Клубочком тихим ввалились, покрутили головами, оглядываясь... И тут меня словно током кольнуло.
Смотрю, отделились от клубка двое и пошли себе, словно знали куда идти, словно позвал их кто.
За годы работы в Замке Павла Петровича, привыкла я необычное сразу примечать.
Редко такие у нас бывают. Потому, наверное, я их сразу и вижу.
Входят так, словно всю жизнь в нашем Замке провели, словно выпали они к нам из того столетия, когда жив был Павел Петрович и убийцы его — родные да близкие — план свой только задумывали.
Все в этих двух фигурах было нездешнее какое-то.
Мужчина высокий, прямой, выправка офицерская. Красивый мужчина. А рядом женщина, словно тростиночка — гибкая, стройная, платье строгое, в пол.
Над паркетом плывет, как кружит, не идет, а словно танцует, будто играет ей неслышимая никому другому музыка.
Я за ними.
Вот спросите, почему да зачем, не отвечу. И объяснить не сумею.
Смотрю, пошли они, в обход всего потока туристов глазеющих, прямо к Тронному Залу.
Мужчина вошел, пару шагов сделал, остановился.
Смотрит туда, где трон Павла Петровича должен быть. Неотрывно смотрит. На лице ничего не отражается, а взгляд…
А женщина-то, Тростиночка-то моя, проскользила в сторону царских покоев, да резко вдруг так остановилась, обернулась, обвела глазами Зал и спрашивает у меня:
— Куда все подевали?
Смутилась я.
Мне бы сделать вид, что не понимаю, о чем она, а чувствую, что под таким взглядом не отвертишься.
— Да по разным музеям растащили, — говорю, — да по квартирам…
Взглянула так, словно обожгла:
— А чего, — спрашивает, — небрежно так? Спешили что ли, гнал вас кто? Вон сколько пораскидали. Поаккуратнее — никак?
Молчу я, виноватой себя чувствую, хоть не моя вина в том, что дом Павла Первого после убийства-то его, переворотов да революций так опустел. Не моя.
И не понять мне, о чем она говорит «пораскидали»? Что такое видит в пустом Тронном Зале, где не пылинки, одна красота. Пустая, это правда.
А они пошли себе прямо в его покои. Я на пороге замерла, мешать не хотела, а уйти не могла. Вот, ведь как бывает.
Покои Павла Петровича — сразу за Тронным Залом — невелики до изумления.
Шагов с десяток вдоль и поперек, и то не много ли будет?
Оттого потолок кажется высоко, в поднебесье, и по нему восьмигранной Вифлеемской звездой строго, прямыми, без всяких излишеств и завитушек, каменной кладкой узор выложен.
Но чтобы разглядеть его, надо поднять голову — высоки стены Царского Замка, окруженного водами Фонтанки, Мойки и мощного рва, недавно восстановленного в том виде, в каком был он при убиенном русском Государе.
Смотрю, Тростиночка долгим таким взглядом в пустой угол, где стол его когда-то стоял с креслом, да кровать, посмотрела, скользнула по закамуфлированному входу на Гагаринскую лестницу, скрытую от всех глаз, вздохнула, подошла к окну, маркизу отодвинула привычным жестом, оперлась локотками на подоконник, голову руками подперла и замерла так, словно задумалась…
А скажу я вам, что стены у замка толстенные, и окна в них так мудро прорезаны, что снаружи никого в окне не увидишь ни слева, ни справа. Надо прямо напротив встать, чтобы увидеть, есть ли кто там, внутри, в Замке.
Да как тут станешь, если рвом с водой огражден замок, а из этого окна только и видно прямую, как проспект, Мойку да - чуть на расстоянии - густые аллеи Михайловского парка. И в одной из них - Каштановой Аллее, которую почему-то называют Кленовой, Павел Первый прадеду своему Петру Первому успел роскошный памятник поставить.
Всадник, нет, воин на коне. Как защита.
Но не защитил Прадед-то. Не было его уже. Вот и убили Павла…
Да, к чему я это с утра вспомнила? Да вот, варила кофе, взглянула в окно, а там каштанчик тоненький вместо Мать-Каштанихи, лихими людьми загубленной, нам подсадили. После просьбы горячей нашей нашелся в Смольном добрый человек, услышал. Помог. Сами-то мы не имеем права даже траву посеять в своем дворе. Почему? Муниципальная тетя говорит:
— Нельзя. У нас для таких дел свой штат имеется!
Ну, и посадили они в прошлом году нам каштанчик на каком-то подвое, или как там это называется? Словно на подставке ствол-то.
Не потому ли деревья в наших городах стали так часто ломаться, что высаживают их абы как, лишь бы подешевле, а в ведомостях едва ли отмечают, сколько копеек такой саженец стоит, а?
И вспомнила я аллеи Павловских каштанов.
И в Петербурге, и в Гатчине.
Любил он Гатчину-то… Такой сад там вокруг Дворца его был, что даже фрицев с их бомбежкой и артобстрелами пережил…
Люди после войны заплатки деревьям на стволы ставили, все раны сумели залечить.
Как устояли под немцем-то царские аллеи?
Устояли, потому что крепки были и хранимы народом.
А нынче, как вьюга, как гроза, так по городам деревья, как спички ломаются…
Да и газовые плиты на резинки посадили! По-европейски, черт бы всех их побрал, простите Бога ради. Сколько уже взорвалось домов, сколько на этих резинках людей сгорело! А все в ум не возьмут, что мы - не Европа и не Америка. Мы — Россия. У нас все должно быть прочно и на века.
…Листва на каштанчике желтая, трава вокруг яркая, хоть и говорят по радио, что сегодня день Анны Зимней, и должен быть снег…
Ольга ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург