Мой старый товарищ Рудольф Геннадиевич Амбулаторов всю жизнь мечтал работать, они говорят – служить, в театре. Или на театре, не знаю как правильно. Кем угодно, хоть говночистом, но лишь бы на подмостках, то есть вблизи от них. Такой страстный любитель драматического искусства. В детстве, в детсадовские и школьные годы, три драмкружка посещал одновременно, играл Чиполлино на утренниках, а в институте пел в хоре. Стоял во втором ряду, четвертым слева.
Но в театр его не брали.
Не сложилось, и все.
Раз шесть пытался – рабочим сцены, осветителем, заведующим постановочной частью, и все время, то должность занята, то Рудольф не может. Наконец, успокоился немного, отложил мечту до лучших времен, до дальнейшего использования при случае.
И он настал.
Рудольф Геннадиевич вышел на пенсию по основному месту работы, там у него горячая сетка, и опенсионерился он весьма молодым мужчиной. То, что называется, в самом соку.
После первого радостного ошеломления, потирая руки, Рудик ткнулся в один театр, в другой, в третий, и везде получил отлуп.
Раскинул сеть шире, вовлекая новых и старых знакомых. Вообще выдал в пространство свое вновь появившееся желание служить Мельпомене. И пространство не заставило себя ждать.
В понедельник, позвонила, триста лет не звонившая, Нинка Матвеева и сказала, что ее мамаша – восьмидесятишестилетняя старуха Обручева, до сего дня работавшая пожарной в областном театре музыкальной комедии, увольняется. Мол, пойдешь? Пойду! Закричал Амбулаторов, пойду! И начал тут же собираться. Договорились, что он завтра подъедет к начальнику караула Ушатову по рекомендации Обручевой.
Но во вторник рано утром позвонившая Нинка Матвеева извинилась и сказала – мать передумала.
Как?! – закричал, холодея, Рудольф.
Так, – ответила Матвеева – желает приносить пользу обществу и дальше.
Понял – обреченно согласился Амбулаторов, и решил старуху убить.
Потому что наболело, в том смысле, что накопилось. И стало ясно, что никаким другим способом переломить рок не удастся.
План был незамысловат – учитывая изрядный возраст жертвы – подкараулить, напугать и довести до больничного листа и вообще относительного покоя, то есть неподвижности.
Ну, убивать-то по-настоящему не хотелось, конечно.
Так и сделал.
Подкараулил, выскочил как черт из табакерки (на самом деле, как пьяный биндюжник из гинекологического кресла), натянув пониже капюшон осенней грязной куртки-штормовки, перед старухой, прошипел что-то стандартно-пошлое – кошелек или жизнь – и убежал. Старуха, вроде от страха упала и, возможно, окочурилась. Или не упала. И, дай бог, не окочурилась. Нет, точно упала, он же видел. А вот окочурилась ли?
На следующий день, обмирая от противного мелкого, подкатывающего к грудям с низа живота страха, позвонил Матвеевой.
Как дела?
Чего это ты, Станционаров? – спросила удивленная одноклассница Нинка нормальным голосом.
Да так, – ответил Рудольф – что мама (нутро вибрирует)?
Нормально.
…Нормально?
Слава богу.
…Работает?
Канешь, ты же знаешь этих неугомонных стари… Нинка еще что-то говорила, но Рудик уже не слушал.
Потом, не умея спросить про нападение, кое-как закруглил разговор и повесил трубку.
А через неделю Матвеева позвонила сама.
Сказала что мама, все-таки, решила увольняться, извини, запутали мы тебя совсем, но ты знаешь, с этими стариками…
Так идешь?
Иду – ответил Рудик, и подумал, а перед кем он выскакивал-то? Кто же тогда… А, ладно…
Собрался, поехал. И зря. Ушатов уже планировал на место старухи Образцовой своего родственника – жениного племянника завязавшего наркомана Котика Оболенского – выпускника нашего хореографического училища по классу па-де-де вдоль вены.
С самого начала, кстати. Планировал-то.
Все ждал, не мог дождаться, когда старуха сама свалит.