23
Вероятно, Иоганна охотно отказала бы Артуру и в праве посещать ее салон, но постоянное отсутствие сына на ее светских вечерах могло вызвать ненужные пересуды и толни.Пришлось примириться с тем, что дважды в неделю среди ее великолепно воспитанных, галантных и высокообразованных гостей появлялся странный юнец с довольно неуклюжими манерами,причудливыми воззрениями и непредсказуемыми поступками.Впрочем, среди ее гостей был человек, который по части странностей, причуд и сюрпризов превосходил даже ее сына,- Захария Вернер, один из самых известных в ту пору немецких драматургов.Еще в Гамбурге Артур видел в его пьесу "Посвящение силы", и был настолько потрясен пафосом и страстью этого творения, что сразу же стал одним из самых палких поколонников еще совсем молодого тогда автора.Однако даже человеку, заранее приникнутому почтением и симпатией к Вернеру, сдружиться с ним было совсем нелегко.Вернер был воспитан душевнобольной матерью, непоколебимо убеждененной в том, что сын ее - это новое воплощение Христа.Такое воспитание, разумеется, не прошло для Вернера бесследно, и многим он запомнился как холодный, вероломный, способный на любую низость эгоцентрик,сумасбродный и необузданный в своих влечениях и порывах.К примеру, в первые же дни его пребывания в Веймаре молоденькая служанка, посланная к нему с приглашением на обед, возвратилась заплаканная, в измятой и разорванной одежде, и сквозь рыдания сообщила, что популярный драматург пытался ее изнасиловать.Очевидно, подобных поступков в жизни Вернера было немало, и однажды - то ли раскаявшись, то ли испугавшись самого себя.. он бпросил заниматься литературой и сделался служителем церкви.Впрочем, бытовало мнение, что и его проповеди - это тоже своего рода театр.
Словом, трудно было ожидать, что среди всех завсегдатаев салона Иоганны Артур сблизится по-настояшему именно с Вернером, и что эту дружбу не омрачат разочарования и раздоры...Тем не менее, так и случилось. И даже спустя полвека Шопенгауэр нередко вспоминал об этом странном человеке, и всегда говорил о нем с искренней сердечной теплотой.
24
В салоне своей матери Артур встретил и примадонну веймарского театра Каролину Ягеманн.И тотчас по уши влюбился в нее.
Каролине было тогда слегка за тридцать.Родившись в бедной семье, она, благодаря своей яркой обворожительной внешности ,сумела сделать неплохую театральную карьеру.В юности ей посчастливилось получить отличное актерское и вокальное образование у знаменитого Иффланда, и уже вскоре она - искусная в своем ремесле, темпераментная и очаровательная - затмила на веймарской сцене всех своих конкуренток. Но не это было самым большим успехом в ее жизни: в театре ее увидел веймарский герцог, и влюбился в нее не менее страстно, чем впоследствии Шопенгауэр.В отличие от Артура, герцогу не составляло труда добиться от нее взаимности. Для этого надо было только уладить возможные проблемы с женой.Герцогиня, оказавшись женщиной здравомыслящей и не ревнивой, согласилась не препятствовать сердечным делам мужа, и Ягеманн стала официальной любовницей герцога.С этого момента, в какой бы роли она ни выступала,она всегда появлялась на театральной сцене в подаренных герцогом драгоценностях, которых с каждым годом становилось все больше.Возможно, режиссер театра не раз мысленно сетовал на то, что в его спектакле какая-нибудь скромная пастушка ослепялет оберегаемое ею овечье стадо блеском своих многочисленных бриллиантов.Но спорить с примадонной он наверняка не решался.
Помимо драгоценностей, герцог подарил Ягеманн особняк, в котором ей прислуживала придворная челядь. И увенчал он свои благодеяния пышным дворянским титулом.
Само собой разумеется, что в театре все спешили исполнить любую прихоть могущественной примадонны. Лишь один человек попытался однажды поднять против нее мятеж.Этим человеком был назначенный в ту пору интендантом театра Гете.Так получилось, что по сюжету одной из пьес на сцене должен был появиться дрессированный пудель.Однако Ягеманн участвовать в одном спектакле с пуделем возмущенно отказалась.Гете, полагаясь на свою всемирную славу, решился возразить герцогской фаворитке Между ними возник конфликт, в результате которого величайший немецкий поэт вынужден был смиренно подать в отставку.
Ясно, что Артур должен был поистине обладать эротической гениальностью Дон Жуана, чтобы стать счастливым соперником особы королевской крови.С самого начала это была любовь без малейшей надежды на взаимность.Время от времени он встречал Ягеманн в салоне своей матери, иногда осмеливался обменяться с нею несколькими фразами. Однажды он излил свои чувства в романтическом стихотворении. В нем он описывал, как под окном его избранницы собираются дети.и поют ей восторженные мадригалы. Он, по сюжету стихотворения, присоединялся к этому хору, чтобы выразить свое благоговение скрытой за оконной занавеской недоступной красавице.Даже в стихах это было самой большой дерзостью, какую он только мог позволить себе по отношению к даме своего сердца.Стоит ли говорить, что в жизни он и этого позволить себе не решился бы .Дело так и закончилось тайными вздохами, страстными взглядами и бесплодным томлением во время одиноких прогулок.
26
В 1809 году Артур - вероятно, к величайшему облегчению своей матери - покинул Веймар и поступил в геттингенский университет. Но не на факультет философии, как можно было ожидать, а на факультет медицины.Возможно, в этом довольно странном, если учесть его склонности, выборе сказывалась его еще не преодоленная зависимость от отца. Этот выбор мог означать :пусть я покинул путь, который предначертал мне отец, пусть я сбежал из мира купли и продажи в чуждый отцу мир науки, но зато в этом новом мире я выбрал самое солидное, практичное, полезное и доходное занятие - что, конечно, пришлось бы отцу по душе.Но наверняка это не было единственным - или хотя бы главным его мотивом.. Гораздо вероятней, что Артур с предусмотрительностью и рачительностью потомка множества поколений успешных предпринимателей, желал создать начальный капитал позитивных знаний, который мог бы послужить надежным фундаментом его грядущих метафизических спекуляций.- не пересказу чужих воззрений в стиле "ординариев и экстраординариев", как назовет впоследствии эту породу ученых мужей Артур, а созданию собственного оригинального истолкования мира.С удивительным прилежанием , не отвлекаясь на обычные студенческие забавы и развлечения, он, помимо лекций по медицине, посещал еще лекции по физике, химии, минералогии, ботанике, математике, истории, помногу читал в подлиннике античных классиков.Вряд ли все это могло пригодиться в карьере врача. Да и собственно философских поисков Артур не откладывал на грядущие времена.В его дневниковых записях, как и следовало ожидать, о медицине нет ни слова.Внимание их автора полностью поглощено проблемами метафизики, в первую очередь - имеющей долгую историю в европейской культуре проблемой теодицеи.
Лейбниц полагал, что решил ее раз и навсегда, и она уже не будет больше никогда тревожить умы его соплеменников. Но о решении, предложенном Лейбницем, Арртур даже не вспомнил.Что полезного мог извлечь прирожденный пессимист из теории безудержного оптимизма?Если уж у жизнелюбивого Вольтера она не вызвала ничего, кроме желания подвергнуть ее публичному бичеванию в едкой сатире, то что говорить об Артуре с его унаследованной от отца склонностью к меланхолии, унынию, беспричинным страхам, отчуждению от людей, к восприятию жизни как злой и нелепой шутки?Немудрено, что он пришел к заключению, прямо противоположному лейбницевскому: мы живем не в наилучшем, а в наихудшем среди всех возможных миров.Но что тогда можно сказать о создателе этого мира? Если мир создан зрячей разумной волей, то тогда его создатель - какой-то свирепый демон, наслаждающийся страданиями своих творений.Или доброй воле противостоит воля злая, принуждая ее идти к своим целям окольными извилистыми путями? Или воля эта слепа?На этом последнем решении Артур и остановится впоследствии. Уже в эту пору в его дневнике можно было прочесть: " Лишенная познания воля к жизни, слепой порыв, объективирующий себя - вот что является ядром жизни". Во всяком случае, это было уже готовым ядром его будущей философии.
27
Та единственная, по словам Шопенгауэра, мысль, которая составляет все содержание его философии, была им найдена. Но это было только самое начало продлившейся долгие годы работы: эту мысль надо было исследовать, убедиться в ее истинности, обосновать, сделать все вытекающие из нее выводы, превратить в полноценное всеобъемлющее мировоззрение.К такой работе Артур был еще не готов - его философский кругозор был еще слишком узок, знания поверхностны, навыки несовершенны. Прекрасно это осознавая, он обратился к геттингенскому профессору философии Шульце с просьбой порекомендовать ему наиболее значительные, с точки зрения профессора, философские труды.Выбор Шульце был изумительно точен: он сразу указал Артуру на тех двух авторов, которым суждено было стать путеводными звездами в его духовных странствиях - на "божественного" Платона и "удивительного" Канта(оба эпитета принадлежат самому Шопенгауэру)
Платон поразил и очаровал Артура , и очарование это не было мимолетным: убеждение в том, что Платон приоткрыл завесу иллюзии и дал возможность людям заглянуть в мир истинно сущего, сохранилось у Шопенгауэра на всю жизнь.Можно даже сказать, что Шопенгауэр был едва ли не единственным философом Нового времени, который не просто расшаркивался перед Платоном как перед величайшим гением седой старины, а считал его своим духовным современником.Прославленная теория идей Платона нашла впоследствии свое место и в собственном учении Шопенгауэра . Правда, в такой модификации, которая вряд ли пришлась бы по вкусу Платону.Совершенный мир идей, о котором грезил Платон, превратился у Шопенгауэра в творение слепой и темной, лишенной цели и познания воли.Людьми же, способными этот мир постигать, оказались не просветленные учением Платона философы, а художники, и в их числе - те самые поэты,которых Платон намеревался изгнать из своего идеального государства.Что касается "удивительного" Канта, то он вызвал поначалу у Артура отчуждение, недоумение и неприязнь. В своих дневниковых записях он назвал Канта человеком, полностью лишенным способности созерцания.Это был в устах Артура очень серьезный упрек, поскольку он считал живое непосредственное созерцание едва ли не единственным источником философского знания.Но поступить с Кантом так же, как он поступил в свое время с Лейбницем - то есть попросту обойти с презрительной миной его учение стороной,- ему не позволяла интеллектуальная честность.Чем больше он вдумывался в сухие критические исследования Канта, тем ясней ему становилось, что этот ущербный, неспособный к созерцанию мыслитель, все же совершил в философии нечто поистине грандиозное. Те границы, которые Кант сурово и педантично начертал для теоретического разума - границы, выходя за которые разум способен только грезить, а не познавать, - Шопенгауэр признал в конце концов нерушимыми для любого добросовестного исследователя.Нет никакого знания за пределами опыта - только нагромождение метафизических пустышек. То есть понятий, лишь обольщающих разум своей таинственной глубиной, но не означающих в действительности ровным счетом ничего - поскольку все свое содержание понятия получают только из опыта.Однако вещи в нашим опыте предстают перед нами не такими, каковы они сами по себе . Они всегда обусловлены познаюшим их субъектом. Мы воспринимаем их в пространстве и времени, соединенными между собой по закону причинности.Но и пространство, и время, и причинность - это лишь врожденные формы нашего разума, миру вещей в себе они не присущи.Наш разум облекает опыт в эти формы, организует его в соответствии с ними , и тем самым лишает себя возможности познавать что-либо, кроме явлений.То, что является, то, что порождает явления, нашему разуму недоступно.Нет никакого способа выйти из этого заколдованного круга, поскольку разум не может изменить своей сущности, не может не втискивать опыт в прокрустово ложе пространства, времени и причинности. А значит, мы всегда будем видеть мир не таким, каков он на самом деле - то есть каков он независимо от нас, его видящих.
<dd> Со всеми этими рассуждениями Канта Шопенгаузр, в общем и целом, согласился.И теперь ему не оставалось ничего иного, как убедительно объяснить себе и другим поистине удивительный факт -каким же образом он, Артур, все-таки знает, что представляет собой этот непостижимый мир вещей в себе?
28
Конечно , в эту пору у Артура еще не было полной уверенности в том, что ему удалось найти ответ на загадку Сфинкса, разгадать тайну тайн, постигнуть непостижимое. Но в том, что это возможно, его убеждали не какие-то абстрактные рассуждения, а очевидный и неоспоримый факт - присутствие в этом мире Гете.Вероятно, именно себя в первую очередь имел в виду Артур, когда писал:"Если бы в мир в одно время с Кантом не был послан Гете, словно бы для того, чтобы служить ему духовным противовесом, то некоторые стремящиеся ввысь души были бы в муках раздавлены Кантом, словно обрушившейся на них скалой, но вдвоем, из противоположных направлений, они воздействуют бесконечно плодотворно и поднимут немецкий дух на такую высоту, которой не достигали и древние."
<dd> Гете был для Артура живым доказательством того, что избранные в своем созерцании могут проникнуть за те пределы, которыми навсегда ограничен даже самый глубокий и острый аналитический ум.При этом Гете не был для него только прославленным автором бессмертных литературных творений - олимпиец дважды в неделю являлся в салон его матери, пил чай, обсуждал городские новости, декламировал стихи - вероятно, порой обменивался парой слов и с Артуром, хотя и не проявлял пока желания познакомиться поближе с этим странным, не по годам сумрачным молодым человеком, столь сильно отличавшимся от своей улыбчивой, общительной, опытной в житейских делах и приятной в беседах матери.
Артур к этому времени достиг совершеннолетия и получил от матери полагавшуюся ему долю отцовского наследства.Он стал обладетелем довольно изрядного капитала и мог рассчитывать на тысячу талеров годового дохода.Конечно, жить в такой роскоши,к которой он привык с детства, иметь великолепный дом в самом фешенебельном районе, загородную виллу с обширным парком, фонтанами и видом на море, блистать в свете, быть накоротке с власть имущими - все это для человека, живущего лишь на проценты с двадцати двух тысяч талеров, было невозможно.Но философия, по словам самого Шопенгауэра, обладает свойством если и не приносить доходы, то избавлять от множества расходов.Мир интеллектуальных исследований и приключений духа все в большей мере становился для него тем единственным миром, в котором он не чувствовал себя чужаком.Воображаемые беседы с философами разных эпох становились тем единственным общением, которое приносило ему удовольствие.Да и повседневный обыденный мир, увиденный сквозь призму философии Платона и Канта, терял львиную долю своей реальности - а значит, теряли свою силу и присущие этому миру страдания.Артуру было уже очевидно, что нет никакого иного занятия,кроме философии, которому он готов был бы посвятить свою жизнь и которое доставляло бы ему успокоение и радость.Изображать и дальше студента, прилежно изучающего медицину, уже не имело смысла, и Артур объявил матери о своем решении стать философом.Для Иоганны это было очередным неприятным сюрпризом, преподнесенным ей ее странным и непредсказуемым сыном.Среди всех академических дисциплин, с ее точки зрения,именно философия была самой легкомысленной и эфемерной. И в наименьшей степени пригодной для того, чтобы достойно содержать свою семью, избавляя жену и детей от материальных забот, радую их утонченными излишествами и дорогими забавами. А Иоганна, дочь потомственного коммерсанта, несмотря на всю свою склонность к изящному и возвышенному, все-таки как раз в этом видела основное предназначение мужчины.Первым порывом Иоганны было все же уговорить Артура заняться чем-то более полезным и практичным.Трезво оценив свои собственный возможности повлиять на сына, она избрала для этой роли, пожалуй, идеального исполнителя: Виланда, насмешливого мудреца, певца вымышленной, светлой и грациозной античности, противника чрезмерности во всем - как в увлечении плотскими наслаждениями, так и в пристрастии к духовным исканиям.Тогда и состоялась знаменитая беседа между старым веселым скептиком и юным сумрачным пессимистом, после которой Виланд сообщил Иоганне, что ее сын ему очень понравился, и посоветовал предоставить этому молодому человеку самому определять свою судьбу.
"Из него еще выйдет что-нибудь великое" - сказал он напоследок.
29
Продолжать обучение(но уже на факультете философии) Артур решил в Берлине.Выбор его был понятен - ведь именно там, в университете имени Гумбольдта, преподавал в ту пору знаменитый Фихте, считавшийся публикой полноправным наследником того философского трона, на котором прежде восседал великий Кант.
В отличие от Шопенгауэра, Фихте провел свои детские годы в бедности, и все его таланты так и остались бы без развития и применения, если бы на даровитого мальчугана не обратил внимания местный пастор.С его помощью и при поддержке одного зажиточного филантропа Фихте смог закончить ту же самую школу, в которой впоследствии будет учиться самый известный и своевольный среди духовных учеников Шопенгауэра - Ницше.Поступив после школы в университет, Фихте получил теологическое и юридическое образование, нашел себе место домашнего учителя в состоятельной семье и скромно исполнял свои нехитрые обязанности, даже не помышляя о философии.Однажды он, правда, заглянул в одну из книг приобретшего в ту пору необычайную популярность Канта, но книга показалась ему сложной, темной и скучной , и он отложил ее до лучших времен - которые, скорее всего, так никогда бы и не настали.Однако его ученик оказался читателем более упорным и настойчивым, книгу эту прочел, ничего в ней не понял и потребовал от Фихте разъяснений.Фихте пришлось поневоле снова приняться за чтение.Постепенно, вдумываясь в этот малопонятный текст, он увлекся, воспламенился, в течение нескольких бессонных ночей дочитал его до конца, и в итоге испытал такое потрясение, которое преобразило и его самого, и всю его жизнь.Преисполненный огненного энтузиазма, он кинулся в Кенигсберг, чтобы познакомиться с Кантом лично.Его встретил ветхий больной старик, давно уже не желавший ничего, кроме уединения и покоя. Равнодушно выслушав восторженную речь очередного назойливого почитателя, утомленный уже одним видом этого краснощекого, говорливого, беспокойного молодого человека, Кант постарался поскорее выпроводить его за дверь.Фихте это нисколько не смутило. В течение нескольких недель беспрерывной лихорадочной работы он написал философское исследование, которое должно было послужить ему рекомендацией в глазах великого мыслителя.Канту это сочинение понравилось, и он порекомендовал его своему издателю.Тот сразу сообразил, что у него есть только один способ хорошо подзаработать на книге безвестного молодого философа.: издать ее анонимно.Поскольку и образ мыслей автора, и его нарочито сухой запутанный стиль, и само название его произведения - "Критика любого откровения",- все это так сильно напоминало Канта, что публика, по расчетам издателя, не могла не обознаться :она непременно должна была принять книгу за долгожданное высказывание кенигсбергского мудреца по вопросам, уже непосредственно связанным с религией.Причины же, побудившие Канта именно это свое творение издать анонимно, должны были публике показаться более чем вескими: ведь речь тут шла уже не об отвлеченных проблемах теории познания, до которых государству и его цензорам обычно нет никакого дела, а об одном из главных столпов государственной идеологии - основанной на Откровении религиозной вере.Издатель не ошибся в своих расчетах.Не успело сочинение Фихте появиться в продаже, как один весьма авторитетный журнал опубликовал рецензию, прозрачно намекавшую , что автором этой книги может быть только великий Кант: это видно и по ее теме, и по ее непревзойденному глубокомыслию.Канту волей-неволей пришлось писать опровержение, в котором сообщалось имя подлинного автора.И Фихте в одночасье из безвестного домашнего учителя превратился в новую философскую знаменитость.Продолжение его карьеры, несмотря на некоторые неприятности и неурядицы, было не менее успешным, чем ее начало.Правда, к тому времени, когда Артур поступил в берлинский университет, слава Фихте уже сильно потускнела. И все же у Артура не было пока оснований сомневаться, что в Берлине его ожидает желанная встреча с истинным философом, способным приобщить его к самым глубоким тайнам своей науки.
30
Поначалу Артур испытывал к Фихте глубочайшее почтение, почти благоговение - "априори", то есть до всякого опыта, как пояснил он впоследствии. Увы, опыт, приобретенный на лекциях Фихте, его ожиданий не оправдал. Благоговение сменилось уже через пару недель недоумением , потом - сомнением в своих способностях понимать подлинный сокровенный смысл витиеватых и запутанных рассуждений знаменитого мыслителя. Потом у Артура возникло подозрение, что Фихте, может быть, не совсем здоров, что у него, возможно, жар или лихорадка, так что более или менее внятные речи у него чередуются с многословным бредом. Или он просто забавы ради дурачит своих доверчивых слушателей.Содержание того учения , которое Фихте провозглашал с кафедры со своим обычным,во всем ему присущим пламенным энтузиазмом. становилось Артуру с каждым разом все ясней и понятней, но вместе с пониманием в нем крепло убеждение, что содержание это, в сущности, ничтожно, что замысловатые дедукции Фихте пусты, что они представляют собой именно те самые метафизические грезы, с которым и надеялся навсегда покончить своей критикой Кант.Теперь Артур не упускал случая добавить к наиболее эффектным сентенциям Фихте вроде" Это есть, так как оно таково, каково оно есть" какое-нибудь едкое замечание, или пояснить его высказывания в своих конспектах рисунком: например, рядом с фразой " Я сажает самое себя" Артур довольно искусно нарисовал стул.В силу своей добросовестности, которую Шопенгауэр проявлял во всем, что имело отношение к философии, он все же дослушал курс лекций до конца и подытожил все услышанное в следующем резюме:
" Сказочка Фихте в общих чертах. Существует Бытие.Оно образовалось из превосходной степени сознания: так как сознание для нас - самое реальное, но Бытие должно быть еще в тысячу раз реальней его.У этого Бытия возникает желание увидеть себя - из любопытства ли, или из тщеславия, нам не сообщают.Этот осмотр Бытием самого себя есть акт зачатия, причем одновременно выясняется, что Бытие есть нечто двойственное ( это и делает зачатие возможным). Бытие порождает Знание.У Знания возникает жажда деятельности,но само по себе оно действовать не может, и порождает для этой цели младенца Я, имеющего руки, ноги и титул принципа - принцип Я.Это Я, поскольку его мать Знание во время беременности испытывало дьявольскую жажду деятельности, получает эту жажду по наследству.Но, чтобы оно своей деятельностью не докучало матери и бабушке, ему подбрасывают некую студенистую массу( откуда она берется, нам не сообщается). Масса эта именуется миром, и представляет собой нечто совершенно бесформенное - она становится чем-то лишь в результате укусов принципа Я.Этот принцип Я имеет влечение к кусанию, и его укусы нельзя воспринять никак иначе, как только по оставляемым ими на комке мира отпечаткам.Взаимодействие обоих - самая непостоянная вещь во всем этом деле:после каждого укуса Я мир меняется, и у Я тотчас возникает желание снова его изменить, и оно снова его кусает, и он снова меняется, и так далее в том же духе.Но, понаблюдав за всем этим, бабушка Бытие мрачнеет и приходит к выводу, что ей надо вмешаться, чтобы из всего этого выщло что-то толковое. Но никого толковей ее самой, как легко увидеть, во всем этом сообществе нет.Поэтому она посылает принципу Я чрезвычайного полномочного посла - Долг, который, как это водится среди послов, представляет собой нечто абсолютно формальное.Он сообщает принципу Я, что тому пора перестать наконец формировать своим кусанием мир как попало, что ему следует это делать в соответствии с пожеланиями бабушки.Принцип Я послушно обещает сделать все, что в его силах, передает бабушке привет и щелкает челюстями дальше".
31
На самом деле Артур довольно многому научился у Фмхте, хотя и отзывался о нем всегда пренебрежительно и свысока. Лишь однажды он назвал его человекрм по-настоящему даровитым - но только для того, чтобы подчеркнуть, что и он все-таки выгодно отличается от болтливого фантазера Шеллинга и особенно от ненавистного Артуру Гегеля.
Фихте принадлежал к тем европейцам, которых Французская революция потрясла, привела в восторг и убедила в том, что тайными движущими силами человеческой истории являются свобода и разум. И что в итоге они, пусть и очень, может быть, извилистым путем, ценой многих ошибок и поражений, все же приведут человечество к гармонии и счастью.Вся его философия, в сущности, служит обоснованием безграничности человеческой свободы. Да и к разуму Фихте, хоть и называл себя верным последователем Канта, относился с таким доверием, словно никогда и не заглядывал в кантовские критические исследования человеческой способности познания...Артуру все это должно было представляться только прекраснодушными мечтаниями не в меру восторженного пустозвона - настолько резко все это противоречило его собственным представлениям о мире и о перспективах человечества в нем.А потому Артур был искренен, когда утверждал, что не почерпнул из лекций Фихте для себя ни малейшей пользы.Точно так же он отозвался и о лекциях другой знаменитости берлинского университета - Шлейермахера.Выслушав рассуждения Шлейермахера о средневековой европейской философии, Артур пришел к выводу, что никого из схоластов уважаемый лектор на самом деле не читал, довольствуясь полученными из вторых рук весьма приблизительными знаниями по этому вопросу. .Отчаявшись добиться какого-либо толку от берлинских философов, Артур снова, как и в Геттингене, стал в основном посещать лекции по естествознанию и классической филологии.Чрезвычайно заинтересовали его и два берлинских заведения, которые обычно философы обходят своим вниманием: зоопарк и сумасшедший дом.Видимо, Артур полагал, что наблюдения за животными и душевнобольными обогатят кго более ценными сведениями, чем тирады корифеев современной философии.
Учебв его уже подходила к концу, когда в Германии вновь, как и несколько лет назад, накалилсь политические страсти.Причиной этому послужило сокрушительное поражение Наполеона в России.Немцы, уже смирившиеся было с властью непобедимого корсиканца,внезапно увидели шанс сбросить наконец его иго.Всех вдруг захлестнула волна пылкого патриотизма: студенты вступали добровольцами в армию, а преподаватели, стремясь тоже сделать что-то полезное для будущей победы, вооружались чем попало и занимались в университетском саду строевой подготовкой.Кто-то запечатлел в это время Фихте с двумя пиками в руках, с кинжалом и парой пистолетов за поясом.Очевидно, этот доблестный энтузиаст готовился к грядущему столкновению с французами серьезно и основательно.Совершенно иначе отнесся ко всему этому Артур. Рожденный и воспитанный в независимых торговых городах, приобщенный в Гамбурге скорее к традиционным английским, чем немецким ценностям, проживший лучшие годы своего детства во Франции, исколесивший в отрочестве с родителями едва ли не всю Западную Европу, Артур был настоящим космополитом - даже не по убеждению, а по естественному для него состоянию души.То, что местностью, в которой он жил, будет управлять не Наполеон, а какой-нибудь немец королевской крови, не имело для Артура никакого значения.Сущность жизни от этого не изменится: - люди все равно будут рождаться для того, чтобы, пройдя через множество страданий, бесследно раствориться в незримом потоке времени,И вера в то, что преодолеть страдание можно с помощью смены власти или социальных реформ, представлялась Артуру поистине странной.
32
Оставаться в охваченном патриотической лихорадкой и жаждой подвигов Берлине Артур считал делом и бесполезным, и слишком рискованным.Не дожидаясь вторжения в Берлин французов - в силе и доблести немецкой армии он очень сомневался - Артур отправился на поиски более безопасного места, где он мог бы в тишине и уединении спокойно заняться своей диссертацией.В письме к ректору йенского университета он объяснил свой отъезд тем, что никогда не присягал на верность никому, кроме муз.Они же, не перенося грохота оружия, покинули осажденный вражескими войсками Берлин, и он был вынужден последовать за ними.Он убежден, что должен служить человечеству не кулаками, а умом, и что Отечество его - больше, чем Германия.
Поначалу место, в котором он собирался укрыться от бушевавшей в Европе войны, было выбрано им крайне неудачно: французы вступили в Дрезден, где он хотел обосноваться на ближайшие несколько месяцев, почти одновременно с ним. Артуру, прекрасно владевшему французским, пришлось некоторое время поработать здесь переводчиком.Кое-как вырвавшись из Дрездена, Артур поехал в Веймар, к матери.Французов здесь, как он и рассчитывал, не оказалось, но зато его ожидал неприятный сюрприз иного рода.Артур давно опасался, что мать его снова выйдет замуж.В этом, конечно, не было бы ничего необычного и тем более предосудительного, - вовсяком случае, с точки зрения общепринятой морали. Но не с точки зрения Артура.Новое замужество Иоганны представлялось ему осквернением памяти его отца, чей образ по мере того, как в сознании Артура затуманивались и стирались его реальные черты, все больше приближался к идеалу, превращался в олицетворение всех добродетелей, какими только может обладать отец и супруг.Сама мысль, что такого человека можно заменить каким-нибудь "заурядным двуногим", казалась Артуру кощунственной. Иоганна, надо сказать, недостатка в поклонниках не испытывала., и уже дважды получала предложение руки и сердца от весьма почтенных людей.Один из них был обладателем пышного титула, другой - солидного капитала.Иоганна ответила обоим отказом: она не собиралась менять обретенную ею после смерти Генриха Флориса свободу и независимость ни на титулы.,ни на деньги.Но обзавестись близким человеком мужского пола, поверенным ее тайн, почитателем ее ума, пленником ее обаяния - таким сердечным другом можно было обзавестись и без венчания в церкви.Приехав в Веймар, Артур к величайшему своему негодованию обнаружил, что именно так Иоганна и поступила, и что она даже не считала нужным этой своей связи скрывать: ее сердечный друг, молодой еще сравнительно человек со странной составной фамилией Мюллер фон Герстенбергк, жил прямо у нее в доме.Артур воспринял это как циничный и наглый вызов лично ему, законному наследнику Генриха Флориса, призванному охранять его доброе имя и честь семьи.Конечно, он не мог не принять этого вызова. Он должен был обратить фон Герстенбергка в бегство, пристыдить и приструнить свою мать, заставить ее жить так, как подобало, по его мнению,жить вдове Гериха Флориса: скромно, замкнуто, чтя память покойного мужа и заботясь о его детях.В отличие от битвы с Наполеоном, битва с фон Герстенбергком отнюдь не показалась Артуру пустяковой и бесполезной, и он бросился было в атаку. Но быстро обнаружил, что музы не выносят не только ратного шума - они не выносят и шума семейных скандалов.В такой ситуации Артур поступил так же, как и в Берлине: он отправился вслед за покинувшими дом Иоганны музами. Ведь на верность он присягал только им.
33
<dd> Впрочем, привычку проводить время в обществе муз приобрела со временем и Иоганна.Ее литературная карьера началась с того, что она написала биографию ее покойного друга Фернова.Написала , в общем-то, только с целью оплатить на вырученные за книгу деньги оставшиеся после Фернова долги.Публике сочинение Иоганны понравилось, со всех сторон на талантливую дебютантку посыпались похвалы и просьбы порадовать читателей своими новыми творениями.Ободренная этим успехом, Иоганна переработала и издала путевые записки, которые она вела во время своих путешествий с мужем. И вновь был успех, вновь книга раскупалась нарасхват, и даже прославленные друзья Иоганны во главе с Гете отзывались о ее сочинении в самых благосклонных тонах.Иоганна писала легко, в том же самом стиле, в каком она вела беседы в своем салоне: в меру умно, в меру забавно, в меру поучительно, в меру сентиментально, иногда даже глубоко, но не слишком - особой глубины в изящной светской беседе быть не должно.За путевыми записками последовал сборник новелл, за ним - первый роман, потом романы стали появляться один за другим, и как-то само собой, словно бы безо всяких усилий, Иоганна стала не только самой плодовитой, но и самой известной, самой читаемой писательницей Германии.Правда, можно почти наверняка сказать, что среди ее читателей был ,по крайней мере, один человек, который едва ли смог дочитать хотя бы одно ее сочинение до конца.А если и дочитал, то не испытыл при этом ничего, кроме сожаления о напрасно убитом времени. И этим человеком был,разумеется, ее сын.
Пока же он, покинув Веймар, отправился в крохотный городок Рудештадт, и там наконец нашел то, что так долго искал:покой и уединение.Там не было ни французов, ни немецких патриотов, ни фон Герстенберка - городок, к5азалось, существовал вне времени, и из окна своей гостиницы Артур видел только обширные поля, покрытые лесами холмы, медленно струящуюся реку и светло-серое осеннее небо.Покой здесь был незыблем, как скала, и бушевавшая где-то война казалась событием не более значительным, чем битва болтающихся на нитках кукол в театре марионеток.Никем и ничем не тревожимый, Артур размышлял о вопросах, которые в это бурное время в Европе едва ли могли заинтересовать хоть кого-нибудь, кроме него самого.На первый взгляд, он писал одну из тех бесчисленных, посвященных какой-нибудь частной отвлеченной проблеме диссертаций, о которых месяц-другой спустя после их защиты навсегда забывают даже их авторы.Едва ли не всеми тогда диссертация считалась пустой формальностью, многословной отпиской, призванной лишь настолько наскучить ученой коллегии, чтобы она. В тщетной борьбе с дремотой, поспешила присвоить студенту желанный титул доктора философии.Но для Артура сам по себе этот титул не имел никакого значения, его интересовало только философское творчество, только упорное, сопровождаемое внезапными "молниями духа", продвижение из сумерек неведения к свету познания.Он исследовал в своей диссертации закон достаточного основания, который в общепринятой тогда формулировке гласит: ничто не существует без причины, в силу которой оно существует. Этот закон проявляется, по мнению Шопенгауэра, в четырех различных формах. Во-первых, как причинно-следственная связь явлений реального физического мира. Во-вторых, как связь между суждением и его обоснованием. Особой формой этого закона является математика, изучающая "чистые", то есть независимо от всякого опыта существующие в человеческом сознании пространство и время. И, наконец, , в сфере человеческой деятельности этот закон уже выступает в виде закона мотивации.Любое человеческое действие имеет мотив, с необходимостью порождается сочетанием мотива и объективных обстоятельств, в которых это действие осуществляется.Смешение разных форм этого закона может приводить к серьезным заблуждениям.Напрример, догматический рационализм, смешав основания суждений с причинвми реальных явлений, тщится объяснить мир с помощью анализа понятий ,- словно из понятий и вправду можно извлекать действительно существующие вещи, как фокусник извлекает кролика из пустого цилиндра.Этот упрек Артур адресовал, разумеется, не только догматикам прошлого, но и своим именитым современникам, в превую очередь Фихте, Шеллингу и, конечно же, Гегелю, превратившему подобные манипуляции с понятиями в фундамент всей своей философии.Правда, в первой редакции своего исследования Артур еще сохраняет сдержанность, старается по возможности не называть конкретных имен, на ошибки указывает хоть и весьма определенно, но вежливо и почтительно. Со временем он эту сдержанность полностью утратит, и любое упоминание троих прославленных классиков немецкого идеализма будет у него сопровождаться пылкими, исполненными сарказма, презрения, ненависти тирадами по адресу этой троицы пустозвонов и шарлатанов. Сам Артур, не поддавшись ни на один из соблазнов, которыми Фихте завлекал своих учеников в область смелых до безрассудства метафизических спекуляций, твердо стоит на позициях кантовского критицизма: только созерцание наполняет понятия содержанием, только опыт может быть источником истинного познания.И если выход за пределы опыта все же возможен, то выход этот находится в самом же опыте, а не в мире метафизических грез.