Снова в ночь. Тревожную ночь, пугающую. Четвертая ночь с тех пор, как начались похищения. И вроде повода волноваться нет – ведь не крадут же живых – но все равно на душе камень.
Впрочем, сам-то я до определенного момента не видел, как висельников воруют. Зато историю о том, когда и как это началось, сразу выучил наизусть. Как молитва от зубов. Как собственную фамилию, помню данные того, кого украли. Кто видел, как крали. Кто видел, что осталось на месте украденного.
Началось это на прошлой неделе. Висельники для города – явление не просто обычное. Обыденное. Каждый день каждой недели каждого месяца в течение всего года – особое представление. Особый ритуал, устраиваемый местными палачами. Их знали поименно: Гюнтер Живоглот, Освальд Отрыватель голов, Мориц Кровопийца. В другое время в другом месте они могли бы стать певцами. Или лицедеями. Плясали бы под дудочку, девчонки визжали бы, кидались бельем. Но у нас совсем иные герои. Зритель требует внимания, кидает цветами, верещит. Мальчишки мечтают стать палачами, но это сложно. Говорят, что это слишком сложно. Отсевают свои же: ножами, удавками, заточками. Существуют даже специальные школы палачей, так выпускники тамошние в большом почете. А выпускается один в год. Отбор, знаете ли.
Я тоже мечтал, как и все мальчишки, быть палачом. Внимание женщин, деньги, роскошь – и всего час работы в день. Особый час.
Впрочем, разнообразием работа палача не отличалась. Это поначалу придумывали изощренные пытки, эффектные казни, зрелищные наказания. Но, в конце концов, все свелось к повешению. Каждого виновного (и невиновного тоже) просто приговаривали к повешению. Виселицы в нашем городе занимали лучшую его часть – самый центр (как города, так и маршрута моего патрулирования). В пять часов вечера наказанных выводили на площадь (там еще центральный собор рядом) и вешали под улюлюканье толпы. Желающие фотографировались с палачами и трупами. Но никому не разрешается трогать тела. Днем не разрешается. А по ночам… А вот для ночей существуем мы: патрульные полицейские. До недавнего времени патрулирование было скучным занятием. Пока не случилось это.
Четыре недели назад, в пятницу, с площади пропал труп. Просто исчез. Никаких следов, свидетельств, улик. Ничего ровным счетом. Труп словно испарился. Хотя нет, следы на земле остались: дерьмо, моча, сперма. Вы ведь знаете, что при удушении с человеком случаются неприятности: он не контролирует себя совершенно. Действительно, попробуй себя проконтролируй, когда мысли только о веревке на шее. Первая-вторая мысль об этом – а потом никаких мыслей.
А потом соседку казнили. Не знаю, за что, потому что причина интересует нас куда меньше, чем следствие. Хотя и следствия никакого не было – просто привезли девушку в казематы, поразвлеклись с нею (еще один неоспоримый плюс работы палача) и под выкрики и свист толпы вздернули на площади. Обосралась она, надо сказать, знатно. Мимо пройти было невозможно. Я как раз в ту ночь район патрулировал. Вонь застарелая, едкая, одуряющая вокруг площади разливалась волнами. А ведь в тот день никого больше не казнили – неудачный какой-то денек выдался. Круге на четвертом-пятом понял я, что вонь как-то унялась. Уже и нос можно было не зажимать, и позывов не было. Предположил тогда, что то ли принюхался, то ли просто вонять перестало. Решил полюбопытствовать, на соседку поглядеть, ибо девка была – заглядение. На ее компьютере массу фотографий нашли, где она себя на камеру фотографировала без белья. Срамотно глядеть было, конечно, но на участке широкое хождение те фотографии получили. И у меня в потайной папке на компьютере имеются. В общем, грешным делом, думал я на ту деваху поглядеть, пока телом ее мухи не занялись. Фотографии – дело одно, а в натуре – совершенно иное.
Однако девицы на виселице не было. Неужели снял кто-то? С таким я лично не сталкивался до сих пор. Не подумав, я принялся свистеть. Надо сказать, что свистки наши полицейские – штука весьма звонкая и противная. Так сказать, и орудие привлечение внимание, и орудие противодействия преступлению одновременно. Соответственно, на зов мой сбежались не только полицейские, но и жители окрестных домов. Ненужная, так сказать, шумиха, о чем мне сказали отдельно и очень громко. На следующий день.
Но девка-то действительно пропала. А до нее мужика хватились: от него только биологические жидкости на земле остались. Их вроде как ведьмы собирают по ночам, особенно сперму. А тела висельников вроде бы как даже им без надобности. Разве что руки некоторым ведьмам пригождаются: рука-воровка, говорят, штука весьма интересная. Впрочем я с нею, хоть и полицейский, ни разу не сталкивался. Тут, однако, ведьмы тоже творчески к делу подходили: руки отрубали главным образом у лиц, крайне симпатичных. Чтобы ногти были наманикюрены, чтобы заусениц не было. Или же чтобы бицепс под стать трицепсу был. В общем, чтобы руку было не стыдно продать захожему проходимцу.
А чтобы тела целиком воровали – такого до недавнего времени не было. Врачам вроде бы такие шалости не к лицу: им и так эти тела после двух суток выдаются для дальнейшего использования. Одно время хотели приговоренных на органы пускать, но палачи воспротивились: кричали, что, мол, в таком случае вешать некого будет, ведь если органы разберут все желающие, то от тела одна кожа останется с гремящими внутри костями. Тут, впрочем, уместно сделать замечания: а) – а если кому-нибудь кожа понадобится (ну хоть кусочек); б) – органы-то не у живых изымаются (хотя с наших станется), значит, приговоренного сначала умертвить нужно, а в таком случае, зачем его потом вешать?
В общем, от организованной продажи органов (это я сам такой каламбур придумал) отказались. В редких случаях, если органы нужны были членам королевской семьи или кому-то, кто может заплатить (а это тоже, за редким исключением, члены королевской семьи), у приговоренного сначала вырезали печень или сердце, а уже потом его якобы бездыханное, потерявшее сознание, оцепеневшее от страха тело волокли на виселицу и вешали под дружное улюлюканье потенциальных завтрашних приговоренных.
В общем, воровать тела целиком было нелогично. Я бы даже сказал, сложно. Потому-что камеры повсюду. Из-за привычной лени ранее эти камеры мало кого интересовали. Даже когда ведьмы руки у тел обрубали. И первый случай (а может и больше) пропажи тел тоже. Но я, видимо, какую-то особенную бучу поднял, потому что на следующий же день некий серьезный чин явился и потребовал записи с камер. На меня все косо смотрели, а один раз даже поджопник дали. Как-будто я в чем-то виноват.
Естественно, запись с камеры указанному господину вручили. И тут же решили посмотреть. Соорудили что-то вроде фуршета: коньячок, бутерброды с колбасой, шоколадку поломали кое-как. Включили, вперились в экрпан и жуют. И пьют. И так удачно камера направлена была – прямо на то тело, которое пропало. Долго смотрели – ничего не меняется. Некоторые даже взгляды стали от экрана отводить, потому что бутерброды интереснее. И как раз тут началось самое интересное. Ну как интересное… Волнительное, скажем так. Камера затряслась. А, нет, это тело затряслось. Закрутилось на месте. Как в воронке в ванне, вы знаете, когда в вихрь вытекающей воды попадает, к примеру, детская игрушка. Я в физике не силен, но было похоже. А потом, судя по видео, начала вращаться камера. Сначала медленно: тело-стена-стена-тело-стена-стена… А потом все быстрее и быстрее: те-ст-ст-те-ст-ст-те-ст-ст… И наконец с такой бешеной скоростью, что ни тела, ни окружающих камеру (располагалась она в углу) стен уже различить было невозможно. Зато ощущение вращения… Я скажу вам, ощущение было более чем реальное. Настолько, что упомянутый приезжий чин выблевал все бутерброды и немного шоколада, щедро политые коньяком, прямо на неизвестно откуда извлеченную скатерть. Грязи от этого на скатерти не прибавилось, но солидному господину конфузно было. Впрочем, конфузно было ему не долго. Ибо прочие господа, перепившие спиртного и переевшие сладкого, поспешили присоединиться к вышестоящему коллеге, и в скором времени вовсе было непонятно, от чего кто блюет: то ли из-за вращающейся камеры, то ли из-за блюющего соседа, ибо зрелище целиком и полностью было отвратительное.
Меня, к счастью, участь сия миновала, потому что за камерой (и чуть-чуть, в самом начале, за телом) я наблюдал с противоположной стороны импровизированного кинотеатра. Все, кто не был приближен «к телу» и «столу», сидели с обратной стороны спускаемого с потолка экрана. Чтобы видно не было. И конфузно за поведение быдла не было. Я теперь уже и не знаю, кто в этой комнате быдло.
Ну да ладно, поблевали – и хватит. Короче, просмотр видео не прояснил ничего. Кроме того, что тело кто-то вращал. Сначала. А потом вращал камеру. На основании этого все отмытые позже чины решили, что сообщников было, как минимум, двое. Один вращал тело, второй – камеру. Задаться вопросом, зачем они это делали, никто не догадался.
В общем, не придумали наши начальники ничего более умного, как увеличить интенсивность патрулирования окрестностей. Мне вот, к примеру, и вовсе маршрут поменяли: теперь я не от Старого города шагал в сторону Нового города через Центр, а патрулировал помойные окраины вроде Порта и Элеватора через тот же Центр в сторону Каштанового квартала. Буквально в квартале от моего дома эстафету принимал мой коллега, который топал уже от Каштанового квартала в сторону Старого города. Новый город, надо думать, остался прочим полицейским в безграничное пользование.
Новый маршрут мне одновременно и понравился, и не понравился. Объясню, почему. Порт – место, откровенно говоря, поганое. Там в ночное время можно увидеть такое, что в дневное время даже в голову прийти не может. Коллеги, которым выпадало «счастье» оказаться за полночь в доках и вблизи Элеватора, говаривали, что видели там даже парочку упырей. Это, если вы не знаете, такие мертвецы ожившие. Причем ожили они по непонятным ни для кого причинами. Умные головы вроде профессоров и академиков утверждали после вскрытия парочки таких покойничков, что следов человеческого воздействия на них обнаружено не было. А это означало либо то, что вставали они исключительно по собственной инициативе, либо то, что манипуляции с их хладными телами проводились абсолютно дистанционно, так сказать, на расстоянии.
С другой стороны, упомянутый один квартал до моего дома не представлял для меня никакой совершенно проблемы, ибо с коллегой договорится было легко, а дома была жена. На тот момент серьезно волновала меня одна связанная с ней проблема. Мне соседка наплела, что, дескать, рыжеволосая моя Гвендолин мне изменяет с цветочником. Я не поверил, конечно, ибо за восемь лет брака измена должна были тем или иным путем вскрыться, словно нарыв, сама собой. Но ухо с тех пор стал держать востро. Я буквально мечтал о том, чтобы однажды мне изменили маршрут патрулирования, и чтобы я мог убедиться в том, что моя дражайшая супруга спит сном младенца в те утомительные своей скукой часы, когда я на работе. Для этого достаточно просто заглянуть в окно, ибо законодательство запрещает использовать занавеси, равно как и вовсе завешивать окна чем-либо. Делается это, якобы, для безопасности, чтобы полиция могла в случае необходимости заглянуть в окно и убедиться, что с проживающими там людьми все в порядке. Прочим людям, не связанным с законом, заглядывать в окна возбранялось под страхом смертной казни. Впрочем, смертная казнь грозила нам едва ли не за каждый проступок.
В общем, новый маршрут меня несказанно обрадовал. И чудовищно огорчил одновременно. Хотя портовые ужасы – это еще вилами на воде писано, а проследить за женой – буквально через час.
Я даже более того отмечу, что нам, вопреки всем правилам, а по личному распоряжению упомянутого чина, выдали табельное оружие. Револьверы были старыми и местами даже ржавыми, но стреляли почти прямо, а уж по степени ужаса, наводимого на окружение, не сравнились бы и с иными танками. Тем более, что ранее некоторые из образчиков взрывались прямо в руках доверчивым полицейских. Так что оставалось надеяться, что вида револьвера будет достаточно, чтобы напугать какого-нибудь проходимца, а от упыря (или демона, которые, по слухам, тоже обитали в Порту) можно было и убежать.
В общем, на очередное дежурство шел я со смешанными чувствами: с одной стороны боязно, с другой – до чертиков любопытно. Первый заход в Портовую зону ничего особенного не дал: темнота, рыбная вонь, скрипят какие-то мачты во тьме, пару раз шаги вдалеке слышал – наверно, от патрульного шантрапа местная пряталась. Развернулся, и обратно понесся значительно быстрее. До улицы, где маршрут патрулирования заканчивался, доскакал буквально за полчаса, а там уже коллега разворачивается (как он так быстро, ума не приложу!). Я ему говорю: «Виля, давай я этот квартальчик тоже себе на один заход оставлю! Постережешь, чтобы никто не увидел?» Он парнишка смекалистый, сразу понял, что у меня дело какое-то есть. И скорее всего дело – по-бабски! Говорит мне: «Минут десять могу дать, не боле!» А мне боле и не надо! Только успел «Спасибо!» прошептать, и наперегонки с тенью понесся домой. Окна все темны, город по привычке спит и по страху. Привычка вроде бы дело нехитрое, а вот страх каждый раз свой бывает. Раньше боялись, что патрульный застанет за бдением. Теперь боятся, что их вместо висельников похитить попытаются.
Добежал я до своего дома в считанные секунды. Сердце колотится, и не столько от бега, сколько от ожидания. В окнах темно. Еще бы, ведь свет после девяти часов вырубают во всех домах. Стою, лицом к стеклу прилип буквально, едва дышу (если буду дышать интенсивно, стекло запотеет). В доме тишина. Но вдруг откуда-то из коридора отблеск света. Наверно, жена со свечой идет. Ночью ведь тоже какие-то дела бывают, как тут в темноте лоб об угол не расшибить. Но как-то странно свеча та дергается, словно жену из стороны в сторону кидает. И вот в проеме двери показывается рука, держащая жалкий источник огня. Но оказалась эта рука вовсе не рукой моей дражайшей женушки, а вполне себе волосатой жирной лапищей соседского цветочника. Второй такое же волосатой и жирной лапищей он буквально втаскивал в комнату мою жену, что есть силы ухватив ее за, что греха таить, роскошные ягодицы. Супруга была обнажена, цветочник тоже. По всему было видно, что свеча им в скором времени будет без надобности, ибо греховно огромное мужское достоинство цветочника указывало прямиком туда, куда парочка направлялась – в кровать. Супружеское ложе, кстати.
Вряд ли можно сказать, что увиденное меня убило. Даже и не ранило вовсе. Так, слегка огорошило, но в то же время я почувствовал какое-то резкое умиротворение. Покой, если хотите. Словно с плеч моих свалилась не гора даже, а целая планета. Я еще минуту поглядел на их кувыркания, в последний раз (я уверен в этом, потому что утром лично напишу заявление на супругу по причине адюльтера) поглядел на сочные груди Гвендолин и возвратился к товарищу.
Тот уже начал терять терпение. «Ну как?» - «Порядок…», сказал я, показав большой палец, и фальшиво улыбнулся. В Порт я буквально летел. Не то, чтобы «как на крыльях», но… В общем, сам не заметил, как дошел буквально до пирсов. Очнулся лишь тогда, когда почувствовал, как меня за штаны кто-то дергает. Глянул – парнишка стоит. Сначала думал, что ребенок (а у нас детям запрещено на улице появляться без сопровождения взрослых), но оказалось, что просто на редкость субтильный юноша попался. Полу-карлик какой-то. Я на него гляжу – он на меня глядит. Он меня за штаны дергает – а я слова сказать не могу. Все никак в себя не приду. В конце концов выдавил что-то невнятное. Он словно того и ждал:
- Мистер полицейский, там… Посмотрите, я покажу… Это ужасно… Сами гляньте…
Лепечет что-то невнятное, а штаны дергать не перестает.
- Отвали, пацан, - выдавил наконец я, но во взгляде его, в выражении лица, в позе что-то меня насторожило. Что-то действительно случилось. Да и сам факт того, что житель Порта обратился за помощью к полицейскому, о многом говорит. Тут нас либо обходили стороной, либо исподтишка убивали. А этот сам на контакт пошел, видимо, действительно что-то показать хочет. Или в ловушку заманивает?
Я его за шиворот схватил и в ухо ору (не знаю, почему, но именно ору):
- Что, падла, в ловушку заманить хочешь? Я за тобой пойду, а меня за углом пара ваших головорезов будет ждать?
- Нет, - говорит, а сам чуть не плачет. – Я честно… Я бы так не подошел… Головорезов тут нет совсем…
Пришлось пойти. Легкость как рукой сняло. Зато нахлынули совершенно другие эмоции: страх подгонял под зад любопытство, но неповторимое ощущение тайны, предвкушение тайны, оглушающий удар тайны под дых затеняло все. Душой я несся за спешащим впереди пройдохой, а ноги мои отказывались идти вовсе. Меня трясло, шатало из стороны в сторону, било, словно в лихорадке. Такой вот совершенно одурманенный я и дошел до пирса.
Ночь была изумительная. Там, позади, в глубине лабиринта улиц и улочек, небеса воспринимались разве что в качестве крыши. Черное небо покрывало черные стены черных улиц. Здесь же, на пирсе, небеса раскрылись во всей своей красе. У меня было ощущение, что звезды я вижу в первый раз. Впрочем, разве мог я сейчас вспомнить, когда в последний раз вообще смотрел на небо. Днем небеса совсем другие, а ночи мои если не заняты сном, то под завязку набиты темными переулками и удирающими спинами проходимцев.
Поначалу я не видел ничего, кроме звезд. И луна. Нет, правильно будет сказать Луна. Или еще точнее – ЛУНА. Она не просто висела в небе, как некий привычный атрибут ночи. Она властвовала над ночью, она управляла облаками, она прикрывала от порывов ветра целые скопления звезд. Она была огромной. Настолько огромной, что не помещалась полностью на небосвод, зацепившись краем за линию горизонта. Где-то там, за морем, остался ее кусочек.
И на фоне луны – корабли. Бригантины, бриги, тяжелые парусные крейсера, яхты. Паруса собраны, голые скелеты мачт на фоне небесного тела кажутся особенно яркими. И среди кораблей один – самый огромный. Никаких парусов: мачты – просто воткнутые вертикально стволы деревьев. Покрытые свежей хвоей сосны. Было в этом судне что-то особенное, что-то одновременно величественное и отталкивающее. И не было ничего удивительного в том, что напуганный юноша показал трясущимся пальцем именно на этот корабль. И произнес:
- Там смерть…
Видимо сами слова эти послужили финальным аккордом, ибо больше сказать парнишка не смог. Он спешно развернулся и дал деру. Так быстро, что у меня просто не было возможности схватить его. Я остался один на один с черным кораблем. Именно один на один, потому что все прочие корабли словно исчезли. Перед глазами моими была только луна, да и та висела отныне слепящим глаза фоном для четырех сосновых деревьев, которые по непонятной мне причине и непонятной мне прихоти служили вроде бы мачтами для огромного черного корабля.
Как завороженный я сделал несколько шагов вперед. Оступился на лестнице, ведущей вниз, к морю, и это немного привело меня в чувство. И только в этот момент я почувствовал, что рядом со мной кто-то есть.
Буквально касаясь меня плечом, справа стоял мужчина. Точнее, старик. Или все-таки мужчина? Сложно было определить возраст: ночь, видимость слабая, да и потрясение играло свою роль. Но определить возраст стоявшего рядом субъекта вряд ли мне удалось бы даже при солнечном свете. Хорошо, что хоть пол определялся однозначно. Да и то из-за широченной окладистой бороды. Волосы, правда, были длинные, чисто как у женщин, но, судя по откинутому назад капюшону, они обычно скрывались от постороннего взора. Иначе наша полиция обязательно обратила бы внимание на неудачно постриженного обывателя. Да и одежда у него была, так сказать, не по закону: длинный черный то ли халат, то ли балахон какой-то. И писаны на нем разные фигуры. Хоть и темно вокруг, но фигуры эти словно внутренним светом светятся. Откуда-то из-под них, от самой ткани то ли халата, то ли балахона исходит слабое свечение. И видятся мне фигуры откровенно бесовского рода: кривые рожи, рога, звезды, мохнатые твари какие-то. Думал сначала, что он вроде сказочного волшебника. В детстве, когда еще книги сказочные разрешены были, я читал про таких. Они в высоких шляпах ходили и в балахонах таких, звездами, лунами и солнцами изрисованных. Но те как-то по-доброму представлялись, а от этого мужика каким-то холодом веяло. Словно ветер подул северный, как накануне зимы бывает. Вроде бы еще не стужа, но тепла уж точно не жди.
Стоит он рядом со мной, на корабль смотрит и молчит. И я молчу, но смотрю на мужика все пристальнее. Корабль, хоть и потрясший меня, вмиг потерял такой интерес. Минут пять мы, наверно, стояли. А потом он, не глядя на меня, говорит:
- Славное судно.
Что мне тут оставалось. Не здороваться же с ним. А ведь он именно ко мне обращался, ибо никого вокруг не было больше.
- Угу, - буркнул неопределенно.
Субъект на меня воззрился уже без всякого стеснения. Даже как будто заинтересованно. Смотрел минутку, а потом спросил:
- Вы ведь в полиции работаете?
- Ну да, - ответил я, тем более, что скрывать этот факт особой необходимости не было. Да и не удалось бы, ибо был я в форме.
- Говорят, что у вас нынче в городе кто-то висельников ворует.
«Ого, - подумал, - не просто так спрашивает. Или знает что-либо, или…» А что или? Только знает что-либо, потому что информация об украденных висельниках за пределы полиции не выходила, а рядовому обывателю украденными казненными интересоваться не положено. Может быть, их вообще сама полиция убрала, чтобы не воняли.
- Ну да, - снова отвечают я, причем чувствую, что приблизительно половина меня противится такому согласию, а другая половина радостно признается в этом. Какие-то жилы внутри меня натянулись, аж мышцы заныли. Но и облегчение испытал почти физическое, как будто ношу тяжкую наземь бросил.
- Так это все я, - в лоб, втупую произнес он, и засмеялся. Противно так засмеялся, словно смех у него где-то в требухе, во внутренностях рождается. Утробный такой смех. Так, наверно, черти смеются в аду, когда жилы мучеников на вилы накручивают.
Он, впрочем, не стал ждать, когда у меня оторопь пройдет, и продолжил рассказывать:
- Вы понимаете, молодой человек, что тела эти мне не просто так нужны. Для очень важной, я бы даже сказал, важнейшей миссии. Присмотритесь вон туда (и пальцем тычет), что вы видите?
Я присмотрелся. Откровенно говоря, любопытство меня пробрало сильнейшее. С удовольствием я присмотрелся, с привкусом. И увидел на фоне все той же колоссальной луны парящие в небесах три человеческих тела. Прямо так вверх ногами и парили. Веревки, которые от черного корабля тянулись, аккурат на шеи этих тел накинуты были. И, понятное дело, опознать в черных малюсеньких человечках пропавших висельников я не мог, но в глубине души был уверен, что это именно они. Правда, я знал всего два случая пропажи: мужик какой-то и обнаруженная мною (точнее, мною не обнаруженная) соседка. Третье тело, по всей видимости, то ли украли по-тихому, то ли предпочли не афишировать. В общем, три тела на фоне громадной луны, парящие, словно воздушные шары, привязанные за вытянутые шеи к деревьям-мачтам черного корабля.
- Да-да, молодой человек, эти висельники нужны мне, дабы мой корабль мог направиться туда, куда я хочу направить его. Эти бывшие люди суть паруса моего волшебного судна. И для того, чтобы отправиться в плаванье в такие земли, о которых вы даже не слышали, мне нужно еще только одно тело. Там, как вы понимаете, свои принципы отбора, свои ритуалы… В общем, все очень сложно. Впрочем, вы, я уверен, сможете мне помочь даже без лишних объяснений.
- С чего вы взяли? – мне, если честно, было некомфортно слышать его речи. Обычно после подобных исповедей возникают два варианта развития событий: либо выслушавшего убивают, либо убеждают (зачастую также под угрозой расправы) помочь в дальнейших действиях. Я опасался первого варианта, но уверенно склонялся ко второму.
- Потому что, - поспешил он с ответом, - в таком случае вы убьете сразу двух зайцев.
- Каких таких зайцев? – естественно, я ничего не понял. Но он разъяснил. И, отмечу, заинтересовал меня не на шутку:
- Ваша мадам (да-да, он так и сказал) вам изменяет… Не смотрите на меня так, я знаю все. Я знаю даже то, чего вы не знаете. Причем, заметьте, о вас. Так вот, ваша супруга каждую ночь, когда вы отправляетесь на дежурство, изменяет вам с цветочником. Ни от кого, собственно, она это особо не скрывает, и за глаза вас уже пол-улицы называют «рогоносцем», но по какой-то причине не спешат доносить на вашу благоверную соответствующим органам. По всей видимости потому, что вас они любят куда меньше, чем ее. Или куда меньше уважают. И не смотрите на меня с таким удивлением! Полицию у вас вообще не любят. А вы еще и идиот порядочный. Только не обижайтесь, а то превращу вас в овцу. В общем, мне нужна ваша жена. Нет, не переживайте, живая она мне без надобности. Она нужна мне четвертой. Вот, посмотрите еще раз на мои «паруса». Ваша соседка, кажется?
- Да.
- Очень любила деньги. Банально, но именно это меня убедило донести на нее. Не лично, конечно, а через подсадного человечка. Молодой человек, которого выкрали с виселицы чуть раньше, избран мною по причине собственной злости. Тот, кого я волею своей избрал самым первым, был знатным чревоугодником. Нет, вы, конечно, можете задать мне совершенно справедливый вопрос: откуда такой интерес к примитивнейшим грешкам, можно даже сказать, интерес библейский. И я отвечу вам совершенно искренне: не я придумал этот ритуал, не мне и грехи придумывать было. Собственно, я даже вкратце расскажу вам, откуда взял саму идею. Было это лет пятьсот назад, я тогда еще исключительно на воздушном шаре путешествовал, довелось мне побывать на далеком континенте, который ныне не существует. Лет пятьдесят назад какое-то цунами его смыло начисто. Я даже иногда сомневаюсь, а не мои ли опыты причиной стали. В общем, на том континенте (а он, к слову, именовался по разным данным то ли Сефаком, то ли Цефакам) познакомился я с одним чудотворцем. Он меня многому научил, в том числе и искусству кораблестроения. Некромантического кораблестроения. Он мне объяснял тогда, какие грехи в данном вопросе котируются, и в каком сочетании. Но, к сожалению, память меня подводить стала еще в прошлом тысячелетии, почему запомнить сказанное им я был не в состоянии, а записи со временем превратились в подозрительную труху (не иначе как конкуренты постарались). Саму суть действий я запомнил, а из комбинаций грехов – только этот. Так и приходится крутиться.
- И что вы хотите, чтобы я убил собственную жену? – очень уж визгливо у меня получилось.
- Ну, во-первых, по факту измены она вам вроде бы как уже и не жена. Во-вторых, мне, к сожалению, требуются именно висельники. Дело в том, что в процессе удушения в их телах накапливается особая энергия. Тот самый чудотворец именовал ее Лептрам, что в переводе с одного очень древнего языка означает что-то вроде «Отравление внутренними газами». На этих самых газах тела после соответствующей обработки и целого ряда магических действий могут летать в подобном… кхм… положении до пяти десятков лет. Соответственно, каждые пятьдесят лет я и мой корабль нуждаемся в новых висельниках соответствующей греховной направленности. В этом веке выбор пал именно на ваш город, потому что повешение здесь, мягко говоря, поставлено на поток.
Он замолчал. А я и не знал, чем заполнить возникшую паузу. С одной стороны, в его просьбе не было ничего невыполнимого. Меня внезапно буквально накрыла злость на жену. В этот момент я был готов самостоятельно вздернуть ее на виселице. Но я заставил себя успокоиться. И я заставил себя рассуждать логически. Ибо там, где есть «с одной стороны», обязательно должно быть и «с другой стороны». И в данном случае с другой стороны все сказанное этим, безусловно, примечательным человеком вряд ли было правдой. Оно просто не могло быть правдой. И не должно быть. Ибо в мире, где в качестве средств передвижения используют трупы висельников, то ли что-то нужно менять, то ли что-то менять уже поздно. Помогать этому некроманту или как там его в мои планы не входило… Стоп, но ведь он тоже произнес сакраментальное «во-первых»…
- И «во-вторых»… - напомнил я ему.
- Ах, да, - старик словно смутился, - конечно же. Про второе я забыл. Во-вторых, я предоставлю вам обвиняемых в деле о краже висельников. С их признаниями. Причем дело устроим так, что вы, образно говоря, поймаете подлецов на горячем. С соответствующими и для них, и для вас последствиями.
- А как мы объясним, почему они воруют трупы?
- Ну, во-первых, объяснять будут они, а не мы. Во-вторых, пусть они будут, к примеру, начинающие колдуны. Колдуны-некрофилы, что особенно интересно. Пикантно, я бы даже сказал. Ну что, согласны.
И что я должен был ему сказать. Вот вы, молодой человек, что бы вы ему сказали. Человек (или не человек, откуда мне знать) предлагает мне решить целый ряд моих проблем. Избавиться от жены-потаскухи. Восстановить, условно говоря, доброе имя среди соседей (гори они синим пламенем). Получить повышение и, быть может, даже некую денежную премию. А тут он добавляет:
- Ну и я, молодой человек, в долгу не останусь. Три тысячи сентимов вас устроит?
Мне бы нужно было бы, конечно, поломаться немного, дойти до пяти тысяч, но я сразу сдулся. Внутри черепной коробки уже работали ловкие пальчики, пересчитывающие монеты. А снаружи кривились крепко сжатые губы. Кривились в натужном согласии. И я согласился. На все условия.
И все устроил лучше некуда.
На следующую ночь, когда луна была куда меньше, чем в ночь нашего знакомства, незнакомец отсчитал мне в суму ровно три тысячи золотых монет. А потом я долго смотрел, как вдаль уплывает его призрачный корабль, ведомый вопреки всем ветрам и течениям четырьмя висельниками. Когда в следующий раз этот корабль заплывет в наш порт, едва ли я будут в состоянии встретить его. Едва ли я буду в состоянии помочь волшебнику. Если, конечно, в следующий раз этот корабль заплывает к нам.
Вы, молодой человек, смотрите на меня с удивлением. С недоверием вы смотрите. А ведь со дня на день корабль нужно ждать. И это ничего, что традиция вешать всех подряд осталась в прошлом. У нас всегда можно найти пару-тройку свежих висельников. Если, конечно, где-нибудь на поверхности Мирового океана не болтается из стороны в сторону какой-нибудь другой островок, традиции населения которого позволяют вешать всех подряд. Тогда там кому-то повезет встретить старика в странном то ли халате, то ли балахоне, которому позарез нужны четыре повешенных грешника.
Моя же история закончилась, и если вы будете заказывать еще выпивку, то я скажу вам еще одно: наутро после отплытия волшебника, меня наградили не только именной саблей, но и двумя тысячами сентимов. Этих денег мне вполне хватило на открытие этой таверны. И знаешь в честь кого я ее назвал? Да, именно так. «Четыре висельника» - замечательное название для таверны, не так ли?