Битва на Золотой Горе. Главы 1-8

Елистратов Владимир
Глава 1
О Стёпке и заодно – обо всех остальных

Так уж получилось, что его зовут Стёпкой, этого девятилетнего мальчишку с серыми глазами, носом, похожим на кнопку "стоп" в лифте, и очень-очень симпатичными ушами цвета пиона. Это такой цветок, очень красивый.
Вы видели когда-нибудь пионы? Я вам покажу, когда вы приедете ко мне в гости. Я выращиваю пионы в саду. Впрочем, если Вы, в смысле – ты, не девчонка, а мальчишка, то лучше я тебе покажу не пион, а чучело хорька, или скелет маленькой акулы, или - лучше всего - настоящего живого ёжика Васю, который очень уважает морковку. И хрумает ей так громко, что слышно даже у соседей. Вася – волшебный ёжик.
Но возвращаюсь к Стёпкиным ушам. Это – замечательные уши, не то чтобы очень большие, как у слона или у Чебурашки, но и не слишком маленькие, как у какого-нибудь несчастного суслика. В самый раз уши. Не всегда, конечно, чистые, но слышат отлично, особенно если вокруг говорят что-нибудь интересненькое про чипсы или там про то, что в школе отменяют занятия. Про «пора делать уроки» и «почему двойка в дневнике?» они слышат чуть-чуть хуже. Совсем чуть-чуть.
И так уж вышло, что каждое лето Стёпка, вместе со своими ушами, отдыхает в деревне Степаново, у бабушки с дедушкой.
Не беспокойтесь, я не буду вам пока рассказывать о деревне Степаново, в смысле о всяких там пейзажах, шелковистой траве, щебечущих птичках, журчащей речке и зевающих от безделья собачках. Я знаю, что вы не любите читать про «труженицу-пчёлку, перелетающую с цветка на цветок», про солнечные полянки и всё такое прочее. Поэтому я не буду душить вас пчёлками, коровками, барашками и индюшками.
Скажу пока просто: деревня Степаново -  очень хорошая деревня. И хватит с вас. Коротко и со вкусом.
И так уж – хотите верьте, хотите нет – сложилось, что дедушку Стёпки зовут Степаном. Сокращенно – дедой Стёпой.
Бабушку Стёпки, правда, Степаном не зовут. Это был бы перебор. Согласитесь: «баба Степан» звучит как-то странно. Примерно как «дядя Маша» или «тётя Вова». Можно, конечно, и крокодила назвать, скажем,  Жанной Борисовной, можно и суп есть ножницами, и в туалете устраивать праздничный фейерверк. Но это всё было бы не от очень большого ума. Скорее, от полного отсутствия мозгов.
Нет, бабушку Стёпки зовут бабой Соней. Баба Соня очень хорошая и добрая, хотя всё время напускает на себя строгость. Не очень, должен вам сказать, это у неё получается. Она вкусно-превкусно готовит, любит подремать под яблоней или, надев очки, так что её глаза становятся похожими на две голубые рыбины в аквариуме, почитать газету, в которой говорится об инопланетянах, каких-то «ан-ма-но… ама-но-ла… а-но-мальных явлениях», летающих тарелках и всём таком прочем, про что деда Стёпа  говорит всегда одно и то же: «Это всё американцы придумали». Или: «Дурь зелёная». Или совсем просто: «Тьфу!» И идёт копать грядки.
Есть у Стёпки и другая бабушка – баба Тамара. Но баба Тамара живёт все время в Москве и в деревню не ездит. От деревни она «в шоке». Второго дедушки у Стёпки нет. Так что Стёпка – немного в чем-то даже сирота. А баба Тамара тоже хорошая, всё время волнуется и переживает. Женщины, что с них взять…
Ещё в деревне Степаново живёт много собак. Есть собака Бимка, есть собака Белка, есть собака Мишка. Но такое уж странное стечение обстоятельств, что самого лучшего пса зовут опять же Стёпой. И все говорят почему-то не «Стёпа», а «Тёпа». Для краткости, наверное.
- Тёпа, иди сюда кости лопать. Иди, иди, Тёпа, иди жрать, балбесина безмозглая!
Это так, от нежности его так называют. Ласково.
И Тёпа, конечно, бежит. И лопает. И жрёт. И костями хрустит так громко, ещё громче ежика Васи. Так что один раз баба Соня даже решила, что где-то гремит гром и вот-вот начнется дождь, и пошла снимать белье с веревки. Вот с каким аппетитом нужно кушать, детки! А не плеваться на слюнявчик картофельным пюре или овсянкой, как будто это не овсянка с пюре, а нафталин с ядом гадюки.
Но это так, к слову.
И козлёнка, которого держит соседка баба Стеша, зовут Степашкой.
И речка в соседнем лесу называется Степановкой. Она, кстати, на самом деле «серебристо журчит», прошу прощения.
И половина деревенских носит фамилию Степановых. Есть Иван Степанов. Есть Валя Степанова. Есть Степанова Варя. Есть даже Самсон Самсоныч Степанов, очень сердитый дед, который про детей говорит так: «Они все малолетние преступники. Из них надо делать рыбные консервы». Шутит, конечно. Из детей консервы не сделаешь, особенно рыбные. Потому что детей очень трудно поймать: они быстро бегают.
Сам Стёпка – городской, из Москвы, столицы нашей с вами Родины. И фамилия у него другая – Шмелёв.
В семье Шмелёвых очень-очень сильно уважают шмелей. Очень сильно, почти как президента.
Если где-нибудь в саду или в огороде жужжит шмель, вся семья тут же собирается вокруг и с почтением наблюдает, как эта мохнатая вертолётина деловито копается в траве. Похоже на пушистый пылесос.
- Это наш родственник, - говорит деда Стёпа, - мы его уважаем.   
Конечно, уважаем.
Шмель – очень красивое плюшевое упитанное животное. Серьёзное, уютное, полосатое и полезное. Как летающий Винни-Пух в тельняшке.
Летом в Степанове много городских. Деревенских тоже много. Собирается целая армия ребят и начинается интересная жизнь.
И вот как раз про лето 200… года, когда в Степанове со Стёпкой и его друзьями произошли совершенно невероятные приключения, я и собираюсь вам рассказать.
Эта глава была вступлением. Я вам в ней о многом не рассказал. Например, о родителях Стёпки, папе Паше и маме Маше, которых сокращенно можно называть Папаша и Мамаша, о замечательной кошке Моте, которая за раз может съесть целую коробку китиков и ещё просит, стоя на задних лапках, о злой старухе-колдунье, бабе Обдерихе, живущей на самом краю деревни, о таинственной поляне в лесу, на которую если попадешь – обязательно заблудишься и угодишь в страну страшных мамун, о самих мамунах, крадущих детей, и ещё об очень-очень многом.
Но на то она и книга, чтобы быть толстой и рассказывать обо всём постепенно, не торопясь.
Потому что торопиться нам некуда. Торопиться надо, извините, только в туалет, если объелся зелёных яблок. Но вы, надеюсь, неспелых яблок не едите. Ведь вы не ёжики Васи. А впрочем – кто знает… превратиться в ёжика или в шмеля – не такая уж невозможная вещь.
Очень даже возможная. Вот увидите.
И буквально полминуты ещё вот о чем.
Вы, мои хорошенькие, можете спросить, кто я такой. И чего это я тут обо всём рассуждаю, как будто умнее меня не бывает.
А вот почему.
Я - домовой дома №53 в селе Степаново, того самого, где живёт Стёпка. Зовут меня – Сысойка.
Мой рост сорок три сантиметра. Борода – рыжая, как и водится у нас, домовых, вся в косичках. Глаза – зелёные. Живу за печкой. Пишу левой рукой. Я обо всём пишу. Это  - моя обязанность, потому что я – домовой-летописец. И вот уже четыреста лет я пишу Большую Книгу Времён.
К сожалению, у меня очень плохое зрение. Ужасно плохое. Оно испортилось где-то двести лет назад, после Великой Битвы с Василисками. Но это особая история. И теперь я очень плохо вижу. Безлунной ночью в тёмном лесу всего лишь в километре, если на горошине нацарапать какую-нибудь букву, например, волшебную букву «курамура» - я её не вижу! Представляете, всего лишь в километре – какой ужас! О, как деградирует род домовых! Некоторые домовые разучились летать, растолстели, опустились. Бегают с одышкой, страдают аллергией на папоротник, не чистят зубы. Я уже не говорю о дворовиках и банниках. А уж их жёны! Позор да и только. Наверное, во всём виновата экология.
И вот я – единственный известный мне домовой, который носит очки. Очки у меня круглые. Конечно, это не очень удобно. Бывает, превратишься в жабу, а жаба-то и в очках. Накладка вышла.
А в остальном я очень даже настоящий домовой. Ем золу из печки. Летаю, хожу сквозь стены  и всё такое прочее.
Так что слушайте дальше.

Глава 2
Про кашу, морщины и спасительный крик

«Колбаса вкусная, когда она докторская и жареная. А ещё вкуснее, если жареную колбасу положить на хлеб, сверху полить кетчупом и запивать всё это фантой. Или тархуном. Или пепси-колой. А ещё всё это заедать чипсами. А потом на этот… как его?.. на десерт, съесть немного мармеладу, совсем чуть-чуть, не больше тарелочки, чтоб не икать. А уж в самом конце, на самый последний десерт слопать пачку мятных конфет, тех, которые так вкусно липнут к зубам. Ну а уж на самый-самый окончательный десерт, на ниточку с иголочкой, зажевать клубничную жвачку. Вот это был бы настоящий крутой завтрак, очень полезный для здоровья  и приятный для моего дорогого, единственного животика…», - так думал Стёпка, печально ковыряясь в овсянке, которая  уже давно остыла и покрылась мерзкой желтой пленкой, похожей на размокшую картонку. Дело было июньским утром 200… года. Господи! Как же не любил Стёпка эту овсяную картонку! Хуже неё почти ничего не было в мире,  разве что Вовка Клубникин по кличке Хомяк, из 3 «А». Но Клубникин – то такой гад, что о нём даже вспоминать противно. Нет, надо думать о чём-нибудь другом. Если сразу, в одно и то же время, думать и об овсяной каше и о Клубникине, то лучше сразу погибнуть молодым. Хотя, если разобраться, не такой уж он и молодой, Стёпка. Потому что у него, если изо всех сил поднять вверх брови, как это каждый раз делает мама, когда открывает кошелёк и обнаруживает, что «опять эти негодные деньги кончились», а папа на это злобно фыркает, как Мотька, которой дали понюхать горчицы, так вот… о чём это я? …Да! Если очень сильно поднять брови, то на лбу образуются полоски, явный признак неумолимо надвигающейся старости. Первый раз Стёпка обнаружил у себя полоски во втором классе (сейчас-то он ещё больше постарел и учится в 3 «В») и очень расстроился. Он тогда в ужасе, весь розовый и влажный от волнения, прибежал к маме Маше и показал ей полоски.
- Мама, это старость?! – отчаянно спросил Стёпка. Он почти плакал.
Мама улыбнулась, погладила его по голове и ответила:
- Нет, до старости тебе ещё далеко. Полоски на лбу есть у всех людей, даже у младенцев. Старость наступит тогда, когда полоски превратятся в морщины.
- Как у бабушки?
- Я бы сказала, как у дедушки.
- А когда, хотя бы примерно, полоски превратятся в морщины? – спросил Стёпка.
- Ну, это очень сложный вопрос. Это зависит от очень многих вещей. Например, умывается ли человек по утрам, сколько он смотрит телевизор. Скажем, у людей, которые никогда не умываются по утрам и с утра до вечера смотрят телевизор, полоски превращаются в морщины уже к четвёртому классу.
Стёпка испугался, но и насторожился. Он точно знал, что если речь зашла об умывании, чистке зубов, о том, что пора выключать телевизор, и о прочих  неприятностях жизни, – жди подвоха. Здесь и мама, и папа, и дедушка, и обе бабушки все заодно. Они как будто сговорились, что всё неприятное – всегда полезное, а всё приятное, вкусное и интересное прямёхонько ведет в могилку. Но не верить маме было трудно. А мама продолжала:
- Но самое главное средство от перехода полосок в морщины… нет, я тебе не скажу, ты всё равно не поверишь.
- Скажи! Скажи! Я поверю!
- Самое главное средство – овсянка.
- Ну-у-у, - расстроился Стёпка. Но в сердце закралась тревога. И надежда.
И с тех пор каждое утро Стёпка добровольно, хотя и с ненавистью, принимал средство от морщин. Если честно, не такая уж и противная эта каша. Если бы не картонка, то есть не плёнка. Но чтобы плёнка не образовалась, надо есть кашу сразу. А сразу есть некогда: надо поиграть в интересные игры, в «лошка-ниндзя перепрыгивает через лаву» (лава – это, конечно же, каша) и тому подобное. Пять минут поиграл – а плёнка уже тут как тут. И здесь начинаются мучения. Как избавиться от плёнки?
Несколько раз Стёпка снимал плёнку с каши, кашу, давясь и отплёвываясь (больше для порядка, чем взаправдошную), съедал, а плёнку  невинно и скромненько отодвигал на край тарелки. Но тут всегда приходил папа Паша и говорил одно и то же: «Это – самая сила. Ешь». С папой спорить бесполезно. И Стёпка давился плёнкой. Это было ужасно. Баба Тамара в таких случаях закатывает глаза к люстре, прикладывая ко лбу свою пухлую ладошку и говорит: «Я в шоке». Что такое «шок», Стёпка не знал, но был уверен, что это что-то вроде огромной горы плёнки от овсяной каши. Ему даже однажды приснился сон, как он шёл-шёл по улице и вдруг по уши вляпался в шок. Ужасный сон.
После того, как Стёпка съедал-таки кашу, он бежал к зеркалу смотреть полоски. И каждый раз с радостью убеждался, что у него пока всего лишь полоски, а не морщины. И это было лучшим вознаграждением за овсяный кошмар.
И вот в тот день, о котором мы с вами говорим, Стёпка вдруг почувствовал, что больше не может. Плёнка, Клубникин, надвигающаяся морщинистая старость – всё это добило Стёпку.
И именно в этот самый критический момент раздался спасительный крик из-за забора.
- Стё-ё-ё-п-а-а-а!
Это кричала Настя, соседская девочка, самая лучшая подруга Стёпки. Все её звали Сосиской за общую розовость, симпатичность и спортивный вид. И Настя не обижалась. «Я – Сосиска! - говорила она с гордостью, - А вы все дураки. Кроме Стёпки, конечно».
- И-и-и-д-у-у! – заорал Стёпка, так что даже муха, которая до этого момента спокойненько нежилась на разогретом утренним солнцем стекле, вдруг подпрыгнула от страха и изо всей силы врезалась об стекло своей глупой мушиной башкой. Наверное, голова у мухи была совсем пустая, потому что она ей так лязгнула, дзынькнула и бубумкнула, что даже старые часы, которые шли себе тихонечко, причмокивая, в углу, вдруг захрапели, как ночной дедушка, когда он переворачивается на спину, и отчаянно забили девять раз. 
- Грын-бым-дэнц!.. Грын-бым-дэнц!.. Грын-бым-дэнц!..
- Стё-ё-ё-па-а-а! – ещё раз закричала Настя-Сосиска из-за забора.
- И-и-и-ду-у-у! – ещё раз закричал Стёпка из-за тарелки.
Стёпка сделал глубокий выдох, какой делает дедушка перед тем, как выпить рюмку водки ( он это называет: «По единой»), сморщился (Стёпка, а не дедушка), забрал в ложку всю оставшуюся плёнку, засунул её в рот и стал быстро-быстро жевать, захлёбывая молоком. Ну и гадость!..
Всё. Отмучился.
Быстро подбежал к зеркалу: морщин нет.
Быстро забежал в комнату:
- Бабушка! Я пошёл.
Бабушка читала газету «Оракул». Строго посмотрев на Стёпку своими голубыми глазищами-рыбинами из очков-аквариумов, она сказала:
- Чтобы в час был дома.
- Ага!..
- Шапку надень!
- Ага!..
Уши розовыми молниями метнулись на веранду, схватили (не уши, а руки) шапку, через веранду - на двор, промчались в окнах. Калитка стукнула, и всё смолкло.
Строгие голубые рыбины в очках улыбнулись и опять опустились в газету.

Глава 3
Странная встреча

- Ну, что будем делать? – спросила Настя, когда Стёпка выбежал  за калитку. Настя скромненько стояла спиной к забору и тихонечко била по нему пяткой. Вернее, каблуком правого сапога. Розового такого, девчачьего сапога, по цвету похожего на Настины щёки. Стояла и била тихонечко. От нечего делать.
- Не знаю, - сказал Стёпка и тоже повернулся к забору спиной и тоже стал бить по нему пяткой. Вернее, подошвой левой кроссовки. Цвет кроссовки определить было трудно: когда-то она была зелёной, а теперь у неё был цвет непонятный, «бывалый», как говорит папа Паша.
И тут как-то так само собой получилось, что Стёпка стал бить по забору чуть-чуть чаще и сильнее, чем Настя. Просто так, от нечего делать.
А Настя, чтобы не уступить Стёпке, стала бить ещё чуть-чуть сильнее и чаще.
А Степка, не желая уступать Насте (он же все-таки мужчина!), стал бить ещё чаще и сильнее. И уже совсем не чуть-чуть. Можно сказать, изо всех сил.
А Настя, поскольку она была Настоящая Спортивная Сосиска, задолбила по забору так, что даже скворцы на яблоне загалдели на всю деревню.
А Стёпка, переменив уставшую и уже сильно отбитую левую ногу на правую, задолбил по забору с новой силой. Вторая нога – второе дыхание. И при этом на всякий случай орал:
- Эй! Так не честно! У тебя сапоги, а у меня кроссовки! Сапоги твердые, а кроссовки мягкие! Так нечестно! Снимай сапоги!
А хитрая Сосиска встала на карачки, упёрлась руками в землю и так застучала правым сапогом в забор, что забор закачался и даже во дворе через семь домов завыл, как будто ему отдавили лапу, Тёпа. И к тому же на всякий случай Настя пронзительно, как скорая помощь визжала:
- Так не честно! У меня левая нога болит! Я на неё вчера чайник уронила! Чур не менять ноги!
- Честно! – заорал Стёпка. Он лёг на спину, задрал обе ноги кверху и со страшной силой задолбил обеими ногами, как будто он бежал по забору на небо.
- Ага! Ах ты так! – взвизгнула Настя. Тут она вскочила, схватила два булыжника и давай бить булыжниками по забору, а заодно и сапогами. Страшное дело!
Стёпка даже растерялся от такой наглости. Ну, что теперь делать? Бомбу что ли взорвать?! А нету бомбы… Может, бревно принести?..
Но в это время из-за забора напротив выглянул злобный, взлохмаченный, бородатый дед Самсон и закричал:
- Эй вы, долбилки! Ну-ка хватит забор ломать! А то я из вас сейчас шпроты в собственном соку сделаю!
Дед Самсон был весь седой, настолько седой, что седина даже казалась слегка зеленой.   
Стёпка и Настя тотчас же закончили игру в долбилки и как ни в чём не бывало прогулочным шагом пошли  в сторону леса. Дескать: «Ля-ля-ля-ля!.. А мы тут не причём…»
- Это не мы! – нежным голоском пропела Настя. -  Мы так только… чуть-чуть.
- Мы тут гвоздь забили один, - подхватил Стёпка.
- Ага! Очень опасный гвоздь тут торчал, - добавила Настя и невинным голоском запела песенку:

С голубого ручейка
Начинается река…

- Сейчас я вам устрою ручеёк с речкой! Сейчас я вам таких гвоздей голубых забью в одно место! – сказал дед Самсон и решительно пошёл к калитке. - Я из вас бычков в томате сейчас сделаю, караси-уголовники! Головастики-рецидивисты!
Настя и Стёпка моментально поняли, что дело плохо, и быстро-быстро побежали к лесу.
Остановились они только на пригорке у речки. Отсюда хорошо была видна вся тропинка до деревни, и калитка деда Самсона была видна. Дед Самсон возился у калитки, что-то чинил. Значит, пронесло.
- А чего ж ты врала, что у тебя нога болит? – отпыхиваясь, спросил Стёпка.
- Я забыла, - ответила Сосиска, тяжело дыша, – от страха.
- Хорошо поиграли, - сказал Стёпка.
- Хорошо, - сказала Настя. – Только правила надо будет для долбилки придумать.
- Придумаем, - сказал Стёпка. – Пошли к речке. А то пить хочется. После каши с долбилкой.
- Пошли.
Они спустились к реке Степановке. Тут, в низине, было очень уютно. Кругом шелестели мята со зверобоем.
У самой речки, совсем-совсем в этом месте  узкой, так что через неё можно было с разбегу перепрыгнуть, валялись всякие коряги, похожие на отдыхающих чудовищ, а в одном месте находился плёсик, как бы маленький песчаный пляжик. Но только для людей он был слишком мал. Зато он был совсем не мал для бабочек, которые сотнями грелись на нём в солнечные дни. Тут были и капустницы, и лимонницы, и крапивницы, и даже несколько бабочек Павлиный Глаз. Очень красивых. Когда они распахивали свои крылья, они становились похожи на то, как мама Маша широко раскрывает глаза на неубранные игрушки и говорит: «Это еще что такое!»
В центре низинки стоял большой белый камень – валун, похожий то ли на лошадиную голову, то ли на свернувшуюся клубком змею. Странный камень.
Над камнем раскинулся огромный сухой дуб. По этому дубу, такому морщинистому, всему покрытому сухими сучками и наростами вроде гигантских бородавок, было очень здорово лазить. Метрах в десяти над землёй в стволе дуба чернело большое-большое дупло. Его все боялись, потому что иногда из этого дупла раздавались странные звуки, похожие на стоны. Особенно по ночам. И особенно в это… как его… в полнолуние. Ну, когда луна круглая, как глазунья, и когда мама Маша, баба Соня и баба Тамара очень тревожатся и волнуются, на что деда Стёпа говорит: «Ваше полнолуние американцы придумали», - и идёт копать грядки.
Бабка Стеша, та, у которой козлёнок Степашка, самая старая бабушка в деревне (ей, говорят, уже сто два года!) рассказывала, что там, в глубине дупла, под землёй, томится какая-то «Дева Кострома». Её, эту Деву Кострому, много-много лет назад, когда баба Стеша была ещё маленькая, взяли в плен злые волшебники. И держат её в своём подземном царстве. И она там томится и стонет. А сама Дева Кострома хорошая, добрая и красивая.
Когда Дева Кострома была на свободе, и леса густели, и столы не пустели, и хлеб родился, и зверь водился, и всё такое. А теперь всё плохо. Зверь стал редок. Народ стал беден. И злые все, как дед Самсон. Все друг из друга норовят консервы сделать. Беда, да и только.
Но когда-нибудь люди освободят Деву Кострому – и всё станет по-старому. Когда-нибудь это обязательно произойдёт. Может быть, даже очень скоро. Так рассказывала баба Стеша. А правда это или нет – кто ж его знает.
Итак, Стёпка и Настя спустились к речке, попили воды из пригоршней. Тут пить было можно: папа Паша привозил сюда своих друзей-химиков, они окунали в воду какие-то странные стеклянные трубки, а потом сказали, что вода «экологически чистая», это значит: «валяй-дуй-лакай». Потом Настя и Стёпка сели на травку и стали смотреть на бабочек. Красивые бабочки.
Вдруг сзади послышался сначала свист, а потом какой-то странный, похожий на птичий, крик. Что-то такое вроде:
- ТЕ-ТЕ-ТЕ-ВИРП… ТЕВИ-ВИ-ВИРП… ТЕ-ТЕ-ВИ-ВИРП…
Ребята обернулись и даже немножечко вздрогнули. На белом камне, под дубом, сидел незнакомый  мужичок. Очень озорного, даже хулиганского вида. Лохматый, с бородой, глаза синие-синие. Вроде как без бровей. Больши-и-ие глаза. И весёлые. Сам в грязненькой телогрейке, несмотря на лето. Причем телогрейка явно не по росту, велика размера на три, навроде халата, а полы халата запахнуты неправильно – правая на левую. И штаны явно велики. А на ногах – кроссовки, причём разного цвета: одна – белая, а другая – чёрная. Да ещё левая, которая чёрная, на правой ноге, а правая, которая белая, – на левой. Размер – огромный, баскетбольный. Сорок шестой, не меньше. А сам мужичок небольшой. Бомж, что ли?.. Только бомжи такими весёлыми не бывают. И к тому же трезвыми.
Мужичок приветливо кивнул Стёпке с Настей, посвистел себе под нос и опять затараторил что-то непонятное:
- КИ-КИ-ТЕ-ТЕ-ВИРП-ВИРП! АЛЕД-КАК-АЛЕД-КАК!
Стёпка посмотрел на Настю. Настя посмотрела на Стёпку.
- Иностранец, что ли? – шепотом спросил Стёпка у Насти.
- ТЕН-ТЕН-ТЕН-ТЕН!!! – затенькал мужичок и опять свистнул. Если бы у мужичка не было бороды, кроссовок и телогрейки, то можно было бы подумать, что он какая-то птица. Тенькает и свистит, тенькает и свистит.
- Простите, а вы кто? – вежливо спросила Настя. Она была Очень Смелая Сосиска.
- АШКУ-АШКУ-ДЕД-АШКУ-ДЕД НУ-НУ-НУ-ТО-КЕЩ-НУ-ТО-ТО-КЕЩ-КЕЩ-КЕЩ!.. – опять заговорил мужичок.
Ребята помолчали.
- Мы вас не понимаем, - сказала Настя.
Мужичок засмеялся, свистнул, достал из кармана телогрейки ручку и бумагу, сказал:
- УШ-УШ-ИП-ИП… - и стал писать. Через минуту он положил бумажку на землю, встал на камень, произнёс:
- АК-ОП-АК-ОП… - свистнул и исчез. То есть буквально – испарился.
Стёпка с Настей немножко посидели, похлопали глазами, а потом Настя (она была Очень Любопытной Сосиской) аккуратненько подошла к камню, подобрала бумажку, развернула и громко по слогам прочитала:
- АЦ-ИН-ТЯП ЧОН-ЛОП-А-ИА-ТО-ЛОЗ-АР-ОГ. 

Глава 4
Как Стёпа, Настя, Ваня и «Фафа» читали записку

Стёпка и Настя долго сидели на травке и тупенько смотрели в бумажку, которую оставил им испарившийся свистун в разных кроссовках.
То, что дядька исчез, было конечно странно. Волшебство, ясное дело. Но ко всему хорошему и интересному, вроде волшебных появлений и исчезновений, люди, как правило, привыкают быстро. Ну, исчез – и ладно. Мы-то не исчезли! Гораздо интереснее теперь было узнать, что такое эти четыре абракадабрских словечка: АЦИНТЯП-ЧОНЛОП-АЙАТОЛОЗ АРОГ.
После долгого молчания и сопения носом Стёпка наконец сказал:
- Это не русский язык. Это какой-то другой язык.
- Долго думал-то? – ухмыльнулась Настя. – Ясно, что не русский.
- Это, наверное, армянский, - предположил Стёпка.
- А почему армянский? – спросила Настя.
- Потому что у моего папы есть друг дядя Ашот и потому что это не английский. «Ацинтяп», – он ткнул в записку, – по-английски нет такого слова.
- Во-первых, - нудным тоном учительницы по информатике, которым она объясняет, что на клавиатуре, видишь ты, не кнопки, а клавиши, заговорила Настя, - во-первых, такие слова в английском языке могут и быть. Их там много. Я тоже учу английский, только у меня тройка. Ты, небось, и знаешь-то только «гив ми», «ай уонт» и «зис из май жувачка»…
- Да я знаешь сколько знаю! – возмутился Стёпка. – Сама ты «жувачка»! Сосиска несчастная!
- Помолчи, - как ни в чём не бывало спокойно продолжала Настя. – Ты ведь даже, наверное, не знаешь, как по-английски сосиска.
Стёпа наморщил лоб,  посмотрел с надеждой в синее небо, как будто хотел найти в нём летающую английскую сосиску с названием на боку, глубоко вздохнул и сказал:
- Я вообще-то знаю, но сейчас забыл. «Сосишен», кажется.
- Ага… А колбаса – «колбашен», да?.. Сам ты «сосишен-колбашен». Хотя, если честно, я сама не знаю, как будет сосиска. А во-вторых, кроме английского и армянского на свете полно языков. Грузинский, например, китайский, французский…
- Слушай, - сказал Стёпка. – Пойдём к Даше. Она в школе французский учит.
Настя подумала:
- Сомневаюсь, конечно, что во французском есть слово «АЦИНТЯП», но попробовать надо.
Они встали и пошли в деревню. Обойдя (на всякий случай) большой уважительной дугой дом деда Самсона, они свернули на улочку, которую все называли Заверняевкой. Здесь, за тремя большими липами, стоял Дашин дом. Зелёный, с белыми наличниками.
- Да-а-а-ша-а-а! – громко закричала Настя. Немножко жалобно у Насти получилось. Мол, Дашенька, где ты? Выходи, конфетку дам.
Молчание.
- Да-а-а-а-а-ша-а-а-а! – ещё громче закричал Стёпка. У него получилось угрожающе. Дескать, попробуй, не выйди – отберу все конфеты.
Опять молчание.
- Может, они в город уехали? – предположила Настя.
Но в это время из-за кривой липы высунулась маленькая взъерошенная голова и раздалось противное гудение:
- Мы не уехайи… Дафа пийофки куфает…
Это был пятилетний Саша, младший брат Даши. Саша был хотя ещё маленький, но уже очень вредный, и голос у него был низкий, как у Фрекен Бок, и обиженный, как будто его только что побили тряпками. Говорил Саша не «Саша», а «Фафа». Поэтому его все так и звали – «Фафа».
От Фафы избавиться было очень трудно. Куда ребята – туда и Фафа. И давай вредить! Просто кошмар! И поэтому сейчас, когда Стёпа и Настя увидели Фафу, выглядывающего из-за липы, они очень расстроились.
- Ладно, мы пошли, - быстро сказал Стёпа и потянул Настю за рукав. Но в это время открылась калитка и из неё вышла Даша, доедая пирожок с повидлом. Она очень любила пирожки и с повидлом, и с чем угодно – и поэтому была сама пухленькая, как пирожок. Потому что, как мне кажется, обычно люди очень смахивают на то, что они кушают.
- Пр-р-ривет, - сказала Настя.
- Салют, - сказал Стёпа.
- М-м-м-м, - приветливо промычала Даша, подпихивая остаток пирожка в рот сразу всеми десятью указательными пальцами.
- Здйафствуйте, - обиженно пробасил Фафа и деловито влез в самую середину ребячьего собрания. – А у меня войфебное зейкайце ефть, – и он достал из кармана кусочек зеркала и стал всем его показывать.
- Слушай, Даш, - начал Стёпа, не обращая внимания на Фафино зеркальце, - ты в школе французский учишь?
- М-м-м, - утвердительно закивала головой Даша.
- А ты хорошо французский знаешь? – спросила Настя.
- М-м-м, - опять закивала Даша. Рот у неё был набит и похож на розовый мячик. Только мячик был живой, жевал и смешно шевелил носом и ушами. – У фефя фсе фетфёрки и фефёрки.
- Чего? – не понял Стёпа.
- Какие ещё фефёрки? – не поняла Настя.
Даша окончательно проглотила пирожок, звонко, как велосипедный звонок, икнула и сказала.
- Не фефёрки, а пятёрки. Правда, четвёрки тоже бывают.
- Тебе пейед каникуйами тйойку поставийи, - свредничал Фафа, – а по пйийодоведению – двойку.
- Молчи! – крикнула Даша и опять икнула. Ещё звонче. От злости, наверное. – Вредина.
- Фама мойчи, двоефница!
- Ладно, хватит вам, - сказала Настя. – Посмотри, Даш, что это такое может быть по-французски?
Даша взяла протянутую ей Стёпой записку и, сделав очень умное  лицо, стала читать. Лицо у неё было очень умное, но при этом слегка глуповатое. Если такое, конечно, может быть. Вообще-то, может: очень умное лицо – оно всегда глуповатое. Так что лучше  никогда не делайте слишком умных лиц, детки.
 - Ну, я точно не могу сказать, - беспечно ответила Даша. – Тут невероятно сложные слова… В сущности, их только в восьмом классе учат… Даже в девятом… Но, кажется, здесь что-то о любовных отношениях… Об измене… О страсти… Впрочем, я точно не могу сказать.
И она сделала вид, что записка её больше не интересует, при этом ещё более беспечно спросила:
- А откуда она у вас?
- Неважно, - сказала Настя. – А где тут об этих… отношениях?
- Да вот тут, тут… - покружила Даша ладошкой над запиской и стала смотреть на птичек.
- Всё ясно, - сказал Стёпа, внимательно глядя на Дашу. – Ничего тут нет про отношения. Если ты, Дашка, ничего не поняла, то лучше скажи прямо…
- Почему не поняла? Всё я поняла… Я поняла-то всё, в сущности, только не до конца поняла. Потому что слова очень трудные… Их только в девятом классе…
- Понятно, - сказала Настя. – Это не французский язык. Это какой-то другой. Если бы это был французский язык, то Дашка хоть чего-нибудь бы поняла, а так она ничего не поняла. Отношения!.. – передразнила Настя Дашу. – Фильмов насмотрелась – тебе теперь везде любовные отношения мерещатся…
Даша, конечно, обиделась, но не очень. Потому что она не умела обижаться дольше, чем на минуту.
- Слушайте, ребята, а пойдёмте к Ване. Он, кажется, немецкий в школе учит, - сказала она.
И все пошли к Ване.
Если пройти всю-всю Заверняевку, а потом свернуть вправо, то обязательно увидишь большой сиреневый куст, а под ним – скамейку. А на скамейке обязательно увидишь бабу Стешу в платочке. А платочек будет обязательно белый в красный горошек. И обязательно надо сказать бабе Стеше:
- Здравствуйте!
А баба Стеша обязательно ответит:
- Здравствуй, милок.
Или:
- Здравствуй, милочка.
Или:
- Здравствуйте, мил;чки.
И вот уже после этого можно спросить:
- А Ваня выйдет?
Потому что баба Стеша – прабабушка Вани.
Ребята так и спросили.
- А Ваня выйдет?
- А вы позовите, мил;чки, - он и выйдет, - ответила баба Стеша и поправила платочек.
- Ва-а-а-ня-а-а! – закричали все хором, и Фафа громче всех. Так громко, что стал весь красный, как свекла.
Тут же из калитки выбежал Ваня.
Ваня - это как бы Даша наоборот. Он был худой, длинный, с конопушками, и всё время рот у него был немного открыт. Словно от удивления. И на лице у него всегда было такое выражение, как будто он хотел сказать:
- Да, странное это дело – жить на белом свете… Надо же: водичка журчит, веточки качаются, свинушки хрюкают. Странно всё это… Ч;ден свет, ей богу!
Только Ваня почти никогда ничего не говорил, а больше слушал и удивлялся. Вот и сейчас он стоял у забора с полуоткрытым ртом и смотрел на ребят не как на обычных ребят, а как на каких-нибудь маринованных динозавров.
 - Привет! – крикнули ребята, на что Ваня, не закрывая рта, ответил:
- А-а-а.
«А-а-а» у Вани значило «да» и «здравствуй». А «е-е-е» - «нет» и «до свидания».
- Слушай, Вань, - сказал Стёпа. – А ты случайно не немецкий учишь?
- А-а-а…
- А ты его хорошо знаешь? – спросила Даша.
- Е-е-е…
- А почему? - поинтересовалась Настя.
Ваня напряжённо сглотнул слюну и ответил:
- У нас училка в школе всё время болеет.
Ребята помолчали. Везёт некоторым.
 - Двоефник, - сердито сказал Фафа, но никто не обратил на него внимания.
- Ну, скажи что-нибудь по-немецки, - сочувственно сказала Настя.
Ваня глубоко задумался, не закрывая рта, потом закрыл рот и шёпотом сказал:
- Берлин.
- Да-а-а… - протянул Стёпа. – Плохо дело. Не выйдет ничего с немецким.
- Да, не выйдет, - сказала Настя. – Что же нам делать-то?
- А у меня войфебное зейкайце есть! – загудел Фафа.
- Да иди ты со своим зеркальцем!.. – махнула Даша на него рукой. – Пристал, как репей.
- Оно войфебное! – опять загудел Фафа, достал из кармана зеркальце и стал всем его показывать. Ну и зануда этот Фафа! Хуже рекламы всех достал!
Но тут получилось вот что. Стёпа держал в руках записку и смотрел на странные слова. А Фафа держал в этот момент над запиской зеркальце, конечно, чтобы мешать Стёпе читать.
Из вредности. А Стёпа случайно посмотрел в зеркальце. А в зеркальце в это время случайно отразились последнее слово записки: «АРОГ». Только в зеркальце оно было не «АРОГ», а «;О;А». И хотя буквы «Г» и «Р» смотрели не туда, куда надо (как двоечник Клубникин в классе смотрит не на доску, а на ворон в окошке), Стёпа тут же прочитал «ГОРА». И даже вскрикнул от удивления. А потом он прочитал все слова наоборот, и у него получилось: «ПЯТНИЦА ПОЛНОЧЬ ЗОЛОТАЯ ГОРА».
И тут Стёпа закричал «Ура!» и прочитал записку ребятам. А Настя, взяв со всех клятву, что они будут молчать и никому не выдадут страшной тайны, рассказала историю про странного дядьку-свистуна.
Все прослушали историю и задумались. И только Фафа всё время басил:
- Я говойил, фто оно войфебное. Это моё зейкайце. Вы без него нифево бы не поняйи, двоефники!
Но на Сашу никто особого внимания не обращал, потому что если на этот репейник обращать внимание – умрёшь молодым.
А потом ребята ещё немножко посовещались, вспомнили, что сегодня среда и решили пойти на Золотую Гору на разведку. И Фафа тоже пошёл, потому что отделаться от этого надоедалы невозможно.
Вы, ребятки, конечно же, сразу же, ещё у реки Степановки, догадались про слова наоборот. И, наверное, все читали и думали: вот какой я умненький-головастенький и какие же дурачки безмозгленькие Стёпа, Настя, Даша и Ваня. Не говоря уже про Фафу.
Ой, ребятки, не торопитесь с выводами. И не зазнавайтесь. Прочитать «ЧОЛНОП» наоборот - здесь особого ума не надо. Ум – дело тонкое. Да и не в уме дело. Тут всё сложнее. Так что слушайте дальше: может, чего и поймёте, «двоефники» несчастные. Шутка. 

Глава 5
О чем ребята говорили на Золотой Горе

Хорошо на Золотой Горе летом в полдень! Лежишь себе на травке, думаешь о том, что ещё больше чем целых два месяца не надо идти в школу. Зд;рово!
Можно месяцы перевести в дни, дни – в часы, часы – в секунды. Скажу вам по секрету: это будет больше 5 миллионов секунд!
И вот лежишь и думаешь: «Не надо ещё 5 миллионов секунд идти в школу…» И в животике так тепло, уютно. Утренняя каша там квакает, как лягушки в пруду. Улыбаешься на солнце, как собака Бимка на колбасу.
А чтобы уж совсем было замечательно – можно подрыгать ногой или поковыряться в носу всеми пальцами по очереди, и ещё и постонать от удовольствия, хотя баба Тамара от этого «в шоке». Но баба Тамара – далеко, почти в ста километрах, школа – не скоро, через 5 миллионов секунд, а нос и пальцы вот они, родные, так и тянутся друг к другу.
На Золотой Горе вообще почему-то особенно сладко ковыряется в носу и думается только о хорошем. Даже если специально начать измышлять всякие гадости, например, о том, что всё-таки через два-то месяца придётся тебе, чубрику несчастному, идти в школу, - то тут вдруг откуда-то из шуршащей травки зелёным весёлым кузнечиком запрыгивает тебе в голову мысль: «Да и наплевать. Ещё впереди ведь целых два месяца с хвостиком !» И опять лежишь и пережёвываешь в голове, как какую-нибудь вкусную клубничную жвачку: «Не надо идти в школу… не надо идти в школу». Хорошо!
Собственно говоря, Золотая Гора – это не то, чтобы настоящая гора. Нет. Идёт, представьте себе, большое-большое поле, засеянное клевером, а потом вдруг обрывается вниз крутым-прекрутым склоном. Почти обрывом.
И если пройти по полю и остановиться над этим склоном, то увидишь дали. На много километров вперёд и вокруг – леса, леса, леса. Даже сердце сжимается. А внизу, как будто игрушечные – вьётся река Степановка, шумят берёзки, микроскопические козы ходят по полянкам. Вон пастух сидит, дядя Гриша, по кличке Переплут. Очень весёлый мужик. Он отсюда кажется маленьким, как таракашка.
И вот это вот красивое место над обрывом и называют Золотой Горой.
Сюда очень любили прибегать ребята - поваляться на травке, чего-нибудь пообсуждать или чего-нибудь друг другу порассказывать. А уж сегодня у них было что пообсуждать. Дело намечалось серьёзное.
Все сели в кружок, положили в середину записку и стали думать.
- Я считаю, - начала Настя, - что мы все должны в пятницу в полночь прийти на Золотую Гору.
- Правильно, - подтвердил Стёпа.
- А я думаю, - сказала Даша, - что надо, в сущности, вызвать милицию.
- Зачем? – удивился Стёпа.
- Потому что этот… мужчина, которого вы встретили – типичный террорист.
- Да ну… Ты бы видела этого мужчину-террориста! – засмеялась Настя. – Террористы в разных кроссовках не ходят.
- Ничего не «да ну»! Вы все придёте, он вас возьмёт в заложники и потребует выкуп в миллион долларов. Есть у ваших родителей миллион долларов?
- Ты меньше телевизор смотри, - сказал Стёпа. – У тебя теперь все террористы – и баба Стеша, и Тёпа…
- Двоефница, - влез Фафа.
- Молчи, - сказала Даша. - А разные кроссовки – это для конспирации. Правильно, Ваня?
- А-а-а, - подтвердил Ваня. – Для неё.
- А если он не террорист, - продолжала Даша, - то он – маньяк.
- Кто?
- Маньяк. Сбежал из сумасшедшего дома и пишет всякие записочки. Надо вызвать милицию и скорую помощь.
- Нет, Даш, - уверенно сказал Стёпка. – Куда-то тебя не туда несёт. Ты ещё десант вызови и сто танков. И бомбардировочку устрой. Нет. Здесь что-то волшебное!
- Точно! – подтвердила Настя. – Вы бы видели, как он испарился. Это точно что-то волшебное.
- А у меня вот зейкайце войфебное ефть, - опять встрял Фафа.
- Как же ты всех уже достал своим зеркальцем! – не выдержала Настя. – Зануда!
- Фами дофтали! Тейойифты!
Ещё немножко поругались, чуть-чуть подрались: Фафа даже получил подзатыльник от Даши, обиделся, сел в сторонку и стал сопеть и придумывать против ребят какую-нибудь новую гадость.
- В сущности, - сказала Даша ( она очень любила умное словечко «в сущности»), - в сущности, если уж говорить о волшебном, по описаниям этот дядька очень похож на лесовика.
- А лесовик хороший? – спросила Настя.
- В сущности, хороший. Хотя надо у бабы Стеши спросить. Слушайте! – вдруг заволновалась Даша. – А вдруг это связано с Хозяином Золотой Горы? Ведь лесовик-то его помощник…
- А кто это – Хозяин Золотой Горы? – спросили все хором.
- Вообще-то… в сущности… я плохо разбираюсь – замялась Даша. – Но баба Стеша рассказывала так. Здесь, внутри Горы, живёт уже тысячу двести или тысячу триста лет добрый колдун. Зовут его дедушка Индрюша. Не Андрюша, а Индрюша. Дедушка Индрюша – хозяин всех подземных сокровищ, а главное – золотого меча – самосека. Это который сам секёт… то есть сам сечёт… в смысле, меч-кладенец… Ну и вот. Каждые сто лет в Большую Воробьиную Ночь…
- А что такое «Воробьиная Ночь»? – спросила Настя.
- Это когда гроза, молнии, нечистая сила и очень страшно.
- Ясно. Как в ужастиках, - поняла Настя.
- Да. Только страшнее… И вот каждые сто лет в Большую Воробьиную Ночь на Золотую Гору слетаются всякие ведьмы, упыри, русалки…
- Тролли… - охотно поддержал Стёпка. – Орки…
- Нет, тролли и орки сюда не слетаются, - уверенно возразила Даша, - они заграничные.
- Им что, визу не дают? – съязвил Стёпа.
- Нет, им виза не нужна. Просто, во-первых, тролли не летают, а во-вторых – тут и своей нечисти хватает. Если к нам в наше родное Степаново ещё всякие там орки-бараборки полетят – тут у нас вообще плюнуть будет негде. Будем тут об орков с троллями спотыкаться, как в метро в час пик. Нам это надо?
- Нет, нам тут троллей не надо, - согласился Стёпка. – Ну их. Упыри лучше.
- Сомневаюсь, - сказала Настя.
- Ну и вот, - продолжала Даша. – В Большую Воробьиную Ночь на Золотой Горе происходит Великая Битва добрых волшебников со злыми. А выиграть Великую Битву может только тот, кто владеет мечом-самосеком.
- А сейчас он чей, этот масосек… то есть, тьфу!.. самосек, наш? – спросила Настя.
- Сейчас пока самосек у дедушки Индрюши, значит – у хороших. У наших. Баба Стеша рассказывала, что всего Большая Воробьиная Ночь в течение двенадцати веков повторялась двенадцать раз. И все двенадцать раз побеждали добрые волшебники. Правда, сто лет назад, когда баба Стеша была ещё маленькой, злые волшебники украли Деву Кострому, внучку дедушки Индрюши.
- Это которая из дупла стонет? – спросил Стёпка.
- Ну да. Добрые, конечно, победили, но Деву Кострому злые взяли в заложники.
- А выкупить её нельзя? – спросила Настя.
- Злые просят за неё меч-самосек. Но если отдать самосек – тогда всё… власть придёт к злым, и они всех добрых убьют.
- Нет, нам это не надо, - сказал Стёпа.
- А я деда Индрюшку видел, - вдруг сказал Ваня.
- Врёшь! – сказали все хором. И даже Фафа сказал: «Вйоф!»
- Е-е-е, - замотал головой Ваня. – Не вру.
- А какой он? – спросила Настя.
- Разный,- ответил Ваня. Он ещё подумал и сказал:
- Он превращается в разных зверей. В пчёл, ворон, змей. А я его видел как быка, только не простого, а серебряного. Я его видел!
- Врё-о-ошь, - протянул Стёпка. – Ты простого быка видел, а не волшебного.
- Нет, похоже, в сущности, он не врёт, - задумчиво сказала Даша. – Баба Стеша говорила, что за три недели до Большой Воробьиной Ночи в полнолуние дедушка Индрюшка превращается в серебряного быка, выходит из своих подземелий и гуляет под луной. Он от луны набирается силы, как от розетки. А ты, Вань, когда его видел?
Ваня пошире открыл рот, долго шевелил губами и пальцами и наконец сказал:
- В самом конце мая где-то.
- Это что же получается?!! – воскликнул Стёпка. – Как раз три недели прошло!..
- И бабе Стеше сто лет!.. – закричала Настя.
- И лесовик записку передал, - сказала Даша.
- И зейкайце пйигодийось, - прогудел Фафа.
Все помолчали.
- Значит, выходит, что в эту пятницу тринадцатая Большая Воробьиная Ночь?.. – тихо спросила Даша. – И будет Великая Битва добрых волшебников со злыми?   
- Выходит, что так, - сказал Стёпка.
- А мы-то тут при чём? - Пожала плечами Настя. – Мы-то чем можем помочь?
- Получается, что можете, - раздался чей-то голос, странный такой, низкий и гулкий, как из ведра. Все стали мотать головами в разные стороны, но никто никого вокруг не увидел. Кроме ребят, на Золотой Горе никого не было.
- Слышали? – шёпотом спросила Настя. – Началось… Волшебство…
- Ага… - шёпотом ответили все.
Потом все таинственно замолчали и стали слушать, не скажет ли ещё кто-нибудь чего-нибудь. Но больше никто ничего не говорил.
- Показалось, наверное, - уже не шёпотом сказала Даша.
Но в это время из далёкой деревни раздался совсем уже не таинственный крик:
- Стё-о-о-па-а! Обе-е-еда-а-ать!..
- Ба-а-алин! – спохватился Стёпа. – Я ведь в час должен был дома быть!
- Сисяф тебе бабуфка  йемнём вйежет! - радостно сказал Фафа. – Она тебе йемнём всю попу изйюпит!
Но ребята, не слушая Фафины вредности, повскакивали с травы и побежали в деревню. Всем как-то сразу захотелось перекусить. Потому что от разговоров про волшебности, если вы замечали, очень усиливается аппетит.    

Глава 6

Сон или не сон? или Явление меня, Сысойки

Баба Соня завела такой порядок: после обеда нужно спать. Спать – и никаких гвоздей.
Это, конечно, было ужасно.
Ужасно прежде всего потому, что другие ребята, все, кроме Насти, после обеда не спали. А не спали они, потому что вставали почти перед самым обедом. И поэтому у них был даже не обед, а такой вроде как «завтракообед», даже что-то такое вроде «завтракообедища», особенно у Даши. Хотя и тощий Ваня тоже от них не отставал. Непонятно только, куда у него потом все эти пирожки деваются.
После плотного завтракообедища, состоявшего обычно из тазика с пирожками размером с полстола, дети не торопясь гуляли, то и дело подкрепляясь, чтобы не упасть в голодный обморок, конфетами, яблоками, баранками и прочими безделицами, которые не считаются.
А потом, где-то часа в четыре, поспевал второй тазик с пирожками, размером с другую половину стола.
Официально поедание второго тазика с пирожками скромненько называлось «полдник». Но на деле, или «в сущности», как любила говорить Даша, это был никакой не полдник, а этакий «обедоужинище», после которого ребятишки, немного попучив глаза в стенку и подышав ртом, шли гулять, снова подкрепляясь всякой ерундой: ирисками, шоколадками и тому подобными не считающимися мелочами. Чтобы не потерять сознания от физического истощения.
А вот уже погуляв, дети наконец-то ужинали, в полном смысле этого прекрасного слова.
Тут уже на стол выставлялся не какой-то там несчастный тазик с пирожками, а Большой Таз с Пирогами, Плюшками и Ватрушками. И здесь уж ребятишки, что называется, отводили душу.
После ужина, или, лучше сказать, Большого Ватрушечно-Плюшечно-Пирожкового Ужина, дети расползались со стонами по кроваткам и крепко-крепко спали до утра.
Я это всё рассказывал в подробностях, чтобы все поняли то расписание, по которому жили Степановские оболтусы. Потому что расписание, распорядок, график и тому подобное – великая вещь. Попробуйте-ка пустить самолёты не по расписанию! Кошмар что получится!
Стёпка днём должен был спать до четырёх часов. Потом он просыпался, выпивал на полдник стакан парного молока с бубликом и бежал к Заверняевке, а примерно в это же время Даша, Ваня и Фафа завершали свой обедоужинище и, отфыркиваясь, выкатывались, как колобки, под липы.
Правда, тощий Ваня, который ел тем не менее чуть ли не больше всех, был похож скорее не на колобка, а на удава, только что проглотившего семь кроликов. Но это дела не меняет.
 В это же время сюда прибегала и сильно посвежевшая после сна и полдника Сосиска. Она и так-то была всегда свежее некуда, а тут прямо-таки вся лопалась по швам от свежести.
И начиналась какая-нибудь игра.
И в этот день, а дело было в понедельник, как вы помните, всё должно было сложиться по расписанию. Но кое-что сложилось по-другому. Слушайте.
Когда Стёпка пообедал и залёг в свою кроватку, он закрыл глаза и сразу стал засыпать (привычка).
И вот он их закрыл, заснул, а потом вдруг открыл и не понял, проснулся он или не проснулся. Поскольку, с одной стороны, если бы он проснулся, то этого не может быть, потому что того, что он видел, наяву не бывает. А с другой стороны, если бы он не проснулся – то как всё это могло произойти? Я немножко запутанно объясняю, но тут уж ничего не поделаешь, ибо между сном и не-сном разница не такая уж большая. Можно сказать, её вообще нет. Это я вам официально заявляю, как Сысойка, как домовой-летописец. Например, Стёпке приснилось, что он Сысойка, а Сысойке - что он Стёпка. Так вот и скажите мне, кто кому приснился? Не такое уж это и простое дело – отличать сон от не-сна.
Словом, когда Стёпка открыл глаза, он увидел… меня. А я увидел Стёпку.
Но давайте лучше я буду из скромности говорить о себе в третьем лице: «Сысойка сел», «Сысойка засмеялся» и так далее.
Итак, Стёпка открыл глаза и увидел маленького человечка размером не больше табуретки.
Человечек сидел на стуле и болтал босыми ножками. У человечка были длинные рыжие волосы и борода, завитые в косички. На конце некоторых косичек, прошу обратить внимание, болтались всякие странные штучки: пластмассовый колокольчик, открывалка, ржавая шайба, селёдочная голова, крышка от воды «Тархун» и ещё куча всяких сорных безделушек. Так что можно было подумать, что это не человечек, а рыжая ёлка, наряженная каким-нибудь помоечным подбиралой.
Человечек был в круглых очочках, сделанных из какой-то старой-престарой помятой и позеленевшей медной проволоки. Одно стекло, кажется, было треснуто крест-накрест.
В очках ярко зеленели очень хитрые, хотя и добрые глазки. Ни ресниц, ни бровей у человечка не наблюдалось. Зато за ухом наблюдалось гусиное перо, всё перемазанное чернилами, на шее – кожаный шнурок, а на шнурке – чернильница, на которой было написано: «Перед первым набором и сменой чернил промойте авторучку. Цена 17 коп. Объём чернильницы- сто световых лет».
Одет человечек был в грязную белую майку с надписью «Магазин Детский Мир» и старенькие спортивные штанишки, какие носят дяденьки, толпящиеся утром у пивных ларьков, зато по бокам штанов красовались красные лампасы, какие носят генералы. На ногах, как уже говорилось, у человечка ничего не было, и ноги у него были маленькие, с розовыми пятками и крошечными пальцами, как у маленьких детей, и он всё время шевелил пальцами, болтал ногами и часто почёсывал свои розовые пятки малюсенькими ручками. И когда он их почёсывал, он смешно морщился и сопел от удовольствия, хитро глядя в очки.
Да, ещё под мышкой человечек держал книжку в засаленном кожаном переплёте коричневого цвета. А на книжке было выведено «Б.К.В.»
Стёпка широко открыл глаза и долго смотрел на человечка, не зная, что сказать.
А что здесь можно сказать? Ты кто? Сгинь, нечистая? Который час? Уйди, в лоб дам? Чего расселся? Ой, мамочки? Дай много жувачки? Кем у тебя папа работает?.. Чего ни скажи, всё будет глупо.
А человечек тоже хитренько смотрел на Стёпку, болтал ногами и помалкивал.
И тогда Стёпка, глядя на чернильницу, спросил так:
- А это правда, что  вашей чернильницей можно писать сто световых лет? – потому что даже самый странный разговор ведь с чего-то надо начинать.
- Конечно, правда – охотно ответил человечек хрипловатым, но вполне приятным голосом. – Это нормальные волшебные чернила. Вот смотри.
Он достал из-за уха перо, обмакнул перо в чернильницу и быстро написал в воздухе:
«СТЁПА»
И чернильное слово зависло над полом.
- А теперь скажи: «Раз, два, три…»
- Раз, два, три, - сказал Стёпа.
- Курамура-залепура, грынза-шмынза-глямзя-шмоп! – весело прокричал человечек – и слово со свистом вылетело в левое окошко.
 - Меня, кстати, Сысойка зовут. Я домовой, - произнёс человечек скороговоркой, как будто он сообщал не о сказочных вещах, а о том, что на кухне закипел чайник, и стал сладко, как чайник сопеть и с упоением чесать левую пятку. – И прошу называть меня на «ты». На «вы» у нас называть не принято, это плохая примета. Можно раздвоиться или растроиться…
- Очень приятно, - сказал Стёпка. – А меня зовут…
«СТЁПА» влетело в правое окно.
- Пожалуйста, - улыбнулся Сысойка, добавил: - Бамбалябия-трескопупия, – и чернильное слово с бульканьем залезло обратно в чернильницу. – Зд;рово?
- Зд;рово! – согласился Стёпа.
- Ещё бы. Видишь, товарищ Степуня, слово вылетело в левое окно, а влетело в правое. Что это значит?
- Это значит, что оно облетело вокруг дома, - отчеканил Стёпка.
- Ну-у-у… - недовольно поморщился Сысойка. – Стал бы я заниматься такой ерундой. Это значит, что твоё имя, мусьё Степанявичус, облетело вокруг света.
- Ух ты! – не очень поверил Стёпка.
- Ровно тринадцать секунд. Но это всё ерунда. Слушай, у меня к тебе дело, - оживился Сысойка. – Очень важное дело!
- Какое? – спросил Стёпка.
- Сейчас узнаешь, - Сысойка спрыгнул со стула и потянул Стёпку за майку.
- Куда?.. Мне нельзя сейчас никуда идти: я спать должен. Если меня бабушка застукает, что я днём не сплю, она мне «овсянкин день» устроит.
- А что это такое? – теперь уже не понял Сысойка.
- Это значит: и на завтрак, и на обед, и на ужин – одна овсянка. Представляешь? Хоть умирай молодым!
- Вот дает твоя бабушка!  - удивился Сысойка и почесал в бороде. – Я бы не смог весь день овсянку есть. Правда, от этого не умирают, скорее наоборот, живут до ста лет. Но я бы не смог.
- И я бы не смог. А если о том, что я не сплю, папа Паша узнает – тогда вообще кошмар!..
- А он что тебе устроит? – с интересом спросил Сысойка. – Выпорет?
- Хуже. Он мне «отжималкин день» сделает. Это значит каждый час – десять раз отжиматься. С утра до вечера. Вот какие, - Стёпка поморщился, припоминая слова, - вопиющие жестокость и бессердечие…
- Ого! Но это я бы смог. Это полезно. Только лень, если честно… я уже лет так сто пятьдесят не отжимался. А надо бы…
- И мне лень. А если дедушка узнает, что я не сплю, он меня в бочку засунет. Прямо в воду.
- Эка тебя обложили… А в бочку - весело сказал Сысойка, - тебе ещё предстоит залезть. Или вылезть. Только попозже. Может быть даже сегодня. Когда время придёт. Но ты насчёт спал-не спал не волнуйся: никто ничего не узнает. Это я тебе обещаю.
- Точно?
- Точно. Потому что я волшебством сон с не-сном перепутал…
- Ну, тогда пошли.
- Пошли.
И Стёпка встал и пошёл за Сысойкой.

Глава 7
Волшебные огурцы

Они вышли с веранды, на которой обычно спал Стёпка, и зашли в комнату. Здесь никого не было. Деда Стёпа копался на грядке на задах огорода, мурлыкая себе под нос песню про «врагу не сдается наш гордый «Варяг», а баба Соня дремала под яблоней, прикрыв лицо газетой «Оракул».
- Я вон там живу, - кивнул Сысойка на печку.
- Ага, - сказал Стёпка. – Понятно. И как ты там только помещаешься?
- Нормально помещаюсь. Если захочешь меня позвать, возьми кочергу и стукни три раза по заслонке. Только не долби, как дятел, по печке. Бей тихонечко по заслонке. Понял?
- Понял.
- Открывай подпол, - приказал Сысойка.
Стёпка взялся за кольцо и открыл подпол. Оттуда пахнуло невкусно сырым холодом и картошкой, и вкуснобабысониными солёными огурцами. Она их делала как-то по-особому, с чесноком и на водке. И за это они особенно нравились деду Стёпе.
И ещё пахло слегка заржавевшими консервными банками, которые на всякий случай хранил деда Стёпа. Некоторые банки были старее Стёпки. «На всякий случай, если американцы нападут», - говорил деда Стёпа. Они, конечно, вряд ли нападут, но кто их знает?..
 - Полезай, - сказал Сысойка.
- А ты? – затревожился Стёпка.
- А я за тобой. Давай, шахтёр, ползи…
Они спустились по лесенке вниз, в темноту. А Сысойка ещё и прикрыл за собой дверцу.
- Для конспирации, - сказал Сысойка из полной темноты.
- Конспирация - дело хорошее, только тут не видно ни фига, - ответил тревожно Стёпка. Ему, если честно, было слегка страшновато.
- Фиг; твоего, может, и не видно, а что нужно – я вижу, - проворчал Сысойка. – Фига, ни фига… Ну и выраженьица у тебя…  Подожди, чуть-чуть, балаболка фигова…
в темноте раздалось сысойкино пыхтение, сопение, что-то шлёпнуло, чиркнуло, шваркнуло и во внезапно посветлевшей темноте появился Сысойка со свечкой. Свечка была маленькая-маленькая, как спичка, а света от неё было много-много, как от электрической лампочки.
- Так, - деловито сказал домовой. – Теперь давай искать волшебные огурцы.
Он стал водить свечкой вдоль полки с трёхлитровыми банками, в которых в мутном рассоле лежали буро-зелёные огурцы, похожие на заспиртованных крокодилов.
- Вот эта, - Сысойка ткнул пальцем в одну из банок. – Доставай и открывай.
Стёпка снял с полки банку.
- Она закрыта, - сказал Стёпка.
Сысойка покопался в бороде, отцепил от одной из косичек открывалку и дал Стёпке:
- Н;.
Стёпка долго возился с крышкой, стараясь со всех сторон подцепить её открывалкой, наконец раздалось шипение, крышка слезла с банки, и вкусно запахло огуречным чесночком. Вернее, чесночным огурчиком. Словом, вкусно запахло. Дедушка обычно в таких случаях говорит: «Ядрёна кочерыжка». Или: «Это тебе не  дрянь американская». Или просто: «Культура!» И, крякая, съедает самый толстый огурец, а потом берёт свою бороду в пятерню и выжимает из неё рассол на рубашку. А баба Соня ворчит на него: «Ну что ты делаешь-то… дед!» А дедушка счастливо улыбается и говорит: «Так вкуснее». Но это к слову, лирическое отступление.
Банка была открыта. Сысойка быстренько залез в неё обеими руками по локоть (банка была ему по пояс, и он хозяйничал в ней, как в бочке) и достал два огурца.
- Это твой, - сказал Сысойка, сглатывая слюну, и протянул Стёпке огурец. Тот, что поменьше.
- Спасибо, - вежливо отозвался Стёпка. – Но я недавно  обедал.
- Ты с ума сошёл? Это же волшебный огурец! Без него мы не попадём в Подземное Царство. Ешь, тебе говорят! Эх, и люблю же я бабысонины огурчики! Ну, за наше здоровье! – и они чокнулись огурцами  и стали на пару ими с аппетитом хрумтеть. Когда огурцы были уничтожены, Сысойка положил крышку на банку – и она быстренько закаталась, как будто её и не открывали. Затем Стёпка поставил банку на место и Сысойка приказал:
- А теперь хлопни три раза в ладоши и скажи какое-нибудь волшебное слово.
- Но я не знаю ни одного волшебного слова, - ответил Стёпка.
- Самое главное, - Сысойка поднял вверх весь перемазанный в рассоле и укропных семечках палец, - самое главное – говорить такие слова, которых нет в человеческом языке. Все слова, которые ты придумываешь – волшебные. Понял?
- Понял.
- Если говоришь какое-нибудь своё словечко и чего-нибудь при этом очень-очень хочешь – то и получается волшебство. Ясно?
- Ясно.
- Главное – чтобы слово было твоё, а хотение – очень сильное. А так никаких специальных слов не существует. Это всё выдумки. Давай, хоти, хлопай и говори.
Стёпка немножко подумал и вдруг почувствовал, что изо всех сил хочет в какую-нибудь сказку, пусть самую захудалую. Он хлопнул три раза в ладоши и сказал первое, что ему пришло на ум:
- Дрыкузяп!
- Молодец! – крикнул Сысойка.
И тут пол под ними дрогнул и поехал вниз, а полки с огурцами и ржавыми банками поехали вверх.
Сначала Стёпка ничего не понял, а потом понял, что они с огромной скоростью мчатся под землю, как в лифте. Совершенно беззвучно. Стёпка сглотнул, чтобы не закладывало уши, и посмотрел вверх: там уже ничего не было видно, только крошечный далёкий огонёчек от Сысойкиной свечки, оставленной рядом с огурцами. Огонёчек стремительно уменьшался и наконец совсем пропал.
Бэмс! – сказал лифт и остановился. Перед Стёпкой была деревянная дверь. Над дверью висела лампочка, а на самой двери висела табличка с надписью:

МУЗЕЙ ДОБРОЛОГИИ И АНТИЗЛОСТИКИ

- Приехали, - сказал Сысойка и открыл дверь. – Заходи, гостем будешь.

Глава 8
Музей добрологии и антизлостики

Сысойка и Стёпка зашли в очень большой полутёмный зал. Стены в зале были красные и, кажется, бархатные. Вдоль стены находились витрины с подсветкой, а в витринах – всякие странности. Но чтобы их разглядеть получше, надо было подойти поближе, а Стёпка с Сысойкой стояли пока у самых дверей.
- Добро пожаловать в наш музей! – раздался чей-то довольно низкий голос, и из правой боковой двери вышел очень симпатичный старичок, весь седенький, с серебристой бородкой и с тростью. Одет он был очень просто, хотя и по-городскому: серенький костюмчик, серенькие ботинки. Ничего необычного, кроме одной-единственной детали: на голове у него был надет металлический, скорее всего серебряный, обруч с большим круглым диском на лбу, тоже серебряным. Диск был совершенно гладкий, немного выпуклый и блестел, как зеркало.
- Насколько я понимаю, - приветливо сказал старик, - ты и есть Стёпа?
- Да, я – Стёпа, - сказал Стёпа и добавил для важности. – Степан Шмелёв, - и ещё добавил, - из Степанова, - для ясности.
- Очень приятно. А я – дедушка Индрюша.
- Это тот самый, который…
- Совершенно верно, тот самый, о котором рассказывала Даша. Она всё правильно рассказала, и вы обо всём правильно догадались: и про волшебную ночь, и про предстоящую битву на Золотой Горе… А с Сысойкой, как я понимаю, вы уже подружились.
- Ага, - ответил Стёпка, глядя на Сысойку.
- Угу, - подтвердил Сысойка, глядя на Стёпку.
- Ну что же… Прекрасно, прекрасно, - продолжил, улыбаясь, дедушка Индрюша. – Через четыре дня нам всем предстоят очень серьёзные испытания. И к ним надо как следует подготовиться. Чтобы бороться со злыми волшебниками, нужно их очень хорошо знать. Думаю, Стёпа, тебе необходимо сегодня же приступить к изучению основ добрологии и антизлостики. Хотя бы начать с самых простых вещей. Ты не против?
- Нет, я не против, - ответил Стёпка. - А что нужно делать?
- Посетить музей. Походить по залам, послушать, что тебе расскажет и покажет Сысойка. Подумать и позапоминать. Пойдёт?
- Пойдёт.
- Ну, тогда я вас покидаю. А то – дел по горло. До встречи, друзья.
Дедушка Индрюша помахал рукой и вышел в ту же дверь, в которую вошёл.
Сысойка со Стёпкой тоже помахали дедушке Индрюше. Немного помолчали.
- Ты хотя бы представляешь себе, как это, – сказал полушёпотом Сысойка.
- Ну, чуть-чуть.
- Нет, ты ничего себе не представляешь. Он – один из самых могущественных добрых волшебников на земле. Есть, говорят, ещё три таких же, примерно равных ему по силе. Один – в Китае, другой – в Индии, а третий – где-то то ли в Мексике, то ли в этой… забыл. Дедушка Индрюша уже полторы тысячи лет – хозяин огромного Подземного Царства. Ему подчиняются миллионы всяких волшебников. Одних только домовых, говорят, сто миллионов.
- А чего же он такой…
- Какой?
- Ну, простой… Я думал, он какой-нибудь великан, весь в кольчуге, в золоте, с суперкомпьютером, какие-нибудь там… молнии мечет во все стороны… огненные стрелы… мечами лазерными машет… жих-жих!!!
- Это только придурки мечами лазерными жих-жихают во все стороны, - пробубнил Сысойка. – Ты пойми: чем волшебник могущественнее, тем он проще. Зачем ему суперкомпьютер и зачем ему этими идиотскими мечами махать и молниями куда не попадя кидаться?.. С комарами, что ли, воевать?..
- А вот я в мультиках про мутантов видел…
- Твои мультики и игры про мутантов сами мутанты и сочиняют. А мутанты, вроде твоего Клубникина, их смотрят. Те, у которых муть вместо мозгов. Думаешь, мутант – это тот, у которого хвост с рогами выросли? Настоящий мутант – это у которого в мозгах винегрет из глупых мультиков и игр. Понял?
- Понял. У меня дедушка Стёпа так же говорит.
- И правильно говорит. Ладно. Хватит болтать. У нас мало времени осталось. Тебе уже через час вставать. И полдничать. Надо успеть. Пошли.
Они подошли к длинной витрине. За стеклом рядком располагались чучела каких-то странных и довольно ужасных, вернее сказать, противных, существ.
- Мы с вами, дорогие товарищи, находимся, - громко начал Сысойка, вынув из-за уха перо и тыкая им в витрину, как указкой, - мы с вами находимся в первом зале нашего музея. В зале василисков. Прошу вашего внимания, - и он постучал пером по стеклу, как стучит учительница указкой по доске.
Сысойке явно нравилась роль экскурсовода. И хотя его слушал один только Стёпка, Сысойка весь раздулся от важности и обращался к Стёпке не просто «Стёпка», а то «дорогие товарищи», то «уважаемые господа», то «многоуважаемые коллеги», даже «судари и сударыни», что было уж совсем ни в какие ворота.
- Перед вами находятся классические образцы василисков, - говорил Сысойка, – чрезвычайно злых существ, обладающих способностью убивать взглядом, дыханием и другими методами. Посмотрите, судари и сударыни, на этот образец. Перед вами так называемый Василиск Лесной Петухозмеежабный. Очень легко заметить, что у него туловище змеи, голова петуха и глаза жабы. Обычно Петухозмеежаб Лесной убивает взглядом. Однако им применяются и другие приёмы: плевание ядом, дышание огнём и тому подобные гадости. Почти все Петухозмеежабы общим количеством сто семь были уничтожены в Великой Битве на Золотой Горе в 1812 году вашим покорным слугой… То есть мной, домовым Сысойкой.
Сысойка весь покраснел от лба до пяток от удовольствия и даже шаркнул своей босой розовой ножкой. И это шарканье значило: «Да, мои славные коллеги, на вид я такой невзрачный и обычный, но на самом деле я спокойненько замочил сто семь Петухозмеежабов Лесных и, если надо, ещё столько же замочу…»
- А как же ты их победил, Сысойка? – спросил Стёпка.
- Очень просто, дорогие сеньоры и сеньориты. Петухозмеежабы убивают всё окружающее взглядом. Но при этом сами погибают от собственного взгляда.
- Зеркало?! – додумался Стёпка.
- Конечно. Мы переходим к следующему образцу из семейства василисков. Василиск Мышеящероиндюковый Степной. Имеет тело ящерицы, крылья летучей мыши и голову индюка. Особо опасен, потому что хорошо летает. В настоящее время Мышеящероиндюки считаются вымирающим видом.
А вот, господа и дамы, - Сысойка ткнул пером в третьего монстра, - самый редкий тип василиска: Василиск Болотный Гусежабощукохорёк. Имеет голову – жабы, крылья – гуся, переднюю часть тела, до пояса, - щуки и заднюю часть тела – хорька. Удивительно противное существо. Сказочно вонюч. Если Гусежабощукохорёк появляется на каком-нибудь болоте, всё живое в окрестностях ста километров убегает прочь, потому что этот василиск-хорёк о-о-о-очень мерзко пахнет. Это его главное оружие против добрых. Вот ещё несколько интересных разновидностей: Уткогадюкокрокодил Речной, Вороночерепахоужекролик Огородный, Куросвинокобробобёр Озёрный, Жабогалкосаламандросусликобаран Помоечный, Червякобабочкокомаропиявкокузнечик Домашний…
Тут Сысойка быстро перечислил десятка два всяких василисков, названия которых были похожи на длинные товарные поезда. Ужасно мерзкие существа! Последними оказались совсем уже невозможные Анакондосвиноблоха Капустная, Свиновыдроворобей Пещерный и Бегемотообезьяновыхухоль Подзаборная.
- Переходим, ледиз энд джентельмен, в следующий зал, - торжественно объявил Сысойка.
Они перешли в следующий зал, такой же большой, тёмный, и с подсвеченными витринами. Только стены в нём были чёрного цвета в розовую горизонтальную полоску.
- Мы находимся, - начал домовой-экскурсовод, - в зале злых волшебниц. Как вы понимаете, речь идёт о нечистой силе женского рода. Полюбуйтесь, мусье и мадамы, на этот замечательный экспонат. Перед вами так называемая Мамуна Жабовидная Западноевропейская. К сожалению, в больших количествах водится в средней полосе России, куда была заселена в эпоху Петра Первого, и даже в непосредственной близости от села Степанова, в Мамуньем Овраге, который кое-кому вскорости предстоит посетить, - и Сысойка весело подмигнул Стёпке. Хотя ничего весёлого, судя по всему, в предстоящем посещении Мамуньего Оврага не намечалось.
В витрине находилась какая-то гадость размером с мотоцикл, похожая на зубастую жабу, покрытую клочьями шерсти. Глаза у жабы были круглые и жёлтые, как фары, на голове у мамуны торчали два острых шерстяных уха, отчего вся эта волосатая жаба становилась похожа то ли на облезлую сову, то ли на разжиревшую старую рысь, которую к тому же кто-то очень неаккуратно побрил.
- Мамуны, - говорил Сысойка, - способны надуваться, как воздушные шары, и с очень высокой скоростью передвигаться по воздуху на значительные расстояния. С высоты примерно ста метров мамуны ведут прицельный огонь отравленными икринками. Пушка у мамуны находится в пупке. Икринка, попадая в жертву, взрывается, и жертва получает очень опасный ожог… Забыл какой степени. Если икринка не попадает в жертву, а падает на что-нибудь мягкое, она остаётся тихонечко лежать на этом мягком, а через три дня из неё вылезает маленькая мамуна, которая тут же надувается и летит в мамуний овраг, где питается, растёт и через пару месяцев превращается во взрослую мамуну. А теперь подумайте, дорогие граждане и гражданки, сколько всего может быть мамун. По сведениям нашей Доброй Разведки, сокращённо ДОБР, в настоящее время в Мамуньем Овраге находятся примерно шестьсот пятьдесят взрослых особей мамун и около тысячи мамунят. Каждая мамуна в год вырабатывает десять тысяч икринок. Вы представляете, что может случиться, если дать им расплодиться? Поэтому ежегодно управление Доброго Десанта, сокращённо УДОД, проводит плановую зачистку Мамуньего Оврага с целью уничтожения складов мамуньей Икры.
- Но это ещё не всё, - продолжал Сысойка, - мамуны очень часто устраивают налёты на человечьи города и деревни и крадут детей, оставляя вместо ребятишек так называемых подменышей, то есть таких заменителей, которые всегда капризничают, вредничают и норовят сделать всякие мерзости.
- Как Фафа! – не удержался Стёпа.
- Совершенно верно, - согласился Сысойка. - В случае с Фафой мы имеем типичный образец частичного подменыша, то есть такой случай, когда ребёнка подменили не целиком, а только его характер. И вернуть Фафе доброту можно только путём уничтожения именно той мамуны, которая его подменила.
- Следует помнить, - нравоучительно подчеркнул Сысойка, поправив очки, - что главное качество мамун – жадность. Если, например, мамуна летит стреляться в добрых ядовитой икрой и вдруг видит на пеньке пирожок, или шоколадку, или рубль, или даже фантик от ириски, она обязательно спустится, чтобы прихватить добычу. И в этот момент, когда мамуна чувствует прилив жадности, с ней очень легко разделаться с помощью вот такой волшебной рогатки новой модификации Антимамун–7, разработанной на Заводе Доброго Оружия, сокращённо ЗАДОР.
Сысойка показал на лежащую за стеклом рогатку. Это была невзрачная корявенькая сосновая рогатка со старой перекрученной резинкой. Рядом с рогаткой лежала шишка, ободранная, как будто её три часа грызла белка. Стёпка посмотрел на Антимамун-7 с сомнением.
- Насколько я вижу, - как ни в чём не бывало продолжил Сысойка, - насколько я вижу, юноши и девушки, вы не верите в то, что с помощью Антимамуна-7 можно эффективно уничтожать мамун. Вы, наверное, думали, что здесь будет лежать безмозглая гигантская атомная пушка, придурочный суперпуперпулёмет, идиотская гранатоплевательница или тупорылая  бомбометалка?.. Ну что ж… У вас будет в скором времени реальная возможность убедиться в надёжности последней модели Антимамуна.
- А теперь посмотрите сюда, - Сысойка ткнул пером в ряд манекенов. Манекены представляли собой довольно симпатичных юных нарядных тётенек, которые очень мило и приветливо улыбались и держали в руках не менее симпатичные, милые и приветливые вещи. Одна как бы протягивала тебе пачку чипсов, другая наливала в стакан пепси-колу, третья держала целый поднос со сникерсами, четвёртая, улыбаясь, указывала на лежащие на столе гамбургер, чизбургер и пачку жареной картошки в пакетике, обильненько залитую кетчупом. Всё это выглядело так натурально, что Стёпка даже не без удовольствия вспомнил о предстоящем через полчаса полднике.
- Перед вами, мои юные друзья, - перебил Стёпины вкусные мысли гид-домовой, - одни из самых коварных разновидностей ведьм-оборотней. Прошу вашего внимания! – Сысойка три раза стукнул пером по витрине и сказал:
- Хренатопс!
Свет в витрине погас, тут же опять ярко вспыхнул – и Стёпка даже вздрогнул от неожиданности и омерзения. Вместо дамочки с чипсами в витрине красовалась огромная, размером со свинью, двухголовая крыса с человеческими руками. Крыса скалила зубы на обеих головах, и пальцы на руках у неё были длинные, морщинистые и с жёлтыми ногтями и шевелились. Причём их было не по пять, как полагается, а по четыре.
- Перед вами ведьма под названием богинка, - рассказывал Сысойка. – Богинки, как и мамуны, крадут детей, а также делают множество других злых дел. Оборачиваются в жаб, кошек, камни и тому подобное. Очень коварны,  хотя смертельно боятся бабочек. А это – хорошо известная вам русалка, - он ткнул во вторую бывшую девицу с пепси-колой, а ныне безобразную старуху с рыбьим хвостом. В груди у старухи находилось дупло, из которого выглядывала какая-то зубастая рыба. Сама же старуха была одноглазая (из дырки на месте отсутствующего глаза росли густые водоросли), а рот у старухи был огромный, от уха до уха, с редкими, но очень острыми зелёными зубами. Всего зубов – тринадцать. Один из них со смертельным ядом. И казалось, что старуха улыбается. Ну и улыбочка! Как у акулы.
- Правильнее вообще называть русалок не русалками, а фараонками, - говорил Сысойка. – Фараонки, разумеется, живут в озёрах, прудах и реках, хотя в принципе могут жить везде, где есть хоть немного воды: в д;ше, в тазу с отмокающим бельём, даже в пипетке. Внутри фараонок обычно живут пиявки. Фараонки легко превращаются в пиявок, улиток, рыб, змей, речных пауков или в пузыри на лужах во время дождя. Боятся соли, спичек и громкого стука. Посмотрим дальше. Перед нами ещё две разновидности ведьм-оборотней: мара, она же в простонародье – кикимора, и полудница, которую иногда зовут ржаницей.
Мара-кикимора, та, что раньше делилась с нами Сникерсами, теперь представляла собой огромную, всю обросшую чёрными волосами бабку. Волосы у бабки росли ото всюду, и всё лицо, если, конечно, эту гнусную рожу можно назвать лицом, всё лицо у неё тоже было покрыто волосами, так что скорее бабка напоминала обезьяну, чем бабку. Особенностью мары являлось то, что на руках, вместо ладоней, у неё были ноги, то есть ступни, а на ногах, вместо ступней, руки, то есть ладони. А ещё – вместо носа, у неё был рот, вместо рта – нос, вместо глаз – уши, а вместо ушей – глаза.
Полудница же, та, что минуту назад якобы собиралась потчевать нас гамбургерами, чизбургерами и картошкой-фри, из работницы Макдональдса превратилась в тощую, как жердь, обёрнутую в чёрную ткань, тётку без головы. То есть голова-то у тётки была, но она её несла в руках. Голова была бледная и лысая. Один глаз - закрыт, другой – полуоткрыт. Рот зашит толстой красной ниткой. Из ушей торчали куриные ноги.
- Мара, - объяснил Сысойка, - питается человеческим мясом. Особенно, - домовой весело подмигнул Стёпке, - она любит мясо девятилетних мальчиков, - Сысойка оценивающе посмотрел на Стёпку, как будто прикидывал, сколько тот весит, - и уж совсем особенно она любит девятилетних мальчиков, которые на обед ели эскалопы. Мары умеют превращаться в комаров. Убить мару можно либо брызнув ей в морду огуречным рассолом, либо ударив ей по левой лопатке осиновой веткой. Мара панически боится собак. Полудница же, - Сысойка обвёл пером безголовую, - обычно поражает жертву солнечным ударом, единственное средство борьбы с которым – шапка. Полудница боится кошек, ежей и козлов.
Сысойка покопался в бороде, снял с одной из косичек часы.
- Эй! Нам осталось всего две минуты, бежим! – крикнул он, схватил Стёпку за руку, и они помчались.
Они пробежали ещё через несколько больших залов, в одном из которых Сысойка на бегу, пыхтя, пробубнил: «Это всё потом посмотрим!» - свернули в какой-то коридор, где в стеклянных нишах тоже торчали всякие чудища и странные вещицы, и уткнулись в дверь с надписью «КАНЭДЗ АБСМОТРУ». Сысойка открыл дверь, за которой оказалась чёрная пустота, и сказал: «Прыгай!»
Стёпка почти прыгнул, но испугался и упёрся растопыренными руками в косяки двери.
- Прыгай, тебе говорят!
- Ага! – сказал Стёпка и – опять не прыгнул. Не так-то это просто – прыгать в чёрную пустоту. Но в это мгновение он услышал сзади весёлый Сысойкин крик:
- Полный вперёд! – и почувствовал довольно-таки сильный удар по тому месту… Ну, вы догадались по какому…
Таким образом Стёпка с помощью Сысойки устремился «Полный вперёд» и почувствовал, что летит. Но куда он летел – вперёд, назад, вправо, влево, вниз или вверх – он не знал. Можно сказать, что он летел куда-то внутрь себя. Или – вернее – из себя. Хотя так и не бывает.
- Хряпс! – сказала кровать, и Стёпка открыл глаза.
Он находился в своей кроватке на веранде. Причём ощущение было такое, что он очень хорошо выспался. И как только он открыл глаза, дверь открылась и вошла баба Соня.
- Пора вставать! – сказала она.
- Угу, - ответил Стёпка.
- Как спалось? Чего снилось?
- Школа, - соврал Стёпка.
«Так я вам всё и расскажу, - подумал он. – Да и если расскажу, всё равно не поверите».
А то место, через которое Сысойка придал Стёпке ускорение, немного побаливало. Левая половинка. Но Стёпка не обижался: самому надо было прыгать… В следующий раз, - подумал он, - прыгну сам. Без «полный вперёд».