Мы, мейн куны

               
 Грехопадение моей мамаши, кошки элитной породы мейн кун, случилось на даче за месяц до плановой вязки. Таким ухажористым оказался ничейный кот Васька, так он пленительно подвывал в кустах каждый вечер, выдавая фальцетные коленца, так томно распускал веером свой пушистый хвост, увешанный репейником, что не устояла моя мамаша перед таким натиском страсти, и, выждав удобный момент, слиняла через форточку в летнюю ночь к настойчивому поклоннику.

Хозяева моей мамаши обязаны были утаить от клубной общественности случившийся конфуз, отменили под благовидным предлогом запланированную встречу своей кошки с достойным партнером, и стали терпеливо ждать результатов несанкционированной половой рокировки.

Во избежание огласки, мамаше моей пришлось рожать без помощи ветеринара, и она блестяще справилась со своими обязанностями, произведя на свет полдесятка котят. Семя ничейного Васьки  оказалось необычайно мощным. Оно вытравило во всем приплоде даже отдаленные признаки славной породы мейн кунов, поэтому хозяева оставили в живых только меня, самого пушистого, самого головастого, неопределенной пегой расцветки котенка. Остальные же детеныши скандальной мамашиной связи отправились на небеса. Да и мне жизнь была подарена не из котолюбия, а чтобы мамаша моя, прилично финансируя хозяев в прошлом, не впала  в депресняк и, оправившись от родов, продолжала нести золотые яйца в виде дорогущих и очень модных во все времена, мейн кунят.

Кормили мою мамашу на убой. Все молоко, жирное и полноценное, доставалось мне одному, так что двухмесячное пребывание на грешной земле превратило меня в крупный, пушистый комок, симпатичный и вполне самостоятельный. От моего приблудного папаши отличало меня полное неумение мяукать: я мог извлекать из своей неокрепшей глотки только имитацию  плача избалованного дитяти. Этот существенный признак давал мне право относить себя, хотя бы косвенно, к славной породе мейн кунов.

В один из выходных дней на дачу моих хозяев запорхнуло легкое длинноногое создание с маленьким сыном, прозрачным от худобы. Они с восторгом осмотрели мою мамашу и с удовольствием забрали меня с собой, уверовав, что им по великой дружбе бесплатно достался котенок изумительной и редчайшей породы, способной со временем изменить нелепый пегий окрас.

Мамаша моя особенно не переживала расставания со мной, она уже привыкла, что дети ее постоянно куда-то исчезают, чтобы дать возможность появиться новому выводку. А вот я страдал, страдал без мамашиного молока, без ее опеки, родного запаха и отсутствия защищенности. Я даже представить не мог, что ожидает меня в новом доме.

А в новом доме порядки были престранные. Моя юная хозяйка была помешана на своей худобе и модных тряпках. Весь заработок спускался на туалеты, а на оставшиеся копейки покупался пакет гречневой крупы и кило баранок. Каждое утро полстакана крупы заливался крутым кипятком. Спустя минут двадцать, моя модница выкладывала на тарелку пару ложек каши для себя и ложку для меня. Сыну доставался стакан спитого чая с сушками. Эта странная мама была уверена, что именно баранки спасут ее худосочного сынка от несварения и процветающей вокруг аллергии.

Вдумчиво и сосредоточенно сжевывала моя юная хозяйка свою полусырую крупу, сынишка без аппетита сгрызал свои баранки, после чего моя новая семья исчезала из дома до вечера. Я же оставался один на один со странной едой, с которой боролся весь день, пытаясь хоть как-то унять голод.  Жесткие крупинки гречки крутились во рту, как горошины, отказываясь попадать на зуб. Я пытался катать их по полу и давить подушечками лап. Осознав тщетность всех приемов, просто натужно глотал, надеясь, что в пузе гречишные камушки непременно разбухнут и наполнят хоть чем-то мой, постоянно пустой желудок.

Но мы, мейн куны, предприимчивы. Недостаток  белка в своем скудном рационе я стал восполнять мухами да комарами, благо на дворе было лето и этого добра хватало за глаза. После расправы с гречкой, я открывал охоту на летающих козявок и в деле этом приобрел хватку опытного трюкача. С разбегу я прыгал на стену, умудрялся выполнить по ней пару-тройку резких прыжков, а потом, оттолкнувшись,  на бреющем полете преодолевал расстояние в полкомнаты, хватая ртом очумевшую от моей прыти, крылатую добычу.

А однажды в комнату залетел толстенный шмель. Он гудел, как перегруженный бомбардировщик, и летел так низко, что не составило труда приземлить его на пол. Оглушив добычу лапой, я сразу приступил к трапезе, но шмель, слегка прикушенный зубами, выстрелил порцией яда мне в щеку. От чудовищной боли я завертелся юлой по полу, с трудом пропихивая мохнатый трофей в мгновенно опухшую глотку. Было так страшно, что я на мгновение простился с жизнью, но вспомнив, что мы, мейн куны, необычайно выносливые, поплелся под детскую кровать зализывать неприятные ощущения.

До конца лета я умудрялся подпитывать себя мелкой, залетевшей случайно, крылатой живностью, а осенью у меня появились любопытные, но молчаливые соседи: небольшая черепаха и маленькие рыбки в трехлитровой банке. С черепахой отношения не заладились сразу, к играм она интереса не проявляла, ползала медленно, при моем приближении сразу убирала в свой панцирь ножки и голову, превращаясь в камушек. А какой толк от камня? Мы, мейн куны, предпочитаем открытые отношения, поэтому я переключил свое внимание с недружелюбной  тортиллы  на рыбок.

Наблюдая за жизнью рыбьего семейства, я выделил в нем лидеров, их лизоблюдов, нейтралов и абсолютно бесправных членов яркой стайки. При кормлении рыбок я заметил закономерную очередность в распределении пайка: право выбора вкуснятины принадлежало верхушке рыбьего общества. То, что утекло мимо их благородных ртов, подхватывали шестерки. На оставшуюся еду претендовали нейтралы, а бесправные рабы, как правило, оставались с носом.  Мы, мейн куны, нетерпимы к несправедливости, и я решил навести порядок в отношениях рыбьего, благородного с виду, семейства.

Каждое утро моя хозяйка бросала в банку горстку рыбьего корма, а я прыгал на подоконник после ее ухода и наблюдал за распределением гастрономических изысков в семейном клане. Прихлебатели бесцеремонно оттеснили от кормушки низшую касту, дав возможность насладиться едой сливкам общества. Кое-что перепало нейтралам, ну, а представителей низшего сословия опять, как и в предыдущие дни, ожидала голодовка. Но нас, мейн кунов, борцов за справедливость, коробило постоянное угнетение бесправных созданий, поэтому я решил раз и навсегда навести порядок в стеклянной обители.  Запустив лапу в банку, я резко нарушил устоявшиеся каноны  в приеме пищи и перепугал до смерти все рыбье сообщество, которое категорически отказывалось выстраиваться в очередь за своей пайкой еды. Сикилявки заметались в водном объеме разноцветными молниями так быстро, что у меня от такого мельтешения заслезились глаза и засвербело в носу. Я попытался вытащить лапу из банки, чтоб унять подступающий чих, но самодельный аквариум, уже и так близко сползший к краю подоконника от  неловких моих  действий, полетел на пол. Банка  со звоном разбилась на множество осколков, среди которых беззвучно подпрыгивали, дергаясь в конвульсиях, яркие обитатели некогда целого стеклянного дома.

Я смотрел с тоской и болью на умирающих рыбок, таких крохотных и беззащитных,  проклиная свою мейн куновскую страсть к справедливости. Мои попытки наказать зажравшихся буржуев привели к гибели бедных и богатых, сытых и голодных, гордых и подлых. Да кто я такой, чтобы со своими понятиями, да в чужой дом? Тоже мне, борец за равноправие! Всех рассудил, всех научил уму-разуму, да и убил одним махом. Вот и выползла наружу червоточина в моем происхождении – желания вроде бы благородные, а итог – хуже не придумаешь. Так мне тошно стало, что уполз я в свой угол, с ужасом представляя реакцию моих хозяев по возвращении домой.

Вопли и брань домочадцев при виде моего варварства разбудили, наверное, жителей других домов. Моя озверевшая от гнева хозяйка, быстро навела порядок в доме, вытерла размазанные по лицу сынишки слезы и сопли  и полезла за мной под кровать, вооружившись длинной палкой. Вытурить меня из-под кровати таким примитивным способом ей не удалось, и решила моя тонконогая фурия подключить к делу технику. Врубила пылесос, алчный до мусора, и длинной насадкой зацепила меня в укромном и, как мне казалось, недосягаемом местечке. Всосала адская машина мою  бочину так сильно, что кишки в брюхе зашевелились. Так и вытащила меня на суд праведный, намертво прилипшего к пылесосной трубе. Было безумно больно, но я терпел. Терпел, потому что напортачил; потому что сотворил неоправданное зло; потому что за любой прокол надо отвечать. Мы, мейн куны, понятливы от природы и воспринимаем справедливое наказание, как должное.

Не выключая пылесоса, моя хозяйка, намеренно ожесточая пытку, оторвала меня от страшной трубы, лишив приличного клока шерсти, и отдубасила так сильно, насколько позволяла ей, изможденная голодовками физика. Выпустив пары злости и досады, обессиленное создание, ушло на кухню за своей гречкой, а я, еле передвигая лапами, добрался до своей норы и затих на всю долгую ночь, не представляя, какое изощренное испытание уготовано мне на утро. 

А наутро, меня, не опомнившегося до конца от вечерней лупцовки, притащили в странный дом, где все было пропитано злым запахом боли, страданиями животных и зловоньем лекарств. Чужие люди в зеленых халатах распластали меня на ледяном металле стола, сделали болезненный укол в оголенное пылесосом место и стали что-то творить в моей утробе. Очнулся я дома от боли, вонзившей свои иглы в задние лапы, а когда я попытался встать, дурнота вывернула наизнанку мои полупустые кишки. Через силу обследовав свое истерзанное тело, я с ужасом понял, что никогда в жизни не познаю плотских утех и не дам начала новой жизни на грешной земле.

Когда немного сгладились семейные взаимоотношения и подзабылись передряги с аквариумом, в доме нашем появился отвратительный раздражитель в виде крикливого и наглого попугая. Жил он принцем в просторной клетке, хрипло горланил и вечно был не доволен жизнью. Когда я приближался к холодильнику, на котором стоял дворец с новым постояльцем, этот дерзкий пернатый нагло сбрасывал своими крючковатыми лапами весь мусор из клетки, накопившийся за день. Мне в морду слетали семена корма, их кожура, пушинки, остатки засохшей травы и измельченных фруктов. Я долго потом не мог прочихаться, а попугай хрипло хохотал, наслаждаясь своей неуязвимостью.

Мы, мейн куны, по природе своей любвеобильны и не мстительны, но генные отголоски хамоватой натуры приблудного кота Васьки, иногда прорастают в моем видении жизни, несвойственной благородным мейн кунам. Короче, затаил я злобу на нового жильца не только за то, что он орет целыми днями хриплой дурниной и плюется мне в морду своим мусором, а, в основном, за его хамскую привычку сжирать мой скудный паек гречки. Этого перекормленного обормота, хозяева по выходным выпускали из клетки полетать по комнате, затолкав  меня предварительно в туалет. Летал попугай в свое удовольствие полдня и за это время прикладывался к моей еде не единожды, и когда меня выпускали на волю, я находил свою миску пустой. Так что по выходным дням, при очень скромном рационе питания, я еще был вынужден поститься. Моя хозяйка при этом, восторгаясь находчивостью своего пернатого любимца, благополучно забывала о пустоте кошачьего желудка.

Случай отомстить попугаю представился довольно скоро. В один из ненастных зимних дней, когда мой сосед по квартире разорался круче обычного, когда мои чуткие уши стали скручиваться в жгутик от шумовой атаки горлопана, а в голове болезненно застучали молоточки, я решил определить причину усиления активности крикуна. Прыгнул на холодильник, удостоверился в наличии воды и избытке яств, понял, что неблагодарная скотина с жиру бесится, имея в своем меню еду, приличнее баранок с гречкой, и от накатившей злости наотмашь вдарил лапой по клетке. Клетка, с умолкнувшим в раз попугаем, полетела на пол, задвижка на дверце сместилась, дверца распахнулась, и мой недруг оказался на полу.

Возможность внепланово помахать крыльями на воле привело попугая в такой восторг, что он не сразу вспомнил об умении летать. Бестолково подпрыгивал на когтистых лапах, вертел шарнирной шеей в разные стороны и, прочистив глотку, проорал оскорбление в мой адрес. Потом взлетел к потолку и начал выдавать головокружительные кульбиты, не умолкая ни на секунду. Я внимательно следил за его перемещениями, спрятавшись под кроватью. Налетавшись вдоволь, яркая птаха решила откушать. Подлетела к моей миске, приземлилась и начала ловко склевывать чужую еду.

Вот и представилась возможность мести, хотя бы за факт умышленного ограбления. Неслышной поступью я приблизился к обжоре и, для начала, коснулся его спинки своими, достаточно затвердевшими когтями. То, что случилось далее, не поддавалось никакой логике. Птичка глухо пискнула, повалилась на спинку, закатила глаза и затихла. Понять происшедшее было невозможно: при полном отсутствии насилия с моей стороны, попугай приказал долго жить. Может он поперхнулся ворованной кашей или случился инфаркт от испуга? А может естественный срок кончины пришел? Вопросов много, а результат плачевный – птичка сдохла, а месть удовлетворения не принесла. Напротив, хотелось заорать от безысходности и досады на свое хроническое невезение. И я заорал, склонившись над птичкой, заорал оглушительно, как орут обиженные дети, когда у них отбирают любимую игрушку.

К моему ору прибавились вопли моих домочадцев, вернувшихся домой.  Как говорится, картина маслом – вот жертва, вот преступник. И не объяснишь хозяйке, что не убивал я ее избалованного любимца, не хотел его гибели, что мне так горько и тошно, что и жить-то не хочется.

Странно, но меня в этот вечер не били. Так, получил легкий пинок от зареванного малыша и уполз под кровать, в свой укромный уголок. Из-под кровати я подслушал телефонный разговор хозяйки с подругой. Интересовалась моя любительница фауны, почем нынче обходится усыпление котика и где это могут сделать быстро и подешевле.

Ого! Вон чего удумала моя длинноногая гуманистка! Извести меня захотела чужими руками, с себя грех на других переложить и решить проблему моей кровью! Ну, уж нет! Не на таких напали! Мы, мейн куны, противники насилия и казни! Мы за свою жизнь глотку перегрызем! Улучил момент, проскочил на балкон, спрыгнул с него на козырек подъезда, а там, по стояку спустился на землю, и дал деру со всех ног из дома, где промаялся почти год.

После долгих скитаний, прибился я к одной мусорке, чтобы хоть что-то съестное отыскать, не подозревая, что все хлебные места поделены кошачьей, бездомной мафией. Представители этой группировки вскоре объявились и предъявили свои права на владение дармовой столовки. Выводок облезших котов, блестяще овладевших техникой выживания, окружили меня плотным кольцом и сразу приступили к первому курсу обучения. В той потасовке мне здорово перепало от местных братков, и я до сих пор благодарен всевышнему, что удалось выбраться из этой передряги живым, хотя и изрядно помятым.

Избитый, продрогший до костей, я забился на ночь в подвал заброшенного дома, где мой несчастный желудок, приросший с голодухи к спине, постоянно урчал, скручивая в узел утробу. Утром отважился посетить другую мусорку, где нашел подходящий пакет, источающий съестной дух. Не успел распотрошить его, как набежала оголтелая стая собак во главе с задрипанной шавкой, и я с ужасом понял, что  свора собачья здесь мною и закусит. Приготовился с честью закончить свой жизненный путь, хоть бездомным, но гордым, как настоящий мейн кун. Прикрыл глаза, чтоб не видеть лязгающих, собачьих клыков и сгруппировался в пружинку, чтоб хоть кому-то напоследок когтями морду ободрать.

 Вдруг лай перешел в трусливый визг. Женщина с мусорным мешком в руке, оказавшаяся случайно в зоне боевых действий, отважно ринулась в гущу собачьей банды и, орудуя мешком, как палицей, напрочь отбила моим обидчикам аппетит перед завтраком. Разогнала собачью свору, которая трусливо поджав хвосты, исчезла из виду. Для острастки ради, шавка продолжала злобно тявкать вдалеке, пытаясь сохранить авторитет и значимость.

Взяла меня на руки моя спасительница, погладила ласково, и понесла на руках к высотке, стоящей рядом с мусоркой. В квартире опустила меня на пол, дав понять, что отныне это мой дом. А в новом доме ощутимо витали два новых для меня аромата. Первый определял наличие агрессивной кошки, которая тут же объявилась, шипя, как змея, и демонстрируя полное ко мне отвращение. Второй запах, пленивший и обнявший меня, как мамаша, был запахом настоящей еды.

После мытья и обработки ран, накормила меня новая хозяйка чем-то необыкновенно вкусным. Насытившись, я спокойно уснул и проспал целый день. За неделю я освоился  и сдружился с новыми домочадцами, проявляя к хозяйке особое отношение великого уважения и почтения, переросшие со временем в святую, бескорыстную любовь.

Курс бескорыстной любви к сердцу хозяйки я проложил через ненавязчивую предупредительность, перемещаясь за ней по квартире, как телохранитель, готовый оказать помощь в случае опасности. Когда хозяйка отдыхала, я согревал ее больные ноги своим телом, как шарфиком, уменьшая своим теплом ломоту в суставах. При мигренях у хозяйки, я превращался в меховую шапочку, обнимая ее голову и впитывая последствия магнитных бурь. Занятно, но болезненное состояние владычицы моего сердца угадывалось мною, незнакомым для себя ранее, шестым чувством, и я старался предупредить или облегчить ее страдания. Впрочем, это вполне естественно, ведь мы, мейн куны, очень чувствительны к чужой боли и обладаем  врожденным даром врачевания.

В одну из летних ночей, в мой сон вплелся омерзительный дух незнакомой твари и странное шуршание, прерываемое скрежетом и пощелкиванием. Аккуратно, чтобы не испугать хозяйку, я тихо покинул свой пост и прокрался в комнату, откуда поступали тревожные признаки опасности. По комнате летало создание солидных размеров. Оно шуршало пергаментом кожистых крыльев и щелкало зубастой пастью, поросшей редким мехом. Вспомнив свои головокружительные трюки при ловле мух, я использовал прием свободного полета и, протаранив  вражину  в воздухе, опрокинул ее на пол. От звуков борьбы проснулась моя хозяйка, прошла в комнату, где разыгралась баталия, и включила свет. Поверженный мною враг, окончательно сдурев от иллюминации, подскочил и, припадая на раненое крыло, неловко взлетел, уцепившись за подол халата моего охранного объекта.

Причинить боль моему божеству, испугать его, подвергнуть опасности, не имеет права ни одно, живущее на земле существо! Это наказуемо! Это не допустимо! Это преступление! Бросился я на чудовище, не думая о последствиях и прокусил его мохнатую шею. Упала гадина на пол, глаза тараща, а хозяйка моя, забыв про страх, поддела животное совком и выбросила в ночную темень окна.

А мне что-то поплохело, заштормило в кишках от подступившей к горлу дурноты. Лапы ватными стали, а из глотки, вместо голоса, хрипы странные начали выплескиваться. Все-таки задела меня эта гадина своими зубками погаными. Зато хозяйка моя не растерялась, укольчик  правильный сделала, ранки на морде обработала, да и спать уложила.  Оклемавшись, узнал я от хозяйки, что это была летучая мышь, случайно в окно залетевшая, и от ее укусов иногда возникают проблемы у некоторых благородных особей.

Однажды, летним, погожим днем  мы с хозяйкой на дачу приехали. Хозяйка моя, любительница пленэров, увлеченно писала очередной пейзаж. Я, как всегда, рядышком. Оберегаю своего единственного на свете человека, ставшего для меня мамашей, подругой и любимым созданием. Для порядка, иногда простреливаю глазами местность. А вокруг покой, лепота и гармония! Легкая дремота веки прикрывает, тело, за зиму отъевшееся, нежится под ласковым солнцем. Вот так бы всегда!  Красотища!

Но вдруг трава у забора опасно зашевелилась. Непривычную движуху глаза засекли. Тревога сердце пронзила от запаха постороннего. Напружинилось тело. Привстал и бесшумно, по-пластунски, избегая наступать на хрусткие веточки, пополз к кустарнику с высокой осокой, туда, где бедой ядрено запахло. Глаза округлились от вида змеи, небольшой, отливающей на солнце металлическим цветом с легким налетом зелени. Это был не ужик, это была настоящая гадина с отвратительным раздвоенным языком. Возможно, в ее намерения не входило причинять зла обитателям дачи, но мы, мейн куны, очень осмотрительны и ответственно относимся к своим обязанностям. А обязанность у меня одна – уберечь свою даму от любой напасти.

Бросился я на вражину прицельной стрелой. Клубком завертелись мы по траве в борьбе за право выжить. Бились насмерть, не считаясь с обжигающей болью, и победителем в этой схватке стал я, достойный отпрыск славных мейн кунов.

Когда хозяйка подняла меня на руки с травы, где лежала перекушенная змеюка, я уже не чувствовал задних лап, а в горле клокотала странная пена, мешающая дышать. Завела хозяйка машину, и погнала ее на бешеной скорости в больничку, слезы с лица смахивая. А я, видя неподдельное горе в глазах единственного в мире родного существа, шептал невнятно:

«Ну, что ты, чудачка плачешь? Ведь мы, мейн куны, живучие».

Не слышала моя любимая дама этих слов, гнала машину по странным колдобинам и буеракам, все нутро мое переворачивая.

Что-то потемнело разом вокруг и всплыли в памяти моей родная мамаша, длинноногая худышка с золотушным сыночком, язвительный попугай и противный вкус гречневой каши. Возможно, и еще что-нибудь припомнилось бы, только автомобильная тряска стала невыносимой. Она мешала сосредоточиться, швыряя мое тело из стороны в сторону.

Не знал славный мейн кун, что автомобиль давно стоит на обочине. Что хозяйка, не сдерживая слез, отслеживает ладонью затухающие сердечные ритмы удивительного создания, доказавшего своей жизнью принадлежность к самой уникальной породе котов, именуемой святым понятием -  ВЕРНЫЙ ДРУГ.