Дощечка, величиной с тетрадный листок, с небольшими бортиками по краям, приделанная Василием Степановичем за балконным стеклом, служила кормушкой для птиц. К этой кормушке ежедневно прилетали галки и голуби, чтобы склевать размельчённые сухари, остатки каши и другой пищи, которую выбрасывать в мусоропровод на пропитание крысам Василий Степанович считал недопустимым.
С наступлением морозов стали прилетать синицы. В отличие от голубей, важных и хорошо упитанных, они казались лёгкими и беззащитными. И было интересно наблюдать, как прыгали эти маленькие пушистые комочки на двух ножках сразу. Они беспрерывно вздрагивали и оглядывались по сторонам. Всё это вызывало у Василия Степановича сочувствие к синицам, и даже ответственность за их жизнь в это холодное время.
Кусочки сала они успевали клюнуть раз-другой, как откуда-то прилетали галки, появление которых не сулило ничего хорошего синицам. Галки нагло хватали всё, что могли утащить, и очень быстро кормушка становилась пустой.
Пробовал Василий Степанович нарезать сало очень маленькими кусочками, но и их галки уносили сразу по нескольку, сопровождая собирание глухим стуком своих чёрных клювов о тонкую дощечку, звук от которой передавался на балконную раму и был хорошо слышен внутри квартиры. Испробовано было всё, что могло помешать этой галочьей наглости. Но даже прибивание кусочков сала маленькими гвоздиками не помогало. Они долбили носами до тех пор, пока ничего, кроме гвоздиков, в кормушке не оставалось. И после этого прилетали снова, чтобы проверить, а не появилось ли что-нибудь ещё для насыщения птичьего желудка.
Галок Василий Степанович не любил. Они казались ему одетыми в чёрные платки, бесчувственными и даже злыми женщинами, которых нередко можно встретить в летние вечера в маленьких провинциальных городках, да и не только там. Зеленоватые, будто стеклянные и непонятно куда смотрящие глаза этих птиц вызывали недоверие и отсутствие всяческого к ним сочувствия. Они прилетали почти всегда по нескольку штук и начинали ругаться на своём галочьем языке, как бы доказывая право на первенство. И только в самые сильные морозы Василий Степанович смягчался: «Ладно, ешьте, бесстыжие, и вам жить надо!».
По утрам, когда начинало светлеть, готовил он себе пшённую кашу. И в это время за балконными стёклами появлялись первые синицы. Они в мгновенье садились на рамные переплёты и, не понятным образом удерживаясь на них, разглядывали - а что там внутри? Рассмотрев, что надо своими маленькими чёрненькими глазками-бусинками, также внезапно исчезали, как и появлялись.
–Проснулись, подружки! – Василий Степанович надевал тёплую куртку, сыпал из банки в левую ладонь немного пшена и выходил на балкон. – Ешьте, милые, зима впереди долгая…
С некоторых пор Василий Степанович стал недолюбливать и голубей. Он много раз наблюдал, как они нападают на своих слабых соплеменников, не давая никакой возможности им приблизиться к пище. Особенно возмущал его один хамоватый самец, которого Василий Степанович окрестил «депутатом». «Депутат» топтался в кормушке, импульсивно поворачивался то в одну сторону, то в другую и ничего не клевал. Но стоило другим голубям подлететь, как он распушал свою красивую шею и грудку и, слегка оттопырив крылья, принимал воинственную позу. И с ним никто не связывался.
–Почему они его боятся? Ведь, каждый из них нисколько не слабее этого нахала. Взяли бы все вместе, да и проучили его как следует. Нет, – приходил к выводу Василий Степанович, всякий раз наблюдая за птицами, – природа устроена не по-нашему людскому разумению. Тут другие законы существования и мы их можем только объяснить. А изменить – никогда!
Пришлось ему однажды видеть на улице города и совсем дикую сцену, когда молодые и сильные особи. не понятно за что, насмерть заклёвывали больного, не давая ни единого шанса на спасение. «А ещё голуби мира», - думал про себя в тот момент Василий Степанович и, если бы попался в эти минуты под руку камень, то запустил бы он его в эту озлобленную свору со всей силой.
–Чего это они все разлетелись? Чего испугались? – За стеклом мелькнула большая серая ворона. Она сделала несколько последних взмахов своими огромными крыльями и, выпятив вперёд крепкие вороньи лапки, спланировала на край кормушки, которая под тяжестью птицы прогнулась в сторону улицы.
–Сколько же она весит? – задал себе вопрос Василий Степанович. – Килограмм, пожалуй, не потянет, не курица, ведь. А какой клюв большой! Таким клювом… Как он по-немецки? Шнобель или шнебель?
Ворона покрутила головой по сторонам и, не найдя в кормушке ничего для себя привлекательного, оттолкнулась от бортика и полетела восвояси.
–А интересный вопрос задала та девчушка своей учительнице: «Как называется у птиц та её часть головы, где глаза и клюв. У собак, например, кошек и зайцев называется морда, у свиней – рыло, у людей – лицо. А у птиц, у курицы, например, как?» Да, есть ещё слово «харя», это-то кому прилепить?
Часами просиживал Василий Степанович у окна, подперев рукой голову и наблюдая за птицами. Под негромкий говор репродуктора он начинал дремать и, когда затекала рука, или раздавался какой-нибудь посторонний звук, он поднимал голову, зачем-то смотрел на часы и тянулся к чайной чашке, чтобы сделать глоток крепкого чая.
Прилетавшие на пшено синички, стукали своими носиками два-три раза, заглатывали маленькие жёлтые зёрнышки и улетали. Потом возвращались, приводя за собой своих подруг, которые тоже не пытались съесть всё, что было, а отлетали в сторону, давая насытиться другим.
Смотреть на этих юрких птичек, любоваться ими Василий Степанович мог целый день. Он смотрел на птиц, а из памяти выплывали прошедшие и оставшиеся где-то далеко-далеко годы, люди, с которыми его сводила и разводила жизнь, с теми радостями и неизбежными утратами, без которых эта самая жизнь и не бывает.
Но, почти всегда, когда он глядел на синиц, и ненадолго забывался, перед глазами возникала картина далёких лет, когда он с молодой женой целую неделю провёл в таёжном зимовье, в двенадцати километрах от Байкала.
Они вышли тогда на станции Андриановская и прошли без малого десять километров на лыжах с рюкзаками по нетронутому таёжному снегу, лишь изредка пересекая звериные тропы. Какое было прекрасное время!
Утром они уходили в тайгу любоваться красотами сверкающих снежной белизной сопок и, когда уставали от ходьбы по глубокому пушистому снегу, то устраивали привал на какой-нибудь валёжине, втыкали в снег лыжи, прислоняли к могучему стволу кедра ружьё, разводили костерок и наблюдали за его живым пламенем, глядя на который можно сидеть и думать, думать… О, огонь – вечный спутник человека!
Когда солнце уходило на запад и светлого времени оставалось мало, снова они вставали на лыжи и возвращались. И в первый же день после прогулки обнаружили, что сливочное масло, завёрнутое в бумагу и сунутое в снег на крыше зимовья, всё съедено, а внизу валялись клочки этой самой, не спасшей от разбоя, звенящей бумаги.
«Синицы! Больше некому, они ещё утром здесь крутились. Молодцы, птички, так нам и надо!» И появилось с тех пор уважение к этим маленьким и сообразительным существам. Это человек может не взять чужого, а может и взять. А для птиц не бывает чужого, что нашёл – всё твоё.
Сколько времени прошло с тех пор? И были ли такие заботы, которые могли чем-то омрачать? Ничто не возвращается и, вправду говорят, что та вода, в которую вступал когда-то, уже так далеко, а, может, её и нет вовсе, или превратилась она в красивые облака, унесённые ветром прошлого. Что же остаётся кроме той несовершенной памяти и тех добрых дел, которые жернова времени превращают в ничто?
Грустно становилось Василию Степановичу, он вставал, брал горсть пшена и выходил на балкон, пополнить кормушку и вдохнуть свежего морозного воздуха.
Подходило время обеда и Василий Степанович, доставая продукты, обнаружил в своём холодильнике завёрнутый в бумагу маленький кусочек местами позеленевшего от времени маргарина. «Сколько же он здесь пролежал? И куда его теперь? А если его по-чистить?». Срезал Василий Степанович зелень, понюхал то, что осталось, и брезгливо поморщился. Нет, он не понесёт это в мусоропровод, не в его это правилах. Он вышел на балкон, положил маргарин в кормушку и придавил пальцем, потом сильнее и стал разглаживать его по поверхности, пока не получился слой, чуть толще спички.
Прилетели синички и стали клевать. И снова перед глазами далёкое сибирское зимовьё, клочки желтоватой, хрустящей бумаги, которые оставили после себя синицы-разбойницы.
–Понравился, значит, вам маргаринчик? Ешьте на здоровье, думаю, плохо вам от этого не будет. А что не свежий, так прошу извинить. В другой раз…
Появились шумные галки и тоже стали стучать своими носами, но не тут-то было! И получилось, как в басне про лису и журавля. Покричали они друг на дружку, будто жалуясь, и улетели. А у синичек клювики маленькие и всё у них получается.
–Придётся купить при случае свеженького. – Подумал Василий Степанович. Он вымыл посуду, из которой обедал, протёр кухонный стол и поглядел сначала в окно, а потом на часы. – Темнеет уже. Оденусь, пожалуй, да прогуляюсь до магазина.
Денег у него оставалось совсем немного. Завтра принесут пенсию, он распределит - сколько куда и на что потратить. И ещё его радовало, что впереди февраль – месяц короткий, а, значит, два дня он уж точно сэкономит.
Спускаясь по лестнице, Василий Степанович вспомнил прошлогодний разговор с братом, когда тот проездом по каким-то делам оказался в их городе. Просил тогда брат, чтобы он приватизировал квартиру и намёками давал понять, что лучше всего оформить у нотариуса завещание на имя его сына, то есть племянника Василия Степановича.
Не получился тогда у них разговор. Племянник сидел в тюрьме, ему впереди ещё два года, а толкаться по очередям, оформляя документы на приватизацию с его-то здоровьем…
–Надо написать брату, что согласен, только пусть сам приезжает и бегает по конторам, мне это ни к чему. Хотя, лучше племяннику, чем государству. Сколько мне оста-лось?..
Постучал Василий Степанович в оконце газетного киоска и спросил конверт.
–Ого, да за эти деньги буханку хлеба можно купить. Ну и ну! – Посчитал, что осталось в кошельке, вздохнул и пошёл в магазин.
Хватило на булочку, молоко и на самый дешёвый маргарин. Уложив свои покупки в пакет, и бросив туда же пустой кошелёк, направился Василий Степанович домой.
На улице зажглись фонари, люди возвращались с работы. Морозный воздух бодрил и настраивал на хороший лад. Внезапно Василий Степанович поскользнулся и упал на спину, больно ударившись головой. Шапка и пакет отлетели в стороны, а прохожие стали обходить его, принимая за пьяного. Какое-то время он лежал, не ощущая ни боли, ни холода, пока не понял, что кто-то пытается его поднять и одновременно расстегнуть верхние пуговицы его старенького пальто.
Сознание то пропадало, то возвращалось к нему, и в один из моментов он почувствовал, что из внутреннего кармана пиджака медленно уплывает в чужие руки бумажник, в котором никогда не было денег, а только паспорт и пенсионные документы. Скоро его оставили в покое, а проходившая мимо соседка узнала его, попросила мужчин поднять и довести до подъезда.
–Что ж ты, Василий, так неосторожно? Кости целы? Болит-то где? Ну, и слава богу! Вот и шапка твоя, надень!
–У меня ещё пакет был.
–Какой пакет?
–Да, голубенький такой, с нерусскими буквами.
–Не видела я, но схожу, посмотрю.
Соседка ушла, а Василий Степанович стоял у самой двери, прислонившись к стене. Во всём теле он чувствовал слабость, ноги начинали дрожать, и только одно было у него желание – поскорее добраться до своей тёплой постели.
–Не нашла я, Василий, твоего пакета, упёрла какая-нибудь сволочь.
–Да, ладно. Бог с ним!
–А что в пакете-то было?
–Маргарин. – Василий Степанович помолчал, попытался улыбнуться и добавил: - Для синичек.