Весною, когда отходит и парит на солнцепёке земля, мы ходили зорить грачей. Зорили везде и всюду, и по всей деревне, и на яру, поросшем сплошь черёмухою, и на берегу Катуни, и в березняке пред Прилавком, и в сосновом бору в сторону Каянчи, и за лугами у Манжерока. А вот за горою не были, не зорили.
И мы, несколько отчаянных пацанов - малолеток, двинули на гору – и за гору, в молодом соснячке за светлым ручьём, говорили, полно грачиных гнёзд.
Как идти, раскисшей ли дорогой косогором, либо через гору, окружной, тоже убродной, – мнения разделились до ярости. Разбились на две группы: каждый пошёл за вожаком своею обочиной, по редкой травке.
У ручья встретились, вновь разгорелась дискуссия: кому первому форсировать разбухший ручей, пока один из пацанов, махнув рукой на горлопанов, не перемахнул на другой берег. За ним посыпались остальные. Хмырь, не подрасчитав силёнок, сбрякал в поток, но успел вцепиться в берег: подхватили, вытащили - мокрого, как суслика. Петька съёжился, согнулся, на кончике носа повисла мутная капля.
- Ну, ты чё, давай, лезь вперёд, согреешься, - говорили, толкая в спину. Петька упёрся, не сдвинулся, видно, собирался помирать.
- Как хочешь, подыхай,- оставили его.
Когда подросли, усадили и Петьку на Карьку, гладкого крутобокого молодого жеребчика. И принялся он, Петька, как и все мы, робить на покосе, возить копны.
Наконец, пошёл дождик, которого все мы с нетерпением ждали, превратившийся вскоре в моросящий, небо не освобождалось от непроходимых туч. Отпустили нас с Золотой вечером домой на конях.
Гнали в соперничестве во весь опор; на фоне стоянки с дойкой - внизу у речки - попридержали изработавшихся скакунов, тащились шагом на глазах доглядывающих. Дождик прекратился, путь среди стерни гладок и ровен до невозможности, с единственным вдавленным камешком, коего и видно-то мало, за него и зацепился Карька. И всей мощью, всею тушею, воткнувшись сначала мордою (Петька поздно поддёрнул поводья) в скользкую твердь накатанной колеи, а потом через голову, как при замедленной съёмке, вместе с седлом с высокими дугами - на Петьку. Конь вскочил с окровавленными зубами, жалобно заржал, встряхнулся, и потрусил подальше в поле на отаву. Кто-то кинулся за ним, потом.
Петька, такой же заморенный, как в раннем детстве, поднялся из праха, задрав голову и, разинув в бездыханном безмолвии рот, с накрест прижатыми к груди руками, пошёл навстречу высветившемуся сквозь тучи красному закату.
На завтра, с раннего утра, он вновь был на коне.
Тем временем солнце катилось за гору, становилось прохладно - нужно спешить. И мы вломились в густую поросль. Сосняк встретил запахом прелых иголок, промозглым жутким мраком и таинственностью. Таинственность распространялась куда-то в мрачную глубь тайги, гор - в неизвестность. И хотелось быстрее на свет. Преодолевая неумолчный гвалт и атаки с бомбардировкою грачей - полезли на сосенки. Кто посмелее, взяв в зубы фуражку с крапчатыми яйцами, спускался уже, продираясь сквозь хрупкие веточки. Остальные, раззявя рты, а кто и хихикая, советовали снизу, как увернуться от наказания.
Обратной дорогою, в обход, к истоку ручья, бьющего из земляной ямки среди поляны, выше разлившихся луж с талой водой, шли, бросая друг в друга яйца, норовя попасть в голову. Иным это удавалось. И смеялись.
2007г.