Я всегда был такого мнения, что если хочешь достичь чего-то значительного, то лучшего способа, чем соревнование придумать трудно. Причем, соревнование не простое, а золотое. То есть, для поддержания стимула следует заключить некое пари с условием расплаты самыми ценными вещами.
Лично я из кожи вылезу, чтобы заработать приз. Особенно, если в приз мне обещают ни много, ни мало, а целую новую планету. И соответственно, я сделаю всё, чтобы и свою планету не потерять.
Планета - это моя самая любимая игрушка. Отдать её - для меня равносильно лишиться своего дома. Я обожаю заселять планету, но я ещё ни с одного заселения не срывал джек-пот. И Мерлин тоже не срывал. Это не казалось бы столь обидным, в случае, если бы джек-пот зависел только от случайности. Но он напрямую и в целом зависел только от наших мозгов. Потому пари приобретало для нас с Мерлином не просто символическое значение.
Стать первым – в этом заключался особый шик и возможность установления нового университетского рекорда. О минусах мы думать не хотели, звёздные плюсы манили и перекрывали слабенький голосок рассудка. И однажды мы с Мерлином решились пойти на ускорение процесса.
Конечно, путь кропотливого постижения знаний казался более надёжным, но риск неизведанного манил. Сменить тихоходный трамвайчик на болид, вдохнуть свободы, попытаться…
А вдруг? А вдруг импровизация станет гениальной симфонией? А вдруг, а вдруг… Если ты мне друг, мы с тобой сыграем в «а вдруг»…
В нашем учебном заведении была предусмотрена попытка досрочного окончания учебного заведения. Для таких нетерпеливых как мы с Мерлином существовал спец.курс. Спец.курс заключался в том, что студента оставляли без надзора мудрых преподавателей. Давали этому студенту времени ровно месяц. И если за это время у студента получалось создать полноценную планету, то он досрочно получал диплом об окончании.
Не скажу, что на такую приманку велось много желающих. Фантомные лавры победителя перевешивали реальные будущие неудобства. В случае неудачи, студент должен был просидеть в лечебной академке целый год. И к тому же предоставить детальный отчёт о причинах провала. При этом пользоваться планетой весь этот год запрещалось.
Сурово? Сурово, но справедливо. Идя на риск, ты должен осознавать всю тяжесть последствий, иначе это нельзя будет назвать риском, это будет просто обычное кривлянье.
Мы с Мерлином даже усилили цену риска. Получить в случае удачи дополнительную планету - это фактически означает удвоить свои возможности. Проиграть - значит лишиться одного года обучения, и ещё в придачу отдать свою планету.
Моя планета… Я так и не определился с тем, что она для меня значит, но, видимо, что-то очень важное. Что-то настолько важное, что оно выходит за пределы моей любимой игрушки и становится… Чем становится? Я не мог сказать. И эта нехватка слов беспокоила меня, как может беспокоить корабельного странника остров, закрытый плотным слоем тумана. Настолько плотным, что любой глоток воздуха намертво закупоривает твои лёгкие и ты не можешь и шагу ступить на эту землю, но не можешь и уплыть от неё, потому что вокруг лишь океан…
В случае выигрыша Мерлина, он получал мою планету в пользование на год, а в случае моего триумфа я, соответственно, забирал его планету на год. Год – это стандартный цикл развития цивилизации, но если мы успеем развить её за месяц, то, повторюсь, мы сможем досрочно окончить наше учебное заведение. Лечебная академка нас не пугала. Мы с Мерлином настроились на самые высшие достижения.
Могло случиться так, что мы оба проиграем и оба останемся без своих планет на год. На планетах заморозят время и отправят их в хранилище. «Планеты в хранилище, нас в чистилище» - так иногда шутил Мерлин. Но в силу нашей молодости мы верили в то, что мы можем сотворить Чудо.
Вероятность нашего обоюдного проигрыша была около 99 процентов, так говорила неумолимая статистика. Вероятность того, что мы оба выиграем, была близка к нулю. И всё же каждый из нас горел желанием вместиться в неведомый 1 процент победителя.
***
Начало нашего пари – это две абсолютно одинаковые планеты, и у каждого из нас свой стартовый капитал - две души, две фигурки, которые мы должны поместить в райские кущи, чтобы им там было удобно размножаться. У Мерлина - две по его упрощенному образу и подобию, и у меня две по моему упрощенному образу и подобию.
Внешние параметры женщины мы задали сразу. Я взял себе светловолосую, а Мерлин выбрал брюнетку, вот и все различия. А мужчины были по виду от нас с ним практически неотличимы. Для начала, чтобы не было фальстарта, мы заложили в свои фигурки сдерживающий фактор - внутренний мифический запрет на поедание плодов с яблони.
Планеты были обнулены, фигурки готовы и мы ждали разрешения от руководства университета. Потом мы синхронизируем мгновение снятия внутреннего запрета и запустим часы игры. После запуска часов мы с Мерлином запираемся в своих домах на творческий месяц и никуда не выходим, пока таймер не отключит наши игры. Результаты игр мы должны будем предоставить Гобу.
Гоб - это наш наставник. Он ведёт нас в университете от курса к курсу. Мы изучаем тонкости и сложности развития цивилизации в теории и на практике. Всё это конечно, нужно и полезно. Но нам с Мерлином не терпится осваивать настоящие неизведанные миры, а не терзать творческий полигон под названием планета Земля. Она хоть и любимая игрушка, но всё же игрушка!
Мы с Мерлином дружим с самого детства, и стараясь доказать друг другу превосходство в развитии, мы всегда соревновались - кто быстрее пробежит, кто дальше или выше прыгнет, кто точнее выстрелит. Спортсмены знают сладкий вкус победы. Познав этот вкус, трудно его променять на нечто другое.
Наши детские штанишки и рубашки нам стали малы. Но, перестав состязаться посредством тел, мы по привычке продолжали соревноваться умами. В соревновании умов труднее провести черту финиша. Но игра под названием «Планета Земля» идеально подходила для определения победителя. Черту старта и финиша определял таймер, а пересёкшим её считался тот, кто срывал джек-пот, то есть смог вырастить на планете хотя бы в одном экземпляре Творца. В истории университета были студенты, которым удавалось вырастить на одной планете несколько Творцов. Но и одного выращенного Творца было достаточно для пропуска во взрослую жизнь.
В один день нам с Мерлином показалось, что мы поумнели настолько, что готовы не просто учиться и играть - нам пора самостоятельно стартовать во Вселенную. И потому мы обратились в руководство университета с просьбой об экстернате. Нашу просьбу удовлетворили.
***
Перед самым началом испытания мы с Мерлином сидели на берегу океана и смотрели на закат солнца и восход Луны. Зрелище было завораживающее. Меня манили далёкие миры, и я мечтал о выигрыше и о путешествии по космическому океану, ведь Космос в одной из проекций пространства выглядит как океан. Конечно, эта проекция доступна лишь тем, кто закончил обучение и получил диплом Творца… Но мечтать никому не запрещено.
Я сидел на берегу и наслаждался глубиной дымчато-чёрных небесных волн, скрывающих многоцветие головокружительных миров. У меня даже сердце заходилось от предвкушения неизведанности. Мерлин тоже мечтал. Мы сидели рядом и мечтали молча, каждый о своем.
-Ты, классный друг, Амон, - сказал Мерлин. – И было бы здорово, если бы и у тебя и у меня всё получилось.
- Пари подстегнёт нас. И мы сделаем всё возможное и невозможное, чтобы перейти черту, - ответил я, погружая ладони в остывающую мозаику кварцевого песка.
***
На следующий день старт игре был дан. Пришёл Гоб, синхронизировал наши часы, включил момент - ноль, и мы приступили к работе.
И я и Мерлин отчетливо осознавали, что наша игра – это своеобразный творческий отчёт. Ведь целый месяц мы будем работать сами без страховки Гоба. И работать мы будем очень напряжённо. В то же время, нам придётся создавать для себя некие расслабляющие паузы, чтобы не перегореть раньше срока. У каждого из нас был отрицательный опыт «зевков».
Как-то в одной из самых моих успешных игр, я отключился на пару часов, а мои люди устроили за несколько лет полное уничтожение планеты. Планету накрыло ядерной зимой, и они все вымерли. А ведь тогда я работал под присмотром Гоба, и скорость построения цивилизации была сравнительно невелика, корреляция давала соотношение примерной равности моего часа их году.
Сейчас мы с Мерлином взялись за более высокие скорости. Вернее, нам разрешили изменять корреляцию по ходу игры, и потому можно было достаточно быстро перевернуть первые страницы заселения, чтобы больше времени оставить себе на потом. Общий лимит времени, конечно, был ограничен. Нам давали сто веков на месяц. Сто совершенно свободных веков! Мы с Мерлином просто ликовали от предвкушения.
Но как бы нам не хотелось вкусить свободного художничества, мы должны были придерживаться неких базисных основ, позволяющих на основных принципах создавать более-менее устойчивые системы. В головы наших чело-веков должны были быть вложены определённые обязательные базисы.
Один из базисов состоял в первоначальном введении запретов и непреодолимой тяги людей их нарушать. Без этого железобетонного базиса нельзя было запустить ни одну игру. Потому что управление биороботами, полностью подчиняющимися запретам, не являлось по определению творческой игрой.
Этот базис вводился суперпозицией волновых функций, чтобы желание следовать запретам или нарушать их сменяли друг друга с некоторой не ярко выраженной цикличностью. Кратко этот базис назывался Талантом.
Кроме этого был ещё один ювелирный базис, который мы обязаны были заложить в мозги других людей - это непричинение вреда себе и другому человеку, отождествление чужих страданий со своими.
Этот базис требовал величайшего чутья и тонкости. Неосторожный шаг влево или вправо грозил полным развалом игры. Если непричинения вреда закладывалось в мозги больше, чем надо, то люди начинали тихо сходить с ума, если меньше чем надо, то они сходили с ума громко.
Я помнил запах и цвет того самого мертвого пепелища после ядерной бойни, которое случилось, как мне казалось в спокойном, цветущем и пасторальном мире, от которого я отвернулся всего-то на пару часов. Конечно, в моей учебной практике было много негативных сценариев, когда гибло большое количество людей, но чтобы все сразу и безвозвратно… Это был хороший урок. Поэтому сей ювелирный базис приходилось оттачивать и варьировать на протяжении всей игры. Назывался этот базис Со-вестью.
Ещё один важный «трансформаторный» базис включал в людях стремление к переработке потока информации и последующему переводу её в информацию другого качества. На основе этого базиса работали все пищеварительные и выделительные функции, совершалось дыхание и дешифровка виртуальной, слуховой и зрительной информации. Этот базис имел краткое название - Желание
И последний обязательный базис был наиболее расплывчатым и назывался он тоже туманно – Любовь. В понятие Любви входили определенные мажорные настройки чувственности человека входящие в резонанс с чувственностью Творца. Собственно, этот базис казался заманчивым воздушным шариком, позволяющим быстро привести человека к Творцу. Но на деле всё оказывалось не так- то просто. Шарик исправно летал в воздухе, но бездарно лопался в космосе. Как только человек начинал безмерно любить Творца и приближаться к нему, так он сразу же начинал перерождаться в бездеятельного божка. Налив в кружку воды, он считал что у него в активе целый океан… При уменьшении базиса Любви, тоже начиналось злокачественное перерождение человека в бессильного зверя.
Бездеятельный глупый божок или бессильный злой зверь в результате экспериментов с любовным базисом нередко сливались в единое целое – кривляющуюся свино-обезьянью сущность. Такая зараза распространялась достаточно быстро, планета людей могла за считанные века превратиться в планету говорящих свино-обезьян. Эту паразитическую быстро размножающуюся вирусную плесень приходилось стирать с поверхности планеты самыми радикальными способами, иногда вплоть до принудительного завершения цикла. Правда, бывали случаи, когда можно было справиться с бедой посредством выброса джокера - мессии. Но вырастить его было чрезвычайно трудно, труднее, чем подковать блоху.
Итак, у меня в активе было четыре базиса Талант, Совесть, Желание, Любовь.
Кроме обязательных базисов в моём арсенале находился целый набор технических параметров – яркость, контрастность, громкость, коммуникативность, выделение фрагмента, уничтожение фрагмента, завязки, кульминации, развязки и прочие шурупы, шурупчики, гвоздики и отвертки, которыми мне по ходу приходилось подвинчивать или расслаблять игру.
Все эти прибамбасы варьировались в заданной ширине диапазона. Сами игра работала на серой энергии. Серая энергия игры, которая запускалась в мозги людей, называлась Страхом Смерти. Преобразование серой энергии Страха Смерти в многоцветное Чувство Творца и являлось основной задачей для людей, подобно тому, как музыкант переводит свои неструктурированные эмоции в гармонию музыки. Этот принцип перехода к Творцу люди должны были понять в процессе построения цивилизации.
Выставляя первоначальные фигурки женщины и мужчины, тем самым, я уже разделял своё сознание на две части и, кроме того, впускал в разделенное сознание страх смерти. И если потом хоть одна частичка, один человечек смог бы «вспомнить», что он – это я, преодолев страх смерти и поняв суть расщепления, игра считалась бы триумфально завершённой.
Я не знаю, каким путем собирался идти Мерлин, я же решил напирать на многообразие материального и культурного облика планеты, и, соответственно, развитие ума её обитателей. У меня уже было несколько интересных наработок в этой области и мне их хотелось применить без навязчивого контроля Гоба. Я считал, что чем сильнее у человека ум, тем у него больше шансов приблизиться ко мне.
Как я уже сказал, когда момент Х отсчета времени был задан, мы с Мерлином уединились каждый в своем доме. Предварительно мы отключили все каналы внешней связи.
В заселении планеты есть несколько закономерностей. Пока народу мало, планета требует меньшего контроля, но когда масса превысит критическую отметку, отрываться от игры уже нельзя, надо иметь большой запас физической выносливости. Впрочем, в своё время мы с Мерлином прошли хорошую закалку.
***
Итак, кнопочка щёлкнула. Две фигурки, созданные по моему упрощенному образу и подобию, встрепенулись и заинтересованно посмотрели друг на друга. Мою девушку звали Эва, а парня я назвал Атам. Атам внешне очень походил на меня, а Эва на одну девушку, в которую я был когда-то влюблен. Она была старше меня и давно закончила университет, затерявшись где-то в бесконечных просторах космоса.
Эва и Атам имели моё сознание и силу, только по интенсивности и сознание, и сила были разделены пополам. Нарушив запрет поедания райских яблок, они начали размножаться, тем самым ещё больше дробя интенсивность моего сознания. Это деление похоже на дробление простого карандаша. Карандаш делится на части, каждая из которых является тоже карандашом. Но по потенциалу своих возможностей каждый маленький карандашик гораздо слабее основы. Если одним карандашом вы можете нарисовать тысячи рисунков, то карандашиком хорошо, если с десяток. Вот и мои люди размножались, но, увеличивая свою численность, они мельчали в силе. А я должен был создать такие условия, чтобы хоть кто-то из них начал «укрупняться», «вспомнив» меня.
Я уже говорил, что первые тысячи лет мне можно было особо не беспокоиться. В переводе на моё время - я мог устроить себе относительные выходные на денек-другой. Я же отдыхать не стал, пари подстегивало, и я прокрутил время в более ускоренном режиме.
На третий день я заметил, что особи начали особенно бурно размножаться. Они благополучно научились зажигать огонь, возделывать поля, стали строить первые города. Я периодически заходил в голову кого-нибудь из них для контроля ситуации. В моём мире - это занимало мгновение, в их мире это могло длиться несколько дней. Обратная связь была одной из обязательных интерактивных возможностей игры. За сто веков, отведённых мне, я должен был совершить сто заходов.
Для себя я так и не решил, нравятся мне эти заходы или нет. С одной стороны я мог наблюдать свое сознание, «налитое» в разные формы человеческих голов, но с другой стороны Страх Смерти вносил большие искажения в мои чувства, и это сознание не было чисто моим. Так вода, растворяя в себе чернила, уже не является водой по своему качеству.
Я заходил в игру методом случайного тыка. Иногда я попадал в такие головы, что потом долго удивлялся тому, что данный человек всего лишь разновидность меня. Многие неприятные моменты мне нестерпимо хотелось отправить в корзину забвения, но я не делал этого, понимая, что они мне важны для собственного совершенствования.
Заходы в игру происходили каждый век в земном летосчислении. Эта временная закономерность слегка ободряла. У каждого века было свое лицо, и я в общих чертах был готов очутиться в соответственных декорациях. Но каждый раз, готовясь к заходу, я побаивался попасть в голову какого-нибудь монстра в человеческом обличии. Люди не вызывали у меня сильных симпатий, хотя в сущности все они были мной.
Люди помнили мои прошлые игры, ведь я всегда стирал планету не до чистоты, с небрежным умыслом оставляя пирамиды и каньоны. Вот и нынешние люди интуитивно припоминали что-то неясное об атлантах, лемурийцах, снежных людях, магах, колдунах - о всех моих прошлых забавах. И я сам об этом помнил, но смутно. Так вспоминается далёкое детство – парочкой картинок в облаке тумана. Ведь каждое новое заселение планеты отнимает много сил, потому что в каждом человечке в какой-то мере нахожусь я, хотя и в подавленном состоянии.
Я, конечно, отправлял поток своего сознания в людские головы. Но, к сожалению, человеческие головы имели маленькую ёмкость для того, чтобы принять многомерность моего послания. Люди были похожи на детей, которые живя в потоке сознания взрослых, тем не менее, не способны его принять и переработать. В этом смысле все мои люди были как мои дети.
Я старался как мог, упрощая образные формы послания. Я призывал их к разделению хаосной серой энергии смерти на белую и чёрную, на свет и тьму. Из белой я предлагал им выделить активное Творческое Вдохновенное Многоцветье, а черную использовать как опорную архивную Великую Пустоту Вечности. Ночью я говорил с ними через звезды и Луну, днём через Солнце. Я говорил с ними на языке ветра, трав, деревьев, птиц, насекомых, камней, дождей, туманов, магнитных полей, сновидений. Но мои непрерывающиеся послания вызывали в них страх или головную боль. Они пытались скрыться от меня за куполами своих городов.
Пока люди постепенно расселялись на континентах, я облёк эти самые континенты в особые поля. Например, на юго-востоке я уменьшил базисы Желаний и Таланта, таким образом, выделяя Со-весть и Любовь. Через некоторое время юго-восток выдал мне Будту, призывавшего уйти в неразделенные белые энергии, из которых когда-то давно произошел я. Страх Смерти он предлагал обнулить. Закрыть глаза на серую энергию Страха Смерти? Такой регресс не входил в мои планы.
Каста Великих Бездельников лишила меня первой надежды.
На юго-западе я уменьшил базисы Желаний и Любви, выделяя Со-весть и Талант. Этакая странная смесь покорности и жажды действия лишила моих людей веры в свои собственные силы. Юго-запад в ответ родил мне Хреста, который начал возвеличивание меня и отрывание меня от меня же, то есть продолжил дробление моей души. Страх Смерти он предлагал не переводить в Чувство Творца, а покорно жить в нём. Терпеть серую энергию Страха Смерти? Это меня позабавило. Но не более того.
Каста Беспомощных Мучеников лишила меня второй надежды.
На юге я уменьшил базисы Со-вести и Любви. Повышенный фон Таланта и Желания родил Махомеда, который стал вносить в людей рабские мысли о том, что я – есть единственный и самый могучий. И что цель человека состоит в том, чтобы я, помогал ему, вёл его по жизни и наделял особой праведной силой. Страх Смерти Махомед предлагал перевести в Чувство Страха. То есть все люди должны были любить меня под страхом стать разлюбленными мной…
Сделать серый Страх Смерти - единственной полноценной энергией жизни? Этот активный бред уничтожить было трудновато. Махомед ушел, а идея осталась. Пришлось имеющимися возможностями управления физически разобщать и уничтожать его последователей. Не скрою, что это было трудное занятие. Я сам себе, напоминал человека, бегающего с мухобойкой по дому, в разных углах которого непрерывно плодятся мухи.
Каста Деятельных Мучеников лишила меня третьей надежды.
Остальные комбинации уменьшенных базисов тоже не дали результатов. Я получил некие «религиозные идеи» без ярко выраженного лидера. Уменьшение Таланта и Любви и, соответственно, возвеличивание Желания и Со-вести привело к идеям коммунизма, уменьшение Таланта и Со-вести и, соответственно, возвеличивание Желания и Любви привело к идее общества комфортного потребления, а, уменьшение Желания и Со-вести оставило целые районы планеты на уровне дикарей. Повышенный уровень Таланта и Любви - это хороший фон для карнавалов, празднеств и просто бессмысленных танцев, кричалок и пищалок.
Так что все остальные сообщества в виде касты Великих Мучеников, Беспомощных Бездельников и Деятельных Бездельников лишали меня соответствующих надежд на то, что на этих болотистых топях может появиться человеческий росток, подобный мне.
Продолжая варьировать интенсивности базисов и фрагментарные настройки, я пытался вырастить гениев в некоторых местах планеты. Но, несмотря на работу гениев, цивилизация развивалась медленно. Пришлось сократить сроки жизней, чтобы программы обновления заходили в людей быстрее.
***
Между тем, мой испытательный срок прошел экватор. Я смотрел на себя со стороны, и никто из людей не казался мне похожим на меня. И чем больше в мире становилось людей, тем больше было в них отклонений от меня самого. Человечество мельчало духовно и умственно, деформировалось физически. По идее всё это можно было исправить увеличением Со-вести. Но увеличение мощности базиса в отличие от уменьшения – процедура взрывоопасная. Приходится действовать очень осторожно. Как только я хоть чуточку пытался повысить этот базис, я тут же получал обратный эффект. Большинство людей к микроскопическим изменениям было не восприимчиво, а меньшинство вспыхивало мгновенно, и не выдерживая психического напряжения, сгорало, пополняя ряды пациентов психиатрических клиник. Макроскопические же изменения могли бы привести к всеобщему планетному помешательству.
Я вернул искомые базисные настройки материкам, но инерция созданного мышления сохранялась в мозгах людей как вирусная зараза. Религиозные кланы враждовали. Люди продолжали неумолимо размножаться. Я пытался как-то уменьшить численность людей войнами. Это дало побочный эффект ещё большего изменения их психики.
Я не терял надежды, я напрягался изо всех сил, я работал как вол и боялся признаться самому себе, что я давно потерялся в своих многочисленных кривых отражениях. На меня смотрели мои зрачки с разноцветными радужками, уменьшенные и упрощенные копии моих зрачков. Они смотрели на меня, но не видели меня. Их сознание услужливо кодировало картинку реальности в дежурные образы солнца, луны, звезд, неба, деревьев, домов, городов. Они смотрели друг на друга и тоже не видели меня. Увеличивая яркость и громкость своих призывов, я породил волну контактеров, колдунов и самоубийц.
Я подвергал людей мыслимым и немыслимым испытаниям. Но со Страхом Смерти справлялись лишь единицы, да и то на недолгое время. Создать устойчивое и сильное Чувство Творца не получалось ни у кого. Дело ограничивалось лишь звуковыми колебаниями – музыкой или цветовыми композициями – картинами.
Во внешнем искусстве мои люди стали преуспевать. Литература, живопись, архитектура тонкой причудливой вязью переплетали их бытие, обвивали лианами их сознание. Чем больше я старался направить их мышление на соединение с моим, тем более, витиеватыми становились их города, одежда, мысли. Это было похоже на то, что я стараюсь пустить соки в ствол древа жизни, а вместо этого оно разрастается ветками, стелется по земле и не тянет свою крону в небо. Периодически заходя в сознание людей, я выходил оттуда с тошнотворным ощущением Страха Смерти. Люди носились по жизни с этим страхом как с писаной торбой. Их государства и все социальные системы были построены на основе исключительно только этой серой энергии.
Они устраивали публичные казни и наслаждались местью, которая была для них кульминацией всплеска этой грязной, уродливой энергии. Я пытался настроить их мысли на синюю волну вечного. Но чем больше я старался, тем в ответ всё больше поднималась грязная серая волна.
Это были очень трудные дни для меня. Почти все две оставшихся недели я потратил на бессильную возню с замком, в котором застрял ключ. Что мне оставалось делать? Надо было попытаться взломать дверь. Не мог же я Гобу предоставить как итог работы своих уродцев?
***
Время шло неумолимо, у меня оставалось несколько дней до окончания месяца, которые я растянул на последние два века. Цейтнот подкрался незаметно. Планете осталось жить всего два века, а я так и не смог разбудить в людях жажду к научным открытиям, к познанию своей общественной, объединяющей силы. Я уже был готов к тому, что мне придется идти на значительное усиление базисов. Я знал о том, что усиление всегда опасней, чем уменьшение, потому как может привести к ускорению нежелательных эффектов. Но другого выхода у меня не было.
Взрывоопасность горячих базисов вселяла в меня чувство тревоги, но всё же я решил усилить базис Желаний. В ответ мой мир родил Адольфа Гиплера.
Сейчас, когда я мог себе позволить несколько растянутую корреляцию, у меня было достаточно времени подумать. Мой час равнялся примерно двум годам жизни людей. Я смотрел на Гиплера со стороны, первое время даже не пытаясь его остановить. Я пытался найти его сходство с собой и не мог. Так трудно бывает отождествить, например, свои кишки со своей личностью. Хотя я понимал, что он в чём-то походил на меня, ведь он тоже по- своему пытался создать силу расы. Ещё один мой неудачный отпрыск - Ницце рассмешил меня своими бреднями о сверхчеловеке. В сверхчеловеке ему явно виделся я. Но он не мог изложить свои видения чётко и ясно.
Вообще, я огорчался обилию бредовых философов на планете. И как мне не неприятно было признать, но, очевидно, у меня самого было не всё в порядке с логикой. И измельчение моего сознания позволило мне обнаружить этот дефект. Когда я работал с Гобом, мои люди были умнее. Всё-таки Гоб не только обучал меня, но и облучал своей чёткостью и осознанностью.
Эта мысль не обрадовала меня, но раздумывать о своих слабостях перед финишем мне было некогда. Мои часики неумолимо тикали, оставалось всего три дня. И я решил пойти ва-банк и… Усилил базис Таланта!
При усилении я немного ошибся в расчетах, и поток новых знаний чуть не погрёб людей под собой. За несколько десятков лет они сделали невероятный скачок в научно-техническом прогрессе. В первую очередь они создали системы вооружения, но потом стали придумывать много полезных вещей для быта, что уже входило в мои планы. Освобождение мозга от борьбы за бытовое существование по моему разумению должно было настроить их на самосовершенствование.
Люди получили комфорт, но только вот вместо того, чтобы задуматься о подключении своих мозгов к моим, они сами начали создавать искусственный интеллект и игрушки – отвратительные дешёвые виртуальные копии моей планеты. Я увеличил активность светила, попробовав хотя бы косвенными способами заставить их заглянуть в небо. Ещё при этом я увеличил контрастность их эмоциональных состояний, вызывая стихийные бедствия – смерчи, землетрясения и цунами. Беспомощность перед лицом природы должна была вызвать в них не только усиление Страха Смерти, но и настроить на волну моей мысли.
Кое-что начало проклёвываться. В их сознании я начал появляться в образе Творца этого мира. А я им, собственно, и был. Но вместо того, чтобы понять, что они частички меня и настроиться на развитие своего могущества, своего бессмертного начала они бежали в церкви и храмы к «посредникам», которые делали вид, что общаются со мной. Религий и посредников развелось великое множество, сравнимое с числом прихожан. Многочисленные религиозные фанатики усилили состояние невидимой войны всего со всем. Кроме религии люди начали искать могущество в деньгах и в занятии высокого уровня классовой иерархии.
Я смотрел на президентов и олигархов на их злокачественное перерождение сознания с лёгким раздражением. Они наделяли сами себя божественной силой, но по сути были смешны мне, как если бы прыщ на моём теле возомнил себя великим. Я даже поэкспериментировал немного с фантиками денег, наделив некие родственные кланы возможностью неограниченного печатания бумажек-бонусов-приманок, в погоне за которыми человек должен был самосовершенствоваться. Кланы возомнили себя тайными правителями мира, а люди свое самосовершенствование направили на то, чтобы научиться изымать бумажки друг у друга.
Обилие финансовых учреждений ввело меня в легкий ступор. Все эти биржи, фонды и банки совершенно не вписывались в мои планы.
При всей кажущейся пестроте движения людей, я понимал, что моя цивилизация движется к вырождению. Теперь даже уменьшив базис Желаний, я уже не мог получить общество аскетов. Вирус злокачественного перерождения начал необратимо искажать их мышление - передо мной прыгали в конвульсиях злобные звери. Чтобы хоть как-то реанимировать их, я решился на увеличение базиса Любви.
Это был последний манёвр самолета, входящего в пике. Но увеличение базиса Любви привело их не ко мне, а к сексуальной революции, и к полной распущенности. Гомосексуализм, эксгибиоционизм и прочие половые извращения стали не просто нормой, а неким культурным фетишем. Из половой любви люди начали строить культ. Вместо того, чтобы смотреть на меня, они вперили взгляды друг в друга, как в источники взаимного наслаждения. Мои люди ели, пили, часто совокуплялись и по недосмотру размножались.
Ещё немного увеличив базис Таланта, я получил особую группу людей, которые уходили в виртуальные наркотические миры. Их души поднимались мелкими пузырьками от поверхности планеты, и лопались, исчезая без следа. Другие души, привязанные к утехам плоти, образовали плотную серую оболочку – мусорный пояс вокруг планеты. И лишь случайные единички образовывали светящиеся струйки. Но струйки меня не интересовали, мне нужен был устойчивый мощный поток. Я пытался как мог создать людей с устойчивым потоком.
Кропотливо выращивать гениев, мне теперь мешало обилие человеческой массы, и я просто давал некоторым людям неограниченный доступ к моей личной энергии – просветлял их мозги. Но свои осветленные умственные способности люди тратили на приобретение лишних денежных знаков, чтобы потом с чванливым превосходством возвыситься над другими.
Я смотрел на копошащееся человечество с разочарованием художника, написавшего мазню, а не картину. Картину под названием «Клыки и испражнения». Жадно чавкая, человечество пожирало планету. И каждая человеческая особь в какой-то мере была мной. Я и не думал раньше, что Страх Смерти может полностью исказить мое сознание. Мне казалось, что я равнодушен к комфорту. Но мои люди показали мне, что я желаю комфорта всеми фибрами своей души. Выходило так, что вовсе не стремлюсь к открытию и творению новых миров. Если я и хочу лететь в другие миры, то только затем, чтобы там искать нового особенного комфорта.
Выжимать что-то ещё из моего творения у меня просто не было сил. Я практически не спал несколько ночей. Мои чувства притупились, и я уже смирился с тем, что мне придется посидеть в годовом академическом отпуске. Можно сказать так, что я начал жаждать физического уединения. Теперь оно казалось мне единственной спасительной возможностью.
Моя планета висела в проекционном пространстве шаром, напоминающем шар моей головы. Фактически она и была моей головой, моей больной головой.
Моя планета излучала в эфир невообразимо одуряющий шум. Страсть, ненависть, отчаяние, пренебрежение, просьбы и требования, исходящие от людей - всё это смешалось в единый ядовитый клубок. От моей планеты шла ощутимая вонь Страха Смерти.
Планета продолжала свою жизнь, но я уже отсоединился от нее.
Чтобы признать поражение нужно определённое мужество. Я готов был его проявить. Я отдам свою планету Мерлину, если у него всё получилось. Но мне самому еще надо многому научиться, прежде чем я смогу называться Творцом иных миров.
Я отчётливо понял, что не знаю чего-то важного, чего-то того, что есть свыше меня. Я самонадеянно решил перескочить несколько университетских этажей, в надежде на быстрый выход в Высшее Пространство. Но прежде, чем скакать на новый уровень, мне стоит познать себя, и попытаться укрупнить свое сознание до размеров Творца Вселенной.
В полной изоляции я попробую сам наладить контакт с тем, кто находится свыше меня. Ведь я требую с моих людей невозможного. Я хочу, чтобы они соединились со мной, но сам то я не соединяюсь с Высшим. с тем, кто сотворил эту Вселенную! Как я могу требовать от них того, чего сам не умею?
Эта невероятно простая и чёткая мысль наполнила меня благословенным сиянием. Впервые за много дней я расслабленно сел в кресле и отодвинул занавеси, скрывающие вид звездного неба.
Там шелестели кроны вечных деревьев. Тёмная свинцовая листва создавала иллюзию многогранной поверхности. На горизонте антрацит ночи переходил в рассеянное свечение киновари. Весь мир жаждал солнечного нектара света. Мне захотелось выйти на свободу и ощутить вибрацию свежего чистого пространства. И это желание стало невыразимо сильным, гораздо сильнее чем то, которое тащило меня на сотворение и покорение других миров и цивилизаций.
Через несколько часов ко мне должен был прийти Гоб. Бессонные ночи тяжелой аспидной стопкой слетели в архив вместе с эмоциональным напряжением. Планета, предоставленная самой себе, продолжала вертеться вокруг светила, моё раздробленное сознание само по себе все ещё копошилось на ней. Но самостоятельно закрывать планету до финиша я не имел права.
У меня оставалась последняя финишная возможность - зайти в мозги обитателя планеты. Финишный сотый заход в отличие от всех девяносто девяти предыдущих не был случайным. Чтобы осознать все несовершенства, сотворенного мною мира, я должен был попасть в мозг человека наиболее просветлённого и приближённого по сознанию ко мне изо всех тех, что жили к тому времени на земле.
Творца я не вырастил, но посмотреть достигнутый уровень развития было обязательным условием. Это погружение должно было войти в отчёт для Гоба.
Особого желания заходить на планету у меня не было. Погружаться в отвратительную серую энергию Страха Смерти не очень приятное занятие. Мои люди, пытаясь хоть как-то справиться со страхом, успокаивали себя реинкарнацией. Смешно, если не грустно. Каждый из них в многочисленных воплощениях был всего лишь мной. И у каждого из них было бесчисленное множество жизней, любую из которых они могли при желании прожить, если бы поняли, что они и я – это одно и то же.
Их индивидуальный штрих-код внешности задавался последовательностью комбинаций всего четырех элементов. А энергетический штрих-код задавался комбинацией трех элементов. В целом семерка давала полную октаву… Но никто из них так и не стал композитором своей жизни. Набрав нужный штрих-код, я мог войти в шкуру любого из них. Но мое задание предусматривало только случайные входы. И лишь в конце задания заход был определённым.
Сейчас я должен был зайти в наиболее зрелое сознание. И я не мог себе представить, что это будет за существо. Монах в Гималаях, профессор из Силиконовой долины, президент янков, пациент психбольницы или …?
Я немного разволновался перед заходом, гадая, кто там может быть, чьё тело ждет меня. Моё волнение стало передаваться обитателям планеты, они заговорили о конце света. Но, как говорится, хочешь кататься, люби и саночки возить. Работа над ошибками важнее, чем просто работа. И тогда я нажал кнопку захода, подключившись к сознанию посвященного.
***
Нина проснулась среди ночи от лунного света. Спать ей совершенно не хотелось. Это был даже не лунный свет, а луч, мощного лазера, больно протыкающий сетчатку даже сквозь закрытые веки. Возможен ли монохроматический луч серебряного цвета, острый как стальная спица, ввинчивающийся прямо в мозг? Наверное, да. Во всяком случае, сейчас безумно острый лунный луч пробивался через щель в жалюзи, и эта проклятая щель никак не могла закрыться наглухо.
Поворочавшись с боку на бок, Нина поняла, что заснуть ей уже не удастся. Осторожно перекатилась на край кровати, босыми ногами нащупала тапки, стараясь не создавать излишнего шуршания, сдёрнула с кушетки смятый халат и аккуратно прикрыла за собой дверь.
Фланелевый халат с капюшоном, на капюшоне плюшевые заячьи уши – Нина часто одевалась не по возрасту. Она старалась не думать о том, что она – есть мама двадцатилетнего сына. Тем более, что когда они вместе шли по улице, прохожие принимали их за пару.
На маленьком кофейном столике в кухне её ждал ноутбук. «Блюдечко с наливным яблочком» - экран с мышкой. Наркотически-приятные действия в нажимании кнопок, в манипулировании кнопками и колёсиком мыши, которая в ладонях превращалась в подобие вечных чёток, вводили Нину в приятный транс рассеянного созерцания.
Она прошлась по новостям, дышащим ненавистью локальных войн, политических разборок, олигархических извращений. От новостей её немного подташнивало. Беременность гламурных барышень и празднование лицедейских юбилеев несло в себе запахи склизкой плоти. Хотелось грубой внятной логической пищи для ума. Таковой пищи не было. Стараясь не разбудить спящего в соседней комнате сына, Нина насыпала в турку молотый кофе и включила огонь.
Тишина ожила слабым гудением газового пламени. Нина решила смочить лицо водой. Из зеркала на неё смотрела рыжеволосая молодая женщина. Лицо, как лицо…. Но лицу неприятно, и неприятно всему телу, которое живёт под тяжестью силы притяжения, создаваемым невидимым центром планеты. И лицо, и тело стекают вниз, к этому центру, в вечный круговорот.
И вся жизнь проходит во вращении на гигантской центрифуге… Жизнь во вращении времени, в превращении… И все делают вид, что это нормально - возникнуть из ничего и потом уйти в никуда. И никто не задаётся вопросом «зачем?».
Нине всегда казалось, что она живёт где-то в другом месте. Там нет вращений, там время как сияющая нить, из которой можно ткать миры. Там у неё светлые волосы и карие или фиалковые глаза в зависимости от настроения. И волосы могут быть золотыми как солнце и тёмными как ночь.
А здесь… Здесь бессмысленная гонка, территория выживания, на финише – смерть. И кто сказал, что это лучший из миров?
Сейчас этот мир спал. Дом, зажатый многоэтажками, пытался отвоевать кусочек неба для созерцания. Уличная темнота внушала мысль о том, что до рассвета далеко. Но восточная окраина горизонта уже беззвучно вибрировала зачатками огненных всполохов.
В такие часы Нина любила выпускать росток света из своего сердца и мечтать о планете, режиссером которой она хотела бы быть. Её планета была плоская и практически бесконечная. Она не вращалась шариком вокруг звезды и не падала в безумную бездну космоса, она раскинулась островом в акварельных глубинах небесного моря, выставляя рельефы шафраново-тёплых городов и малахитовых гор, утопающих подножьями в туманных вересковых озерах.
В реальной жизни Нину окружал серый город, в котором люди разными способами пытались отдалить ожидание смерти. У кого-то это получалось убедительно. Румяные щёки, счёт в банке, подвешенный язык, лаковая кожа, тёплое кресло, превосходство, чужая зависть…
Люди бежали в погоне за наслаждениями. Когда-то давно Нина сознательно вышла из этой гонки. Убегать от смерти, делать вид, что её нет, казалось ей бессмысленным. Смерть для неё стала объектом, над которым она размышляла практически всё свое свободное время.
Свободного времени для мыслей было не так уж и много. Нина жила на подработках. До обеда она ухаживала за больным стариком, а после обеда у неё было ещё две «работы». Заочный бухгалтер в крохотной фирме по обучению дошкольников и внештатный писатель статей для рекламно-литературного журнала.
Нина жила одна, наслаждаясь тихой гаванью своей двухкомнатной квартирки, доставшейся ей в наследство от мамы. Сын приезжал к ней ненадолго, предпочитая снимать с друзьями квартиру в центре города.
Бывшие любовные штормы и смерти близких людей приучили Нину философски относиться к жизни, которая казалась ей лишь искрой в костре смерти. Мысли о смерти и разложении почти всегда были у Нины в голове, ещё и потому что впереди её ждало незавидное, с точки зрения семейных людей, будущее – одинокая старость. И хотя её кожа ещё дышала цветочной свежестью, но под неумолимым действием гравитации, она начинала потихоньку стекать вниз, к земле и заламываться в мелкие горестные складочки морщин.
Но Нина насколько, это было возможно, отдаляла мысли о замужестве. Представить, что в её квартире появится мужчина? Носки, трусы, завтраки, ужины, обязательные разговоры…О нет! Тогда прощай творчество!
Вот если бы у неё был дом. В одной половине живёт она, в другой он. У каждого своя спальня, кухня, кабинет, ванная. И есть ещё совместная гостиная с большим камином с полками книг с мягкими диванами, с кофейными столиками и выходом в старинный сказочный сад…Но разве бывают такие дома?
Умопомрачительный запах свежесваренного кофе вернул Нину в реальность. Кофе был налит в чашку, сверху сдобрен густыми сливками, и Нина с ногами забралась в уютное кресло. Он был здесь, с ней рядом, её незримый друг. Нина называла его Сэнсэем. Невидимый энергетический друг мужского пола с ласковыми глазами и природной силой. Не Бог, не маг, просто друг из иных измерений её воображаемого плоского мира. Он частенько проявлялся в окружающих её мужчинах. И Нине нравилась такая своеобразная игра «найди меня». В некоторых мужчинах он проявлялся на мгновение, а в некоторых и на несколько часов. А большего Нине было и не нужно. Одиночество? Нет, уединение. Она знала, что уединение дат большую концентрацию удивительной силы. У-единение….Единение с тем, создаёт этот мир…Это любовь, от которой хочется летать.
Открытый ноутбук вызвал у Нины ответное рефлекторное желание закончить начатую вчера статью. Тема статьи как раз касалась проблемы одиночества в большом городе.
Чтобы написать статью, Нине пришлось немного отвлечься и попытаться войти в шкуру тех несчастных, которые не знали, куда деть своё время. Тема благодатная - из папочки под кодовым названием «несчастная любовь». Странное словосочетание, похожее на «несчастное счастье».
Нина точно знала, что любовь и несчастье – это слова антиподы. Несчастная страсть или несчастная привязка несли в себе определённый смысл, но несчастная любовь? Это как «чёрная белизна» или «белая чернота» - абсурд. Но человечество, тем не менее, муссировало эту абсурдную тему, бесплодно жевало, плевалось, но потом снова включало вечные жернова, пытаясь перемолоть и найти истину в том, чего нет.
Нина писала не только от себя, ей приходилось соответствовать вкусу главредши, которая пришла в глянец после работы в японском ресторане. Надо отдать ей должное, главредша любила чёткость мысли, чего у Нины не было.
Внутренней чёткости у Нины не было даже во внешности. Лицо расплывчатое, фигура тоже. Вот главредша была обрисована графически – молочное лицо, бархатные ресницы, тяжёлый шёлк каштановых волос.
Ввиду экономии штата Нина писала под разными псевдонимами. Глянец умирал, за работу платили мало, но Нина получала эстетическое удовольствие от того, что её строки красуются на печатных страницах.
Утром писалось легко и быстро. Жизнь приобретала смысл поступательного движения вперёд, измеряясь количеством напечатанных текстов.
Закончив статью, Нина выпила ещё одну чашку кофе с булочкой, густо намазанной расплавленным сыром, потом умылась и подкрасила ресницы. Потёртые джинсы, кожаная курточка, белая водолазка и высокие замшевые ботинки сделали её облик более художественным. Подумав, Нина надела на мизинец готический серебряный перстень. Намёк на эклектику вполне её устроил. Положив ноутбук в сумку, она вышла из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В городе что весна, что осень – всё едино. Холод, грязь, туман, но всё же… Весна…Небо выше, сумерки загадочней и вороны каркают по-другому.
До квартиры старика было чистых пятнадцать минут езды, с пробками же получались все сорок. Пожилой Форд доставил её к месту назначения через полчаса, и это можно было считать хорошим знаком. Она припарковала машину возле кирпичной девятиэтажки, вышла, разминая затекшие ноги, с досадой заметив, что пятка правого ботинка всё-таки слегка поистёрлась об машинный коврик.
В подъезде стоячей волной сгустился сладковатый запах. Может быть, так пахнут трупы? Нина отогнала эту мысль от себя. Ключ щёлкнул в замочной скважине.
Квартира встретила её сумрачной тишиной. Нина не могла себя заставить сразу заглянуть в комнату старика, даже для того, чтобы сказать ему дежурное «здравствуйте». Она старалась оттянуть этот неприятный момент.
Все остальные комнаты в этой скорбной квартире были закрыты на ключи. Только кухня и комната старика всегда оставались открытыми.
На кухне Нина заварила овсяные хлопья в молоке, согрела чаю, положила на пластмассовое блюдце тост с джемом из желатиновых абрикосов. Подумав несколько секунд, как перед прыжком в воду, она решительно двинулась к комнате старика, словно бы ныряя в преисподнюю.
Старик лежал на кровати, освещённой пыльными утренними лучами. Она громко поздоровалась с ним, он в ответ густо и надсадно закашлялся. Нона открыла окно, прошлась влажной шваброй по полу. Нужно было хоть как-то создать настроение радости, но пока ничего не получалось. Старик лежал в отрешённой безнадежной неподвижности.
- Вам надо больше сидеть, - сказала Нина, чтобы разбавить тягостное молчание.
Старик ответил что-то невразумительно длинное. Не вникая в бессмысленный поток его слов, она приступила к замене памперса и одноразовых пеленок. Тело плохо повиновалось старику. Чтобы перекатиться набок, ему надо было совершить неимоверное усилие. Нине тоже пришлось поднатужиться, чтобы помочь ему перевернуться с одного бока на другой и обратно. Стандартная процедура омовения: мягкая губка в ведре с водой, жёсткое полотенце для растирания. Нина терпеть не могла повторяющуюся работу, но за эти её нехитрые действия ей хорошо платили. Час работы приходящей няней-сиделкой стоил больше, чем полновесная журнальная статья.
Грязное белье Нина сложила в три пакета, каждый из которых затянула наглухо, но всё равно запах просачивался сквозь поры пластика. Не спасали и резиновые перчатки на руках. Было такое ощущение, что от старика во все стороны рассеиваются молекулы старости, что старик, это не уже не человек, а некий излучатель заразы разложения, которой пропитан весь мир.
В мозгу у Нины щёлкнул невидимый выключатель, и мир предстал перед ней в собственном распаде. Полезли в глаза пятна на обоях, пыль на люстре, каждая мелочь словно бы закричала тонким визгливым голоском о своём несовершенстве, полном одиночестве и желании умереть.
Чтобы сбить эти неприятные настройки, Нина открыла окно, высунувшись в него чуть ли не до пояса. Там за окном мерно и осмысленно текла городская жизнь. В лысой кроне престарелого каштана чирикали воробьи, пофыркивали машины, медленно перемещающиеся по гавани двора, из далекого открытого окна доносились успокоительно упоительные битлы со своим нетленным «yesterday».
Через открытое окно в комнату вошёл стылый облачный утренний воздух. Белёсые, невидящие глаза старика не могли уже поймать свет, только поток свежей волны от окна. Угасающее тело пыталось впитать в себя живительную силу света, несмотря ни на что оно продолжало сопротивляться болезни. По внешнему виду оно было вполне жизнеспособно, но голова давно им не управляла. Да… Все проблемы человека заключены в его черепной коробке. Мозги с возрастом тухнут как и любой другой белок.
Картины протухающего белка, возникающие против воли в голове у Нины, были ей неприятны. Она пыталась отмахнуться от них, но они словно бы транслировались из некоего источника.
Люди бегают, прыгают, суетятся. И в то же самое время они разлагаются, рвутся цепочки информации. И создаются вновь в новых людях, для чего? Зачем жить в этом мире вечного разрыва? В мире вечного увеличения энтропии? В мире смерти?
- Это можно изменить…
То ли вопрос, то ли утверждение – такая мысль, из тех, что приходят не образом, а словами. Тихий мужской голос в голове.
Мужчины? Она уже давно не питала страстей и иллюзий по поводу мужского тела. Вот оно тело с жалким мешочком гениталий внизу.
Нина приподняла старика, подложила подушки под спину и начала кормить его с ложечки, следя за тем, чтобы он не подавился. Старик сминал пищу беззубыми деснами. Это было одно из двух наслаждений, которые остались у него в зоне доступа. Пища и сон, как у маленького ребёнка.
Закончив кормление, она вытерла ему лицо и клочковато-седую грудь влажной салфеткой. Потом прикрыла большой живот одеялом.
После завтрака он задремал. Нина сделала очередную лёгкую влажную уборку, прошлась ещё раз тряпкой для пыли по мебели и шваброй по полу. Комната в ответ приобрела более-менее пристойный вид.
Теперь можно было снова немного поработать. Нина достала ноутбук из сумки и засела на кухне. Она писала очередную статью о мальчиках и о девочках и о том, что любовь и страдание вещи несовместные.
Нине совершенно не нравились журнальные сленги, они напоминали ей дешёвую бижутерию, вместе с тем её не вдохновлял и язык литературных мастодонтов, он, как громоздкие ценные натуральные камни вызывал у неё сонное отчаяние. Вот если бы соединить слово и сияние во что-то неуловимо прекрасное, возникающее на грани камня, или ледяного кристалла.
Что может быть эфемернее, чем украшение из воды или из света? Вот такие бы слова, ажурные, ясные, звонкие…
Вставляя в текст дешёвые яркие штампики, Нина писала опять про любовь. Нина знала, что любовь – это свет, идущий из сердца. Люди забыли, что такое любовь, сосредоточив её на мясном существе, которое по определению не может быть вечным и загнивает без внутреннего сияния. Эх! Главредша просила её обходиться без волшебных словечек, при чтении Нининых опусов она безжалостно вычеркивала их. Поэтому Нине приходилось играть обычными словами.
Например, слово «получать». У людей оно потеряло первоначальный смысл. Образ рук, в которые что-то вкладывается совсем не подходил к этому слову. По- Лучать – это значит идти по лучу, а не захватывать. Луч любви может дать человеку всё. Человек может всё получить.
Словесные примеры как грибы после дождя вылезали у Нины из головы. Писалось легко и вдохновенно, как-то по особенному ярко, гораздо ярче, чем обычно.
Поставив удовлетворенную точку в статье, Нина немного поплутала в Интернете, потом выпила чашку чаю с кусочком сахара. Само собой подошло время обеда.
Она надела резиновые перчатки, снова сменила памперс старику, протерла его тело влажным спиртовым полотенцем и усадила его за обед.
Рисовый суп, салат из тёртых огурцов, клубничный кисель - всё это было выставлено на прикроватный столик. Старик ел жадно и пару раз всё-таки поперхнулся до надсадного кашля, окрасившего верхнюю часть его тела в багровый цвет.
В очередной раз Нине показалось, что это не тело старика, а её собственное тело, которое она с таким трудом поднимает. Мысли о собственном будущем разложении были неприятны до рвотных судорог. Но Нина привычно справилась со своими страхами, открыв окно. Виды городского муравейника вызывали мысли-заботы, от которых смерть отступала на задний план.
После обеда Нина уложила старика спать и поехала в редакцию. К этому времени пробок на улице поубавилось, но прибавилось грязи после мелкого дождя. Форд покрылся серой уличной накипью, вызывавшей у Нины глухое раздражение. Вокруг неё разворачивалась эмоциональная картина бестолкового мира, лишённого элементарного комфорта и полного непонятной копошащейся суеты.
Редакция журнала в целях экономии средств размещалась в одном большом кабинете двухэтажного особняка, построенном в стиле «творю, что хочу». На вывеске кабинета редакторша тоже сэкономила.
Но внутри кабинета были и тканевые жалюзи, и угловой диван с кофейным столиком и даже парочка постеров в духе Шагала. Четыре рабочих стола придавали комнате некую монументальность, но всё равно пространство здесь казалось зыбким. Пол ощутимо вибрировал, когда за окнами проезжал тяжёлый автобус или грузовик.
Медноволосая пышная менеджер Зина жевала в уголке что-то из салатиков, дизайнер Архип зарылся в свою лохматую чёлку отшельника, сдвинув брови на переносице. Главредша сидела за самым большим столом, в «одноклассниках». Она сдержанно поздоровалась с Ниной, изображая из себя занятого человека. Нина в ответ протянула ей флэшку с текстами.
Всё было так как и всегда, но не совсем так. Главредша углубилась в чтение текстов. Нина же решила отсесть в сторонку, поближе к менеджерскому столу, пытаясь справиться с неожиданно нахлынувшим ощущением того, что главредша, Зина, Архип и она сама, Нина – это части одного и того же существа, которое разделено лишь в её сознании.
- Чаю будешь? - спросила тихонько Зина.
- Давай.
Зина неуклюже засуетилась с чайником и с чашками в горошек, достала из сумки пачку овсяного печенья.
- Как реклама? – разбавила тишину Нина.
- Хорошо, - с фальшивым оптимизмом ответила Зина.
- Набираем?
Зина ухмыльнулась в ответ:
- Ты не замечаешь, как летит время?
- Замечаю. Все сходят с ума, как будто скоро будет конец света.
- На нас упадёт астероид. Я прочитала в сети, - сказала Зина, понизив голос до баса.
- Быть может, это будет не астероид, а чёрная планета Ниберу, которая подойдёт к земле очень близко. Конец света похож на конец представления в зрительном зале. Свет погаснет, зрители разойдутся, - усмехнулась Нина.
- А я мечтаю о Фольксвагене Тигуане, - сказала Зина, сладко зажмурившись, - неужели, я так и не успею до конца света прокатиться на своём личном Тигуане?
Нина ничего не ответила, пережёвывая вязкое овсяное печенье.
- Нина, вы опять ставите длинное тире в текстах, - сказал Архип, скривившись как от зубной боли.
- Сейчас он зацепит шнур компа, и тот грохнется,- подумала Нина.
Архип резко поднялся с места, шнур дёрнулся, компьютер устоял. Нина вдруг ощутила дикую усталость, ударившую резкой ноющей болью в висок.
Архип тихо ненавидел Нину вместе со всеми её дешёвыми текстами. Он считал себя гением, как и многие молодые люди в его возрасте. Нина для него была безнадежно отсталой тёткой. Конечно, всё относительно. Десяток оборотов планеты вокруг солнца и Архип пополнит ряды непризнанных неудачников, если раньше не сойдет с ума. В этом мире все сходят с ума. В этом мире нет молодости, только начавшись, она сразу же переходит в ожидание старости. И хочется или не хочется творить что-то в мире, в котором есть смерть? Странный мир. Заснуть бы и проснуться где-то там. Но где? В городе с охристыми праздничными улицами?
- Нин, как тебе моё фото? – спросила редактор.
- Супер!
Фото и вправду удалось на славу. Редакторша стояла в горделивой позе, завёрнутая в пушистый мех. Губы улыбались, глаза с изогнутыми ресницами светились. Немножко эпатажной известности никому не помешает. Психоделические Нинины тексы с модерновым дизайном Архипа – убийственная смесь.
Главредша жаждет известности, Архип тоже и Нина в этом плане не исключение.
- А что плохого в стремлении наверх? Есть что-то плохое, но что? – Нина сморщилась от мыслительных потуг.
Есть небо, а есть мёртвые высоты – могильные холмы. Ну да, конечно, никто не знает ответа на вопрос «зачем». Зачем стремиться к чему-то, если потом умрёшь?
Нина понимала, что люди раздражают её как блестящие запчасти бестолковой машины. Беспомощная Зина, грезящая о Тигуане, Архип, мечтающий о величии гения, главредша, сотрясающая пространство своими эмоциональными вихрями. Все мы едем вместе куда-то. Но куда?
- Нина, в общем, написано неплохо, но, - главредша слегка повысила голос, - слишком длинно. Сократите в два раза. И ещё напишите рекламу к минеральной воде и текст к фотосессии. Я вам тут скинула фотки.
- Хорошо. - Нина и не думала сопротивляться.
Журнальное рабство было для неё самым сладким и желанным. Заполненная флэшка перекочевала в её сумку.
- Как там твой старик? – спросила её Зина.
- В одной поре.
- Сколько лет он уже лежит?
- Лет пять, не меньше.
- Да… Как же ему не повезло!
- Не повезло? Он прожил большую жизнь. Представь, кто-то умирает девятнадцатилетним. По сравнению с такими, старик просто везунчик.
- Ну, в общем, наверное, ты права. И тогда мы все -везунчики.
- Да. Мы все везунчики!
- Но есть особенные везунчики, которых возит Тигуан…
- Зина, дался тебе этот Тигуан!
- Девочки, мальчики, собираемся, - сказала главредша.
Иногда их рабочий день заканчивался чуть раньше, ведь ещё и комнату надо было ставить на сигнализацию.
- Я задержусь, - отозвался Архип.
Нина увидела в его мыслях мечты о шабашке, которой он попутно занимался на работе. Главредша тоже это почуяла, но ничего не стала говорить, потому что Архип был ценным кадром.
Она напомнила ему о звонке на пульт. Архип подобострастно кивнул в ответ.
Всем со всеми было не по пути. Улица набухала вечерними пробками, ветер мял лицо и волосы.
Хотелось нырнуть в спасительную норку квартиры и там забыться.
Нина вспомнила, что ей надо ещё в магазин купить что-то для ужина. Она привычно подумала о том, что не хочет есть, но будет, дабы ощутить спасительную сонную тяжесть в желудке. На голодный желудок журнальные статьи пишутся плохо. Работы много. А ещё завтра надо бы после обеда заскочить в учебную фирму, сдать отчёты.
Таких фирм по городу расплодилось немыслимо. Родители словно бы помешались на обучении своих дошкольных чад. И что толку от этой информации, которую впихивают в детские головы? Странный мир, он совсем не должен быть таким.
Нина не знала, откуда в её голове существуют воспоминания о школе, совсем не такой как эти обычные с кубиками, досками и указками. Школа была с панорамными стенами, которые открывались в разные миры. Можно было выходить в сад и изучать его, можно было трогать руками море, осязать цифры. Математика, физика, астрономия и ещё нечто очень волнующее, но что? В голове возникало что-то вроде сияющего контура. Но что значит этот контур, Нина не знала.
Нина крепко держалась за руль, но мысли почему-то пронесли её мимо нужного поворота. И она покорилась «ошибке», поехала по объездной дорогу, ведущей в лес, стараясь не смотреть на изгаженные мусором обочины. Хотелось бы верить в то, что чем дальше за город, тем меньше мусора.
Город остался позади. Справа лес, слева плоскогорье, скатывающееся в низменность, блестящую слюдой мелких озёр.
Свернув на правое боковое ответвление дороги, Нина заглушила мотор и вышла на воздух.
Вопреки её надеждам тухлый весенний лес не принес в душу спасительной прозрачности. Он казался ветвистым панорамным продолжением всё того же грязно-серого города. Тишины не получилось. Гудели, проносящиеся мимо машины, шумели верхушки крон. Небо в растрескавшихся перистых облаках казалось высоким и холодным, туман жался к земле, превращаясь в сырую мглу предстоящего вечера.
На солнце бушевали магнитные бури. Оно закатывалось за горизонт багровым шаром. Нина сквозь закрытые веки смотрела на солнце, но ничего кроме невесомого жара не ощущала, хотя ей казалось, что вместе с жаром в неё должна влиться совершенно необыкновенная сила.
Где-то был мир, в котором у людей вместо крови по венам и артериям текла огненная энергия другой жизни, той самой с магическими тёплыми сандаловыми городами, с корабельными соснами, рвущимися нежно-зелёными факелами в чернильное небо…
Вместе со свершившимся заходом солнца затухло все многоцветие. Мир окрасился в оттенки серого. Волна стылого воздуха заставила Нину поднять воротник куцей курточки. Деревья в густеющей темноте превращались в проволочный каркас, уродливо оплетающий пространство.
Нина вернулась к машине. Оставаться одной в темном лесу ей было страшно. Телефон, брошенный в салоне, мигал пропущенными вызовами. Здесь, внутри старенького Форда Нина ощутила спасительный тёплый и мягкий уют. Правда, звук работающего мотора вызвал у неё странные ассоциации. Есть такая японская традиция - запереться в гараже, провести гибкий шланг от выхлопной двери в салон, плотно закрыть все окна и заснуть вечным сном от угарного газа. Что толкает людей на это? Неужели, жизнь настолько бессмысленна, насколько и бесполезна? Нет и тысячу раз – нет!
В жизни есть чёткий смысл - как можно больше приблизиться к Вечности, к своим неограниченным возможностям. Надо только поверить!
В пугающей темноте леса думалось быстро, сочными образами, словно бы срабатывали древние инстинкты самосохранения.
Нина сидела в машине с включённым мотором несколько минут, словно раздумывая. Потом заглушила мотор и вышла прямо в глубокую антрацитовую черноту леса.
Оставив горящими габаритные огни, она пошла в мир спутанных сухих веток, шумно втягивая носом воздух. Нина хотела ощутить себя диким зверем, для которого этот мёртвый лес полон жизни. Она шла, касаясь пальцами стволов деревьев, чтобы увеличить полноту восприятия леса. Почему-то в голове вертелось – «одно желание, одно желание, одно желание». Одно желание – вырваться из клетки человеческого мозга.
Её ногти царапали кору, ноги вязли в хрустящих или наоборот вязких прелых листьях. Нина шла в сторону от дороги на внезапный свет багрового шара луны, выглянувшей из-за туч. Шла быстро, словно в истерической надежде взломать реальность. Споткнувшись, она упала прямо в кучу прелых листьев.
Вспыхнуло сердце огня в глубине земли, ударило её по лицу мшистой лапой, с размаху до кратковременного беспамятства.
А когда Нина подняла голову, то почуяла, запах. Запах Луны. Так пахнет холодная пыль или кристаллический острый иней. Не свежесть, нет, скорее серый мёртвый холод внизу и синий вечный сверху – двойной поток. От деревьев тоже двойной – жизнь и смерть, кокон тлена и струна нектарной сладости
Воздух наполнился потоками вкуса. Картины запаха ожили. Вот здесь только что пробежал заяц, через запах Нина видела его движение, а вон там следы птиц, плавные кривые, уходящие в небо, а дальше тонкие струйки города, исходящие из клубка пластмасс, резины, и ещё всякой невообразимой тяжёлой мазни, просачивающейся через древесную акварель лесной стены.
Панорама запахов была гораздо шире, чем обычная застывшая картинка, какую привык видеть глаз. Каждое место словно бы раскрывалось, наполняясь движением. Получалось не мгновение, а некий растянутый промежуток прошлого-настоящего, своеобразный движущийся кадр.
Весь мир был теперь сплошным океаном запахов. Нина скинула куртку, от нахлынувшего внутреннего жара ей стало тяжело дышать.
Она вышла на дорогу, ещё издали уловив «аромат» шин своего Форда и запахи других машин. Она словно бы видела их проезды в течение всего дня – эти «резиновые» кривые на дороге, за каждой из которых вставала своим образом определённая машина. И дальше на горизонте поднимался огнями город – немыслимый мускусный клубок. Он буквально кричал многоголосьем запахов.
Нина развернулась обратно в лес, в самую древесную гущу. Внутренний жар, казался нестерпимым, она сняла с себя джинсы, водолазку и отвратительно пахнущее расплавленной синтетикой бельё. Скинула и уродливые ботинки, от которых несло мёртвой кожей.
Поток чистого воздуха обнял её, даря целительную прохладу. Холод кристально снежными языками лизнул её тело, ночь цветочными зачатками почек коснулась плеч, груди, живота, бёдер, щиколоток. От избытка чувств Нина закричала. Были бы крылья, взлетела. А так, ей осталось только упасть навзничь, в мягкую небесную синь ковра просыпающихся первоцветов.
Луну закрыло каменное бурое облако и от вспыхнувших в чернильном небе звёзд тоже пришли запахи роз, жасмина, лаванды, мяты, полыни. Они сливались в цветочное море, расслаивались тончайшими струнами беззвучной одуряющей симфонии ароматов, которым не было названия в языке. И Нина видела себя, плывущей по этому объёмному морю звёзд.
Спящее море. Внизу колыбельки, оплетённые цветами. В них лежат люди маленькие и старенькие, всякие. Колыбельки соединяются в одну большую, в корабль, плывущий среди звёзд.
- Я умираю или оживаю?
Вопрос щёлкнул в голове, переключая настройки сознания в обычный режим. Ночь. Холод. Одежда? Вот она рядом. Джинсы, водолазка, куртка, ботинки. Нижнее бельё разорвано. Кружева расползаются под пальцами.
Нина кое-как оделась, тело словно распухло и на него не налезали ни джинсы, ни водолазка. От одежды снова шло ощущение удушья. Нина вернулась в машину и дрожащими руками завела мотор. Что это было? Умопомешательство? Нет! Что-то невероятно сильное, настоящее, природное.
- Вечность…Вечность…Хочешь, я подарю её тебе…Ты не умрёшь, ты воссоединишься с Природой. ..- это был не голос.
Больше похоже на мысли, облечённые в слово. Эти мысли Нина не могла бы назвать своими. Так обычно говорил с нею Сенсей. Без тембра, без звука…Мысль, переданная словами, как прочитанная из книги жизни. Мысль, несущая ощущение необыкновенной силы.
Нина завела машину, включила радио и вырулила с обочины на пустынное шоссе.
Хьюстон пела о любви, и Нина пела вместе с ней, выжимая из машины звенящую скорость. Скорость обросла городскими огнями, домами с окнами звёзд, за каждым из которых был свой мир. Тело ещё помнило эйфорию лесной наготы и тоже пело каждой клеточкой.
- У меня был секс с лешим, - расхохоталась Нина. – Или любовь с лесом? Лес – это мужчина? Или это Бог? Боже! Как прекрасен мир! Иногда и кое-где!
***
Во дворе уже не наблюдалось парковочных мест, машины наслоились друг на друга, оставив узкую проезжую тропинку. Нина сделав дежурный круг по двору, поехала на платную стоянку.
- Ниночка, девочка, я тут для тебя конфеток припас.
Рядом с пожилым охранником Нина ощутила себя юной и свободной. И очень красивой.
- Спасибо.
- Какая же ты красавица!
- Не смешите меня! – Нина расхохоталась, даже не пытаясь спрятать ликование, растущее из неведомых глубин и распускающееся над ней открытым куполом паруса.
Сторожевая будка охранника и вправду возвышалась над стоянкой как капитанская рубка. Её внутренности были откровенно ветхими. Нищета и бесхозность сочились из каждой щелки. Замызганный диванчик, занозистый кособокий столик, заляпанная тетрадь, всякие ящички, скляночки, тряпочки. Наверное, так выглядят внутренности умирающего человека, если изображать их на языке архитектуры. Маленький шаткий домик, качающийся от ветра, готовый треснуть своей скорлупой, чтобы впустить в себя удивительный свет звёзд.
Нина смеялась, смеялся охранник, и вместе с ними самозабвенно смеялась вечность. Вот она, рядом, протяни руку.
Вся серая шелуха дня летела, обнажая его удивительный остов силы. Высыхающий старик в колыбельке сейчас казался Нине магом, дарящим ей бессмертную силу. Редакторша? О! Это флакон с красотой. Архип? Это полный сюрр! Зина? Зина… Зина с её овсяным печеньем…Колдунья, однозначно. Та, что умеет наполнять сюрр реальной силой. Вот такая у Нины слаженная команда. Бессмертие, красота и реальный сюрр. И Нина – капитан, стоящий у штурвала корабля, направляющегося в вечность. Это даже не команда, а некие тайные струны в ней, резонирующие с музыкой сфер…
- Ниночка, а не попьёшь со мной чайку?
- Устала! Домой хочу. Дома буду пить!
- Я дарю тебе вечность! Я дарю! – стучало в голове.
Тело перебирало само себя струнами света. Так бывает? Наверное…
Охранник улыбнулся глазами Сенсея. Только на миг. Потом он снова стал тем, кем и был.
- Нинуля, найди мне подругу, такую же красивую, как и ты. Не смотри, что я стар. Я ещё ого-го!
- Не могу обещать. Все мои подруги замужем.
- И ты…
- И я.
***
Нина и вправду спешила домой. Чай, тёплый халат, диван, полное расслабление. И целительное уединение.
- Я подарил тебе вечность, вечность…- мужской голос звучал в голове мелодией альта. – Ты не умрёшь, ты будешь со мной…
Она спустилась из будки охранника вниз по шаткой деревянной лестнице под повизгивание сторожевых дворняг и направилась к воротам.
Тут она и увидела раненую птицу. Голубь лежал на заледеневшей дороге, чья-то машина сбила его, может быть даже Нинина. Нет, нет, она бы ощутила удар. Или всё-таки не ощутила бы? Например, если бы птица была на земле и просто попала под колеса?
Тельце птицы виднелось бугорком в крохотной тёмной лужице крови, крыло болталось как рваная тряпка. Конечно, она вернется в машину, там у неё есть полотенце, она завернёт птицу и отвезёт в ветлечебницу. А ведь уже поздно. Лечебница закрыта. Нести голубя домой? А если он умрет по пути?
Как бы Нине хотелось, чтобы голубь был мертв! Но он судорожно дергал маленькими сморщенными лапками с тёмными коготками.
- О, Боже мой, вот тебя угораздило, - Нина вернулась в машину за полотенцем, оно хранилось у неё в багажнике на всякий непредвиденный случай.
Нина осторожно подняла птицу с грязной земли, переложила её на полотенце, накрыла сверху, понесла её двумя руками, прижимая к груди. Идти надо было осторожно. К ночи земля начинала подмерзать, и можно было поскользнуться с неприятными последствиями.
Сын был дома, открытая дверь впустила Нину в ярко освещённую квартиру с говорящим экраном.
По телевизору шло ток-шоу. Состоятельный мужчина выбирал спутницу жизни. Ради денег девушки не стеснялись придти побороться за жениха.
- Да нормальных девушек сейчас нет. Пиявки все. Одни пиявки серые, другие пиявки яркие, - сказал сын, появляясь на мгновение в дверях и исчезая снова в глубине квартиры.
Нина осторожно расправила полотенце на столе. Голубь прикрыл глаза.
- Не умирай! Голубчик, миленький! Не умирай!
Странно. Наш мир состоит из элементарных частиц. Все протоны абсолютно одинаковы, все нейтроны абсолютно одинаковы, они распадаются и соединяются снова. Все кирпичики мира абсолютно одинаковы. Очень похоже на то, что есть одна реальная частица и вокруг много- много её отражений. И сам мир – это иллюзия, созданная эффектом отражений.
Но ведь жизнь реальна а не иллюзорна, вот она разлагающаяся плоть, тлен, прах… Вовсе нет!
Это как рассыпание одного организма, созданного из одинаковых песочных частиц. Один организм – реален. А все остальные – мнимые. Весь мир мнимый, и стоит только понять эту мнимость и прийти к единственно сущей личности. Гигантская зеркальная сфера, внутри которой находится мир иллюзий, а для высших существ – это просто экран, на котором идет действо жизни, и они смотрят фильм про самого себя. Когда эти отражения разбросаны по времени , возникает иллюзия того, что все это разные объекты. На самом деле все они части одного и того же.
-И этот голубь – это я. Мы с ним сотканы из времени. Из струн света…- прошептала Нина.
Вот он – мертвый голубь, плоть, которая скоро начнет разлагаться.
- И ты готова отдать ему свою вечность? – опять возникли в голове слова-мысли.
- Да. Готова! И хватит меня экзаменовать!
Нина поднесла ладони к неподвижной перистой плоти и закрыла глаза. Ладони ощутили жёсткий холод мёртвого птичьего тельца. Они сначала лежали сверху, потом стали падать внутрь, в глубину. Нина не открывала глаз. Она падала в глубину вместе со своими руками.
Там, внутри «голубя» была целая Вселенная. Потоки звёзд в цветочных ароматах и музыка, музыка…
Где-то пространство раскрывалось бутонами коридоров, где-то наоборот схлопывалось в тяжелые точки, закручивалось спиралями туманностей, мерцало драгоценной плотностью…
По Нининым пальцам потёк ток. Руки задрожали словно бы под напряжением. Нина летела над океаном звёзд вместе с сияющей птицей.
Затем все погасло, словно кто-то щёлкнул выключателем. Нина открыла глаза. Рядом с ней стоял сын. Шёлковые портьеры рвались прочь на волю сырого ветра из распахнутого окна.
- Зачем ты открыл окно?
- Я выпустил птицу. Голубь залетел в окно.
- Это я его принесла.
- Ты что-то путаешь. Окно было открыто. Птица села на подоконник. Я её покормил и она улетела.
- А я?
- Ты пришла домой. Я вышел тебя встретить.
- И это всё?
***
Я очнулся. Меня просто вышвырнуло обратно в мой дом из сознания женщины. Мозг судорожно попытался зацепиться за символы, чтобы провести хоть какую-то параллель между Ниной и мной.
Странный смысл – убитая птица и я - женщина. Убитая птица - это моя неспособность летать? Одинокая женщина, мечтающая о звёздах? Что это? Это я?
В открытые панорамные окна моего дома било лучами заходящее солнце. Планета висела надо мной в проекционном формате. На ней продолжалась неведомая мне жизнь. Жизнь, вышедшая из под моего контроля. Энергия страха смерти, так и не была преобразована людьми.
Я проиграл. Я уже и не пытался даже прикоснуться ни к каким настройкам. Возможностей для маневров у меня не осталось. Все лимиты растягивания времени я исчерпал, планета вошла в ускоренный темп корреляции. В моём мире истекали последние минуты, а на планете последние годы.
Люди копошились, начали строить купола над городами и массово уходить в виртуальные миры.
Ни у одного человека не получилось стать творцом, выйти на моё сознание. Я не стал всматриваться в проекционный сферический экран, а просто прикрыл глаза. Свет от экрана проникал сквозь закрытые веки, вызывая лёгкое раздражение. Пришёл момент конца, экран отключился, и я, как ни странно, тут же провалился в сон. Видимо, сказалось нервное перенапряжение.
На моей планете и вправду наступил конец света. Но мне уже было не до того. Рыжеволосая Нина не вызвала во мне ответной симпатии от неё пришла только грусть, ещё и потому, что она была похожа на ту, исчезнувшую девушку, в которую я был когда-то влюблён. Её звали Юнона. Странно, откуда я знаю её имя? Юнона…Имя всплыло само…Во сне?
-Омон, твоей игре пришел конец, - сказал Гоб, входя в мои двери.
Я подскочил со своей уютной лежанки.
- Устал, студент?
- Устал.
- А ты думал, что это легко?
Гоб включил застывшую проекцию планеты, бегло просмотрел мои результаты и сказал, что я зелен и мне надо много учиться. Я спросил как дела у Мерлина.
Оказалось, что Мерлин сделал ставку на соединение каждого человека со своим каналом интуиции. Его люди не строили городов и заводов, они бегали по лесам и слушались голоса природы.
Мерлин работал с каждым из них индивидуально, и к ним ко всем пришла очевидная мысль о том, что они части одного Творца. И чтобы далее не дробить своё сознание, они решили оставить на планете одного человека, то есть свести всё к начальным параметрам. Поэтому они перестали размножаться и начали естественно вымирать, пока не остался один человек.
Можно ли было этого человека считать результатом? Мерлин получил свое божественное сознание в человеке, но тот человек лишь отдаленно напоминал Мерлина внешне и ждал его полного подчинения внутренне.
Гоб не изображал сердитость, но и не казался добрым. Он просто сказал, что планету у каждого из нас заберут. Я вырастил жадных эгоистов, а Мерлин – тупых слабаков.
Ещё Гоб добавил парочку нелестных высказываний о том, что мы молокососы, потому что не чувствуем музыки сфер, и что мы излишне самоуверенны.
Я вздохнул, представив, что мне придётся целый год сидеть в заточении в академке И ещё мне надо будет проанализировать подробно все свои заходы на планету. Много-много рутинной работы.
Гоб ушёл так же внезапно, как и пришёл.
***
Я опять вернулся к своей лежанке, вскрыл купол крыши. Солнце скатилось за линию горизонта, в небе начали восходить звёзды. Я лежал на спине и погружался в их сияние.
Я понял, что мне надо понять самого себя в себя и прислушаться к Высшему. Цель моей жизни какова? Я жажду наслаждений от выигрышей? Или самое высшее для меня наслаждение – это некие струны, что есть во мне? Те сияющие струны, которые ощутила и Нина, там на мостике воображаемого корабля?
- Можно?
Она вошла в мои двери, сияя улыбкой и ещё чем-то невообразимым.
- Привет, Омон!
- Юнона?
- Удивлён?
- Но ты же…
- Я к тебе!
- Точно ко мне? И почему?
- Ты всё же достучался до небес, - сказала она улыбаясь.
Золотистые сандалии, белая туника, светлые волосы ниже лопаток. Юнона вблизи казалась ещё прекрасней, чем когда я наблюдал за ней издали.
- Ты ведь выбрал мой образ для Игры.
- Откуда ты знаешь?
- Мне принёс веточку вестник. От тебя.
Удивительная птица влетела в открытое окно и села на её плечо.
- Это голубь-вестник.
Птица была намечена только контуром сияния. Сквозь неё просвечивал мир. Мой дом, открытые окна и бриллиантово-чернильное небо.
- Я хочу тебе предложить прогулку на палубе океанского лайнера. Этот лайнер может перемещаться среди звезд.
- Но…
-Я договорилась с Гобом. Он был очарован твоей птицей.
- А -а…?
- Академка не отменяется. Отчёт тоже. И если попросишь меня, то, может быть, я тебе помогу с отчётом, – она улыбнулась, и её улыбка сорвала меня в лавину счастья.
- Я сам справлюсь.
- Сам? Омон, ты и не представляешь, как прекрасен мир. Зачем «сам», когда у тебя в соавторах может быть сама Вселенная?
Ум это то, что владеет только настоящим. Чувство же владеет и прошлым и будущим.
Птица села мне на плечо. И я ощутил от неё токи дальних странствий.