Из сборника «Страна, которую мы забыли»
Глава 1. Обрывки
1.7.Пиво и пивечко: требуйте долива…
При слове «пиво» виртуальный семейный архив, размещенный в моей голове, выдает необычную ассоциацию со словом «гинтарас». Необычную, потому что ни с «напитком красивого янтарного цвета», ни с пивом марки «Янтарное» в данном случае никакой связи нет.
«Настольный ламповый катушечный магнитофон «Гинтарас» - вот где таится разгадка. Выложив две зарплаты советского гражданина за это чудо техники, мой отец увлеченно взялся за его освоение. Задача не такая уж ординарная для человека, о котором обычно говорят: «он гвоздя не умеет забить».
Тем не менее, благодаря этому агрегату было записано интервью «деда знаменитого внука-пианиста». На вопрос, что ему больше всего понравилось в Москве, дед Федот уверенно, хотя и с некоторой долей смущения, заявлял в микрофон: «Пиво!»
Следующая история, связанная с пивом, дошла до меня только в пересказах взрослых. Старший брат отца, Павлик, после войны, с которой он вернулся в орденах, однажды проездом оказался в Москве. В программе посещения столицы у него было два пункта: Красная площадь и «Парк Горького». Последний попал в столь краткий перечень благодаря тому, что в то время это было, судя по всему, единственное место, где можно было гарантированно выпить кружку янтарного напитка. А такая гарантия была необходима, так как на всю Москву Павлику был отпущен только один день.
Естественно, начать было решено с «Парка Горького», тем более что до одноименной станции метро от площади трех вокзалов, буквально, рукой подать. Народная молва не подвела. Кружка пива стоила затраченных усилий. Теперь можно было приступать ко второму пункту программы.
Перейдя Крымский мост в обратном направлении и очутившись на знакомой станции метро, Павлик почувствовал, что выпитое пиво закономерно намекает о естественной потребности. Поскольку в огромном незнакомом городе единственный общественный туалет был гарантирован на вокзале, вполне разумным решением выглядело, не дожидаясь осложнений, вернуться по прямой на станцию «Комсомольская». Ощущение счастья после справления малой нужды было неоспоримым доказательством правильности принятого решения.
Счастливый и свободный, Павлик понял, что теперь неплохо было бы вознаградить себя за пережитые волнения кружечкой пива. Маршрут был освоен, других вариантов не предполагалось. Оставшееся до отправления поезда время прошло в челночных поездках между двумя станциями самой старой линии московского метрополитена.
История деградации ресторана «Пльзенский» в ЦПКиО им. Горького стоит перед моими глазами благодаря рассказам отца. Сначала это был почти настоящий чешский ресторан со столами, накрытыми белоснежными скатертями, услужливыми официантами, а главное – действительно настоящим чешским пивом из города Пльзень. Для менее состоятельных и более застенчивых граждан был предусмотрен ларек по-соседству, из окошечка которого выставляли кружку с таким же пивом.
И вот ресторан закрылся на ремонт. Как обнаружилось по его окончании, реконструкция заключалась в превращении ресторана в кафе-самообслугу. По стенам установили автоматы. Что-нибудь к пиву можно было купить, отстояв очередь в буфет. Столы, белые скатерти и стулья попали под сокращение вместе с официантами. Чтобы притулиться со своей кружкой, надо было выбрать более или менее чистый круглый стояк на высокой ножке. В общем, отличие от заплеванной автопоилки на улице Академика Королева некоторое время сохранялось только благодаря все еще настоящему чешскому пиву. Когда его не стало, естественным образом закончилась история знаменитого пивного ресторана.
Для следующего поколения советских граждан пивной меккой стала ВДНХ. Справа от главного входа под навесом размещалась выложенная цементной плиткой площадка, уставленная простенькими столиками и стульями. Столиков было много, и в основном они пустовали. Все посетители скапливались в длинной очереди к барной стойке, за которой скучала барменша. По понятной причине пиво в нашей стране всегда разливали женщины. Однако разливать его было не во что. Вся очередь ждала, когда очередной счастливчик допьет свою порцию и освободит кружку, которую тут же доставляли к стойке добровольцы из очереди в надежде тем самым ускорить ее продвижение.
Тот, кто собирался выпить «кружечку пивка», настоявшись в очереди, просто не мог ограничиться задуманным. По мере приближения к раздаче аппетиты возрастали, и каждый страждущий отходил от стойки уже с тремя-четырьмя кружками. Если приходила компания, ими оказывался плотно заставлен весь стол. Естественно, ожидание из-за этого становилось еще продолжительнее и еще невыносимее. Соответственно, росло необходимое количество кружек. И так по спирали. Очередь завистливо облизывалась, дорвавшиеся до цели приобретали гордый (пропорционально числу кружек) и независимый вид, жидкость в многочисленных кружках теряла последнее сходство с продекларированным напитком. И без того хлипкая пена быстро оседала, а затем исчезала бесследно, однозначно характеризуя качество пива.
Казалось бы, чего проще: допил пиво, подошел к барной стойке со своей кружкой и, если надумал, попросил наполнить ее еще раз. Однако такой алгоритм, несмотря на всю его очевидную рациональность, не прижился. У очереди своя, зачастую непостижимая, но упрямая логика.
Таким образом, поход в пивной бар даже днем в будний день не обещал исключительно приятного времяпрепровождения. Оставался другой, но не менее тернистый путь к счастью. Опять же днем и опять же в будний день можно было попытаться купить бутылочное пиво. В любом другом случае очередь в винный отдел служила для меня непреодолимым препятствием.
Благодаря студенческому, а затем преподавательскому графику рабочего дня, я имел возможность совершать вылазки в близлежащие продуктовые магазины в наиболее подходящие для этого часы, то есть днем в «рабочее время». Все винные отделы были оборудованы отдельным входом или были строго изолированы от других торговых залов. Иначе было бы невозможно соблюсти ограничения по времени торговли спиртным. А так, винные отделы открывались только в 11 часов, то есть после начала рабочего дня, а закрывались раньше остальных магазинов, чтобы советский человек успевал протрезветь к началу следующего рабочего дня.
Приглашение друзей на пиво всегда носило условный характер. Сначала обговаривался день встречи, а потом он подлежал подтверждению после того, как пиво удавалось купить. Покупать пиво заранее было еще более рискованно, чем назначать точное время встречи. Максимальный срок хранения советского пива – два-три дня с даты, выбитой на крышечке в момент схода бутылки с конвейера. Потом оно становилось мутным, в бутылке выпадал осадок. Скорее всего, в этом заключалось лучшее доказательство натуральности продукта – никаких консервантов.
Итак, я брал дежурную сумку с пустыми пивными бутылками, оставшимися от предыдущей закупки, и пускался в путь. Тема пустых бутылок сопровождала советского человека всю жизнь. Она обыгрывалась во множестве анекдотов. Подразумевалось, что сдав пустую тару из-под выпитого, каждый из нас мог бы на полученные деньги купить автомобиль. Пожалуй. Если бы так просто было сдать бутылки и если бы автомобили продавались. Очереди в «пункты приема стеклопосуды» были гораздо безнадежнее, чем очереди за водкой. Что вполне естественно. Ведь здесь деньги выдавали, а не забирали. Социологи могли бы посвятить научное исследование тому, по какой причине и кто простаивал часами в таких очередях.
Другая возможность избавиться от пустой тары – сдать ее при покупке спиртного. Но во всех магазинах бутылки принимали только в обмен, то есть одну пустую засчитывали при условии покупки одной полной. В винном отделе на улице Королева висело обнадеживающее объявление: «пустые бутылки принимаются в неограниченном количестве». В одну из моих вылазок я заприметил в магазине бывшего одноклассника Сережу Софронова. С рюкзаком и двумя сумками пустых бутылок он стоял в очереди человека на три впереди меня. Пока он выставлял свою батарею на прилавок, продавщица отпускала товар следующим покупателям. Наконец, она бегло осмотрела и посчитала ряды пустой тары и вопросительно уставилась на ее счастливого обладателя. Немого вопроса он, однако, не понял, и ей пришлось спросить, что он будет брать на эту сумму. Вопрос удивил Сережу еще больше, чем взгляд. Руководствуясь вывешенным на видном месте объявлением, он хотел получить за свои бутылки так называемую залоговую стоимость, то есть наличные. Тут-то продавщица в популярных выражениях и объяснила, что бутылки действительно принимаются в неограниченном количестве, но все равно только в зачет купленного спиртного.
Пока Сережа укладывал бутылки обратно в сумки и рюкзак, мне удалось незаметно проскочить мимо. Надеюсь, он меня действительно не увидел. От всей души я сочувствовал ему и одновременно ненавидел весь мир вокруг.
Как бы то ни было, подобное нежданное послабление со стороны советской торговли позволяло мне, в отличие от основной массы соотечественников, не накапливать горы пустых бутылок на балконе, а время от времени от них избавляться. Хотя чаще всего все-таки приходилось просто выносить стеклотару на помойку. Однажды я застал святочный рассказ одного алкаша другому: «Смотрю, а они такие стоят, в пакетике. Чистенькие!» Речь шла о бутылках, которые я выбросил накануне…
Свежее «жигулевское» считалось вполне сносным, и одновременно было самым дешевым - 37 копеек за пол-литровую бутылку. Более качественным, и одновременно существенно более дорогим было «московское» (47 копеек) и «останкинское» (цена 0,3 литровой бутылки была еще выше). Тогда я еще не знал, что чехи отзываются о нашем пиве как о напитке, который один раз кто-то уже выпил. Впрочем, если руководствоваться философией «пиво без водки – деньги на ветер», качество не имеет никакого значения. И вот уже сердобольная тетенька из уличного ларька готова плеснуть в вашу кружку кипяточка из чайника. А как иначе пить пиво на двадцатиградусном морозе!? Этот «сорт» назывался «с подогревом».
Обычно более дорогое пиво дольше задерживалось на прилавке. И, соответственно, чаще всего оказывалось просроченным. Обжегшись на собственном опыте, я тоже ставил во главу угла цену, а не «качество». Поэтому экзотические сорта вроде «рижского» или «останкинского» покупал только от полной безнадежности.
Напиток в бутылке обходился не только дороже разливного (треть цены – 12 копеек - приходилась на тару), но и гораздо больше походил на пиво. Позднее, в результате поездок в Прагу, я понял, что на самом деле настоящее пиво бывает только из бочки. Конечно, при условии, что в нее не «доливают сырой воды из ведра» и одновременно не добавляют подручных химикатов для восстановления у пива способности к пенообразованию. Умудренные опытом, мы со смесью удивления и чувства собственного превосходства наблюдали за какими-то туристами-простофилями, которые, гордо восседая в открытых кафе на Вацлавской площади, отхлебывали как бы пиво из финских алюминиевых банок.
Но это спустя пару лет, а пока я раз за разом обходил окрестные магазины в тщетных поисках. Вскоре до меня дошло, что если пива нет в одном магазине, то, скорее всего, не было «завоза» и отправляться в соседний - бессмысленно. Праздник отменялся.
Однажды мой отец сопровождал чешскую партийную делегацию в поездке по стране. Завезли их и на знаменитый пивной завод в Самаре (тогда город Куйбышев). После протокольной дружеской встречи и экскурсии по цехам, директор пригласил гостей на дегустацию своей продукции. Отец заволновался за престиж страны и напомнил директору, откуда прибыли иностранцы. «Это же чехи!», - взволнованно прошептал он. Ответ прозвучал в духе «эта нога – у кого надо нога!» Оказалось, что спеццех был прерогативой не только Микояновского мясокомбината с его колбасами по заказу Кремля.
Как бы то ни было, чешское пиво в сознании большинства советских граждан оставалось недостижимым эталоном. И, увы, я смог убедиться в справедливости этого вредного мнения на собственном опыте. Родители поехали в длительную командировку в Прагу, я несколько раз приезжал к ним на студенческие каникулы. Тогда-то и случилось непоправимое: я наконец узнал, какой напиток называют пивом.
Не случайно в Чехословакии было не принято искусственно обострять жажду. Конечно, по вашей просьбе вам всегда могли предложить к пиву соленые орешки, фисташки, хрустящие хлебные палочки и т.п. Но, как правило, это служило признаком пивной необразованности. Попытки с моей стороны угостить чехов воблой неизменно натыкались на недоуменный вопрос: «Зачем?» Даже советские женщины, относившиеся к пиву с нарочито нескрываемой брезгливостью, в Праге становились адептами второго хлеба. Как наивно удивленно воскликнула одна из них, отведав после долгих уговоров пражского пива: «Оно же совсем не горькое!»
В общей сложности мои пивные университеты продолжались в Праге всего несколько месяцев, но этого вполне хватило, чтобы я почувствовал себя специалистом высшей категории. Путь к высшему пивному образованию был недолог, но тернист. Для советского человека, воспитанного на лозунге «Требуйте долива пива после отстоя пены», чешские традиции были одновременно непривычны, рациональны и восхитительны.
Чего стоит, например, борьба с этой самой пеной. Густая и плотная, как манная каша, она вполне удерживает положенную на нее плашмя мелкую монетку. Поразительно наблюдать, как бармен, наполняя одну за другой кружки, настойчиво и с долей раздражения смахивает ножом назойливо выпирающую из них пену. С раздражением, потому что она мешает ему работать! Доливает пиво и вновь срезает пену, отправляя ее в раковину из нержавейки. И так до полного претворения в жизнь бессмертного лозунга. Правда, лозунга этого нигде в Праге вы никогда не увидите.
У нас следить за доливом наряду с любителями пива была призвана организация под аббревиатурой ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности). Учитывая унизительно зависимое положение покупателя относительно тетеньки, оседлавшей пивной кран, качать права завсегдатаи никогда не решались. А редкие смельчаки из случайных выпивох получали от нее достойный отпор. Здесь вновь сказывался тот факт, что разливали пиво исключительно женщины. А что с бабы возьмешь?!
То ли пиво, перекочевав в вашу кружку, уже не входило в понятие социалистической собственности, то ли у ОБХСС и без этого дел хватало, но борьба славной организации за долив нашла отражение только в анекдотах. Однажды ее бравым сотрудникам удалось поймать за руку одну из королев пивного крана. Она взмолилась: «Миленькие, я же старая, совсем ничего не вижу, вот и не доливаю по слепоте. Ну, очень плохо вижу…» На правомерный вопрос, почему же в таком случае она не переливает, последовал не менее резонный ответ: «Так не настолько же!»
В Праге профессия бармена и официанта – привилегия лиц мужского пола. В забитой под завязку пивной «У Флеку» официант высоко над головой несет на подносе больше десятка кружек. Без лишних слов он виртуозно заменяет пустую кружку на полную, ставит на листочке бумаги очередную черточку и проплывает дальше. Когда число черточек доходит до четырех, пятая кружка обозначается поперечной линией, которая перечеркивает четыре предыдущих. К концу вечера вы можете гордиться изображением симпатичного забора на вашем листке, выполняющем роль чека.
Разве в пивную люди приходят не для того, чтобы выпить пива?! Так к чему лишние расспросы. Вам уже достаточно? Тогда не допивайте кружку до конца и сидите хоть до закрытия заведения. Никому не придет в голову вас торопить. Правда, был случай, когда, несмотря на то, что в моей кружке еще оставалось несколько глотков, распоясавшийся официант, чтобы пристроить последнюю кружку со своего подноса, подскочил ко мне и в нарушение всех этических норм нагло поинтересовался: «Еще пива?». Перед лицом откровенного хамства мы беззащитны – пришлось ответить утвердительно.
Понятно, что первую черточку на чеке официант оставляет после того, как ставит на стол первую кружку. Однако однажды в одной из пивных мы застукали бармена, который заранее подготавливал листочки с одной черточкой. Так он старался сэкономить время и облегчить работу своим коллегам. Ведь если вам выдали чек, значит, как минимум одну кружку пива вы уже получили…
Контраст для московского любителя пива невыносимый. Считалось, что пивной бар «Жигули» находится на Калининском проспекте. Однако вход был с Арбатского переулка. Что выглядело весьма мудрой предусмотрительностью. Ведь постоянный длинный хвост у дверей заведения вряд ли мог украсить «вставную челюсть Москвы», как сразу же окрестили парадный проспект из стекла и бетона.
Отстояв очередь и устроившись за столом, нужно было по обыкновению, заведенному в советских ресторанах, дожидаться минут двадцать официанта. Когда тот, наконец, появлялся, в руках у него тщетно было бы ожидать долгожданные кружки с заветным напитком. Вместо этого он гордо нес блокнот, чтобы записать ваш немудреный заказ. Еще один неписанный, но неизменный закон тогдашнего ресторанного сервиса заключался в том, что заказ этот полагалось изложить в полном и окончательном виде. Впрочем, умирание в заранее наполненных кружках качеству того пива повредить уже не могло.
Даже расчеты с посетителем пражский и московский официант производили в обратном порядке. Отсчитывая сдачу, пражский скрупулезно выкладывал на стол даже самые мелкие монетки и только потом переходил к бумажным деньгам. Процедура подразумевала ваше суверенное право решать, оставлять мелочь на чай или нет. Московский, напротив, начинал с крупных денег, а потом недвусмысленно затягивал процесс, выжимая из посетителя благоприятное для себя решение относительно оставшейся мелочи.
Кстати, подобная тактика не была универсальной. Поскольку с детства в мои домашние обязанности входила покупка дежурного набора продуктов (молоко, сыр, масло, хлеб), я имел возможность хорошо изучить повадки кассирши в магазине на улице Королева. Она всегда мгновенно отсчитывала мелочь и затем делала паузу. Очень часто покупатель, истомившийся в очереди, хватал чек и спешил дальше, к молочному прилавку. Здесь, стоя в следующей очереди, он вдруг соображал, что забрал не все деньги и возвращался к кассе. В этом случае дородная матрона с массивными золотыми серьгами в ушах ничтоже сумняшеся объявляла: «Я же сказала, что у меня нет сдачи, вот я отложила для вас рубль». Естественно, металлический рубль всегда лежал у нее наготове на бортике кассового аппарата. Более внушительную сумму не предусматривал ни алгоритм обмана, ни уровень благосостояния покупателей.
Разница в тактике официанта и кассирши легко объяснима. Ведь они «обслуживают» разных людей. Одно дело, когда толпа страждущих терпеливо ждет у входа в ресторан, чтобы получить свою порцию культурного отдыха, а вы уже сидите за столом, получая компенсацию за недавно пережитые унижения. И совсем по-другому вы ведете себя в недрах очереди, ощущая за спиной нетерпеливое дыхание соотечественников. В сфере услуг работают тонкие психологи.
Самая настоящая катастрофа взаимного недопонимания произошла с нами в пивоваренной столице тогдашней Чехословакии городе Пльзень. Будучи твердо убеждены, что ничем другим, кроме знаменитого пльзеньского праздроя, он не примечателен, мы с отцом стойко вынесли экскурсионную программу в надежде вознаградить себя за терпение в одной из многочисленных пивных, где нас, разумеется, ждал наисвежайший продукт местного производства.
Первое же заведение, оказавшееся на пути, принесло разочарование. Здесь не оказалось «дванадцатки», а «деситку» отец не признавал. Мне, наоборот, больше по вкусу была менее крепкая «деситка». Обычно мы находили пивную, где подавали оба сорта. Кстати, распознать такую было нетрудно, даже не глядя на прейскурант. В искомом заведении более дешевую «деситку» разливали по обычным кружкам, а дорогую «дванадцатку» наливали в высокие тонкостенные бокалы. Исключительно кружки на столах означали наличие только одного сорта пива. Таковым могла быть как «деситка», так и «дванадцатка». Последняя была в два раза дороже. Поэтому пиво в тонкостенном бокале, когда вокруг сидят люди с кружками, было равнозначно штанам желтого цвета из культового советского фильма. Как бы то ни было, в данном случае солидарность с отцом была важнее вкусовых предпочтений.
Ни на мгновение не сомневаясь в успехе, мы бодро устремились к следующей пивной. Учитывая их количество в любом чешском городе, много времени на поиски тратить не пришлось. Устроившись за столиком, отец заказал «дванадцатку». Здесь ее опять не оказалось. В следующем заведении мы уже не стали проходить в зал. Чтобы не терять время даром, прямо у барной стойки поинтересовались «дванадцаткой». И с тем же результатом.
Это был жаркий летний день, и промедление становилось невыносимым. В нетерпении забежав в очередное заведение и спросив что-то у бармена, отец радостно замахал мне рукой, чтобы я присоединился к нему. В принципе, пить пиво у стойки считалось не очень хорошим тоном. Это могли позволить себе или завсегдатаи, которые хотели поболтать с барменом, если посетителей было не много и он был относительно свободен, или скряги, которые экономили на чаевых. Кружка «деситки» стоила 1,8 кроны, «дванадцатки» - 3,8. Если вы сидели за столиком, то полагающаяся от каждых двух или четырех крон сдача обычно оставлялась официанту в качестве чаевых. У барной стойки сдачу забирал посетитель.
Тем временем из подсобки вышел наш бармен с двумя бутылками пива в руках. Он вылил их содержимое в те самые тонкостенные бокалы и придвинул их к нам. В ответ на мой недоуменный взгляд, отец быстро расплатился и увлек меня за собой к столику, стоявшему в сторонке. Сделав для вида по паре глотков, мы незаметно ретировались. Только тогда он объяснил, что, с восторгом услышав о наличии вожделенной «дванадцатки», не сразу сообразил, что означал вопрос бармена: «Вам с собой?» Когда бедолага уже вынес бутылки, отцу не хватило мужества от них отказаться. Как и знания чешского языка для объяснений.
Вообще-то, на вынос берут не только бутылочное пиво. Вполне привычно выглядит пражанин, который из пивной несет домой к обеду жбан вместимостью в две-три кружки. На улице имени маршала Конева, где находился дом для сотрудников редакции журнала «Проблемы мира и социализма», было несколько общежитий. Соответственно, ближайшая к ним пивная называлась «У студенческого общежития». Находчивые молодые люди снимали со светильников большие круглые плафоны белого стекла и использовали их как весьма вместительную тару для разливного пива.
В конце концов, наши злоключения завершились вполне предсказуемым образом, но поиски пльзенского праздроя в городе, давшем ему всемирно известное название, оставили в моей памяти неизгладимый след. Так же как другой случай, уже с «зимним» пивом.
«Закуске последовал обед. Здесь добродушный хозяин сделался совершенным разбойником. Чуть замечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете». Съедал гость два – подваливал ему третий, приговаривая: «Что ж за число два? Бог любит троицу». Съедал гость три – он ему: «Где ж бывает телега о трех колесах? Кто ж строит избу о трех углах?» На четыре у него была опять поговорка, на пять – тоже. Чичиков съел чего-то чуть ли не двенадцать ломтей и думал: «Ну, теперь ничего не приберет больше хозяин». Не тут-то было: хозяин, не говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жаренного на вертеле, лучшую часть, какая ни была, с почками, да и какого теленка!
– Два года воспитывал на молоке, – сказал хозяин, – ухаживал, как за сыном!
– Не могу! – сказал Чичиков.
– Да вы попробуйте, да потом скажите: не могу!
– Не взойдет. Нет места.
– Да ведь и в церкви не было места. Взошел городничий – нашлось. А ведь была такая давка, что и яблоку негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок – тот же городничий.
Попробовал Чичиков – действительно, кусок был вроде городничего. Нашлось ему место, а казалось, ничего нельзя было поместить.»
Именно этот эпизод приходил на память, когда вы входили в пивную «У Пинкасу», в двух шагах от Вацлавской площади. По вечерам она всегда была под завязку забита завсегдатаями. Казалось, и городничий не взойдет. Но стоило вам появиться в дверях, сидящие на лавках вдоль стен сдвигались поплотнее, и вот уже можно примоститься, даже не будучи городничим. Из-за удачного местоположения и атмосфере пивного братства «У Пинкасу» стала для нас с отцом одним из излюбленных мест.
Наряду с лавками вокруг столов были расставлены стулья с круглыми фанерными сиденьями, напоминающими по форме блюдце. Конструкция стульев мне хорошо запомнилась, так как сыграла весьма неприглядную роль. В один из зимних вечеров мне достался именно стул, а для отца нашлось место на скамье у стены. Еще не успев согреться после морозной улицы, я неуклюже задел рукавом только что принесенную кружку, и она мягко ткнулась мне в живот. Однако пиво не просто вылилось на меня. Оно мгновенно заполнило то самое блюдце: неожиданно для себя я оказался сидящим в луже пива.
Мне на выручку подоспел официант с тряпкой. Сначала вылили пиво из стула, потом ликвидировали лужу на полу. Все это под добродушный смех окружающих. Дожидаясь компенсирующей порции, мы оживленно обсуждали случившийся казус. Пытаясь понять, как такое могло случиться, я раз за разом демонстрировал движение руки, из-за которого все и произошло. В итоге, не успел официант поставить передо мной вторую кружку, как заученным движением я отправил ее точнехонько по маршруту первой.
Тут мне уже стало не до смеха. Выпив ради приличия третью по счету, но не по вкусу, кружку, я поспешил покинуть поле боя. Дорога домой на трамвае занимала не более получаса, и пражская зима - не чета нашей. Однако этого времени вполне хватило, чтобы к концу пути пропитанные пивом брюки начали позвякивать в такт с перестуком колес.
Как вы помните, в час небывало жаркого заката на Патриарших прудах писатели не смогли выпить пива. Ситуация вполне стандартная, удивить могло разве что обещание привезти пиво к вечеру. Криво начертанное от руки «пива нет» в окошке пивного ларька воспринималось со смиренным пониманием. Представить подобное в Чехословакии – не меньшая чушь, чем вторая свежесть.
Поэтому поистине удивительное происшествие случилось с нами недалеко от Праги в знаменитом Карлштейне. После утомительной экскурсии по средневековому замку естественным желанием было вознаградить себя за труды. В первом попавшемся по пути заведении пива почему-то не оказалось, в следующем сказали что-то невразумительное (на моем уровне знания чешского языка), в третьем нас встретило до боли знакомое, но только на чешском языке, объявление!
В полной растерянности мы отправились по направлению к железнодорожной станции, как вдруг наткнулись на очередь. Явление даже для социалистической Чехословакии довольно редкое. А это была весьма внушительная по размерам очередь, но самое поразительное - она вела к весьма убогому на вид пивному ларьку! В таких пиво обычно разливают даже не в кружки, а в бумажные стаканы. Генетический опыт подсказывал, что раз есть очередь, значит должно быть и пиво. Мы пристроились в хвост. Однако очередь не двигалась. Постепенно из разговоров до нас дошел смысл происходящего. Из-за короткого замыкания где-то на линии, повсюду не работали насосы, подающие пиво из подвалов. То есть пиво-то везде было, но его невозможно было разлить по кружкам.
Не успели мы облегченно вздохнуть, приняв к сведению эту информацию, как очередь зашевелилась – включили электричество. Продолжая оживленно обсуждать столь невероятное событие, мы с привычным нетерпением ждали, когда подойдет наш черед. Вот я уже почти у прилавка, как вдруг чех передо мной круто разворачивается и жестким, как реплика в политическом споре, движением вручает мне пол-литровый бумажный стакан с пивом. Шел 1971 год, память о 1968 была еще болезненно свежа и для чехов, и для нас. Был ли это жест сарказма или примирения, трудно судить. В любом случае, угощение следовало с благодарностью принять.
Прага оказалась единственным местом в мире, где я имею возможность с ностальгией вспоминать о реалиях социалистического прошлого. За прошедшие годы воспетые пивные традиции заметно потускнели. Толпы туристов в Старом месте, на Малой стране, в Градчанах и на Вацлавке утопили шарм чешских пивных в невежестве дилетантов. Конечно, где-нибудь на окраине Праги вас по-прежнему утвердительно спросят: «Как обычно?» Или молча поменяют пустую кружку на полную. Но никому не придет в голову назначать встречу «в шесть часов вечера после войны» ни в полупустом «У Пинкасу», ни в когда-то по-домашнему уютном «У воеводы», который после долголетнего ремонта напоминает двухэтажный железнодорожный вокзал. Знаменитая, благодаря Швейку, «У калиха» из народной пивной с деревянными дощатыми столами, превратилась в образцово-показательный туристический аттракцион со столами, накрытыми чопорными зелеными скатертями. Из центральных пивных, пожалуй, только «У Флеку» еще хранит исконно пивные традиции.
Бывало, каждая уважающая себя пивная заказывала собственные именные подставки. На эти круглые или квадратные картонки принято ставить пивные кружки. Заведения попроще использовали стандартные подставки с рекламой какого-либо сорта пива. Уважающий себя любитель пива мог собрать солидную коллекцию подобных сувениров: «У златего тигра», «У раднице», «У двоу кочек», «У супа». Вот они, свидетели моего былого пивного величия…
Давняя пльзеньская история в искаженном, осовремененном виде повторилась в Праге, когда двадцать с лишним лет спустя наша большая компания завалилась в пивную «У святого Томаша» в подвале под монастырской стеной. Спустившись на один пролет по лестнице, мы обнаружили прелестный садик с одним столом как раз на восемь мест. Еще не рассевшись, заказали «восемь пив». Когда официант принес на подносе восемь бутылок, мы были, мягко говоря, обескуражены. Однако он объяснил, что разливное пиво подают только в самом низу, а на промежуточный этаж кружки не поднимают.
Пить это пиво, как и выяснять отношения, мы не стали, расплатились и спустились вниз в подвал. Уже прихлебывая фирменное монастырское из кружек и живо обсуждая случившийся казус, кто-то из нас сообразил, что бутылки, когда их принес официант, были уже открыты. Что противоречит общепринятой процедуре: любую бутылку следует открывать только на глазах у посетителя. Скорее всего, это были дежурные бутылки, а мы попались на уловку жуликоватого халдея.
Осенью 1995 года я возвращался домой в Москву из астраханской командировки. Кульминация пивной саги, как гром среди ясного неба, случилась по дороге в местный аэропорт. Во всю стену трехэтажного дома, хорошо видный чуть ли не за километр, красовался намалеванный от руки рекламный призыв: «Пиво есть!»
На фото пол-литровый сувенирный бокал под "дванадцатку" из далеких 70-х.
Москва, 2015