Посвящается Лене
Ранней весной 1945 года, в отличие от лета и осени 1941, пассажирские поезда, один за другим, катили в противоположную сторону, с Востока на Запад. Сотни тысяч семей после нескольких лет вынужденной эвакуации, полной лишений, страданий и невзгод, возвращались в, освобожденные Красной Армией, родные места
Мерно стучали колеса, повидавшего виды, старого жёсткого плацкартного вагона.
В одном из его купейных отсеков, на узких боковых полках, приютилась семья, которая из далекой уральской глухомани, в сотнях километров от Оренбурга, возвращалась в Крым
За откидным столиком, у окна, напротив друга, сидели две женщины: свекровь и невестка. Свекровь – средних лет, с приятными чертами лица, выразительными карими глазами и, серебрящейся в темных волосах, сединой. Невестка - совсем ещё молодая, с, присущим её возрасту шармом женского обаяния и удивительной голубизны глазами. К своим 22 годам она уже три года была вдовой. Её муж, единственный сын свекрови, в 19 лет погиб под Сталинградом. А его отец и муж свекрови ещё продолжал воевать.
Свекровь, сидевшая лицом по направлению движения поезда, держала на руках трёхлетнею внучку, которая, не моргая, смотрела в окно и слушала бабушкины рассказы обо всем , что ей удавалось увидеть из, мелькавших за окном: столбов, проводов, рек, ,озер, мостов, лесных рощ, пасущихся на придорожных лугах животных: коров, овец и лошадей. Но, когда мимо окна, совсем близко, проносились со свистом и грохотом встречные поезда, приветствуя друг друга паровозными гудками, она, пугаясь, закрывала глазки и прижималась лицом к бабушкиной груди...
На одной из остановок открылась дверь, отделяющая тамбур от вагона, и неожиданно послышались звуки гармони. В проходе показался, судя по осанке, ещё молодой, высокий мужчина в, выгоревшей с годами армейской форме, в стоптанных ботинках и обмотках почти до самых колен. На левой стороне гимнастерки из-под гармони выглядывали колодки медалей. Его лицо было усыпано синими точками от множества мелких осколочных ранений, а вместо глаз зияли пустые глазницы. Поддерживая его под локоть, рядом с ним шел мальчишка-поводырь. Привычным пронзительным дискантом он обратился к пассажирам вагона:
- Чем сможем, поможем, граждане, инвалиду, герою войны!
Растягивая меха гармони, инвалид запел, хотя и хрипловатым, но приятным высоким голосом:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
В то время подобные сцены в поездах, особенно дальнего следования, были обычными явлениями и, несмотря на это люди редко оставались безучастными. Еще продолжалась война и в каждой семье жили с постоянной тревогой за судьбу своих близких, воевавших на фронте.
Продвигаясь по вагону, гармонист продолжал петь:
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега…
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага.
Слушая песню и щемящие вздохи гармони, пассажиры вагона, особенно женщины, не скрывая слез, делились, чем могли, из своих скудных запасов.
И тут произошло непредвиденное. Услышав звуки гармони, внучка встрепенувшись, соскользнула с бабушкиных рук на пол, пристроилась впереди инвалида-гармониста, двумя ручками приподняла подол платьица и, раскачиваясь из стороны в сторону, точно в такт музыки, прошлась вместе с ним по нескольким вагонам. Изумленные и растроганные пассажиры бросали ей в подол конфеты, пряники и монетки. Глядя на неё, мама и бабушка не могли сдержать слез…
Родившись в разгар войны, в 1942 году, в далекой и глухой, холодной и голодной уральской деревушке, девочка, как и тысячи сверстников её поколения, была обречена, но вопреки этому осталась жить.
В шесть месяцев от роду она заболевает двухсторонним крупозным воспалением легких. Температура зашкаливает, её душит кашель, губки обрамляют синюшные круги. Сельский фельдшер безнадежно разводит руками - нет никаких лекарств. Ребенок обречен. Молодая мама в отчаянье. А бабушка натирает спинку и грудку внучке смесью скипидара с козьим жиром, заворачивает её в шерстяной платок и, прижав к своей груди, сутки не выпускает с рук. Деревенские женщины, крестясь, говорили ей:
- Не мучай,Поля, понапрасну дитя, дай ему спокойно помереть…
Бабушка еще сильнее прижимает внучку к своей груди и мысленно вспоминает все молитвы. Прошли сутки. Для бабушки и мамы они показались вечностью. Внучка пере потела и болезнь отступила...
Но у мамы от волнения пропало молоко. Чем кормить, едва оправившегося от болезни, ребенка. На мясо молочной ферме совхоза, на которой мама работает дояркой - десятки дойных коров, но невозможно выписать, даже пол литра молока в неделю. В конторе совхоза и на стенах фермы крупными буквами, на кумачах – лозунги: «Всё для фронта!»
Доярки работают под неусыпным контролем. За вынесенный с фермы стакан молока, можно получить 8 лет тюрьмы. На этой же ферме бабушка, работая посменно ночным сторожем, каждую смену, рискуя собственной судьбой, тайно надаивает маленький, как мензурка, пузырёк молока и выносит его за пазухой…
Тяжёлая болезнь, постоянное недоедание и отсутствие витаминов не прошли бесследно. В Крыму у девочки обнаружили затемнение одного легкого и сопутствующий разным заболеваниям детский туберкулёз. Больше всего пострадали глаза. Веки и глазные яблоки покрылись язвочками и нарывами. Она не переносит дневного света, от которого испытывает нестерпимую резь в глазах. Врачи-офтальмологи бессильны, ни какие медикаментозные средства не помогают. Девочке грозит слепота, но помог случай.
Бабушке посоветовали показать ребенка старому сельскому земскому врачу, который порекомендовал делать ежедневно примочки настоем травы череды, ежедневно купать в этом настое и пить рыбий жир.
Произошло чудо - болезнь отступила, глаза и веки очистились от гнойных образований, но зрение восстанавливалось медленно Ещё долгое время она почти не видит: перед глазами серая пелена,в которой лица людей и контуры предметов растворяются, как в тумане.
У неё осталось в памяти, как однажды, когда мама была на работе, а бабушка готовила обед, она вышла на веранду, постоять на свежем воздухе. Яркое солнце слепило глаза. Зажмурившись, она прислушивалась к доносившимся шорохам и звукам. Рядом со ступеньками, ведущими на веранду, рос большой куст махровой сирени. Вдыхая её пряный аромат, ей захотелось дотянуться руками до цветущих бутонов. Держась за поручни, она осторожно, на ощупь, спустилась по ступенькам вниз, спугнув, сидящих на ветках сирени, стайку воробьёв, с шумом перепорхнувших на, растущий напротив, тополь.
Повернувшись к нему лицом и, потеряв из вида ступеньки, она не знала, как вернуться на веранду. Тщетно пытаясь их найти, она вначале оказалась в проеме подъезда двора, затем на улице и, наконец, в переулке, обрамляющем, тыльную сторону дома. Здесь её увидела какая-то женщина:
- Девочка, как тебя зовут?
- Леночка
- А куда ты идешь?
- Домой.
- А где твой дом?
- Там.
- А сколько тебе годиков? -Девочка показала три пальчика.
- Ну, пойдем со мной. Я тебя отведу.
Она привела её в ближайшее отделение милиции, назвав переулок и дом, рядом с которым, она её встретила. Спустя час прибежала встревоженная бабушка.
Прошло немногим более полугода. Леночка подросла и окрепла. Сказался благодатный крымский климат, в избытке фрукты, виноград, рыбий жир и хороший аппетит.
Зрение восстановилось, но с большой близорукостью.
Леночка стала славной девочкой: розовощекой с полными губками и ровным носиком, с большими, несколько навыкате, живыми глазами и темноволосыми кудряшками.
Накануне зимы бабушка распорола своё старое пальто, перелицевала материал и пошила из него Лене пальтишко, капорочек на голову и муфточку для рук. Особенно по душе ей пришлись капорочек и муфточка. Но радовали они её недолго, а, напротив, сыграли злую шутку. В один из заснеженных январских дней, когда метель улеглась, накрыв всё вокруг ослепительно белым покровом, Леночку выпустили во двор полюбоваться снегом. День был ясный, безветренный с лёгким морозом, достаточным, чтобы не таял снег.
В новых обновках Леночке было тепло и уютно. Ноги согревали гамаши, шерстяные носочки, связанные бабушкой, и ботики с застежками. Подошвы резиновых ботиков оставляли на снегу следы с причудливыми узорами. Рассматривая их, она не заметила, как вышла со двора и дошла до перекрестка, где она остановилась, раздумывая, идти дальше или вернуться домой.
В это время к ней подошла незнакомая женщина - на вид старше мамы, но моложе бабушки, в потертом широкополом пальто, в серую клеточку. На голове у неё был пуховый платок, из–под которого выглядывал локон светлых волос, глаза добрые, улыбчивые. Женщина курила папиросы, и это ничуть не удивило Леночку, потому, что её мама и бабушка тоже курили. Вынув со рта папиросу, женщина спросила её тихим вкрадчивым голосом:
- Как зовут такую красивую девочку?
- Леночка.
- Скажи, Леночка, а ты любишь конфеты и орешки?
- Люблю.
- Хочешь я тебе дам много конфет, орешек и подарю большую куклу?
- Да! Хочу.
- Ну, тогда пошли со мной. Дай мне ручку.
Взяв Лену за ручку, женщина, озираясь, повела её вниз по улице Октябрьской мимо заброшенного Петропавловского собора и пожарного депо к площади Советской. Затем от городской бани они проследовали по пешеходному мосту через реку Салгир, и сразу за ним, спустились в подвал полуразрушенного дома. В полумраке подвала женщина, стараясь быть спокойной, с каким-то нетерпением, сказала Лене:
- Дай мне, Леночка, муфточку, я наполню её орешками, А теперь сними капорочек, я положу в него много конфет. Пальтишко тоже сними, я надену его на куклу, чтобы она не замерзла. Жди меня здесь и не бойся. Я очень скоро вернусь. Она вышла, прикрыв, железные двери подвала…
Я написал эти строки и меня сковал страх, и закололо под ложечкой. Неужели у женщины-незнакомки с «добрыми» глазами», возможно тоже чьей-то мамы или бабушки, не было сердца, если она, ограбив ребенка, могла оставить его полураздетого замерзать в тёмном подвале. Эта преднамеренная жестокость человека, несвойственная ни одному дикому зверю – одно из порождений военного лихолетья…
Лена присела на какой-то камень и приготовилась ждать тетю с подарками. Сколько прошло времени – она ещё не понимала, но ей показалось, что очень долго.. В темноте было одновременно холодно и страшно, она горько расплакалась. В потёмках она не могла найти двери и, вдруг, в стороне, увидела, что через небольшой проем полуподвального окна пробивается дневной свет. Перед ним лежала большая груда кирпичей. По ним она, карабкаясь, добралась до окна и, буквально, вылезла наружу.
После подвального сумрака её ослепил яркий дневной свет, усиленный отблеском белого-белого снега. Она на мгновенье зажмурилась, а когда, всхлипывая, открыла глаза , то увидела на снегу следы с причудливыми узорами от своих ботиков. Она их узнала . Рядом с ними шли более большие следы. Они привели Лену к мосту, по которому её вела незнакомая тетя. Пройдя мост, она узнала здание городской бани, мимо которой они шли. Здесь на неё обратили внимание старушки, продающие у входа во двор бани, семечки:
- Деточка. ты куда идешь одна и совсем раздетая?
- Домой.
- А где твой дом?
- Там, - и ручкой показала направление в сторону руин дома, за которым начинается улица Октябрьская. Спрятав, от холода ручки на животе в гамашах, под кофточкой, она запомнившейся дорогой, вернулась домой.
Мама была на работе, а бабушка, искупавшись, сидела на табуретке возле теплой грубы и вытирала волосы. Увидев Лену без пальто и головного убора, она, всплеснула руками:
- Леночка, а где твои вещи? Ты оставила их у подружки?
- Нет! Их забрала тётя. Она обещала принести конфеты, орешки и большую куклу.
- Какая тетя? Ты её знаешь?
- Нет. Она подошла ко мне на улице.
- Как на улице? Ты что выходила со двора? Я же тебя просила играться только во дворе. А ты помнишь место, где тётя тебя раздела - Лена утвердительно кивнула головой.
- Сможешь показать?
- Да.
Бабушка быстро оделась, завернула Лену в одеяло и, подняв на руки, вышла на улицу. Лена пальчиком показывала направление. Когда они уже спускались по улице Октябрьской, встретили на ней маму, которая возвращалась с работы.
- Куда вы идете? И почему она завернута в одеяло? - спросила мама.
- Похоже, что её ограбила какая-то женщина, - ответила бабушка.
- Вы что надеетесь ее найти?
- Она покажет место, где с нее сняли вещи.
- Она же еще совсем маленькая. Неужели четырехлетний ребенок может запомнить дорогу.
- Но она, же сама нашла дорогу домой, значит помнит.
Они продолжили идти туда, куда показывала Лена. Когда они спустились с моста, то увидели на нетронутом снегу следы от детской и взрослой обуви, ведущие к разрушенному дому, а обратно только детские, а от входа в подвал, в другом направлении - только взрослые, Сомнений не было, Лену ограбили именно здесь. Когда они вошли в подвал, и Лена показала им место, где она в ожидании тети сидела одна в темноте; и показала окно, через которое ей удалось выбраться из подвала, бабушка и мама, к изумлению Лены, горько разрыдались…
* * *
Прошло много-много лет. В мир иной ушли бабушка и мама. Лена сама уже давно бабушка. Многое стало забываться. Но горечь детского лихолетья, как горький вкус полыни, навсегда остался в её памяти.