миниповесть
Автор идеи Владимир Мелешко
Тихий мерный плеск волн прибоя усиливался с каждым мгновением, достигнув умопомрачительной силы, оборвался в раскалённую бездну. Повторилось… раз пять или шесть. Он пытался считать, но воспалённый мозг отказывался производить какую- либо работу. «Горит весь… живой, кажется…» – понял он финскую речь и подумал по-русски: «Видимо, я финн…». Мысленно улыбнулся своему нелепому предположению. Снова провал… Прохладные шершавые руки прикасаются к лицу… Шелест ветвей… Запахи… Запахи!.. «Тихо, тихо. Не шевелись. Не надо тебе…» – звуки растворились в горячем пространстве. И только звенящий гул… Старуха с белой сальной головой склонялась над самым лицом, шепча что-то невнятное, жгуче-переливчатое, непостижимое. «Всё. Присмотри за ним. Очень уж прыток русак». Звуки снова растворились, веки, казалось, со скрежетом упали. Сомкнулись.
…Ясность и лёгкость в голове и во всём теле напугала. «Помер, наверное…». Пошевелил пальцами, почувствовал их, чему несказанно обрадовался. «Коли помер бы – не трепыхался б так!». Стук глиняной посудины об пол. «Тихо, тихо…» – снова по-фински. «Где я?..» – прошептал тоже по-фински. «У нас. Теперь всё хорошо. Ты будешь жить… Ты поправишься».
…Хотелось что-нибудь вспомнить, но мысли путались, образы смешивались. «Имя! Надо вспомнить имя! Кто я? Надо же… Оказывается, так бывает… Имя, имя!..» Какое имя надо вспомнить? Непонятно. Даже не ясно, на каком языке оно должно звучать.
Имя вспомнилось само собой. Даже два имени. И на финском языке, и на русском. Они всплыли в мыслях одновременно, сразу, как только липкий сон упорхнул под шелест ветвей. Он открыл глаза на удивление легко. На удивление же, сразу всё увидел: низкий деревянный потолок, деревянные стены, такие же тёмные от времени, яркий свет в щелях в полу, какую-то ветхую посуду, сухие ветки и травы, маленькую уродливую куколку на полке. Веикко! Витенька!.. Почему-то именно «Витенька». Мозг судорожно трудился над разгадкой всех неясностей и несуразностей, и одержал победу. По крайней мере, с именами и национальной принадлежностью всё становилось немного понятнее.
…Мама! Статная, красивая, в бархатном фиолетовом платье, с безупречной причёской… «Витенька, родненький, я буду скучать по тебе!.. Береги себя, милый!.. Ты так нам дорог!.. Ты нам нужен!..»
…Сумасшедший галоп кавалерийской атаки по полю… мягкий шелест выходящего из ножен клинка, ласкающий слух… Свист разрезающей воздух над головой шашки… Полёт бескозырки, обгоняющей отсечённую голову… Стыд… Стыд за невозможность поступать по-другому… за убийство своих соплеменников…
…Карел в военной одежде без знаков различия. «Веикко, брат! Тебе надо уходить!.. Они близко уже… Они найдут тебя… Они слишком хорошо знают, сколько ты для нас сделал! Николай Николаевич со всеми отошли, аж к Нарве… Что с ними теперь будет?.. Ты не послушал меня – остался!.. Послушай хоть сейчас! Сними погоны – они для тебя – приговор, если не успеешь уйти… Полезай в лодку и плыви! Веикко!.. Стой! Ты ничего уже не сможешь сделать!.. Веикко!.. Прости, Веикко…» Потом сильный удар сзади справа. Темнота.
Потом холодный дождь. Резкий ветер. Волны вокруг лодки. Голова раскалывается от боли в правом виске. Во все стороны вода. Вода в лодке. Надо черпать! Гнутым ковшом… Ладонями… Хоть чем! Надо черпать, всё время. До изнеможения! И никаких мыслей больше… Потом… тишина.
Робкий плеск воды о борт. Ломота во всём теле. Невыносимый жар на лице, в горле…
Последние картинки: крепкие узлы на верёвке… Она связывает десятизарядный Ли-Энфилд, шашку и мешочек патронов… «…Умница! Держи… Ведь смыло бы… Когда успел привязать?.. Не помню…» Дальше провал! Долгий чёрный провал, стёрший из памяти уйму образов и подробностей.
«Я русский. Я воевал под командованием генерала Юденича… сперва с турками на юге, потом с красными на севере… бок о бок с карелами, финнами… видимо, долго бок о бок… Финский знаю! …Сейчас я где?.. Кто они – эта старуха, эта девушка?.. Милая девушка, кстати… О чём думаешь, болван! Не на Михайловском балу в мраморной зале!.. Надо имена… спросить!»
Айникки. Имя это зачаровало его сразу. Сразу и, как сложилось впоследствии, навсегда. Айникки протерла лоб Веикко влажной тряпочкой, и путаница в голове мало-помалу улеглась. «Крест! Где мой крест?!» – руки заметались по груди. «Тихо, тихо. Сейчас я принесу твой крест». Она встала, грациозно скользнула куда-то вниз, в пол, и через несколько секунд вернулась с золотым крестиком на цепочке в руке. «Пришлось снять, вынести из стаббура. Наши боги не хотели приходить. Не могли войти, когда бабушка Сату звала их. Они не могут туда, где знак небесных богов…»
Стаббур, в котором, с помощью финских богов, вернулось сознание, а позже и вся сила молодого русского офицера Виктора Озерского, стоял недалеко от берега узкого озёрного залива. Стоял, как и положено ему, на длинных толстых деревянных стволах. Растопыренные корни внизу хватались за землю, отчего очень напоминали ноги сильной птицы. Спускаться, первый раз, было сложно. Даже голова закружилась. Он чуть не расшибся, неуклюже свалившись. Но постепенно всё наладилось: и руки стали слушаться беспрекословно, и ноги перестали трястись. И скоро у бабки Сату и её внучки Айникки появился надёжный сильный помощник.
Скоро о появлении русского офицера узнали все жители соседних хуторов и рыбацких селений. Узнали о нём и в городе. Позже без особых проволочек оформили его как беженца, и Виктор пополнил шестнадцатитысячную армию беженцев из Советской России, и стал Веикке Ярвиненом. Хуторяне видели в нём не только безотказного умелого работника, но и своего защитника. Все знали, откуда он появился и чем там занимался. Все знали, что в дальнем лесном стаббуре, между досок пола лежит грозный Ли-Энфилд, острая шашка и офицерская шинель со срезанными погонами. Все знали, но никто не говорил об этом вслух. Полюбился им вежливый сильный, молодой человек. И не хотели они никаких неприятностей для него. А неприятности быть могли…
Неспокойно было кругом. Границы между государствами двигали, часто даже без боёв. Двигали их «сильные мира сего», играючи как будто. Заключались всевозможные договоры между правительствами государств и… недогосударств. Со всех сторон подкрадывалась война. И не только со сторон. Что они творят в своих странах! На что толкают народы! Война была повсюду.
Тяжёлые думы о Родине, о её судьбе, о страданиях русского народа преследовали Виктора неотступно. Он старался не подавать виду перед людьми, спасшими его. Но разве могло что-нибудь ускользнуть от внимания старого финна Кейлвы.
Вдовец Кейлва жил неподалёку. Его ещё молодая жена умерла от тифа ещё в 17-м, оставив мужа с сыном Матти и малышкой Элмой. Рядышком с домом была и кузнеца, в которой он, как Ильмаринен, стучал своим молотом с раннего утра до позднего вечера. Не было у Кейлвы помощника. Матти отдавал всё время учёбе – всё мечтал уехать в Стокгольм и поступить в университет. Повезло юноше в своё время с учителем. Вот он и ездил к нему в город – готовился к экзаменам. А маленькая Элма – не помощница в кузнице.
Матти приносил с собой газеты, когда возвращался домой. Отец их не читал, а сестрёнка, прочитав по слогам о «социал-демократах» и «профсоюзном движении», не в силах переварить эту информацию своей детской головкой, бросала газету на лавку у дверей. Тут-то Веикко, частенько заглядывавший к кузнецу за советом, и приноровился выспрашивать разрешения почитать. Конечно, читать пришлось учиться! Одно дело научиться у карелов, говорить и понимать по-фински за год, и совсем другое дело – читать. С этим ему терпеливо помогла Айникки. Она и с Элмой занималась, как могла. Позже юноша приносил газеты, специально для Веикко. Приносил и «красные» газеты и «белые». Оттуда Виктор и узнавал об установлении экономической блокады Советской России союзниками, о заявлении Троцкого о необходимости «военизировать труд», о Советском декрете «о ликвидации неграмотности», о празднике в Петрограде по случаю 3-й годовщины Октябрьской революции и о многом, многом другом. Всё чаще он замечал, что с большим интересом читает левые газеты, выискивая в них сообщения об успехах Советской власти в России. Той власти, против которой ещё недавно бился насмерть…
Виктор стоял на берегу и смотрел вдаль в сторону Карельского перешейка. Мысли рвали голову. Сомнения терзали душу. Неотступное чувство вины наваливалось невыносимым грузом. «Может, не так и плохи эти большевики?.. Вон что выделывают! Одна электрификация чего стоит!.. А ведь война идёт! А они стараются… и успешно…»
«Веикко. Мне нужна твоя помощь», – послышался голос Кейлвы. Веикко несказанно обрадовался тому, что уважаемому всеми человеку, не раз помогавшему ему, ничего толком не умеющему беженцу, нужна его помощь. Он решительно спрыгнул с камня и приготовился слушать. «Ты никуда не уедешь пока, Веикко. Может быть, сможешь быть мне помощником в кузнице? Я научу тебя. Тяжело одному». «Конечно, Кейлва!» – охотно согласился Виктор «Я никуда не уезжаю! Кому я нужен в этой стране… да и в той… …К тому же…», – Веикко замешкался и опустил глаза. «Айникки? – тихо проговорил кузнец, наклонив на бок голову. – Могу тебя понять. Айникки девушка хорошая: красивая, умная, добрая. К тому же, ты ей очень нравишься. Ещё когда она выхаживала тебя с бабкой Сату, всё твердила: «Как хорош воин, ими найденный». Про тебя, стало быть!»
С той поры всё завертелось быстро. Днями Веикко работал в кузнице, вечерами читал газеты и книги, которые Матти исправно приносил из города, ночевал в доме Сату на лежанке, ему выделенной. Помогал по хозяйству. Часто просиживал с Айникки на берегу за разговорами о книгах, о картинах, литературе. Айникки всегда с интересом слушала его и смотрела… Смотрела в глаза так, что уже к концу весны Веикко и Айникки пришли к бабке Сату и попросили её благословения. «Какое вам ещё благословение надо? В стаббур лесной идите и просите там, чего надо. А я только рада буду, если мне, старой лапландке, счастье улыбнётся – внучку за такого человека отдать! Только по храмам не ходите. Не гневите ни чьих богов. Пусть они сами решат, как с вами быть», – благословила их такими словами Сату и… к осени умерла.
Дальше жизнь пошла своим чередом. Веикке женился, построил свой дом в стороне от других, даже в отдалении. Ему хотелось жить подальше от маленького военного форта, расположившегося на берегу в паре километров от селения. Поэтому он выхлопотал место для своего жилья тоже в отдалении, но в другую сторону. Обустроил дорогу. Построил новую кузницу.
Кейлва тяжело заболел. И даже выздоровев, он уже не мог управляться с молотом. Сил его хватало только на то, что бы худо-бедно поддерживать своё хозяйство. Матти уехал в Швецию. С Кейлвой осталась только Элма. Веикко, при любом случае, помогал им во всём. Сложнее всего было помочь деньгами... Старый кузнец ни за что не хотел принимать денег от своего ученика, хотя знал, что все его заказы ушли к Веикке. Пришлось убеждать и уговаривать Элму, принимать дары. Хрупкая девочка и сильный мужчина подружились, как ученики в школе. Веикке с женой удалось убедить девчушку не отказываться от денег. Не так уж и сложно это было сделать. Голодать-то никому не хочется.
Вскоре Веикко познакомился и почти подружился с молоденьким фенриком форта Кастаа. Вместе они уговорили командование отдать мелкие кузнечные заказы крепости молодому кузнецу. Ему – Веикке.
Дела шли неплохо, и уже через пару лет у Веикке Ярвинен и Айникке Ярвитар родился малыш Олави. А ещё через год двойняшки – дочурка Тойни и сыночек Теуво. Веикко не хотел называть детей русскими именами, хотя жена каждый раз настоятельно предлагала ему подумать над красивым русским именем для ожидаемого ребёнка.
Мысли об оставленной родине не давали покоя Виктору. Любое русское слово выводило его из равновесия, и чувство вины вновь рвало душу на части. Успехи Советской России, о которых он регулярно читал в левой прессе, не способствовали ослаблению этого чувства, хотя всё больше радовали. К тому же, навещая Кейлву и Элму, Веикко и Айникке наслушивались восторженных речей Элмы о мировой революции, о правоте красного дела, о коллективизации, об оголтелой разнузданности фашистских партий, как грибы растущих по всей Европе. И зачем такие буйные мысли живут в нежном девичьем сознании?
Все эти разговоры не добавляли спокойствия в их жизнь и уверенности в завтрашнем дне. Власть то и дело менялась. Бедная Финляндия становилась то королевством, то республикой. Не успев установиться, власть менялась снова. Аресты и преследования по политическим мотивам постоянно продолжались с обеих сторон. Правительство неуклюже и непоследовательно вводило санкции то против правых партий, то против левых, регулярно запрещая деятельность и тех, и других. Спасала только любовь к жене и детям да постоянные продолжительные беседы с Айникки об искусстве. Но и здесь возникали мрачные моменты. Веикке раздобыл в городе русскую книгу с «Красным смехом» Леонида Андреева. Прочитал сам, рассказал жене, а позже и вовсе принялся переводить на финский. Больших успехов в переводе он не достиг – не хватало слов для передачи всех ужасов войны, для передачи неповторимой Андреевской атмосферы. Впечатление от книги гнетущим образом влияло на жизнь семьи. К тому же, в действительности…
…В действительности война назревала уже многие годы. К 39-му, когда дети-подростки уже вовсю помогали родителям. Когда отношение односельчан к Веикке почти сравнялось с их уважением и почтением к старому Кейлве. Когда Веикке научился, невзирая на постоянные перемены, договариваться с любой властью об уступках, а то и помощи своим односельчанам. Когда заказы от форта практически обеспечивали безбедное существование нескольких семей, которым кузнец настоятельно помогал. Когда Веикке, оказывавший помощь в профсоюзной деятельности Элме, проникнувшись постепенно социалистическими идеями, почти убедил всех жителей селения и близлежащих хуторов в правоте советского строя. Когда он организовал неофициальный, почти тайный, но очень продуктивный «почти колхоз» из односельчан. Именно тогда, словно кузнечный молот, по сознанию сорокапятилетнего Виктора ударило сообщение о вторжении советских войск на территорию Финляндии…
…Ужасное смятение обуяло всё сознание зрелого мужчины. Веикке старался не оставаться один. Мысли и сомнения, и без того неотступно донимавшие его два десятка лет, раздирали сознание на части. Почти полжизни отдав стране и народу, принявшим его как родного, почувствовав и поняв устремления своей Родины, за счастье которой он, не понятый ею, готов был отдать свою жизнь без остатка, Виктор столкнулся с неразрешимой дилеммой. К этим переживаниям примешивался страх за своих любимых и родных жену и детей, за людей, бок о бок с которыми он прожил годы.
Далёкая орудийная канонада и щелчки выстрелов, то и дело доносившиеся со стороны южной оконечности залива вызывали страшные воспоминания об ужасах войны. Но, постепенно привыкнув к этим звукам, периодически слыша сообщения о прорыве фронта на разных участках советскими войсками, Виктор убедил себя в том, что Красная Армия несёт освобождение и счастье исстрадавшемуся финскому народу. Убедил себя в этом сам и принялся убеждать других. Его знали давно, ему верили, и все, кроме, пожалуй, солдат из форта и ставшего фельдфебелем Кастаы уже начинали ждать скорейшего прихода Красной Армии.
Страх за родных не оставлял Виктора. Война была рядом. В начале марта он собрал в сани всё необходимое, усадил туда же семью, и, проводив их несколько километров, отправил на север, по дороге на Оулу, поближе к Швеции. Где-то там, в лесах, жили родственники бабки Сату, которые с самого детства хорошо знали Айникки. Предлагал уехать и многим односельчанам, в первую очередь, Кейлве и Элме. Любил он старика Кейлву как отца, красавицу Элму – как младшую сестрёнку. Но упрямый кузнец и не менее упрямая его дочь ни за что не соглашались ехать, и остались ждать приближение фронта. «Сам ведь убеждал их, что приход Советов принесёт свободу и процветание. А Элма и без меня дождаться не могла коммунистов… Лучше бы замуж выходила… а не грезила о политической карьере…» – ворчал про себя Веикке, возвращаясь к своему дому.
По пути он зашёл в лесной стаббур. Вытащил из тайника Ли-Энфилд, который все эти годы исправно смазывал время от времени. Привязал к ремню мешочек с патронами к грозному британцу. Шашку оставил. Зачем шашка, если вдалеке слышны автоматные очереди и рокот танковых двигателей.
Вернувшись к дому, Веикке с трудом переждал сутки и пошёл в селение. Там он встретил ехавшие из форта сани. На санях, в сопровождении доктора и двух солдат, везли тяжелораненного фельдфебеля форта Кастау. Солдаты рассказали, что форт был обстрелян из орудий советскими войсками с восточного берега залива. Кастаа и ещё несколько солдат были ранены при обстреле. Остальных раненых отправили раньше, а Кастаа ни в какую не соглашался покинуть крепость. И только теперь потерял сознание. Командование фортом принял на себя недавно прибывший, фенрик. Он и отправил в тыл раненого командира. Поредевший гарнизон форта занимается ремонтом укреплений и ждёт нового командира, который должен прибыть с минуты на минуту.
Сани уехали по рыхлому снежку на северо-запад. Примерно через час, тоже на санях, в селение въехал новый командир. В самодельном маскхалате, без «клубничек» в петлицах на обшлагах, но с кокардой на ушанке, офицер выглядел весьма озабоченно. Он справился у прохожего рыбака о том, где живёт старый кузнец. Сани прямиком помчались к дому Кейлве. Через несколько минут со стороны берега послышались близкие выстрелы танковых орудий. Похоже, били они прямо со льда озера. Первые разрывы послышались со стороны форта. На улицу повыглядывали многие сельчане. Они не опасались того, что обстрелу может подвергнуться мирный населённый пункт. Ведь с залива форт как на ладони! К воротам двора Кейлвы от дома бежал новый командир форта. Хозяева стояли у дверей. Увидев Веикке, Элма радостно замахала обеими руками, как в детстве, когда они с Айникке шли навестить друзей. Кейлва приветственно поднял руку…
…Взрыв, как будто бы, разорвал в клочья внутренности. Ощущение полёта. Потом короткий сильный удар по затылку. Прошла, казалось, целая вечность забвения… с полминуты…
Веикке встал на четвереньки. С трудом поднялся на ноги. Перед его взором на месте, где только что стоял дом Кейлвы с его обитателями, предстала чёрная, глубокая, дымящаяся воронка. По дороге перепуганная лошадь уносила сани без извозчика. Слева и справа разрывались снаряды. Более десяти. От селения остались бесформенные кучи обломков. Веикке стоял, не шевелясь, один среди этого ада. Мыслей не было. Взрывы смели всё сознание. А дальше мёртвая тишина… и отчаяние. Полное глубокое отчаяние. Сама смерть обняла всё вокруг… И ничего кроме смерти, не было…
Веикке подошёл на то место, где ещё недавно были ворота. Тело в военной форме лежало в неестественной позе, запрокинув… половину черепа… «…красный смех…» – пронеслось в голове.
Пуговицы на шинели поддались на удивление легко. Веикке просунул руки в рукава и почувствовал тепло ещё недавно живого человека. Со стороны форта слышались редкие винтовочные выстрелы. Перед мысленным взором Веикке на мгновение возникла ужасающая картина разорванных взрывом тел Кейлвы и Элмы. Глаза залились сплошным потоком слёз, дыхание перехватило, и вопль всепоглощающего отчаяния сотряс сосны.
Сознание реальности вернула режущая боль на щеках. Слёзы, залившие сплошным потоком лицо, замёрзли и начали рвать кожу. Веикке резко встрепенулся. Бегом помчался к своему дому. Выдернул из-под кровати Ли-Энфилд. Разматывая на ходу тряпку, обёртывающую винтовку, побежал в сторону берега.
На маленьком островке напротив форта, среди сугробов, слегка выглядывали две тёмные махины танков. То с форта, то с островка периодически гремели выстрелы. Собирались сумерки. Веикке ничком упал в снег. Подождав минуту, пополз к форту сбоку. Пальцы ломило от холода. Казалось, что они уже превратились в сплошной лёд и разобьются, рассыпавшись, от любого удара. Ремень Ли-Энфилда то и дело соскальзывал с онемевшей руки. Ещё затемно, Веикке добрался до каземата, выглядывавшего из-за разрушенной теперь боковой стены укрепления. Подобравшись к стене, он встал, доплёлся до двери и вошёл внутрь. В углу увидел ящик с патронами. Схватил его обеими руками и побежал к орудийному укреплению, откуда слышались короткие выкрики и команды, а после, выстрелы.
С полдюжины человек во главе с совсем юным ещё фенриком сосредоточенно выглядывали из-за стены укрепления и периодически стреляли. Веикке подошёл к стене и поставил ящик с патронами. Только что выстреливший и нервно шарящий по дну своего опустевшего ящика фенрик встрепенулся и, выхватив из нового ящика патрон, зарядил винтовку и прицелился в сторону озера. Веикке выглянул наружу. По льду ползли люди в маскхалатах. В сгущающихся сумерках они еле угадывались.
Прицельная стрельба по ползущим красноармейцам продолжалась ещё некоторое время. Стемнело, наступила тишина. Веикке подошёл к командиру и представился фенриком пехоты, присланным для подкрепления.
До утра все защитники форта, не отрываясь, всматривались в белую гладь замерзшего озера. «И много их тут? Похоже, пара танков и человек двадцать лыжников-стрелков?» – спросил Веикке. Молодой командир мрачно ответил: «Не меньше батальона. Они на том берегу. И танков там ещё семь. Не решились по льду сразу все. Костров не жгут – маскируются. А днём гуляли по берегу как дачники!» – зло ухмыльнулся юноша. «Ну, мы не растерялись – выкосили с десяток самых беспечных. Далеко… Утром увидите… если доживём. Мороз-то какой! Весна вовсю… а морозит»
Утром и впрямь запахло весной. Даже вспугнутые вчерашней перестрелкой птицы защебетали. Виктор закрыл глаза и представил копошащихся в стриженных коронах пташек. Лёгкий влажный ветерок тёплой струёй обдал лицо. Резко потеплело. Март полновластно вступал в права.
Тишину разорвал рёв танкового двигателя. Тяжёлый танк выбрался из сугроба на островке и, выворачивая к форту, пополз на лёд. Танковое орудие зашарило в воздухе в попытке прицелиться по защитникам форта. Всё вокруг пришло в движение. К единственному в старинной маленькой крепости орудию метнулась пара тёмных фигур. Раздалась надрывная команда: «Огонь!», и орудие выплюнуло сноп пламени. В это же мгновение в десятке метров от танка взрыв поднял в воздух глыбы толстого льда. Танк вильнул и, бочком объехав опасное место, стремительно направился к форту, продолжая шарить в воздухе пушечным стволом. Ещё два орудийных выстрела пробили полыньи в стороне от танка. Расстояние до грозной машины быстро сокращалось. «Там ручей!» – услышал Веикке и увидел злорадную улыбку на лице артиллериста. Раздался выстрел. Взрыв поднял ледяные осколки между танком и берегом. Танк накренился. Длинная трещина, разрастаясь, стремительно поднырнула под гусеницу, и через несколько секунд грозная машина скрылась подо льдом. На поверхности воды возникли три головы. Танкисты изо всех сил пытались зацепиться за край льда. Защитники форта вскинули винтовки, прицелились. Прогремело три выстрела. Тёмная вода колыхалась в пустой полынье. Ни возгласов ликования, ни победных вскриков. Хмурые люди вновь прильнули к бойницам.
От острова побежали лыжники в маскхалатах. Командир прицелился и выстрелил. Стрелки бросились в снег. Фенрик продолжал стрелять при каждом проявлении активности на льду. После каждого выстрела падал, как подкошенный, один из лыжников. Если он валился ничком – снайпер выбирал следующую цель. Если быстро бросался на лёд… его продолжал поджидать хищный ствол снайперской винтовки командира. И Веикке, и остальные бойцы тоже открывали прицельный огонь по осторожно атакующим упрямым красноармейцам. Около часа длилось это противоборство.
…Мыслей в голове не было. Было только отчаяние и злость. Животная злость на тех, кто подлым уничтожением мирного селения беспощадно стёр в душе веру в идеал, веру в человека, веру вообще…
Перед командиром вырос радист и что-то тихо доложил ему. Лицо фенрика вытянулось в недоумении, потом медленно приняло обычное выражение. Он согласно кивнул и вернулся к своему занятию. Около двух десятков наступавших остались неподвижно лежать на льду.
На острове взревел второй танк, но вскоре затих, заглушив двигатель. На противоположном берегу залива началось активное движение, но не в сторону озера, а вдоль берега.
Фенрик посмотрел на часы. Поставил винтовку к стене. Кинул взгляд на замерший островок и, выпрямившись, громко скомандовал: «Прекратить огоооонь!»
Мёртвая тишина звенела в ушах растерянных, неподвижно стоящих стрелков. «Поступил приказ: прекратить огонь – процедил фенрик. – Правительства заключили мирный договор». Напряженные плечи солдат опустились, усталые спины сгорбились. Со стороны острова раздалась резкая команда о прекращении огня, послышался робкий гомон. Несколько красных бойцов медленно двинулись к стенам форта. «Эй! Вояки! Табачком угощайтесь!» – кричал тот, что шёл впереди, размахивая над головой белым кисетом. Вопросительные взгляды обратились на командира. Фенрик окинул взглядом приближающихся. Не увидев оружия, пожал плечами и неловко кивнул. Несколько финских солдат, протиснувшись в полуразрушенные бойницы, спустились на лёд недалеко от полыньи, поглотившей несколько минут назад танк вместе с танкистами. Разговоров слышно не было. Мрачно обменявшись табаком и спичками, солдаты обеих армий молча, не оглядываясь, побрели каждый в свою сторону.
Стрелки и артиллеристы зашевелились и начали поворачиваться. Веикке заметил знакомые лица. «Узнают ведь…» подумал он, и, подхватив винтовку, двинулся вглубь крепости, к пролому за казематом. Фенрик с удивлением покосился на Ли-Энфилд и нерешительно проговорил: «Зайдите ко мне в штаб. Необходимо оформить документы». Веикке кивнул и продолжил путь.
Никто не пытался остановить его. Без проблем покинув форт, он прошёл перешеек от форта до берега и углубился в лес. За соснами рассеянными клочьями ещё поднимался дым от затухающих развалин селения. Облазив все воронки и кучи обугленных брёвен и не найдя ничего, кроме окровавленных кусков тел, потрясённый с новой силой Веикке побрёл к своему дому. Из придорожных зарослей осторожно вышла кобыла. Мотая головой, она опасливо разглядывала человека с винтовкой. «Ну, милая, иди ко мне», – лошадь обрадовалась глухому, но ласковому человеческому голосу. Она узнала кузнеца, подковывавшего её совсем недавно, и сделала осторожный шаг к нему навстречу. «В кузнице есть седло…» – машинально подумал Веикке.
Уже миновав лесные тропки у дальнего стаббура и прихватив оставленную раньше шашку, уверенной рысью продвигался по дороге на Оулу, на север, Веикке. Думал об Айникки и детях. Ещё в январе он читал и слышал по радио о бомбардировке Оулу советской авиацией и гибели пяти мирных горожан. Это очень беспокоило его. Ведь семья направляется именно туда. Но «…уже март… заключён мир… они ещё наверняка в дороге… в лесу…», – успокаивал себя Веикке.
Постепенно не привыкшая к седлу лошадь перешла на лёгкий галоп. Ветер, хлещущий в лицо, выдул тревожные мысли. Тем не менее, в душе у мужчины бушевал вихрь, с которым справиться, казалось, будет невозможно никогда. Ужасные картины сменяли одна другую. Всадник почувствовал жгучий укол посреди груди… «Крест…» Мысли судорожно вертелись в голове. Виктор начинал осознавать, что подменил веру в бога… в богов, верой в людей, в идею, и преданный ими, остался беззащитным, с открытой всем ударам душой. Холодная пустота пронизывала его. Осознание опустошения, разочарования больно рвало мозг. Ничего, кроме жены и детей, не осталось у неприкаянного всадника.
Скрипело седло, шашка постукивала по левому пьексу, по спине била винтовка, а он скакал во весь опор, вдогонку за единственным своим сокровищем. За единственным, что осталось у него после потери веры. Веры во что бы то ни было…