Зимние картинки. Ночь

 

Просыпаюсь, как от толчка - вдруг, хотя на самом деле меня ничего не тревожит: ни дурной сон, ни боль, ни тяжёлая мысль, утонувшая в ночном небытие. Я на дне, надо мной плотная, вязкая ночь. Она похожа на чернила.
 Школьные предметы я начала постигать с помощью поскрипывающего тонкого пера авторучки. Мы набирали эту каверзную жидкость в прозрачный поршень. Округлое чрево постепенно, как ядом, заполнялось тёмной жидкостью. Оно насыщалось не сразу. Чернила ползли, вились дымком, слоились, выписывали причудливые фигуры, наконец, авторучка, напившись темноты, заполнялась и превращалась в коварное пишущее перо, которое изрыгало кляксы, пачкало руки и одежду. Я любила чёрный цвет чернил, отдавала ему предпочтение, хотя учителя настаивали на протокольном фиолете. Мне нравился сам процесс насыщения самописки, миг перехода из робкой плотности прозрачно-светлого к полноте чёрного. Наверное, я чувствовала себя алхимиком, колдующим над постижением непостижимого.
Раньше, когда просыпалась, в тревоге спрашивала себя: «Где я?» Теперь привыкла. Твёрдо знаю, где я и своему существованию в новом контексте давно не удивляюсь, хотя, признаюсь, поначалу оно (моё внезапное, как по волшебству, перемещение в пространстве) меня терзало.
У наших ночей в горах есть сестра – тишина. Они приходят рука об руку, такой у них совместный уговор. Ночи здесь тихие до звона, до глухоты, стона. Моя комната в темноте раздвигает границы, теряет очертания. Она кажется бесконечно запутанной, пустой и незнакомой. Вещи и предметы размыты, громоздятся и приобретают новые очертания. В безлунные ночи исчезает всё. Нет мебели, дверных и оконных проёмов, чернильно-чёрная плотность до краёв заполнила резервуар дома и кисельно застыла. Нет ни шорохов, ни звуков. Нет ветра, сада, домов, улиц, реки, гор. Прижимаюсь спиной к кафельной стене, хитроумно согреваемой из кухни печью. Она ещё дышит теплом. Меня не тревожит вопрос: «Который час?» В нём нет смысла. Давно  живу в безвременье. Ночь, как пустыня, без конца и края, и надо только смиренно ждать, когда наступит утро.
 Ночь бывает непредсказуемо кокетлива. Она, как желанный, нежный поцелуй, дарит тоскующим посредине неё, маленькие радости. Канал «Еврокино». Мой вечерний праздник, фейерверк, лёгкий наркотик, бокал хорошего сухого вина, друг, собеседник, невидимая, связующая с безграничным миром, нить. Как в складной матрёшке, здесь живет любимое французское. Я гурман, поглощающий чужие изысканности, где правят бал абсурд, случайности, мастерски нанизанные друг на друга. Здесь много иронии, улыбок, многозначных пауз, красноречивых, почти виртуозных, как взмах руки скрипача, жестов, французского шарма, изысканности и совершенно немыслимых, невероятных историй.
Заботливые дочери суетливо устраивают одиноким матерям личную жизнь, наконец, сами влюбляются, словно паучихи, попадают в расставленные ими же для собственных родительниц сети. Мамы с возрастом не теряют привлекательности, их красота в тонкой, как вуаль, грусти лёгкого увядания, пронзительна. Они, сами того не подозревая, увлекают мужей собственных дочерей. Мамы шокированы, растеряны, мамы негодуют, срываются с места и уезжают, куда глаза глядят. Зятьки выжидают. От любви сбежать невозможно, полагают знатоки-французы. Любовь – смысл сущего, божественная радость бытия. В итоге папа (в молодой семье уже есть отпрыск) женится на бабушке. Мама (молодая, не бабушка) с явным чувством мести и скрытым облегчением находит симпатичное утешение, оно (мужчина-утешение) прекрасно готовит, умело ведёт домашнее хозяйство, что для дамы-юриста,  женщины с ребёнком, просто клад и разрешение бытовых проблем.
Несравненная Катрин Динёв в паре с Жераром Депардье на фоне марокканских пейзажей, как рулетку, раскручивают банальный сюжет встречи мужчины и женщины через тридцать лет после смерти их любви.
Он, Депардье, потерянный, измученный, смешной в своей растерянной неуклюжести, до сих пор влюблён и, как ни станно, холост. Она, вся лёгкое кружево, сотканное из очарования пресловутых лёгких морщин и бремени семейных проблем. Она полагает, что всё в прошлом, он, без всяких оснований, надеется. Я вся внимание и в тоже время в полусне, я в мире условностей искусства, иной реальности, меня раскачивают волны лёгкой грусти, чудесной музыки, журчания незнакомой речи, многослойного, как торт, сюжета. Ох, уж это французское кино!
 Утром голова отказывается подняться с подушки, глаза не открываются, тело поломано, болит. Что же я смотрела вчера? Пытаюсь вспомнить – не могу.  И снова, как Прометей, прикована к экрану, кино пожирает мою печень, я его заложница, покорный безвольный раб. Ночь сплелась с днём в крепких объятиях, границы между ними невидимы, стёрлись. Бодрствую среди темноты, при дневном свете - брожу, как сомнамбула. Неужели это и есть моя реальность? Может, она, настоящая, прячется за экраном?
Пора спать, надо бы выключить телевизор. Не тут-то было. В дом врывается заводной жизнелюб Эмир Кустурица и лихо так мне подмигивает. Тут уж точно не до сна. А финал, финал!
 На просёлочной дороге не разойтись двум процессиям: одна скорбная, похоронная, другая – радостная, свадебная. Там плачут, тут – танцуют. Приближается погоня, мафия вооружена и жаждет возмездия. Её главарь, хозяин притона, позорно кастрирован, смешно держится за причинное место. Свадьба нетерпелива, священник в затруднении, не решить что прежде: похорон или свадьба. Отверженный поклонник Драгицы (имя-то, имя, так и просится: дорогая, драгоценная) выбрался из западни, грушей висит в церковном окне, но это ещё не всё: гулять, так гулять. С неба падает циркач в костюме Бэтмена. У несчастного что-то заклинило, он вылетел из цирка наружу, долго и трудно парил над землёй, наконец, удачно катапультировался. В церкви в недоумении. Одни - считают упавшего с неба дьяволом, другие – ангелом. Неприкаянный, всеми забытый гроб с покойником оседлал жаждущий мести мафиози. Бедолага мчится с горы и попадает прямо в ту самую яму-западню, придуманную дедом-женихом для ухажёра своей невесты Драгицы, который только что оттуда удачно выбрался. С дедом не так всё просто. В начале фильма он собрался умирать, но передумал и решил жениться. Внук выполнил его предсмертный завет: продал корову, купил икону Николая-чудотворца, привёз невесту Ясну. Вот они все четверо и венчаются под музыку Горана Бреговича. Где мой сон? Кто его поймает? Может, принесёт на крыльях сербский Бэтмен? Я хохочу на весь ночной дом, подражая актёрам, пытаюсь пританцовывать в постели. Коты смотрят из тёмных углов в недоумении, мыши прекратили возню на чердаке. Я сошла с ума, спасайте меня!
 В какой-то миг, поймать его невозможно, погружаюсь в сон, но он недолгий. Лежу, не открывая глаз, ухо прислушивается. Знаю – уже скоро, вот-вот. Действо ещё не началось, но душа томится его предчувствием. Вот он, предвестник. Там, за окном, в глубине безмолвия ночи, крушит в прах все ночные табу безумный, ликующий, истошный до неприличия вопль петуха. Может, Кустурица уже добрался и бушует в нашем дворе?
Ночь, как и подобает королеве, держит интригу до последнего, шуршит кринолинами и взбитым шёлком юбок, стучит торопливой туфелькой, пахнет фиалкой и елью, она шепчет, перетекает, растекается сквозняками, ещё многое в её власти. Квадрат окна сереет, в комнату вплывает мебель, занимает, как зритель, свои места. Контуры её ещё не очерчены, пугающе размыты, похожи на блуждающие приведения, пройдёт немного времени и мебель обретёт свои формы. Я больше не в силах смотреть в бездонные глаза темноты, засыпаю.
Тёмные ночи – признак ненастья или новолуния. Говорят, под покровом темноты ходит по своему двору и плачет самоубийца Василина. Нет ей на том свете покоя. Нет в доме без неё счастья. Не прошло и года, как её мужа привезли искалеченного из Чехии. Свекровь совсем сгорбилась, превратилась в большой речной камень-валун. Только дочь-студентка, наливается, как розовый бутон, красотой, сама того не ведая, повторяет мать в жестах и скороговорке.
Но есть и пронзительно светлые ночи, когда освещён двор, поле, луг, линии гор очерчены и ясно видны. Серебряный люминесцентный свет прозрачно струится с неба, заливает тихую земля. Он падает в окно, преломляется и оставляет на полу его двойник, чёткий серый квадрат.
В такие вечера мы выходим пройтись. Синий снег мерцает бриллиантовой крошкой, сахарно похрустывает под ногами. Звук шагов будит ночь, она вздрагивает, поводит плечами и снова погружается в сон. Звук пугливо отскакивает от ног к реке и там теряется. На занавеси ночи то там, то тут развешены и светятся янтарные окна.
11.02.2013