Восходящее солнце коснулось глаз Оленёнка. Я с неизменным удивлением (ах! за что мне такая награда!) любовался восхитительным лицом девочки.
— Бедный львёнок! — Оленька раскрыла очи и стала ещё прекрасней. — Ты не спал?
— Не спится… столько ужасов свалилось.
Оленька быстро встала с постели, поцеловала спящую Светланку и невесомо порхнула ко мне. Необычайно милая улыбка девочки разом убедила меня в невозможности в этом мире никакой подлости, жестокости и предательства. Единственное, что есть на земле, — это счастье и покой в объятиях самой доброй девочки.
Так я и стоял, касаясь губами любимых глаз. Вечно бы так, в немыслимом покое, но услышал голос Оленьки:
— Ты устал. Тебе нужно отдохнуть, любимый. Я буду охранять твой сон.
После треволнений хочется стать маленьким ребёнком, чтобы за мною ухаживали, чтобы оберегали, баюкали… Оленька укрыла меня одеялом и, напевая, нежно гладила голову, руки…
Но даже в блаженную полудрёму врывались вихри недавнего прошлого. Я мысленно прокручивал события тех дней, когда на остров прибыл корабль. Оленька столько всего поведала, что едва вмещалось в рассудок.
Во сне я вместе с девчонками бесконечно долго бегал от преследователей, стараясь защитить от стрел мою семью. Как и ожидали устроители охоты, я самоотверженно спасал девочек — всех трёх.
Белый Кролик воспротивился попыткам увлечь его за собой, вышел навстречу охотникам, и стрела сразу вонзилась ему в ногу. Увечная нога мальчишки была совершенно бесчувственной, и он с ещё большей радостью вприпрыжку побежал в объятия смерти. Я увидел это, взбираясь по крутому склону. Что делать: не уговаривать же? Тут и я заполучил в плечо первую стрелу.
Мы продирались сквозь заросли кустарников и лиан. Переплетённые ветви прикрывали от разящих стрел. Но стрелы порой проникали в лазейки между прутьями и подло пользовались огрехами в защите. Стрелы были колючими и злыми, но маленькими. Это было сделано намеренно, чтобы растянуть охоту на длительное время.
Силы были на исходе, когда на помощь пришли Могучий Дуб и Дальний Берег. Они увлекли нас на потайную, почти непроходимую тропу меж скал и помогли выбраться к океану с противоположной стороны острова. В сотне метров от берега был наготове плот. Мы вброд добрались до спасительного судна. Солёная вода жгучим крапивным языком лизала, ожигая, раны, очищая от налипшей грязи и сводя с ума от боли. Теперь я понял коварство вождя: ранки, как и стрелы, были маленькими, но их было много. От них мы умерли бы не скоро, доставляя злую радость мучителям.
На острове раздавались ружейные выстрелы, автоматные очереди и даже мощные взрывы. Потом людоеды начали прочёсывать океанские воды. Но все корабли и самолёты, посланные за нами в погоню, словно взбесились. Они плыли, летели в любую сторону, только не в нашу, позволяя нам отплыть в открытый океан. Корабли и самолёты прочёсывали океан, не замечая плот, потому что Могучий Дуб сделал из пальмовых листьев огромный навес, идеально маскирующий нас на фоне воды.
Ольга, как выяснилось, прикрывала Светланку и меня. Поэтому стрел в неё попало не меньше. Особенно пострадало её милое лицо. Оно было окровавлено и изуродовано.
Я целовал её глазки и благодарил Бога за сохранённое зрение. Я целовал её израненные щёчки и говорил, что она стала ещё красивее, что так я буду любить её больше.
Я проснулся, всё ещё целуя лицо Оленьки.
— Что с тобой? Ты плачешь? — Оленька улыбалась, как ни в чём не бывало. На её лице не было ни крови, ни шрамов, оно было чистым и прекрасным, будто не обрушился на неё град стрел. — Ты стонал во сне.
Я обнимал Оленёнка, целовал её щёчки, искал раны.
— Сон был страшный. Я очень испугался за вас.
Девочка была в одних трусиках. Она искупалась, волосы были влажными, от изумительного тела веяло свежестью и прохладой. Божественное совершенство, и я несу высшую ответственность за сохранность этой жемчужины!
Я закрыл глаза и прикоснулся к розовому сосочку сначала щекой, потом губами. Оленька смутилась. Стесняется малышки?
Ах! Голенькая Светланка! Стоит на корме, одежда в сторонке. Девочка никогда при мне не раздевалась. Она сильно застыдилась, повернулась боком и прикрыла ладоньками то, что и так не видно.
Я отвернулся, чтобы не смущать младшую жёнушку. Чтобы ещё раз поцеловать милые сосочки Оленьки.
Через минуту Светланка была одета в красное платьице.
— Оленька не разрешила купаться, — Белочка запрыгнула мне на колени.
— Но почему мокрая?
— Оленька облила меня водой из кувшина.
Только сейчас заметил, что солнце клонится к закату. Спал я чуть не до вечера.
Светланка говорила и говорила милые детские глупости. Я готов сколь угодно слушать такие мудрые детские слова. Обо всём: о бабушке и деревне, о подружках-туземках, о мультиках и кукольном театре, зоопарке и деревенских обезьянках…
Девочка уткнулась мне в грудь, прижалась и затихла.
— Устала, Белочка?
— Просто люблю тебя!
Я растворился в прекрасном моменте настоящего. Ничего в мире больше нет: только плот, океан, я, Оленёнок и Светланка.
С заходом солнца мы легли на скрипучий диван и укрылись старым одеялом. Светланка уткнулась носиком в мою грудь, временами поглаживая бородку, то целуя плечо или руку.
Звёздное небо укрыло нас тёплым одеялом. Ночь была удивительно тихой, без малейшего ветерка. Необычайная тишина, если не считать ласкового плеска воды о борт плота.
Светланка с Мишуткой и куклой Машей по-младенчески сопели. Олюшка ещё минут десять всхлипывала. Потом спокойно и ровно задышала.
Днём я выспался, теперь рассеянно смотрел на звёзды и вспоминал, как Оленька плакала по ночам, пытался воспроизвести фразы, так или иначе указывающие, какую страшную тайну она скрывала от нас; воображал, что она переживала своим маленьким сердечком, лишь бы спасти нас — Светланку, меня… себя, о себе она, наверняка, в последнюю очередь думала… И даже всех несчастных бало-боло решилась спасать ценой своей жизни… Оленька после пережитого напряжения ещё долго будет вскрикивать по ночам, капризничать из-за пустяков. Я всегда буду прощать её слёзы и капризы. Обязан прощать! Девочку, с которой пережил самые страшные и самые лучшие моменты жизни.
Я лежал и думал, как жить дальше, — будто выбор был! Жалко островитян? Жажду наказать вождя?! Долг толкает к людям — спасти несчастных бало-боло от власти варварского бизнеса. Пусть мне грозит наказание за развращение малолетних. С призрачной надеждой, что судьи узнают о всех обстоятельствах и сделают небольшое снисхождение.
Но ветру не объяснишь и не прикажешь… Воля волн, капризы случая… и моя устремлённость к свободе…
Нам бы на самый захудалый островок… лишь бы маленький ручеёк с пресной водой да несколько кокосовых и финиковых пальм… Пусть с крокодилами, скорпионами и змеями, живут же миллионы людей среди болот, пустынь или льдов… Адаптируемся к непростым условиям. Или рванём куда подальше от негостеприимной земли к новым землям. Только бы не отремонтировали быстро корабль.
Но как спасти людей с острова, как наказать преступников? И куда нас ещё занесёт? Вдруг людоеды оккупировали все близлежащие острова. Нет, такого, тем более, хуже быть не может. Нет, хуже может быть: самые дикие и неотесанные людоеды нас просто медленно и вкусно съедят, живьём зажарив на костре. Но таких диких дикарей не осталось. Людоеды сейчас цивилизованы, лишь иногда с ностальгией вспоминают о своём былом людоедстве.
Не укладывается в голове, как вождь с шаманом могут быть сущими зверями… Посмотреть — обыкновенные, простые люди. Ничем не отличаются от других островитян. Приятные в общении. Вождь — заботливый отец для всех туземцев. Шаман — внимательный врач, образованный человек. Вдруг оказывается, что они — убийцы и людоеды. В старой жизни я встречал людей, которых называли живоглотами и людоедами. Например, про Философа говорили, что он очень любит есть студентов. Окажись на моём месте, он быстро подлебезил бы перед вождём и сам стал, как Многоногий Червь, стукачом и предателем. А то и сверг бы “законную” власть. Но даже самые отъявленные преступники не решатся на людоедство.
Вскрикнула Оленька. Я мягко прижал девочку.
— Хорошо, что ты рядом, — она благодарно поцеловала мою руку.
Милая Оленька… После происшедшего я не смогу с вожделением смотреть на тебя. Наш медовый месяц будет продолжаться ещё десять лет, нет — всю жизнь. Но теперь я знал о её самопожертвовании, и всё перевернулось во мне.
— Родной, я буду любить тебя ещё больше. Всё будет, как там, на нашем любимом берегу, — в моих объятиях Оленька плакала, как маленькая девочка. Несколько месяцев она была в страшном напряжении. И сейчас может по-девчачьи облить слезами мою грудь.
Я искал губами слёзинка на щеках девочки. И не хотел помыслить, как буду снимать с Оленьки выцветшее ситцевое платьице ради примитивной похоти.
— Спи, родная, как-нибудь будем жить: я, ты, Светик… терпеть жару, прятаться от ураганов и ливней, — я крепко прижал к себе правой рукой Оленёнка, левой — Светланку. Обе нежно прильнули ко мне.
…А потом прибьёт на наш остров плот с пареньком, который составит пару Белочке… — это я произносил мысленно. — А если нет? Светланке тоже нужен будет муж. Вообще-то она — моя законная жена! Тогда мужем придётся быть мне — её законному мужу. Если, Оленька, не будешь против. Всё равно ты останешься главной и любимой женой. Зачем мне две жены? — Я испытал прилив нежности. — Разве я смогу променять на кого-то Олинёнка?!
— Милая Оленька! Я исцелю твои раны своей любовью. Я всегда буду тебя любить.
С этими словами я успокоился, нежно поцеловал Светланку в лобик, прикоснулся губами к волосам Оленёнка, втянул носом такой родной детский запах… и уснул.