Очень давно память научилась подчеркивать легкими штрихами, что помнить, а что стереть. Мне страшно не нравилось в детстве, когда про меня забывали. Исчезая из чьего-либо сердца, я всякий раз назойливо спешила восстать снова и снова. Еще тогда, будучи маленькой девочкой, я пообещала себе помнить все до самого последнего вздоха. Я буду помнить все, что сделало меня именно такой, иначе это была бы уже не я, а кто-то другой.
Осенняя дымка времени окутывает меня сейчас, хотя сил бродить по зеркалу луж намного меньше. Странно, но школьные годы запомнились всего лишь несколькими серыми эпизодами. Я прекрасно помню пейзажи из всех окон школы, я помню большие подоконники, а еще почему-то помню червей. Они были нужны для лабораторной работы. Сколько радости в глазах детей: вместо привычных скучных принадлежностей к уроку на столе лежали черви. Мальчишки тут же представили себе визг девчонок, когда они будут брезгливо уворачиваться от скользких "животных". Девчонкам же было приятно побояться, ведь это же всегда повод найти защиту, показать себя слабыми и женственными. У некоторых даже возгласы были показушно-искусственными. Мы должны были наблюдать за тем, как бесхитростные создания смогут ползать по разным поверхностям. Это было смешно: руками червяка было брать неприятно, и мы палочками загоняли его то на стекло, то на парту. Шершавая обложка в мелкую точечку вызвала у мягкотелого бескровного cущества небывалый прилив сил: к нашему удивлению от натуги его разорвало на две части. При этом он не умер, не истек кровью, не зашелся в крике, а просто одна часть, не попрощавшись с другой, «побрела» в другом направлении. Вот так и сейчас, когда меня рвет на части, и я не знаю, какая же победит, я вспоминаю этот мокрый день с простым решением червя расколоться на две половины.
Я вижу червя в галстуке и пиджаке,
Я вижу червя с эмблемой на левой руке,
Я вижу, как червь тянется к солнцу,
А вечером он вернется к земле.
А второй урок жизни по «биологии» прошел совсем в другом месте – хоронили учительницу, ту самую, что проводила лабораторную. На улице было -20, снег хрустел онемевшими мыслями, в сердце было глухо и пусто. Тщедушные мыслишки вертелись о бытовом, было противно обо всем этом думать, но о другом не получалось. Я и сейчас вижу себя в большой светлой шубе, которую купили на вырост, в неестественно радостной шапочке для такого случая. В руках были мертвые каллы – от них хотелось быстрее избавиться. Как в тумане, я слышала слова священника, которые пролетали мимо ушей, откуда-то вплетались в меня другие слова из только что прочитанного школьного чтива: «Аз есмь червь... а не человек». В классе все смеялись, а сейчас эхо мыслей злобно раскачивало эту фразу... Все сосредоточенно молчали, кто-то из одноклассников сообщил, что он вперые на похоронах, и кто-то также обреченно заметил, что с годами посещение кладбища будет значительно чаще. Я помню, как зависли мои глаза над жизнью и прощанием с ней. Позже на всех похоронах вот это молчаливое провисание отделяло меня от смерти. А тогда... Я почему-то все думала о червяке на парте. Бесшумный, легкий. Он просто жил, не имея ни сердца, ни имени, ни цели. Казалось, что он будет жить еще тысячу лет и научится летать. И если так легко жить маленькому червяку, то и все мы будем жить вечно. Ровно столько, сколько нам отмерила память. Все, о чем я вспоминаю, всегда будет живым: и учительница, и мой папа, и мои бабушки и дедушки, и даже этот червяк.