Пусть я живу на самом краю города, прямо у леса, живу уединенно и до такой степени отграничивая себя от всех, что прежде чем выйти за ворота, всегда высматриваю через дыру в заборе, нет ли кого поблизости из соседних домов, и если есть, жду, пока те уйдут, чтобы не пришлось здороваться, пусть так, — но когда в наш город приходит этот Благословенный Хор, как я их называю, когда эти люди в огненных одеяниях начинают свое шествие по центральной площади (я так и не узнал, откуда именно они являются — должно быть, с южной стороны шоссе), поджигая прямо на ходу чучела коз, единорогов, соломенные фигуры людей, режут свои ладони, а затем со смехом размазывают кровь друг об друга, и каждый, будь то мужчина или женщина, снимает с себя испачканную таким образом одежду, да бросает в эти передвижные костры, — и все это лишь затравка, маленькая репетиция перед тем грандиозным действом, в котором наши гости приглашают поучаствовать любого без исключений жителя города; когда, наконец, этот хтонический в своем первобытном безумии гам, неизменно исходящий от веселого шествия и кажущийся столь нераздельным от них, как, например, жар неотделим от костра (и меньше всего мне бы хотелось вновь увидеть их идущими в полном молчании, лишь под медленный стук барабана), когда весь этот шум доходит и до моих ушей, я непременно выхожу к ним навстречу.
Их путь идет в лес, по истоптанной, голой тропинке, что неподалеку от моего дома, я выхожу к ним и почти сразу оказываюсь в самой гуще радостной плоти, а те приветствуют меня как старого знакомого, которого не видели много лет, но все еще прекрасно помнят, хотя всякий раз видимся мы впервые; как обычно, я оказываюсь чуть ли не единственным жителем, примкнувшим к веселой толпе, — многие следуют за ними, но сами по себе, в отдалении, осуждая между собой, посылая сквозь зубы проклятия, однако никто не осмелится даже бросить в них камень; я мельком разглядел своего соседа, стоявшего возле ворот – хмурый, немногословный старик в рабочем комбинезоне поверх идеально выглаженной рубашки, он также заметил меня и теперь испуганно машет, что-то кричит, словно предупреждая о грядущей опасности, будто я беспечно сижу на рельсах, а он вдалеке видит поезд, и на секунду мне показалось, что он готов уже броситься ко мне, чтобы вытащить из толпы, но решает в итоге ограничиться одними тревожными жестами – как бы то ни было, меня уже обхватила целая дюжина окровавленных рук и вовсе не потому, что я пытаюсь вырваться – так они по-своему спасают меня, и я теперь чувствую себя идолом, обвитым плющом, пока плыву во всеобщем потоке в сторону древнего, угрюмого леса.