Пастух колхозного стада.
Планируя работы на лето 43-го года, правление предложило маме определить меня пастухом колхозного стада. Мы согласились.
В детстве дедушка говорил: «Эдик, учись играть на пианино, будешь пастухом». Мама показала мне, где какие ноты на клавишах и на нотной бумаге, и на этом курс обучения был завершен. Моцарт из меня не получился, и пророчество дедушки сбылось.
В стаде было 34 коровы, вместе с годовалыми телятами. Пасли мы вдвоем с мальчиком, который был моложе меня года на два. Пропасли мы стадо от первого и до последнего дня.
Начали пасти со скотного двора у деревни, как только с полей сошел снег и появились зеленые озимые хлеба, – начали «пасти по озими». Целый день приходится месить оттаивающую землю, раскисшее поле; в околках еще снег и вода. Я не помню, какая в это время на мне было обувь. В сухую погоду мы пасли в лаптях, которые сами плели. Кто-то этому нас научил. По сухой погоде это очень удобная обувь, но видно и в сырость выручали. По крайней мере, я не помню ужаса сырых ног, если они и были мокрые, я не запомнил этого, как удручающе особенного. Как-то не запоминается мне плохое, не симметричные у меня мозги, только хорошее в памяти остается. Может быть, не живу я в холодные дождливо – снежные осенние дни и в затяжные дождливо снежные весенние дни. Я, приспособившись, их переживаю, и зимой, нагружая соломой сани в пургу, я не помню унынья – я помню борьбу. А живу я только в яркие солнечные летние дни и в яркие солнечные зимние дни.
1 Мая начинается как бы официальное лето. Колхоз устраивает праздничный обед с куском свинины в отваренной картошке. После праздника бригады отправляются на свои полевые станы. Отправляется на летний скотный двор и все колхозное стадо: коровы, овцы, свиньи, молодняк. По словам местных, до летнего лагеря 9 километров, но, судя по карте, все расстояния местные увеличивают раза в полтора, так что и про расстояние от Асино до Беловодовки они говорили, что это свыше 100 км.
Лагерь устроен на высоком берегу громадного лога. Другого берега лога не видно – он сливается с лесом другого берега, и тайга простирается до горизонта. Торец лога смыкается с долиной Кии.
Между высоким берегом, на котором мы расположены, и тайгой на дне лога сенокосные луга, луг выходит на наш высокий берег, а на высоком берегу в километре от лагеря одинокая лиственница. Наверху поля и околки. Место такое красивое, что я пытался зимой по памяти его нарисовать. Но не получилось.
Летний скотный двор – это огороженные площадки, где грязь перемешана с навозом и есть навес, чтобы скотина могла спрятаться от дождя и позднего или раннего снега, но, главным образом, для дойки коров во время дождя.
Для колхозников рядом с загонами были баня и дом. Дом продолговатый со сплошными общими нарами вдоль одной стены, достаточно большими для размещения на них всех работников, спящих на нарах вповалку, не раздеваясь. Под нарами, под своим местом мы хранили приготовленные с вечера дровишки, чтобы утром на костерке быстро приготовить еду. Каждому скотнику в счет трудодней выдавали какое-то количество муки, а на повозке, которая приезжала за бидонами с надоенным колхозным молоком, каждое утро привозили из деревни домашние харчи; мне – молоко и хлеб. Мы с напарником из муки каждый себе в своем ведре варили затируху – разболтанную в воде муку. Валик пишет, что и картошку иногда варили. Тратили ли муку на затируху взрослые колхозники, не знаю, не интересовался. Я был сыт.
Только один раз, мы попользовались колхозным добром, – это был день кастрации. Приехал фельдшер из района, проделал операции и всем, кто был на стане, дали по несколько штук бараньих, свиных и бычьих яиц. Яйца мы сварили. По виду они напоминают рыбную икру, а по вкусу мясо с привкусом почек, т.е. вкусно. Яйца нельзя было сохранить и увезти, поэтому и раздали.
Не запрещали ранней весной искать в оттаявшей земле, оставшуюся с осени неубранной, колхозную картошку. Ее тоже невозможно сохранить и увезти. Тетя Кира напекла из этой картошки чудесные белые булочки по виду как сдобные – с завитушками и румяные, а по вкусу нам тоже, видно, понравились – особенностей не запомнилось.
А вот собранное на токах после зимы зерно, выпавшее из колосьев, когда снопы таскали от скирды к сложке, отбирали на входе в деревню, отлавливая тех, кто покусился на колхозное добро. По всей стране были организованы школьники для сбора колосков, но в Беловодовке я не видел школьников, вероятно, были только начальные классы, старших учеников в соседних домах я не видел, а организовать неорганизованных было невозможно. Несмотря на запрет, все, в том числе и мы, ходили на тока искать в соломе зернышки, потому что за это не сажали, а только отбирали набранное, и отчитывались ими, как организованно собранными. Нам тоже что-то доставалось. Не всех удавалось отловить, да и не старались отлавливать – так, только для порядка. Зерно-то все равно пропавшее – не соберем мы, так перепашут его и все. Видел я кучку отобранного зерна – с полмешка на весь колхоз.
А с милиции требовали выявления хищений, чтоб доказывали, что недаром хлеб едят. Дело было зимой, я был на работе. Валик пошел за водой к колодцу в логу, метров за двести от дома. Возвращаясь, он из избы услышал громкий крик тети Киры и причитания, как по покойнику. Посредине избы стояло полмешка муки. Тетя Кира металась по избе: «С голоду помрем! Это на трудодни получено! Не губите!» Вооруженные люди молча делали обыск, но ничего кроме этого мешка с мукой, намолоченной из зерна, полученного на трудодни, не нашли и оставили хозяев в покое.
В самой деревне милиции не было, это делала рейд по деревням районная милиция
Коллектив на скотном дворе в основном женский. Женщины и молодухи. Телятницы, доярки. Я не помню, кто пас свиней и телят, а вот старик, который пас овец – запомнился.
В бане этот дед моется по-богатырски.
Баня натоплена так, что все дерево в бане раскалилось и высохло – «аж звенит». Старик залезает на верхнюю полку и командует: «Поддай». Мы плещем на камни воду. Сухой пар обжигает, мы не можем привстать и моемся на полу, а он хлещет себя веником на верхней полке. Мы тоже хлещем себя веником, но на самой нижней ступеньке. После того, как дед отберет с камней первый жар, в баню идут женщины, ну а мы мылись попутно с дедом, как довески.
Между тем, еще интересней, чем в бане, дед был на поле со своими овцами.
Раннее утро. Наши коровы, утоляя первый голод, мирно выщипывают траву в стерне. Мы тихонько идем за ними. Издали послышалось блеяние овец, но их еще не видно, еще не ясно, откуда они появятся. Вскоре из-за одного из дальних околков показываются и овцы. Они идут плотной толпой, низко нагнув голову, и почти касаясь друг друга. Быстро – быстро семеня ногами, овцы почти бегут, не поднимая головы, и на ходу хватают траву. За ними громадными шагами спокойно идет высоченный дед с большим посохом и в такт своим шагам и посоху гудит басом: «Кудааа, кудааа?», за дедом бежит внук лет одиннадцати. Я не видел и не представляю, как они эту отару бегущих с опущенной головой овец, в конце концов, останавливают и поворачивают к скотному двору.
Милое дело, как нам казалось, пасти коров.
Разнообразя этот труд, мы разнообразили орудия труда. То это был длинный настоящий пастуший кнут, который мы свивали себе изо льна или конопли, то это были короткие кнуты, с которыми мы бегали за коровами, нахлестывая их с близкого расстояния. Порой мы пасли, вооружившись палкой, которую бросали в провинившуюся корову, стараясь попасть по рогам или по ногам. Длинным пастушьим кнутом мы так овладели, что могли на достигаемом расстоянии срезать верхушку иван-чая при этом громко, как выстрел, хлопнуть.
Мы стараемся выбрать место, где хорошая трава и, если погода теплая, но не слишком жаркая, то коровы старательно ее выедают, пока вожакам стада не надоест это пастбище. В нашем стаде были три блудливые коровы, даже имена их помню. Это Валька, Манька и Рыжуха.
Почему Рыжуха, не понятно – она вроде и не рыжая совсем, а скорей каштановая, но видно теленочком была рыженькая. Эта корова крупная спокойная, но из вожаков. Манька из себя не видная, не крупная, но самая беспокойная – вроде как бы все время голодная. Ну, так ешь. Так нет, ей куда-то все время надо, и в результате, когда пригоняем коров в лагерь, у всех бока полные, а у нее хоть чуть-чуть, но впалый. Однако доярка этой коровы нам не выговаривает, зная ее характер. Валька – красавица, почти белая, как и Рыжуха крупная и кажется спокойной, но корову, которая стала на ее пути, может и рогами поддеть. Т.е. претендует на роль настоящего вожака.
Пока коровы спокойно пасутся, мы не стоим и не лежим, смотря на них, – мы играем. Во что? Да уж находили во что, лишь одним глазом посматривая на стадо.
Но вот мы видим, что стадо пошло. Впереди три вожака. Кричишь поочередно в том порядке, в котором идут заводилы: «Манька, куда? Мать твою так, перетак…», Манька отходит в сторону, пропуская Рыжуху, и начинает щипать траву. «Рыжуха, так тебя перетак…. Куда?» Рыжуха уступает тропу Вальке. Когда и Вальку остановишь, все стадо собирается около них и начинает мирно пастись, пока кому-либо из вожаков не придет идея вновь куда-либо двинуться.
Предыдущие пастухи приучили коров слушаться только мата. Если по отношению к людям мат – это выражение крайних чувств, – и походя, им на скотном дворе не злоупотребляли, то по отношению к коровам сдерживающих мотивов нет и выразить свою досаду по поводу их поведения можно, не стесняясь. Так и приучили. Между прочим, сейчас некоторые писатели и артисты, ради денег, зарабатываемых на дешевой популярности среди специфичной средне денежной публики, очень даже, нецензурщиной злоупотребляют (как среди коров). Для коров слова не имеют содержания. Их приучили повиноваться такому сочетанию звуков. Без привычного сочетания звуков, можешь кричать сколько тебе угодно, надрывая горло, – коровы будут идти своим путем.
В этой связи вспомнилось исключительное атмосферное явление, которое мне довелось наблюдать.
Мы со стадом отошли далеко от лагеря. За полями и околками его не было видно. Я не могу сказать, какое расстояние было до лагеря, но не одна сотня метров – пожалуй, с километр, а мы слышали спокойные разговоры между собой доярок, позвякивание ведер, как будто они были рядом. Было слышно каждое спокойно сказанное слово. Мы были поражены до крайности, но стадом управляли, используя привычную для коров коровью лексику.
Когда же мы под вечер вернулись в лагерь, девушки – доярки, с некоторым удивлением сказали: «Эдик, а мы думали, что ты не материшься». Я среди людей и не матерился – в моем представлении, материться было стыдно.
Если у коров появилось очередное желание к перемене мест, а мы, заигравшись, этого не заметили, то коровы скрывались за каким-либо из околков, и обнаружить их бывает порой не легко. Но, обычно мы догадываемся, что они направились к ближайшему полевому стану грызть у крыльца избы землю, обильно смоченную мочой, выходящими ночью на крыльцо мужчинами. У крыльца с обеих сторон коровы выгрызли уже ямы, а т.к. земля просолилась у крыльца и под домом, то они становятся на колени, чтобы добраться до нее. Травоядным нужна соль. Не знаю, как в мирное время, но при нас соли им не давали.
А однажды наши коровы улепетнули от нас через лог в соседний район, но обошлось – по следам на дороге поняли, куда они от нас скрылись и нашли их в чужой деревне, по которой они разбрелись. Чтобы собрать их в стадо, пришлось прочесать всю деревню. Домой гнали их бегом, не обращая внимания на впалые их бока. Нам всегда удавалось пригнать их к дойке вовремя. Хотя не однажды нам приходилось их искать. Коровы находили момент, когда мы отвлекались от присмотра за стадом. То игра, то забава, то малина, то смородина. Ягод, для того чтобы набрать, было мало, но достаточно, чтобы поесть. Мы постоянно рыскали в поисках еды или забавы. Когда ранней весной наступил сезон гнездования маленьких птичек, мы два раза набрали по миске крошечных яичек.
Зимой мы с Валиком поймали несколько маленьких птичек, сварили суп и съели их. Местные удивились: разве птичек едят? А сами едят яички этих птичек, хотя белок этих яичек и после приготовления прозрачный, как студень. Я удивился, но ел.
Более безобидной с позиции охраны природы, были наши нападения на гнезда крупных птиц: рябчиков, куропаток, тетерок.
Тот, кто заметит слетевшую с гнезда птицу, замечает место и на следующий день приходит с капканом. Большую часть яиц снимает сразу, до постановки капкана, а затем с птицей и остальные, если они не разбились капканом, при поимке птицы.
В разгар лета, когда появился овод, на коров почти каждый день, как говорили, нападал «бзык».
При появлении звука летящего овода, первыми начинают проявлять беспокойство годовалые телята. Они поднимают хвост трубой и бросаются в бег вокруг стада, а затем и все стадо срывается с места и устремляется к ближайшему околку, где животные забираются в чащу и ветками, как бы, соскабливают с себя насекомых. Панику в стаде можно вызвать искусственно, если подойти к стаду и имитировать звук летящего овода: «Бззз…». Отсюда и название: «Бзык напал».
Разнообразя свою жизнь, а заодно и пастбища для коров, мы для интереса иногда пасли не только среди полей.
В глубине лога, у ручья, на котором стояла мельница, среди тайги был небольшой сенокосный луг; мы раза два – три гоняли стадо туда. Я в пруду перед плотиной купался, ради этого к мельнице и гоняли, У Беловодовки купаться негде, так что неудивительно, что солдаты, призванные из таких деревень, не умели плавать, и мальчик, с которым я пас, плавать не умел, я видел его удивление тому, что я плыву. От нашего лагеря на этот луг дороги не было, через тайгу скотиной туда был протоптан широкий путь, т.е. не было травы, кустов и подлеска. Путь этот там и сям был завален иногда громадными стволами, обойти которые было очень трудно т.к. кругом была тайга.
Так вот, эти наши колхозные коровы нисколько не были смущены этими завалами и, смотря по тому, что удобнее для той или другой особы, или с ревом перелезают через ствол, иногда буквально переваливаясь животом, или становятся на колени и пролезают под стволом. Мы их не гнали – коровам самим, видно, было интересно сходить на новое место.
Зимой мы с Валиком были на мельнице, и заглянули туда, где работает мельничное колесо – картина феерическая. На дворе лютый мороз, а здесь в укрытии от ветра и снега живая вода бежит по лотку и крутит это колесо в сказочно красивом убранстве громадных сосулек, намерзших на потолке, стенах и на всем, что не движется.
Один из эпизодов нашей пастушьей жизни оставил не только невидимый след в памяти, но на мне и след видимый.
Мы со стадом остановились среди тайги на довольно большом лугу, через который проходит дорога с мостом через таежную речушку на краю луга со стороны деревни. Время было обеденное, и мы с напарником принялись за еду. Некоторые коровы легли на отдых и начали мерно жевать, а некоторые пасутся, и их явно смущает дорога, так что они нет, нет, да и предпринимают попытку уйти в ту или другую сторону. Мы за ними следим и по очереди возвращаем их на пастьбу, но в какой-то момент прозевали, спохватившись, когда уже половина стада была за мостом по дороге в деревню.
Я побежал, повернул их и погнал через мост обратно на луг. Мост узкий – в одну колею, коровы, спасаясь от меня, сгрудились, подпирая друг, друга туловищами и подняв головы над крупами впереди идущей, а я бил последних, орудуя кнутовищем, как палочкой.
Мост не выдержал этой плотной массы, рухнул, и я вместе с коровами полетел в воду, ударился о круп какой-то коровы и сломал два передних зуба. Коровы из воды на берег к лугу, я от коров на другой, но одна из коров подмышкой передней ноги повисла на свае среди речушки и жалобно мычит.
Кнут у меня длинный, речушка не широкая и я оказал единственную, возможную с моей стороны помощь этой корове – я стегнул ее. Корова из боязни кнута и от боли дернулась всем телом, свалилась со сваи в воду и выбралась на берег.
Все коровы, кроме одной выбрались из воды. Последняя оказалась у невысокого, но твердого и скользкого берега, дно перед которым было илистое, так что у коровы только голова была над берегом. Корова рывком выбрасывала передние ноги на берег и, опираясь на них, пыталась вылезти из воды, но соскальзывала и нижней челюстью билась о твердый берег. После нескольких попыток у бедняжки на губах появилась кровь. Мы ничего не могли сделать. При наших попытках отогнать ее от этого гиблого места, она еще судорожнее пыталась преодолеть это препятствие. Надо было дать ей успокоиться.
В это время со стороны деревни подъехал кто-то из другого колхоза нашей деревни (в деревне было три колхоза), увидел разрушенный мост, развернулся, а через некоторое время приехали уже двое с инструментом, напилили из деревьев рядом с дорогой бревен и жердей и сделали новый настил на старых сваях. Наша корова к этому времени уже выбралась из воды, и мы перегнали все стадо.
Бывали ситуации, когда я или мой напарник не могли пасти, в этом случае нас заменяли в самых разных сочетаниях или его младшая сестра, или Валентин. В основном это было связано с домашними обстоятельствами, например, с копкой огорода.
Для капусты нам дядя Петя выделил участочек на своем огороде, а для картошки нам выделили 20 соток на краю деревни. Часть земли вскопала мама, а часть мы с Валиком. Вскапывали землю под картошку мы с ним вместе. Стадо пасли в это время напарник с сестрой. Запомнился мне из копки совсем пустяшный, но весьма характерный эпизод.
Мы копали и разговаривали, делясь своими впечатлениями о пастьбе, вспоминая драматичные и комичные случаи, и вот, разговаривая о поведении телят, мы стали на четвереньки, изображая как забавно телята изгибают спину.
И расхохотались оба одновременно, представив, что подумают о нас местные, увидев, стоящих на четвереньках, и изгибающих спину, двух городских инфантилов.
Готовясь к следующей зиме, я накосил два маленьких стожка сена для нашей Зорьки.
Мы с мамой работали. Летом все «мужские» домашние работы лежали на Валике: отогнать корову, пригнать корову, принести воды, наколоть дров.
Пасти коров надо в любую погоду: и в позднюю весеннюю порошу, и в раннюю осеннюю, и в обильный летний дождь и в нудные весенние и осенние обложные дожди. Обильный не бывает продолжительным, поэтому, если он попадал на время выхода в поле, то пережидали, а если уж вышли, так деваться некуда – только под дерево. И удивительное дело, я не помню, что мы надевали в непогоду, как мерзли или мокли, ведь никаких пленок тогда не было, не было у нас и плащей – но помню я только хорошую погоду и веселые ситуации. Может быть, сейчас, доводись мне пасти коров, я бы запомнил только непогоду, а в том возрасте нам все было нипочем. Возраст, конечно, в оценке ситуации очень важен, но еще важней характер человека. Один всю жизнь себя чувствует несчастным, а другой постоянно восхищен тем, как прекрасно создан божий мир.
Так что же является истинным? А важно-то не то, как сейчас это я оцениваю, а как это я ощущал тогда. И сейчас мне говорят: «Да ты не понимаешь, как ты тогда ужасно жил, и сейчас не понимаешь, насколько лучше стало жить».
- Ну, спасибо, разъяснили.
Истинной оценкой времени является только мировосприятие современников эпохи – счастливыми они себя ощущают, или несчастными. Наша жизнь была украшена самым счастливым обстоятельством – нам некому было завидовать, жили почти одинаково, и всё всем было доступно.
Впрочем, один пасмурный эпизод из жизни в Беловодовке я запомнил. Как-то, когда мне довелось пасти одному, у меня разболелся зуб. Дело было осенью, из низких туч нет-нет, да и просыпался мелкий дождь. Солнце запахнулось этими тучами и не глядело на землю. В такую погоду коровы не стоят на месте, а непрерывно идут, хватая траву на ходу. Я с зубной болью, бегу за ними: «Кудааа? Кудааа?», упаду на кучку соломы из-под комбайна, поплачу, и опять: «Кудааа? Кудааа? А тучи, убегая от ветра, прижимаются к земле, и, увидев нас, бросают свою пригоршню мороси.
На следующий день я отправился в деревню. Мама отвела меня к бабке, которая переговорила с бесплотными силами по поводу болезни зуба «Раба божьего Эдуарда», и зуб прошел. То ли время пришло ему выздороветь, то ли гипнозом без сна организм мой мобилизовала.
О деревенских способах лечения больше воспоминаний осталось у Валика. Он основное время проводил в деревне, и жизнь деревни была больше у него перед глазами. Да и вообще он всегда «болезненно» относился ко всяким болезням, не оставлял их без внимания, и тем более не относился безразлично к способам и методам лечения или преодоления болезней. Так что рассказ о медицине в деревне Беловодовка я дословно привожу по его воспоминаниям, которые он прислал мне в письме.
Во время копки картошки мою маму (тетю Валю) свалил радикулит. Свалил буквально – она не могла ходить. Хозяева сказали, кто в деревне специалист по таким болезням, и этого специалиста позвали. Пришла крепкая бабка, положила маму через порог в нашу комнату лицом вниз, побрызгала водой и что-то пошептала. Потом взяла веник и топор, веник приложила к пояснице, а топором стучала по венику. Затем опять что-то пошептав, схватила тетю Валю за ноги и приподняла их высоко вверх, затем перевернула маму вверх лицом и снова подняла за ноги. И мама пошла, как ни в чем не бывало!
Наша хозяйка – тетя Кира, была специалистом по выниманию соринок из глаза. Делала это она языком и к ней приходили все деревенские. Я тоже видел, как она действовала, и научился от нее выворачивать веко, чтобы вынуть соринку, только соринку вынимал не языком, а носовым платком далеко от Сибири, помогая друзьям и детям.
А помнишь, – вопрошает Валик, – как лечили хозяйского сына Ваську, когда его за живот укусила собака и он начал хиреть. Сначала его сажали в бочку с пихтовым лапником, залитым горячей водой, но это не помогало. Тогда повели его к бабке, снимающей испуг, и действительно после этого он пошел на поправку. Совпадение это, или мобилизация защитных ресурсов организма?
А как лечили тетю Валю при воспалении легких? Или вправляли плечо бабушке? Бабушка сильно кричала, и нас выпроводили из комнаты. Диагнозы без рентгена ставили сами больные, близкие, соседи и, разумеется, лекарь.
Большим несчастьем для нас могла стать болезнь, случившаяся с нашей кормилицей Зорькой. Встала угроза, что ее надо будет забить. Куда девать мясо в этой безденежной деревне? Это была потеря надежды на наше благополучное будущее. Коллективный разум подсказал попробовать прочистить (уж ни я, ни Валик не помним, горло или пищевод) кляпом, смоченном в дегте. Прочистили, и корова выздоровела.
Когда наступила зима, я снова стал работать «на лошади».
Бабушка из двора не выходила. Она готовила еду и вела переписку.
Письма с фронта и на фронт шли бесплатно. Сохранилось письмо с фронта. Это листок, с одной стороны которого пишется письмо, а с другой – адрес. Листок складывается пополам и пошло. На листке штамп о том, что военной цензурой проверено.