Идём цепочкой друг за другом по горной тропе в отрыве от духов (а они где-то за нами. Не приближаются и не отстают — выбирают, выжидают время и выгодную позицию, чтобы нас уничтожить).
Идём почти бесшумно, но быстро — оружием не бряцаем, кроссовками не шуршим, не разговариваем, но некая напряжённо-расслабленность группы всё-таки создаёт еле уловимый общий шорох.
Впереди, перед разведкой, на плащ-палатках несут двух тяжёло-"трёхсотых" и одного "двухсотого".
Солнце палит нещадно, хотя день уже клонится к вечеру. Спины у всех побелели от высохшей соли, вышедшей с потом. Пота уже нет — вода только для раненых...
Третьи сутки на ногах — без сна. Спим по-очереди, на бегу...
— Шире шаг. Мягче ступать, — передаётся по цепи просьба командира, — и не спать. Не спать, ребята!
Снова наступила тишина. Слышно только хрипловато-сдержанное дыхание впереди и сзади идущих, да птица какая-то почавкивает где-то рядом...
"Когда же это всё закончится? — невольно возникает мысль, — и чем это всё закончится?"
Мы, измотавшиеся напрочь за трое суток, голодные, ещё не отошедшие от предыдущего боестолкновения, стараемся подбадривать себя тем, что с нами боевой толковый командир — он придумает, как нам выбраться из этого ада. Горло дерёт от жажды, спать хочется — спасу нет, глаза слипаются, слипаются... Пытаюсь открыть их, и... вдруг с плеча соскальзывает ремень автомата, ствол летит в пропасть, но в последний момент я его ловлю и просыпаюсь... с несколькими мыслями сразу: "Слава Богу, поймал!" и "Не зашиб ли жену?"
— Ты чо, офигел? — слышу её сонно-возмущённый возглас.
— Прости, дорогая. Сон...
Кухня. Кофе, сигарета, тишина...
Нет, кофе не лезет — ком в горле.
Просто курю и слушаю тишину, а слёзы сами текут из глаз...
"Когда же это всё кончится?"
Трёхсотые — раненые.
Двухсотые — убитые.