков уже не только России, но и созданного к тому времени Советского Союза мало-мальски приличными программами не было. Лучше других понимающие, что дело создания и развития отечественных номеров безнадежно запущено, руководители ЦУГЦа (центральное управление государственных цирков) добились у Совнаркома финансирования приглашения на гастроли номеров из-за границы («интернациональная помощь разоренным империалистическим кризисом коллегам»).

Гастролеры пополнили программы во всех, даже самых отдаленных, цирках Союза.
Тогда, как большинство русских артистов, основным в работе считали рекордные трюки и в паузах между трюками отдыхали, иностранцы тщательно разрабатывали именно «игру пауз». Основной ставкой их номеров был не столько сам трюк, сколько его оформление, подача, «продажа». Поэтому вполне можно понять журналистов, рецензировавших цирковые программы, которые большую часть своих статей посвящали разбору «игровых прослоек», общению артистов со зрителями и между собой и противопоставляли все это композициям русских номеров, конечно же, не в пользу последних.

Разумеется, гастролеры привезли и новые трюки, и номера новых жанров (арабские прыжки, акробаты в колонне и др.), но не это делало их работу столь оригинальной и притягательной в глазах и русских зрителей, и русских артистов. Речь идет о качественно новом подходе к построению и подаче номера.

Если рассматривать художественную ситуацию с этой точки зрения, то она не являлась для русского, а следовательно, советского цирка ни неожиданной, ни чужеродной. В индивидуальном творчестве отдельных артистов прием сюжетного оформления и, тем более, подкрепление исполнительского мастерства созданием специфического манежного образа известны издавна. Своеобразие рассматриваемого периода в том, что к этому приему, копируя номера зарубежных коллег, обратилось подавляющее большинство артистов. Поэтому можно утверждать, что 1923 год открыл отсчет новому обращению отечественного цирка к построению взаимоотношений партнеров, сюжетному обоснованию номеров.

Театрализация цирка, таким образом, не закончилась, а, напротив, вступила в следующую фазу. Если первая касалась в основном внешней, видимой стороны оформления номеров, что позволяет рассматривать ее, как внешнюю театрализацию, то вторая началась как повальная внутренняя театрализация отечественного цирка.
Артисты, не мудрствуя лукаво, перенимали формальные находки своих зарубежных коллег.

Метод сводился к приему. Объектом освоения стала не советская действительность, а номер, в свою очередь, являющийся отражением  иностранной действительности. Сменив цирковой, как правило, неисторический костюм на эстрадный (бытовой), большинство артистов не решилось на такой естественный следующий шаг, поиск внешней и внутренней выразительности именно советского манежного образа. Но были, разумеется, и смельчаки, которые костюмами ли, внесением конфликтной ситуации или даже сюжетным построением номера стремились утверждать образную структуру отечественного цирка.

Именно ко второй половине 20-х годов относится появление такого великолепного ансамбля, как «Бухарская труппа наездников на верблюдах Кадыр Гулям», под руководством Вацлава Янушевского или же поставленной Вильямсом Труцци высшей школы верховой езды, в которой он выезжал в долгополой шинели и богатырке (так еще именовался шлем, ставший буденовкой) краскома, красного командира, серия созданных Александром Шираем гимнастических, эквилибристических и акробатических номеров, вплоть до «ГТО» , воздушных полетов Михаила Подчерникова-Эльворти (тогда - Кремо).

В это же время в цирк хлынули воспитанники спорта, ухитрявшиеся соединять собственно спортивную четкость отечественной школы с трюковыми и игровыми композициями иностранцев. При этом советский спортивный напор преображал вид и суть взятых за образец иностранных номеров. Лучшим примером здесь является выступление турнистов Круффи (от иностранного псевдонима воронежские спортсмены под руководством К. Бирюкова все-таки не решились отказаться). Найдя для номера «келлер» , который скопировали, физкультурную захватывающую форму они ухитрялись тридцать сложнейших по тем временам гимнастических элементов немцев исполнять всего за пять минут. Это был ритм эпохи.

Следует также откровенно признать, что национализация принесла отечественному цирку не только свободу творчества, но и мелочный контроль его художественной деятельности. Это также относится и к тульскому цирку. Обязательный «прогон» всех номеров перед выпускающей комиссией, членами которой являются партийные и общественные работники, в большинстве случаев мало что понимающие в цирковом искусстве, да и в искусстве вообще.

История циркового искусства в Туле уходит своими корнями в далекий 1870 год…
Сначала передвижной цирк размещался в районе Крестовоздвиженской церкви. Спустя некоторое время деревянный шатер переехал в район нынешней ул. Советской. Прокатный цирк принадлежал знаменитому силачу Ивану Поддубному. В то время у зрителей популярностью пользовалась французская борьба. Настоящим «гвоздем» программы было выступление самого И. Поддубного. В Туле работали лучшие мастера манежа.

Зритель знает цирк в вечерние часы, когда яркие фонари зажигаются у подъезда, когда, освещая манеж, вспыхивают прожекторы и звучит веселая музыка, а из-за занавеса выходят бравые униформисты в украшенных позументами костюмах и белых перчатках. Но не менее интересно в цирке в дневное время. Необычно выглядит он в эти часы.

Манеж ; в полумраке; свет проникает на него только сквозь маленькие окна в верхней части купола. Барьер, окаймляющий арену, покрыт чехлом. Ходят уборщицы с ведрами и тряпками. Занавес, отделяющий манеж от закулисной части, отдернут, и слышно, как на конюшне фыркают лошади и переговариваются конюхи. Где-то играет саксофон. Лает собака, протяжно ревет осел. Вот подал голос лев, и от его могучего рычания сотрясаются стены и дрожит пол.

Особенно оживленно бывает в цирке в дни, предшествующие началу сезона. Съезжаются артисты. В вестибюлях и коридорах стоят ящики, сундуки, корзины, чемоданы. На манеже еще работают плотники. Деловитый стук молотков то и дело заглушается бравурными звуками галопа или польки, разучиваемых оркестром.

Здесь же идет репетиция. По соседству с «антиподистами», которые, лежа на спине, подбрасывают и ловят ногами пестро раскрашенные предметы, упражняются на ковре молодые акробаты - воспитанники Государственного училища циркового искусства. Тут же еще одна группа акробатов. «Ап!» ; и в воздухе мелькает гибкая фигура, «Ап!» ; и один акробат, как пружина, выпрямляется на плечах другого. Непривычно видеть их не в нарядных цветистых рубашках, а в рабочих комбинезонах, простых и удобных для тренировки.

И за кулисами тот же упорный труд, будничная деловая обстановка. В одной из маленьких комнаток музыкальные сатирики разучивают новые куплеты. Из репетиционного зала доносятся звуки рояля ; там занимаются артистки балета. Коверный клоун раскладывает свой реквизит. Из огромного сундука один за другим появляются клоунский костюм, большие, неуклюжие ботинки, тросточка, целый набор разноцветных мячей...

А на конюшне ; настоящий маленький зверинец. В просторных станках стоят дрессированные на свободе дончаки - рослые степные скакуны. Рядом с ними массивные жокейские лошади. Меланхолично пожевывают губами двугорбые киргизские верблюды. В отдельном помещении - клетки со львами.

Увлекательна цирковая романтика, и тот, кто знаком с нею, полностью находится в ее власти.

В специальной рубрике «Арена» журнала «тульский зритель» того времени, регулярно публиковались статьи об артистах и постановках тульского цирка, о предпочтениях зрителей. В одном из номеров был  напечатан очерк известного дрессировщика В. Дурова.
 
Однако местная пресса печатала не только хвалебные отзывы, но и критические статьи, посвященные зрительным мероприятиям. Заметки касались не только концертов, театральных постановок, кинопроката в тульских кинотеатрах «Форум», «Спартак», «Им. Бабякина», но даже цирковых программ, особенно клоунады, от которой требовалось быть «сильным орудием художественной агитации». Часто доставалось от критиков Виталию Лазаренко-старшему, который много сделал для успешной работы Тульского цирка.

Великие режиссеры ; В.Э. Мейерхольд и А.Я. Таиров – высоко ценили талант этого артиста. Мейерхольд, например, пригласил Лазаренко в руководимый им театр, предоставил роль одного из чертей в знаменитой постановке спектакля «Мистерия-буфф» В. В. Маяковского.

А между тем выдвинуться в цирковые премьеры, утвердиться в этом положении Лазаренко было более чем трудно. Его биография является ярким примером актерского пути многих знаменитых артистов старого цирка. Он один из первых, известных цирковых артистов перешел на работу в государственный цирк и это был Тульский цирк.

Лазаренко родился в городе Александровске-Грушевском (теперь - город Шахты), в семье шахтера. Мать занималась шитьем, обшивала местных модниц. Ребенок в семье был один, так что жили в относительном материальном достатке. Но когда Виталию исполнилось восемь лет, семью постигло горе: погиб отец. В городе, в котором они жили, большинство выбирали профессию шахтера, другого пути по существу и не было. Но восемь лет не тот возраст, когда можно опускаться в шахту. И мать вспомнила о своем брате; В. Калинине, который владел двухэтажной механической каруселью. Действовал при этой карусели также механический оркестрион.

Калинин разъезжал со своим хозяйством по городам и поселкам Донбасса и, казалось, был вполне доволен своей жизнью. К нему и обратилась за советом Марфа Лазаренко. Тот знал племянника, видел, что мальчик крепкий, ловкий, смышленый и посоветовал сестре определить его в учение в цирк. Карусельщики, владельцы балаганов и маленьких цирков часто встречались друг с другом на ярмарках, знали, что называется, подноготную каждого. Калинин посоветовал определить племянника в цирк братьев Котликовых. Он их знал как порядочных людей и хороших учителей.

Жалованья ученикам не платили, только кормили и одевали, считалось, что они обязаны работать за то, что их обучают.

Лазаренко прошел все стадии ученичества: и лошадей чистил, и афиши клеил, и на базар за продуктами с хозяйкой ходил, и посуду мыл, и маленьких детей качал, и керосиновые лампы-молнии заправлял, и в оркестре в барабан бил, и в хоре пел, и на так называемый раус, то есть балкон, стоя на котором зазывали в цирк, выходил. Летом он спал тут же на арене, закутавшись в ковер.

Одновременно изучил цирковую премудрость. Занятия главным образом проводил Лука Котликов, которому в связи с именем дали фамилию-прозвище Лукашенко. Он начинал в знаменитом цирке Никитиных и прошел отличную школу от ученика до артиста.
Довольно скоро Лазаренко начал выступать как гимнаст на трапеции, по форме напоминающей лиру. Афиши его называли: малолетний Виталиас.

Зимой, в дни Святок, проходила большая ярмарка, здесь же давал свои представления и цирк. Но в нем было так же холодно, как на улице. У Виталиаса руки примерзали к металлу трапеции, отдирались с болью. Однажды он упал с немалой высоты и расшибся. Когда мальчик очнулся, то первой мыслью его было: «Как хорошо, что я упал, теперь не придется браться за обжигающую трапецию, а там придет весна и лира потеплеет».

Потом вместе с сыном директора Григорием (по афише Григорасом) Лазаренко создал акробатический номер, используя скользящую крышку стола. Такой стол назывался китайским, а артисты себя именовали братьями де Пари.

Трудно назвать цирковой жанр, в котором Лазаренко себя бы не пробовал, но особенно ему нравились акробатические прыжки, они ему хорошо давались.
Лет с четырнадцати-пятнадцати Лазаренко начал выступать как клоун у ковра, соединяя словесные шутки с акробатическими трюками, прежде всего с каскадами, то есть падениями на спину, когда для страховки подставлялись локти.

Между тем срок ученичества подошел к концу, и Лазаренко направил предложение директору гораздо более крупного цирка М. Первилю и получил благоприятный ответ. Узнав об этом, Максим Иванович купил Лазаренко рубашку, костюм, ботинки, сказав: «Пусть знают, что у Котликова ученики - не босяки».

В 1908 году Лазаренко дебютировал в Юзовке (теперь - Донецк) в цирке Первиля. В 1909 году Лазаренко перешел в еще больший цирк М.Н. Злобина, а в 1910 году его пригласил И.А. Никитин. Лазаренко участвовал в открытии его нового цирка в Москве на Большой Садовой улице, состоявшемся в 1911 году.

Приглашение в цирк Никитина являлось событием не только для русских, но и иностранных артистов, а для молодежи в особенности. То, что в этот цирк пригласили Лазаренко, служило доказательством его больших успехов.

И на самом деле еще в 1909 году одна из газет, выходивших в Саратове, писала: «Следует отметить Лазаренко - это лучший клоун цирка Злобина». А вскоре после открытия цирка Никитина в Москве Лазаренко мог прочесть: «Комические антре соло-клоуна Лазаренко в обоих представлениях показали, что это недюжинный комический клоун, способный своими трюками и монологами смешить публику до упаду...».

Конечно, с момента первых выходов в качестве клоуна еще в цирке Котликовых и до выступлений в цирке Никитина Лазаренко менял свою маску, совершенствовал исполняемые им номера.

На старой фотографии он изображен одетым в пиджак, белый жилет и обычные брюки. В руках он держал зонтик и корзину. На другой фотографии Лазаренко во фраке, на голове у него цилиндр, на ногах лакированные ботинки. На более поздней фотографии Лазаренко в пальто, но сшито оно... из рогожи.

Очевидно, артист стремился, по-клоунски утрируя, представить современного горожанина, человека, как тогда говорили, среднего достатка.

Что касалось его выступлений, то в них соединялись комические приемы и реплики с героическими монологами. И обязательно он включал в свои выступления акробатику, прежде всего сальто-мортале через препятствия: лошадей, извозчичьи пролетки, через два автомобиля. В 1914 году Лазаренко поставил своеобразный рекорд, он перепрыгнул через трех слонов. Он делал большой разбег, отталкивался от невысокой деревянной, обитой ковровой дорожкой горки, которую Лазаренко называл чемоданом. Пружинным трамплином в годы молодости Лазаренко не пользовались. Он замечательно ходил и даже танцевал на высоченных ходулях.

Чем дальше, тем больше Лазаренко усиливал сатирическую сторону своих выступлений. Например, выступая в Оренбурге, он задавал вопрос: «Какая разница между часами и казаками?» и отвечал: «Во время еврейских погромов казаки стояли на часах, а после погромов часы оказались на казаках». За исполнение этой шутки в полиции его оштрафовали. Но на следующий день он, судя по полицейскому протоколу, высказал такие взгляды на русскую конституцию, что ему вовсе запретили выступать.

В 1911 году он назвал черносотенца иеромонаха Илиодора помидором. А когда он определил Распутина как распутного, его арестовали, не дав при этом даже снять клоунский костюм. И снова последовал штраф за исполнение вещей, не разрешенных цензурой.

Проводил свои номера Лазаренко, не прибегая к подтекстам, паузам. Он резал, что называется, правду-матку. Его репертуар и исполнение отличались, как правило, откровенной публицистической направленностью. Обычно, читая монологи или ведя диалог со шпрехшталмейстером , Лазаренко почти бежал по кругу, вдоль барьера арены.

Октябрьская революция тоже явилась для Лазаренко неожиданностью. Ее он встретил у нас в Туле, где выступал в цирке Горца. Но, узнав о случившемся, поспешил в Москву.
К тому времени определилась клоунская маска Лазаренко. Он играл веселого, молодого, философствующего босяка, относящегося к жизни иронически и даже немножко цинично. Одет был этот персонаж в черный, а иногда в клетчатый, сильно поношенный, явно с чужого плеча, сюртук, брюки ниспадали на ботинки гармошкой. На голове сплющенный цилиндр или шляпа-котелок. Лихо приподнятые брови придавали лицу артиста хитрое и насмешливое выражение, а красный кончик носа выдавал склонность к горячительным напиткам.

Вернувшись в Москву, Лазаренко начал выступать в цирке Никитина, тогда еще находящемся в частных руках. Скоро артист почувствовал, что его маска и репертуар явно не соответствуют происходящим вокруг событиям, что зрители в этот момент ждут от клоунады другого. Успех артиста явно падал. И тогда он решил во главе небольшого коллектива отправиться на фронт гражданской войны, чтобы там понять, почувствовать, что происходит в стране, какие требования к искусству предъявляет новая публика. В 1918 году санитарным поездом он поехал на фронт.

Выступали перед красноармейцами, представления шли на лужайках, на деревенских улицах. Лазаренко читал монологи и совершал сальто через санитарные повозки и солдатские кухни. Работая во фронтовых условиях, Лазаренко все яснее понимал, что старые формы клоунады себя изживают, что нужно искать новое.

Уже в первые годы революции артист нашел новую форму подачи номеров - нужно было найти и новую маску, так как маска этакого босяка не соответствовала новому репертуару. Лазаренко обратился к художникам.

Известный художник Б.Р. Эрдман создал для клоуна яркий и броский костюм.
Начинал свой номер Лазаренко по-разному. Иногда стремительно выбегал из-за занавеса и начинал монолог, затем исполнял какое-нибудь антре, обычно имевшее злободневную направленность. Далее следовали злободневные шутки, еще одно антре, а венчали номер прыжки, сопровождаемые чтением коротких стихов, опять-таки имеющих злободневный характер.

Конец 20-х и начало 30-х годов были периодом наибольшего творческого расцвета артиста. Репертуар клоуна растет с каждым днем. В дневнике его записано свыше 320 реприз и 30 антре, и это далеко не полный список. Такого обширного запаса хватило бы больше чем на двадцать программ!
С 1928 года она стал выступать вместе со своим сыном, и теперь его номер начинался так, на арену выносился ящик, крышка ящика откидывалась, и из ящика выпрыгивал сын Лазаренко, тоже Виталий.

Сын жонглировал, ездил на одноколесном велосипеде, играл на ксилофоне и, конечно, как и его отец, исполнял сальто-мортале. Прибегал он и к словесным шуткам. Одет был Лазаренко-младший тоже в двухцветный костюм.
Как директор цирков Тульского и Калининского, хочу сказать несколько слов о последнем. Если говорить о репертуаре, то никого различия между ними не было. Как только один цирковой коллектив заканчивал работу в Тульском цирке, так тут же переезжал в Калининский и наоборот. Таким образом, зритель за один сезон мог посмотреть несколько цирковых коллективов. Но основное время я, конечно, проводил в Туле, а в Калинине оставался мой заместитель Ауде, который после Великой Отечественной войны стал его директором.

История создания и развития Калининского (Тверского) цирка, во многом похожа на историю Тульского цирка. Во второй половине XIX века во время массовых гуляний, ярмарок приезжали в Тверь бродячие артисты и ставили цирковые балаганы незамысловатой конструкции: на высокие мачты с помощью различных креплений натягивался брезентовый шатер. Происходило это в основном на Почтовой площади (ныне площадь Советская), на месте кинотеатра «Вулкан». В одном из номеров «Тверских ведомостей» за 1880 год есть следующая информация: «Владелец цирка Бальшток водрузил шапито на базарной площади и с началом ярмарки запустил представления. Их давали по нескольку раз в день».

А одним из первых, по имеющимся архивным сведениям, является цирк Ивана Якубовского. Его заявление в Тверское губернское строительное отделение от 6 февраля 1899 г. Твери гласит: «...предлагаю при сем два чертежа на постройку временного деревянного крытого парусиной цирка на Почтовой площади на время предстоящих Сырной недели и Святой Пасхи». Следующим владельцем цирка там же был екатеринбургский мещанин Эдуард Строкай (выдано свидетельство на пользование 7 октября 1900г.), входивший в цирковое объединение братьев Никитиных. 12 января 1901 г. с разрешения строительной комиссии это сооружение он перенес с Почтовой площади на Соборную (со стороны левого флигеля Путевого дворца), где оно простояло до окончания праздника Святой Пасхи.

Другими директорами временных цирков на Почтовой площади были рязанский мещанин Георгий Яковлев (с декабря 1901 г.) и итальянский подданный Николо Бедини (с ноября 1902 г). Сведений о последующих владельцах в архиве, увы, нет. Но это не означает, что наши прабабушки и прадедушки лишились такого развлекательного и зрелищного мероприятия.

27 августа 1919 года вышел подписанный В.И. Лениным Декрет «Об объединении театрального дела», из которого следовало, что российский цирк получил статус государственного.

Государственный же цирк в Твери появился только спустя пять лет (архитектор Федоров). Место под него выделили на ул. Советской. Шапито представляло собой деревянное здание, высотою 10-11 м, крытое железом. Внутри размещались фойе, арена со зрительным залом на 1874 места, кассы, буфет, административные комнаты и комнаты для артистов, а также конюшня на 15 стойл. Впервые цирк распахнул свои двери для зрителей 14 ноября 1924 года. Этот день и считается датой его рождения. «Тверская правда» от 15 ноября 1924 года писала: «Еще задолго до начала представления у входа в помещение цирка столпились массы желающих попасть туда. Все билеты были распроданы. В половине девятого вечера началось представление, состоявшее из 13 номеров...». Это были эквилибристы братья Каранже, воздушные гимнасты Герцог, тропические животные в аттракционе Смарагдос, дрессированные лошади А. Блюменфельда и многие другие номера. Репертуар цирка постоянно обновлялся.

Цирковой зрительный зал был самым большим в городе. Поэтому здесь проходили все массовые мероприятия: и детские утренники, и спектакли, и собрания, и даже лекции, а также выступления борцов: Федора Кожемяки ; сильнейшего русского богатыря, чемпиона мира Августа Микулы (на могучей груди он сдерживал площадку-мост, по которой проезжал автомобиль с пассажирами весом 150 пудов), чемпионов мира Рощина и Жилина и др.

Однако выступление 17 мая 1925 года оказалось для Тверского цирка последним: по чьей-то неосторожности здание шапито сгорело дотла. Через несколько дней в той же газете опубликовали обращение: «...Многотысячная армия пионеров лишилась значительного источника материальной поддержки. Рабочие и их семьи потеряли место отдыха и развлечения, и наконец, цирковые актеры, рабочие и служащие цирка остались без работы. Нам нужно восстановить цирк!..». Тогдашний директор Управления госцирков Ф.Р. Дарле сообщил, что «…несомненно, цирк в Твери будет полностью восстановлен, и работы по отстройке скоро начнутся».

Как бы там ни было, но около 7 лет цирковые выступления проходили в здании драмтеатра, на сцене городского сада или в передвижных цирках-шапито. И только в 1932 году было построено Калининское стационарное шапито, просуществовавшее до войны. Вскоре организовали и передвижной цирк для обслуживания сельского населения.

Пожар в цирке ; это трагедия для всего коллектива. У знаменитого клоуна дореволюционной России Сергея Альперова есть воспоминания о таком происшествии в цирке Девинье, который гастролировал в Николаеве: «В три с половиной часа сгорел в цирке весь реквизит и все костюмы. До боли жалкую картину застал я у Девинье на квартире. Полиция для чего-то записывала убытки всех артистов.

Посмотришь на Девинье - плакать хочется. Посмотришь на себя ; нельзя удержать рыданье. Горе горькое. Жутко смотреть на пепелище. Лошади с обуглившейся кожей и вывалившимися кишками. Собаки, сгоревшие вместе с клетками. Сгорело всё дерево, остались одни железные угольники, цепочки, обуглившихся собак.
Все свои сбережения артисты цирка вбивают в производственный реквизит, порой не доедая, и вот стихией уничтожено все, что копилось много лет и стоило упорного труда».

Сколько же циркачей после таких вот стихийных бедствий было вынуждено заниматься нищенствованием, чтобы снова скопить жалкую копейку и все качать сначала! Какая же пропасть разделяла русского циркача, вынужденного отказывать во всем своим детям ради работы, собирая гроши для оформления номера, а вот какого-нибудь иностранца, например, Честера Дика, английского велофигуриста, у которого «1400 кило никелированного багажа!». Эта пропасть в данном случае была не только социальной, но и национальной. Она оскорбляла, прежде всего, национальные чувства.   

С большим удовольствием приезжали к нам, в Калинин, на гастроли все цирковые артисты. Еще они знали, что не возникнет проблем ни с расселением по квартирам (тогда еще не было цирковой гостиницы), ни технических неполадок и т.п. Обо всем этом заранее позаботится, пусть и небольшой, но замечательный коллектив работников Калининского цирка. К тому же зритель наш был благодарный - каждое представление проходило с аншлагом. А ведь выступали по 2;3 раза в день, 6 дней в неделю. На первом и последнем представлении каждый артист уходил с арены с букетом цветов.

В 1941 г. во время оккупации Калинина помещение цирка было частично уничтожено немцами. Восстановили его полностью лишь в последнее военное лето 44-го. И 15 июня состоялось открытие летнего цирка на 1470 мест. В этот сезон гастролировали два коллектива: единственный в мире киноджаз лилипутов под руководством М. Качуринера и дрессированные животные Ю.В. Дурова. С большим успехом проходили выступления дрессировщика А. Александрова и иллюзиониста Эмиля Кио, сбор от заключительного представления которого поступил в фонд помощи семьям военнослужащих. В следующем сезоне третье отделение представляли сильнейшие борцы ; мастер спорта Владимир Плясуля, тяжеловес Шевченко, Александр Беляковский и др.

«Красный петух» вновь посетил цирк в 49-м году. Поэтому на следующий год в живописном месте городского сада (там, где проходит ров, оставшийся еще от Тверского кремля) на берегу Волги построили летний цирк-шапито. Он, окруженный множеством клумб и большими деревьями, просто тонул в зелени сада.

Говоря о фокусниках, нельзя не упомянуть и о таких исполнителях, как Эмиль Кио, Анатолий Шаг, Семен Рубанов, Зинаида Тарасова.

Отдельно надо сказать об артисте Александре Георгиевиче Соколе. В прошлом цирковой атлет и гимнаст, он увлекся техникой и несколько лет назад вместе с партнерами подготовил большой иллюзионный аттракцион «Чудеса без чудес». В этом номере широко использованы последние достижения науки. Один из артистов снимает пальто и шляпу и вешает их... в воздухе. Из-за кулис выносят корзину с цветами, обладающими удивительным свойством: они мгновенно принимают любую окраску.

Шипит яичница, поджариваемая на... холодильнике. Вот необычайная телефонная трубка, с помощью которой без аппарата и проводов зрители прямо с манежа могут соединиться с любым абонентом городской телефонной сети. Все эти «чудеса» основаны на использовании токов высокой частоты, электромагнитных явлений, беспроволочной телефонии.

Есть в цирке неписаное правило: когда выступает иллюзионист, все прочие участники представления расходятся по своим гардеробным и гримировочным. Тем самым как бы подчеркивается, что в труппе нет любопытных. Иллюзионист может работать совершенно спокойно, не боясь, что его производственные секреты будут подсмотрены. Пустеет за кулисами, у «форганга» , где собираются только участвующие в иллюзионном номере.

Что такое выступление фокусника? Демонстрация ловкости и изобретательности. Фокусник как бы говорит зрителям: сейчас я вас буду обманывать, ловите меня, а зрители ему отвечают: сейчас мы тебя поймаем. И начинается игра, требующая от обеих сторон внимания. Но зрителей сотни, а фокусник один, и победа непременно должна быть на его стороне, вот почему его аппаратура должна быть всегда в безукоризненном состоянии, должна работать безотказно.

Но этого мало, фокусник обязательно должен обладать актерским дарованием, чтобы в нужный момент суметь отвлечь внимание зрителя от производимых манипуляций, да так, чтобы сам зритель был уверен, что он все время внимательно следит за показываемыми опытами. Тогда никакие мальчишки не опасны: пущенные по ложному следу, они будут разоблачать как раз то, что фокусник и сам рад разоблачить.

Ну, а если кто-нибудь действительно догадается, как делается фокус, и разоблачит его? И это не очень страшно, тогда следует превратить фокус в шутку и сделать вид, что ты и сам хотел такого разоблачения. Но обязательно следует понять, что послужило причиной разоблачения, и устранить эту причину, иначе все фокусы могут быть разгаданы.

Цирк встает рано и засыпает поздно. Уже давно ушли зрители, погасли яркие люстры, униформисты, сменив нарядные мундиры на халаты, закрыли чехлом барьер. В пустынных коридорах горят синие дежурные лампочки. При их свете причудливо выглядят сложенные у стен лестницы, шесты, табуреты, обручи, клетки и другие предметы, какие можно увидеть только за кулисами цирка. На конюшне - та же тишина и полумрак. В полутьме атласно лоснятся холеные спины и бока цирковых лошадей.

А с манежа все еще доносятся голоса. Там собрались все участники иллюзионного номера. В эти ночные часы, когда ничто не мешает работе, и никто не видит ее, идет отработка трюков, репетиция новых. По многу раз повторяется одно и то же.
Коснувшись быта циркового коллектива, надо рассказать и о том, как происходит переезд из одного цирка в другой.

Особенность системы государственных цирков заставляет артистов вести «жизнь на колесах», передвигаться по конвейеру из города в город. Один месяц, например, артисты выступают в Москве, второй - в Саратове, третий - в Риге и так далее.
В старые времена артист цирка также передвигался по стране. Но цель этих переездов была другая: искали лучшего заработка.

Обычно под вечер на дороге, по которой обыкновенно проезжали на базар крестьянские возы, показывалось несколько пестро размалеванных повозок. Их везли лошади, покрытые разноцветными попонами. Шел человек, неся на плече мартышку в красном жилете и синей шапочке. Женщина, одетая ярко, как цыганка, била в бубен. Последним двигался фургон, стенки которого со всех четырех сторон были сделаны из железных прутьев. Там сидели, жмурясь и потягиваясь, огромные ржаво-желтые кошки.

- Тигры!
Свистя и улюлюкая, бежали за фургоном мальчишки. Открывались окна в домах, приподнимались занавески. В ужасе крестились старухи.

Утром на базарной площади раскидывался брезентовый шатер шапито. На заборах пестрели афиши. Они извещали о том, что с дозволения начальства будет показано большое цирковое представление, в котором примут участие акробаты, фокусники и дрессированные животные.

Теперь таких цирков нет, а раньше их много было на Руси. По всей стране разъезжали повозки бродячих цирковых трупп. В домиках на колесах люди рождались, жили, умирали. Нужно было очень любить свое искусство, чтобы стойко переносить все невзгоды такой жизни.

Конвейерная система работы советских цирков предусматривает не только плановое обслуживание зрителей, но и повышение художественного качества цирковых номеров. Тот или иной номер не просто включается в конвейер, а заново ставится и оформляется, для него пишется специальная музыка. Во время гастролей артисту выплачиваются командировочные и квартирные. На вокзалах его встречают и провожают экспедиторы. Артист живет в гостиницах, общежитиях, созданных при крупнейших цирках, или ему снимают комнаты в квартирах.

В Ленинграде, например, под общежитие передана бывшая квартира владельца петербургского цирка Чинизелли. По сути дела, это своеобразная гостиница с отдельными для каждой семьи комнатами, душевыми, столовой, удобная тем, что она находится под одной крышей с производственной площадкой - манежем. Ниже этажом, рядом с гардеробными, расположен красный уголок, где артисты проводят время в часы представлений. Здесь есть газеты и журналы, шашки, домино, телевизор.
Должность директора в передвижном цирке, не путать с владельцем, в то время, чисто номинальная. Он может исполнять в цирке обязанности не только билетера, но и контролера, кассира, униформиста, быть даже берейтором, помогать, как в цирке Чинизелли, дрессировать лошадей.

Закулисная часть цирка строилась так, чтобы лошади оказались в самых благоприятных условиях. Да и называлась закулисная часть «конюшней». Слово укрепилось в цирке прочно. И если кто-нибудь показывал свой номер неудачно, публика кричала ему: «На конюшню!» Кстати, и нынешний артист зачастую употребляет слово «конюшня» вместо того, чтобы сказать «закулисная часть». Такова сила традиции.

В цирковом мире хорошо известен такой случай. В одном из цирков выступал со слонами дрессировщик Росси. Мало кто знает, что слоны очень быстро привязываются к тем, кто за ними ухаживает, кормит, но в то же время и злопамятны. Как-то, старик рабочий, ухаживающий за ними, заболел, и к ним взяли другого служителя - молодого парня. Ему объяснили, как надо обходиться с животными, и сказали, что если почему-либо хочешь слона наказать, нужно дернуть его специальным крючком за ухо (это у слона самое чувствительное место).
 
Новый рабочий оказался человеком грубым и жестоким. Слонов он не любил и мучил их, дергая за уши чаще, чем нужно. Об этом в цирке знали, но никто не считал необходимым вмешиваться. В цирке не принято вмешиваться в дела других номеров. На протесты других служащих рабочий не обращал внимания. Развязка произошла в день отъезда Росси. В вагоне, куда грузили слонов, кто-то вдруг обнаружил на полу лужу крови. Человек страшно испугался, выбежал из вагона и позвал людей. Пришел Росси. Он сразу понял, в чем дело. Оказывается, когда рабочий находился в вагоне, один из слонов прижал его к стенке и раздавил. Дерево, железные перекладины - все было погнуто: с такой силой животное придавило к стенке вагона своего недруга.
 
А между тем слоны по своей натуре - животные добродушные и покладистые. Странно, но этакая махина очень боится мышей. Если слон увидит крошечную мышь, он может сорваться с цепи. Поэтому, когда слоны находятся в цирке, нужно следить, чтобы там не было ни крыс, ни мышей.

Дрессировка в цирке занимает особое место. Это один из ведущих жанров циркового искусства.

Каждый дрессировщик хорошо знает, что большинство хищников пригодно для дрессировки лишь до определенного возраста, после наступления, которого звери становятся непослушными, дерзкими и, следовательно, неизмеримо более опасными.
По воспоминаниям прославленного укротителя Б. Эдера, среди наставлений, которые он давал своим ученикам, было: «…При большом составе зверей дрессировщик должен легко и свободно держаться в клетке. Не следует злоупотреблять «красивыми позами», чем нередко грешат молодые артисты, ; все должно быть естественно, без ненужного пафоса, звери действуют точно и четко, зрители спокойно смотрят сложнейшие комбинации в номере».

Иногда самый хищный, дикий и злобный зверь «терпит» присутствие человека-дрессировщика в одной клетке с собой, но только до тех пор, пока человек не заставляет зверя выполнять свою волю. Когда же зверь почувствует, что человек хочет стать «хозяином», неизбежно начинается борьба. Если у дрессировщика сильная воля, зверь подчиняется, и в дальнейшем подготовка быстрыми шагами подвигается вперед; но горе дрессировщику, если он проявит излишнюю мягкость, неуверенность или, еще хуже, даст понять зверю, что не претендует на права «хозяина»...

Тогда звери перестают чувствовать волю и силу человека, номер, если он был сделан раньше, распадается, звери, не обращая внимания на присутствие человека в клетке и не трогая его, шалят ; пока они молоды. Став старше, звери начинают ссориться между собой, и, не имея над ними власти, дрессировщик вынужден прибегать к помощи извне.

 Все это было у Эдера: в группе у него строжайшая дисциплина, каждый зверь сидит на своем месте и сходит с него только по вызову или разрешению дрессировщицы. Дрессировщик ни в коем случае не должен позволять своим зверям играть между собой в то время, когда он занят подготовкой реквизита для следующего трюка. Не таким путем следует добиваться непринужденности и изящества при демонстрации номера. Это недостаток, неумение подчинить себе зверей, работа по принципу: «делай что хочешь ; только не трогай меня!» Отсутствие дисциплины среди животных ; колоссальный недостаток номера.

Достаточно один-два раза не посадить на место, самовольно сошедшее с него животное ; будь то маленькая собачка или громадный лев, ; как это войдет у него в привычку, и надо иметь большой опыт и волю, чтобы вновь подчинить себе зверя. Основные причины, заставляющие каждого здравомыслящего дрессировщика поддерживать дисциплину в клетке, следующие: во-первых, пока зверь сидит на месте, он не мешает работе дрессировщика с другими животными, не отвлекает от них; во-вторых, зверь, самовольно разгуливающий во время работы по арене цирка, рассредоточивает внимание зрителей, отвлекает их от действий дрессировщика и демонстрации им очередного трюка.

И, наконец, зверь почти никогда не бросается на дрессировщика со своего основного места. Когда же зверь в движении, он в любой момент может кинуться на дрессировщика, тем более, если последний занят с другими животными. В чем состоит метод гуманной дрессировки, принятой в советском цирке? Это обучение животного определенным трюкам путем вкусопоощрения, основанное на учении академика И.П. Павлова. Советский дрессировщик ; терпеливый, волевой, строгий, но не жестокий учитель, который большую часть своего времени проводит со своими подчас непокорными, но все же любимыми учениками.

Меня с Борисом Афанасьевичем Эдером связывала долгая дружба. Это ; один из основоположников советской школы дрессировки хищных зверей. В юности он выступал как акробат, потом вольтижёр в полёте «4 Вайцман». Выступал как гимнаст в номере Сима «Римские кольца» и пластический акробат в номере Аузонио «Римские гладиаторы»; с Н. Никашидзе исполнял номер на рамке. После службы в Красной Армии Эдер возобновил этот номер; одновременно выступал как эквилибрист на перше (партнёр ; С. Богатков; по афише ; «Братья Эдер»).

В 1929 году Эдер с партнёром О. Беретто создал воздушно-гимнастический аттракцион «Полёт на аэроплане вокруг Эйфелевой башни» ; первый в советском цирке механический аттракцион с вращающимся аппаратом. На манеже устанавливалась 12-метровая модель Эйфелевой башни, на вершине которой помещалась штанга; на одном конце её крепился «аэроплан» с мотором внутри, а на другом ; трапеция; штанга приводилась во вращательное движение, а артисты в это время выполняли на трапеции различные трюки. Номер с успехом демонстрировался в крупнейших цирках страны.

Как дрессировщик Эдер впервые выступил в 1932, освоив в рекордно короткий срок работу с группой львов, приобретённых ЦУГЦ у немецкого укротителя К. Зембаха. Эдер отказался от методов так называемой  дикой дрессировки, основанной на запугивании животных. Дрессировка Э. строилась на основе вдумчивого изучения особенностей, повадок каждого зверя и на поисках индивидуального подхода к нему. В отличие от традиционной манеры укротителей, Эдер входил в клетку без оружия, без бича, со стэком в руках и спокойно, уверенно вступал в общение со своими питомцами. Основными приёмами были ласка, поощрение, он управлял животными с помощью точно разработанной системы жестов и голосовых интонаций (нежных, просительных, повелительных и т. д.).

Номера строились часто на сюжетной канве, он вносил в них юмор, шутки. Кроме львов, Эдер дрессировал леопардов, медведей (белых и бурых), тигров, страусов, слонов. Среди его лучших номеров: «Львы на карусели», «Львы у патефона», «Медведи-канатоходцы», аттракцион «Во льдах Арктики». Эдер демонстрировал сольные выступления зверей: хождение льва по бутылкам, катание на шаре, на лошади и др. Долголетней помощницей была его жена ; Тамара Николаевна  (до замужества ; Соловьёва), первоначально воздушная гимнастка.

Весь мир знает цирковую династию Дуровых, основанную 145 лет назад Владимиром Леонидовичем Дуровым.

Родился В.Л. Дуров 7 июля 1863 г. в Москве, в дворянской семье. Рано оставшийся без родителей Владимир вместе с младшим братом Анатолием воспитывался в семье своего крестного отца Н.З. Захарова. Он готовил их к военной карьере, с этой целью братья были отданы в Первую московскую гимназию - нечто вроде кадетского корпуса. Однако братья увлекались акробатикой, цирком, убегали на народные гулянья посмотреть выступления клоунов в балаганах.

В наказание их отправляли к бабушке во Вдовий дом, где началась их дружба с А.И. Куприным. Братья бегут в Тверь ; в бродячий цирк Ринальдо, проходят трудную школу актерства, осваивают все цирковые профессии - акробаты, жонглеры, клоуны. Им казалось, что именно здесь, в ярмарочном водовороте, в окружении народа, живет свобода духа и душа земли, на которой они родились. «Короли шутов, но не шуты королей», ; говорили о себе Дуровы.

Мечтой Дурова было построить собственный дом для зверей, поселить их там, в наиболее подходящих для каждого условиях, наблюдать, лечить, учить и показывать их искусство. В Москве на улице Старая Божедомка (в 1927 году она стала улицей Дурова) он покупает дом с садом и конюшней и в январе 1912 года открывает «Уголок Дурова». В этом доме он прожил всю оставшуюся жизнь, отсюда он уезжал на гастроли, здесь занимался научной работой, здесь и окончились его дни в 1934 году.

Дурову удалось создать учреждение, подобного которому нет в мире, поскольку здесь находился и «Театр Крошка», где выступали дрессированные животные, и обширный естественнонаучный музей, и научная лаборатория, в которой велись наблюдения за поведением животных, разрабатывались приемы дрессуры, читались для посетителей лекции о психологии животных. После смерти Дурова Уголок возглавила его жена Анна Игнатьевна. В молодости она была цирковой наездницей, а став женой и помощницей берет на себя все бытовые, хозяйственные и административные хлопоты по Уголку.

Уникальность аттракциона Дуровых состоит в том, что там работают не с одной определенной группой животных, например, хищники или собаки, а с различными видами: слоны, лошади, птицы, домашние животные и др.

Династия Дуровых подарила отечеству четырех народных артистов СССР: Юрия Владимировича, Владимира Григорьевича, Наталию Юрьевну и Льва Константиновича Дуровых.

Вспоминая о дрессировщике Дурове, не могу пройти мимо знаменитого русского силача А. Засса, который в начале своей цирковой карьеры работал в его номере ассистентом, а потом был воздушным гимнастом, занимался джигитовкой. Но все эти занятия не нашли отклика в его сердце. Александру хотелось стать настоящим артистом цирка, а больше всего силачом.

Несколько десятилетий с цирковых афиш многих стран не сходило имя русского атлета Александра Засса, выступавшего под псевдонимом Самсон. Удивителен был репертуар его силовых номеров: он носил по арене лошадь или пианино с пианисткой и танцовщицей, располагавшейся на крышке; ловил руками 90-килограммовое ядро, которое выстреливалось из цирковой пушки с расстояния 8 м; отрывал от пола и удерживал в зубах металлическую балку с сидящими на ее концах ассистентами; продев голень одной ноги в петлю каната, зафиксированного под самым куполом, держал в зубах платформу с пианино и пианисткой; лёжа голой спиной на доске, утыканной гвоздями, держал на груди камень весом в 500 кг, по которому желающие из публики били кувалдами; в знаменитом аттракционе «человек-снаряд» он ловил руками ассистентку, вылетавшую из жерла цирковой пушки и описывающую над ареной 12-метровую траекторию.

Выступления Александра Засса пользовались большой популярностью. Это объясняется не только оригинальными атлетическими номерами, но и тем, что он не был похож на многих силачей того времени, обладавших массивными фигурами и большим весом.

Его рост – 167,5 см, вес не превышал 80 кг, окружность грудной клетки при вдохе – 119 см, бицепсы – 41 см. Он любил говорить, что большие бицепсы не всегда являются показателем силы, так же как и большой живот не говорит о хорошем пищеварении. Главное – это сила воли, крепкие сухожилия и умение управлять своими мышцами.

Очень часто Самсону приходилось отвечать на вопрос, как он достиг такой силы. Обычно он отвечал, что это результат целенаправленной работы. Если проследить весь жизненный путь Засса, то можно увидеть, что состоял он из непрерывного, целеустремленного труда и строгого режима, позволявшее ему постоянно сохранять высокую работоспособность в условиях колоссальных физических нагрузок.

Около шестидесяти лет проработал Засс в цирке и почти сорок лет выступал с атлетическими номерами.

К сожалению после, Первой мировой войны, когда будучи солдатом на фронте, Засс раненым попал в плен и в Россию больше не вернулся. Но память о нем, о наших встречах в дореволюционных цирках всегда со мной.

Вот так незаметно, в своем повествовании, я пришел к таким близким моему сердцу цирковым атлетам и борцам.

В тридцатых годов уже наметилась тенденция к сокращению проведения борцовских чемпионатов в цирке. Спортивная борьба стала одним из видов спорта, где проводились свои чемпионаты. Из молодых атлетов можно вспомнить Плясулю, Шевченко, Беляковского и др. И конечно, «старая гвардия»: Иван Поддубный, Григорий Кащеев, который после революции ушел из спорта, а потом вновь вышел на помост. Наряду с борцовскими чемпионатами цирковые атлеты демонстрировали и силовые номера, которые с каждым годом становились все зрелищнее. И если со временем борьба совсем ушла из цирка, то силовые номера с успехом практикуются до сих пор.

Кто они знаменитые силачи прошлого?
Иван Поддубный «чемпион чемпионов», обладал большой физической силой. Следует заметить, что борцовский ковер он покинул в возрасте 50 лет. Не тренируясь специально в атлетических номерах, он мог, сгибая руки, опущенные вдоль тела, поднять на бицепсы 120 кг! Непросто у меня складывались с ним отношения, причем это началось давным-давно, еще с дореволюционных времен. Не всегда чисто боролся Иван Максимович, но никогда в этом не признавался, даже в разговоре один на один. Правда, допускал он это только на российских соревнованиях, за границей ни-ни. Репутация чемпиона мира дорогого стоила.

Есть такие приемы, которые со стороны и не увидишь, судья и тот не видит. Да и применял он их всегда против новичков, людей по природе сильных, но не владеющих техникой борьбы. Они и не знали, что можно, а что нельзя. Да и что, их слово, против слова самого Поддубного. Ведь очень сильный был человек, владел техникой, дай Бог каждому, ан нет, побыстрее и эффектнее хотелось закончить схватку. Вот и хитрил.

А новички со временем делались классными мастерами, и таких разговоров становилось все больше. Но вовремя остановился, да и охотников из народа с ним бороться стало значительно меньше. Кому охота при броске с двухметровой высоты грохнуться на помост.

О его предприимчивости ходили легенды. Еще до революции стал хозяином передвижного цирка, который гастролировал по центральной России, а основной рекламный трюк ; имя самого Поддубного. После Октября семнадцатого, о нем не было ничего слышно, даже думали, что он уехал за границу. Но, как только разрешили частное предпринимательство, во времена НЭПа, так тут же организовал частный цирк, набрал труппу и поехал зарабатывать деньги.

Конечно, все в рамках закона, но артисты, работавшие на него, жаловались, уж очень прижимистый оказался хозяин. В своем цирке выступал и сам, привлекая зрителей своей легендарной фамилией. Кстати, одно время его цирк работал в Туле и считался Тульским передвижным цирком. Закончился НЭП и Поддубный объявился в руководстве секции борьбы страны Советов, одновременно продолжая гастролировать с цирками, где продолжал участвовать в чемпионатах борцов.

Правда, к этому времени большинство первоклассных атлетов, с кем он соревновался до революции, уже оставили борцовский помост, кто по возрасту, кто оказался за границей, кто умер, но некоторые еще были в строю и могли составить неплохую команду.

Повезло Ивану Максимовичу и в годы репрессий, его не коснулся молох несправедливости, и он спокойно почивал на лаврах до своей мирной кончины. Правительство СССР высоко оценило труды Ивана Максимовича Поддубного, наградив его орденом.

Г. Кащеев громадной силы был человек. Почти в сажень ростом (218 см), будь он иностранец, зарабатывал бы большие деньги, потому что силой он превосходил всех иностранных великанов. В 1906 году он впервые встретился с борцами мирового класса. Подружился с Заикиным, который помог ему выйти на большую арену. Вскоре Кащеев клал на лопатки всех именитых силачей, а в 1908 году вместе с Поддубным и Заикиным едет в Париж на Всемирный чемпионат. С победой возвратились наши богатыри на родину.

Казалось бы, что теперь и началась настоящая борцовская карьера Кащеева, но он все-таки бросил все и уехал к себе в деревню.

Можно признать, что не пришлые профессионалы облагородили искусство цирка. Свершилось это благодаря жадному любопытству цирковых артистов ко всему новому. Именно их неуемная самообучаемость, умение все перерабатывать на пользу своего мастерства, подняли цирк на уровень высокого искусства.

Одно время среди искусствоведов бытовало мнение, противопоставляющее цирк и театр и отрицающее образную природу циркового искусства. По-моему лучший ответ по этому поводу дал выдающийся русский писатель А.И. Куприн, который на тридцатилетие цирковой деятельности Лазаренко написал: «…Милый Лазаренко! Прыгай, остри, смейся, паясничай. Твой труд любит и чопорный партер, и шумная галерка. А больше всего любят дети. И, черт побери того, кто твое искусство поставит ниже всякого другого. Оно вечно!».

Цирк был, есть и остается своеобразным отображением, выражением действительности в ее идеях, ритмах, красках, дыхании. Так было, так, надеюсь, и будет. «Сегодня и ежедневно», по стародавней цирковой присказке. Сегодня и ежедневно.

В цирковом искусстве много жанров, много замечательных артистов, и потребуется отдельная книга, чтобы рассказать обо всех, с кем мне пришлось встречаться и работать. В первую очередь, хотелось рассказать о моих старых друзьях, которые оказали мне помощь в трудную минуту, когда я вернулся из заключения и работал в качестве уполномоченного Гастрольбюро.

Некоторые, особенно молодые, а теперь уже очень известные, кому я помогал в начале их цирковой деятельности, когда был директором, побоялись поддерживать со мной отношения. Но, по прошествии стольких лет, в памяти остается в основном только хорошее, и теперь я с удовольствием смотрю их замечательные трюки и горжусь, что в их достижениях пусть маленькая, но все же есть и моя заслуга.
 

  (ФОТО)
Директор цирка Вальтер М.А. 1935 г.               

 (ФОТО)
Иллюзионист Эмиль Кио

  (ФОТО)
Клоунская труппа В. Габро

 (ФОТО)
Клоун-дрессировщик.
 
(ФОТО)
Арт. К. Закс

  (ФОТО)
Музыкальный клоунский дуэт «Бим-Бом)
И.С. Радунский и М.А. Станевский

 (ФОТО)
Конная труппа под управлением В. Труцци.
Арт-ка В. Лещинская

  (ФОТО)
Конная труппа цирка Чинизелли арт. Н. Демьянов
 
(ФОТО)
Руководитель труппы В. Труцци

 (ФОТО)
Дрессировщик-клоун Арт. В. Дуров

 (ФОТО)
Грим-уборная передвижного цирка

  (ФОТО)
П. Тарахно и «Карандаш» (М. Румянцев)
 
(ФОТО)
Афиша аттракциона Дуровых




Глава 11. Арест, следствие, «суд»

Казалась, ничего не предвещало для меня беды. Как тогда говорили, ответственный работник областного масштаба. Интересная работа, которой я посвятил всю жизнь, прекрасная семья, в которой взаимно процветают любовь и гармония, материальный достаток, уважение окружающих и все такое прочее. Живи и радуйся. Однако беда всегда приходит неожиданно. Конечно, тревожное чувство возникло давно, когда в конце двадцатых начались аресты, оппозиционеров-оппортунистов всех мастей явных и неявных и прочих неугодных власти по каким либо причинам.

Да, Россия выбирает героев, она же их и убирает. Все ; в нужный момент. Молодцы-удальцы красные генералы и командиры были максимально востребованы наставшим временем в своей молодой стране. Их ждали все: Сталин, стоявший во главе партии и государства и готовившийся к трудной войне, подходящая идеология, озвученная, в первую очередь, через советскую прессу, которая оттачивала свое мастерство через блестящие репортажи судебных процессов против врагов народа. Мелкие партийные функционеры и рядовые члены, чтобы сначала почесать языки на партсобраниях, а потом, замерев от страха, шептаться с женой под одеялом и долго каяться в своих антипартийных колебаниях, и наконец, толпа, уже выстроившаяся дружными рядами и ждущая клича.

Что такое История? Она есть не прошлое и также не будущее. Она ; длящееся Сейчас. Она присутствует в каждом мгновении, которое катится, катится… Только Сейчас все и происходит ; возникает проблема, и тем самым принимается решение; момент преступления становится моментом наказания, Вы за завтраком думаете: «Пожалуй, пойду», ; и становитесь Историей.

Так же, как многие другие после ареста, я попал в «предвариловку» УНКВД, что в Садовом переулке.

После сравнительно недолгого ожидания меня привели к начальнику отделения Особого отдела Краснову, который, оглядев с ног до головы, спросил презрительно, фамилию, имя и отчество и с растяжкой сквозь зубы процедил:
; Так… Михаил? Вот ты-то нам и нужен. Теперь расскажешь о своих контрреволюционных преступлениях.

; Не чувствую за собой не только преступлений, но даже и мыслей против Советского государства, ; ответил я, ; и даже если есть какие-то материалы, то они наверняка извращены или представляют собой наговор и клевету. Достаточно будет их тщательно и объективно проверить, чтобы установить мою невиновность  в каких-либо преступных действиях или высказываниях.

При этих словах Краснов неожиданно преобразился. Сделав звероподобное лицо, выругавшись матерно, прошипел:
; Вот погниешь у нас некоторое время, тогда сам все напишешь.
Он нажал кнопку звонка. Конвоиры вывели меня во двор управления, где уже стоял «черный ворон». Крытый кузов внутри разделен на тесные глухие кабинки-одиночки. Но прежде чем меня втиснули в одну из них, с полчаса я пролежал ничком на холодном асфальте двора, с завернутым на голову пальто, пока не привели еще арестованных. Потом всех быстро погрузили в машину и повезли в тюрьму.
 
Перед арестом 1937 г.
Потрясение от ареста было настолько велико, что первые сутки я был в ступоре почти, не реагируя на происходящее вокруг меня. Единственная мысль, которая терзала меня, – почему я, это не могло случиться со мной, за что…? Ничего в голову не приходило, что бы хоть как-то объяснить случившееся.
Я вспомнил свой арест.

В квартире была тишина, все спали, а я уже какой день больше трех-четырех часов в сутки не мог заснуть. Ожидание ареста, ожидание чего-то непоправимого не позволяло вздохнуть полной грудью, почувствовать себя вольным, сильным и уверенным человеком. Это тревожное чувство не покидало меня последние два-три месяца, когда начались массовые аресты партийных и советских работников в Туле и области. Причем аресты коснулись не только гражданских лиц, но были задержаны и высокопоставленные сотрудники городской милиции, но и некоторые работники областного управления НКВД, реализовавшие так называемые «ежовые рукавицы» в Туле. А спустя какое-то время и сам бывший народный комиссар внутренних дел и экс-любимчик Сталина, Николай Иванович Ежов, тоже был арестован. На следствии, длившемся всего две недели, он все подписал, знал методы допроса в НКВД, и был расстрелян в подвале своего родного ведомства на Лубянке. Слишком много знал.
«Мавр сделал свое дело, мавр может уходить», ; вспомнилось мне откуда-то. «Классика жанра при зачистке неугодных свидетелей», ; опять это услышанная где-то фраза подумал я.

Уже светало и, хотя солнце еще не вышло, чувствовалось, что день будет ясный.
; Сейчас, наверно около пяти утра, а может меньше, ; настенные часы были за спиной, и достаточно было только повернуться назад, но мной овладела такая апатия, что это движение было просто не под силу.

 ; Ладно, а почему они идут через двор, а не через подъезд? Наверное, за понятыми. Это ко мне, ; подумалось внезапно ясно.
; Паня проснись, ; я негромко окликнул жену, которая прикорнула на кушетке под тонким одеялом. Она тут же подняла голову, как будто только и ждала, что я позову ее. 

; Разбуди ребят и оденьтесь. По-моему у нас сейчас будут гости.
; Кто?
Я спросил просто так, по инерции, прекрасно зная, кто стоял за дверью, видел из окна столовой, как трое в военной форме шли по двору к черному ходу.
; Они, что без машины, ; подумалось мне, ; а может на пролетке. Хотя сейчас уже не конец двадцатых и не начало тридцатых годов, когда чекисты ездили на аресты на пролетках и редко на машинах. Мысли текли гладко, ровно, не было никакой паники, волнения. Это ко мне. Ну и хорошо! Наконец-то! Уже почти всех старых знакомых, по тульскому гарнизону, по губисполкому забрали, а я ; на свободе.
Про себя усмехнулся: Может люди еще за провокатора примут? Дожили, человек чувствует себя виноватым, если еще не арестован.

; Проверка документов, ; услышал спокойный ответ на свой вопрос. ; Откройте!
Вошли трое: молодые, неприметные в шинелях. И женщина с растерянным лицом.
Где-то я видел ее… Ах, да, это же дворник! «Касина В.Г.», как будет значиться в протоколе.

; Кто Вы? ; спросил один из военных.
; Я ; Вальтер Михаил Александрович.

; Вы-то нам и нужны… Вот ордер на арест, ознакомьтесь.
…Двадцать лет спустя, во времена хрущевской «оттепели», мне удалось познакомиться с некоторыми документами моего дела, с так называемыми процедурными документами, так как я пытался получить обратно принадлежащие мне и конфискованные при обыске некоторые личные вещи: именной «Браунинг», спортивные жетоны и медали, фотографии и т.п.

В Приемной управления КГБ, что в Садовом переулке 1, я держал в руках этот ордер из «Дела № 1559», по которому проходили три человека, я и еще двое моих бывших сослуживца по армии. Даже спустя столько лет не хочу называть их фамилии, ведь именно по их показаниям я был обвинен в преступлении, которого не совершал. Как были получены эти показания, я не знаю, добровольно или под принуждением да честно говоря, и не хочу знать. Главное, что во время очных ставок они подтвердили, что говорили на допросах у следователя.

Подтвердили свою ложь, избегая смотреть мне в глаза. Бог им судья!
Очень солидно выглядел лист плотной глянцевой бумаги, заполненный четким писарским почерком фиолетовыми чернилами (орфографию и стиль сохраняю во всех документах):

«СССР
Народный Комиссариат Внутренних Дел
Ордер № 456
Выдан лейтенанту госбезопасности Кошкину Н.Ф. и лейтенанту госбезопасности Фролову А.М.
на производство: Ареста и обыска
ВАЛЬТЕРА Михаила Александровича:
Тула, ул. Пушкинская, д. 29, кв. 15.
Начальник Тульского управления НКВД Лебедев.
Санкционировал арест заместитель прокурора Трошин
Вот так, росчерком пера, сделали из обычного, нормального человека ; АС .
«Постановление» (на арест)

Гор. Тула. 1937 года, апреля «5» дня. Я, заместитель начальника 3 отделения 5 отдела Управления НКВД СССР по Тульской области капитан госбезопасности Мокров, рассмотрев поступившие в НКВД СССР материалы о преступной деятельности Вальтера Михаила Александровича, 1887 г. рождения, уроженца г. Варшавы, русского, гражданина СССР.

НАШЕЛ:
Вальтер, являясь участником троцкистской антисоветской группы из числа командиров Красной Армии занимался контрреволюционной  пропагандой среди бойцов. Совместно со своими единомышленниками возводил клеветнические измышления на советскую действительность. …На основании изложенного
ПОСТАНОВИЛ:

Вальтера Михаила Александровича подвергнуть аресту и обыску.
Пятого апреля кто-то, вероятно, тот же Лебедев ; «утвердил» этот документ. Шестого апреля «Постановление» было «санкционировано» тем же замом прокурора.
Мокров оформляет и «ПОСТАНОВЛЕНИЕ (об избрании меры пресечения)»: «Я, Мокров, НАШЕЛ»: И тут же ПОСТАНОВИЛ: мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда Вальтера М.А. избрать содержание под стражей».

Документ завизирован начальником 3 отделения 5 отдела Управления НКВД СССР по Тульской области капитаном госбезопасности Ушаковым и начальником 5 отдела капитаном госбезопасности Свиридовым.

Обыск продолжался 4 часа. Дома хранилось много документов, фотографий, личных писем, некоторые из которых были на иностранных языках. В первую очередь искали политическую литературу, газеты, где бы были статьи уже осужденных к тому времени Троцкого, Бухарина, Зиновьева и др. Все, что было связано со спортом, работой в цирке, письма, датированные до семнадцатого года не трогали, а все, что касалось моей службы в армии в двадцатых годах, чекисты внимательно изучали и если находили кое-что интересное, с их точки зрения, вносили в опись обыска. Особенно их интересовала переписка с моими товарищами по армии.

Как я понял позже, в письмах искали следы или хотя бы намеки на военный заговор среди комсостава Красной Армии. Но с момента моего увольнения из армии прошло восемь лет, и за это время, я уже почти растерял из виду всех своих знакомых сослуживцев. А вот старые газеты конца двадцатых и начала тридцатых годов, где в то время свободно печали статьи сегодняшних «врагов народа» Бухарина, Зиновьева и прочих, внимательно изучили и включили в опись обыска. Потом аккуратно подшили к следственному делу.

Старые газеты, а у кого их не было в качестве оберточной бумаги для хранения вещей в гардеробе? Или просто несколько старых газет завалились за буфет. Я пытался объяснить всю обыденность их находок, но меня никто не слушал.

Наконец, обыск закончился. Получилось 73 пункта изъятых вещей, в том числе моя личная переписка с братьями и сестрой, семейные и сделанные во время военной службы фотографии, немногочисленные украшения моей жены, почти все деньги, которые находились на тот момент дома, оставили пятнадцать рублей по пять рублей на каждого члена семьи, наградной пистолет с сереб