Глава 4,5,6
Эпатова Нинель
Глава 4.
У Нины.
Как я узнала потом, пока меня не было, наша компания: Нина, Эрик, Борис и старшая Нинина сестра Лида, собрались все в комнате Нины. У Солнцевых была отличная четырех комнатная квартира, поэтому у Нины и у Лиды были отдельные комнаты. Нина, обращаясь к Эрику, сказала:
- Эрик! Кроме Лены все знают, что мы скоро уедем из Йошкар-Олы, такое у нас сейчас в семье положение, что я,мама, Лида и Анечка, наша младшая сестренка, - мы все уедем. Лене сейчас ничего говорить не надо, для нее это удар. Мы с ней как сестры, и она будет очень расстроена. Если можно, ты ей помоги за меня, а то ведь она может и голодная быть со своей гордостью.
- Голодной? - Эрик вопросительно глянул на Нину.
- Потому что она рассеянная и может забыть про еду, - включилась в разговор Лида, не дав Нине сказать правду, боясь как бы это не унизило меня в глазах Эрика. Она считала, что не надо, чтобы Эрик узнал о бедности нашей семьи.
- Хорошо, - сказал Эрик, - пока я в Йошкар-Оле, я позабочусь о ней.
- Почему пока? - спросила Лида, - ты что собираешься возвращаться в Москву?
- Увы! Нет, - сказал Эрик, - но, начиная с января, когда мне стукнет восемнадцать, со дня на день меня “позовет труба” в солдаты, в армию, на фронт. Йошкар-Ола глубоко в тылу, и мы в суете забываем про войну, а она есть страшная и кровожадная, как раз сегодня на катке я подумал, как хорошо в тылу, каток освещен, музыка, а Москва бедная вся во мраке, вся затемнена и в смертельной опасности.
- Да, - сказала Лида, - эта проклятая война, скорее бы она кончилась.
Когда я постучала в дверь к Солнцевым, мне открыла Нинина мама, Тамара Осиповна, - я с трудом ее узнала, она была как будто под наркозом, бледна и заплакана.
- Проходи, Леночка, прямо на кухню, - каким-то глухим, непохожим голосом сказала она, - там все ваши ужинают.
Я сбросила свое пальто, повесила подальше, чтобы только я его нашла, и появилась на кухне. Кухня у Солнцевых было огромная-огромная, раздвижной стол, буфет, плита, сверху выложенная красивым изразцом - не в каждом доме была такая гостиная или столовая. Вот у нас на восемь человек было всего две комнаты, одна из которых была одновременно и детской, и столовой, и кухней, так как в ней находилась плита, на которой мы готовили. Видя великолепие квартир некоторых моих одноклассниц, я не любила принимать гостей в своем доме.
Мы приехали в Йошкар-Ола летом сорокового года, и нам дали крохотную квартиру в деревянном доме с туалетом на улице и без водопровода, дали временно. Предполагалось, что мы вскоре получим новую со всеми удобствами, соответствующую нашей большой многодетной семье и должности отца. Война все перепутала. Я любила бывать у Нины, где меня тоже любили, считали своей и никогда не отпускали не накормив. Особенно в последнее время, когда на карточки давали такие крохи, и мы остались без отца. На детей за отца платили нам четыреста двадцать рублей (по семьдесят рублей на каждого ребенка),и, конечно, это совсем немного, если у меня впоследствии в институте стипендия составляла такую же сумму.
- А вот и Лена! Иди садись сюда, - и Лида указала мне на стул рядом с Эриком. Я вся вспыхнула, посчитав это намеком, но других свободных мест не было, да и расстроенное лицо Нининой мамы не выходило у меня из головы, и я промолчала.
Лида, старшая сестра Нины, была пониже Нины, мы с ней были почти одинакового роста, чуть-чуть пополнее ее, складнее, женственнее, но черты лица у нее были грубее: утолщенные губы, неправильной формы нос, смуглая кожа, такие же черные, как и Нины, глаза, но разрез глаз менее красив. А вообще-то это была некрасивая, но яркая девушка, особенно когда она улыбалась. Про таких говорят: “симпатичная”.
Она училась на первом курсе Йошкар-Олинского педагогического института на физико-математическом факультете. Когда я села, мне подали тарелку с жареной картошкой, фирменным блюдом Солнцевых. Я эту жареную картошку запомнила на всю жизнь и такой нигде и никогда больше не ела. Может быть, это был мираж голодного военного времени, но вместе с тем осталось впечатление необыкновенности этого блюда. В этой семье жареную картошку ели, запивая молоком. На столе стояла хлебница, наполненная доверху нарезанным хлебом, что для зимы 1941 года было чудом. И мы с Борисом, хоть и стеснялись, подбадриваемые хозяевами, навалились на хлеб. В нашей семье его вечно не хватало, а Борис был также из большой семьи, у него было три младших брата. Эрик ел не спеша, вел остроумную беседу. Казалось, что от его присутствия в кухне разлит какой-то особый уют, который бывает по праздникам. Эрик резко выделялся среди нас ростом и своей белокурой головой. Нининого папы дома не было, а у нас у всех были темные волосы, даже Борис был шатен. Все, даже Эрик, который как всегда немного был воображалой, как мне показалось, похваливали картошку и находили ее необыкновенно вкусной, даже если бы ели ее до войны. А потом нас угощали чаем, который мне тоже заполнился на всю жизнь, потому что это был мой последний чай в доме Солнцевых (хотя я об этом еще не знала), и еще потому, что этот чай я пила впервые вместе с Эриком, и потому, что я стала какая-то другая, и еще потому, что я давно, с начала войны, не пила такого вкусного чая. Он был заварен настоящим индийским чаем, а чай в доме Солнцевых всегда была торжественная процедура. А сегодня чай сопровождался еще и роскошными дополнениями: американские галеты, пирогом с вареньем, конфеты, и мне персонально Нина почему-то настойчиво вручила большую плитку шоколада. Разве я тогда могла себе представить, что это был последний прощальный ужин? Я, было, стала отказываться от шоколадки, хотела ее разделить на всех, но Нина решительно возразила.
- Лена, ты же обещала сегодня делать все, по-моему, ты очень любишь шоколад, а мне так хочется сделать тебе приятно. Попробуй меня обидеть!
- Хорошо, - сказала я, - спасибо!
Но когда я потихонечку хотела отломить кусочек Борису, Эрик схватил меня за руку и прошептал мне в ухо:
- Не позорь Бориса, он не девчонка, а то я тебя сейчас выдам Нине!
Тогда я спрятала шоколад в карман своего платья. Не могла же я съесть такую роскошь одна, не угостив маму, Лизу и братишек.
Лида и Нина быстро убрали со стола, а Эрик и Борис помогли вымыть посуду. А мне вручили учебник химии, чтобы пока они убирались, я все прочла, а потом мы все вместе: с Ниной, Эриком и Борисом, разобрали задание. Лида ушла к себе, но я не могла читать в такой ситуации, я наблюдала за ними, и вдруг не выдержав, засмеялась, таким смешным мне показался щеголеватый Эрик, огромного роста, в фартуке, с посудным полотенцем в руках.
- Эрик! - воскликнула я, - ты похож на официанта в немецком ресторане.
Эрик немного обиделся:
- А ты была в немецком ресторане? И вообще ты была в ресторане? И почему же я - официант, и именно в немецком ресторане?
- А потому что ты настоящий ариец, блондин, голубоглазый и манера держаться у тебя какая-то заграничная, - категорически заявила я.
- Ты угадала, - сказал, улыбаясь, Эрик, - я почти ариец, у меня мама эстонка, я не совсем русский. Но считаю себя русским, родился в Москве, и папа у меня чистопородный русский, он тоже родился в Москве. Вот ты и знаешь теперь национальность моих родителей, а когда я познакомлю тебя с ними, то обязательно наябедничаю, что ты обзывала меня немцем и арийцем!
- С чего это мне знакомиться с твоими родителями? - удивилась я.
- Познакомишься, - настойчиво сказал он, глядя на меня своими голубыми глазами, - только бы они появились. Ведь они оба на фронте, и от отца давно нет писем ни мне, ни маме. Он - комдив, а мама - военный хирург. Вот я и живу здесь у тетки, так как в Москве остался один.
Выражение лица его при этих словах совершенно изменилось, из самоуверенного оно вдруг сделалось совсем детским, незащищенным и покрылось дымкой грусти. Таким я его никогда не видела, да и в классе вряд ли кто видел его таким. Мне стало жаль его, и я сказала ему:
- Эрик, мне очень хочется познакомиться с твоими родителями, только бы они приехали, и все бы было хорошо. Вот мой папа приехал домой смертельно раненый и умер. Пусть у тебя все будет хорошо.
Эрик подошел ко мне, ласково пожал мне руку, говоря:
- Извини.
А в это время раздался голос Нины:
- А химия? Чем вы там занимаетесь?
Мы склонились над книгой. Я прочла вслух заданный параграф и ничего не поняла.
Эрик сказал:
- Это оттого, что ты не знаешь предыдущего, - и стал мне объяснять из прошлого все то, что относилось к заданному. Голос его журчал, как ручеек, и опять мне показалось, что от него исходит какой-то особый уют. Вот так сидеть бы всем вместе, вечно, как поется в старинном романсе: “Если б навеки так было...”
Мой взгляд упал на Нину, и я заметила, что мысли ее далеко-далеко, и ей совсем не до химии. И Борису тоже не до химии, он грустно неотрывно смотрел на Нину. Видимо, он уже все знал, только мы с Эриком оставались в неведении.
- Хватит заниматься, - сказала вдруг я, - урок понятен, но все сразу не запомнить, да и Татьянка, как бы я не отвечала, все равно влепит мне “плохо”. Пора расходиться. Ниночка, спасибо тебе большое за все. И тебе, Эрик, спасибо за консультацию.
Я встала, отодвинув стул, обратилась к Нине:
- Нина! Заходи за мной завтра, как всегда.
- Нет, моя дорогая подружка, я больше никогда не зайду за тобой, чтобы вместе идти в школу. Завтра я, мама, Лида и Анечка навсегда уезжаем из Йошкар-Олы. Мы едем в Свердловск, где живет мамин брат, он работает большим начальником, и там же живут бабушка с дедушкой, и них там огромная трехкомнатная квартира.
- Но почему? - спросила я.
- Завтра после школы зайдешь, и я тебе все расскажу, а сейчас поздно, тебе завтра рано вставать, а нам надо укладываться, - грустно ответила Нина.
Мы стали собираться, а в это время в прихожую вышла Тамара Осиповна, в руках у нее был узел, завязанный точно в такую же занавеску, как сегодня принесла Лиза, сказав мне, что это из сундука Ольги Андреевны. Так вот почему белый свитер показался мне знакомым - это же Лидин свитер! Я была растрогана. Сколько же Солнцевы для меня сделали хорошего, доброго! И сейчас с каким тактом Тамара Осиповна подала мне сверток с прекрасными вещами, сказав:
- Леночка, передай, пожалуйста, Лизе.
Так вот почему Лиза обещала мне придумать что-нибудь с пальто!
Я сказала:
- Спасибо Вам, но пусть Лиза сама зайдет.
Тамара Осиповна настаивала, чтобы я взяла узел. И пока шли пререкания по поводу узла, Эрик отыскал мое пальто и торжественно мне его поднес, со всеми его потертостями и дырами. Я вся вспыхнула. Боже! Что за гадкая привычка краснеть, выдавая себя! А Эрик, как будто бы ничего не случилось, подхватил узел, говоря:
- Я помогу Лене донести до дома, - и открыл входную дверь. Мы вышли втроем: я, Борис и Эрик. Целый вихрь чувств носился в моей душе. Невыразимое горе от предстоящей разлуки с Ниной, стыд за драное пальто и подачку, и новое чувство полета, которое не покидало меня, когда Эрик был рядом. Мы проводили Бориса, а когда дошли до моего дома, Эрик сказал:
- Постоим немного. Смотри, какие яркие сегодня звезды, как они кидают алмазы и бриллианты в снег, а луна, вечная спутница влюбленных, нам улыбается. Посмотри...
Он придвинулся ко мне, и положил руку на мое плечо. Мне показалось, что звезды покатились в снег, и я поспешно сбросила его руку и сказала:
- Эрик! Мне пора домой, а то от мамы попадет, ей и так сейчас нелегко.
- Жаль расставаться, - сказал Эрик, - как хорошо мы сегодня провели вечер. Ну, до свидания, Льдинка-Снежинка. И он протянул ко мне свободную руку, в другой он держал узел. Я подала ему свою, и он, как вчера, церемонно поцеловал мне руку, прижавшись к ней лицом, и несколько затянул процедуру. Опять звезды сыпались с неба!
- Эрик!- спросила я, отстранившись, - где ты так умело научился целовать руки, как взрослый!
- А я из такой семьи, где было принято в знак приветствия при встречах и прощаниях целовать дамам руки, - ответил Эрик.
- Так ты и Кларе и Насте целовал руки?
- Нет, Льдинка-Снежинка, - ответил он, - у меня с ними были другие отношения.
- До свидания, Эрик, - сказала я и пошла, взяв узел.
- До свидания, Снежинка, до завтра, - сказал он и провожал меня взглядом до тех пор, пока я не скрылась за дверью.
Глава 5.
Сон и химия.
Я долго не могла уснуть, переживая всю гамму дневных впечатлений. А когда уснула, мне приснился странный сон, который можно было назвать вещим. Мне снилось, что я, Борис и Эрик провожаем Нину. Нина почему-то уезжала одна. Она села в последний вагон, и поезд тронулся. А Эрик вдруг побежал за поездом, а в это время навстречу шел товарный поезд. Эрик вскочил в товарный и уехал в другую сторону. Борис, отвернувшись, сказал:
- Я пошел, - и побежал.
Я кричу:
- Борис, подожди.
А он, не оборачиваясь, голосом Юрки Лыкова кричит:
- Нет, это ты меня подожди. Я к тебе вернусь.
Повернулся ко мне лицом и идет задом наперед, машет мне рукой и кричит:
- Жди! Я к тебе вернусь! Я твой Пьер, а ты моя Наталья! Жди!
Кричит, и я вижу, что это уже вовсе не Борис, а озорной красавец Юрка.
- Подожди! - с этим криком я вскакиваю с кровати, будильник уже от звенел, и я, как всегда, опаздывала в школу, когда за мной не заходила Нина. Собираясь в школу, я подумала:
- Приснится же такая ерунда!
Но сон почему-то не выходил у меня из головы. Непривычно и грустно было идти в школу без Нины.
На последних секундах я подлетела к классу, и за мной, буквально по пятам, пылила Татьянка. Первым был урок химии. О, ужас! У входа в класс стоял Эрик, он явно ждал меня.
- Доброе утро, Льдинка-Снежинка, - улыбаясь во весь рот, приветствовал он меня.
- Здравствуй, - буркнула я, покраснев.
- Садитесь, - грозно произнесла Татьянка, глядя на нас с Эриком с неприкрытым подозрением.
- У. пучеглазая сплетница, - подумала я.
Когда я садилась за свою опустевшую парту, я вдруг встретилась глазами с Юркой Лыковым, он смотрел на меня точно так же, как во сне, и, улыбаясь, сказал:
- Привет, Наталья!
Я чуть не упала! Меня сразила мысль, а вдруг мы с Юркой видели один и тот же сон? Ведь такое бывает. От этой мысли я опять вся вспыхнула и чуть не выпалила:
- Здравствуй, Пьер безухий! - но вместо этого ответила Юрке в его же стиле:
- Привет нашему классному поэту, - так как Юрка достиг определенных успехов в написании стихов.
Татьянка к моему облегчению сначала стала объяснять новый материал. И только она приготовилась спрашивать, а я начала дрожать, как Эрик стал задавать ей бесконечные вопросы. А так как химию он знал, то это у него получалось прекрасно.
- Что с вами, Моисеев? - не выдержала Татьянка, - вы всегда сразу усваивали новый материал, а сегодня не даете мне вести урок. Хватит вопросов. И так, пойдет отвечать...
Но тут вскочил Юрка, которого, видимо, подговорил Эрик:
- Татьяна Николаевна! Я тоже не понял, как пойдет реакция...?
Ответив на два вопроса Юрки, Татьяна Николаевна опять взялась за журнал. Но тут поднялся Эрик:
- Татьяна Николаевна! Спросите меня. Вы убедитесь, что мои знания по химии не ухудшились.
- У вас, Моисеев, стоит отлично, - улыбнулась Татьяна Николаевна, выше отметки нет. К доске пойдет...
- Я. - вскочил Юрка, я хочу отвечать.
- У тебя, Лыков, три отметки отлично. Тебя в этой четверти я спрашивать больше не буду.
Юрка буркнул:
- Больше до новой четверти химию учить не буду.
Татьянка еле сдерживала себя, чтобы не взорваться, и так глянула на Лыкова, что тот, улыбаясь, поднял обе руки вверх, дескать, сдаюсь.
Татьяна Николаевна, красная от досады, сказала резко.
- Лыков, не паясничай. К доске пойдет...
Но тут вскочил Борис, который химию знал не лучше меня, но поступил как настоящий друг и принял огонь на себя.
- Лаптев, - удивилась Татьяна Николаевна, - ну, тебя спросить не вредно, у тебя одни уды с натяжкой. Пожалуйста, к доске.
Борис шел к доске медленно, три раза повторил заданный ему вопрос, но тут-то, наконец, раздался спасительный звонок.
Татьянка стала ругаться, заявив:
- Вы сегодня сорвали урок. Это настоящее хулиганство.
Эрик галантно спросил:
- Разве любовь к вашему предмету и любознательность можно считать хулиганством?
Под хохот класса Татьяна Николаевна зло проговорила:
- Дождетесь, на педсовет вызову вас с родителями, - и вышла из класса.
А мы с облегчением вздохнули. Но перемена почти вся ушла на нотации Татьянки, и я только успела поблагодарить мальчишек за спасительный спектакль на химии, как звонок позвал нас на следующий урок, на мой любимый урок - урок литературы. Я села к проходу, ближе к Юрке, чтобы лучше было видно Алексея Михайловича. На него смотреть было одно удовольствие, когда он увлеченно рассказывал нам о чуде творчества - то, что он говорил и как говорил, не найдешь ни в одном учебнике. Речь его была красочна, в старинном благородном русском стиле. На всю жизнь заложил он в нас искусство красноречия и искусство понимания и любви литературы. Ведь это такое счастье - понимать музыку стиха.
Я приготовилась слушать, надеясь хоть немножко войти в колею и от предстоящей разлуки с Ниной и от всего того нового, что ворвалось в мою жизнь после появления около меня Эрика. Но пустое место на моей парте, где всегда сидела Нина, без конца причиняло мне боль.
Мы проходили поэму Маяковского о Ленине. И хотя я не любила Маяковского, отдельные строчки этой поэмы ложились мне прямо в сердце. Например:
“Слова у нас до важного самого
В привычку входят,
Ветшают, как платье...”
Ветшают слова - до чего же это правильно
Ведь если бы мне несколько дней назад сказали, что Эрик будет называть меня не пренебрежительно Новикова, а ласково с особым смыслом “Льдинка-Снежинка” или "царица бала", я бы не поверила, а теперь я привыкала и не удивлялась. Алексей Михайлович взял журнал и приготовился спрашивать. На дом нам задавали “Стихи о советском паспорте”. Алексей Михайлович вызвал меня, говоря:
Что-то Новикова у нас сегодня непривычно грустная, иди, Лена, отвечать.
Но Юрка вскочил, крича:
- Алексей Михайлович! Спросите меня. Это мое самое любимое стихотворение. Новикову вы на каждом уроке спрашиваете, а у меня одна отметка. Можно я пойду отвечать?
Я сказала Юрке, когда он пошел к доске (нас разделял только проход между партами):
- Юрка, чего ты возникаешь, ведь это не химия.
- Вот поэтому и возникаю, Наталья, - улыбаясь своей ослепительной улыбкой, ответил Юрка.
И, не дожидаясь решения Алексея Михайловича, я села на место, потому что не хотелось отвечать. Алексей Михайлович промолчал, только повернулся к Юрке своим единственным глазом, а Юрка с пафосом читал у доски “Стихи о советском паспорте”, громко и серьезно. И мне показалось, что он чем-то даже похож на Маяковского. Такой же нос, также волосы спадали на лоб, только у Юрки были кудри и голубые глаза.
Глава 6.
Нинина беда.
На большой перемене я подозвала Бориса:
- Пойдем поговорим.
Встав из-за парты, я заметила, как Эрик сделал движение по направлению ко мне, но Клара, которая сидела впереди меня, схватила его за рукав.
- Эрик! Подожди, не уходи, ты нам очень нужен.
Он остановился, переводя взгляд то на меня, то на Клару, явно недовольный тем, что его задержали. Я сделала вид, что ничего не вижу, и занялась своим делом. Обычно на большой перемене все, кто что-нибудь приносил съестного из дома, перекусывал. Клара с Настей обычно приносили с собой огромные пакеты, набитые всякой вкуснятиной на зависть простым смертным. Обычно они подзывали к себе своих рыцарей - Юрку, Витю, Эрика, Ванечку, и были около них две придворные дамы, как я их называла, Нина Фофанова и Рита Русинова. Они во всем подражали Кларе и Насте, но им не хватало великолепия подруги. Мы с Нинкой так их и называли - “придворные дамы или горничные”. Итак, все были в сборе возле парты Клары, а я полезла в парту за своим скудным завтраком и на секунду задержалась. Клара стала угощать ребят, в том числе и Эрика, но Эрик, поблагодарив, отказался, сказав, что он хорошо позавтракал утром. Клара, обращаясь к нему, сказала:
- Эрик! Где ты пропадаешь? После уроков сразу исчезаешь. Я тебе звонила вчера до девяти часов вечера и не дозвонилась.
- А что, - спросил Эрик, - я под негласным контролем? Так зачем я нужен?
Клара встала, сияя огромными серыми глазами, в новом, только что сшитым платье беж с коричневым, с воротником хомутиком. Платье очень выгодно оттеняло ее хорошо подкрученные валиком белокурые волосы, и уже вполне сформировавшуюся женскую фигуру.
- Как что! - оживленно возразила Клара, - а, может, мы соскучились. И она попыталась кокетливо заглянуть ему в глаза.
- А потом сегодня 15 декабря, скоро Новый год. Я приглашаю всех вас к себе тридцать первого. Устроим складчину и встретим сорок второй год весело и красиво. Не забудь, если в Новый год вместе, то весь год не расстаются! И она опять кокетливо, с улыбкой взглянула на него. Эрик спросил:
- Кого всех нас ты приглашаешь?
- Ну, как всегда, - улыбнулась ему в ответ Клара, показывая свои красивые зубы с прорезью по середине, - я, ты, Настя, Нина, Рита, Витя, Юрка, Ванечка и еще кого-нибудь из мальчишек, если хочешь, можешь пригласить.
Эрик церемонно поклонился и сказал:
-Спасибо за приглашение, если я надумаю, то поговорим об условиях.
- Что, значит, надумаю? - возмутилась Клара и улыбка сразу сбежала с красивых губ, - Эрик! Ты ли это? Ты ведь всегда рад был веселиться в компании. И вдруг, если надумаю. И условия у нас простейшие: каждый принесет, что может, а ты возьми фотоаппарат и пластинки с танцевальными мелодиями.
Я не стала дожидаться ответа Эрика, взяла свой тощий пакет с завтраком и вышла в коридор, где меня ждал Борис. Конечно же, подслушанный разговор испортил мне настроение. Меня они приглашать не собираются, это очевидно, но всем давно известно, как Клара и Настя гоняются на Эриком. Да и я бы сама не пошла в это осиное гнездо по многим причинам. И произнеся свое излюбленное - “гусь свинье не товарищ” и “не в свои сани не садись” - я немного успокоилась.
- Пусть Эрик сам выбирает, - с этими мыслями я подошла к Борису. Сейчас, пожалуй, он был мне самым близким человеком в классе, ведь мы почти полгода дружили втроем: я, Нина и Борис, а на балу он выбрал Нину, значит, влюбился в нее, и ему тоже, как и мне, было грустно от предстоящей разлуки.
Поймав себя на мысли, что подражаю Кларе и Насте, я поделилась с Борисом своей снедью - это был кусочек черного хлеба, намазанный американским лярдом, и галета. Наши союзники, Англия и США, нас подкармливали.
- Борис, - сказала я, - уверена, что Нина тебе рассказала, что у них случилось.
- Елка! История невероятная, - стал рассказывать Борис, - помнишь, как-то мы втроем возвращались из школы - я, ты и Нина, и подошли к ее дому, а у ворот стояла молодая белокурая женщина с коляской, в которой сидел ребенок. А ты еще спросила у Нины, почему с их Анечкой гуляет чужая женщина? Нина тогда возмутилась, что Анечка больше этого ребенка, совсем не так одета, и мама гуляет с ней только сама. Ты еще удивилась, до чего девочка похожа на Анечку и на Нининого папу. Помнишь? Нина тогда совсем на тебя рассердилась:
- Надо же такое придумать! Анечка, действительно, - вылитый папа, а эта девочка похожа на нашу Анечку только тем, что все маленькие дети похожи друг на друга. Я даже не знаю эту женщину, не знакома с ней, - продолжала Нина, - хотя она живет в нашем доме этажом ниже.
Ты тогда, Елка, все же не поверила Нине, подошла к этой женщине и спросила:
- Это Анечка?
- Нет, это Катенька, - приветливо ответила женщина и с любопытством посмотрела на Нину.
Ты удивилась, Нина рассердилась, а я не придал тогда этой сцене никакого значения. И как я был удивлен теперь, когда все узнал! Ты, Елка, была права. Эта девочка, действительно, похожа на Анечку и на Нининого папу, так как она... ну, как тебе сказать, (Борис смутился), она сестра Нине, Лиде и Анечке по папе. Она всего на три месяца младше Анечки.
Я взорвалась:
- Так эта женщина любовница Нининого папы! Бедная Тамара Осиповна! А ты, Борис, не осмелился назвать вещи своими именами, тоже мне “школа целомудрия”. Да в семье Солнцевых трагедия. бедная Нина! Она так любит отца. Чего же они уезжают?
- Отец, наверное, хочет развода, - предположил Борис, - ведь женщина эта красивая, молодая, следит за собой, а Тамара Осиповна вся в семье, о себе забыла.
- Ах, негодяй, - возмутилась я, - ведь когда он на ней женился, у него было образование девять классов. Она его выучила, всем для него пожертвовала, подарила стольких детей, и ему была, как мать, а он...
Мой диалог прервал звонок, и мы с Борисом, удрученные пошли в класс. Я не могла понять, как и почему так мог поступить Нинин отец. У меня перед глазами проходила жизнь моих родителей, у нас в семье детей было в два раза больше, чем у Солнцевых, и мама частенько дома выглядела “Золушкой”, но как любил ее отец, как был предан ей до последнего дыхания. Даже смертельно раненый поехал к ней, к нам домой. Может быть, если бы не трогался с места, так и выжил бы? И мама, когда его хоронили, сказала:
- Ну, вот и все. Сколько бы я не прожила без него, меня уже тоже нет, потому что это буду не я.
А тут, оба живы, здоровы, дети, жить да и радоваться, а он что сделал? - предал, изменил и все разрушил. Пока эти мысли носились у меня в голове, мы подошли к классу. У дверей стоял Эрик, он хотел мне что-то сказать, но я опять, как вчера, сделала вид, что не заметила его и проскользнула в класс. Мы с Борисом договорились пойти к Солнцевым к трем часам, чтобы не мешать в сборах, а сразу поехать вместе с ними на вокзал. Последний урок был физкультура, и я с него сбежала, не только потому, что у меня не было с собой формы, но для того, чтобы побыть одной и разобраться в ворохе последних событий.
Лиза, увидев меня, пришедшей раньше времени, испугалась:
- Что случилось? Ты не заболела?
- Да нет! Просто немного голова болит. И я все рассказала Лизе, с самого бала. О событиях в семье Солнцевых Лиза знала больше меня и давно.Знала давно и всё, о чём даже не догадывалась Тамара Осиповна и ее дети,и что знало полгорода. Ведь Йошкар-Ола до войны и во время войны был совсем небольшим городом, в котором все друг о друге все знают, и даже больше знают, чем есть на самом деле. Лиза давно знала о неверности Нининого папы, об этой “распутной даме” - как ее называли. Лизины знакомые. Я покормила братьев, наскоро убралась и стала собираться к Нине. Я надела тоже платье в клеточку,в которгом вчера была у солнцевых,платье коричневое с бежевым со стоячим воротником,которое делало меня более взрослой о, так как было в обтяжку, делало шире бедра за счет широкой юбки-клеш.
Когда я потянулась за своим нелюбимым пальто, Лида пошла за занавеску, заменявшую нам большой платяной шкаф, где была сделана вешалка, и протянула мне темно-синее пальто с маленьким беличьим воротничком, и с модным хлястиком сзади, как у Клары. Это был подарок Солнцевых, Лидино пальто, которое, то ли ей было мало, то ли надоело, мне оно было чуть великовато, но сидело прекрасно. Я и мечтать не могла о такой роскоши. К пальто была муфта из серого зайца, в тон воротника. И верхом чуда была шапочка из материала пальто, отороченная тем же мехом, что и воротник. Я надела все это, и Лиза в восторге воскликнула:
- Боже! Как ты хороша! Картинка, да и только. Но очень взрослая. Одень сегодня старое пальто.
Но разве можно было вытащить меня из этой прелести. И пусть пальто было слегка потертое на петлях и рукавах, после моего ненавистного, из которого я выросла, это было пределом моих мечтаний. Но вместе с радостью и благодарностью к Солнцевым мне опять стало грустно. Ведь если бы не беда и не отъезд, пальто бы никогда ко мне не попало. И я послушалась Лиду, надела свою рухлядь и помчалась к Солнцевым.