Лето было патологически жарким, и я решила совместить полезное с приятным. Сняла комнату с пансионом подальше от города в богатой деревне. Семья, у которой я снимала комнату, была молодая, многодетная. Троя детей были прекрасными фотомоделями. Стала создавать портфолио каждого члена семьи.
Хозяин дома – тракторист 32-летний Петр – любитель поболтать.
Жена его – Люда – тоже приветливая с широкой улыбкой 29-летняя крепкая, неутомимая баба, управлялась с хозяйством и детьми весело и, казалось, радовалась каждому дню.
Старший сын – Пашка – 13 лет от роду. Улыбчивый, нервный паренек. Смотрел с недоверием, а голос мальчика я услышала только на третий день своего прибывания у них.
10-летняя Галька – девочка смышленая, но вредная и ужасная ябеда. Длинные светлые волосы всегда растрепаны, потому как Галя все время в движении.
Младшенькая тихая и рассудительная Анечка 5-ти лет любила играть в дочки-матери.
Дни своего отдыха я проводила в полях, лесу, а большей частью наблюдая за хозяйскими ребятишками. В первый же день Галя посвятила меня во все деревенские сплетни. Я узнала, что дети соседки бабы Нюры давно забыли о своей матери и живут где-то в «Ишпании». Только внука ей оставили –Саньку. Тетя Маня -папина сестра, работает училкой в школе, и очень строгая и злая. Бойко объяснила, как и откуда носить воду. Колодец со вкусной студеной водой был всего в 40 метрах от их дома.
– Но это Пашкина забота. Он и гусей кормит и по воду ходит, а заленится, получит.
– Что получит? – не поняла я
– Горяченьких от батьки. Так ему и надо.
– Почему так и надо?
– А он всегда меня ябедой зовет и кулаком грозит. Вот и сегодня утром погрозил. А я папке сказать успела.
– Вредная ты!
– Я справедливая! – уверенная в своей правоте на сто процентов, безаппеляционно заявила Галька.
Людмила позвала нас с «гидом» есть. За обедом я поинтересовалась, где остальные дети. Оказалось, что Паша помогает отцу в поле, а Аня понесла им обед. Я была удивлена, что 13-летний мальчик водит трактор.
– Он с 8 лет с отцом в поле. А чо, не с босовьем же по деревне шариться. Вчера вон к бабе Нюре опять дачники понаехали. Опять, как в прошлом году, Павку звать будут. Им хиханьки-хаханьки, а сыночку моему потом в конюшне реви, – возмущеным тоном рассказывала Люда
Половины ее рассказа я не поняла, только пыталась диалектные словечки запоминать. Любопытно было мне наблюдать моих современников, говорящих и живущих будто век тому назад. Примерно через час вернулась Аня. Вся перепачканая, даже на голубых бантах грязь. Мать накинулась на нее с бранью. Ругает девочку, а сама огромное корыто на середину двора вытащила, водой наполнила, и Аньку уже голенькую в ледяную воду посадила. Намылила с ног до головы, и из ушата обдала ребенка колодезной водой. Ребенок в плач от холода и обидных слов. А Люда моет дочку, хохочет, и за каждым упреком еще и шлепает ее. Вой, плач, смех – все включал в себя холодный душ. Галька на шум на крыльцо выскочила, хохочет, чуть вниз не упала. Мать заметила это и крикнула ей
– Упади, измазайся мне, дура, следующая будешь!
Обтерев малышку, накинула на ребенка тоненькое платьице и посадив на колени, целовала и волосы ей расчесывала. Я все успела заснять. Чудо а не кадры. За этим фееричным действом следили гуси. Оказалось, что с пристрастием. Как только Аню из корыта вынули, туда попрыгали птицы и плескались в пенной воде. Штук 20 фотографий сделала. Красота!
Вечером вернулся Паша. Я его тогда первый раз увидела. Худой, широкоплечий, загоревший перенек совершенно не удивился, увидев у себя дома постороннего человека. Я поздоровалась и собиралась представиться, но Паша молча взял со стола кусок хлеба и вышел в спальню. После его прихода у Людмилы явно испортилось настроение, она готовила ужин и все ворчала «Говорю, мал еще, а он олух да олух. Сам такой». Чуть позже сына пришел отец семейства. Все женщины окружили его. Девочек расцеловал, жену приголубил, со мной про столичную жизнь поболтал. Ужинали без Паши. Его, в тот вечер, я больше не видела. После ужина Люда помогла мужу обмыться на заднем дворе, и все семейство улеглось спать. Утром в 6 часов отец с сыном ушли на работу. Петр бодро вышагивал, а за ним буквально плелся Пашка. Я в окно увидела эту процессию и сфотографировала. Весь день я гуляла по лесам и полям. Искала заброшенный пруд, но побоялась заплутать, и вернулась, с тремя отснятыми пленками, прямо к ужину. Петр ел с удовольствием, держа на руках Аню, Галя без умолку рассказывала о том, как прошел ее и мамин день, как и чем жила деревня. Паши за столом опять не было. О нем будто и не помнили. Я хотело было спросить, но постеснялась. Может, у них так заведено. На третий день наконец Паша вошел чуть бодрее и первым поздоровавшись, спросил краснея, где мать.
– Она за водой пошла. А меня Инна зовут.
Голос у мальчика оказался приятным, глубоким, начинал ломаться. Паша улыбнулся широкой доброй улыбкой и побежал за матерью. Обратно шли весело болтая. Он с двумя ведрами, а Люда с букетом полевых цветов. Счастливые вошли во двор, и Люда похвасталась, что это ей сынок цветы приподнес.
– Славный он у вас – совершенно искренне радовалась я за них.
Настроение у всех было замечательное. После ужина, за которым наконец был и Паша, отец позвал его во двор. Люда сразу напряглась.
– А чего это во двор идти? Че, здесь нельзя поговорить?
Пашка сник и часто задышал. Отец встал и вышел не отвечая жене, сын поплелся следом. Я стала нагло подглядывать в окно, и Галька, подсев ко мне, прижала нос к стеклу.
– Вы, тетя Инна, что думаете, я папке не успела про Пашку рассказать? Еще как успела. Будет знать, как Саньке рожи корчить.
– Почему ты пакостничаешь? – строго спросила я, и решила поговорить с Людой. Только я поднялась, с тем чтоб подойти к хозяйке, как услышала Пашкин голос «Ай! Ай! Не буду больше! Ай! Ай!»
– Что там?-прекрасно догадываясь, спросила я Гальку
Девочка, улыбаясь, довольным голосом ответила – "Надает сейчас папка Пашке. Так ему."
– Люда – позвала я вышедшую в спальню женщину.
– Чего тебе? – не выходя отозвалась она.
Я вошла и начала было поучать Люду о невозможности подобного обращения с детьми. Но осеклась, увидев слезы на ее светлом личике
– А что я супротив хозяина могу? Ты ж слыхала, я пыталась. А Галька завтра получит у меня. Она отцу все время на брата кляузничает. Петр третий день сына порет. Сердце болит-тяжело дыша говорила Люда.
В это время в комнату вошел мальчик, исподлобья глянул на мать, и мы поспешили выйти. Он лег на свою кровать и тихо заплакал.
В зале Петр решал задачки с девочками. Люда подсела к ним, а я, не найдя ничего лучше, стала фотографировать «мирное семейство».
Следующий день ознаменовался для Гальки «мамиными блинами». Так назвала сама, рыдающая на заднем дворе после получения нескольких оплеух девочка.
– Так тебе и надо – сказала я -Мне не жаль тебя совсем.
– И не надо мне, – всхлипывала она, – вы, городские все Пашку любите, а меня нет. Меня зато папенька любит.
– А мама?
– А мама всех любит. Меня побила, а сейчас придет извиняться и плакать -ухмыльнулась, перестав всхлипывать, маленькая стервочка.
Она оказалась совершенно права. Минут через пять-шесть пришла смущенная Люда и, поцеловав дочку, дала ей конфету. Я начала разговор. Сказала, что они делают своих детей врагами таким непоследовательным воспитанием и многое еще наговорила. Молодая женщина слушала меня, как провинившаяся троечница, низко опустив голову. Ничего не ответила. Мне стало неудобно, и я, извинившись, буквально убежала в поля. Далеко, почти на горизонте увидела трактора и пошла к ним, не обращая внимания на жесткую траву, режущую ноги. Подошла к веселым трактористам, стала фотографировать. Они с удовольствием позировали. Среди них был и Пашка. Приятно было видеть его в хорошем настроении, беззаботным. Он похвастался перед «коллегами» тем, что я у них комнату снимаю. Я смотрела на него сквозь объектив, и захотелось научить его фотографировать. Подозвала и дала аппарат, научила куда и как жать. Он сделал несколько очень недурных фото. После проявки стало понятно, что у мальчика неплохое художественное виденье. Распрощавшись, пошла домой. Около рощи меня догнал Паша
– Можно, с Вами пройдусь?
– А что, уже свободен?
– Убежал я. Надоело. Все ребята на речку ходят. Один я как проклятый вкалываю.
– Отец не заругает?
– Меня, тетя Инна, давно уже не ругают. Выпорет вечером, и все. Завтра опять сюда идти.
– Смелый ты. Стоит из-за прогулки боль терпеть?
– А он все равно побьет. Причин полно. Сам не дам, Галька придумает.
– Ты прости, что спрашиваю. Каждый день попадает?
– У мужиков в деревне запои бывают, а у батьки моего забои. Может весь месяц драть, а потом недельки две и пальцем не тронет.
Так мирно беседуя дошли до дому. Люда, сына как увидала, руками всплеснула и заголосила.
– Дурень ты! Остолоп!
Я хотела заступиться, но не успела. Мать, как коршун, налетела и оплеух надавала и по плечам мальчика била. А он стоял как вкопаный. Притомившись, мать присела на бревно, тут же у ворот.
– Ой, дуралей, ты мой! Отец ведь шкуру спустит.
– Надоело там быть. Все как люди, один я работаю – не проронив не единой слезы, понурившись ответил мальчик
– А розги с возжами не надоели?
Пашка молчал, не смея отойти. Я подсела к Люде и предложила поговорить с Петром.
– Не надо. Не любит он этого. Хуже сделаешь. Иди, дуралей – улыбаясь поманила мать парня, – хоть скупнись. Когда еще на реку попадешь?
Он потупился и наклонившись поцеловал мать, и она расцеловала мальчика и по головке погладила. Пашка убежал.
– Действительно Петр его накажет? – желая услышать отрицательный ответ, тихо спросила я
– Да – тяжело выдохнула Людмила, – да как еще! Выдерет на обе корки. Хорошо б лень стало розги собирать, а старые я выбросила. Она говорила так буднично и просто, что у меня закружилась голова. Я перезарядила аппарат и попросила Гальку проводить меня на реку. Ребята прыгали с моста, резвились в воде, переплывали неширокую речку вдоль и поперек. Пашка не отставал от товарищей. Галька запросилась в воду, и брат играл с нею и опекал как мог. Учил нырять. Изумительные фото сделала я в тот день. Шли домой уставшие, но довольные. Девчонка подпрыгивая радостно пообещала брату , что все – все папе расскажет. Я разозлилась на нее, а Паша махнул рукой.
– Да, какая разница. Оставьте.
Вернулись прямо к ужину. Петр был дома. Галька рванулась к отцу, тот подхватил ее, расцеловал. В дверях появился Паша. Отец опустил дочь на пол и пошел прямо на мальчика. Тот рванул от него во двор и забежал в конюшню. Петр почти бегом вошел следом. Люда всплеснула руками, схватила Аньку на руки и выскочила в спальню. Галя пожала плечами и начала делово раскладывать на столе раскраски, явно собираясь устроиться поудобней. Я же, вооружившись фотоаппаратом, побежала следом за хозяином. Окошко в конюшне было небольшим, точно по размеру объектива. Установила на автоматическую съемку, а сама отбежала прочь, чтобы не слышать душераздирающего крика избиваемого мальчика. Примерно через полчаса вышел Петр. Потный и взлохмоченый.
– Инночка, пойдемте в дом, – позвал он почти ласково.
Когда я приблизилась он взял меня под локоток и очень галантно ввел в хату. На столе стоял ужин. Люда хоть и с заплакаными глазами, но довольно спокойно хлопотала у плиты.
– Займись им, – нежно приобняв жену и поцеловав ее в лоб, попросил Петр.
Люда побежала в конюшню.
– А можно и мне?
– Зачем Вам это? А то пожалуйста, – пожал плечами хозяин
Я бросилась следом за Людой. Отключила аппарат и вошла вовнутрь. На полу в разорваной на ленты сорочке без брюк и белья весь в крови лежал Паша. Мать занесла мокрые простыни и обвернула его. Мальчик тихо постанывал. Я присела на корточки и погладила его по голове
– Уходите, – сквозь слезы почти беззвучно произнес он
– Иди отсюда, – прикрикнула на меня Люда. Я заплакала и выбежала вон. Идти в дом даже не пришло мне в голову. До глубокой ночи бродила по деревне. Когда вернулась, все, кроме Люды, спали, она ждала меня.
– Ты обиделась? Я из-за Павки тебе нагрубила, он ведь стесняется.
– Что ты, милая! – вложив всю нежность, на какую была способна в свой ответ, стала оправдываться я – просто очень переживаю. – Разве можно так жестоко?
– В прошлое лето эти городские каждый день Павку срывали. Отец чуть насмерть не засек мальчонку. Подишь, так, как сегодня, через день драть? Думала, запорет. Даже к ихней бабке бегала, просила, чтоб не звали, ан нет, все равно прибегали. Через три недели уехали. Слава Богу! Ой, Инка, – вдруг почти запричитала Люда, – не знаю, как быть. Завтра Петров батька приезжает. Куда сына прятать?
– Зачем прятать?
– Кузьма Павлович ой как крут. У него не забалуешь. Зимой приехал, Петра так отходил за милу душу.
– Петра? Ты не путаешь?
– Да Петьку. Мужа маво, сына значит сваво.
– А Петра-то за что? И как дядьку здорового? – не веря своим ушам спросила я
– Распустил, говорит, семью. Девки, как пацаны, по деревне шарятся. Пацан смеет в глаза смотреть – дерзкий. Жена смеется громко. Короче, разложил на лавке и розгами сек до крови, потом на ту же лавку Павлушку швырнул, и его тоже сек как собаку. Девчонок, правда, пожалел, на колени к себе положил, и так стегал. Визжали как поросята. Ну, а когда всех по кроватям распихала, и меня в конюшню вывел и возжами выпорол. Сказал что «малой взяли недоученой, вот теперь приходится доучивать». Со стыда чуть не сдохла. А завтра опять здесь будет. Может, в этот раз обойдется, Павлушеньку поротым увидит, может Петра и похвалить. В строгости, значит, держит.
– Может, мне лучше уехать?
– Как знаешь. Я не гоню. Спасибо тебе, Инка! Выговорилась, чуть легче стало.
Мы обнялись с нею и поплакали и посмеялись над судьбой нашей, женской. Я ведь не замужем, детей у меня нет. Болтаюсь с аппаратом и за чужими жизнями подглядываю. Не знаешь, что лучше, спокойно в городе прозябать, или плакать, нервничать и бояться за детей своих. Бывают ведь и букетики от сыночка и ласка от мужа.
Наутро я все же уехала, спасая свою «нежную душу» и «ранимую психику». Прощаться не стала, толька Люду поцеловала и пообещала Пашке им сделаные фото прислать.
Моя авторская выставка имела не просто успех, но и получила широкий резонанс в кругах детских правозащитников. С меня чуть ли не требовали открыть место пребывания этих людей и назвать фамилию. Только один молодой журналист, коренной москвич, все пожимал плечами и недоумевал, чего они все так голосят.
– Будто не знают, что вся Россия так живет. На каждом шагу так детей воспитывают. И меня отец порол.