Дальневосточное турне Колчака, 1918 год.ч.47
(Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2015/12/25/1086)
Итак, в конце июля 1917 года Колчак выехал из Петрограда и транзитом через Швецию и Норвегию прибыл в Англию, а оттуда приплыл в США. О некоторых интересных деталях этого вояжа речь впереди, а в этой главе поговорим о его подруге, Анне Тимирёвой
После отъезда Колчака в США, Анна продолжает жить со своим мужем, С.Н. Тимирёвым, в Ревеле и Петрограде. (Об этом периоде ее жизни биографы пишут как-то мимоходом). Во всяком случае, официальный развод с ним она оформила только летом 1918 года.
В этом же году они отправляют своего единственного трехлетнего (!!!) сына в Кисловодск, к родителям Анны. Там ребенок и жил в семье деда по матери, музыканта и дирижёра В. И. Сафонова (который умер в 1918 году, а бабушка скончалась в 1921 году).
Основную часть этого времени Анна Тимирёва провела с адмиралом Колчаком.
(За сыном она приехала только в 1922 году. После того, как ее отпустили из ссылки.
Забрав маленького Владимира (кто за ним ухаживал, после смерти бабушки в 1921 году, биографы Анны обычно не пишут), она прибыла в Москву, где довольно быстро вышла замуж за инженера-строителя В.К. Книппера и взяла для себя фамилию Книппер-Тимирева).
Будучи тогда в Америке и Юго-Восточной Азии Колчак писал Тимирёвой огромные письма (некоторые доходили до 40 страниц):
"...Ваш милый и обожаемый образ всё время был перед моими глазами. Ваша улыбка, Ваш голос, Ваши розовые ручки для меня являются символом высшей награды, которая может вручаться лишь за выполнение величайшего подвига, выполнение военной идеи, долга и обязательств. И думая о Вас, я временами испытываю какое-то странное состояние, где мне кажется прошлое каким-то сном, особенно в отношении Вас...
Неужели ни сада Ревельского собрания, ни белых ночей в Петрограде, - может быть, ничего подобного не было?! Но передо мной стоит портрет Анны Васильевны с её милой прелестной улыбкой, лежат её письма с такими же миленькими ласковыми словами, и когда читаешь и вспоминаешь Анну Васильевну, то всегда кажется, что совершенно недостоин этого счастья, что эти слова являются наградой незаслуженной, и возникает боязнь за их утрату и сомнения".
(Характерно, что в своей, довольно обширной переписке, Колчака и Тимирёвой, умудрялись писать друг другу о чем угодно, кроме своих, брошенных в лихолетье Гражданской войны, малолетних детей).
Первые вести об Октябрьских событиях дошли до Колчака в Сан-Франциско, куда он выехал вскоре после приема президентом Вильсоном. Когда Колчаку стало понятно, что никого в США его опыт постановки минных заграждений особенно не интересует, (а о том, что американцы не собираются делать никаких «десантов» в Дарданеллах, думаю, он понимал с самого начала), решено было возвращаться на Родину.
Колчак даже дал согласие на полученную из России телеграмму с предложением выставить его кандидатуру в Учредительное собрание от партии кадетов по Черноморскому флоту. Однако его ответ опоздал, а саму эту «Учредилку» Колчак впоследствии искренне возненавидел.
По прибытии в Японию в ноябре 1917 года Колчака догнали уже неопровержимые известия о падении Временного правительства и захвате власти большевиками, а спустя некоторое время, и о начале сепаратных мирных переговоров с немцами в Бресте.
Перед Колчаком вставал вопрос: что делать дальше.
По его словам, он «пришел к заключению: мне остается только одно – продолжать все же войну как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам... Тогда я пошел к английскому посланнику в Токио сэру Грину и… обратился к нему с просьбой довести до сведения английского правительства, что я прошу принять меня в английскую армию на каких угодно условиях». («Допрос Колчака». С. 158–159).
Выбор именно Англии, а не США, где он довольно долго прожил, Колчак объяснял наилучшими отношениями, сложившимися за время заграничной поездки с представителями именно этой державы.
Просьба Колчака была передана английскому правительству. Англичане были давно наслышаны о нем, как о человеке, пользующемся в России авторитетом в определенных политических кругах. Его попросили подождать ответа.
Ждать пришлось в Японии почти два месяца.
За это время Колчак ударился в изучение восточного дзэн-буддизма и увлекся прославлением всяческих войн, как чрезвычайно полезного для человечества явления:
«Война – единственная служба, которую я искренне и по-настоящему люблю. Война прекрасна, она всегда и везде хороша», - писал он А. Тимирёвой в то время.
«Война проиграна, – писал он её в другом письме - но еще есть время выиграть новую, и будем верить, что в новой войне Россия возродится. Революционная демократия захлебнется в собственной грязи или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет. Нет возрождения нации, помимо войны, и оно мыслимо только через войну.
Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего».
По своему мировоззрению Колчак стал ярко выраженным милитаристом.
К идее «дружбы народов» он относился не только насмешливо-скептически, как к утопии, но и откровенно презрительно.
«Будем называть вещи своими именами, – пишет он Тимирёвой, – …ведь в основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость» («Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». Переписка А.В. Колчака и А.В. Тимиревой. – М., 1994. – С.253).
В общем, Колчак, конечно, был большим оригиналом…
В канун нового 1918 года Колчак получил, наконец, ответ правительства Великобритании о принятии его на службу и о направлении на Месопотамский фронт.
Ни один из многочисленных биографов и поклонников Колчака этот важнейший исторический документ, почему-то, не приводит.
А посмотреть на него было бы крайне любопытно: в качестве кого его приняли англичане на свою службу, на какой срок, условия контракта и т.д.
В качестве КОГО англичане его направляли на третьестепенный Месопотамский (!!!) фронт, где вовсе не было никаких морей и минных постановок (вроде как именно в этом вопросе он считался у англичан экспертом?!).
Какую пользу он мог принести Англии в песках Месопотамии?! Ведь никакого опыта ведения сухопутных операций у Колчака вообще не было, и уж тем более, практики ведения современной войны в условиях жаркого пустынного климата.
Пока все это поныне «тайна покрытая мраком».
«В конечном счете, – пишет он Тимиревой, – страшная формула, что я поставил войну выше Родины, выше всего...» (Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 203).
Похоже, что и сами англичане не слишком-то спешили воспользоваться услугами адмирала в песках междуречья Тигра и Евфрата.
Во всяком случае, путь в Месопотамию лежал морем через Тихий и Индийские океаны. В условиях полного господства Антанты на всех океанах, англичане, при желании, могли доставить туда из Японии Колчака за пару-тройку недель. Однако он двигался туда очень медленно, подолгу задерживаясь в промежуточных портах.
В Сингапуре, куда Колчак прибыл только в марте 1918 года, он получил извещение от английского генерального штаба, что ввиду изменившихся на Месопотамском фронте обстоятельств надобность в его услугах отпадает.
Ему было рекомендовано вернуться на Дальний Восток и включаться там в разворачивавшуюся деятельность по борьбе с большевизмом.
Историк В.В. Шигин в книге «Страсти по адмиралу Кетлинскому» так комментирует эти туманные и малопонятные события:
«В ряде публикаций пишется, что Колчак был завербован британской разведкой еще в бытность капитаном 1-го ранга и командиром минной дивизии на Балтийском флоте. Произошло это на рубеже 1915—1916 годов. Скажу сразу, что у меня на сей счет документальных сведений нет, а потому утверждать я этого не могу. Однако приверженцы данной версии приводят следующий довод: почему, мол, флоты Антанты в 1918 году спокойно вошли в русский сектор акватории Балтийского моря, ведь он был заминирован! К тому же в сумятице двух революций 1917 года минных заграждений никто не снимал. Отвечают же они на данный вопрос так: «проходным билетом» при поступлении на службу британской разведки для Колчака явилась сдача всей информации именно о расположении минных полей и заграждений на входе в Финский залив! Ведь именно Колчак в свое время осуществлял данное минирование и у него на руках были все карты минных полей и заграждений! Впрочем, это лишь предположения.
Вскоре, как мы знаем, Колчак вообще принимает английское гражданство и записывается на английскую службу, после чего Лондон решает послать его воевать на Месопотамский фронт.
Ну, а как быть с тем фактом, что легитимным Верховным правителем России Колчака объявил вовсе не русский народ или хотя бы русская армия, а английский генерал Нокс и британский военный разведчик Джон Хэлфорд Маккиндер.
Они же впоследствии и выкинули его на обочину истории, когда надобность в Колчаке отпала. Бывшего агента, который слишком много знает, всегда лучше вовремя «убрать» чужими руками».
На мой взгляд, это достаточно интересная и аргументированная точка зрения.
Некоторые современные поклонники Колчака, почему-то, яростно отрицают факт того, что он находился на службе у Великобритании.
Им очень полезно прочитать следующие строки из письма А.В. Колчака Анне Тимирёвой, написанные в Сингапуре:
«16. III. 1918 г.
Singapore.
Милая, бесконечно дорогая, обожаемая моя Анна Васильевна,
Пишу Вам из Singapore, где я оказался неисповедимой судьбой в совершенно новом и неожиданном положении.
Прибыв на «Dunera», которую я ждал в Shanghai около месяца, я был встречен весьма торжественно командующим местными войсками генералом Ridaud, передавшим мне служебный пакет «On His Majesty’s Servis» с распоряжением английского правительства вернуться немедленно в Китай для работы в Маньчжурии и Сибири.
Английское правительство после последних событий, выразившихся в полном разгроме России Германией, нашло, что меня необходимо использовать в Сибири в видах Союзников и России предпочтительно перед Месопотамией, где обстановка изменилась, в довольно безнадёжном направлении. И вот я со своими офицерами оставил «Dunera», перебрался в «Hotel de I'Europe» и жду первого парохода, чтобы ехать обратно в Shanghai и оттуда в Пекин, где я имею получить инструкции и информации от союзных посольств. Моя миссия является секретной, и хотя я догадываюсь о её задачах и целях, но пока не буду говорить о ней до прибытия в Пекин.
Милая моя Анна Васильевна, Вы знаете и понимаете, как это всё тяжело, какие нервы надо иметь, чтобы переживать это время, это восьмимесячное передвижение по всему земному шару…
Я почти успокоился, отправляясь на Месопотамский фронт, на который смотрел почти как на место отдыха…
(«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 155-160, 284-285).
Как видим, тут все вещи названы своими именами: Колчак получил в Сингапуре служебный пакет с РАСПОРЯЖЕНИЕМ от английского правительства вернуться НЕМЕДЛЕННО в Китай, для работы в Маньчжурии и Сибири.
Английское правительство РЕШИЛО, что Колчака «необходимо ИСПОЛЬЗОВАТЬ в Сибири в видах Союзников» и т.д.
(Впрочем, ничего удивительного, давно замечена непреложная истина: «кто девушку ужинает, тот ее и танцует!».
Вот и отправился Колчак, вместо жаркой Месопотамии в холодную Манчжурию, в Харбин, столицу КВЖД, на довольно третьесортную должность, и в подчинение к престарелому генералу Хорвату, который много лет управлял этой русской железной дорОгой).
С получением такого строгого распоряжения от английских хозяев, рассиживаться Колчаку в Сингапуре стало некогда, и первым же пароходом он быстро вернулся в Шанхай.
Там Колчак встретился с А. И. Путиловым, председателем Правления Русско-Азиатского банка, в ведении которого находилась КВЖД. Путилов отчасти «просветил» его относительно миссии, которую предполагалось на него возложить. (Мелихов Г. В. Российская эмиграция в Китае (1917-1924). М., 1997. С. 41.)
О том, что было потом рассказывает П.Н. Зырянов в своей книге ««Адмирал Колчак, верховный правитель России»:
«Из Шанхая по железной дороге Колчак отправился в Пекин и там явился к Кудашеву. Возможно, они были знакомы и ранее. Колчак бывал в Ставке, а Кудашев возглавлял там дипломатическую канцелярию.
Кудашев сообщил Колчаку, что именно он настоял на его командировке в Китай, надеясь с его помощью решить некоторые задачи. Ближайшая из них заключается в спасении КВЖД как русской собственности. Русско-Азиатский банк национализировали большевики. Правда, Парижское его отделение перехватило власть над зарубежными филиалами, и банк можно считать восстановленным.
Но Правление КВЖД, находящееся в Петрограде, арестовано, и китайские власти могут забрать в свои руки дорогу как «бесхозное» предприятие. Во избежание этого надо восстановить Правление здесь, в Китае.
В штатном расписании дороги, продолжал Кудашев, числится охранная стража. Наблюдение за ней и предполагается поручить Колчаку.
Далее дипломат перешёл к главной сути возлагаемой на адмирала задачи…
Противобольшевистские силы организуются и на Дальнем Востоке, в частности, в полосе отчуждения КВЖД - отчасти на её средства, а также на деньги, получаемые от союзников по борьбе с Германией. Но всё это делается хаотично, отдельные отряды соперничают друг с другом, и генералу М. М. Плешкову не удаётся объединить их и подчинить дисциплине.
Главный способ объединить отряды, говорил Кудашев, - добиться того, чтобы все средства шли через одни руки, то есть через правление КВЖД. Когда эти части сформируются в солидную вооружённую силу, их можно будет двинуть против большевиков.
Отдельный вопрос - Особый маньчжурский отряд атамана Семёнова, который с прошлого года с переменным успехом ведёт борьбу с большевиками. В настоящее время положение его трудное. Он базируется на станции Маньчжурия, начальном пункте КВЖД. Атаман поддерживается и финансируется японцами.
Колчак спросил, каковы будут его взаимоотношения с Семёновым, кто будет иметь приоритет. Кудашев ответил: «Конечно, вам придётся войти с Семёновым в компромисс».
В Пекине состоялась встреча Колчака с Д. Л. Хорватом. Патриархального вида генерал с длинной бородой занимал должность управляющего КВЖД со времени её пуска. Он же был и главноначальствующим в полосе отчуждения. Хорват обладал давними связями в дипломатическом мире Дальнего Востока и пользовался авторитетом в Китае и Японии. А кроме того, в его руках были немалые средства, которыми располагала дорога. В Пекин он приехал в связи с намечавшейся реорганизацией Правления. Хорват сказал Колчаку, что прежде всего надо оформить его положение в штатах КВЖД. В Правление всегда входил военный человек, который ведал охраной дороги и вообще военно-стратегической стороной дела. Это место и должен теперь занять адмирал Колчак.[АРР. Т. X. С. 251-253.]
10 мая 1918 года состоялось заседание акционеров КВЖД, избравшее новое Правление. Его председателем стал генерал Янь Шицин, губернатор провинции Гирин. Так был достигнут компромисс с китайскими властями. На должность директора-распорядителя был переизбран Хорват. В Правление вошли также А. В. Колчак, А. И. Путилов, Л. А. Устругов (инженер путей сообщения, комиссар Сибирской железной дороги при Временном правительстве) и другие лица. Колчак был назначен главным инспектором охранной стражи КВЖД. Ему было поручено заведование всеми русскими вооружёнными силами в подконтрольной ей полосе. [Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 41.]
Иначе говоря, для начала Колчаку поручили скромную должность начальника малочисленных охранных войск КВЖД и предложили «найти компромисс» с атаманом Семеновым, которого напрямую финансировали японцы, и который «плевал с высокой колокольни» на все остальные «белые» правительства России и их руководителей.
(Забегая вперед, скажем, что Колчак эту задачу полностью провалил).
Не сложились у Колчака отношения и с генералом Хорватом, которого он за глаза называл «старой шваброй».
(Не правда ли, это ярко характеризует реальный уровень благородства, культуры и воспитанности самого Колчака?! В глаза он говорил пожилому генералу (и своему начальнику): «Ваше высокопревосходительство! Честь имею кланяться!», а за глаза называл его «старой шваброй», что еще как-то подходит для кухонной свары в коммуналке, но просто позорно для лексикона истинных «благородий».)
Теперь о том, как они вновь сошлись с Колчаком. Весной 1918 года Анна Васильевна с мужем ехала во Владивосток и, будучи проездом в Благовещенске, узнала, что сравнительно недалеко, в Харбине, находится Колчак. Она ему написала письмо, которое дошло до адресата (а значит, почта России тогда на Дальнем Востоке работала исправно).
В письме были такие строки: "Милый Александр Васильевич, далёкая любовь моя... чего бы я дала, чтобы побывать с Вами, взглянуть в Ваши милые тёмные глаза..."
Вскоре приходит ответ: "Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю - действительность это или я сам до него додумался".
Анна, получив ответное письмо, в очередной раз бросает своего мужа и уезжает в Харбин к Колчаку.
(Об этой встрече подробнее мы поговорим чуть позже, а пока надо бы сказать несколько слов о Харбине того времени).
В Харбине тогда царила атмосфера разложения, взаимных дрязг и склок соперничавших между собой группировок.
В «Дневнике белогвардейца» генерал-лейтенанта барона А.П. Будберга есть запись от 14 Февраля 1918 года:
«Был у Самойлова; слушал рассказы участников про вчерашнее собрание офицеров Харбинского гарнизона для выяснения отношений к родившемуся из пены харбинской Дальневосточному Корпусу; судя по рассказам, вышел самый бестолковый кавардак самого митингового характера с руганью, попреками и прочими аксессуарами таких собраний; подполковника генерального штаба Акинтиевского, сказавшего собравшимся горькую правду, чуть не избили.
Впрочем, трудно было ожидать уравновешенности, спокойствия и деловитости от случайного собрания самых разношерстных элементов, большею частью издерганных, распустившихся, многое потерявших, много испытавших, жаждущих мести, отвыкших от истового исполнения тяжелых обязанностей и, в большинстве, очень и очень далеких от подвига; устроиться хочется почти всем, но работать и рисковать не особенно много охотников.
Судя по рассказам обывателей, по вечерам во всех местных кабаках-шантанах все столы заняты спасителями родины разных рангов, вино льется рекой, кутеж и разврат идут во всю; кто успел награбить и нацапать, тот жарит на наличные, а кто не успел, должает, лупит в кредит и жадными глазами и всей силой звериного желания ищет где бы схватить, где бы поживиться и получить такие же, как у некоторых счастливцев, средства для пьяной, беззаботной жизни и удовлетворения животных наслаждений.
Сейчас Харбин это помойница, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи, той самой, из которой, попади она в другую обстановку и в другие руки, могли бы выйти целые рати героев подвижников, истинных спасителей гибнущей Родины. Конечно, и сейчас здесь есть и идейные борцы за Россию, и добросовестные, скромные работники, но их капля сравнительно со всем остальным.
Во главе всей местной чепуховидной оперетки на государственно-военные темы взгромоздился ничтожнейший господинчик из бывших консульских чиновников, ныне исполняющий обязанности русского здесь консула — Попов, изображающий сейчас что-то в роде местного Главковерха, жалкая пародия на жалкого Керенского».
В.Г. Хандорин в монографии «Адмирал Колчак: правда и мифа» подчеркивает:
«Позднее Колчак вспоминал, что в Харбине он не встречал людей, которые хорошо отзывались бы друг о друге.
Общий упадок отражался и на отношении местного китайского населения к русским, которых в то время в Харбине было не меньше, и хотя город находился на территории Китая, до революции в нем, как и по всей линии КВЖД, хозяйничали русские, а китайцы считались людьми второго сорта, их именовали презрительной кличкой «ходя», тогда как русских и других «господ» белой расы сами китайцы подобострастно называли «капитана» (от слова «капитан»).
Теперь же роли поменялись. Видя послереволюционное бытовое разложение и пьянство, охватившее русскую среду, осмелевшие китайцы нередко били русских и приговаривали: «Мы теперь капитана, вы теперь ходя».
«Какое же это правительство, – иронически говорил Колчак, – которое может выселить каждый китайский городовой?!».
Вот такие картины НА ДЕЛЕ представляла тогда из себя белая эмиграция в Манчжурии…
В «Дневнике белогвардейца» А. П. Будберга имя Колчака впервые упоминается 10 мая 1918 года, когда он внезапно объявился в Харбине:
«Совершенно неожиданно главнокомандующим назначен появившийся откуда-то и, как говорят, специально привезённый сюда адмирал Колчак; сделано это ввиду выявившейся неспособности Плешкова заставить себя слушать. Надеются на имя и решительность адмирала, гремевшего во флоте». (Будберг А. П. Дневник. - АРР. Т. XIII. С.210).
В Харбине между А.В. Колчаком и Анной Тимирёвой состоялся серьёзный разговор о совместной жизни. Вернувшись во Владивосток, Тимирёва сказала мужу, что уходит от него к Колчаку. После недолгих формальностей, они оформили развод.
Но вновь встретились они с Колчаком только в … Японии, где Колчак снова оказался после своего недолгого пребывания в роли начальника охранных войск КВЖД в Харбине, и его фиаско с попыткой «найти компромисс» с японским ставленником атаманом Семеновым.
Вот как все эти события происходили.
В полосе отчуждения КВЖД, включая Харбин, действовало несколько вооружённых формирований. Самый большой из них, Особый маньчжурский отряд атамана Семёнова, фактически Хорвату не подчинялся. Попытки закрепиться на русской территории Семенову не удались, и теперь отряд отходил к границе. В семёновском отряде насчитывалось до 5 тысяч человек. (Тинский Г. Атаман Семёнов, его жизнь и деятельность. Б/м, 1920. С.10.)
На восточном конце КВЖД, на станции Пограничная, обосновался отряд атамана И. М. Калмыкова. Маленький и тщедушный атаман, живший, как монах, в тесной каморке с железной кроватью и Библией, был одним из тех колоритных самодуров, коих выплеснули революция и гражданская война. В свой отряд он принимал решительно всех желающих, вплоть до беглых красноармейцев. Но расстреливал своих столь же беспощадно, как и чужих. Все члены отряда совершали примерно одни и те же безобразия, но почему одних он карал, а других нет - никто не мог понять.[См.: Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Ч. III. Т. 1. Белград, 1930. С.
236-237.]
Семёновский и калмыковский отряды получали деньги и оружие от японцев, грабили население, русское и китайское, а также скопившиеся на станциях составы, не щадя никого, кто попытался им возражать.
Генерал А.П. Будберг сделал такую запись в своем дневнике 10 Февраля1918 года:
«…Вечером был у Самойлова и слушал про бесчинства, чинимые Семеновым и его отрядом; приехавший недавно пограничник генерал Чевакинский был свидетелем, как на ст. Даурия Семеновские офицеры убили взятого ими с поезда пассажира за его отчаянные протесты по поводу отобрания у него законно ему принадлежавших 200.000 рублей; этого пассажира пристрелили тут же на платформе и тело его выбросили за перила, ограждавшие платформу.
И таких случаев десятки».
(Удивительно, но сейчас у нас появились поклонники даже этого кровавого атамана и японского холуя, называющие его «незаконно репрессированным борцом против большевиков». Может быть, эти свидетельства современников о его зверствах несколько поубавят их восторги).
11 мая в харбинских газетах было напечатано интервью с Колчаком, который обещал восстановить законность и порядок.
П.Н. Зырянов в своей книге ««Адмирал Колчак, верховный правитель России», рассказывает:
«28-летний Григорий Михайлович Семёнов в ту пору был атаманом самочинным, поскольку лишь в октябре 1918 года амурские и уссурийские казаки избрали его своим походным атаманом, а забайкальские - ещё позднее, когда он утвердился в Чите.
Родился будущий атаман в семье забайкальского казака на пограничном карауле Куранжи. Мать его была бурятка. Детство протекало в тесном общении с бурятскими и монгольскими сверстниками. Семёнов выучил их языки и стал своим человеком в среде этих народов.
Во время войны совершал лихие набеги в тыл неприятеля, стал георгиевским кавалером, побывал на Месопотамском фронте, куда не доехал Колчак. А потом Временное правительство назначило его комиссаром по организации добровольческих частей из бурят и монголов. Ему присвоили чин есаула, что соответствовало капитану в армейской пехоте. Свой отряд он сформировал как раз к октябрю 1917 года и с ним начал борьбу против большевиков…
Первое время, не имея ни денег, ни оружия, отряд бедствовал. Семёнов обращался за помощью к русскому, английскому и французскому консулам в Харбине. Но эти господа воротили нос от малообразованного офицера. Тогда он явился к японскому консулу. Здесь, наоборот, за него ухватились. И впоследствии, когда уже отгремела гражданская война, Семёнов с большой теплотой вспоминал о японских офицерах Куросава и Куроки, которых считал лучшими своими друзьями.
От японцев Семёнов получил деньги и оружие. Конечно, это сопровождалось советами и наставлениями. Но, как видно, они делались весьма деликатно.
А кроме того, Семёнов был не настолько уж дик, чтобы кусать руку, которая его кормила.
Советы и наставления касались не только конкретных действий, но имели и общетеоретический характер. Семёнов многое усвоил из японской военно-политической доктрины.
В своих воспоминаниях он писал о необходимости «большой работы на пути объединения народов Востока и создания Великой Азии». С этими взглядами связаны и планы выделения русского Дальнего Востока в автономную область под протекторатом Японии, которые он вынашивал в годы гражданской войны.
Весной 1918 года семёновское воинство состояло из слабо спаянных между собой бурятских, монгольских и казачьих отрядов. Но главную его экзотику представляло ближайшее аристократическое окружение атамана. Барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг и граф А. И. Тирбах, молодые офицеры-сорвиголовы и анархисты в погонах, сумели преодолеть недоверие Семёнова к «господам», доказать ему свою преданность, в какой-то мере подчинить его своему влиянию и совсем уж испортить его репутацию. Ибо в самоуправстве, грабежах, порках населения и расстрелах неугодных лиц они немало его превосходили.
И, наверно, больше всего именно им нравилась надпись, которую Семёнов сделал на дверях своего вагона: «Без доклада не входить, а не то выпорю». (Семёнов Г. М. О себе: воспоминания, мысли и выводы. М., 1999. С. 132-133).
Ну, вот таков был этот «борец с большевизмом»: большой любитель кого- нибудь выпороть, любитель чужой крови, чужих денег и поклонник Японской империи. Именно с ним новые хозяева Колчака и требовали «найти компромисс».
«Незадолго до отъезда на станцию Маньчжурия Колчак встречался с главой японской военной миссии генералом Накашимой. Адмирал ознакомил его с планами развёртывания русских частей на КВЖД и с размерами желательных поставок оружия…
Генерал сказал, что такие поставки вполне возможны, а затем неожиданно спросил: «Какие вы компенсации можете предоставить за это?» Колчак ответил, что за оружие заплатит дорога. Генерал разъяснил, что финансовый вопрос его не интересует. Обнаружив, что Накашима клонит куда-то в другую сторону, Колчак ответил, что говорить о других компенсациях у него нет полномочий…
О приезде адмирала Колчака атаман Семенов был предупреждён телеграммой.
Колчака сопровождали полковник Орлов, лейтенант флота Н. Ф. Пешков и П. В. Оленин. Конвоировал делегацию отряд орловцев.
К немалому удивлению Колчака и его спутников, перрон обычно оживлённой станции оказался пуст.
Колчака не только никто не встретил, но и все пассажиры куда-то исчезли.
Ординарцы нашли на вокзале семёновского генерала М. П. Никонова. О
н был одет по-домашнему и на станцию зашёл как бы случайно. Его попросили к адмиралу, и он сказал, что Семёнов находится по ту сторону границы и ведёт бой.
Колчак пригласил Никонова в свой вагон. Тем временем Пешков произвёл собственную разведку и выяснил, что Семёнов сидит дома. Тогда у лейтенанта родился план: пусть Александр Васильевич запросто, не как адмирал, а только как русский человек явится к атаману и обо всём с ним договорится…
Орлов, Пешков и Оленин доложили обстановку и не очень уверенно изложили свой план. Колчак продолжал ходить по вагону, а когда все трое замолчали, с минуту подумал и сказал:
- Хорошо, я сделаю то, о чём вы просите.
Уже вечерело, накрапывал дождик. Достали фонари, и адмирал в сопровождении нескольких человек отправился искать вагон, где сидел атаман.
Через час делегация вернулась. Колчак, выглядевший ещё более угрюмым, приказал ехать. Перрон вдруг заполнился публикой, которую всё это время где-то держали и, видимо, настраивали против адмирала. Потому что вела она себя недружелюбно, а когда поезд тронулся, некоторые дамочки показывали вслед ему кукиш.(!!!) (ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 549. Л. 26-27; АРР. Т. X. С. 259)
В воспоминаниях Семёнова говорится:
«По-видимому, настроенный соответствующим образом в Харбине, - продолжал атаман, - адмирал встретил меня упрёками в нежелании подчиняться Харбину, вызывающем поведении относительно китайцев и слишком большом доверии к моим японским советникам, влиянию которых я якобы подчинился…
Свидание наше, - писал Семёнов, - вышло очень бурное, и мы расстались явно недовольные друг другом…
От этой встречи с адмиралом у меня осталось впечатление о нём, как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем
Востоке». (Семёнов Г. М. О себе: воспоминания, мысли и выводы. С. 159-160.)
Колчак же вспоминал, что разговор с Семёновым был совсем не бурным и довольно коротким. «В чём дело? - спросил Колчак. - Я приезжаю сюда не в качестве начальника над вами, я приехал с вами поговорить об общем деле создания вооружённой силы… Я привёз вам денег от Восточно-Китайской железной дороги». Он предполагал передать Семёнову 300 тысяч руб. Семенов отвечал, что он ни в чём не нуждается, деньги и оружие получает от Японии, а от Колчака ему ничего не нужно.
Колчак сказал, что в таком случае помощь от дороги ему оказана не будет, а эти деньги пойдут на нужды других частей. (АРР. Т. X. С. 259-260.)
После разговора с Семёновым Колчак с горечью пришёл к выводу, что этот отряд, самый большой, для него потерян…Он утешал себя мыслью, что забайкальское направление, где действовал Семёнов, не имеет первостепенного значения» - отмечает П.Н. Зырянов в своей монографии.
Попросту говоря, атаман Семенов Колчака «послал» и отказался ему подчиняться. На этом миссия адмирала по поиску компромисса с бандитствующим атаманом и завершилась.
«Семёновцы же - очевидно, под воздействием японцев - начали задираться против верных Колчаку отрядов. Однажды Колчак получил от начальника одной из станций КВЖД телеграмму о том, что отряд семёновцев во главе с хорунжим Борщевским грабит цейхгаузы и местное население, а сопротивляющихся порет.
Колчак выслал туда взвод орловцев. Семёновцы под конвоем были доставлены в Харбин.
Адмирал приказал разоружённых солдат отпустить, а хорунжего отдать под суд: «То, что суд постановит, то и сделаю: постановит суд, чтобы его расстрелять - расстреляю, постановит, чтобы послать куда-нибудь - пошлю».
В Харбин срочно примчался Семёнов.
В колчаковский штаб явился семёновский представитель в Харбине полковник Л. Н. Скипетров и заявил, что если Борщевского не освободят, он арестует двух офицеров-орловцев. Адмирал ответил, что тогда он арестует трёх семёновцев. Скипетров ушёл со словами: «Ну а я буду арестовывать всегда на одного больше». Разнёсся слух, что Семёнов хочет арестовать самого Колчака…
29 мая 1918 г. А.П. Будберг записал в своем дневнике, что
«всю ночь адмиральский вагон охранялся орловцами с пулемётами, а стоявший недалеко семёновский поезд находился в боевой готовности, выставив пулемёты из окон и направив их в вагон главнокомандующего».[АРР. Т. X. С. 262-263; Т. XIII. С. 216,
220;
В конце концов Семёнов отступил и уехал, а Скипетров возобновил свои кутежи с катанием женщин на автомобиле по ночному городу. (АРР. Т. XIII. С. 218.)
Между тем резко обострились отношения Колчака с Хорватом... Ещё во время инцидента с Борщевским Колчак и Хорват сильно разошлись во мнениях, и речь зашла об отставке Колчака. Однако к Хорвату явилась делегация в составе полковника Орлова, его начальника штаба Венюкова и русского консула Попова, которая потребовала оставить Колчака на посту главнокомандующего. Хорват тогда отступил. Но через неделю после отбытия орловцев из Харбина он своей властью сместил Колчака и на его место вновь назначил Плешкова. После этого Хорват уехал в Пекин, видимо, для консультаций с Кудашевым.
Колчак отказался оставить должность и вызвал в Харбин роту орловцев, а Кудашев не поддержал Хорвата.
Между Колчаком и вернувшимся из Пекина Хорватом, как говорят, произошла бурная сцена. Потом на вопрос Хрещатицкого, как быть с адмиралом, Хорват ответил: «Надо потерпеть».
В эти же дни японцы устраивали официальный обед по случаю отъезда Накашимы. Колчак приглашён не был. Подвыпивший генерал открыто поносил Колчака и советовал русским офицерам прогнать его прочь. [Исторический архив. 1998. № 3. С. 80; АРР. Т. XIII. С. 216-220; ГАРФ. 5881. Оп. 2. Д. 549. Л.
29.)».
И тут, наконец-то произошла встреча Колчака с Анной Тимирёвой.
О ее подробностях рассказывает П.Н. Зырянов:
«12 мая Колчаку вдруг пришло письмо от Анны Васильевны. Оказалось, что она с мужем на Дальнем Востоке и случайно узнала его адрес. «Несколько раз я брал в руки письмо, и у меня не хватало сил начать его читать, - писал он в ответ. - Что это, сон или одно из тех странных явлений, которыми дарила меня судьба?».
Вскоре Анна Васильевна выехала в Харбин, предупредив телеграммой. Они должны были встретиться на вокзале, после почти годовой разлуки, совершив навстречу друг другу путешествие в несколько тысяч вёрст, и… не узнали друг друга в толпе. Анна Васильевна носила траур по своему отцу, умершему в феврале, а Александр Васильевич был в орловской форме защитного цвета. Такими они друг друга никогда не видели.
Анна Васильевна уехала к своей подруге. На следующий день она разыскала его вагон, но не застала его там и оставила записку. Вечером они, наконец, встретились.
Сначала он навещал её в семье подруги, а затем попросил переехать в гостиницу.
Он приходил к ней по вечерам, усталый, измученный, ругал «старую швабру Хорвата».
У него началась бессонница. А перед Анной Васильевной встал вопрос, возвращаться ли к мужу. Колчак в шутливой форме говорил, что она может не возвращаться. Конечно, она понимала, что он не шутит. Тогда она заговорила всерьёз, и он сказал, что решать должна она сама».
Несколько забегая вперед подчеркнем, что такое поведение Колчака с Тимирёвой, само по себе очень «оригинально» и соответствует образу мышления скорее 16-летнего недоросля (удовольствия от любви – совместные, а ответственность за них несет женщина), чем зрелого сорокачетырехлетнего мужчины, мужа своей законной жены и отца малолетнего сына.
3 года он заваливает Анну Тимирёву письмами, цветами и подарками, постоянно признаваясь к ней в любви (и, безусловно, понимая, что компрометирует этими поступками и саму Анну, и её законного мужа, своего старого друга, С.Н. Тимирёва).
Охотно встречается с ней наедине: то в Ревеле, то в Питере, то в Харбине, продолжая свои любовные признания, однако на ее предложения как-то оформить их отношения, предлагает Анне «решать этот вопрос самой».
При этом он разводиться со своей женой, почему-то, категорически отказывается., даже после того, как Анна Тимирёва развелась-таки со своим мужем и переехала к Колчаку на постоянное жительство.
Такое поведение в приличном обществе того времени было абсолютным моветоном и вызывало недоумение и отторжение, прежде всего для Анны, которая в глазах у всех выглядела простой содержанкой и любовницей Колчака.
Интересно, что Колчак в письмах к своей законной жене Софье Федоровне совершенно не признавал своей связи с Тимирёвой, а когда жена (уже в 1919 году) попробовала в своем письме выяснить этот вопрос, Колчак в ответ устроил ей гневную выволочку, написав ей: «Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе сообщать их мне».
(Военно-исторический вестник. Париж. 1960. № 16. С. 18.)
Характерно и то, что даже после своего ареста в Иркутске на допросе в чрезвычайной следственной комиссии, Колчак не признает А.В. Тимирёву своей гражданской женой:
«Из стенографического отчета заседания чрезвычайной следственной комиссии 21 января 1920 г. Председатель К.А. Попов.
Попов. Здесь добровольно арестовалась г-жа Тимирева. Какое она имеет отношение к вам?
Колчак. Она — моя давнишняя хорошая знакомая: она находилась в Омске, где работала в моей мастерской по шитью белья и по раздаче его воинским чинам — больным и раненым. Она оставалась в Омске до последних дней и затем, когда я должен был уехать по военным обстоятельствам, она поехала со мной в поезде. В этом поезде она доехала сюда до того времени, когда я был задержан чехами. Когда я ехал сюда, она захотела разделить участь со мною.
Попов. Скажите, адмирал, она не является Вашей гражданской женой? Мы не имеем право зафиксировать это?
Колчак. Нет.»
А вот своей законной жене, Колчак даже перед расстрелом просил передать свой последний привет.
Председатель Иркутской ЧК С.Г. Чудновский в своих мемуарах вспоминал о расстреле Колчака:
«На вопрос, имеет ли он какую-либо просьбу, он ответил: Передайте моей жене, которая живет в Париже, что, умирая, я благословляю моего сына.
Я ответил: Если не забуду, то постараюсь исполнить вашу просьбу».
Не случайно, что даже друзья Колчака, уже находясь в эмиграции, уделяют довольно много внимания его вдове Софье Федоровне, и посылают ей (поначалу) немалые деньги, но ни одним словом не вспоминали об Анне Тимирёвой, как будто бы ее на свете не было.
Позднее об этом мы еще поговорим, а пока вернемся к событиям лета 1918 года в Манчжурии.
Вдребезги разругавшись с генералом Хорватом и не сумев «усмирить», или «найти компромисс» с атаманом Семеновым, Колчак неожиданно «бросает все» и уезжает из Манчжурии в Японию.
А это было не так просто сделать в то время. Значит, у него имелась японская виза, валюта и разрешение японских властей на это возвращение в их империю.
П.Н. Зырянов приводит интересные подробности данного вояжа:
«30 июня Колчак уехал в Японию. Недели через две Н. В. Орлов получил от него письмо. «В интересах общего нам дела, - писал Колчак, - я решил покинуть Харбин и отправиться в Японию. Вместо меня командующим Российскими войсками остаётся генерал Хрещатицкий… Свою настоящую миссию я признаю необходимой, так как нам нужна материальная помощь иностранцев. И я буду пока работать здесь в этом направлении… Итак, будем продолжать наше служение Родине с прежней энергией и верой-надеждой на осуществление нашей заветной Белой Мечты».[ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 549. Л. 34.]
В Японии Александра Васильевича уже ожидала Анна Васильевна. Вскоре, однако, пришло письмо от её мужа, С. Н. Тимирёва, и ей пришлось ехать во Владивосток решать свои семейные проблемы.
Сергей Николаевич хотел сохранить семью, но Анна Васильевна была неумолима, даже жестока.
Наверно, она была права: и в самом деле пришла пора так или иначе разрубить этот затянувшийся узел.
В июле 1918 года их брак был расторгнут постановлением Владивостокской духовной консистории.[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 85-87; Отечественные архивы. 1994. № 6. С. 54.] Анна Васильевна вернулась в Японию к Александру Васильевичу».
Некоторые биографы утверждают, что для этого ей потребовалось даже продать свое жемчужное ожерелье.
«Продав жемчужное ожерелье, она отплыла в Японию. Здесь Колчак и Тимирева вместе отдыхали в небольшом курортном городке. Отдых, лечение, приезд любимой женщины освежили пошатнувшееся здоровье и нервы адмирала. Отныне она до конца связала с ним свою жизнь». (В.Г. Хандорин «Адмирал Колчак: правда и мифы»).
Помимо отдыха и лечения на японских курортах, Колчак старался вернуться в сферу «большой политики».
По его просьбе русский посол в Японии В. Н. Крупенский устроил ему встречу с руководством японского Генерального штаба.
Аудиенция у начальника Генштаба генерала Ихары носила, по-видимому, протокольный характер. Разговор по существу шёл с его помощником, генералом Танакой. В беседе участвовали также посол Крупенский и генерал Н. А. Степанов, приехавший с Юга России. Адмирал сказал, что он считает Японию державой, дружественной России. Сам он остаётся верен союзническому долгу в общей войне с Германией. Он просил у японских представителей помощи в приобретении небольшой партии оружия, чтобы выбить из Владивостока красные части.
Танака рассмеялся, подумал и сказал:
- Знаете, адмирал, останьтесь у нас в Японии; когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хорошие места, поезжайте туда и отдохните.
Колчак тоже подумал, не нашёл другого выхода и ответил:
- Хорошо, я останусь пока в Японии.(АРР. Т. X. С. 264).
О том, как Колчак вернулся из Японии в Россию, в своей книге рассказывает П.Н. Зырянов:
«Однажды к нему явился британский генерал Альфред Нокс. Долговязый блондин спортивного вида, старше Колчака на несколько лет, он излучал деловитость и оптимизм. По-русски говорил почти без ошибок, с небольшим акцентом. (Сказывалось долгое пребывание в России, когда он состоял при английском посольстве в Петрограде.)
В завязавшемся разговоре Колчак поделился своими харбинскими впечатлениями, а затем перешли к положению во Владивостоке.
Нокс поставил вопрос со всей прямотой: «Каким образом можно создать власть?» (Большевистские Советы ни он, ни Колчак властью не считали.)
Беседовали долго, и Колчак обещал представить генералу записку по этому вопросу.[АРР. Т. X. С. 273-274.]
Они понравились друг другу, кажется, с этой первой встречи. Нокс вообще нравился многим русским, с кем имел дело. Генерал М. А. Иностранцев, встречавшийся с ним впоследствии в Сибири, писал, что это был «сердечный и отзывчивый человек, чрезвычайно полюбивший Россию, болевший за неё, переживавший её страдания, как свои личные». [Иностранцев М. А. Адмирал Колчак и его катастрофа. - ГАРФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 8 а. Л. 39.]
Затем, по совету Крупенского, Колчак нанёс визит французскому послу в Токио Э. Реньо. Видимо, уже тогда предполагалось, что он будет назначен главой французской миссии во Владивостоке. Реньо был профессиональным дипломатом, долго служил на Ближнем Востоке и тамошние дела знал лучше, чем русские. По-русски не говорил. Но к России и к русским всегда относился благожелательно. Беседа с Реньо, видимо, носила более общий и официальный характер.[Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак.
1918-1920 гг. Т. 2. Пе кин, 1921. С. 45; АРР. Т. X. С. 275.]
Встретив в Токио Анну Васильевну, Колчак поехал с ней отдыхать.
Судя по письмам и воспоминаниям Анны Васильевны, они побывали на двух курортах - Никко (в 100 километрах от Токио, в горах) и Атами, тоже недалеко от Токио, но на берегу океана.[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 88, 126, 304.]
В Никко он работал над запиской для Нокса…
5 апреля 1918 года Япония, в ответ на убийство двух своих граждан, высадила во Владивостоке десант. Вслед за тем небольшой десант высадили и англичане. Но в городе продолжала существовать Советская власть, пока 29 июня её не свергли чехословацкие легионеры.
Тотчас же туда из Харбина переехало «Временное правительство автономной Сибири» во главе с эсером П. Я. Дербером. Колчак знал этих людей. Их «правительство» прежде ютилось в вагоне, стоявшем в одном из тупиков на харбинской станции. Ни денег, ни оружия, ни войск оно не имело. Они тогда заманивали Колчака к себе, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Во Владивостоке эти люди, как видно, продолжали жить в том же вагоне, в каком приехали из Харбина.
В борьбе за власть решил попытать счастья и старый Хорват, переехавший на станцию Гродеково и объявивший себя «верховным правителем» России. Считая Хорвата самым авторитетным лицом на русском Дальнем Востоке, Колчак считал полезным временное объединение здесь власти в его руках. Но Хорват пригласил в состав своего правительства таких людей, которых Колчак знал по Харбину и не питал к ним уважения. Поэтому он отклонил предложение Хорвата занять в его правительстве пост морского министра».
(Как видим, сидевших на японских и английских штыках, «верховных правителей России», на Дальнем Востоке в то время было немало. Колчаку уже показалась незначительной должность морского министра в правительстве «старой швабры» генерала Хорвата и он отказался от неё. Видимо, английский генерал Нокс делал ему уже более заманчивые предложения).
Продолжим рассказ П.Н. Зырянова:
«Колчак не признавал того Учредительного собрания, которое было избрано в нездоровой обстановке всеобщего возбуждения в конце 1917 года и, по его мнению, не выражало действительной воли народа.
Призванное решить национальные задачи России, оно начало единственное своё заседание с пения «Интернационала». И весь ход этого заседания отражал только борьбу партийных интересов.
Со свойственной ему прямотой Колчак говорил, что разгон этого Собрания является заслугой большевиков. (!!!) [АРР. Т. X. С. 250.]
Из России приходили неясные и отрывочные известия. Сообщалось, что в Самаре собираются члены разогнанного Учредительного собрания. Это, конечно, не привлекало Колчака. Стало известно, что в Омске образовалось Сибирское правительство. Генерал Степанов, приехавший с Юга, рассказал о создании Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии.
Зная, что на Дальнем Востоке японцы работать ему не дадут, Колчак решил пробираться на Юг, чтобы разыскать свою семью, а потом явиться к Алексееву и Корнилову. Он не знал, что Корнилов погиб ещё в апреле. Алексеев же всё чаще и тяжелее болел.
В сентябре стало известно, что Нокс и Реньо на одном пароходе едут во Владивосток. Видимо, с помощью Нокса Колчак получил место на этом пароходе.
Японцы не препятствовали его отъезду. А с Анной Васильевной он условился, что вызовет её, как только где-то прочно устроится. [«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С.303.]»
Сложно понять, как совмещались у Колчака стремление пробраться к семье на Юг с обещаниями Анне Тимирёвой вызвать ее «как только он прочно устроится».
«Шведские семьи» в то время еще не вошли в моду, значит пришлось бы выбирать между женой и любовницей, а он этого делать почему-то не хотел.
Подчеркнем, что вернулся Колчак в Россию (а точнее – был привезен в нее) с разрешения правительства императорской Японии, на английском корабле, вместе с руководителями английской и французской союзническими миссиями, у которых он ранее был «на смотринах», и которые одобрили это возвращение будущего очередного «верховного правителя России» на родину.
Рассказ об этом и окончание «семейной драмы и трагедии» Колчака будет в следующей главе.
На фото: лето 1917 года. Адмирал Колчак и группа офицеров с ним. Как и было тогда положено, никаких погон у них нет. Вместо этого флотские офицеры, по решению Временного правительства носили нарукавные нашивки.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/01/22/1098