Страх безумия

Наталья Нечай
Страх вовсе не в опасности, он в нас самих.
Стендаль, французский писатель


Моё детство протекало тогда, когда не было ещё компьютеров  и другой электроники. Да что там компьютеров! Шариковые ручки тогда только начали появляться. На самом же деле, говорить об этом, конечно же, грустно. Но, чтобы обрисовать эпоху, приходится показать какие-то предметы технического прогресса и её главные события. Так вот, случай, о котором я хочу рассказать, случился во время, когда правящий первые свои годы очередной Генсек объявил о достигнутой советским обществом новой ступени своего развития. 

Ступень, наверное, действительно наступила, так как у людей среднего класса появилась возможность обновлять свой скромный быт. И они с нескрываемым энтузиазмом принялись это делать. Прежде всего, в подсобные помещения из жилых перемещались старые телевизоры, преимущественно, марки КВН-49. И вместо них устанавливались более совершенные «Экран», «Рекорд» или «Рубин». Это были всё ещё чёрно-белые приборы с электронно-лучевой трубкой (кинескопом) в качестве источника изображения, но уже с электронной развёрткой. Их размеры были очень малы, поэтому перед экраном устанавливалась увеличительная линза. Но это уже был прогресс. На смену «Родине» и «Риге» гражданами приобретались   радиолы «Весна» или «Серенада». Стали доступными всем транзисторы, бывшие предметом мечтаний советского человека 60-70-х годов прошлого века. Помимо длинных и средних они имели еще и короткие волны, через которые можно было слушать даже зарубежные станции.

Цивилизация начала проникать и наш шахтёрский городок. Его жители, помимо техники, стремились также обновить и мебель в своих тесных домах и квартирках. Бум на стенки и импортные гарнитуры ещё не начался. Но вместо тяжёлых, поточенных шашелем диванов, буфетов и шифоньеров, неказистых, грубых стульев, дерматиновые сидения на которых были прошиты крупными мебельными гвоздями с круглыми шляпками, «мастодонтов» в виде старых железных кроватей с панцирной сеткой они завозили модные тогда серванты, трельяжи, разборные круглые столы, шкафы с вставленными зеркалами, «деревянные» кровати. И всё это – более лёгкое, из фанеры (в которую, по слухам, добавляли цемент), часто – с лакированной поверхностью.  Домотканые дорожки уступали место ковровым изделиям. Именно в это время появились столь популярные мещанские статуэтки слоников и сервизы «Рыбки», которые все стремились заполучить и выставить на видном месте.

Большинство родителей моих сверстников работали на шахтах. Отцы – рабочими очистного забоя, проходчиками, машинистами угольных комбайнов, взрывниками и т.д. Матери – выборщицами породы, ламповщицами, жетонщицами. А, если не на самой шахте, то всё равно эта работа была как-то связана с угольным производством: или в шахтной столовой, или швейной мастерской, где шили рабочую одежду, или в шахтостроительном, ремонтно-строительном управлении, ремонтно-механических мастерских. Таким образом, население нашего городка составлял, в основном, рабочий люд.

Семьи были чаще многодетные, имеющие по трое и больше детей. Работа в шахте по сменам отнимала много физических сил у мужчин, отцов семейств. А дома они приступали к другой работе – на смену наскоро возведенных времянок строили более добротные и благоустроенные дома для своих семей. Это было время Большой стройки, когда посёлок превращался в город. Вместо старых, отживших своё бараков, возводились дома с квартирами новой, улучшенной планировки. Так что времени на отдых у представителей старшего поколения практически не оставалось.

Всё это я рассказала затем, чтобы было понятно, что мы, детвора, чаще всего были предоставлены сами себе. Сегодня это может показаться  дикостью и предметом «разборок» на ток-шоу, но из рассказов старших я знаю, что работающие женщины нередко оставляли своих малых детей (а декретный отпуск тогда был всего до исполнения ребёнку одного годика) на не намного старших их братиков и сестрёнок, а то и одних… При таком образе жизни дети рано взрослели. Не научившись ещё читать, они уже хорошо знали город, умели ориентироваться в расположении его улиц – заблудиться для них было не реально. А в своём районе – и говорить нечего – знали все уголки.

Улица, на которой я жила, называлась не очень благозвучно – Карьерная. Название соответствовало действительности. Дома на ней располагались ровными рядами в виде квадрата. В метрах десяти от нижнего ряда находился карьер, скорее всего искусственного происхождения. Склоны карьера со временем стали пологими. Чтобы укоротить дорогу, люди стали ходить прямо через него, образовав поперёк впадины тропинку. Она опускалась, а затем снова поднималась, выводя путников из карьера прямо к летнему кинотеатру, который, как и многие культурные объекты, назывался тогда «Победа». Со временем трудами городских кинолюбителей тропинка превратилась в грунтовую дорожку. А карьер стал подобием бульвара, по которому в вечернее время прогуливались горожане. 

Однако до истинно городской жизни было ещё далеко – и по обе стороны от этого «бульвара» тянулись полоски дикой степи. Здесь были целые участки, заросшие полынью, горький запах которой вечерами ложился плотным слоем, заходя и на подворья ближайших домов. Эту душистость я помню до сих пор, и она ассоциируется у меня с малой родиной. На равнинной площадке, на дне ложбины и на её склонах, можно было встретить разные растения: чертополох, сурепку, нежный лютик, чудесный горошек и синеголовник, ромашку, щирицу и клевер. Отгонял прочь путников неприятный запах, исходящий от красно-синих метёлок «куриной слепоты». Опасность оцарапаться колючками исходили от бодяка и дурнишника.

География карьера была такой, что внутри него были ещё свои возвышенности и впадины. В одной из них весной собиралась вода, образовывая что-то наподобие маленького озерца. В зимнее время склоны карьера превращались в лыжню и горки для  катания на санках. Здесь детворе было всегда весело. Правда, по неосторожности, когда лёд в месте скопления воды становился тонким, была опасность провалиться под него. Но утонуть там было не реально, разве что промочить ноги и побултыхаться в холодной воде – это случалось. 

Остаётся только добавить, что карьер занимал довольно-таки большую площадь, и это был своего рода полигон для времяпровождения детей из соседних улиц. Здесь на полянках могла сидеть мелюзга, а мальчишки постарше – бегать и играть в подвижные игры, разжигать костры. А к вечеру за кинотеатром собиралась местная шпана, у которой интересы были совсем другие. Они бренчали на гитаре, пели блеющими голосами блатные песни. Бывали между ними и разборки, драки. Словом, карьер жил своей, только ему известной жизнью.
 
А на противоположной его стороне от шахты тянулась промышленная дорога, по которой на большегрузных машинах развозился уголь. Дальше виднелась обогатительная фабрика, на которой добытое шахтёрами топливо перерабатывалось таким образом, что оно становилось более пригодным для промышленного использования; затем - участок степи от дороги до шахты, где, кроме травы и цветов внимание детворы привлекал шахтный гидрант, на асфальтированной поверхности которого можно было даже позагорать; ещё - железная дорога, по которой уголь в вагонах отправлялся по назначению. А дальше был лесной склад, шахтный двор и, непосредственно, шахта с терриконом.

Взрослея, ребята уже не довольствовались времяпровождением только в карьере. Они исследовали  ближайшую местность. Уходили в балки, раскинувшиеся за городом, где проводили почти целые дни. Самым интересным занятием там было наблюдать за природой. Можно было увидеть какую-то зверушку из грызунов: хомяка, тушканчика или полевую мышь, словить ужа или ящерку. Понаблюдать за парением орла, стремительным полётом и фантастическим пением жаворонков. Нарвать охапки степного ковыля, который долго потом стоял дома в вазочках вместо цветов.

Общение с природой занимало большую часть времени у местной детворы. Лишь изредка они забегали домой, чтобы наспех поесть то, что было приготовлено, а нет – тоже не беда. Часто обедом для ребятни был большой кусок свежего хлеба, который они с аппетитом поглощали, намазав маслом с сахаром или вареньем.

Но житьё в промышленной зоне таило для детворы не только много интересных открытий, но и бездну разных опасностей. Как старшие ни объясняли, куда можно ходить, а куда нет, а трагические случаи всё же время от времени происходили. То кто-то проваливался под породу, то травмировался, а то и вовсе пропадал. Опасность для шустрых мальчишек таили ещё и старые терриконы бывших шахт - искусственные насыпи из пустых пород, извлеченных из-под земли при добыче угля. Участницей одного такого случая стала и я в своём далёком детстве, когда мне было лет восемь или девять. Ужас, который я испытала, на долгие годы врезался в мою память. Об этой истории я и хочу рассказать.

Как обычно, я гуляла со своей подругой Ларой в карьере. Мы ходили по траве, рвали цветы, разговаривали. О чём? Даже не помню, о чём. Наверное, о куклах, книжках, подружках. Мы и не заметили, как по тропе кинолюбителей вышли из оврага и оказались прямо возле кинотеатра. Обычно сюда мы не заходили – было далеко от дома, родители не разрешали. Но в этот раз мы решили, что пора уже исследовать и эту территорию. Из соседней улицы, прямо нам на встречу вышла девочка. Мы хорошо знали её, она училась в нашей школе и была моей ровесницей. Звали её Татой. Фамилия у неё была красивая – Квятковская. Её отец был поляком, приехавшим работать на шахты Донбасса из Белоруссии.

Девочка была не совсем здорова. Как видно, какой-то сбой произошёл в развитии этого ребёнка. «Задуманная» природой как красавица, она по мере взросления превращалась в уродливое создание.  Её телосложение было грубым и нескладным. Длинные, с большими ладонями руки, широкие ступни ног, прыгающая, большими шагами походка обращали к ней внимание окружающих. Внешне она походила на примата. И при этом на её грубом, пещерном лице были глаза, красоту которых невозможно описать. Большие, карие, выразительные, с неестественно длинными ресницами. Думаю, редкая девушка не мечтала бы о таких. Говорили, что Тата отстаёт в своём развитии. В школе она училась плохо. Но в её поведении всё же было много от нормального человека. Девочка всегда здоровалась, общалась, играла с детьми. И они принимали её такой, какая она есть, не задумываясь, что с ней не так.

- А вы что, гулять пришли на нашу улицу, девочки? – спросила нас Тата.
Мы утвердительно ответили и пошли дальше. Тата увязалась за нами.
- А хотите, я что-то интересное Вам покажу?
Мы, конечно же, согласились – и девочка повела нас за собой. По дороге мы начали резвиться, затеяв игру «в латки». Гонялись друг за другом, стараясь дотронуться рукой. Мы и не заметили, как оказались перед небольшим терриконом, в чрево которого вёл сводчатый вход. Вдруг Тата, как бы в шутку, сделала страшную мину, подняла на нас угрожающе руки и пошла. Мы завизжали и побежали в открывшуюся «нору». Там было темным-темно. Лишь маленький луч света проникал в отверстие. Немного привыкнув к темноте, мы увидели сводчатый чёрный потолок и дорогу, спускающуюся  наклонно вниз.

Тата продолжала нас преследовать, хотя мы всем своим видом показывали, что игра уже закончилась. Я и не заметила, как Лара тихонько вернулась назад и вышла наружу. А Тата продолжала и продолжала подталкивать меня всё дальше, в черноту. Отбежав от неё ещё на несколько шагов, сквозь слабый луч света я увидела примерно в двух метрах от себя чёрную бездну. Это был шурф, служивший когда-то спуском в шахту. Насколько он глубокий, невозможно было понять. Ужас объял меня. Я уже повернулась, чтобы выбраться из этой западни, как Тата набросилась на меня. Что-то произошло с ней. По-видимому, возбуждение от игры и возникший страх помутили её и так больное сознание, вызвав агрессию и какую-то звериную жестокость. Я упиралась из всей силы, а она тащила и тащила меня к краю пропасти.

Не знаю, понимала ли она в этот момент что-либо. Я не видела выражения её лица, но чувствовала нечеловеческую силу её длинных рук и сопение. Полоумная девочка свалила меня с ног. Сама не знаю, как мне удалось, но я уцепилась пальцами рук за какую-то решётку, которую я нащупала на полу. И вдруг Тата прекратила борьбу и замерла. В нескольких шагах от себя она увидела пропасть. Это было спасение! В этот момент я быстро поднялась и побежала к выходу. На улице дневной свет больно ударил мне в глаза, но страх своей ледяной рукой ещё продолжал держать меня за шиворот. Лара, как ни в чём ни бывало, стояла недалеко от входа в спуск и ожидала нас.
- Пойдём скорее отсюда. Тата меня чуть не толкнула в шурф. Она – сумасшедшая! –сказала я, превозмогая дрожь, подруге.
Мы быстро пошли прочь. Оглянувшись, увидели, как девочка вышла из «норы» и посмотрела нам вслед.

Больше мы никогда не гуляли вместе с Татой. Да вскоре она и исчезла из городка. Говорили, что родители отдали её учиться в спецшколу, так как в обычной школе она учиться уже не могла. Научившись считать до десяти, дальше двигаться у неё не получалось.

С того времени уже немало воды утекло, но каждый раз, вспоминая этот случай, ужас охватывает меня. Испуг приходилось испытывать и в других ситуациях. Но такой страх – никогда! Быть на краю пропасти, за шаг до смерти – это уму непостижимо! Тогда я поняла, что смерть сама по себе, возможно, не так и страшна, а страшен страх смерти. Тогда я осознала и то, какой это тонкий механизм – человеческий рассудок, и как нужно быть уверенной в сознании тех, с кем отправляешься в путь или берёшься за какое-то дело.