Переведя дух, Годолюб с Непослушником заглянули поразмыслить о сложившемся положении дел в перелесок, на поросшую розовым и белым клевером полянку, и присели за импровизированный столик.
Впрочем, полянка, как и весь перелесок, оказались, увы, забросаны мусором, – банками, бутылками, пакетами, газетами и прочей рухлядью и хламом, – и Лесовод, печально вздохнув, стал убирать весь этот стыд и позор, потому что ему, как и Непослушнику, было очень неприятно находиться посреди подобного безобразия.
Судя по всему, как заметил Лесовод, в этом лесу давно уже нет никаких лесоводов и иных хранителей леса.
«Сдаётся мне, – продолжил он свою мысль, – что Лесоводов тут тоже извели, как и Учителей».
От былого здешнего лесовода осталась, по-видимому, лишь обструганная крепкая сосновая палка с металлическим острым наконечником, предназначенная, по-видимому, для сбора и накалывания мусора, прислоненная к берёзе, – и Годолюб взял эту палку. И они, с Непослушником, принялись наводить чистоту и порядок вокруг себя на полянке.
«Порядочный, уважающий себя, человек всегда уберёт за собой, – сказал Годолюб Непослушнику. – Лучше, конечно, вообще не мусорить; тогда и убирать не нужно; но если уж, вынужденно, намусорил, то, обязательно, убери за собой. Благородный человек, – продолжил он, – не мусорит; но если уж намусорил – то убирает за собой; низкий человек много мусорит и, либо, никогда не убирает за собой, либо заставляет убирать за собой других».
Убрав мусор и помыв в ручейке руки, Годолюб и Непослушник сварили себе крепкий кофе и расположились за столиком.
«Подумаем о нашем положении, – рассудил Годолюб, отпив кофе. – В нашем царстве-государстве, по-видимому, случилась загадочная Великая Ворожба, из-за которой у нас теперь, вот, судя по всему, не стало ни царя, ни, что много более важно, царя в головах у людей, ни, очевидно, какого-либо народовластия, а воцарился произвол невесть откуда повылезавшей нечисти, нелюди да шушеры. Можно предположить, что наша страна попала под колдовское иноземное Иго. И потому, я полагаю, мы должны разобраться с этой Великой Ворожбой…».
Но тут тихие размышления Годолюба оказались прерваны резким шумом, суматохой и воплями, и ещё более громким собачьим лаем, а также хрустом ветвей: на полянку выбежали какие-то ободранные и перепуганные люди, а за ними, брызжа лаем и слюной – выскочила свора огромных собак, и бросилась на этих людей, – и одного из них вот уж начала грызть и разрывать, – однако подоспевший Годолюб насадил одну из этих собак на свою палку-острогу, и тут же, сбросив пронзённую собаку, насадил, насквозь, другую, – а там уж настал черёд и третьей, которую он просто приколол, насквозь, к земле. Ну а спасённый им, искусанный человек, в рваной одежде, постанывая уполз под сень лесной чащи.
И тут же на полянку выбежали, вслед своим собакам, борзые Охотники.
И сразу стали грозить Лесоводу всеми смертными карами.
«Эта убитая вами моя собака, – сказал самый борзый и плюгавый из Охотников Годолюбу с Непослушником, – стоила больше, чем все эти люди, и вы, вместе взятые!»
«А кто это вам позволил, извините, – вежливо поинтересовался, в свою очередь, у борзых Охотников Лесовод, – вообще, охотиться, с собаками, на людей?»
«А никто нам не позволил, – самоуверенно ответил плюгавый охотник, – нам, вообще, никто не может чего-либо не позволить, ибо мы сами, так сказать, «с усами», и нам всё позволено. Мы можем хоть медведя в берлоге расстрелять, хоть, вот, охоту за своими должниками устроить; да хоть весь лес, вообще, срубим и продадим».
«А кем, позвольте узнать, – поинтересовался у него Лесовод ещё раз, – вы работаете, коли имеете так много денег, чтобы позволить купить себе подобную дорогущую собаку?»
«Ты что, идиот?! – реально удивился борзый Охотник. – Тот, кто работает, тот не может иметь так много денег и не может позволить себе что-нибудь подобное купить!, а много денег может иметь только тот, кто, по сути дела, не работает».
«Но это не то, что даже ужасно не справедливо, – искренне возмутился изумлённый Годолюб, – это просто нелепо! Однако, позвольте полюбопытствовать ещё раз, откуда же у вас, не работающих, так много денег? Вы их воруете?»
«Нет, – ответил, распаляясь злобой и дрожа от гнева, плюгавый борзый охотник, – мы их создаём».
«Вы что, – предположил Годолюб, – фальшивомонетчики?»
«Нет, ты, действительно, идиот! – рассмеялся Охотник. – Мы создаём настоящие деньги! Мы делаем деньги из ничего и отдаём эти деньги людям в рост; и вместо 10-ти, положим, данных нами им монет, они должны приносить нам, через год, с лихвой, 15; а если не принесут, то мы забираем себе их имущество».
«Но это же наглое лихоимство! – возмутился Лесовод. – Денег, ведь, в государстве, количество ограниченное, и, в таком случае, через год, кто-то из тех, кому вы выдали, таким образом, деньги, не сможет вам их вернуть «с лихвой»; и, таким образом, через очень небольшой промежуток времени, всё имущество в нашем государстве, вообще, перетечёт в ваши загребущие руки».
«Ха-ха-ха! – засмеялись борзые Охотники. – Ха-ха-ха!»
«Постойте-постойте, – прервал их хохотание Лесовод, – вы сказали ещё, что вы не только даёте деньги в рост несчастным людям, но что вы ещё их, деньги, сами же и создаёте. Ну-ка, поясните мне, пожалуйста, эту нелепость: где и как вы это делаете?, и по какому, собственно, праву?»
«Мы создаём их в нашем Капище Лихоимства и Ростовщичества, – горделиво признались охотники. – А право на это нам дали Великие Каганбеки».
«А сейчас, – распаляясь гневом и злобой заявили, далее, плюгавые Охотники Годолюбу с Непослушником, – мы станет охотиться на вас! За то, что вы убили наших дорогостоящих собак. Мы спустим на вас всю нашу специально натасканную свору!»
И прокричав заветные команды, вроде «фас!», – действительно, натравили всю свою свору.
Свора, брызгая лаем и слюной, облачённая в форменные панцири, выскочила из лестной чащи и, бросившись на Годолюба, оказалась, один пёс за другим, наколотой им, насквозь, на его острогу, которая, как сквозь масло, прошивала панцири их, доспехи и туловища.
Сбросив последнюю пронзённую насквозь собаку с остроги, Лесовод оглядел окрестности и произнёс: «Что-то тут мусора у нас много разбросано; надо навести порядок».
И указав острогой оробевшим и икающим охотникам сбросить их пронзённых собак в глубокую Яму, затем, после того, как эти икающие и ползающие на карачках охотники засыпали всю Яму землей сверху, воткнул свою острогу в получившийся холмик и указал им вести его с Непослушником в их названное Капище…
Капище, а иными словами – Логовище, лихоимцев представляло собой роскошный замок, с четырьмя колоннами при входе, обвитыми плющом.
На входе в Капище стояло, впрочем, странное сооружение, вроде рамки для картины, сквозь которое де надо было пройти, но перед этим, – как приказали борзые и наглые стражники на входе, – выложить все чудодейственные свои вещи.
Лесовод, разумеется, отказался и чудодейственные вещи свои раскрывать, и сквозь эту магическую рамку проходить, ибо не пристало вольному человеку, простите, проходить через такие унизительные ритуалы, – и вознамерился, разумеется, пройти просто так. – Стражники, конечно, попытались ему воспрепятствовать и бросились, издавая нечленораздельные звуки, на него, но он преспокойно надел свои чудодейственные Очки – и обратил стражников в то, чем они были, значит, в действительности: двоих – в цепных псов, а ещё двоих – в шакалов.
И приказав им «сидеть», и для, верности, пригрозив им Плёткой, вошёл в Логовище лихоимцев, – и вослед ему трусливо просеменили плюгавые охотники.
Ну а псы и шакалы, скуля, так и остались там сидеть, пуская слюну, при вратах, как и полагается четвероногим.
В прихожей Логовища лихоимцев располагались странные, перегороженные друг от друга, комнатки, в каждой из которых находились какие-то довольно нелепые люди, весьма напоминающие, по своему заученному и отшлифованному поведению и аналогичным речам, истуканов, от спин, рук, ног и голов которых тянулись едва заметные ниточки и верёвочки, противоположные концы которых скрывались, всем своим пучком, в мутном проёме вентиляционного отверстия вверху на стене; а перед этими истуканами зияли любопытные Зеркала, в которые они, истуканы, как раз и вещали все свои пустые и лживые речи и всячески кривлялись.
Лесовод попросил пояснить сопровождающих его присмиревших охотников происходящее.
«Это наши зазеркальные комнаты, – вынужденно, в жутком страхе, пояснили охотники, – тут специально обученные и натасканные наши глашатаи, говоруны и прочие паяцы занимаются промывкой мозгов незадачливого населения, находящегося по ту сторону этого Зазеркалья. Отсюда на это население мы напускаем особый смрад новостей, сенсаций, скандалов и разной пустой говорильни и безумного бреда; и население всё это, хе-хе, хавает, и у него, этого населения, формируется нужная нам картина мира, нужное клиповое сознание».
«Разумеется, категорически ложное», – отметил Годолюб.
«Ну а как же иначе? – признались, перепуганные, и оттого вынужденные не врать, охотники. – Если мы не будем его, население, таким образом обрабатывать, то оно, не дай бог, начнёт думать самостоятельно, перестанет поддаваться нашим ловким психологическим и риторическим воздействиям, приёмам и обманкам, заставляющих его, это безмозглое население, делать то, что нужно нам, «думать» то, что нужно нам, брать у нас денежки «в рост». Причём, обратите, внимание, каждый говорун, в своей отдельной комнатушке, вещает, в своё Зеркало, иные, даже иногда противоположные, словеса, нежели говоруны в соседних комнатушках; это делается для того, чтобы удовлетворить любые, так сказать, вкусы и пристрастия этого самого одуряемого нами населения».
«А вот эти ниточки, – указал Лесовод на оные, – которые тянутся от этих вот похожих на истуканов говорунов-марионеток, они зачем?»
«А мы, – пояснили дрожащие охотники, – дёргаем за них, как вы изволили выразиться, этих наших истуканов, чтобы они говорили то, что нам нужно; подправляем их словеса и телодвижения, по мере необходимости, или одёргиваем, в случае чего».
Зазеркалье это, действительно, источало некий еле уловимый тошнотворный смрад, и этот смрад, как в воронку, всасывался в развешенные по комнатам Зеркала и, по-видимому, вытекал, по ту сторону этих Зеркал, наружу – и вливался там в уши и глаза одурманиваемого им населения, обвисая на этих ушах, застывая, длинной лапшой, а то и, вообще, толстыми длиннющими макаронами».
«Ладно, хватит дурью маяться, – сказал Лесовод охотникам-лихоимцам, – пойдёмте-ка в ваши закрома!»
И те понуро повели Годолюба и Непослушника в свой Внутренний Дворик.
(продолжение следует)