"P.S.их!.." - цитата из м\ф-ма "Ёжик в тумане". Подходит, беру.
"бЗЫк" - 1.слепень, овод, насекомое короче. 2. странный, чудаковатый чел. Вот это нам ближе.
ДПС - водители, расслабтесь. Если есть P.S. (после. Как закусь вдогон водке), логично быть чему-то ДО. В нашем случае - Д.З.Ы. Без приставки Л.А.О.
Д И Х Л О Р Д И Э Т И Л С У Л Ь Ф И Д
Д.З.Ы.
- Берримор, а Темза пахнет так же как Волга?
- Сэр, в Темзе меня ещё не пробовали топить
Люся - девка хорошая. На себе испытал, и испытания длятся уже не первый десяток лет. Когда она молчит - это вакуум, и, сами понимаете, дышать нечем. Из этой немоты вселенской выныриваешь, как после попытки неудачников меня утопить. Жадно хватаешь ртом воздух, а в уши льются такие сладостные Люськины вопли о новом лифчике и прочих достоинствах нашей общей жизни. В этот раз она поменяла мой японский планшет на новый чехол для своих сисек. Они, эти вторичные придатки, вроде бы номинально есть и пытаются создавать тень на кофточках. А ведь мне повезло – будь у неё на три размера больше, чёрт знает что мог бы я утерять при подобном обмене. Вот и радуюсь тому, что есть.
Чтобы вам легче было представить портрет моего счастья, кратко опишу этот подарок судьбы. Нет, если бы она была уродиной, стал бы я когда-то искать по всему её телу, что можно пощупать. Если представить дедушкины старые и поломанные грабли после ремонта – ну, чистка, реставрация и покраска под модерновый дизайн мобильника, это и есть Люся. Главное достоинство этого новодела под мобильник - звуковая плата в четыре октавы. Уверен, что есть ещё две октавы, которые нормальным мужьям неслышны. Они, эти октавы, в каких-то ультрокоротких или супердлинных диапазонах и способны наповал отбить любое желание со стороны помешать желаниям Люси.
Прошлой зимой, когда она возвращалась поздно к своему счастью (ко мне, чёрт подери), у пары забулдыг был неблагородный порыв взять на время её сумочку. Желание Люси было диаметрально другим. Нет, ей нафиг были бы нужны их пустые карманы. В таких ситуациях Бресткая крепость сильно бледнеет перед форштевнем Люси. Врубив все шесть данов своего голоса, Люся не только погнула скрипучие фонари в квартале, но и вернулась домой хоть и с потёртым, но добротным мужским полушубком. Мой как раз был на лечении в химчистке. То ли я его в дымящийся асфальт уронил, то ли он сам туда прыгнул, уже не помню. Неважно. Зато вы уже представили портрет моей Люси. К портрету есть бонус – Люся давно поняла, что деепричастие и дееспособность - это разные слова. Уже могу этим гордиться.
А вот с талией у неё парадокс. Талия ведь всегда в одном состоянии – она всегда есть. Есть, когда уже плеч и бёдер; есть, когда шире обоих вместе взятых. Но ведь есть! А у Люси её нет вообще. Глазами хлопает – то есть, они есть и смотрят сквозь тебя. Ниже ресниц пытаются шевелиться в унисон две не мужские части одной человеческой груди. Но это можно запечaтлеть лишь методом ускоренной киносьёмки. А вот ниже сьёмки и между детовозникающим пространством ничего нет! Как если проводишь рукой под гайкой на 20 и молчащим под ней магнитным полем. Гайка кувыркается, как Люся в джакузи, а миновать вихревые эллипсы магнита и воссоединиться с бёдрами, то есть с телом магнита, не может. Гладя одно Люсино бедро, сам не замечаю, как, не отрывая ладони, оказываюсь уже на другом изгибе другого бедра. Могу это объяснить лишь прочной генетикой садово-огородного инвентаря с чердака её дедушки. Никак иначе..
А ведь не о Люсе собирался писать в это прекрасное утро. Зачем же его омрачать вышенаписанным? Этого и так хватает в жизни мужчины, давно забывшего свободу. Зачем Люсе посвящать роман или что-то оставшееся ещё от моей дальнейшей жизни?.. Когда утренний ноябрь умело притворяется простуженным августом, ему хочется верить. Из моего подчердачного окна хорошо виден постылый стылый городок дачников, неудачников и редких счастливцев вроде меня. Корявые ветки в гроздьях скорого бесстыжья что-то рисуют в небе. Наверное прощальные письма... Музыка разжиревших голубей на карнизе навевает, точнее – навевала что-то приятное из эпохи молодости. А тут Люся влезла в строки, как соседская мышь в мой личный сыр. Теперь попробуй тут вернуться на ту же утреннюю волну лёгкой вибрации проснувшегося самородка! Сразу вспомнилась огромноглазая Лена с нашего курса. Дело не в любовном ворчании голубей, а в попытке снова настроиться на тональность первых звуков этого жирного голубца на карнизе. Просто мне стеснительно нравилась Лена. Невероятно стеснительно, а то бы уже тогда и она забыла про стыд и девичью гордыню. Не повезло ей тогда.
В тот год, а точнее - в тот день, решил я себя не мучать и порвать со своей девственностью, перечитавшей всего Лермонтова. То есть решил признаться в чувствах Леночке. Даже купил букет похотливых роз, и, пряча этот веник любви за спиной, приблизился к заветной двери в общаге. В голове навёл железный порядок. Смелые мысли выстроил свиньёй, по флангам расставил фразы из прочитанного у Пушкина. Оправдания, сопли всякие отодвинул в тыл и... вошёл. Знаете, слово "дихлордиэтилсульфид" так бы и осталось непознанным мной, как и ощущения французов при атаке фрицев на г. Ипр, но всё это сразу и ощутимо хлынуло на меня. На меня - невинного, пришедшего со словами любви в чистой, ничем кроме любви не омрачённой голове. У Лены были гости - близнецы Веня и Сеня Пимовы, а также старшекурсник Гоша Вараксин. Вообще-то сам Гоша этим близнецам был нафиг не нужен. Он был лишь очкастым придатком к посылке с продуктами от деревенской родни. Этот весомый «сухой паёк» оголодавшие студенты совсем не интеллигентно, а как-то свирепо, по гусарски, уже уничтожили... Моим несчастьем влюблённого было то, что эта тройня дружно набздела за минуту перед моим появлением. Я же не был к этому готов, как впрочем и французы к атаке хлором. Я напрочь забыл такие французские слова как "ля мур", "бонжур" и прочие "журы-муры". Из русских слов, поверх ядовитого тумана студенческого выхлопа, были одни междометия. Даже Саша Пушкин не обошёлся бы детским «ай да сукин сын!».
На спасительный мат рот не открывался из-за вечной длины этой жемчужной части русского языка, к тому же будучи зажатым рукавом правой руки. Левый рукав ещё хранил букет роз за спиной. Наверное, розы сдохли сразу, но в тот момент я не мог этого видеть... Я тщетно пытался найти брод в этом дихлордиэтилсульфиде и пытался идти на аромат девичьих волос. Наверное, как многие влюблённые под апрельской луной 1961-го года шли на гагаринский клич «Поехали!». Тщетно. Во-первых, сознание, быстро угасающее от ядовитого облака, вело себя, как Иван Сусанин, и, опять-же, блин, с несчастными французами! А во-вторых, Лены не было, так как за полчаса до исторической газовой атаки она ушла на минутку за знаниями ко всезнайке Диме. Третья дверь по коридору налево... Розы сдохли, слова любви мутировали в чистейший, с вывертами, русский мат в адрес уже не голодных мерзавцев. Им было комфортно. У них уже был иммунитет, идущий из желудка, на наружную атмосферу. Гадость внутренняя не конфликтует с наружней. А Лена влюбилась в того, кто не был отравлен в её комнате, и перед дипломом вышла замуж. К чему я всё это? Ах, да - как трудно вернуться на волну, где воркуют голуби под карнизом писателя...
З.Ы. В первые секунды обоняния того «дихлордиэтилсульфида» мелькнула довольная и зловещая рожа моего старшины Лёни на выходе из палатки обкуривания. Служил я тогда в химвойсках... О! И аромат, и рожа достойны отдельных рассказов, но о них потом.