Смерть старого солдата

Михаил Палкин
Смерть старого солдата
    Старый солдат умирал  и он знал об этом  и  не  страшился  смерти.  Слишком многое прожито и  пережито, чтобы  цепляться за жизнь. Да и  большинство шедших  с ним  по  жизни  уже  там  и  ждут  его  и он  ждет встречи  с ними.  Единственное, что останавливало его  в этой  жизни - это  его  верная  и единственная по жизни  женщина, его жена с которой они прошли эту долгую, трудную,  но наверное  в  чем - то и счастливую для них обоих жизнь. Вот она  сидит  рядом  с ним, седая, сгорбленная, убитая горем женщина и ему так и хочется  сказать ей. Не  страдай,  не  убивайся - ведь  наш путь, плохой или  хороший  пройден, пора  уходить.  И когда по  человечески проводишь меня, собирайся  и  ты  потихонечку  вслед  за  мной,  я  буду  тебя  там  ждать  и  мы  снова  будем  вместе.
     Старому  солдату  хотелось в конце  вспомнить и   многое им прожитое. Вспомнил он себя ещё  и карапузом   в  одной  рубашке, державшимся за подол матери и почему-то безудержно  плачущим,  наверное,  ему  казалось,  что  мать  куда-то  от  него  уходит.  Вспомнил он себя уже и мальчишкой, бегающим   босиком    с приятелями  по  пыльной  деревенской   улице, вздымая  клубы пыли,  а  мать  из окна  грозит ему  пальцем.  И  как впервые у него появилось такое гордое  мальчишеское чувство, когда научившись плавать, он  наравне с  другими  стал нырять в их небольшой  лесной  речке, лазать  под  берег за  раками, ловить под камнями скользких налимов.  Вспомнил, как и полетать ему пришлось, правда, с  черемухи, когда с друзьями, чтобы полакомиться вкусными  ягодами и  похвастаться  друг  перед  другом, забирались  они  всё  выше  и  выше  на высокое  развесистое дерево.  И конечно,  в конце концов,  тонкая  ветка под ним треснула  и  он полетел  вниз.  Но дальше  не  помнил.  Очнулся, а его  друзья  уже  сидят  вокруг, сочувствуют,  но  ничего - обошлось.  Дома о таких  вещах не  рассказывают,  а  то  самому  же  и  попадет. И как, катая  по улице с  мальчишками тяжелый  колесный обруч, он  нечаянно  подставил  под  него  ногу. И  конечно   была  сильная боль, кровь, но он мальчишка  и  поэтому,  не   показывая  вида  и  слёз, похромал домой, где уже  мать, отругав  его, смазала  ранку,  вытерла его выступившие слезы. Целую неделю пришлось  просидеть дома,   да  и на  всю жизнь на  коленке  остался   рубец.
    И конечно, вспомнились походы в лес за ягодами и грибами. Как он сначала боялся заблудиться и всё  время не отходил от  своей  старшей  сестренки.   Но видя,  что все ягоды и грибы  достаются  впереди  идущим   и он  стал  отбегать  в  сторону  и  тоже находить  и сладкие  ягоды  малины  и  бело-розовые  кисти   крупной, кисло-сладкой  брусники. А в сухой, плотной траве   нашел  с круглыми   желтыми  шляпками  рыжики и даже большого  мясистого, белокоричневого  грибного  князя - княжика.  Боясь  в  густом, затемненном хвойном лесу потерять друг друга, они    постоянно аукались друг с другом, а собравшись вместе - старшие  проверяли  у  младших, не  набрали  ли  те  поганок и  вообще  тех  грибов, от  которых  хотя   и не отравишься, но их  не  принято  собирать. Вообще, в их местности  за  съедобные  грибы  считались,  конечно,  княжики (белые) и  рыжики, а на  болоте - грузди.  Ну и в березняке и осиннике, больше осенью, собирали еще не червивые   подберезовики  (серые), но они  считались уже грибами  второго   сорта.
    Были  в лесу и запоминающиеся встречи. Так однажды в густом  малиннике они услышали шум, треск, чавканье  и решили, что  это  мальчишки  с другой  деревни  и  решили  их напугать. Но когда незаметно подкрались  и заорали  все  вместе,  то  из   малинника     выскочил  перепуганный    медведь  и он  рванул  в  одну  сторону, а  они - в другую.  Вспомнил  он   и как  на болоте, собирая  с кустов  вкусную крупную  голубику,  его  приятель   не заметил  и   наступил   на  гадюку.  Хорошо, что  в    болото  всегда  ходили  в  сапогах, но  она  все - таки  извернулась и укусила  в коленко. Старшие пытались выдавить и отсосать кровь  из ранки, но  видно  недостаточно и  нога  на  глазах  стала  распухать. Пришлось  быстро   возвращаться   домой  и  нести  мальчишку  на  спине, на закукорках.   А уж  в  деревне - сразу на лошади отвезли в местную больницу, где  он  пролежал  две  недели.
    Еще  был  случай, когда  в лесу отстал от всех один   малыш  и  как  его не кричали, он  не  откликался. И  решили, что он  один  убежал   домой,  хотя так не полагалось и старшие всегда об этом  напоминали. Пришли домой, а мальчишки нет.  Пошли  искать  уже  всей  деревней, искали  три  дня  и  не нашли, ведь  вокруг    обжитых   мест  тянутся   сплошные  леса  и  болота  на  десятки, а то и на сотни верст. Мальчишку нашли уже на участках  лесозаготовок верст за семьдесят  от  деревни  на  четвертый  день.  Как он сумел пройти так далеко по лесному бурелому.  Он  говорил,  что  во сне  кто - то  нес его  на  руках. Все в  деревне  решили, что его унес  хозяин  леса – леший, но  видно пожалел невинную христианскую душу и подкинул его  людям.  Вообще в деревне  верили  в разных лесных и болотных духов  и   всегда,  набрав  ягод, грибов, накупавшись в речке - говорили  им спасибо. Эти языческие  обычаи  существовали  вместе  с  христианскими  и не  мешали  друг другу.
     Вспомнил он и любимый мальчишками праздник в начале  весны – Масленицу, когда заранее всей округой  собирали   разное  для  костра. Причем  было   поверье,  что если  из  какого - то   дома  ничего  не  дадут  для  Масленицы, то  этот дом в этом  году  ждет  несчастье. Поэтому  давали  все  и  мальчишки  на  санках  всё   это  отвозили на костер. Особенно ценились старые пропитанные  дегтем колёса. Их обычно  водружали на  самый  верх и уже поздно  вечером зажигали. И все вокруг веселились,  мальчишки  катались  на  лыжах, а взрослые -  на  санях.  И   такие  масленичные  костры  в этот вечер  были  видны  по всей  округе.  И  еще   одну  любимую  зимнюю  забаву он  вспомнил.  Когда  к весне  на  полях  появлялся  крепкий снежный наст, они с мальчишками целыми днями   гонялись на  лыжах  за лисами и зайцами.   Конечно,  никогда  их  не могли догнать, но азарт  был  настоящий - охотничьий. 
      Так проходило детство  и  было, что вспомнить бывшему  деревенскому мальчишке. Подрастая, как и все в деревне, он  включался в домашнюю работу. Его обязанностью сначала было хранить  огород от  кур, чтобы они не разгребали землю на огороде,   пасти  и  загонять скот во  двор, помогать  взрослым  сушить и  складывать  сено  во дворе, на  повети.  Да  мало ли  разных  дел   найдется   на  деревенском  дворе. Вообще  считалось, что вместе  с мальчишкой   в хозяйстве должен расти  жеребенок, чтобы он привыкал к хозяину, что  необходимо  в тяжелой  крестьянской работе.  И    конечно, мальчишку, как  будущего  мужика, с раннего детства   приучали, как  запрягать лошадь и ездить  верхом,  естественно  без  седла.  Он  вспомнил, как  впервые  отец  посадил  его  на  широкую лошадиную  спину  и  подстегнул  её, так  что  лошадь  какое-то  время  трусила  быстрым  шагом.  А  он,  вцепившись  в  лошадиную  гриву, гордый,  что  сидит  и  не падает, только жалел, что  не  видят  это  его  приятели. Но зато поздно  вечером, накатавшись, он  едва  мог  ходить - стер  почти  до  крови   свою  задницу.  Вспомнил   и как  он  гордился, когда  ему  доверили  конные  грабли - это  уже  работа для  взрослого.  Ну,  а  потом  стал  с  отцом  ходить  на  ранней, росистой заре косить, приучился удерживать плуг, вспахивая северную суглинистую землю. Так постепенно   втягивался  он в  эту тяжелую крестьянскую работу, как  и  все  подрастающие деревенские дети.  Жили  они  зажиточно, хотя  была большая семья - девятеро  детей,  но все работали  буквально от зари до зари и достаток   в семье  был  хороший.
       Но в стране наступала коллективизация  и  эти   нежелательные  перемены  пришли  и  к ним  в деревню. И  как   не хотели  никто в деревне идти в колхоз, но  заставили. Согнали весь скот,   лошадей  в  одни  большие  фермы  и  конюшни, а ухаживать  теперь  стали  не  за  своими, привыкшими  к ним   коровами  и лошадьми, а кому  за  кем  придется. Конечно,  это  сразу  привело  к плохому  уходу   и  падежу  скота.  И объединив  пашню, люди  тоже  не могли  сразу  разобраться в  чужой  земле, с её особенностями, капризами.  И  сразу же упали  урожаи, поля  стали  зарастали  сорняками.  Да  и  почти  всё  собранное  в колхозе  надо  было  сдавать  государству,   а себе  на  трудодни   почти  ничего  не оставалось.
    Но жизнь  продолжалась. Он  подрос, вытянулся, возмужал,  стало  тянуть  посматривать  на  подрастающих    девушек.  И  они  обращали на него внимание. Особенно ему приглянулась  тоненькая худенькая соседская  девочка - подросток, которая со  страхом  взглядывала на  него,  а он  почему-то  сразу  решил,  что  это  будет  его суженная.  И  как-то  смехом  на  улице  сказал  ей,  чтобы  она  подрастала  скорей,  а   когда  он вернется  со  службы  из  армии  - возьмет  её  замуж.  Так  и  получилось, когда  он  через три года  вернулся  в деревню, перед ним  по  улице прошла уже   стройная,  с красивой   русой  косой,  синеглазая   девушка. Он даже  сначала  не понял, что  это   она - бывшая  соседская  девчонка.  Конечно, они поженились, свадьбу сыграли   в  осенние  праздники.   Сначала поселились в отцовском доме, ну а потом,  собравшись, как положено  со всеми   родственниками  с той  и  другой  стороны - поставили  дом.
      Да, наверное,  это было   у них  самое  счастливое  время.   Они горячо любили друг друга, да и характеры у них подобрались подходящие. Он был  горячий по натуре, мог  взорваться, накричать, но потом просить  прощение. Она  мягкая  по  характеру,  по- женски  всегда  уступала  ему, но  если нужно  было  по  какому-то  делу   уговорить  его - всегда  это  делала.  Работящая  пара -  оба  работали с утра до вечера  и в  доме   у них  даже при колхозной бесхозяйственности, постепенно стал появляться достаток. Отец привел дойную корову, тесть – в  приданое  дочери  купил швейную машину «Зингер».  Ну и конечно,  пошли  дети, погодки  -  сын  и дочка,  зазвенел  смех  в доме. Приходя в дом с работы, он в  первую  очередь подхватывал  детишек, подбрасывая  их, визжащих  от  счастья,  к  потолку.
      Да жизнь налаживалась, но страшная беда уже стояла за  порогом. Наступил сорок первый год, началась война  и  его  вместе   с другими деревенскими  мужиками и парнями призвали в  армию.  Он помнил,  как его  жена, как  и десятки  других  жен,  распухшая  от слез, провожала его на пристань, откуда баржа с  мобилизованными отправлялась в областной  центр.  Он  уже  знал, что  она  беременна  третьим  и  оставлять  её  одну, да  еще  с  двумя  маленькими  ребятишками,  так   было  мучительно, что  хотелось  выпрыгнуть с  баржи   и  нести  её  на  руках  домой. Но  он  понимал - нельзя,  что  у  всех  случилась  эта  общая  беда.  Особенно  это  понимали   бабы, сердцем  чувствуя,  что  возможно   видят  своих  близких  в последний  раз  и  разноголосый   бабий   плач и крики раздавались, пока баржа  не  скрылась  за  поворотом реки.
     Пока  разбирались со списками, обмундировывали, обучали    нехитрым  и нелегким  солдатским  обязанностям, шло  время  и во  фронтовых сводках уже зазвучало смоленское  направление. И  тогда  их ночью срочно  собрали, сформировали  из  нескольких  сот  человек маршевое пополнение и  отправили  в  теплушках к  фронту.  Его  как  серьезного парня, прошедшего  действительную, назначили старшим в вагоне - следить за  кипятком, за  получением  продуктов, выслушивать распоряжения сопровождающих  командиров.  Поезд  шел  медленно,  преимущественно  ночью,  с  многочисленными остановками у разбитых, разбомбленных  станций.  Из   вагонов  их  выпускали  больше  ночью   и   мужики   рассматривали разбитые вагоны, машины, дома, часто не  убранные  трупы лошадей  и нередко погибших военных и  гражданских.
      Их  состав,  двигавшийся   сначала  на юг, затем  повернули  к  западу и  они  всё  чаще  стали  слышать   звуки  бомбежек и артиллерийской  стрельбы.   Пока   чудом   их  состав  ни  разу  не бомбили, но на подходе уже к  Смоленску  он, всегда  внимательно  прислушивающийся, что происходит вокруг, вдруг услышал     непрерывные свистки и  гудки паровоза. Состав  резко  остановился   и  тут  же    послышались   тяжелые  разрывы бомб  и  завывание  самолетов.  По его  команде  все  выскочили   из  вагона   и  как  учили  неоднократно, отбежав за  пару  десятков  метров - упали на  землю. Им  повезло, никто  не  остался  в  вагоне,  когда   серия  бомб  упала   на  состав  и   вагоны    опрокинулись   и загорелись. А   из   двух  вагонов  в  голове  поезда  не  успели  выпрыгнуть  и  сгорели  заживо  десятки  людей. Но и  среди  его    команды случилась беда. Большой ребристый  осколок  разворотил  живот молодому  парню, его  односельчанину, за  которым  так   просила присмотреть его семья. Парень лежал на грязной  окровавленной  шинели, приподнявшись на локтях, пытаясь  руками зажать выползающие  из раны  кишки  и  внутренности.   Его   угасающие глаза  искали  его, а  сереющие  губы только  шептали  «Дяденька, дяденька…».  Видно  в  этот  смертный час  всё  в мире -  и его прошлое и мать и отец объединилось в нём, его односельчанине, последней ниточке  связывающем  его  с  жизнью.   
    Похоронив погибших, отправив раненых на подвернувшихся  подводах в  соседний  населенный  пункт,  где  должна стоять  санчасть,  командиры  построили   оставшихся  несколько сот  человек  и повели в село.  Там должны были их   распределить   по  частям  и  выдать   оружие.   Молодые  парни   в колонне, очнувшись от пережитого, пытались нервно  рассказывать  друг  другу    детали происшедшего,  а   взрослые  мужики   угрюмо  молчали, посматривая по сторонам. А вокруг так всё не  напоминало  войну.   По  сторонам  дороги   в проемах  мелколесья  колосилась  густая  высокая, поспевающая  рожь,  где-то   в синеющем  небе  пел  жаворонок.  Было  жарко, над  колонной от сотен сапог  поднимались клубы  пыли.  Один  привал  уже  был   и   оставалось    пройти  несколько  километров  до  места  назначения.   И  вдруг  он  услышал  как  будто  знакомые   звуки  работающих  тракторов, но  все   усиливающиеся.
      Колонна  остановилась -  все  тоже  услышали  эти  звуки.  Но  не  успели осмотреться,  как внезапно за поворотом дороги   появилась  серая с крестом башня танка, одного, второго, третьего… и  между  ними   грузовики   с немецкими  солдатами.   Тут  же   послышались  выстрелы и  взрывы снарядов прямо в колонне. Сотни  безоружных  людей бросились  в  разные  стороны, но  куда  бежать – рядом   мелколесье, поля  ржи -  не  скроешься. А танки,  пройдясь по  центру  колонны,  давя  попавших  под  гусеницы, стали  на  большой  скорости  кружить по этому  большому  полю,  загоняя  разбегающихся  людей  в  центр,  давя   и  расстреливая - кто  пытался  убежать.
      Как  он  узнал  позднее -  это  была  любимая  для  немецких  танкистов забава  в  начале  войны  -   «круг  смерти».  А за  танками   двигались спешившиеся с грузовиков автоматчики. Крики раздавленных, расстреливаемых людей,  сгоняемых  в  центр  поля, рёв  моторов, автоматные  очереди  и  пушечные  выстрелы  - продолжались  недолго. И  вот они  уже стоят оборванной, окровавленной, сбитой  вплотную толпой, а вокруг цепь  автоматчиков  и  танки  с  работающими  моторами, на  гусеницах  которых  ошметки  одежды  и  крови.  Послышалась  команда - встать в  шеренгу, кто  не  успевал - звучали   выстрелы   и  на  земле  всё   больше оставалось  неподвижных  тел.   Из  одной    машины  вышел  щеголеватый, в  черной   форме   офицер  и  пошел  вдоль строя, помахивая  плеткой.  Снова  команда - показать руки и  у  кого  они   вызывали  подозрение, т.е. были   не  крестьянские, не натруженные - звучал  удар   плетки  и   автоматчики   выталкивали   его в другую  группу.  Так  было   выделено  15-20  человек, которых  тут же расстреляли, а над головами остальных зазвучали  автоматные очереди  -  цепь  автоматчиков  разомкнулась.   Мол  -  убирайтесь отсюда.  И  оставшиеся  побежали  в  рожь, мелколесье, а вслед им  слышался солдатский  хохот. Так  немецкие  передовые  части  нередко  поступали, расстреливая  возможных  выявленных  командиров  и политруков, а  солдат  разгоняли,  не  тратя  времени   даже  на проверку документов   и не  обременяя  себя  пленными.
      Старый  солдат помнил, как и он бежал, задыхаясь, весь  в крови,  своей  и чужой,  в   кусты  и  в кажущее  таким  спасительным,  густое ржаное  поле. Рядом  с  ним  бежали  и  оставшиеся, обезумевшие  от страха, люди.  «Всё  -  хватит»  -  решил  он  себе  и  повалился под небольшой куст ольховника. А по дороге  продолжала пылить немецкая техника, грохотали танки, проходили колонны  немецкой  пехоты.  Что делать, как  дальше  быть. И выработанное в деревенских лесных условиях чутье   подсказывало –  надо спрятаться  и только  ночью  попытаться  найти  своих. 
      День он пролежал, затаившись  под  кустом,   борясь  с  жаждой, а  ночью  потихоньку  стал  пробираться   к  темнеющему  вдали  лесу, через  который  они    днем  проходили  и  где  по  его  наблюдениям,  должен  был   протекать  ручей.  Так  и  получилось, ручей нашелся и он, наконец,  напился  родниковой, ломящей  зубы, холодной  воды. При этом  он  приметил и  еще  несколько  человек из его  колонны, тоже, как и  он,  пробирающихся  к  ручью.  Встретились, пугаясь и  одновременно радуясь встрече  друг с другом  в  незнакомом, далеком от  их  родного   края,  месте.   Решили пробираться к своим на восток, где продолжало  погромыхивать. Он как-то само  собой, как самый опытный,  был  признан  старшим и они  всю ночь шли, еще не  уставшим  быстрым  шагом.  Но к  утру  вновь  стала  слышна,  идущая   рядом  по  дорогам  немецкая  техника, крики  солдат и они, забравшись  снова поглубже  в лес, переждали день.
    А  вечером  им  повезло, они  наткнулись на  небольшую  лесную  деревеньку, вдали  от  дорог и  конечно,  такие  же  сердобольные    русские  женщины, что остались и  у  них дома, накормили  их  и  дали  в  про запас на  дорогу.  Так они  шли   около  недели   и   постепенно   военное  громыханье  на  востоке  стало  усиливаться -  приближалась  линия  фронта.  В  предпоследнюю  ночь пришлось  перебираться через  довольно  широкую  реку.  Он, хорошо  плавал, но к его   группе уже  прибилось  человек  двадцать  и  для  плохо  плавающих  пришлось  связать   плот из  кругляка  на  берегу. Перебрались  без  потерь  все.   
     Следующей  ночью уже  надо было  переходить к своим, но  как и  где,  по сути, безоружным  людям, имеющим  на  всех  только  три  винтовки. Уже  чувствуя   свою  ответственность  перед людьми, он  вызвался  сам найти место  для  перехода.   Несколько  раз  он  почти  натыкался  на  немецкое  расположение  и только   его деревенское  умение  тихо   ходить и  слышать  все  ночные  шорохи  и  звуки, позволяло  незаметно  уходить от  опасности.   И  ему  повезло,  в  намеченном  им  месте на краю леса  оказался  наш  наблюдательный  пункт. И вдвойне  повезло, что там  оказался  сержант, с которым они  вместе  познакомились в теплушке.   Конечно, повезло и всем остальным, которые уже ночью   оказались у своих. Тут же  их  хотели отправить в тыл для  проверки, но  военная  судьба  рассудила  по  своему.
     Рано  утром   немцы  снова  пошли  в  наступление  и командир части – капитан, дав   вышедшим  солдатам  на  двоих  по винтовке,  положил   их  в цепь.   Немцы, видимо не ждали здесь особого  сопротивления, наступали   без  танков,  цепью, простреливая   на  всякий  случай   всё  впереди  из  автоматов. Но капитан  оказался  «тертый  калач» -  прошел   финскую  и  приказал   подпустить  их как  можно  ближе   и  даже  пропустить  основную  цепь   немцев  сбоку  от  своей  группы, залегшей  в  густой  березняке.  А  когда  немцы   оказались рядом,  сам  первым  ринулся  вперед, увлекая  за  собой   и  других. Старый солдат до сих пор помнит свой первый  рукопашный  бой, когда  сшибались, не  успевая  выстрелить, по  звериному  уклоняясь и  сами  нанося    удары. По  всему  перелеску  шел  мат  перемат, особенно  вошли   в   неистовство   мужики, на  глазах  которых   немецкие  танки давили  безоружных  людей. Он  и сам  помнит, как   ухватив  винтовку  за  ствол, как  когда-то   в деревенской  драке, как  оглоблей, наносил  удары  направо  и налево. Немцы бежали,  потеряв    в  рукопашной  большую  часть    своей части. И опять  капитан,  израненный, весь  в  крови,  проявил  свой опыт, приказав срочно похоронить погибших и взяв раненных,  уходить на  другое,  заранее  им  выбранное место.  И  сделали  это  во время.  Буквально  через час, то  лесистое  место,  где  была  их  часть,  было  перепахано   бомбами  и  минометным  огнем.
    Так  началась  фронтовая судьба  старого солдата.   Кстати, после    боя, когда спало возбуждение, он у себя обнаружил три касательные  автоматные ранения, а с одним   из них  - слепым, пришлось  идти  в санчасть - удалять  пулю   из плеча. Так  начались  и  многочисленные  его  военные  отметины. Капитан, хотя его  и  положили  в медсанбат, успел  распорядиться, чтобы  вышедших, сохранивших  свои  воинские  документы, оформили  в   часть, а его    назначили  сержантом,  командиром  отделения.   Но  война всё   переделывает по  своему  и  уже  через  несколько  дней, он  потеряв  при  бомбежке  всё   свое  отделение,   шел  уже  в  новой, так же  наспех  собранной части, отступая на  восток.  К  сожалению, этого капитана,  на  плечах  которых  и  была  выстрадана  победа, он  больше  не  встречал.
     Стоял  сентябрь. Одно из лучших времён в Подмосковье.   Правда,  часто  шли дожди.   Но ему,   северному человеку  к  такой  погоде  не  привыкать. Несмотря на частые остановки, налеты  немецких самолетов,  на  натруженные  постоянными  маршами  ноги,  то  хроническое   недосыпание  и  усталость,  когда  человек   буквально  спит на ходу,  он  с  интересом  присматривался  к  окружающей   среднерусской  природе, к  её  частым светлым  перелескам  со стайками  берез, в  отличии  от  его  затемненных   хвойных  лесов,  к  впервые им  увиденным   зарослям   клена  и дуба. А к сапогам липла, примерно такая же, что и  на  вологодских  дорогах,  пудами  жирная    грязь.
     Переходы   чаще  делали  ночью,  а  днем  вгрызались буквально  в землю, роя  окопы, блиндажи,  ходы  сообщений. Тогда  он и   понял, что война  для солдата - это  в  первую  очередь  тяжелая  работа, сродни крестьянской,  только  вот  ещё  постоянно  рядом  с тобой  убивают  и ты должен  убивать, а  иначе будешь  убит.  Это  и  есть главный  закон  войны.  К тяжелой  работе он   привык  с детства, как  говорили,  был  двужильный  и   так   получалось   и здесь, что наиболее тяжелые, особенно земляные  работы, доставались ему.  Ну и та лесная, охотничья смекалка и  наблюдательность помогла ему  не погибнуть  в  первые, наиболее   опасные  страшные  военные дни, когда  рядом с ним особенно  много  погибало  молодых  необстрелянных ребят.  Постепенно   он   набирался  этого страшного необходимого  военного  опыта. 
      Так  ещё  по  деревенскому  опыту  он  знал, как   важна  при  длительных  переходах  хорошо  подобранная обувь. Ему  повезло,  у  него сохранились  ещё со времени  формирования  хорошие,  яловые сапоги. И он на  привалах  всегда старался переобуться,  переодеть портянки, дать хоть немного отдохнуть  натруженным  ногам,  в отличии  от  многих,  которые  часто    шли   со   сбитыми   до   крови   ногами.  Ёщё   на  действительной,  он   неоднократно  получал поощрения за  меткость  в  стрельбе.  И   сейчас   всегда   тщательно   перебирал  и  смазывал  выданную  ему  старенькую, с   разбитым  прикладом  трехлинейку.  Его стали  выделять, больше  доверять, поручать  различные  задания, снова  в  новой части  он  стал  сержантом.
      Но военная  страда  не  замедлила  выдать  им   снова  тяжелые  испытания. После очередного  изматывающего   ночного  перехода их  части  было  приказано  срочно  окопаться  в  перелеске, рядом   с проселочной  дорогой. Его  отделению  досталась опушка  леса. Опытным  глазом он  сразу  заметил, что рядом  дорогу  пересекает  ручей  с  заболоченными  берегами.  Давая  пример своим бойцам, он быстро выкопал  уступами  окопы и  ниже   у   ручья,  в  кусте    ивняка  - ещё  и  замаскированную  щель. На  отделении  у них кроме винтовок,  было  несколько ручных  гранат, противотанковых  гранат тогда, к сожалению, не было, но  зато  им  выдали  целый  ящик  т.н. «коктейля  Молотова» - бутылок  с бензином. Разложив их рядом с собой, они приготовились  к бою.
     И немцы не  заставили  себя  долго ждать. Как по  расписанию, утром  прилетели  самолеты  и распахали  бомбами   расположение  части. Особенно  досталось  соседней артиллерийской   батарее. Ну  и  сразу же   появился   нарастающий  звук   танковых  моторов. По  дороге  шла  колонна  из  двух - трех десятков танков  вперемежку  с  грузовиками,  полными  солдат. Послышались  выстрелы  из-за  леса  наших батарей. Но  снаряды  падали  в  стороне.  Раздалось  несколько  выстрелов  и  из  оставшегося,   неразбитого  орудия  и  один  танк закрутился  на  месте  с  разбитой  гусеницей.  Немцы  с ходу  открыли  шквальный  огонь,  десятки  снарядов  разорвалось в   нашем  расположении, орудие  замолчало и  немецкая  колонна  продолжала  двигаться   по дороге. Он,  скрючившись, затаился    в  щели, держа  в руках  бутылки с бензином и в зубах  зажженную  папиросу.  И когда   передний  танк, завывая, стал перебираться   через  ручей,   поднявшись,  быстро  метнул   в танк   обе  подожженные папиросой бутылки.   Ему  повезло, одна  бутылка  попала  в  мотор  и  сразу  же  взметнулся   вверх  столб  огня. Шедший  за ним  другой танк  попытался   обойти  на   узкой  дороге загоревший, но  тут же завяз  по  гусеницы  в  болотистом  ручье.  Из  машин стали выскакивать   танкисты  в  черной форме   и  тут же  попадали  под  прицельный  обстрел  из  окопов. Он  тоже  выстрелил  несколько раз,  краем  глаза   увидев, что  попал  и  быстро   ползком  вернулся  к  своим.  Теперь  уже  грохотало всё  поле боя. Немецкая пехота выскочила из грузовиков.  Послышались  отрывистые  немецкие  команды и  несколько  цепей   её   пытались  перебраться  через болотистое  место. Но и в нашем расположении оказалось несколько  пулеметов и немцы, понеся потери,  отступили. Но естественно ненадолго. Снова появились их самолеты и   буквально  распахали  бомбами  и  окопы   и  лес  за  ними.  По сути,  вся  часть  была   уничтожена, осталось несколько десятков израненных, контуженных бойцов и они по  сохранившимся   ходам  сообщений  стали  уходить  в  глубь  леса. Из его  отделения осталось  несколько  бойцов   и  он с ними    уже  в  глубине  леса     был   присоединен  к  другой  части.
      Кстати,  награда  за  этот  сожженный  танк  его  нашла  уже   через  десятки  лет,  в семидесятые  годы.   Хотя  штаб  их  части, где командир  оформил  на  него  наградной  лист,   был   разбомблен,  но  сохранились  все-таки   очевидцы  этого  боя  и  без  его  участия  подняли из  прошлого эти события. И в  торжественной  обстановке   сельского   клуба   районный  военком   прикрепил   заслуженную  награду   на   его  груди.
      Ну, а  в  те трагические   дни   осени   сорок   первого    не думали о наградах, главное  было  остановить  немцев.   И  продолжались    тяжелые  переходы, бомбежки, попытки   удержаться   на  какой - нибудь   дороге,  высоте,   снова  отходы,  потеря     товарищей.    И  сам  он   за это время   перенес  несколько  легких  ранений  и контузий,  но  все  обходилось  легко  без  медсанбата.  И  наконец,  в  конце сентября, как-будто   закрепились,  вырыли   массу  основательных   траншей,  окопов, блиндажей, поставили  минные  поля.  В  глубине  обороны  стояли   различные  артиллерийские  батареи  и  солдаты  решили, что отступлению  поставлен  конец.
     Но  военные  качели  снова пошли  в  пользу  немцев. В одно холодное  октябрьское утро   волнами  пошли  немецкие  бомбардировщики и методично в течении часа буквально   распахали на всю глубину их участок обороны. Это  сопровождалось  интенсивным  артиллерийским  и  минометным  обстрелом, а  затем  пошли  десятки  танков. Старый  солдат вспоминал этот начавшийся  буквально ад. От многочисленных разрывов земля ходила ходуном, рушились перекрытия,  засыпались окопы  и  после  очередного  близкого  разрыва  он  потерял  сознание.  Очнулся  он  от  резкой  боли в  спине и приоткрыв  глаза, увидел  немецкого  солдата,  который  колол  его  штыком  в  спину.   Контуженный, оглохший, он ничего не слышал, но видя, как немец  передергивает  затвор, понял, что  если  он сейчас не  поднимется,  то  будет  застрелен.   Почти   теряя  сознание  от  сильнейшей  головной боли, он приподнялся  и  по звериному,   на  четверенках  полез  из полузасыпанного  окопа.      Его  вырвало,  но  он  встал и  шатаясь  пошел  к  группе  таких  же  окровавленных, в  изорванной    одежде, наших  солдат.  Уже  вечерело и на   фоне  заката   поле  боя  представляло  страшную  картину.   Сплошные  воронки  от   бомб и  снарядов,  разрушенные, буквально перепаханные окопы и траншеи, несколько  догорающих  немецких  танков  и  сотни  трупов наших  солдат.  Слышались  выстрелы - это немцы добивали  наших  раненых, которые  не  могли  подняться.  Собрав  около  полсотни  пленных, немцы, учитывая поздний час, отложили проверку документов на следующий день и погнали  их  в  большой  старый  сарай  на краю сгоревшего  села с несколькими   сохранившимися   домами.
    Он  шел  с  трудом, шатаясь,  с мучительной  головной  болью,  поддерживаемый смуглолицым мужиком  в  годах  с  оторванными  петлицами  комсостава.  Загнав  пленных  в  сарай  и закрыв ворота  перекладиной, немцы поставили часового и пошли в сохранившийся  рядом  дом. 
      Опустившись  в  темноте   на  землю, он  оказался  рядом  со смуглолицым и двумя более молодыми парнями, тоже с оторванными петлицами, возможно младшего комсостава.  Кругом  слышались стоны, хриплая ругань, но он услышал   шепот сидевших рядом. «Надо уходить, завтра  поздно -  будет -   проверка»   И  сам в какой-то  мрачной  решительности понял, что и он  после всего, что перенес,  после  увиденного, как  немцы  танками давили   безоружных  людей, тоже  не  пойдет  в плен.   Еще  подходя  к  сараю, он  заметил, что  он  скатан  из  старых, полусгнивших  бревен и  сзади  к  нему примыкает  глубокая, придорожная  канава, идущая  к  двору  сгоревшего  дома  с грядками не выкопанной картошки. Превозмогая головную боль, он  потихоньку  полез  вдоль  стены сарая, ощупывая бревна. Смуглолицый, видно поняв его  намерения, следовал за  ним.  И  им  повезло. Он  нащупал  мякоть в одном  бревне, его  кулак  вошел   в него   почти   наполовину  и  доской, подсунутой  смуглолицым,  он,  как  лопатой,  обладая  недюжинной силой, смог  пробить  бревно.  А  подкопав  ниже  и  землю -  получилось  отверстие   для  человека.  И еще  им  повезло, что  дыра оказалась  как  раз   над  канавой.  Они    прислушались.   Часовой   сначала  регулярно  ходил  вдоль  сарая, но  потом    уселся  на  крыльце   дома, напротив  сарая и  занялся   своей  губной  гармошкой. 
      Стояла ненастная осенняя погода, шел  мелкий  холодный     дождь, луна  скрылась - было темно. Он вылез из сарая и осторожно, стараясь  не попасть  в  грязь,  пополз   по  канаве  к  посадкам  картошки.  За  ним -  смуглолицый  и  все  остальные, которые  были  в  силах  и  не  хотели  оставаться  в  плену.  Выбравшись на  задворки, подождали  отстающих.  Набралось  человек двадцать - больше   никого  не было  и они   уже  как  можно более быстрым шагом направились к темнеющему  вдалеке  лесу. Команду на себя взял смуглолицый, знающий эти подмосковные  места.  И  они  за  остаток  ночи  прошли    около  20-25 км  на  звуки канонады,   придерживаясь  перелесков,  но  к  утру  снова  впереди  услышали   немецкие  команды, звук  моторов   и решили  переходить  линию  фронта ночью. День провели  в  глубоком  овраге  с родником,  утолили  жажду,   поделились   друг с другом сухарями, перевязали,  чем  смогли  свои   раны.
      На  следующую  ночь  пошли, обойдя  немецкое расположение,  к  намеченному   заранее  перелеску, откуда  днем  слышались  выстрелы и  значит, возможно, стояла  наша  часть.  Но к несчастью, в этом  месте  наткнулись  на  немецкое  передовое  охранение.  Три  немецких  автоматчика, хотя  и не  ожидали   нападения  сзади, но быстро сориентировались и первая же очередь   досталась  в  живот   идущему  впереди  смуглолицему, а   очереди   двух  других  автоматчиков  положило  на  землю  еще  5-6  человек.  Старый  солдат  помнил, как  он, тоже  идущий впереди,  успел  кинуться, как  бывало  в деревенских драках, под  ноги  первому  автоматчику и тот, заваливаясь  назад, опрокинул  и  второго  автоматчика.   И тогда  он    мертвой  хваткой  вцепился  фашисту в глотку. Вслед  за  ним и другие бойцы бросились  вперед  и  смяв   немцев,  побежали   в  глубину  леса.  Он,  прихватив   немецкий   автомат,  бежал  за ними.  Но  примерно,  через  1.5- 2 км  их  остановили  уже крики  на  русском  «Стоять !  Руки  вверх !».    Из  кустов  вышло  несколько  наших  бойцов  с винтовками  наперевес.   Дюжий сержант, выше  почти  на  голову  даже  его, не обиженного  ростом,  вырвал  из  его  рук  автомат.  Не  слушая  их  попыток  объясниться, сержант повел их   вглубь  леса, где  в  расположении  части подвел к группе командиров во главе с   пожилым  военным,  с  жестким    волевым  лицом.
       «Ещё  из  окружения»  - отрапортовал  сержант.
     «Документы…   »   - прозвучал    вопрос.
      И вот  здесь выяснилось, что документы  не  у всех  сохранились.  У него  солдатская  книжка  хранилась в  нагрудном  кармане, хоть порванной,  с  оторванными пуговицами, но  сохранившейся  гимнастерки, пришпиленная маленькой   булавкой, данной  женой, как  будто  предчувствующей    будущие  напасти  мужа.
     Прозвучали  жесткие  слова. «У меня  приказ  генерала  Жукова  -  командиров вышедших из  окружения, без оружия, без  документов  -  расстреливать  на  месте… Солдат  -  на  передовую, пусть  своей  кровью  добывают   себе  оружие..   ».
       Документов не оказалось у двух шедших вместе со  смуглолицым, еще  безусых лейтенантов, досрочно  выпущенных  из   военного  училища, по сути, мальчишек. Видно,  слыша  о расстреле  немцами  командиров, они, поддавшись  страху  и   панике, выкинули  свои  документы.  Смуглолицый  погиб  в бою, как  подобает, а их  ждала  страшная  судьба  сотен  и  тысяч  расстрелянных  своими  же  в это   трагическое  время.  По  приказу   их  двоих  и  еще  одного  с  оторванными  петлицами  отвели  в  сторону, за  бугор  - прозвучали  выстрелы,  а  оставшуюся    группу    повели  в  другую  сторону, где гремели  разрывы снарядов  и  спешно  окапывалась  сборная   воинская  часть.
       И  старый  солдат вспоминал, как  снова  продолжалась его  тяжелая  солдатская  страда.  Бесконечные  переходы, сон на ходу, рытье мерзлой  окаменевшей земли,  бомбежки, артобстрелы,   атаки  и  контратаки  -  всё  слилось   в одну   непрекращающуюся    лихую  солдатскую  годину.  Стояли  страшные,  подмосковные  морозы сорок первого  года. Даже  он, привыкший  к северным, сорокаградусным  морозам, отморозил  себе  пальцы  на  ногах, ходил   с   отмороженным, покрытым  язвами,  лицом.  К счастью, при  формировании  в  декабре  лыжных  батальонов,  он  оказался   в  них  и  получил  добротное  зимнее  обмундирование – валенки,  полушубок, шапку-ушанку, теплое белье.  Благодаря  его  хорошему   умению  ходить на   лыжах, ориентироваться  в лесу - его    ставили  старшим  в  различных  ночных,   разведывательных   вылазках,  доставать «языка»,  в  засадах, в  нападениях  на  застрявшие   немецкие  колонны. Сколько  раз  ему   приходилось   часами  лежать на снегу при  сорокаградусном  морозе, выслеживая    немцев.  И  он  чудом  выходил  из  этих    ситуаций   с  легкими  ранениями  и  обморожениями.
      Но  к концу  зимы  тяжелые  ранения  не  миновали  и  его.  Их часть поставили прикрывать наше отступление около очень  нужной  для  немцев   дороги. На    повороте  дороги   был  холм  с крутыми   скользкими,  оледеневшими   склонами  и  здесь  поставили  его  отделение  с  несколькими  пулеметами. Погода  была  нелетная, шел   снег  и  немцы  наступали  без   бомбового  сопровождения. И  как  только  они  укрепились  на холме, выбив  в  мерзлой  земле  неглубокие  щели, показалась  немецкая  колонна   с  десятком  танков и  грузовиков с солдатами.  Подпустив  поближе, наши  ударили  по  колонне   изо  всех  видов  оружия, подбив  пару  танков, но  ответный    огонь,  по сути,  уничтожил  приданные  им  три  орудия  и  танки    двинулись  снова  вперед.
      И  здесь  сказались  преимущества   выбранной   нашей  частью  позиции. Немецкие  танки  могли  пройти,  но  при  любой  попытке  вслед  за  ними  пройти  и  немецкой  пехоте,  ей  это  не удавалось.  Интенсивный  пулеметный  огонь  с холма   каждый  раз  заставлял  немцев  отходить, неся тяжелые  потери. Немецкие  танки  пытались  подавить    пулеметные   гнезда, но  их  снаряды   не причиняли  особого  вреда, а  подняться  по  обледеневшему  крутому  склону   танки  не  смогли, несмотря  на  неоднократные  их попытки. И тогда немцы приступили к интенсивному  минометному  обстрелу  холма.   И  старый  солдат  помнил, как  всё   больше  и  больше  его   товарищей    замолкали, уткнувшись  в  мерзлую  землю,   как  всё    меньше  и  меньше  стали  огрызаться  в  ответ  наши  пулеметы.  Воспользовавшись  этим,  немецкие  цепи  всё ближе  подбирались  к  холму.   Он  и   сам   лёг  за  знакомый  ему  «Максим», подтянув  поближе  к  себе   патронные  коробки,  так  как  второй  номер  тоже  лежал  без  движения.   И  сделал  это  во  время,  так  как  очередная  мина  взорвалась  сзади  и  он,  почувствовав  удар  по  ногам   понял, что уже  не  может  передвигаться.   Но вместе  с этим  пришла  какая - то  злость, что  он не пропустит немцев  и  живой  им  не  сдастся.  И он  продолжал  стрелять  короткими,  злыми  очередями, удерживая  немцев  на  расстоянии.   Но  снова  рядом  ударила  мина, его  резко  ударило в  спину, в плечо в  грудь.  И теряя  сознание,  подумал - вот  наконец  и  закончилась  его  солдатская  доля.  Он  не  слышал, как  пошли  снаряды  уже  в сторону  немцев и  подоспевшая  наша  танковая  часть  в свою  очередь  заставила  немцев отступить. И он  не  помнил, как  его  в  числе  других   раненных   увезли  в  тыл. Перевязав  и сделав  необходимое  в  медсанбате, учитывая  тяжелые  ранения,  его санитарным  поездом  отправили   в   госпиталь,   в глубокий  тыл   под  Горький.
      Поезд шел несколько дней, но он  помнил только постоянную   жажду и санитарку, поившего его с ложечки. Госпиталь  располагался в громадном приспособленном  помещении, бывшем  когда-то  каким-то  учебным  заведением. Нежные  женские  руки  его осторожно обмыли, остригли, выкинув всё его  белье,  кишащее  вшами  в  камеру  и  положили  в  большую  палату  на  сорок  человек. В палате шел постоянный круговорот, кого-то выписывали, кто-то умирал, поступали новые, но всегда были т.н. «завсегдатаи», задерживающиеся  в  палате  на   недели, а то и на  месяцы.  Они  обычно  были   в  курсе  всех  событий   и  военных  и  медицинских   и  информировали  новичков,  как  вести  себя, особенно  с  врачами, с сестрами  и  санитарками.  Что главное  - это  не  слушать  врачей и  не давать  им  отрезать  руки  и  ноги, так  как тем  легче  отрезать, чем  лечить.  И  на  самом  деле, когда  его  повезли  на  первый  осмотр, выяснилось, что  хотя  у него  тяжелая  контузия  и   три  осколочных ранения  в грудь, спину  и в руку, сломаны  три  ребра,  но   не  это  самое  главное.  А  самое  неприятное,  что  у него в  трех местах  открытые  осколочные  переломы  ног с    инфекцией и возможной гангреной, а значит,  необходима  срочная  ампутация. Услышав это, он категорически отказался от  ампутации, даже  не  представляя себя  в  деревне  без  ног.
     Хирург, пожилой измотанный человек, с постоянным  хроническим  недосыпанием, увидев  его  категоричность,  только  добавил, что  подождать  конечно  можно, но может  будет  и   поздно и тогда  он  умрет.  Его   неоднократно  оперировали  и  каждый  раз  он  отказывался  от  наркоза,  боясь, что  тогда  у  него  отнимут  ноги.  И видно  операции делали  хорошие  рук,  да  и  его  деревенский, закаленный   организм  помог, но  всё  обошлось. Все  осколки  удалили, раны  очистились, кости  сопоставили,  наложили  гипс  и   он  почти  два  месяца  пролежал  в  нем,  постепенно снова  учась  ходить. 
    Конечно, как  только он  пришел  более    или   менее  в  себя, он  сразу же  написал   домой   жене.  Дело  в том, что  и  раньше   он   писал и  коротко  сообщал  о себе  -  жив, здоров, воюю, а об  этих   всех  многочисленных  перепитиях  солдатской  судьбы – ранениях, контузиях и других - не писал. Зачем жену заставлять  беспокоиться, волноваться - у ней  и так  много  своих   трудностей. Не дело  мужику свои  дела  переносить  на  бабу.  И она  его  треугольники, не все  конечно, но получала. И  это  была  её  главная  радость, что  муж  жив, здоров  и  сама  писала  ему  и хотела   поделиться  с  ним  своим  горем, что   от  тяжелой  работы  она  выкинула, потеряли  они  своего, так с надеждой  ожидаемого   ребенка.   Но не  доходили  письма  до  него, постоянно  менялся   у  него  номер  части, да  и в первые  месяцы  войны   часто   письма  пропадали  в  этой  военной  неразберихе.  И  вот,  наконец, он написал  письмо с  постоянным   адресом  госпиталя и в   полученном от нее письме узнал  весть о гибели  ребенка.  И  как  ему  не было тяжело,  он  в  первую  очередь успокоил  её,   просил   не  расстраивать  свою  душу,  видно так бог  хотел, а  вернется   он    и дети  будут  - ведь  они  ещё  молодые.
       Время  шло, раны  заживали  и  он  уже  стал  старожилом  в палате, помогал  в тяжелой  и  трудной  работе  санитарок  и  сестер, кого  надо напоить, накормить, сводить  на  улицу, в  туалет, да  мало ли  разных  забот  и дел  бывает  с  лежачими.  Когда  сняли   гипс, он  сначала  расхаживался  с  костылями, а  потом  уже   и без  них.  Его  перевели  в  команду  выздоравливающих  и  через  несколько  месяцев, как ограничено годного и учитывая его крестьянское  прошлое,   направили  в  ездовую (гужевую)  часть.  И  осенью  он   уже  был ездовым  в дорожном  хозяйстве  одной  из  частей  Северо-Западного  фронта. 
     Что только  не  приходилось  ему перевозить, наверное, на основном нашем средстве   передвижения, особенно  первых  лет  войны -  конном транспорте.  И  продукты  и  обмундирование   и  снаряды   и горючее  и  раненых. А  сколько  раз  ему  вместе с бедными  измученными   животными  приходилось  вытаскивать  из   непролазной    грязи  орудия, машины, повозки с боеприпасами и т.д. Громадные  лишения   перенес на  войне  человек, но  чем  можно  измерить  тот  громадный труд   и страдания  наших, если можно  так  назвать, бессловесных меньших братьев. Старый  солдат по своей  крестьянской  натуре,   наверное,  больше  всех  переживал  за  лошадей, пытался их  получше  накормить,  сделать  поудобнее  сбрую, иногда,  если  возможно облегчить  повозку. А какие  страдания  он  видел  в  глазах лошадей, погибающих  при  бомбежке и сам страдал больше, вынужденный  их  пристреливать. И старый солдат вспоминал, что  как  он  радовался, если  ему  удавалось списанных лошадей передавать  в местные  деревенские  хозяйства под надзор таких же, как и он был  когда–то,  деревенских  мальчишек.  Но  военное  лихо  не  миновало   его  и здесь - на  казалось, мало  опасной  работе.  Дважды  он  лежал  в  медсанбате   с контузиями   после бомбежек  и  однажды  с  осколочным    ранением  в  спину.
      Но  видно  солдатская  лямка  изменчива.  И их  часть  осенью  1943 года  перебросили  к  Днепру.  И  всех  их, ездовых - бросили  на срочное сооружение переправ. Конечно, для него   деревенского  мужика,  топор  -  привычное  дело.  И он, как  и  тысячи  и  тысячи  других,  день  и  ночь  в  холодной  воде,  под  постоянным обстрелом и бомбежками - сбивал, связывал    тросами бревна, доски, плоты, лодки, ремонтировал часто  разбитые в щепки мосты и  на  своих  плечах   перетаскивал  по   мосту  повозки,  машины, орудия.  Старому  солдату   вспомнилось, как  однажды  после  ночной бомбежки  мост  был  разорван  и  другой  конец  моста  уносило по течению, а   все  лодки  были  разбиты.  И тогда он, обвязавшись тонким  канатом, конец которого   остался   у  обслуживающей  мост  команды,  бросился  в  ледяную  воду, вплавь  догнал  уплывающий  мост, привязал  канатом   и его  снова подтянули   и  соединили.  И видно, в этот раз для  него  его  привычного  деревенского   тела  все обошлось, но  вот  уже  после  очередного 24-часового нахождения  в  ледяной  воде,  он  заболел  тяжелым  воспалением  лёгких  и  месяц  провалялся  в  госпитале.   А  потом  он часто  стал  замечать при  очередных  простудах    кашель   с   гнойной  мокротой. 
      И  так  уж  получилось  в  солдатской  судьбе,  что  он  оказался  в паромной  части  и  сколько  после  Днепра  уж  пришлось  наводить   этих  переправ  через  разные  реки, он  и  сам  не  смог бы сосчитать. Их часть прошла Белоруссию, участвовала в  строительстве  знаменитых  болотных  переправ.  Тоже  для  него   это  было  привычное  дело, у  себя   на  родине  постоянно  приходилось  гатить  болота,  но  здесь  это  приходилось  делать   часто  под  шквальным  огнем.  И  еще  одну  рану, старый  солдат  уже  забыл  считать  какую,  он  получил  на  этих  болотах. Во  время бомбежки  осколок, сломав  три ребра, пробил  легкое.  Но  повезло, рядом  находился  медсанбат и  опытнейший  военный  хирург, профессионально справившись с возникшим  пневмотораксом, спас ему  в  очередной  раз жизнь. 
    А  военная  машина  уходила  на  Запад  и  с ней  и  он   -   рядовой  солдат  Великой  войны.  Он  оказался  в  Польше,  а затем  и в Германии - обликом, архитектурой, природой  совершенно не похожей  на  Россию. Чистенькие   подъезды,  обезлюденные  дома,  широкие   прекрасные   дороги,  словно  посаженные леса.  Но недолго  старому  солдату  пришлось видеть все это.  Очередное  тяжелое   ранение  и контузия  поставили  точку  на  его   фронтовой  судьбе.  Во время  ночной  бомбежки  бомба  упала  рядом  и  свет  для  него померк.  Очнулся  он  уже   через  неделю  в  госпитале.  У него  была  тяжелая  контузия, черепно-мозговая  травма,  размозжены  обе  ноги, левая рука,    тяжелые   осколочные  проникающие   ранения  в грудь. Но  еще  более  трагичные  потрясения  перенесла  его  семья.  Дело в том, что  после  бомбежки, когда собирали  пострадавших, санитарам  при  таких его  тяжелейших  травмах показалось,  что  он  не дышит.  И  решив, что он погиб, его документы отдали  в  его  часть, где как  положено  оформили похоронку  - погиб геройски.  Эту похоронку  и  получили  на  родине. Трагедия  для  жены, детей, как и  для миллионов   подобных  семей в  этой  Великой  войне.  А когда на  следующий день,   решив  похоронить   погибших  в  общей  могиле, услышали  его  стон  и  увезли  в  госпиталь  без  документов,  уже  как  неизвестного.  А его часть в ту же ночь бомбежки  срочно  отправили  в другое  место.  Вот  так  случается  на  войне  и  наверное  подобные  случаи  были  не  только  с  ним.
     Он  очнулся  через  неделю, но память  не  приходила  к  нему. Без  документов,  без  имени, без  памяти, он  так   и  проходил  в  истории болезни, как  Неизвестный.  Шли неоднократные  тяжелые  трудные  операции - на голове,  грудной  клетке с  удалением  части  легкого, ампутацией  одной  ноги, многочисленными   операциями  по  сопоставлению  костей  другой  ноги  и  руки.  Его  переводили  из  госпиталя  в  госпиталь, шли  месяцы,  наступила  великая  Победа, а он - рядовой  труженик   этой победы   не   осознавал этого. 
      И  все - таки  видно  Бог  есть  и  судьба   так  распорядилась, что  он  оказался  в  госпитале  для   тяжелых,  неизвестных больных  рядом  с  его  родным  областным  городом.  И  постепенно  стала  возвращаться  память.  Сначала  пришли  воспоминания   детства. Однажды   как  будто  во  сне, он  увидел  свою  родную  деревню, себя,  мальчишкой  бегущим  по  улице, своих  сверстников,  а  потом и  лица  родителей, жены,  детей.  Но  долго не  мог  вспомнить  свое  имя, свою  фамилию, свой  адрес.  Но постепенно  с помощью участливой,  душевной,  пожилой  санитарки, которая  как - то  больше  жалела  и  ухаживала  за  ним, он  вспомнил   и  кто  он.
       Но  возвращение  памяти   привело  его  и  к тяжелой   духовной  депрессии. Он  остро  осознал, кем  он  стал, когда-то здоровый  мужик, поднимающий  легко за комель бревна,  а  теперь  инвалид   с тяжелыми  судорожными  головными  болями, без ноги  и  практический  с  одной  рукой,  с  одним  легким,  заходящийся  в   одышке  и кашле даже  при  небольшой   нагрузке.  Кому  он  нужен, если  не  сможет помогать жене в  её тяжелом  деревенском   труде.  И узнав, что  он  проходит  в  госпитале, как  Неизвестный, даже  сначала  обрадовался  этому, чтобы  жена  и  родные   не   узнали и не увидели  его  таким.  И даже, чтобы  покончить  со  всем этим, у него   не  раз  возникали  мысли    уйти  из  жизни.   Но  видно  русская  христианская  душа  протестовала  против  этого  и  он   часто, когда  не  видит  никто, плакал,  что  никогда  в  жизни  с ним  раньше не  было.  И  часто  во  сне    он   плакал, разговаривал  с женой, с детьми.  И  ухаживающая   за  ним  санитарка,  услышав  это,  узнав  потихоньку, где он жил - взяла   себе   грех  на  душу  и  написала  в его родную деревню  обо всех   его  мытарствах.   И   что  он  продолжает   помнить  и любит   их  всех, но  не  решается  повесить  себя  им  на  шею.   
    Конечно,  получение  такого  письма  в семье было счастьем после  той  похоронки.  Оставив  детишек  на  попечение  дедушки с  бабушкой, жена тут же поехала  по  указанному адресу  в госпиталь.  Встретившись, муж  и жена долго плакали   и остальные    раненные  тоже   вместе  с ними, завидуя  их  счастью.   Он  к  этому  времени  уже немного передвигался на деревяшке. Госпитальное начальство  организовало им подводу до городской  пристани, а  с деревенской   -  уже  жена  договорилась   в колхозе. 
      И  вот  он снова дома. Всего - то  не  было  его  четыре  года, а  сколько  раз   он  был на  краю  гибели, но  смерть  обходила  его. И вот  война, изувечив его, отдала обратно.  И  теперь  ему  предстоит  снова   входить  в жизнь,  набираться  сил,  давать  добро  и  счастье  окружающим  его  людям,  его  жене,  детям. И старый  солдат  вспомнил  те  первые  годы,  когда  он смог  только  выходить  потихоньку с костылями  из дома, чтобы поговорить с  оставшимися  сверстниками. А  их  осталось  после  войны  ой  как  мало. Из сотни здоровых   мужиков, ушедших  на  войну,  вернулось  не  более  десятка,  да  и то  многие  искалеченные, как  и он. 
       А жить  надо  было. Он  видел, как  его  жена,  когда  стройная, любящая  попеть, поплясать,  с  легкой  походкой -  от  тяжелой  повседневной   работы, как- то  постарела,  даже  стала  меньше  ростом.   А  ведь  ей  всего  еще  не было тридцати, да  и  ему -  немного  более. И  старый  солдат с  болью вспоминает, как  он  в   плохом настроении, при  приступах  головных  болей,  кричал  на  нее,  требовал  водки  и  она   молча делала всё,  о чем  он  просил  и  только  плакала  потом.
       «Всё» -  решил  он,  наконец,  после такого очередного   случая -  « что -  он  уж   такой  последний  подлец, не  совладающий с собой, что не может снова стать  мужиком  и взять  бремя  семьи  на  свои  плечи».    У  него  были   привычные  к труду, хоть  и  изувеченные  руки  и он  освоил   шить  сапоги -  стал  сапожником.   А  в  деревне - это   очень  полезное  и нужное  дело и  многие  деревенские  мужики  занимаются  им. Но  он вложил   в его  всё  свое  старание   и  постепенно стал в  деревне  и  во  всей  округе   лучшим  мастером,  делая  на  заказ  удобные и красивые  мужские,  женские   и детские  сапожки.  Освоил  он  и  катание    мягких  деревенских  валенок,  тоже  без  которых  деревня не  проживет.  Даже  из города часто  модницы  заказывали  ему  сапожки и валенки  разного  фасона.
      И  постепенно  в  их  дом  стал  приходить  достаток.  Дети  росли,  хорошо  учились  в  школе. Старший  уехал  дальше  учиться на  инженера,  женился   и  остался  жить  в  городе. Младшая  - осталась  в  деревне,  вышла  замуж.   Муж - шофер,  правда  попивает,  но  живут  неплохо. Пошли внуки.  Они   часто  навещают бабушку  и дедушку, приходят,  приезжают  к  ним летом   и  снова зазвучали   так  нужные  для  дома,  детские  голоса, смех.  В первые  годы, когда  всё  стало налаживаться  и  жена  снова  и  повеселела   и  помолодела,   он  как-то намекнул ей, что  они  ещё  молодые  и  может  ещё родить  ребеночка - они  его  в  силах  воспитать и вырастить. Но  она  расплакалась, оказывается   теперь   после  того  выкидыша  уже  не  может  рожать.  Он  как  мог,  успокоил её, отругав  себя,  что  не  мог  сам  догадаться   об  этом, не доставляя  ей боли.
       Не  забывали его и врачи, часто  клали  в  разные  госпиталя.  Первое время культя часто болела, воспалялась  и врачи, что  было  в их  силах, лечили  его, снимали  боли.  А  потом  вместо  деревяшки (ступы)  заказали   специальный  протез и  он  уже   -  в общественные места, к  родным,  на  праздники  - мог  ходить  в  протезе.   Но дома    все - равно  как - то  удобнее   для  него была  старая  деревяшка.  Хотя  левая  рука  была  изувечена   и  не было трех пальцев, но он  хорошо  её  разработал  при  своем  сапожном  деле.  Пытались  доктора  полечить  и  голову  и  даже  в одном  нейрохирургическом  госпитале   вставили  пластинку  вместо  части  разбитой  осколком  и  удаленной  черепной  кости.  Но  головные  боли  все  равно продолжали  беспокоить, но  уменьшились  и  прекратились  судороги.  Хуже  было  с  постоянной одышкой, так  как   разорванное  осколком правое  легкое   было почти   всё  удалено,  да  ещё  врачи  говорили  и   о  спайках  и  рубцах, где  остались  много   мелких  осколков    и  о различных  хронических  гнойных  осложнениях.  Этим  врачи  и  объясняли   одышку и  часто  возникающий  кашель  с  гнойной   мокротой.
     На  фронте  он  стал  курить.  Да и  после  войны, как  он  сам  говорил -  для  успокоения  и  чтобы  заглушить  боли  в  культе уже не мог обходиться  без самокрутки - «козьей ножки»  с вонючим  табаком-самосадом.  И чтобы  не травить    жену  и детей -  обычно  выходил   из дома  покурить  летом  на  улицу,  а зимой - одевшись  во двор.  Он понимал, что при плохих легких курить  нельзя, но  бросить  не мог.  Но сыну   курить   жестко  запретил  и  слава  богу   тот  этой  привычки  не  приобрел. 
      Не  забывало  его   и   районное  военкоматовское   начальство, особенно  уже  при  Брежневе,  назначило  хорошую,  военную  пенсию, постоянно   приглашало  и выделяло  машину  для  поездки  на  празднование   дня  Победы.   Да  и  различные,   не  выданные  во время  награды, теперь  часто  находили  его.  Колхоз  по  мере  возможности   помогал, выделял  лошадь   весной  для  вспашки  огорода,  помогал  с  сеном, дровами,  ремонтом крыши   дома.  Пионеры  даже   на дом  повесили  табличку - «Дом ветерана войны».  Правда   в  девяностые  годы  люди  стали       какими - то  более  дерганными, злыми,  жаловались  на  жизнь,  многие  уехали  из  деревни,  в  ней  осталось  всего  несколько  домов   с  такими  же  стариками, что и  они  с  женой.  Но  ничего  -  им  много  не  надо,  пенсию   приносят,   дочка  и внуки  часто  приходят,  приносят  продукты  и  все,  что  нужно.  Вот  только  здоровье  в  последние  годы   становится  все  хуже и  хуже.  Из-за  одышки  уже  стало  трудно  выходить  из  дома,  мучает кашель,  особенно  по  утрам   выкашливается  много    мокроты.  Снова  стала  болеть  голова   и   нога  с  культей,  как  будто    и не  было  ампутации,   особенно  ночью,  когда  не  спится.    Его  постоянно  приглашали   лечь  в  местную    больницу,  но  полежав  несколько  раз, он  понял, что   лучше  от этого    лечения  не  становится  и  что  все эти  лекарства  есть  у  него  и  дома.   Да и сейчас  нет  смысла    ложиться   в больницу -  время  пришло   и  его  не  обманешь.
           Вот  так  и доживаю  свой  век,  думал  старый  солдат,  сколько  раз  смерть  приходила  за  мной   и уходила,  но  сейчас  кажется,  уже  не  уйдет.   Он  лежал,  приподнявшись на  заботливо  подложенных  подушках,  часто  дышал  и  в  груди  его    хрипело, то  больше, то  меньше.   Рука  жены  лежала  на  его  руке  и  казалось, что   обе  нити  жизни  переплелись  друг  с другом. Дыхание  его  становилось  всё  реже   и  реже   и  всхлипнув,   жена   вдруг    поняла, что  он   уже    не  дышит.
        Старый  солдат  умер.
        Похоронили  его   на  старом  деревенском  кладбище, около  разрушенной  церкви,   на  берегу  тихо  журчащей, заросшей  лесной  речки, в которой  и он  когда - то   мальчишкой   купался.   Вскоре   умерла   и   похоронена  рядом  с  ним  и  его  верная  и  любимая  жена.  Позднее военкомат  поставил на  его   могиле   небольшой  бетонный  памятник  со  звездочкой,  а  любимый  его  внук    прикрепил  ниже    мраморную   доску.   
                ЗДЕСЬ   ЛЕЖИТ  СТАРЫЙ  СОЛДАТ.