Подошли тоненькие в щиколотке ноги, сказал бы породистые, но я ничего в этом не понимаю. Изящные. Маленькие. Беззащитно красивые. Никогда не видел такие, так близко и в таком ракурсе. Посмотреть бы, что там выше, но стыдно. Лучше не видеть, если стыдно. Кроссовки плохая обувь для прогулок по городу.
Веки сомкнулись.
Лестница. Бетонные ступеньки. Одиннадцать штук в пролете. Стандартая ширина и длина. Это хрущевская панелька. Перила. В таком ракурсе я их не видел. Я не иду. "Меня схватили! Куда меня волокут? Выжду время".
В вырезе угадывалось что-то неотрывно притягательное. Часто видел такое, и не такое, и еще ближе, и в разных ракурсах, но я сюда пришел не за этим.
А за чем? Зачем я сюда пришел? Как я сюда попал? И куда вообще? И я ли это? Я, но я не пришел. Меня сюда принесли. Я отморозил уши? Мама растирает. Как это произошло?
- Мама, не надо. Хватит.
- Надо!
Я открываю глаза. Нет. Это не мама. Зачем вырез трет мне уши? И как я мог их летом отморозить? Летом, здесь, в этом пекле, в этой пустыне.
- Вы... - говорю я по возможности членораздельно, - вы...
«Господи, в русском языке так много слов, что среди них невозможно подобрать единственно необходимое!»
- Вы...
- Я!
- Вы... - и я нахожу то самое слово, - ПИТЬ!
- Еще выпить? Вам достаточно.
«Кому до ста? Чего «точно»? Кому НАМ? Зачем мне поднимают голову? Что мне тычут в губы?»
Я сфокусировал взгляд. Опять этот вырез. А что тут ближе? Кружка. Мне дали пить!
- Что это?
- Пейте.
Пью. Да. Мне надо этого еще, но кружка пуста. Но не надо мне предлагать вырез. Я вам не грудничок. Я молока не хочу. Ни-ка-ко-го! Глаза бы не смотрели. Ника кого? Я, мол, ока не хочу! Я молокан. Эхо. Чу!
«Господи, зачем нам так много бесполезных слов?»
«Как я попал в пустыню? Почему мне не дают пить. Может, я в плену? Врешь, русские не сдаются!»
Оценю обстановку. Тихо и незаметно. Я приоткрыл глаза. В кресле уютно подвернув под себя ноги (те самые, я узнал), сидела арабка в цветном халате с тюрбаном на голове и с книгой в руках.
«Так. А где же охрана. И руки у меня не связаны. И ноги... Надо их делать. В том смысле, что есть выражение «Делать ноги», то есть - убегать. Только вот попить бы еще! А это что на стуле? Кружка. Эмалированная. Синяя с цветочком. Меня из нее поили. Лучше бы с водой. Если немного поднять голову, то увижу содержимое кружки. Голову поднять не могу. Странные они. Руки и ноги не связали, а голову, похоже, привязали».
Перевожу взгляд на охранницу. А кто она еще? Внимательно смотрит прямо в глаза. Спалился.
- Виктор, как вы себя чувствуете?
- Я не Виктор! - «Зачем я сказал правду? А кто этот Виктор? Все равно. Тут 50 на 50. Виктор может быть хорошо, а может быть плохо. Русские не сдаются. По русски говорит без акцента. Из наших! Продала Христа, обрезалась. Что я несу. Женщины не обрезаются».
- Пить хотите?
- Вот же гадина, знает, на чем меня взять.
Встает. Халат распахивается. В таком ракурсе очень даже... Ну, этим меня не возьмешь! Особенно сейчас. Что эти воины пророка со мной делали? Лучше бы сразу убили. Протягивет кружку. Знаем мы эти приемы: хороший охранник - злой охранник.
Пью. Что это?
- Что это?
- Рассол, Виктор, рассол.
- Я не Виктор, - я решил лежать на своем. Я стоял бы на своем, но как можно стоять, если лежишь!
- А это что? - охранница показала мне какую-то бумажку. В таком ракурсе... я навел резкозть. «Понятно!» - Зачем вам столько визиток Виктора Санина?
- Я Александр. Санин это пес... - «Господи, куда же разбегаются правильные слова!» - Виктор Санин — это тварь, Санин Виктор — это твордоним.
- Что?
В таком ракурсе у нее очень большие глаза. Но нас большими глазами не удивишь.
- Что «что»?
- Что такое «твордоним».
- Дворческий песдоним!
- Псевдоним? - переспрашивает она меня. Наконец-то дошло. Как с ними всеми тяжело... И снова закрываются глаза.
Продолжение следует