Ей часто снились показы.
Снились лица ассистентов и мастериц – рабочих пчелок цехов.
Снилась совершенно оторванная езда на машине по ночному Киеву...
Самым мучительным было просыпаться и не видеть своих детей. И даже мужа, с которым, казалось, ее уже ничто не связывало. Порой Андрей присутвтовал в ее снах без единого намека на то, что они расстались. Более того, в тех сладких видениях у них имелся еще и третий ребенок – курчавый словоохотливый малыш...
Как-то ночью она лежала, не смыкая глаз, силясь, наконец, понять, как это вообще случилось? Как вышло так, что они развелись, черт побери? Когда они стали чужими, с этим невообразимым умником, присадившим ее на рок, который живет сейчас в Кривом Роге, и в точности так же, как и она, только на год старше – ходит в школу. А что, если и он... проскользнула вдруг шальная мысль... что, если он тоже? Может, попытаться его найти?
Едва выждав утро, терзаемая своим прозрением, она ринулась за советом к отцу. И встретила спокойное утверждение:
– Ты сама говоришь, он сейчас школьник.
– Я тоже...
– И не пытается с тобой связаться.
– Но ведь и я не пытаюсь...
– Валерия, я не могу знать, как поступил бы твой бывший муж, окажись он в прошлом, – вздохнул отец.
Лера присела на край кровати, из которой он еще не выбрался, обложенный газетами.
– Ты прав. Прости, мне очень трудно бороться с эмоциями. Но все же, будь он здесь, он бы меня нашел. Ничего не сказав, ничем себя не выдав. Прикинулся бы обычным прохожим: взглянуть, задеть глазами, посмотреть на мою реакцию. Ему достаточно просто позвонить и спросить к телефону Леру. Это же он меня так нарек... Но нет, здесь только мне отведена роль заблудшей овцы...
Она бессмысленно уставилась в пол, чувствуя, как растворяется в утреннем воздухе призрак такой странной, но такой вожделенной ни то фантазии, ни то надежды... ни то сна. Все выглядело именно так: она вспомнила чудесную историю, насыщенную великим знамением, в ответ на которую ей напомнили, что это лишь сон.
Сон. А явь находится здесь.
И в этой яви отец попросил ее поставить чайник.
Лера вдруг поглядела на него с таким обожанием, щеки ее все еще горели от волнения, глаза наполнились светом и блестели.
– У меня никогда не было тебя столько, сколько сейчас, – слетело с губ так неожиданно и так простодушно, что она испугалась. И, возможно, не придала бы этому порыву значения, если бы отец не побледнел, а газетный листок не задрожал в его пальцах.
Повисло неловкое молчание. Щеки Леры запылали еще сильнее, она порывисто вскочила:
– Пора пить чай!
***
Но кашица из раскрошенного ассорти ее воспоминаний – грубая, трудно варимая – липким непроходимым комком каталась по нёбу, перенасыщенная вкусом личных привязанностей, пересоленная разочарованием, и совершенно уже прокислая от сожалений обо всем, что было утрачено. Этот терпкий, тяжелый привкус не покидал ее ни на минуту, преследовал, как запах дыма...
И не удивительно, что сны о прошлой жизни участились. Подсознание насильственно стягивало и растягивало складки ее памяти, как меха гармони, часто при этом подбрасывая собственную приправу к разыгрываемой ретроспективе.
Пребывая во сне, Валерия ни секунды не сомневалась, что живет своей единственной настоящей жизнью, а просыпаясь, виртуозно выскакивала в искривленную параллель; а в те минуты, когда разом воскресала вся память, она погружалась в нечно вообще отдельное от всего существующего.
И тогда она принималась энергично воплощать себя в пространстве через прикосновения. Если я что-то делаю, если я что-то чувствую, я, твою мать, живу! Если мои пальцы щупают ткань, если я куда-то хожу, если я рассуждаю, говорю вслух и переживаю... Я существую!
Но потом снова приходили исполненные неподдельным осязанием сны о муже, детях, коллегах, клиентах...
Было ли причиной моделирование, которому отводились все дни напролет, или безутешный анализ, который она безотстановочно вела в уме все то время, пока рот молчал, руки трудились, а мозг гудел и пылал, как паровой котел?
Вставала Валерия рано, ложилась поздно. А в сон проваливалась столь же резко, как потом и выскакивала из него по несколько раз за ночь.
Поутру, еще задолго до того, как просыпалась мать, сцепив зубы, делала ритмичную зарядку под аккомпанемент колотящегося сердца, заставляя при этом ассоциативные группки нейронов поднимать организованный марш во взрывоопасной нервной системе. А внутренний монолог заткнуться – до того, как появятся первые признаки помешательства.
Всякий раз, когда что-то вспыхивало в груди ни с того ни с сего, начинало саднить и стремительно разрастаться, Лера отрывалась от шитья и долго приседала, упорно концентрируясь на счете. И когда ноги дубели от напряжения, а поясница сильно разогревалась и становилась влажной, Лера, тяжело дыша, возвращалась к прежнему занятию, не внемля от физической усталости нервным запинаниям голосящих внутренних демонов.
Она задавала вопрос, о котором вопили не только демоны, но и шипели, визжали, стонали и рычали все языки ее души. Вопрос, на который ответа она пока не знала. Вопрос, ответ на который, быть может, не существует вовсе. Вопрос, который она так старалась в себе заглушить, придушить и свести на ноль.
Вопрос, звучавший как причина.
Причина, звучавшая, как приговор...
Есть ли у приговора цена?
У любого приговора должна быть цена, гудело в проводах извивающейся от ужаса души.
У любого...
Читать дальше (Глава 32): [url=http://www.proza.ru/2016/01/31/1835]
©"Последнее желание" Г.Зарудная