Но возраст есть возраст, и Зосимыч никуда с Петром не пошёл, а дождался меня со второй корзиной. Снова переложив грузди (я ни от кого из местных ни разу не слышал, чтобы они сказал о груздях «грибы»: «грибы» – это вроде как всё остальное…), Зосимыч налил мне чаю и спросил:
- Время полдвенадцатого. Ещё пойдёшь?
Ноги, если сказать честно, уже гудели. Да и большая корзина успела вытянуть руки, так что я хотел, было, задуматься, но вдруг увидел, что старик смотрит на меня почти умоляюще. Он уже хорошо передохнул и был бы рад-радёшенек снова поползать по лесу. Пришлось соглашаться. Зосимыч заметно повеселел и едва дал мне попить чаю. Мы снова отправились в лес.
Тот, кто говорит, что счастья много не бывает, врёт. Третью корзину «счастья» я едва добирал, больше поглядывая на часы, чем под ноги. Зосимыч же сразу по приходу в лес исчез из виду, и появился с полной корзиной только тогда, когда я уже добирал свою.
- Ну что? – участливо спросил он. – Доволен?
- Доволен, Зосимыч, доволен, - ответил я и добавил, намекая на усталость: – Даже сверх меры…
Но старик мою жалобу воспринял по-своему.
- Да, груздь нынче прёт, словно его из земли выдавливают…
Вдвоём мы быстро добрали мою корзину и двинулись к машине.
- Пётр, наверное, уже ждёт, - сказал я, глянув на часы. – Десять минут второго.
- Не электричка, чтобы по расписанию отходить, - усмехнулся Зосимыч. – Самого, поди, ещё нет.
И верно, Петра у машины не оказалось. Появился он в четвёртом часу совсем с другой стороны и без корзины.
- Ты чего это, Петруха? – удивлённо посмотрел на него старик.
- Сам не пойму, - смущённо развёл тот руками, - как на Нухтырьском поле оказался… как болотце проскочил?
- Значит, прав был дед… есть где-то ещё неприметная тропа через болото кроме этой дороги, - Зосимыч поднялся. – Говаривал он, что есть. А показать не успел – помер. А корзину-то где бросил?
- Да на дороге оставил, - ответил Пётр, заводя УАЗик. – Чего туда-сюда таскать, грузди трясти?
- И то верно, - Зосимыч со своего места проконтролировал, как я устанавливаю на сиденье наши корзины, а когда сел и я, скомандовал:
- Поехали!
- Слава Богу, в грязь лицом сегодня не ударили, - заметил он, когда машина тронулась. – Придётся тебе, Вячеслав, ещё один холодильник покупать…
- Это ещё зачем? – не понял я.
- Грузди хранить. Подпола-то у тебя нет? Нет. Не у батареи же банки стоять будут. А на балконе замёрзнут. Двенадцать трёхлитровых банок так просто не рассуёшь.
- Что-то ты загнул дед, - сказал Пётр, - про двенадцать банок.
- Три корзины по два ведра. Из ведра две банки, - начал было загибать старик пальцы, но когда они кончились, он просто закончил: итого двенадцать.
- Да ладно… - Пётр, улыбаясь, посмотрел на старика. – Из ведра груздей банка насаливается.
- Ты сколько дней мочишь? Четыре? – Зосимыч посмотрел на Петра так, словно тот прямо сейчас совершал какое-то страшное преступление. – Вот и укладываются твои "тряпочки" из ведра в банку. А мои, сутки мочёные, в две не всегда уходят.
- Так их же есть нельзя, - не сдавался Пётр.
- Да, - вдруг согласился с ним старик, – есть нельзя. Полтора месяца - точно. Потом – за уши не оттащишь. Августовский груздь при таком посоле раньше первый раз на стол ставили только на Октябрьскую. Не раньше. А чтобы до ноября картоху не пустую есть, пару корзин мочили как ты, четыре дня.
- Да ну тебя, старого, - вдруг выкрикнул Пётр и нажал на тормоза. – Корзину проехали.
Он вылез из машины и пошёл назад.
- Вот переводят первоклассный продукт, - вздохнул старик, - потому как совершенно не умеют его готовить.
От негодования он повернулся ко мне.
- Четыре дня мочить! Что в том грузде останется? Половина! Половина, Слава… Да ты ж мои грузди ел, - вдруг спохватился он. – Сопливые, хрусткие. А эти "тряпочки"?.. Фу! – продолжал негодовать старик.
- Ну где там этот… - Зосимыч чуть помедлил, - кулинар?
Я, открыв дверцу, выглянул наружу.
- Вон идёт.
- Ну и ладно. Я хоть успокоиться успею…
Остаток пути говорили обо всём, кроме груздей. Ибо нет большей в деревне обиды, чем сказать, что твой посол лучше соседского. Потому что это почти то же самое, как обсуждать жён. Чья лучше. Понятно, что ни к чему хорошему это привести не может. Почему Зосимыч решил нарушить этот неписаный запрет обсуждать чужие грузди, сказать сложно. Может быть, действительно, стал сказываться возраст.
И тут мне вспомнился тот Иван Зосимович, с которым я познакомился двадцать пять лет назад… Да что двадцать пять лет. Ещё пять лет назад, когда Зосимыч быстрее меня скакал по лесу, когда он в нём, несмотря на восьмой десяток, дневал и ночевал, он был совсем другим человеком. Даже два года назад, когда мы с ним ездили в Великое Село, он не был таким. Но потом он ушёл «на пенсию». И стал меняться. Оставив свой привычный, каждодневный труд, уйдя на покой, позволив, впрочем вполне заслуженно, себе расслабиться под старость лет, он вдруг стал превращаться в старого ребёнка, с непонятными детскими обидами, с твердой уверенностью в том, что моё – самое лучшее. Остальное, наверное, будет впереди. Нет, я его так же люблю и уважаю, как и раньше, он мне не менее дорог, но Зосимыч уже изменился. Он стал стариком. Пусть раньше я его называл так в шутку, но, пожалуй, с этого момента ничего шуточного в этом слове не осталось. Возраст берёт своё. Даже не столько возраст, сколько эта его «пенсия», покой, отдых. Я начал чувствовать это раньше, но вот осознал только в этот момент…
Впрочем, на нашем довольном настроении по случаю удачной охоты это никак не отразилось. Всю дорогу мы так же весело болтали, как и с утра, а потому подъехали к дому Зосимыча в приподнятом настроении.
- Ну что, Слава, - вылезая, сказал Зосимыч, - удивим девок?
Я утвердительно кивнул. Ещё бы - мне так сейчас хотелось покрасоваться перед Ленкой! Не меньше, чем тогда, с огромным рюкзаком мяса: "Вот смотри, жена, какой я добытчик!" Словно прочитав мои мысли, Зосимыч продолжил:
- Ну тогда коробки открой, чтобы груздь виден был, а не какая-то картонка.
Я понял его с полуслова…
Продолжение: http://proza.ru/2016/01/25/1745