Поистине, бесконечное – счастье. Нет счастья в малом,лишь бесконечное – счастье. Но следует стремиться к постижению именно бесконечного.
Чхандогья-упанишада
Чуть-чуть, совсем немного, легонько так дребезжит воздух… да, вибрации вагона совсем слабые, но такие частые, что сливаются в сплошной звук. Значит, поезд набрал огромную скорость. Надо сидеть и смотреть в флуорисцирующий молочным светом экран окна. За ним сплошной размыв, как в моём сознании.
Вот женщина напротив хохлится, ощупывает сквозь одежду какой-то кулёк за пазухой. Интересно, какой зверь спрятан там? Неужели и она?.. Взгляд Вики скользит по бесцветному и плоскому лицу, переходит на соседнее – мужское. Тоже бесцветное, с чертами, точно расползшимися подальше друг от друга и потерявшимися в скучном рельефе лица. Ему, наверное, лет 25, дремлет, борта куртки едва заметно круглятся на груди…
Все пассажиры сидят в полудрёме, не глядя друг на друга и не встречаясь взглядами (правило поведения в вагоне: «Старайтесь не смотреть на сидящих напротив. Лучше между, в окно»).
Сколько ещё? уже загородом? под какими местностями пролегает этот туннель? Веки смыкаются…
- Нет! Отвяжись от меня наконец, идиотка! – голос, усиливаясь с каждым звуком, всё-таки догнал её из темноты тоннеля времени. Изнеможение волной прихлынуло, качнулось волной, но не сошло, а замерло, потом потекло с затылка на шею, плечи, спину, смывая тепло жизни, просачиваясь вовнутрь и высасывая из пор воздух. Внутри горла и груди разбухает пустота. Но какая-то невидимая арматура сдерживает неуёмно разрастающийся пузырь, не даёт ему прорвать грудную клетку …
- Уже всё, можно вставать, - долетает до неё другой, монотонный и холодный голос. И в ответ её собственный, слабый и хриплый:
- Я… не думала, что будет так больно…
Молодой врач, снимая окровавленные перчатки, чуть качает узким лицом в очках:
- Вы же сами отказались от наркоза... Ни к чему это всё, поверьте. Чувства - пережиток прошлого, помеха, а не польза. А уж без взаимности, - он пожимает плечами и смолкает.
- Посмотрите, - услужливая рука медсестры подсовывает зеркальце. – Шрам совсем маленький, через неделю следа не останется, у нас очень качественные технологии.
В круглом глазу амальгаммы, направленном опытными пальцами, на обнажённой груди, чуть смещённый влево, краснеет вертикальный вздувшийся рубец, от него отходят ещё два, и все под какой-то прозрачной плёнкой, со скобками швов поперёк.
- Пять сантиметров, - воркование медсестры. – Вот, примите. Перестанет тошнить. Я вас провожу…
- А это держите поаккуратнее, - врач протягивает яйцеобразный контейнер в руки пациентке. – Уже запаян. Пришлось повозиться немного дольше обычного, несколько нестандартная структура...
- А… что у меня?
- Какая вам разница? Впрочем, извольте: змея. А поначалу казалось, что птица… Ну, вы понимаете, это всего лишь материализованные структуры вашего сознания. Вообще у всех это выглядит по-разному. Один раз оказался детёныш кита, можете себе представить. А у одной женщины - целый рой пчёл… Да вы не думайте больше, переключайтесь. Лекарства помогут. Через пару дней забудете совсем, даже имя его не вспомните. И ни в коем случае не открывайте раньше времени контейнер. Принимайте успокоительное по схеме. Ваш поезд послезавтра. Всё ясно?
…От слабой монотонной пульсации опалового света волнами накатывает забытьё. Милый, милый, - шелестит где-то на глубине и пронзает огненным прутом сердце… И там же, в груди, внутри пустоты - странная искра тепла… будто наливается жаром какой-то шар. Растёт понемногу, накаляясь. Тепло расширяется - мягкое, согревающее… как утешающая материнская ладонь.
Пассажирка напротив дремлет, приоткрыв бледный рот с неровными зубами. Вика кладёт руку на грудь. Под рукой начинается покалывание, потом лёгкое жжение… Что это? Это её сердце прыгает в ладони и колотится так часто-часто?
Не удержавшись, вопреки инструкции, она суёт руку за полу куртки. Почему там горячо, влажно и липко?
В этот момент состав встал – моментально, беззвучно, без единого толчка. Двери бесшумно раскрылись, и пассажиры стали один за другим выходить из вагона на пустую белую платформу.
Машинально выйдя со всеми, она взглядывает на раскрытую ладонь: вся в красном… Словно кто-то быстро затягивает на затылке холодный узел страха. Вика смотрит на капающую с кончиков пальцев густую, как патока, тёмную жидкость, продолжая идти… Снова суёт руку за пазуху и выдёргивает – на этот раз вместе с кровью на одном из пальцев прилипший осколок скорлупы. Сердце уже колотится отчаянно, и жар становится нестерпимым, она обливается потом. Волосы намокли на висках, на затылке… И там, под ними, изнутри черепа, ударяются о пустоту собственные слова: «Милый, милый, вернись, прошу тебя! Не бросай меня! Умоляю!» И внезапные слёзы…слёзы льются, застят всё вокруг. Её начинает сотрясать дрожь. Она утирает рукавом глаза и взглядывает в каком-то предобморочном дурмане по сторонам, чувствуя, как острая, разрывающая и кромсающая боль заполняет всю грудную клетку, выламывает рёбра, сжимает горло, не даёт дышать… На бледные мелькания всюду наплывает его взгляд, поворот его головы, очертанья его плеча и волос…
…Очередь людей, выходящих из поезда, ровным потоком брела, не глядя по сторонам, по платформе с бегущей строкой табло «Кладбище № 1577», сходила по широким ступеням на бетонированную дорогу и тянулась, точно вереница муравьёв, всё вперёд и вперёд, монотонно и ровно. Дорога вела к горизонту и там сливалась с выцветшим небом. По обе стороны от её белой полосы лежало плоское поле с тёмной газонной травой, сплошь усеянной ровными белыми призмами низких столбиков-обелисков. Столбики правильными рядами заполняли простор всюду. От главной дороги ветвились в однообразном порядке перпендикулярные отростки дорожек и тоже, как по линейке, тянулись к горизонту. Слева от платформы громоздились белые кубики каких-то приземистых зданий.
Пассажиры, свернувшие на ближайшую дорожку, уже приступили к делу. Каждый доставал из-за пазухи дохлую тушку – кто похожую на ощипанного курёнка, кто на уснувшую рыбу или облезлую кошку… Призматические столбики откидывались, как крышки, люди поспешно заталкивали в открывшиеся чёрные ямки мёртвое мясо, снова возвращали столбики в прежнее положение, прикапывали их специальными тяпочками. Потом, заглянув в инструкцию, отпечатывали на них свои имена и даты, прижимая к столбикам небольшие карточки.
Вика подходила уже к лестнице. У схода на дорожку мелькал робот: точными движениями сканировал белые талончики, которые ему протягивали сошедшие с поезда, и тут же, откуда-то из недр своих никелированных чресл, выдавал распечатанную карту-схему индивидуального маршрута движения по кладбищу.
Вика машинально протянула талончик – он был в бурых пятнах. В чреве робота что-то заурчало и в следующий миг тишину располосовал вопль сирены. Из кубического здания выскочили люди. Вереница следовавших за Викой пассажиров замедлила шаг. Некоторые из ушедших вперёд стали оглядываться. Подоспевшие доктора замахали руками:
- Идите, идите, не оглядывайтесь, без вас разберёмся.
Вереница покорно возобновила движение.
- Что вы сделали?! – сдавленным голосом говорит в ухо Вике врач, они с напарником, подхватив под руки, полуведут, полунесут её к ближайшему белому кубику.
- Ничего…
- Вся в крови! И в слезах! Вы разрушили работу программы!
Доктора поспешно проволакивают девушку по коридору в какую-то пустую комнату с высоким операционным столом и бросают на него. Распахивают куртку, набухшую тёмно-красным: на груди, в клочьях платья и осколках скорлупы контейнера, копошась и трепыхаясь, распространяя вокруг себя нестерпимый жар, бьётся какое-то существо, всё чёрное от продолжающей сочиться раны, извивающееся кольцами и всхлопывающее чем-то похожим на крылья.
- Контейнер всмятку. Шов разошёлся… Чёрт, и из пор тоже!... Вы что, забыли про инструкцию?! Вы не принимали лекарства? – над ней нависает кричащее лицо врача, в то время как руки другого лихорадочно делают попытки схватить существо.
- Принимала…
- Неправда! Чёрт, полный сбой… Сейчас сделаю внутривенное…
- Не-ет! – Вика слышит свой собственный надрывный крик, от которого вибрируют и лопаются стёкла в окнах. – Оставьте меня, отпустите! Не смейте прикасаться ко мне! Это моё сердце! Моё сердце! Не смейте! Я хочу остаться собой, слышите?! Уберите ваши инструменты! Я имею на это право!
- Идиотка, уже слишком поздно перерешать, - отчаянно кричит над ней лиловый рот. Но звуки, выпадающие из него, вязнут в какой-то стекловидной массе… руки второго врача выворачивают ей запястья, наконец ей удаётся их вырвать, но чтобы тут же скорчиться от приступа боли. – Ты умрёшь, дура... Лежи и не дёргайся... Стив, да скорей же ты!..
- Не могу!
Вика вырывается с остервенением, какое появляется лишь под угрозой смерти. Тело разрывает буря. Она бушует везде – в сердце, в рёбрах, в спине, в судорожно сжатых пальцах, располосовывает надвое живот, с хрустом ломится из черепной коробки, сжигает глазные яблоки. Жар всюду, невыносимый жар, каждая клетка превратилась в горящий уголь. Полыхающее тело разбухает и заполняет всю комнату, стены давят… Она уже не понимает, кто именно кричит из глубины этой топки:
- Нет! Слышите, нет! Это мои чувства! Моя боль! Моё счастье! Вам не понять, дураки…Я так хочу! Я имею право на свою боль! Я люблю его и буду любить! Дайте мне встать! Отвяжитесь!..
- Умрёшь, сумасшедшая… Выброси всё это из головы… - звук вязнет, угасая, где-то на том конце стекленеющей трубы воздуха.
- Это не в голове…
Под потолком крохотной комнатки жужжит и вспыхивает синим экран. Лицо на экране сначала беззвучно размыкает и смыкает губы, потом, сотрясая стены, рявкает:
- Вы, идиоты! Быстро вытаскивайте её из дома, несите подальше в поле! Скорее, пока не жахнуло!
…Сознание уже не улавливает, как её тело волокут к лужайке и пытаются уложить на спину. Спина с хрустом выгибается так, словно вот-вот переломится пополам. Небо… Только небо кругом, белесо-голубое, и наливается синим… Её глаза… две пары её глаз уставлены в воздушную пустоту, и всё начинает вертеться, превращаясь в тёмно-синий многогранник… Потом он снова растягивается гладью перистых облаков, опускается, густея, изливается синим потоком… И вот уж этот поток бьётся под крыльями, пробегает волной по огненной чешуе, вызывая приятную волну дрожи… И воздух вокруг качается и гудит бушующим и поющим свою токатту белым огнём.
Все посетители кладбища № 1577 остановились и стали смотреть туда, где, гудя реактивной турбиной, клокотал багровеющий столб чёрного дыма. Потом точно тысяча зеркал завращалась с бешеной скоростью, и ослепительный столп пламени взметнул в небо громадного, золотого, в красно-огненном ореоле дракона. Расправив полыхающие крылья и балансируя длинным переливчатым хвостом, прекрасное чудовище огненной розой парило над полем. Это длилось с минуту, а может, всего пару секунд или полчаса… А потом длинное гибкое тело, сверкая и бряцая чешуёй, как ракета вертикального взлёта, вытянулось вверх, взметнуло радуги брызг, прянуло в синеву и исчезло.
Внизу осталась зиять чёрная изгарная яма, по краям которой, вжатые волной гравитации, раскинулись, едва дыша, два тела в серых халатах.
Белые фигуры, покачиваясь в невесомости, смотрят на тускнеющий в пространстве космических глубин ореол.
- Полная трансформация. Ещё одна.
- Удивлены?
- Немного. Девочка была совсем обычной… только чуть более упрямой.
- Значит, реинкарнация совершилась мгновенно?
- Да.
- Думаю, мы её сейчас найдём вот здесь…
В густой синеве повисает шар голограммы одного из отростков Ланиакеи.
- Перспективный сектор, не так ли?
- С некоторого времени, - вибрирует воздух по другую сторону шара. – Они делают общее с нами дело, техногенные дурни.
- Этот дракон воспламенит тысячи сердец, а?
- Больше, много больше, - вспыхивает смех, и голограмма рассыпается в надвинувшейся тьме созвездиями голубых огней.
На фото: "Агни" А.Ранну