Мне пройти бы сквозь сито столетий,
Обогнуть мне земной горизонт,
Мне сложить бы из всех междометий
Целой жизни пестреющий зонт.
Отвернуться от всех частей света
Всю Вселенную страстно обнять,
И все тайны на нашей планете
Мне бы вовремя тихо понять.
Сестра орала не своим голосом, о том, что не хочет жить, требовала, чтобы ее отпустили с этой гребаной земли. Она нападала на шестилетнего племянника, который, как, впрочем, и всегда, вел себя плохо, а сейчас, тоже глубоко переживающий, особенно. Бледное лицо, воспаленные, ввалившиеся глаза, а под ними – мучительные синяки, переходящий на фальцет, а потом внезапно вовсе срывающийся крик, ее младшая сестренка была похожа на беснующегося призрака, или даже на ведьму, как она сама про себя выкрикнула в общем потоке бесформенной, гадкой груды слов…
Оля сначала пыталась ее перекричать, а потом испугалась, что этот упрямый, порывистый, непредсказуемый, злостно обиженный жизнью взрослый ребенок может натворить бед сверх тех, которые уже накрыли их семью, как цунами, с головой… Она робко попыталась ее успокоить, но куда там! Замолчала. Знала, что это сангвиник, мутировавший с недавних пор в холерика гипертрофированного от боли темперамента. Вопли сестры переросли в истерику. Сквозь рыдания, она с надрывом прохрипела, что не желает никого видеть и слышать, что она всех ненавидит и все обоснованно ненавидят ее, живучую тварь, громко хлопнув входной дверью, скрылась за ней.
Оля не в силах была ее удержать. Она уже вслед прокричала, чтобы та позвонила, когда доберется… Потом посмотрела на часы: до электрички оставалось еще больше двух часов. «Она же легко одета, а там холодно и сыро!» - первая мысль. А на улице ранняя весна. Сыплет мок-рой крупой снег. Стала упорно звонить на мобильник – не берет трубку. «И не возьмет, гадость… Хотя бы телефон не отключила!» - горько, болезненно, без злости подумала Оля. Но продолжала звонить… Набрала тетке, хотя отлично знала, что у той тем более не получится дозвониться!
Такие истерические припадки в последнее время случались периодически. Похожая вспыльчивостью на отца, сестра недавно столкнулась и с ним. А дело было так.
Оля готовила обед. Как всегда ворчала. Недовольство на огромные порции готовящейся пищи (папа любил поесть), на ту необъятную гору по-суды, которую придется мыть. Ворчала потому, что отец, поев, ни за что на свете не отнесет свою тарелку даже в мойку. Он слишком избалован Матерью. Как в ресторане: захотел есть щелкнул пальцами, и скатерть-самобранка обслужила. А в роли этой волшебной скатерти жена. А теперь дочь. Он даже ложку сам не берет, и уж точно никогда за собой не убирает. Просто уходит из-за стола по своим делам, когда насытился. И это в порядке вещей – другого варианта и быть не может. Это норма жизни.
Олю это очень обижает, раздражает и страшно бесит… Особенно те-перь, когда она в полной мере ощутила это на собственном организме. Но изменить что-то непередаваемо сложно. Разве можно перевоспитать шести-десятилетнего мужчину, привыкшего жить так?! К тому же это родной отец, которого она любит, несмотря на все его недостатки. Поэтому она терпит. Злится, ворчит за его спиной, жалуется иногда тетке, но чаще – младшей сестре, ставшей волей судьбы сейчас ее ближайшим сообщником и единомышленником… А сказать нельзя – равносильно целенаправленно организовать дома дополнительный грандиозный скандал. Скорпион отец по гороскопу, тяжелый характер, страстная самовлюбленность и эгоизм… Но главное, такова была жизненная модель их совместной с Мамой судьбы. А ломать что-то – трудно и, возможно, напрасно, да и не самое подходящее время.
У Оли всегда так: непременно нужно поворчать, перед тем как выполнить любое поручение (даже тогда, когда, казалось бы, и нет повода для недовольств). Побрюзжит, но обязательно добросовестно выполнит все, что необходимо, и даже лучше. И еще что-нибудь лишнее полезное в довесок сделает. Но перед этим непреложно нужно поворчать. Ну, любит она это, не может по-другому… Что поделаешь!
Оля ворчала по всякому поводу и без повода. Если нужно где-то что-то убрать, если кто-то о чем-то попросил, если кто-то что-то сказал… Когда не к чему было придраться, но хотелось поворчать, Оля мастерски находила сама причину для недовольств. Ее брюзжание особенно раздражало сестру. И та, нетерпимый вспыльчивый человек, часто непроизвольно, совершенно без желания позлобствовать обижала Олю, подчеркивая лишний раз ее характерную особенность.
Она ей как-то сказала: «Оль, ты как маленький трактор, который ворчит, но работает!».
Ворчала Оля на отца, ворчала, а сестра рядом была. А у той, человека по природе слишком эмоционального и импульсивного, вообще неладное теперь с психикой творилось. «Только ему не говори!», - заключила Оля, опомнившись, глядя на горящие недовольством глаза сестры. И поняла, что это уже бесполезные слова, но стала упрашивать избегать потасовок с таким же несдержанным и переживающим отцом.
Оля не помнила, куда завел их разговор, или она как раз вышла из кухни в этот момент, но перед ней отчетливо развернулась следующая картина.
Сначала отец и сестра неистово голосили на расстоянии, казалось, соревновались: кто кого перекричит. Схватка была между равными: один привык брать любой спор ором (это была, можно сказать, профессиональная его черта), а у другой был высокий пронзительный во время крика голос, перешедший сейчас на фальцет, и такое же страстное нежелание уступать. Потом картина как-то незаметно для Оли изменилась: родственники уже стояли друг напротив друга – глаза в глаза – и продолжали нестерпимо шумно доказывать друг другу свою правоту (почти как мартовские коты во время своих весенних разборок). У Оли промелькнула бессознательная мысль: «Боже, как они похожи!». А ведь всегда им с сестрой говорили, что они обе похожи на Мать, но не похожи между собой (странно как-то).
Ну, прекратите! Что ж вы делаете!? – разрыдалась Оля. Ее не услышали. Сестра тоже ревела, не переставая перекрикивать орущего отца. Потом они резко разбежались, как боксеры, по разным углам. Очень спонтанно и быстро, точно так же, как и разожгли свою бессмысленную склоку. Видимо, кто-то из них перегнул палку и сказал другому сверх меры, а возможно, эту самую палку перегнули оба.
Оля зашла в комнату. У сестры была истерика. Она заставила ее вы-пить пустырника, валерьяны или еще какой-нибудь успокоительной ерунды.
Пожалуй, этот скандал между отцом и сестрой можно считать самым серьезным за последнее время – на большее ни у кого просто не хватало силы. После него развернулась «холодная война». Этих два упрямца прекратили между собой общаться. Они «дулись» друг на друга (а в некоторые моменты – на весь мир), как два мышонка на крупу, а потом, когда и злость уже прошла, просто не знали, как помириться. Нельзя же ведь сделать первый шаг, признав таким образом свою неправоту!
Оля набирала и набирала номер мобильника сестры. А та все равно не брала трубку. Она последнее время вообще не знала, как с ней разговаривать, чтобы избежать ссоры. Ей нельзя было ничего сказать. Специфический склад характера, усугубленный горем, – невозможно было угадать, какие обычные, незамысловатые слова вызовут новый всплеск эмоций. Оля даже старалась изо всех сил не ворчать при ней.
Сестра не брала трубку.
Вдруг Олю осенило: друг детства сестры должен ехать в город на машине. Нужно позвонить Сережке, чтобы он взял с собой эту «маленькую дрянь», которая, между прочим, не пожелала ему позвонить (ей показалось, что в прошлый раз он взял ее с собой с недовольством), а упрямо двинулась на электричку. Да еще по известным обстоятельствам на два часа раньше…
***
Лена сидела на коленях у сравнительно свежей могилы. Ранняя весна, морозно, с неба сыплются на ее непокрытую русую голову мокрые снежные хлопья. На ней черный спортивный костюм с подкладкой, на голове – черная кружевная повязка. Холодно, но она игнорирует зимнюю температуру. Она ее презирает, как все вокруг, как весь мир, всех людей! Это не человек – это ужас в человечьем обличии. Она похожа на зомби: серое истрепанное лицо (а ведь ей только 25, и она всегда выглядела моложе своих лет), ввалившиеся в глубокие темные ямы тусклые, опухшие, в болезненных красных прожилках глаза, мокрые не от снега и не от дождя… Она стонет, потом зажимает себе рот, потом ломает руки, потом припадает к могиле… Звонит мобильник. Лена сбрасывает. Это сестра. Она не хочет ни с кем говорить. Она хочет умереть! Сестра звонит упрямо и настойчиво. Лена убирает звук и прячет телефон подальше. Это продолжается около получаса… Лене порой кажется, что ее сознание в истерическом припадке отслаивается от тела и удивленно смотрит на него снаружи. Она достает разрывающийся аппарат из кармана, чтобы совсем его выключить: звонит Серега. Что ему на хрен надо??? Не поедет она с ним! Но берет трубку. Друг говорит, что выезжает, сейчас за ней заедет. Обессиленная, в бессознательном безразличии она не спорит, но говорит, чтобы он ехал к переезду, а не домой. Снова видит свою «ломку» сверху… Звонит мобильник. Она разве поменяла звуковой режим? Сережка ее ждет. Она выходит за ворота кладбища – он здесь. Он понял, куда за ней ехать. Но они едут не в город, а сначала домой за Лениной сумкой. Она возмущается, но тщедушные силы скоро иссякают, сминая сопротивление.
***
Мама, почему Лена такая злая? – спросил сын Олю.
Не злая, Ванюш! Просто очень сильно переживает! Мы все на не-рвах сейчас, ты сам знаешь…
Мама, ты плакала? Не плачь больше! Ладно? – сын заглянул в лицо матери и начал тереть ладошками глаза Оли.
Хорошо, сынок, не буду…
Поставь! «Смешариков», – тревожно просит Ваня, имея в виду мультики по DVD.
***
Оля родилась в обычной русской семье. Любящие родители, де-душки и бабушки. Самая лучшая, самая заботливая Мама, которая всегда была рядом, с которой было так легко, надежно и спокойно. Летом Олю-школьницу привозили на каникулы к бабушке. Хорошая она, после ее печных лепешек с молоком и дедушкиного меда в сотах школьная форма на девчушке трещала по швам, и Маме приходилось ее расшивать к новому учебному году. Но как Оля тяжело переживала отсутствие именно Материнской заботы! Будучи уже взрослым человеком, Оля часто со слезами на глазах вспоминала, как она плакала, уткнувшись в подушку, когда Мама уезжала. Подушка пахла ее духами – всю жизнь бы нюхала!
Но на десятом году Олиной безоблачной изнеженной жизни все пере-вернулось с ног на голову, можно сказать, обвалился новенький, казалось бы, надежный, штукатурный небесный потолок! Произошло это в лютые январские морозы, в зловещий, самый последний день месяца, а точнее в зарождающееся утро. Оля проснулась рано, Мамы нет. Она к отцу – разрешить ситуацию: «У тебя сегодня без пятнадцати пять утра родилась сестричка!»
Наивное создание, ты даже не представляешь пока, какой Тартар тебя ждет впереди! Осознание горя великого пришло чуть позже…
Сначала Оля была отправлена в деревню к бабушке в возмутительно неположенное время. Потом она вернулась… И (о ужас!) начался детский ревнивый беспросветный ад…
Разве можно было объяснить без малого десятилетнему, единственному в семье, избалованному ребенку, почему Мама проводит с ним так мало времени, а постоянно кружится вокруг этого вечно орущего маленького чудовища; почему Оля, искренне любившая покушать и привыкшая иметь всегда самый лучший, самый лакомый кусочек, получает теперь шкурки от яблок и объедки от детского пюре (ничего не достать – все ведь в великом дефиците!); почему приходится, в конце концов, качать и выгуливать на улице в коляске это ненавистное розовое существо?..
Маленькая Оля ворчала, плакала, ругалась. Однажды Мама, перепробовав все успокоительные средства нежности и строгости, как можно жалостливее ей сказала:
Дочь, ну давай ее куда-нибудь отдадим?
Давай!!! моментально, не задумываясь, с неистовой верой в светлое будущее без «любимой сестренки», выдохнула с волнением и страстной надеждой в глазах Оля.
Тогда она даже и не подозревала, что через много лет скажет Маме: «Как хорошо, что ты ее родила!». И услышит в ответ: «Я родила ее для тебя…».
Но назвала ребенка Оля сама. Ей очень нравилось имя Елена. Родители не спорили. Лена так Лена: Елена Прекрасная (Спартанская, Троянская, Египетская), Елена Премудрая… Алёнушка из русских сказок, наконец. Правда, в нежном возрасте этот человечек совсем не соответствовал семантике таких высокопарных эпитетов: белобрысый, вредный, неугомонный, непоседливый выдреныш! И совершенно никакого намека на Красоту, спасающую мир, или из-за которой разжигались войны.
Теперь устоявшаяся Олина жизнь была до отказа забита ненавистной сестрицей.
Школьнице неизбежно приходилось брать ребенка с собой на какие-нибудь мероприятия, если Маме не с кем было Алёну оставить. Ворчала Оля, злилась, но не могла перечить Маме: так она ее воспитала. Оля часто приходила с сестрой на субботники, генеральные уборки, школьные вечера, и иногда даже на несерьезные учебные сборы.
Как не нравилось девочке быть нянькой! Мама, измученная бесконечными домашними хлопотами, беспросветно устающая, недосыпающая, часто просила Олю днем покачать минут 15 сестричку в кроватке, чтобы самой хотя бы немного вздремнуть. Как хорошая дочь, Оля привыкла слушать Маму. Предварительно чуть-чуть побрюзжав, выполняла все, о чем просили. Причем с аптечной точностью. Был уговор на 15 минут – ровно столько она ребенка и качала. А потом легонько тормошила Маму: все, мое время истекло. А той кажется, что она только-только закрыла глаза, шепчет: «Дочь, ну еще пять минут…».
Однажды Оле категорично не хотелось быть с сестрой! Злости не было предела, а Мама была чем-то серьезно занята. Оля нервно ворчала, яростно раскачивая детскую кроватку с плачущим младенцем. Вдруг ситуация стала бесконтрольной: кровать предательски опрокинулась на бок, и Алёнка оказалась на полу. Ребенок заорал еще сильнее. Но громче заголосила Оля. От ужаса содеянного и непередаваемого личного испуга!!! Слава богу, обошлось все даже без синяков, но от Мамы Оля схлопотала! И отлично запомнила этот случай на всю жизнь. Рассказывала потом сестре, которая со смехом шутила: «Наверное, Оль, я поэтому и больная на всю голову – ты когда-то посодействовала!».
Как-то случилось Оле даже потерять маленькую сестрицу. Дело было поздней осенью. Мама поручила старшей дочери выгулять с полчасика на улице младшую. Маленькую экипировали, и она незаметно выскользнула за дверь, пока Оля возилась. Старшая сестра одевалась с недовольством, медленно, вся в своих злых ворчливых мыслях. Наконец, вышла на улицу. Судорожно стала оборачиваться по сторонам – Алёнки нигде нет. Она звать – бесполезно. Испугалась, заревела, побежала звать на выручку Маму. Минут за пять они вдвоем в переполохе оббежали всю улицу, поставили на уши почти всех соседей. Уже хотели звонить в милицию: ребенок пропал!
Но вдруг, откуда ни возьмись, преспокойно выходит из палисадника, из уже давно опавших зарослей малины их маленький, так бессовестно пропавший гном и говорит: «Ля!». Ягоды искала.
От Мамы тогда досталось обеим!
А однажды Алёнка организовала себе травму. Вот тогда Оля струсила как никогда. Родителей дома не было. Выгуливала Оля летом сестру. Дитя забавлялось в песочнице. Все произошло быстро и спонтанно. Оля только и заметила склянку в песке и уже обильно кровоточащую у запястья детскую ручонку. Оля, еще сама ребенок, трусливый и поддающийся панике, наслушалась сокрушенных реплик подруг, что Алёнка, скорее всего, порезала вену, перепугалась не на шутку. Плача громче Алёны, она схватила сестру, уже для нее довольно тяжелую на руки, побежала к соседке. Конечно, это был обычный порез без серьезных последствий. Только у Алёнки остался на всю жизнь маленький еле заметный шрамик на внутренней стороне запястья правой руки. И детский шок для Оли стал незабываемым ощущением!
Но Оля иногда улучала подходящие моменты для маленькой мести. К примеру, ей нравилось целовать с какой-то отчаянной яростью белобрысую, мягкую детскую голову так, что она от силы воздействия наклонялась на бок почти на 90;. Такова была такса для Алёнки за какие-нибудь Олины услуги. А с каким Оля наслаждением шептала на ушко маленькой сестре дразнилки, типа: «Алёна – поросенок!». Ребенок оглушительно визжал от обиды, а потом неизбежно получал от Мамы. Пока та не вычислила подстрекателя.
Бессознательно, а через много лет осознанно, Оля признавалась, что ей очень нравились младенческие перетяжки на пухлых ручках и ножках маленькой Алёны. Ей казалось, что такие красивые перетяжки были только у ее сестры.
Оля была застенчивым, робким ребенком, не способным к самовыражению, раскрывающему таланты и способности. Еще с детского сада и начальной школы Маму настроили, что ее дочь не будет хватать звезд с неба. Но учителя ошиблись. Не такой уж посредственный интеллект был у Оли. И она смогла себя проявить, даже несмотря на общественное безверие в ее одаренность.
Оля занимала призовые места на олимпиадах, показывала отличные результаты в ходе образовательного процесса, окончила школу с медалью.
А с поступлением в вуз растерялась. Знала, что хочет углубленно изучать иностранные языки, имеет склонности и интерес к этому. Усиленно занималась немецким в старших классах. Но в вуз на основной язык немецкий не прошла. Была возможность учиться за родительскую плату – отказалась. Это унизительно! Предлагали учиться с основным французским языком или вообще на факультете русского языка и литера-туры – воспротивилась. Это не солидно! Поступила в технический вуз. Но папа недопонял или недослушал информацию, и они вовремя не привезли подлинники документов. И естественно, Оля не была зачислена в ряды студентов.
И Мама решила, что не стоит терять год (она сама столкнулась с этим в юности). Олю определили в медицинский колледж. Как же глубоко она переживала: иметь медаль и получать среднее образование! Но окончила колледж с красным дипломом. И конечно же, позже поступила в вуз. На заочное отделение факультета русского языка и литературы, где несколько лет назад отказалась учиться очно.
Подруг Оля почему-то выбирала себе очень странных. Причем, разношерстных. Она и сама не могла объяснить, чем можно было это обосновать. Возможно, они выбирали ее. Еще со школьной скамьи Оля дружила с Аней, закомплексованной до мозга костей, закоренелой страшной пессимисткой, похожей на мрачную, фанатичную в своем беспросветном безверии, сектантку, человека «эмо». Вечно унылая, всем недовольная, заражающая, пропитывающая Олю своим бесконечным, не проходящим никогда негативом. Черные, ввалившиеся глаза, как у злой колдуньи из сказок, пугали и отгоняли всех, кроме Оли. Аня просто зомбировала подругу: мы некрасивые, неумные, несчастливые, а та поддавалась этому своеобразному гипнозу. А причина была элементарна: Аня всегда завидовала Оле, красавице и умнице.
Вместе поступили в медицинский колледж, где Олю взяли в оборот новые до абсурда специфичные подружки, а у Анны начался период ревности.
Неизвестно, что было общего между разбитной, скрывающей свою вульгарность под штукатуреной маской светской львицы Инны и Олей, чувствующей и ведущей себя, как «серая мышка». Феноменально, но эта девица, завсегдатай злачных мест, фанатичная любительница кричаще-красных помад, натурально-осветленных, перепаленных, но накрученных, начесанных (потому что очень редких), белобрысых волос и мужчин на дорогих машинах, в глубине души страстно мечтала выйти удачно замуж. Да, в принципе, так всегда и бывает. Достопримечательностью на лице Инны были брови. Вампша целенаправленно их никогда не выщипывала, откровенно аргументировала: «Это единственное, что есть у меня на лице свое, не хватало собственноручно лишать себя этого достоинства!». Действительно, у нее были малюсенькие глазки, которые густо закрашивались каждое утро (даже в выходные) карандашом, подводкой, тушью и тенями; две ниточки, на месте которых неустанно и отчаянно старательно рисовались алые увеличенные губы. Завершающим атрибутом этого образа был тонкий длинный нос.
Инна была старше Оли. Зачем только такой героине житейских любовных романов, искушенной от макушки до пят плотской изнанкой людской меркантильной и развращенной мишуры был нужен в качестве подруги «синий чулок», для Оли долго было загадкой. Она анализировала ход данной дружбы, общения, и у нее появились определенные субъективные мысли на этот счет. У всех были свои личные догадки и выводы. Но это, собственно, не имеет значения.
Радикальной противоположностью Инны была другая подружка Оли, ее тезка.
Эта Оля тоже отличалась общительностью, но слишком бурной (или лучше буйной), навязчивой и гипертрофированной. Когда она одна находилась рядом, даже в просторной комнате, казалось, будто помещение плотно забито народом. Этой неухоженной невзрачной девчушки было крайне, крайне много. Она была пробкой для каждой бутылки, бочки и даже банки… Веселушка, хохотушка, Оля никому не давала раскрыть рта даже для того, чтобы ответить на ее же вопрос. Она искренне наивно полагала, что все в восторге от ее обаяния и без ума от ее красоты и интеллекта. Не стесняясь, самостоятельно и прилюдно себя нахваливала.
У окружающих возникал закономерный вопрос, а что соединило в кольцо дружбы нашу замкнутую Олю-скромницу и эту деревенскую балаболку? Видимо, все-таки что-то соединило.
Окончила Оля колледж, вернулась домой, в небольшой поселок. Стала работать медсестрой в местной поликлинике. Неудовлетворенность образованием и теперь работой продолжали сопутствовать ей.
Замуж Оля вышла за пограничника, почти в 25 лет. На первых порах все было хорошо, но скоро супруг показал себя. Неумный, хвастливый, наглый, бессовестный лгун, да еще и тунеядец. Скоро его перевели в другую пограничную часть за какие-то проступки, а потом и вовсе «попросили» уволиться по собственному желанию из погранслужб. Начались наигранные поиски работы. Много пришлось пережить Оле неприятностей в этом браке. А завершилось все разводом с третьего раза, потому что этот заядлый муж разводиться не желал. К тому времени Оля уже пару лет жила с родителями, у них был Ванечка, которого папаша навещал раз в тысячелетие и никак не помогал материально.
Оля окончила филфак педагогического вуза, поменяла место работы. Теперь она была старшей медсестрой детского сада. Коллеги пытались найти ей мужчину, но она сводила все на шутку. Были разговоры с сестрой. Но Оля считала, что у нее должно быть, как у Матери, – один раз и на всю жизнь. А раз не сложилось – значит, судьба такая.
***
Сестра все-таки позвонила Оле, когда добралась до города. Не за-хотела разговаривать, но сообщила о том, что с ней все в порядке. И на том спасибо от этой вредной эгоистки можно всего ожидать!
Матери не стало в конце зимы. А перед этим была ее затяжная мучительная для всех болезнь, а потом безумное, пульсирующее горе… Глобальное несчастье всей семьи. Каждый переживал его по-своему. Прошло уже несколько месяцев, горе только крепчало.
Квартира, полная когда-то счастья, заботы, любви, их надежная крепость, стала теперь пустой и тоскливой. Стены давили, а потолки прижимали. Светлые комнаты стали мрачными и темными, похожими на цокольный этаж старинных домов с мизерными окнами. Казалось, здесь остановилась жизнь. Так получилось, что Оле пришлось жить в большой трехкомнатной квартире теперь вдвоем с шестилетним сыном. Сестра работала в городе, отец тоже приезжал сюда только на выходные.
Тяжело было всем, но Оля считала, что ей все равно хуже, потому что она живет ЗДЕСЬ. Возможно, это было так. А быть может, и нет. Олина сестра жила в студенческом общежитии на «птичьих правах». В 25 лет она будто зависла в пространстве под названием «нигде». А человек-то бурной фантазии и непрерывной генерации всевозможных бредовых идей. Отец был слишком избалован Мамой. Он привык, что она всегда за ним ухаживала, как за младенцем. Он не знал, где что лежит, в том числе и его вещи, что нужно сделать по дому, как решать все жизненные вопросы, не то что проблемы (хотя никогда в этом не признавался). А теперь на него вдруг свалилась ответственность не только за себя самого, но и за всю семью (по принципу старшинства). Он это понимал. Но не под силу ему было то, что всегда так легко и непринужденно делала его жена. Она справлялась со всеми трудностями так умело, что у него никогда даже и мысли не возникало, как ей тяжело, что она устает в тысячу и один раз сильнее его, добытчика. А когда его иногда посещали тени подобных мыслей, он немедленно и безоговорочно гнал их прочь. Слишком он был эгоцентричен. Это был человек, неспособный признать свою неправоту, ошибки и слабости.
Олю теперь мучили кошмары. Она часто просыпалась ночами в холодном поту, понимая, что в груди застыл крик, боялась разбудить сына.
Она боялась бесконечно одиноких, ужасных домашних вечеров. Она боялась всего, боялась жить…
Беспросветная тоска и отчаяние преследовали ее теперь всегда, словно впередибегущая, никогда не исчезающая тень. Сын бунтовал против горя. Оля, собирая в кулак остатки воспоминаний о своих жизненных, и без того ненадежных, силах, пыталась его успокоить. Отец свалил все домашние хлопоты по обслуживанию его персоны на старшую дочь. Оля, ослабевшая, безвольная, измученная, ворчала, но добросовестно выполняла все сложившиеся в течение целой жизни Материнские обязанности, справедливые и несправедливые. Младшая сестра из человека «на своей волне» окончательно превратилась в буйного «психа». Она неистовствовала, лезла в рискованные авантюры, а проще говоря, жадно, целенаправленно и усиленно искала дополнительный повод для суицида. Она-то решила уйти к Маме… И снова это упало неподъемным грузом на Олины плечи. Она не хотела потерять еще и сестру. Знала, что эта сумасшедшая не пытается таким образом привлечь к себе внимание, а действительно нарывается на самоубийство.
Мама часто снилась Оле. Неизбежно больная, а она ее лечила, лечила, лечила… Но безрезультатно. Ночи стали угольно-темными, долгими, бессонными. Сколько всего Оля передумала и перевспоминала за это время. Безоблачными грезами проносилась в мыслях их семейная жизнь. Она отдала бы, наверное, все на свете, чтобы снова вернуться в прошлое, в те светлые, беззаботные, счастливые годы. Возможно, метафорическое озеро ее слез, выплаканных за эти полгода, как не стало Мамы, было глубже Байкала, и горше яда…
Через полгода стало немного легче… Ваня немного успокоился, отец стал иногда одергивать себя в самовыражениях эгоизма, вроде бы, отступили суицидальность и сумасшествие сестры… Так, по крайней мере, Оле казалось. Но какая-то струна снова лопнула, а быть может, это была последняя судорога необъяснимой страшной неопределенности: сестра, периодически переживающая всплески безумия, действительно чуть не покончила с собой.
Выжила.
И Оля стала надеяться, что пережила самые страшные минуты… Ви-димо, так и было.
Оля, человек по своей натуре ведомый, слабый, инфантильный, лишилась надежного тыла и опоры. Она будто только сейчас училась жить. Знала, что теперь надо все решать самой. Приходилось мириться с тем, что она на десять лет старше сестры, которую нужно принимать такой, какая она есть во всех своих противоречиях и сложностях, потому что именно в ней она может найти настоящую поддержку. Понимала, что необходимо привыкать к ней, отцу и тетке, которая по своей природе хороший, добрый, теплый, душевный человек, но она - не Мама, она – другая. Ведь всегда именно Мама была тем прочным связующим звеном между этими родными, но такими разными, людьми. Только Мама могла найти подход ко всем, предупредить скандал, сгладить острые углы и всех, в случае необходимости, помирить. А теперь этим родным людям нужно самим научиться сложному мастерству конструирования их общей жизни, такой, где каждый из них сможет найти спасение от одиночества, решить сложные, казалось бы, неразрешимые проблемы, обрести теплоту, защиту, убежище, заботу, лекарство для духа и тела…
Эпилог
Стихи об осени
Когда-то Лена написала о сестре детские стишки. Были и другие, но совсем неудачные опыты. А потом писала об осени, преимущественно потому, что знала: любимое время года сестры – осень. Писала и в бедственном угаре.
***
Не люблю я тоскливую осень!
Этот кислый, замученный вид.
Даже зелени ранняя проседь
Раздражающе как-то глядит.
И асфальт все сильней засыпает
Блеклых листьев линяющий хвост –
Некрасиво сравнила, я знаю –
Будто перхоть с поникших берез.
Не люблю я тоскливую осень
За депрессии пули в виски.
Воспарю я в стихах выше сосен,
Чтобы крикнуть ей: «Осень, прости!»
26.09.09.
***
Багрянец и желтая зелень –
Медовая осень резвится.
Туман так повис, как приклеен.
Давай, что ли, осень, мириться!
06.10.09.
***
Осенний миндаль
Мед, янтарь и позолота,
Солнца блеск во всей красе,
Трепетный восторг полета
Отражаются в листве.
День лучами рукоплещет,
И захватывает дух;
Буйством красок осень блещет,
Песни напевая вслух.
Человек противоречий,
Я решила для себя:
Новой жизни будь предтечей,
Желтый привкус миндаля!
07.10.09.
***
Осенний лайм
Вокруг все так осенью дышит,
Все дышит природной тоской,
И клики натруженной мыши
В онлайне почуяли сбой.
Без солнца глядит исподлобья
Деревьев загадочный лайм,
Природа гласит без пособий,
Что года кончается тайм.
Уже, как кокетка-болонка,
Зима за спиной (оглянись!).
Как пепел, из листьев воронка
Трубой поднимается ввысь.
09.10.09.
***
Бабье лето
Греет спину клен багряный
В бабьем лете на прощанье,
И последний день румяный
Озаряет увяданье.
Аплодируют березы
В желтых лайковых перчатках,
Осень скапливает слезы
В облачных своих заплатках.
Ленный свет свой день рабочий
Сокращает с каждым разом,
Уступая место ночи,
Закрывает оба глаза.
8 октября 2010
Уходящее лето
Сестре Оле
Тихим шелестом листьев опавших
Снова осень стучит у порога.
Лето старцем, кроссворд разгадавшим,
Собирает пожитки в дорогу.
Потускнели янтарные зори,
Подобрело палящее солнце,
Возвращаются странники с моря,
Словно слитки из бронзовых порций.
Мы прощаемся с летом, как птицы:
Кто-то с радостью, кто-то с печалью.
Мы под стражей, а осень, как рыцарь,
Заковала дождем нас, как сталью.
За Есениным вслед, не жалеем,
Не зовем и не плачем, прощаясь.
Пережили, а значит сумеем
Снова жить, к теплоте возвращаясь.
Уходи надоевшее лето!
Через год, может, свидимся снова.
А в зрачках отражаются светом
Сентября золотые оковы.
14 августа 2011
***
Сестра моя родная Оля,
Тех страшных слов не говори!
Ее была на это воля,
Она в сердцах у нас горит.
Была и есть! И будет Мама
Жить в нас с тобой все наши дни!
Я знаю: я глупа, упряма…
Но ты, родная, мне прости!
19 августа 2011
***
Терпкое
Терпкий запах прощания с летом
Шелестит желтизной под ногами,
Умываясь осенним рассветом,
Листья вялые мнет сапогами.
Ароматная осень капризна:
Любит нежиться в душе контрастном,
В бане пилинг мешать с гуманиз-мом
И к страданиям быть безучастной.
Этот запах сентябрьский дурманит –
Испарения терпкой настойки.
Мои легкие вдруг наполняет
Дух России, безудержной Тройки.
18 сентября 2011
***
Медовая песня
На улице медовый день…
От солнца золотые нити…
Сентябрь преследует, как тень,
Медовых жаждая открытий.
Дожди устроились на сон.
Налет медовый на деревьях.
Нам осень шлет земной поклон
В своих медовых песнопеньях.
Улыбками сломив тоску,
Березы золотом играют.
И тихо лежа на боку,
Уже их август не ругает.
Идет сезон очередной.
Природа странствует кометой,
Медовой песни озорной
Поет осенние куплеты…
24 августа 2011
***
Ноябрь 2011 г.