Территория современного Приднестровья,
Конец 9 века.
Князь Феодор правил в Переславле Днестровском по-прежнему. Жил со своей любимой красивой княгиней Еленой, детки росли.
Было Марию жалко, при очередных родах померла, ребенок новорожденный тоже не выжил. Горевали все.
Сыночек ее старший, Степан, названный ромейским именем отца, жил в одной семье с единокровными княжатами. Заботились обо всех одинаково. Когда отец входил в женскую половину, бежали к нему и обнимали за ноги. Он их подкидывал, ловил, (силен, да ловок был), поднимал, крутил, а они кричали от радости. Потом играл в их игры, ползая по полу.
Феодор в одиночестве часто выезжал за вал, подумать, да и посмотреть хозяйство.
Вечером, как стемнело, князь Феодор верхом объезжал город и окрестности. На кладбище, на курганчике-могильнике, виднелась сидящая женская фигурка в белой сорочке.
Феодор подъехал. Конь остановился у подножья, уперся, не пошел, хоть и не труслив был.
Девушка сидела на вершине небольшого кургана. Было холодновато, но она была в легком белом платье, кажется, не мерзла. Была немного курноса, белокура, очень красива какой-то северной скандинавской красотой. Феодор оставил коня внизу кургана, взошел. Девушка глядела на него не вопросительно, спокойно.
- Кто ты девица, что-то не видал тебя?
- Не надо видать меня, князь, не нужна я, пока сама не объявлюсь. Хильга я.
- Где ты живешь, кто отец?
- Отца не ведаю, с тех пор, когда в Цареград уплыл. Мать плохо помню. Глядела, глядела, гадала про мать. Тоже, думаю, была она волховица, шаманка, как я. Лежу здесь. Только давно не живу.
- Ой да красива ты. Хороша, хоть и худа.
- Не хвали меня, князь, захвалюсь, позову с собой, а обратно от меня никто вернуться не хотел.
Феодор задумался, склонившись. А она пропала.
Следующим вечером Феодор с со старшим дружинником боярином Волче Клычем ездили верхами по окрестностям.
- Княже, ты случайно не ездил к дальнему кургану?
- Да, а что?
- Болотом от тебя пахнет. Если она сама придет, не ходи за ней, а так вреда не будет. Поговори с Яросветом, он эту Хильгу, кажется, тоже видал.
Незадолго после этого за княжеским столом боярин Яросвет сам спросил.
- Княже, а тебя ведь на дальнем кургане видели.
- Правда твоя, был я там.
- Видел ее?!
- Видел. Просто сидела, потом говорила со мной.
- Значит тоже ее видел. Не звала она меня никогда. А ведь некоторых звала, все ушли, никто не вернулся. Она из варяжского волховского рода. Жива, молода была, красива, да бледна всегда. Волховала сильно. Но, по-доброму. Никого не губила, вреда не делала, а лечила многих. Потому ей курган поставили. Только ей тесно там.
Жарко любились Феодор с Еленой, но как-то Феодор, когда жена спала, проснулся и увидел Хильгу.
Она сидела голая на краю ложа.
- Не бойся. Не позову тебя раньше времени, смотри, какая красавица княгиня спит у тебя, какие княжата спят, сопят и хрюкают. Как жаль, что детей у меня никогда не было.
- Ты же живая. Если тебя взять, понесешь жизнь дальше.
- Не живая давно, как не старайся. Потрогай сам. Я жизнь дальше понести не смогу. Только таинства древние.
Она взяла руку Феодора своей ледяной рукой и поднесла к своей голой груди. Феодор взял ее грудь, та была твердая и холодная.
Хильга быстро и тихо сказала:
- Милый, я в земле иным богам служу. А ты пока поверху на земле расти, деток красивых плоди.
Она быстро легла и обвилась вокруг него. Обняла ледяными руками. Припала своими твердыми холодными губами. Феодор замер. Затем девушка так же быстро встала и ушла в темноту.
Был разговор с Яросветом. Феодор спросил:
- Что за девица все же похоронена в дальнем курганчике?
Яросвет как-то встревожился.
- Приходила?
- Просто спросил я.
- Не спроста ты спросил. Слушай. Ходили караваны купеческие, да дружины нормандские наемные. В Цареград, поскольку там главные деньги. С одной дружиной варяжской была хворая баба, а с ней дочка. Варяг поплыл дальше со своей дружиной, баба с дочкой осталась у нас, сама померла, а дочь вдруг выжила, сильная стала, расти стала, красивая стала, а потом научилась лечить людей. Звали по-варяжски Хильга. Хорошо лечила, что травами, грибами, что зельями. Многих спасла, некоторые старики еще помнят. Потом больше словами да руками действовать стала.
Расцвела хорошо, но померла быстро. Народ ее любил, хоть и побаивался. Поставили ей по смерти курган. Только не лежится ей там. То сама оттуда выходит, то мужиков заманивает. А баб в упор не видит, будто нет их перед ней. И они ее не очень-то примечают. Старики многое помнят.
В город подскакал гонец. Доложил. Идет малая дружина. Не набег. Похожи на киевлян. Человек двадцать, трехконные, с сильным оружием. Надо встречать.
Показались издалека, ехали солидно, не набег, точно. Впереди всадники, позади обоз. Подъехали к городским воротам, вперед выехали из дружины два всадника. Солидно вооруженные, нарядные, немолодые, бородатые.
- Яросвет, скажи, кто эти знатья?
- Впереди боярин Илья из Мурома. Он сильный воин. Самого князя Соловья завалил.
- Слышал.
- Рядом едет боярин Добрыня Никитич. Тоже силен.
- Яросвет, это ж киевские послы, они ранее гонцов присылали. Золоченый кафтан сюда!
Елена бросилась за кафтаном.
Гости подъехали, сошли с коней, вежливо поклонились. Федор подойдя пешим, склонился в ответ. Сзади подошел Яросвет.
Феодор:
- Здравствуйте гости дорогие, гостевой терем протопим, разместитесь, а пока прошу в мои покои, повечеряем, поговорим. Не обессудьте, быстро вы приехали, особый пир в вашу честь не сготовить не поспели.
Но пир получился хорош. Елена сумела на славу. Повезло, что многие блюда оставались заранее, но гостям это не доложили. Зато эти кушанья настоялись и были особенно хороши.
Елена, красивая, наряженная плотно и узорчато, правда с низковатым вырезом на груди, с кокошником на голове, похожим на корону, встречала знатных гостей.
Хлебом да солью не обошлось, была еще чарка с поцелуем.
Это древний обычай, когда хозяйка (иногда старшая дочь) при встрече подносили чарки знатным гостям и целовали их, свершали сей обряд, а Елена с удовольствием исполнила.
Чарки выпивались, губы целовались, причем Елена излишне плотно прижималась к знатным гостям, особенно к боярину Илье Муромцу. Затем, хитро поглядывая на мужа, убежала на кухню.
В красном углу сидели князь, бояре Добрыня и Илья, затем знатный иерей из Киева, который так и не сказал ни слова. Потом боярин Яросвет, архиерей Иов, боярин Волче Клыч, другие.
После, как наелись и выпили, заговорил Добрыня, как старший.
- Княже, мы же не зря приехали. Великий князь Киевский тебя знает, в Цареграде тебя помнят. Ты мудрый человек, с тобой можно разговаривать. Не как с князем Соловьем.
- А что было с этим князем?
- А что и с вами. Ярый язычник был, креститься не хотел. Никакие уговоры не помогали. Разбойник, а не князь. Так его теперь и зовут, Соловей-разбойник. Встретились на поединке с нашим господином боярином Ильей, да только с Ильей еще никто на справлялся.
Вдруг подал голос Волче Клыч:
- Так что, крестить нас насильно приехали? Вы на наших христианских священников посмотрите, на нашу церковь, а люди ходят в ликей, учатся греческой грамоте, вашему священному писанию, никто не мешает, а сколько икон да книг привели из Цареграда!
Но нашу древнюю веру, что основана на камнях, на деревьях, на гадах, жуках последних, не тронь! Я не князь Соловей, но веру свою не отдам, выходи биться!
Илья грозно нахмурился, взялся за меч, привстал.
Волче грозно нахмурился, взялся за меч, привстал.
Заговорил Феодор.
- Господа бояре, нехорошо такой спор учинять. Мы вас знаем и уважаем, таки вы уважьте нас.
Руки опустились с мечей, все замолчали и задумались.
После недолгого молчания зазвучал голос архиерея Иова:
- Я крестил многих язычников. Храмы строил, епархии учреждал, мои крещеные наверное меня помнят. Меня туда посылали и Афонские иерерахи, Константинопольские.
Послали как-то далеко за древний Карфаген, в пустыню, до какого-то племени, кое закоренело в язычестве. Вместе со мной поехал отец Петр. Молодой, в вере упертый, говорил крепко, проповедник от Бога. Сошли мы с кораблей на эти руины Карфагена, а там никто не живет.
Латины, когда карфагенян победили, весь город сожгли, дома снесли, людей в неволю угнали, а руины солью пересыпали, с тех пор ничего там расти не может.
Но ехать надо, там какой-то оазис известный, наняли четырех верблюдов, да двух погонщиков. Поехали. Жара невыносимая, закрываемся местными балахонами от этого страшного солнца. Ехать надо по ночам, ориентируясь по звездам и любуясь на полумесяц. То-то муслимы месяц любят.
Один из наших проводников, помоложе, был крещеный, его отец Петр себе взял. Долго с ним беседовал, радовался, что нашел единомышленника в вере. А мой был язычник, молился каким-то идолам, верил в камни, да колодцы, бербер какой-то. Как я начинал говорить про веру Христову, сразу переставал меня понимать, хитрый такой. Так и ехали, днем под войлоками спим, ночью едем.
Доехали до какого-то колодца, бурдюки пополнили, и вышел меж проводниками спор. Молодой хочет по новому пути идти, где тогда караваны ходили, там короче, да и денег побыстрее возьмет, мой, который постарше, головой качал, на небо поглядывал, хотел идти по какому-то старому пути, якобы, там колодцев невысохших больше. Так и не сговорились. А Петр мой тоже не хотел долго идти, залез на верблюда, велел проводнику вести, как новые караваны ходят.
Разделиться пришлось. Договорились, что встретимся у одного источника, который наши проводники знали. А мы с моим язычником и двумя верблюдами двинулись старым длинным путем. И вправду, на этом пути какие-то дальновидные люди своевременно колодцы углубили.
Ехали мы, ехали, только бербер мой все помалкивает, да на небо поглядывает. Затем говорит, что надо бы в старом городе заночевать. Надо, так надо.
А город старый весь в скалах расположен, из пещер состоит. В наше время там все источники высохли, потому и не жил никто, кроме путников, вроде нас. Ютятся в своих ямах-пещерах. Может быть потому, что подземные дома – лучшая защита от летнего зноя. Длинный входной тоннель с незаметным входом снаружи приводит во внутренний дворик (называется хауш), сделанный из бывшего кратера. В стенах хауша вырыты удивительно уютные комнаты по четыре-пяти сажени в длину. Мягкий туф очень удобен для подземного строительства – всегда можно в стене вырубить лишнюю полочку или, если будет прибавление в семействе, вырыть новую комнату. А еще делали верхний этаж, на который помогают взобраться выступы в стенах и веревки с узлами.
Славно мы отдохнули от этого зноя, затем двинулись дальше. Только мой бербер опять переполошился. Рано утром показывает на тучку, кричит на меня, самум, самум, ветер, дескать. Верблюдов укладывает, морды им тряпками заматывает, меж двух верблюдов мы с ним сами улеглись, войлоками плотно накрылись, затем началось. Небо стало красноватым. Страшный вой от ветра, шум, песок горстями бросался на наши покрывала, мелкий песок, как пыль, проникал везде. Мой бербер стал дуть мне в лицо своим смрадным дыханием. Я пытался отвернутся, а он взял меня за голову, повернул к себе и продолжил свое дуновение. Сказал примерно так: "Морда целее будет".
Ну что же, у верблюда морда, у иерея морда. Вправду, спас он меня своим смердячим дыханием. Песчаной пыли у моей морды, в носу и глазах особо не было, жаром, как в печке, не ожегся. На следующий день с трудом от песка откопались. Верблюды наши исчезли, ушли куда-то воду искать. Я повалился обратно в песок, сил нет, помирать собрался. А бербер плотно закрывает меня тканью, велит лежать, и пошел куда-то уверенно.
Лежу, аки в печи огненной. Тихо стало. Небо не то, что голубое, а темно-синее какое-то. Было не страшно, а очень спокойно. Природа вообще не жестокая, она очень спокойна, равнодушна. Даже во время бури. Воды нет, помираю, лежу, читаю самому себе отходную, даж поминальную, еще что-то.
Только гляжу вдаль, вижу точку на горизонте. Затем, когда опять в себя пришел, оказалось, человек с верблюдом. Откуда силы взялись? Вскочил, запрыгал, закричал. Тот увидел, замахал рукой. Бербер мой, подошел ко мне. Верблюда привел одного, разбрелись они, второго не нашел. На нем были бурдюки с драгоценной водой, какие-то лепешки.
Поил меня, как ребенка. Много не дал, сказал, что пока нельзя, попозже подпаивал. Хлеба для начала тоже немного, части лепешек. Дождались вечера, взгромоздил меня на верблюда, поехали дальше. Он шел впереди, вел верблюда за повод. Я потихоньку в себя прихожу, опять с бербером о вере христовой говорю.
Сами подумайте, какой подвиг он совершил! Самое настоящее пожертвование собой во имя меня. Это подобно жертве Христовой, когда взошел на крест ради незнакомых людей! А этот еще язычник! Ладно, думаю, начнем, когда у колодца с моим Петром встретимся, попробуем наше дело крестильное с бербера моего начать. У Петра ведь проводником христианин, тоже поговорит своими словами.
Встретились. Там не только колодец, источник, роща пальмовая, целый оазис. Показали мне отца Петра. Весь в тряпки завернут, лежит мертвый, почернел, высох, как мумия египетская. Сказали мне, что отца Петра во время давешней бури бросил в степи проводник-крещеный, мой Петр и погиб. Там и похоронили, обряд я свершил.
С тех пор насильно никого не крестил, в веру силком не обращал.
Есть души стремящиеся, есть заблудшие, есть упорствующие. Даже с последними надо работать бережно, а не огнем и мечом, от коих толку не будет. Душа сама к вере придет. А наше дело путь показать, а не гнать, как скот.
Все за столом замолчали. Иерей, прибывший из Киева, опять промолчал, но с уважением поглядел на Иова. А Добрыня, усмехнувшись, молвил:
- Мудры вы, греки, однако. Что ты, князь, что иерей твой. Услышали мы вас и не будем больше ни спорить, ни настаивать. Надо бы ликей ваш поглядеть. А вот вам история смешная. Встречаются как-то в поле наш Илья Муромец, да Алеша Попович. Илья говорит: "Зовут меня Илья Муромец, потому что из места я из Мурома". А Алеша отвечает: "Меня зовут Алеша Попович, а из какого я места, не скажу я тебе!"
Грохнул богатырский смех. Налили, выпили.
Чарки стукнули по столу. Елена опять захлопотала за сменами блюд. Все на нее любовались. Споров не было.
У Феодора была знатная баня. Сама княгиня ее любила, распоряжалась там крепкая красивая дворовая девка Дарена, что много разбиралась в банном искусстве, ее в шутку так и прозвали "банной". В начале бани под самый жар заходили мужики, затем женщины, затем веселые дети. Но под горячий пар иногда и бабы прибегали, с мужиками усаживались, наша княгиня в том числе.
Наши гости сильны были париться, сам Феодор, не слабый мужчина, не выдерживал, шутил, что он нежный грек, уходил, не в силах состязаться с этими могучими славянами.
Всех перепаривал Илья. Силен был очень.
Никто его не мог победить, ни кабан, ни жар банный, ни Дарена.
Как-то сильно напарились, из бани все разошлись, Илья один с удовольствием возлежал на лавке.
Скрипнула дверь, вошла Елена, на которой из одежды была простыня. Сбросила эту простыню, сказала на ушко:
- Дай-ка я тебя попарю по-нашему.
Взяла два распаренных веника, вытянула руки кверху, нагревая веники сверху, показывая себя в полный рост. Начала охаживать Илью, не сильно, но и не нежно. Затем переворачивала его. Стала продолжать.
А потом, отбросив веники, взялась за него руками, в чем была мастерица. Промяла гостя сильно. Голова, виски, лицо, грудь, живот, ноги, пятки, спускаясь вниз.
В какой-то момент Илья не выдержал. Он поднялся на лавке.
Елена стояла на коленях перед ним, держа на нем руки. Он взял ее за грудь. Она ласково его остановила, прижала палец к губам, сверкнула звездами в глазах, сказала:
- Наверное, не зря меня до сих пор язычницей прозывают. Грешна. Подожди, Ильюша, гостюшка милый, будет тебе услада.
Подхватила простыню, удалилась. Послышался ее бубнящий голос в предбаннике, затем вошла Дарена. Также в простыне, кою сбросила. Сказала:
- Хорошо сегодня баня задалась. Подостыла, да жар есть. Дай, обслужу, гостюшка, боярин дорогой.
Илья остановил ее, привлек на лавку, пользовал всласть.
После Илья долго молился, ходил, потупя голову, переживал чему-то, хоть грех-то был невелик.
Переговоры закончились. Феодор подписал переданные ему грамоты, кое-что написал сам для вручения в Киев.
Но начиналась пора охоты. И послы с удовольствием загостились. Особенно задалась утиная.
Заранее опытные люди выезжали, докладывали, где утиные стаи плодятся. Собирались, брали побольше стрел, ехали еще заночь. У Феодора были ученые собаки, понимали команды. Делать стойку, да подносить добычу приучены, любили это дело.
Много набивали в тот год утиной добычи. Гости тоже отличились. Бояре Илья и Добрыня стреляли из луков, как из катапульт греческих. Далеко, быстро и метко. Иногда на скаку, оставя уздечку на нижнем пальце, мгновенно выхватывали лук и стрелу, производили выстрел, мощный и точный. В Элладе так не умели, наверное, последний умелец сам Одиссей был.
На охоту еще выезжала сама княгиня. Это поначалу вызывало удивление киевлян, поскольку так было не принято. Феодор не рассказывал про ее прошлое язычество и лесные умения. Лихо скакала на своей серой, отлично стреляла из лука, метко. Иногда задорно посматривала на Илью.
Загоняли кабана. Против него выходил на один Илья с коротким мощным копьем. Тогда было не ясно, кто сильнее и страшнее, кабан или посол Великого князя Киевского, боярин Илья Муромец. Никакой кабан в таком единоборстве победить его не мог.
Как-то Феодор, ночью высказался.
- Елена, не смотри, что я культурный эллин, нечего тебе, княгине, на знатных гостей своими глазищами заглядываться, разложу на лавке, да вожжами попотчую.
- Коли не нужна баба тебе горячая, как я, иди к своей холодной деревянной. Ты к ней на курган ездил, знаем. Почему вернулся, ведь никто не возвращался?
Феодор не знал, что ответить, обнял свою горячую, нежную, ненаглядную. И она его сильно обнимала.
С послами поладили. Когда провожали, подарили целый обоз с подарками. Великому князю особо, затем в дорогу большое количество засоленной добычи с охоты, да некоторые хмельные бочонки. Елена всплакнула. Послы со свитою, растроганные, всем кланялись.
С Феодором обнялись, трижды поцеловались (и княгиня поучаствовала). На проводы вышло множество людей, получилась целая процессия. Архиерей Иов со своей немногочисленной братией благословлял всех. Двинулись в путь, оставя ощущение довольства и счастья.
Загорянка, январь 2016