Сестра из парижа

       
       "Одиночество — это когда в доме есть телефон, а звонит будильник"
                Фаина Раневская.

      
             Эту историю рассказал мне мой покойный друг, замечательный   кинорежиссёр и яркий, искромётный человек Яков Сегель.  Он обожал Фаину Георгиевну Раневскую, часто бывал у неё дома и потом, переполненный впечатлениями, делился ими со мной.  Я в те годы ещё жил в Киеве, но уже большую часть своей жизни проводил  в экспрессе "Киев-Москва" и в Московских гостиницах, целенаправленно охмуряя редакции газет, издательства, Телевидение - постепенно внедряясь в жизнь столицы. Поэтому я уже имел возможность познакомиться с Фаиной Григорьевной и, для раскачки, перед историей  Сегеля, расскажу о двух своих последних встречах с  ней.

             Первая произошла в начале шестидесятых, в ресторане старого, ещё не сгоревшего Дома Актёра на улице Горького. Как всегда, он был переполнен. Предварительно заказав столик, мы ужинали, я, брат Леонид и несколько наших друзей. В зал вошла  Раневская в сопровождении  трёх актёров из  театра "Моссовета", в котором она тогда служила. Пришли они после спектакля в надежде поужинать, но свободных мест, как я уже сообщил, не было. Мы решили потесниться, и я пригласил  Фаину Георгиевну и её спутников за наш столик. Когда они рассаживались, мне принесли моё любимое блюдо: распластанного на  тарелке "цыплёнка Табака". Увидев его, Фаина Георгиевна громко прокомментировала:
    - Эта курочка приготовилась любить!
            Естественно, и мы все, и сидящие за соседними столиками, громко расхохотались, после чего  я растеряно решал, могу ли съесть своего любимого цыплёнка или должен любить его  "платонически".   

            Следующая встреча произошла уже попозже, в  конце тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. В театре "Моссовета" готовили к выпуску спектакль "Странная миссис Севидж". Ставил спектакль великолепный режиссёр Леонид Викторович Варпаховский, в прошлом учёный секретарь Мейерхольда, отпахавший восемнадцать лет в сталинский лагерях, но каким-то чудом сохранивший свой талант, оптимизм,  любовь к людям и неиссякаемое чувство юмора. Несмотря на разницу возрастов в двадцать пять лет, мы очень дружили, часто общались, ездили вместе отдыхать в Прибалтику и там лихо  проводили время, причём, заводилой всех придумок, розыгрышей и весёлого "хулиганства" был он.

            Когда я утром позвонил ему и сообщил, что прибыл в столицу, он попросил меня  немедленно приехал в театр, чтобы успеть посмотреть репетицию: послезавтра показ на публике и сдача спектакля - он очень нервничает. Конечно, через полчаса я уже был в театре.
            Начался прогон. В спектакле участвовали очень хорошие, известные артисты, которые прекрасно играли свои роли, но...  Но когда  появилась  Раневская, у меня возникло ощущение, что  на сцене куклы, а она - кукловод, она - Гулливер, она - гениальна, поэтому ни с кем не соизмерима. 

            Когда первое действие окончилось, я рассказал Варпаховскому о своём впечатлении.
   - Сашенька, - взмолился он, - пожалуйста, скажите это всё ей - она меня измучила: ей то не нравится, это не нравится, требует переделок, а послезавтра сдача спектакля!..
 
           Когда мы вошли в грим-уборную к Раневской, я с чувством произнёс:
   - Фаина Георгиевна, я вас всегда любил, но после этого спектакля я восхищён, я в восторге, вы заполнили сцену, вы - кукловод, которому тесно на ширме, вы...
   - Голубчик, - прервала меня Раневская, - пожалуйста, сядьте, вдохните воздух и медленно повторите всё, что вы сказали, медленно и с чувством - я обожаю, когда меня хвалят, о-бо-жа-ю!

          Премьера прошла на ура, гремел хор восторженных отзывов и зрителей, и критиков, но она всё равно была не довольна: " Не так, не то, не получилось, не доделано"... И это повторялось всегда, после каждого спектакля:  беспощадная требовательность к себе - свойство большого, истинного  таланта!

          А теперь перейдём к истории, рассказанной Яковом Сегелем. Но сначала сведенье для тех, кто не знает: в 1917 году, когда вся её семья удирала от революции, двадцатилетняя Фаина, отравленная любовью к театру, отказалась эмигрировать и осталась в  перевёрнутой России, одна-одинёшенька, без родителей,  без родных и близких. Так и прожила все эти годы, оторванная от семьи

          В конце пятидесятых, её отыскали родственники и она смогла выехать в Румынию и повидалась с матерью, с которой рассталась сорок лет назад. Сестра Изабелла жила в Париже. После смерти мужа её материальное положение ухудшилось и она решила переехать к знаменитой сестре, которая, как она предполагала, при всех её званиях и регалиях, купается в роскоши.

          Обрадованная, что в её жизни появится первый родной человек, Раневская развила бурную деятельность и добилась разрешения для сестры вернуться в СССР.
  Счастливая, она встретила её, обняла, расцеловала и повезла домой. Они подъехали к высотному дому на Котельнической набережной
       
          - Это мой дом, - с гордостью сообщила Фаина Георгиевна сестре.
  Изабелла не удивилась: именно в таком доме должна жить её знаменитая сестра. Только поинтересовалась:                .         - У тебя здесь апартаменты или целый этаж?

          Когда Раневская завела её в свою малогабаритную двухкомнатную квартирку, сестра удивлённо спросила:
  - Фаиночка, почему ты живёшь  в мастерской а не на вилле?
          Находчивая Фаина Георгиевна объяснила:
- Моя вилла ремонтируется.
Но парижскую гостью это не успокоило.
- Почему мастерская такая маленькая? Сколько в ней "жилых" метров?
- Целых двадцать семь, - гордо сообщила Раневская.
- Но это же тесно! - запричитала Изабелла. - Это же нищета!
- Это не нищета! –разозлилась Раневская, – У нас это считается хорошо. Этот дом -  элитный. В нём живут самые известные люди : артисты, режиссёры, писатели. Здесь живет сама Уланова!

         Фамилия Уланова подействовала: вздохнув, Изабелла стала распаковывать свои чемоданы в предоставленной ей комнатушке. Но она так и не смогла понять, почему этот дом называется элитным: внизу кинотеатр и хлебный магазин, ранним утром грузчики выгружали товар, перекрикивались, шумели, устраивали всем жильцам "побудку". А вечерами, в десять, в одиннадцать, в двенадцать оканчивались сеансы и толпы зрителей вываливались из  кинозала, громко обсуждая просмотренный фильм                .        - Я живу над "хлебом и зрелищами", - пыталась отшучиваться Фаина Георгиевна, но на сестру это не действовало.
- За что тебя приговорили жить в такой камере?.. Ты, наверное, в чём-то провинилась.
      
          В первый же день приезда, не смотря на летнюю жару, Изабелла  натянула узорчатые чулки, надела шёлковое пальто, перчатки, шляпку, побрызгала себя "Шанелью", и сообщила сестре:
  - Фаиночка, - я иду в мясную лавку, куплю бон-филе и приготовлю ужин.
  - Не надо! - в ужасе воскликнула Раневская. В стране царили  процветающий дефицит и вечные очереди - она понимала, как это подействует на неподготовленную жительницу Парижа. - Не надо, я сама куплю.
  - Фаиночка, бон-филе надо уметь выбирать, а я это умею, - с гордостью заявила Изабелла и направилась к входной двери. Раневская, как панфиловец на танк, бросилась ей наперерез.
  - Я пойду с тобой!
  - Один фунт мяса выбирать вдвоём - это нонсенс! - заявила сестра и вышла из квартиры.
  Раневская сделала последнюю попытку спасти сестру от шока советской действительности.   
  - Но ты же не знаешь, где наши магазины!
  Та обернулась и со снисходительной улыбкой упрекнула:
  - Ты думаешь, я не смогу найти мясную лавку.
         И скрылась в лифте.
  Раневская рухнула в кресло, представляя себе  последствия первой встречи иностранки-сестры с развитым советским социализмом.

          Но говорят же, что Бог помогает юродивым и блаженным: буквально через  квартал Изабелла Георгиевна наткнулась на маленький магазинчик, вывеска над которым обещала "Мясные изделия". Она  заглянула во внутрь: у прилавка толпилась и гудела очередь,   потный  мясник бросал на весы отрубленные им хрящи и жилы, именуя их мясом, а  в кассовом окошке, толстая  кассирша с башней крашенных волос на голове, как собака из будки, периодически облаивала  покупателей.

          Бочком, бочком Изабелла пробралась к прилавку и обратилась к продавцу:
  - Добрый день, месье! Как вы себя чувствуете?
          Покупатели поняли, что это цирк, причём, бесплатный, и, как в стоп-кадре, все замерли и затихли. Даже потный мясник не донёс до весов очередную порцию "мясных изделий".  А бывшая парижанка продолжала:
-... Как вы спите, месье?... Если вас мучает бессонница,  попробуйте  перед сном принять две столовых ложки коньячка, желательно "Хенесси"... А как ваши дети, месье? Вы их не наказываете?.. Нельзя наказывать детей - можно потерять  духовную связь с ними. Вы со мной согласны, месье?
-Да, - наконец, выдавил из себя оторопевший  мясник и в подтверждение кивнул.
        - Я и не сомневалась. Вы похожи на моего учителя словесности: у вас на лице проступает интеллект.
Не очень понимая, что именно проступает у него на лице,  мясник, на всякий случай, смахнул с лица пот.
        - Месье, - перешла к делу Изабелла Георгиевна, - мне нужно полтора фунта бон-филе. Надеюсь, у вас есть?
- Да, - кивнул месье мясник и нырнул в кладовку. Его долго не было,  очевидно, он ловил телёнка, поймал его, зарезал и приготовлял бон-филе. Вернулся   уже со взвешенной и завёрнутой в бумагу порцией мяса.
       - Спасибо, - поблагодарила Изабелла. И добавила: - Я буду приходить к вам по вторникам и пятницам, в четыре  часа дня. Вас это устраивает?
-Да, -в третий раз кивнул мясник.
      
         Расплачиваясь в кассе, Изабелла Георгиевна порадовала толстую кассиршу, указав на её обесцвеченные перекисью волосы, закрученные на голове в тяжёлую башню:
- У вас очень модный цвет волос, мадам, в Париже все женщины тоже красятся в блондинок. Но, позвольте посоветовать: вам лучше распустить волосы, чтоб кудри лежали на плечах: распущенные волосы, мадам,  украсят ваше приветливое лицо.
         Раздался треск рвущихся щёк - это кассирша попыталась улыбнуться.
   
        Когда, вернувшись домой, Изабелла развернула пакет, Фаина Георгиевна ахнула: такого свежайшего мяса она давно не видела, очевидно, мясник отрезал его  из своих личных запасов.
- Бон-филе надо уметь выбирать! - гордо заявила Изабелла.
С тех пор  каждый вторник и каждую пятницу она посещала "Мясные изделия". В эти дни, ровно в четыре часа, мясник отпускал кассиршу, закрывал магазин, вешал на дверь табличку "Переучёт", ставил   рядом с прилавком  большое старинное кресло, купленное в антикварном магазине, усаживал в него свою дорогую гостью, и она часами рассказывала ему о парижской жизни, о Лувре, о Эйфелевой башне, о Елисейских полях... А он, подперев голову ладонью, всё слушал её, слушал, слушал... И на лице его вдруг появлялась неожиданная, наивная, детская улыбка...

        - Я не знаю, - заключил свою историю Яков Сегель, - поняла ли Изабелла Георгиевна в каком спектакле она участвовала, но свою роль она исполняла искренне и достоверно...

        Добавлю от  себя: но не долго - очень скоро сестра  тяжело заболела, умерла, и Фаина Георгия опять осталась одна.  Но теперь, после ощущения радости от присутствия рядом близкого, родного человека,  она особенно остро почувствовала своё одиночество. Когда её заваливали букетами цветов и признавались в любви, она грустно произносила: "Все любят, а в аптеку сходить некому".

       Одиночество  убивало настроение и съедало здоровье.   Навалившаяся старость душила её в своих объятиях.  Одно из её крылатых высказываний: "Старость - это свинство. Это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости."  На вопрос "Как вы себя чувствуете?" отвечала: "Симулирую здоровье" или: "Я себя чувствую, но плохо". 

       И завершу я этот рассказ одним из последних её афоризмов. Точнее, это не афоризм - это крик души:
      "Будь проклят этот талант, который сделал меня одинокой!"
      Её одиночество окончилось на  Новом Донском кладбище, где, по её завещанию,  она  похоронена  рядом с сестрой  - теперь они навсегда вместе.