Возвращаемся с внучкой домой после занятий в художественной школе. Здороваемся с соседом Евстафьевичем, расположившимся на лавочке у подъезда. «Из художки?» — интересуется сосед. «Да», —показываем ему папку с рисунками. Внучка отпрашивается погулять, а я присаживаюсь рядом с Евстафьевичем.
— Николаевна, а я ведь в молодости тоже художником был. Даже преподавал в изостудии. Рассказывал об этом?
— Нет.
— Столько лет прошло, а мне не даёт покоя вопрос: что стало с одним моим учеником? Ну да, всё по порядку.
Евстафьевич вздохнул и начал воспоминания: «После окончания школы устроился работать на завод, который находился в нашем небольшом посёлке. При заводе был хороший медпункт. Там и болезни вылечивали, и процедуры делали. Как-то и мне понадобилась медпомощь. Врач, осмотрев меня, направил в процедурный кабинет, который располагался этажом выше. Иду я по коридору, поднимаюсь по лестнице, опять иду по длинному коридору, и мне очень не нравится, что на стенах вывешены медицинские эмблемы (этакие чаши со змеёй). У меня к тому времени было много нарисованных картин, и я решил заменить ими этих неприятных змей. И сделал. Все заинтересовались: чьи работы? А, как говорится, инициатива наказуема. Председатель профкома, узнав, что это моё художество, тут же принял решение: открыть при заводском клубе изостудию для детей, назначив меня её руководителем. Как я отнекивался! Я художник-любитель, нет у меня специального художественного образования. Да и устаю за смену, а тут надо оставаться после работы, чтобы проводить занятия. Но с профсоюзом лучше не спорить. Я сдался.
Заведующая заводским клубом тоже загорелась этой идеей. Съездила в соседнее село, где была художественная школа, переписала программу обучения. На заводе срочно изготовили деревянные мольберты, обеспечили студию бумагой, акварельными красками, кисточками. Занятия начались. Желающих собралось человек пятнадцать в возрасте десяти-двенадцати лет.Прошло несколько занятий, и в распахнувшуюся дверь студии вошёл мальчик. Маленький, щупленький. Чуть позже, извиняясь, в класс вошла женщина, как оказалось, мама мальчика со словами: «Кирюша очень любит рисовать. Возьмите его, пожалуйста, в группу».
Мальчик мне понравился как-то сразу, и я сказал: «Оставляйте. После занятий заберёте». Не стал усаживать его за мольберт. Уж больно мал. Усадил за стол, дал бумагу, краски, кисточку, скомандовал: «Рисуй!» и занялся другими ребятами. Спустя некоторое время подошёл к Кирюше. Увиденное ошеломило меня. Рисунок оказался необычно цветастый. Подозвал детей. Было непонятно, что изображено, но игра цвета понравилась всем. Дети охали, ахали, подпрыгивали, хлопали в ладоши, кричали: «Молодец! Очень красиво!»
Кирюша стал ходить на занятия. Все относились к нему уважительно. Он рисовал целеустремлённо, с чувством цвета, краски. Его акварели имели эффект лёгкости, воздушности, тонких световых переходов. Каждый рисунок был своеобразным. Выкладывая на бумагу своё внутреннее состояние, он как бы светился изнутри.
Мы прозанимались весь учебный год и разошлись на летние каникулы. Осенью изостудия возобновила работу. Пришли почти все ученики. Кирюшу ждали, но он не появлялся. У него началась школьная жизнь.
Спустя месяц в изостудию зашла мама Кирюши. Она и поведала, что весёлый жизнерадостный Кирюша однажды, придя домой после занятий в школе, убрал все свои рисунки и со слезами на глазах заявил, что больше никогда не будет рисовать. Почему? Не рассказывает. Что делать?
Я не знал, что ей и посоветовать. Надо бы разобраться в ситуации, да всё было некогда. Жизнь пошла дальше в суете, в заботах, в жизненных проблемах. Днём — работа, вечером — свои молодёжные дела да ещё занятия в изостудии. А с осенним призывом меня на три года «забрили» в армию. Отслужив, переехал в город, поступил работать на железную дорогу и забыл о Кирюше. Прошло много лет, а теперь нет-нет да и вспомню о нём. Так и стоят перед глазами рисунки этого одарённого мальчика, чувствующего мир в красках. Какие жизнерадостные были его рисунки!»
Глубоко вздохнув, Евстафьевич завершил воспоминания:
— А ведь что-то сломало талантливого мальчика, оттолкнуло. Не могу себе простить, что тогда не стал разбираться.
— Да, — поддержала я, — мальчик проявил характер. Узнать бы, как сложилась его судьба.
— В том-то и дело, что фамилию его я уже не могу вспомнить. В памяти остался просто Кирюша.