Иссушенной кистью, будто бы являясь продолжением тонкой руки художника, кривая линия вырисовывала золотым морем расстилавшиеся луга. Казалось, они движутся в такт облакам. Те стремились как можно скорее мягким одеялом осесть на вершинах гор, в бесстрастном безмолвии уходивших за пределы небосвода. Скользящей тенью появлялся на горизонте и исчезал орел, редким криком оглашая хмурые перелески. Воздух был свеж. Так свеж, что невольно хотелось всеми силами легких вобрать его в себя и жадно проглотить. Любой шорох, любое мнимое движение звучным эхо отдавалось повсюду. И замирало. Воцарялась тишина. И тишина эта была пронзительна.
Между деревьями-великанами, что грозно поглядывали сверху на копошащихся у их корней тетеревов, неясными бликами мелькали солнечные лучи. Тощая, изрядно потрепанная лисица бесшумно семенила по прохладной почве. На тетеревов она не смотрела. В глазах этого хрупкого создания блестело грустное смирение. “Скоро сюда придут двуногие с ружьями,” - должно быть, думала лисица.
Сколько неоправданного в страданиях животных. А ведь охотникам и вправду было по сезону оказаться в здешних местах. В божьей обители. Чтобы снова ревом пуль надломить годами хранимую гармонию. Чтобы снова разрушить. Скорее, даже, чтобы продолжить разрушение тех райских краев, что не принадлежат им. Люди рушат, но не отдают ничего взамен. Съевший куропатку волк когда-нибудь одарит землю своей плотью. Земля питает волка, а затем волк питает землю. То есть нерушимый баланс, тайный договор природы и ее собратьев. И выполняется он беспрекословно. Человеку не дано пройти в ворота этой цитадели мира. Мысленно. Духовно. Пусть он и ведет беспрестанную войну с ней. Вторгается в священные места. Человек так же далек от природы, как червь от ястреба. Сколько в ней щемящей свободы. Сколько в ней жизни, и жизнь эта истинна.
Лисица слабо чихнула. Поджала хвост. Солнце давно ярким огнем опаляет простор, а охотников по-прежнему нет. Где-то за опушкой пустует железная дорога. Рельсы у нее поржавели и огрубели. Она словно вымерла. Дуновения ветра не приносят с собою сладкий запах догорающих поленьев. Глушь.
Интересно. А что если бы в степях больше никогда не появлялись следы двух башмаков?