Если кто-то вздумает завидовать, я скажу: «Сходите туда и сделайте то же самое - станете умнее, богаче, может быть даже здоровее или симпатичнее для окружающих". Но вопросов о счастье мне не задавайте. Это понятие слишком зыбкое, чтобы определять его по шаблону. Возможно, кто-то из вас и станет счастливее.
В тот раз, нам досталась делянка, на которой почти не было строевого леса, и «гнать кубы» - как говорил дядя Саша, нам не приходилось. А, следовательно, и денег заработать можно было только на хлеб без масла. Немного приличных сосен, березы - годные лишь на дрова, а остальное - кустарник и поросль, которые нужно было вырезать, а чаще вырубить топором, только для того, чтобы сжечь в костре, дымящем на участке вторую неделю. Пустая, и что более неприятно - дешевая работа. Расчищенную делянку в апреле-мае займут саженцы сосен, и если обойдется без засух, пожаров, нашествия короедов и прочих катаклизмов, лет через пятьдесят другие лесорубы неплохо здесь заработают. Нам же оставалось еще недели три таскать сучки, коптиться у костров и греться водкой из Зинулиного магазина.
Мне исполнилось шестнадцать. Я с трудом сдал экзамены за девятый класс, плюнул на школу и третий месяц валил лес наравне со старшими – с рассвета до седьмого пота. И конечно пил я тоже на равных. Отцу это не нравилось, но он помалкивал, лишь бы я не ушел из бригады. Обычно и я, и отец и Мишка к сумеркам едва держались на ногах, чаще от усталости, но бывало и от спиртного. Стоял декабрь, был мороз, но снега почти не было, и дядя Саша - более резвый и трезвый, как положено бригадиру, без проблем гонял «Уазик» по черной лесной дороге, развозя нас по домам.
Тогда нас было четверо.
В очередной день, когда было вырублено больше половины делянки, мы уселись у костра погреться, принять по сто грамм и, заодно, перекинуться в карты. В тот день не везло отцу. Он оставался «дураком» дважды, и, судя по его скривившейся физиономии, остался бы и в третий, но психанул, плеснул себе в кружку внеплановые пятьдесят, взял бензопилу и пошел к дубу – единственному в нашем квартале. Позже мы прочесали квартал вдоль и поперек, нашли подозрительный, высоченный канадский клен, как по циркулю окруженный скрюченными березами, но дубов больше не было. Отец дернул шнур стартера, пила чихнула и не завелась, сколько мы ее не терзали. На возню ушло около часа, дядя Саша начал злиться, поэтому отец взял топор и до конца дня рубил сучки, затаив обиду на всех нас.
На следующий день отец пошел к дубу с Сашиной Хускварной, свою разобрал и оставил дома. Дядька ревностно относился к своему инструменту, поэтому исподлобья приглядывал за ним. Отца это раздражало. Он демонстративно поставил бензопилу на землю, вытащил регулятор воздушной заслонки, наступил носком ноги на заднюю рукоятку - все как положено, несколько раз резко протащил шнур стартера и нахмурился – по звуку казалось, что ни топлива, ни мотора внутри не было, а в пустой емкости катается сухой горошек.
- Что ты с ней цацкаешься! - крикнул дядя Саша, вскакивая с чурбака и отстраняя отца, как ненадежного мальчишку-вратаря в футболе, взял пилу как привычно - на весу и попробовал завести сам. Новая Хускварна, с утра добросовестно вгрызавшаяся в древесину, вообще не издала ни звука. Шнур вытягивался и возвращался, словно проходил сквозь сливочное масло, а отец дурацки ухмылялся в усы и отпускал тупые шуточки. Дядька отвечал тем же. Словесная перепалка прекратилась, когда подошел Мишка и, примирительно хлопнув по плечам обоих, тоном наставника потребовал пилу. Задрав подбородок, чтобы добавить своим ста шестидесяти сантиметрам важности, он пренебрежительно фыркнул и дернул за ручку тросика. Потом в обратном порядке – отпустил, сжался, коротко шумно вдохнул и снял шапку – молча.
Если бы со стороны кто-нибудь увидел эту сцену, решил бы, что мы стоим над трупом товарища, только что извлеченным из-под упавшего дерева. Мы и в самом деле стояли над трупом. Только это был труп бензопилы, а через полчаса или меньше - время не засекали, перед нами их было уже три. До обеда мы выпили пол-литра водки, но в головах и жилах не осталось ни капли алкоголя. Лично у меня все вышло с потом, пока я стоял под этим чертовым деревом. Земля вокруг дуба оставалась мерзлой, но от ствола явно валил сухой жар. Даже воздух колебался, как это бывает в июле над горячим асфальтом. Капли пота стекали по лицам, а отец вымок так, что треугольник серого джемпера, выглядывавший из расстегнутой сверху куртки, потемнел до черноты.
- Уазик, - прошептал Сашка. – Уазик заведется?
И мы рванули к машине, не сговариваясь, забились внутрь, хлопнули дверьми, утирая пот и дыша жаром, как будто выскочили из парной, и умотали с делянки, даже не перекинувшись словом. Отъехав пару километров, дядя Саша вдавил тормоз и, глядя на нас в зеркало заднего вида неуверенно спросил:
- Может, заберем?
Сумки с термосами, пилы и инструмент мы, конечно, оставили. Я с сожалением вспомнил, что в моей сумке лежит еще и кошелек. Денег там было немного, но это были последние, на которые я собирался купить пива - с пустыми руками я не умел подходить к девушкам, поэтому тяжело вздохнул и посмотрел на отца и Мишку. Каждый напряженно смотрел в то окно, у которого сидел. Отец при этом оттягивал горловину мокрого джемпера от груди и дул за ворот. Меня это удивило, потому что я успел остыть, влажная от пота рубашка прилипла к телу, и стало холодно.
Не дождавшись от нас ответа, Саша круто повернул рулевое колесо. На делянке сам принес сумки, прошел к дубу и уложил в багажник мертвые бензопилы, почти невесомые и дребезжащие, как детские погремушки. А мы сидели и смотрели в окна. Ни у кого не появилось желания ерничать, как обычно, или ржать за глаза над его хозяйственностью, оно же - жадностью.
Мы просидели в гараже до ночи, разбирая, прочищая, собирая наших кормилиц. Ни одна деталь не выглядела убитой или поврежденной, а после сборки, пилы заводились как обычно. Мы немного посовещались, потому что с тем дубом было что-то непонятное - и дело было не только в пилах, дело было в нас, - и договорились выехать утром, на час позднее обычного. Так и сделали.
Когда серое небо уже отнялось от серого поля, а в лесу стали различимы ветви в макушках берез, дядя Саша, отец и Мишка отправились к дубу, обошли его молча, внимательно осмотрели и ничего не заметили – дерево как дерево. Дядя Саша и Мишка гладили, щупали, ковыряли пальцами кору, отец нюхал, простукивал костяшками кулака, и все они озадаченно таращились друг на друга и пожимали плечами. А я смотрел на них со стороны, жевал хлеб с котлетой, приготовленной мамкой, и жалел, что она положила мало хлеба и мало котлет. Меня мучает волчий голод, когда я сильно нервничаю, а я сидел как на иголках. Затея старших мне не нравилась. Если бензопилы впадали в кому или засыпали около дуба, то не было никакой гарантии, что человек избежит той же участи. Я не трус, но решил остаться в «Уазике» и страховать их, сидя за рулем.
Процедура осмотра затягивалась, ничего не происходило, но пружина беспокойства внутри меня продолжала сжиматься. Бутерброд кончился, в желудке болезненно заныло, и чтобы отвлечься, я стал следить за синицей, мелькающий в ветвях, над головами моих родственников. Она искала, чем поживиться, вертела головой и что-то склевывала. И вдруг она исчезла. Сначала я решил, что моргнул и пропустил момент, когда она спорхнула с дуба - расстояние имеет значение – я мог просто не заметить. Но когда синица обнаружилась вновь, я продолжил следить за ней, затаив дыхание. Сценаристы фильмов часто размещают ворота и лазейки в параллельные миры на ветвях и в дуплах деревьев. А я еще помнил детские сказки и любил не только девчонок и пиво. Я обожал мистику и смотрел все серии «Дневники вампира» и «Игра престолов». Поэтому в моей голове возникли радужные картинки и радужные надежды, которым оставалось жить ровно три секунды. Синица спрыгнула ниже, ветер сорвал с ветки сморщенный, высушенный морозом коричневый лист, и, покружив в воздухе, ловко накрыл им птичку - стопроцентное попадание.
Все происходящее после этого, можно считать концом моей прежней жизни, концом прежней жизни моего двоюродного брата Мишки, дяди Саши и моего отца, потому что с того момента для нас изменилось все. И еще я должен признаться, с того дня я не пью ничего, крепче обычного кваса и кефира.
Синица сидела под листом, пока ветер не подхватил его, кувыркая в воздухе, и не унес вдаль, превратив сначала в темную точку, а потом в невидимую часть лесного мира. А птичка расправила крылышки и слетела вниз, на плечо сегодня трезвого, как никогда Мишки. Он выпрямился, словно проглотил что-то острое, и медленно повернул к ней лицо. Пройдя по его плечу, она вытянула шейку и клювом принялась пощипывать небритую щеку. Меня вынесло из машины, я не помню, как пробежал тридцать метров и что хотел сказать или сделать – может быть поймать птицу, спасти кого-то. Но синица повернулась ко мне и, пригнув головку, крохотными черными бусинками глаз заглянула в мои глаза.
- Каррр! – раздалось над головой, я как будто врезался в невидимую стену, даже почувствовал ее упругое сопротивление, остановился, и мы вскинули вверх лица. – Каррр! – словно ворон кружил над моей шапкой. – Каррр! Каррр!
И мы посмотрели друг на друга, потому что над нами не было птиц. Только синичка топталась на Мишкином плече.
- Прохор хороший, - сказал голос Мишки, очень смахивающий на говор попугая, и я начал оглядываться.
- У меня был большой серый попугай жако, - сказал Мишка. – Его звали Прохор. Кажется, ему было пятьдесят лет.
Мишке было двадцать шесть. Я был моложе на восемь, но знал биографию брата не хуже его самого. Поэтому, когда отец посмотрел на него, как на придурка, я заржал.
- А слона... Слона у тебя не было? – задыхаясь от смеха, с трудом произнес я, и меня накрыло горячим облаком, словно дуб выдохнул кипятком мне в лицо. Я резко отвернулся, зажмурился на минутку, а потом посмотрел на Мишку. Не могло у него быть попугаев! У него даже курицы не было! С рождения он жил у бабки, и был нужен ей меньше, чем сорняки в огороде. Наверное, теми же сорняками она его и кормила в детстве, потому что он всегда был голодный, тощий, злой и вороватый. Он мог украсть, что угодно, как фокусник - прямо из-под носа. Но это была – по его словам – только жрачка. Красть попугая ему было ни к чему и главное – негде. Единственное животное, с которым Мишка тесно общался в своем детстве – это его отец, живший на противоположном от бабки конце деревни. Он убил Мишкину мать, пробил голову и запретил ехать в город к врачу. Она умирала долго и незаметно, и я не знаю, почему эту сволочь не посадили. Сейчас старикан жил в Кудринском доме престарелых, но раза два-три в год приезжал в гости к сынку, чтобы потрепать нервы. Тогда я обходил их дом стороной и старался не попадаться на глаза ни Мишке, ни выживающему из ума старику.
- Как это ты изобразил ворона? – спросил дядя Саша.
Мишка начал бледнеть, а потом с его глазами случилось что-то ужасное. Они покраснели, наполнились влагой, и из них потекли слезы. Я подумал, что это от пыли или ветра, но слез было так много, а Мишки выглядел так странно, что я не удержался и обнял его. Я не знал, что злющий Мишка умеет плакать.
Следующим - я так теперь думаю - был мой отец, потому что сначала он хлопнул меня по спине, а потом выругался. Ничего особенного, даже если б он треснул мне в ухо и послал в нехоженое место - я привык. Но отец произнес длинную и, судя по интонации, недобрую фразу на незнакомом мне языке. Дядя Саша, перевел взгляд с Мишки на него и приоткрыл рот – я надеялся от удивления, но опять ошибся. Он прижал кулаки ко лбу, стиснув пальцы так, что костяшки побелели, и застонал.
Тогда моя очередь еще не пришла. Я смотрел на них и гадал, с чего они разом сошли с ума. С одной стороны - синица, Мишка, отец, дядя Саша, а с другой - я, в абсолютно здравом уме. Наверняка вы решите, что я подлец, потому что начал медленно отходить к машине. Да! Я хотел их оставить! Сейчас столько заразы – птичий грипп, спид, африканская чума свиней. Мне было не по себе, а им не до меня. Я двигался задом, чтобы не выпускать из виду компанию умалишенных, среди которых один – мой отец, выглядел не просто чокнутым, а буйным и опасным. Он кричал, плевался, махал руками, грозил кому-то в небе и ни секунды не стоял на месте. Я вполз на водительское сиденье боком, повернул ключ в замке зажигания, потом развернулся и локтем, случайно, надавил на сигнал. Паровозный гудок под кроватью среди ночи напугал бы меня меньше. Я подпрыгнул и замер. В зеркале заднего вида отражались трое, но теперь они стояли спокойно и смотрели на меня с удивлением, как будто это я сходил с ума у них на глазах.
- Савка! - крикнул отец строго, - куда собрался? – и ничего не осталось от его бешенства ни в голосе, ни в движениях. Я заглушил двигатель, рискнул выйти из машины, делая вид, что ищу сигареты по карманам. Но отец раскусил меня и позвал: - Иди-ка сюда, сынок, не нужны тебе сигареты.
И я пошел.
Отрывок из повести.