«Фух, какая чертова жара», говорит Билло- Варен и открывает окно нараспашку. «Только погляди, ни ветерка, ни прохлады, даже листья стали желтеть, а ведь лишь начало термидора».
Закатное солнце сползает вниз и из сада Тюильри, что напротив кабинета, слышен неясный шум. «Смотри-ка, – обращается Билло к сидящему в комнате Бареру, – они так и не расходятся со вчерашнего утра, эти никчемные зеваки. Пошли вон отсюда, стервятники!», кричит он, свешиваясь из окна.
«Да успокойся ты – досадливо морщится Барер. Какая муха тебя укусила? Парижанам всегда не хватало зрелищ, тебе ли этого не знать?»
«Ненавижу – сквозь зубы рычит Билло. Ненавижу этот город, эту жару, все опротивело» .
Исподлобья он смотрит на большой стол и скинутую на пол скатерть, всю заляпанную бурыми пятнами. Смотреть в ту сторону отчего-то неприятно. Комнату уже успели убрать, сложить разлетевшиеся бумаги, поставить на место подсвечники и стулья. Будто и не было той ночи, не было жадной толпы, заполонившей залу, всполохов огней, обреченности побежденных. Вот только эта испачканная скатерть и стол, на котором лежал истекающий кровью Робеспьер, продолжают навязчиво мозолить глаза. «Слушай – говорит Барер - что не так? Мы же свалили тирана, ты первый требовал его смерти, мы все знали, что выбор один – или он, или мы». «Все так – медленно отвечает Билло. Только знаешь что странно? Вдруг вспомнил слова Эро, ну когда он говорил о сцене, с которой ушли все главные герои пьесы. Что наступает тогда, скажи?»
Барер молчит. Перебирает бумаги на столе, начинает вчитываться внимательнее. Часть листов исписана мелким убористым почерком Робеспьера, Барер с раздражением швыряет их в сторону. «Знаешь, говорит он, иногда я слышу словно наяву набат 10 августа и грохот пушек, и рев Дантона с трибуны, шум толпы, несущей на руках Марата, смех Демулена. Смотрю в сторону, где сидели Верньо и Бюзо, и вижу пустые скамейки. Конвент обезлюдел, Кордельеры замолчали, огонь почти потух».
Билло резко оборачивается. « Постой, разве ты не был таким же врагом Робеспьеру, как все мы? Ты сожалеешь, что ли?». «А ты называл его другом не далее, чем шесть дней тому, Билло», устало отвечает Барер, продолжая перебирать бумаги. В его руках записная книжка Сен-Жюста, он листает ее и качает головой. «А кто остался? - спрашивает он. - Посредственность, бездарность, продажные проконсулы что хуже размалеванных девок на мостовых? Толпа, вчера обещавшая умереть за своего тирана, а сегодня плюющая ему в лицо? Не знаю, что губительнее – быть победителем или побежденным в этой войне» . «Не важно, кто победит, глухо говорит Билло, главное чтобы Республика жила». «Да. Республика. Они думали также, даже на гильотине», кивает Барер, собирая со стола исписанные листы и готовясь уйти.
Билло остается. Он долго стоит у окна и смотрит в ночную мглу, спускающуюся на город. Темнеет Сена, погасли огни на набережной, не слышно шума большого города, и в залах Комитета к его изумлению он оказался совсем один. По потолку движутся тени, и внезапно он слышит тихий, скрипучий смех. Этот смех преследует и пугает его. Он резко оборачивается и хриплым голосом почти кричит «Кто здесь? Кто?»
Тишина. Никого нет, все ушли.