Ванкувер, июнь 1988 года. Наш сухогруз Ованес Туманян стоял на зерновом терминале под погрузкой пшеницы. Ясное небо, утренний бриз, солнце, перепутав полушария, жарило по-африкански.
Я – радист судна ранним утром болтал с вахтенным у трапа. Особой потребности в общении с «чертями» не было. Встал спозаранку, прямо сказать с целью мелкой кражи.
Первым из рабочих на борт парохода всегда поднимался завхоз-инвалид. Потея, ругая всех и вся на иностранном языке, хромой устанавливал на главной палубе чифир-бак для своей бригады. Наливал, кипятил воду, а заодно охранял капиталистическую действительность от социалистической реальности.
Устройство отдаленно напоминало современную кофе-машину. Цветастый пластик с броскими заграничными словами, белые стаканчики. На запах кофе выползали даже тараканы. Мусорное ведро под одноразовую посуду всегда стояло порожняком.
Инвалид, почесывая затылок, удивлялся, куда исчезает использованная тара? Если бы он зашел в любую из кают судна, то сразу бы понял. Кто-то из бесшумной мензурки водку пил, кто-то бренди, у кого-то в них созревали помидоры.
И тут появилась эта глыба! По трапу поднимался двухметровый мужик лет 70-и. Седой ежик выглядывал у него из-под ковбойской шляпы. Двести килограмм живого весу из цветастых шорт и рубахи.
На крупном одутловатом лице великана громоздился мясистый нос. Мощный лоб напоминал броню тридцать четверки. В обыденных светлых глазах, подернутых ледяной кромкой, искрилось что-то родное. Белое, холеное тело было покрыто веснушками и рыжими волосами.
Исполин попросил по-русски передать капитану посылку. Я, не акцентируясь на подарке, без подвоха спросил: от кого пакет? Глаза мужчины округлились и налились кровью. Незнамо откуда появившаяся туча закрыла небо. Альбатросы притихли. Даже колченогий, отставив в сторону костыль, навострил уши.
Старик взорвался таким обилием слов и выражений, что мне показалось вместо вопроса, я послал его на хутор. Суть его словоизлияний сводилась к следующему: у нас в Канаде никто никогда не спросит; ты кто?
Большевиков он перемешал с царскими приспешниками, демократов с либералами, республиканцев еще с кем-то.
Мне – двадцать три года. Я смотрел ему в рот и видел поток ярких, упакованных в заграничный мешок русских помоев. В то время в СССР и во всем мире простые люди к Советской власти относились скептически.
Любая критика коммунистической верхушки народом приветствовалась. Здесь же я встал в боксерскую позу, защищая кровавых гегемонов. За моей спиной нервно толпился рабочий класс. Ряды колхозников заслонили горизонт.
Дед явно попутал берега. Старик откровенно гнал. Устав брызгать слюной человек-гора все-таки соизволил представиться.
Передо мной стоял не кто-нибудь, а целый князь. Без дружины, коня и доспехов. Мне – сыну кухарки сложно было понять в тот момент глубину переживаний гостя. Внезапно ушла злость. Ветер принес крик чаек. К причалу подъезжали рабочие.
Мы смотрели друг на друга и удивлялись стеклянной стене разделявшей нас. Я видел, как открывает рот собеседник, слышал фразы, но суть их до меня не доходила.
Князь понял мое состояние. Учтя свое положение, и возраст, легонько приподнял шляпу и откланялся. Видя легкую улыбку его сиятельства, мне показалось, что мы расставались друзьями.
В тот момент я почувствовал в своей бурлящей пролетарской юшке капельку чужой голубой крови. Оглянулся, обвел пароход хозяйским взглядом и, не обращая внимания на сытых ванкуверских работяг, нагло слил с бачка два стакана кофе.